Мажор. (Ваше высокоблагородие I)

Певец вновь закрыл глаза и в притихшем зале зазвучало...

Берега, берега, берег этот и тот,

Между ними -река моей жизни...

Между ними река моей жизни течет,

.....

А на том берегу — незабудки цветут

А на том берегу — звезд весенний салют

А на том берегу — твой костер не погас,

А на том берегу было все в первый раз..

("Берега, берега..." Мелодия В. Засухин Слова Ю. Рыбчинского.)

Дождь из слёз почти залил пол возле стула, на котором сидел вдовец. Женщины громко рыдали. У мужчин кровью истекали сердца. Музыканты застыли изваянием. Всеобъемлющее горе поглотило усадьбу.

— Скажи, Кирилл, — графиня, размазывала ладошкой потёкшую косметику. — А есть у тебя что-нибудь посвященное отцу — князю Василию. Ведь, есть, наверняка?

— Да, мадам.

— Спой. Он был замечательным человекам и был мне очень дорог.

— Хорошо, мадам. Только вытру вспотевшие пальцы.

Игрок поводил пальцами по ткани. (Решил чуть подправить голос — поближе к оригиналу — певцу исполнителю Поладу Бюль-Бюль оглы).

Снова закрыл глаза. Сосредоточился. Набросал небольшой проигрыш на восточный мотив и начал петь.

Итак, стою У жизни на краю,

Но лик её И в этот миг прекрасен!

И если ты со мной, Мой друг, согласен

Бессмертью жизни Жизнь отдай свою!

......

В небесной вышине

И в горной тишине,

В морской волне И в яростном огне!

И в яростном,

И в яростном огне!

(Песня "Как жили мы, борясь" из кинофильма "Не бойся — я с тобой".)

....

— Кирилл, постой, — графиня подошла к карете, когда та уже начала отъезжать от крыльца. — Я решила, в память о твоем отце, подарить тебе имение. Завтра я подпишу бумаги, и оно полностью станет твоим.

— Ваше сиятельство! Графиня! Мадам! — вселенец начал отнекиваться. — Чего ради? Зачем? Я и так безумно богат... Что я с ним буду делать? Какой из меня землевладелец?

Женщина строго свела брови. — Не спорь, мальчишка. И не смей отказываться. Я решила — значит, так и будет!

* * *

"Первая светская львица" Коломны княгиня Глафира Петровна Изотова экстренно собрала своих приятельниц Ольгу Поскрёбышеву и Софью Гладкову. У молодой вдовушки появились безумные новости, требующие срочного (Даже очень, очень срочного) обсуждения.

Обыкновенные лобызания и отрывистые фразы подруг при встрече, которые, разумеется, должны всегда выражать искреннюю радость, в этот раз были сокращены до минимума. (И продлились всего-то пять — шесть минут). Собеседницы торопливо уселись вокруг стола, и между ними начался следующий разговор...

Точнее хозяйка дома сразу начала рассказ о своем...

- Мa chеre! Jai des nouvelles folles pour vous! Voir ce livre? Vous savez ce que cest? Vous savez? Ceci! Voltaire! (У меня безумные новости! Видите, эту книгу? Знаете, что это? Знаете? Это! Вольтер. Франц.)

— Чаво? — Софья Гладкова непонимающе посмотрела на приятельницу большими "коровьими" глазами на полном лице.

— Dieu! Oh, ceci est trop fort! (Боже, это уже чересчур! Франц.) — Изотова поморщила небольшой курносый носик. — Софи, нельзя быть такой сиволапой. Учить надо французский? А то не дай бог попадёшь в Париж. Повстречаешь какого-нибудь француза. Он у тебя спросит — который час? А ты ему в ответ — пы, мы... А потом своё любимое — "Чаво"! Он увидит, какая ты безграмотная дурында и уйдёт от тебя даже не познакомившись.

— Мa chеre! — для безграмотных она перешла на русский. — Помните, что я безумно обожаю Вальтера! И давным-давно хотела что-нибудь почитать из его бессмертных творений. И вот, вчера, наконец, мне привезли книгу. Прямо из Петербурга.

Хозяйка на мгновение оторвалась от рассказа новостей. Заметила, что девушки слушают её невнимательно, перешептываясь о чём-то своём.

Она решила усилить впечатление, добавив "ужаса" в произошедшие события...

— Мa chеre! Теперь самое интересное. Когда в лавке продавали Вальтера. Желающих его купить набралось так много. Что началась давка. И задавили двух человек! Представляете? Насмерть. Какой кошмар! И теперь у меня на руках — книга, обагрённая кровью. А на кладбище лежат два человека, которые так никогда и не прочитают Вальтера.

Глафира посмотрела на подруг. К её удивлению, они полностью отвернулись от рассказчицы и шептались о чём-то своем. В их разговоре отчетливо были слышно... Подарил алмаз величиною с крупное яйцо — даже нет, больше — с кулак. Такой огроменный! Стоит, наверное, миллиона... два!!! А она ему в ответ подарила имение. Представляешь — имение! А он такой ничего собой. Пять лет как похоронил жену! Князь. Военный. Пиит. И поёт как соловей! Как вернулась домой, сразу папеньки в ноги — пригласи его на обед.

— Так, сударыни? — громко заявила Изотова, привлекая внимание к себе. — Я чего-то не знаю? Sacre nom de Dieu! (Черт возьми! Франц.) Это в конце концов не прилично! Пришли в гости и шепчутся!!! А я, как полная fille folle, — распинаюсь. Про Вальтера рассказываю. А, они???

— Глафира, ты вчера не пошла на званый ужин к графине. Видите ли у тебя прыщик соскочил на носу. Сама виновата! А там, такое началось... Такое! Ужасть какое! В жизни, не поверишь.

Прелюдия 3.

Полевой лагерь 22 артиллерийской бригады.

Где-то в нескольких верстах от Коломны.

Проливной апрельских дождь лил как из ведра вторые сутки. Тяжелыми свинцовыми тучами было затянуто всё до горизонта. Ветер стонал и порывами плескал струи в лицо. Всё в округе промокло на сквозь: Деревья, повозки, палатки, лошади. Ото всюду стекали потоки воды. Земля превратилась в склизкую жижу.

"Как всё не вовремя!" — капитан Игнатов пытался пройти вдоль навеса, установленного на скорую руку солдатами. Неловко наступил в ямку, поскользнулся, чуть не упал. Хлюпнув в очередной раз промокшими сапогами, он брезгливо поморщился. То, что происходило в последнее время в бригаде ему решительно не нравилось: Внезапная полная смена руководства бригады. Непонятное решение квартирмейстера раньше обычного съехать с теплых деревенских квартир в продуваемый и промакаемый полевой лагерь. Преступное (Иным словом не назовешь) снабжение бригады по остаточному принципу. (Если двадцать вторая значит последняя в списке из двадцати двух). Выдают и снабжают всё по остаточному принципу то, что остаётся. Если вообще остаётся. В том числе и доукомплектование офицерами и рекрутами. (Последние всё ещё где-то были в пути по дороге в бригаду). Лошадей было мало. Про пушки можно было вообще не вспоминать. Ну, и для кого-то самое важное — задержка жалования составляла уже больше трех месяцев. Зато спрашивают? Спрашивают, как всегда, по полной и без промедления.

— Да чёрт всех задери! — капитан поежился — струйки дождя всё-таки проникли за воротник. Холодом побежали по спине.

— Ваше высокоблагородие! — брызгая грязью его догнал дежурный офицер.

— Что? — заворчали, не разжимая зубов.

— Курьер из Петербурга. Вас просит.

— Как же всё не вовремя! — в очередной раз буркнул Игнатов. — Иду.

Глава 3.

— нДа... — вселенец произнёс изумлённо, рассматривая широко раскрытыми глазами построенную в поле "бригаду". — Скажем прямо — "Немцы под Москвой".

— Не понял, ваша сиятельство? — из-за спины к нему наклонился капитан с красным обветренным лицом.

— Я говорю — вылитые "Французы под Смоленском" — очень похожи. Прямо как в кино. Вот! Полное соответствие.

— В кино? — переспросил капитан, поёживаясь от ветра. — Ваше сиятельство, я абсолютно не понимаю.

— А..., — отмахнулись рукой. — не берите в голову. Историю вы ещё не знаете.

— Так, точно-с, — закивали головой. — Я не историк. Я военный.

— Тогда, ответь мне, военный? — колючие глаза князя буквально сверлили Игнатова. — Ты чего народ запустил? Почему они у тебя будто с голодомора выползли? Это, что за бомжы недоделанные? Солдаты, где?

— Ваше сиятельство, — капитан покраснел ещё больше. Почувствовал себя виноватым. — Если вы думаете, что-то насчёт воровства с моей стороны или приписок — у меня каждая копейка в документах расписана. Извольте пройти в штабную избу. Я покажу всё бумаги.

— Да, что мне твои бумаги! — подполковник отмахнулся рукой. — Ими народ не накормишь. Да и жилья не создашь. Кстати, где они у тебя живут?

— В палатках, ваше сиятельство.

— Ты сейчас пошутил?

— Никак нет, ваше сиятельство. Пройдемте, здесь недалеко, покажу.

— Никуда я не пойду. Ещё не хватало, ходить по солдатским палаткам. Там поди вши и прочая живность.

Подполковник вновь внимательно осмотрел "страдальцев-погорельцев". Задумался. Через минуту принял решение...

— Значит, так — орлы! Которые пока не летают, — он обратился к солдатам. — Никто не расходится. Все ждут моей команды. Офицеры за мной.

Через несколько минут в штабной избе сидя за столом, сурово сдвинув брови, новый командир бригады произнёс...

— Господа офицеры, слушаем мой первый "приказ". Он не обсуждается. Срочно, собираете все пожитки, строите весь табор и переезжаете в усадьбу Вардеево. В правом крыле дома, где отдельный вход размещаете штаб. Левое крыло и пристройки уходят под службы обеспечения. Весь второй этаж оборудовать под казармы. Всех людей помыть, постирать, накормить, привести в надлежащий вид. Через три дня вернусь из Коломны, чтобы все и всё блестели от сапог до пуговиц на кителях. Кстати, всю прислугу и жителей прилегающих деревень, разрешаю мобилизовать в помощь по наведению порядка. С сегодняшнего дня имение переходит на военное положение.

— Ваше сиятельство, могу уточнить? — капитан вышел вперёд.

— Уточняйте.

— Если вдруг вы потребуетесь, где вас можно найти?

— Афонька, — обратились к денщику. — Огласи господам офицерам мой распорядок на ближайшие три дня.

— Сегодня вы приглашены на обед к губернатору. Завтра ужин с градоначальником. После завтра встреча с самыми богатыми купцами, которых вы выберете самостоятельно.

— Слышали?

— Так, точно! — хором ответили подчинённые.

— Тогда, господа офицеры — вот деньги, на непредвиденные расходы. На стол положили толстенную пачку ассигнаций. (На глаз не меньше двадцати тысяч). — Не смею больше задерживать. За работу.

— А вас, капитан Игнатов, — остановили последнего офицера. — Попрошу остаться. — Подполковник достал платок. Расправил ткань на столе. — Надо обстоятельно поговорить.

.....

Через два часа вселенец стоял в лавке продажи предметов для изобразительного творчества и задумчиво смотрел вдаль, думая о чём-то своём.

— А скажи мне, мon bon ami Афанасий, как художник — художнику... — внезапно выдали крылатую фразу из далёкого будущего. — Ты рисовать-то умеешь?

— Что вы, ваше высокоблагородие, — денщик резко замахал руками, словно отмахиваясь от нечистой силы. — Откудать? Отродясь ничего такого не умел. Не пробовал. И даже не думал об этом. Вот, петь — я мастак. А рисовать, точно — нет.

— Так ты говорил и петь не умеешь, — ухмыльнулись и достали из кармана платок. — А тут раз, два и запел соловьём.

— Эт, точно, — лицо Афоньки расплылось в довольной улыбке. — Я тут покумекал, к чему такая оказия вышла. Ваше сиятельство, думаю, от того, что вы меня ударили гитарой по голове. Помните, случай, когда спорили с друзьями на ящик шампанского, что крепче она или моя голова. А гитара она же музыкальный инструмент. За границей сделана. Жутко дорогущая... Наверно из-за этого я и запел.

Услышав оригинальное объяснение пробуждению вокального таланта, князь перестал водить пальцами по ткани и удивлённо посмотрел на слугу...

— Хочешь сказать, если тебя со всей дури шмякнуть по башке, вон тем мольбертом, сразу начнёшь ваять как Пикассо? Так что ли?

— Э... нет, ваше высокоблагородие, — денщик испуганно заморгал ресницами. И попятился к выходу. — Я никакого такого "пикасо" не говорил.

— Может не говорил, но думал? — князь пристал как пиявка и не хотел отлипать. — Признавайся. Была такая мысль? Была?

— Что вы! Ваше сиятельство, никаких мыслей у меня отродясь не было. И быть не могло. У меня же голова, пустая.

— Эй, милейший! — князь повернулся в сторону продавца. — Принеси сюда самый крупный мольберт, пару листов бумаги и карандаши.

— Ваше сиятельство, не губите! — Афонька упал на колени. — Поглядите какой он здоровый и тяжелый. Вы же меня сразу отправите на тот свет. Пощадите. Гитара, она была лёгкая. Красивая. Да и ударили не сильно. Шишка вскочила. Поболела пару дней и сошла. А эта дуринда, какая большая! Сразу зашибёт на смерть.

— Тогда перестань ныть, быстро бери карандаш и рисуй мой портрет. Ну!

— Ваше сиятельство, я не умею рисовать, — несчастный сжал карандаш и сквозь проступившие слёзы начал выводить какие-то непонятные каракули, штрихи и овалы.

— А ты рисуй, как умеешь! Быстрее. Быстрее. Ещё быстрее. Давай, показывай. — Выдернули лист из-под руки.

— Неплохо, неплохо, — похвалили начинающего художника. — Конечно не Рубенс и не Готфрид. Но уже близко. Надо чуть поработать моторикой и попрактиковаться в передачи теней. И будет вообще замечательно.

— Так, — глаза деспота вновь стали колючими. — Теперь быстро нарисовал по памяти портрет возницы. А за ним поручика. И не дай бог, они не будут похожи на себя!

— Не могу, ваше сиятельство. Можна, я отдохну немного. Так, чуточку. Пальцы устали.

— Что? — военный потянул мольберт в свою сторону. Угрожающе приподнял его.

— Рисую, рисую, — рука несчастного заметались над новым листом.

* * *

Тяжёлое великолепие обеденного стола поражало. На тугой ослепительно белой скатерти холодно поблёскивали серебряные тарелки, середину стола занимала огромная хрустальная ваза, поддерживаемая резвящимися серебряными амурами. Два огромных позолоченных канделябра были поставлены по краям. Казалось удивительным, как стол не согнётся под тяжестью этих канделябров, тарелок, громадных блюд, наполненных всевозможными яствами и напитками.

— Ваше сиятельство, Кирилл Васильевич! — жена губернатора обратилась к князю, когда основная часть обеда подошла к концу. — Мы с мужем просим вас, une personne formte dans le domaine de l'art musical (Как образованного человека в области музыкального искусства. Франц.), послушать пение нашей дочери Лизы. Все знакомые настолько восхищены её пением, что я решила пригласить для неё учителя из Москвы. И вот, второй год, плачу по семьсот рублей в месяц. И не жалею. Non, donc, jaimerais entendre les commentaires positifs dune personne tierce (Но, нам хотелось бы услышать положительный отзыв знающего человека. Франц.)