Несостоявшийся рассвет

Тот остановил машину и подошёл к заднему борту:

— Граждане!..

Но разозлённые пассажиры не захотели его слушать и потребовали немедленно открыть задний борт. Некоторых рвало, и мужчины закинули наверх обе брезентовые занавески. Ворвавшийся морозный воздух сразу принёс облегчение.

Мать спрыгнула вниз, подхватила меня и поставила на заснеженную дорогу.

— Как ты себя чувствуешь, Владик? Тошнит? — обеспокоенно спросила она.

— Тошнит! И голова разболелась.

— Ах, ты мой бледненький... — внимательно всмотрелась она в моё лицо, а затем присела на корточки и поцеловала в щеку.

— Ты что же это, черт бородатый, нас отравить удумал?! — послышался рядом истеричный голос женщины с грудным ребёнком на руках, которого она трясла, чтобы тот не орал.

— Граждане! — снова попытался заговорить шофёр. — Так как же мы без бензина почти двести километров проедем. А? Куда мне эту бочку ставить?

— Это верно, — помолчав, согласились мужчины, и женщины сразу притихли.

— Значить так, гражданки, — обратился шофёр к женщинам. — Прошу шторы плотно не закрывать. Во время пути будем делать чаще остановки, чтобы выходить из машины проветриваться или "сходить до ветру". Кто с детьми, пересядьте ближе к заднему борту. А мне придётся ехать медленнее, чтобы вас не вытрясти. Всем понятно?

— А на поезд не опоздаем? — спросил кто-то из женщин.

— Ну, если опоздаем, на другой день уедешь, — успокоил он её, усмехнувшись в бороду. — Мамаш в этот раз много набралось, — как бы оправдываясь, обратился шофёр к стоящим рядом мужчинам. — Запечатались под брезентом, а проветривать кузов боятся. Правильно я говорю? — и они, соглашаясь, закивали головами.

Подождали тех, кто "бегал до ветру", и шофёр скомандовал:

— А теперь — по коням! Плохо будет — стучите, — и пошёл к кабине.

Все молча расселись, как посоветовал шофёр: женщины с детьми — ближе к заднему борту, мужчины — к кабине машины. Курить там они уже не решались из-за бочки с бензином, а протискивались осторожно по одному к брезентовым шторам, которые свободно болтались на ветру, и теперь никто не требовал их плотно закрывать.

Холодный воздух вскоре остудил кузов, и женщины попросили все-таки плотно закрыть брезент, чтобы не простудить детей. Но пары бензина снова накапливались, и шторы снова открывали или делали остановку. Наконец, чтобы не опоздать к поезду, было решено делать меньше остановок, а открывать шторы, когда кого-нибудь рвало или кто-то из мужчин высовывался покурить.

За всю дорогу нам с матерью пришлось раза три подползать к заднему борту, чтобы опорожнить свои желудки. При этом надо было крепко держаться за борт, чтобы не вывалиться из машины, высунув голову наружу. Из-за холода и постоянной тошноты я, помню, сильно устал. Мне уже казалось, что наша поездка никогда не закончится. Ослабленный, я заснул, положив голову матери на колени, и не заметил, как машина въехала в Омск.

* * *

Проснулся от несильных толчков материнской руки.

— Вла-адик! Мы уже приехали, — склонилась она надо мной, говоря в ухо.

Я открыл глаза. Задний борт уже свесили вниз, и наши попутчики, помогая друг другу, покидали машину. Мать подала чемоданы шофёру, затем — меня и с его помощью спрыгнула на покрытый тонким слоем снега городской асфальт. От яркого дневного света я зажмурил глаза, а когда снова открыл, то увидел, что мы находимся на большой площади.

— Вот мы и в Омске, сынок. А во-он то красивое здание — железнодорожный вокзал.

Я стал с удивлением рассматривать новый для меня мир — высокие многоэтажные дома, поток объезжающих привокзальную площадь машин и целые толпы людей идущих вдоль домов.

Наша машина стала с шумом отъезжать и, когда я посмотрел ей вслед, то увидел на заднем борте свисающие сосульки рвотных масс, застывших на крепком морозе.

Внутри вокзала меня поразило обилие света, широкие деревянные лавки со спинками и блеск стеклянных окошечек, за которыми сидели сердитые тёти, покрикивающие на людей, толпящихся перед ними.

Мать усадила меня на одну из лавок и поставила рядом чемоданы. Она огляделась вокруг и обратилась к сидевшей рядом пожилой женщине.

— Вы бы не могли посмотреть за сыном, — кивнула она в мою сторону, — и за чемоданами, пока я куплю билеты?

Соседка глянула добрыми глазами, не задумываясь, ответила:

— Конечно, родненькая. Иди, иди... — махнула она в сторону стеклянных окошечек, и заметив нерешительность, успокоила: — За него не бойся: присмотрю.

После ухода матери, она полезла в сумку, вытащила конфету-подушечку и протянула мне.

— А тебя как зовут?

— Владик.

— Как?

— Владик!

— Ах, Владик! А я, дура глухая, сразу-то не расслышала. И куда вы с мамой едете?

— В Пятигорск, — последовал мой гордый ответ.

— Это, где ж такой город находится? Что-то и не слышала про него.

— Мама сказала, что там большие горы. Аж до облаков!

— Аж до облаков? — задумчиво повторила женщина. — Никак, далеко вам с мамой придётся ехать, — посочувствовала она.

Несколько минут мы сидели молча. Засунув конфету за щёку, я наблюдал, как мать постепенно приближалась в очереди к окошку сердитой тёти, которая уговаривала людей не волноваться и обещала, что билетов хватит на всех.

Когда мы наконец оказались в поезде, на улице было темно. Плацкартный вагон встретил нас гулом говорящих со всех сторон пассажиров, полумраком редких светильников и воздухом, наполненным табачным дымом. Я стал проситься на верхнюю полку, но мать сказала, что оттуда можно упасть, поэтому там будет спать она. Мне же предложила сесть за столик и посмотреть на огни покидаемого нами города.

Я никогда не видел такого моря света и стал просить мать, чтобы она тоже смотрела в окно. Она смотрела, поддакивала мои удивлённым возгласам и одновременно доставала из чемодана хлеб, варёную картошку в мундирах и купленный на привокзальной площади кусочек сала.

На одной из остановок мы вышли погулять на перрон. Я попросил показать паровоз, и мать повела меня вдоль длинных вагонов поезда туда, где слышалось мощное шипение. Когда мы подошли поближе, я увидел перед собой чёрное чудовище. Паровоз, казалось, дышал, выпуская из себя пар, а иногда издавал очень пронзительный свист и выбрасывал в небо огромное облако чёрно-белого дыма. Его раскрашенные в красный цвет колёса и поршни походили на сомкнутые челюсти, которые словно пережёвывали что-то внутри себя.

Огромная красная звезда, украшающая переднюю часть паровоза, вызвала у меня уважение: пятиконечные звёздочки я часто видел в школе у пионеров. Их давали, слышал я, не каждому, а только тем, кто хорошо учился и помогал другим.

— А что, мама, этот паровоз хорошо учился?

— Почему ты так решил?

— У него, видишь, — показал я пальцем, — красная звезда, как у пионера.

Мать немного растерялась, но, подумав, ответила:

— Конечно, красную звезду просто так не дают. Вот и ты, если будешь хорошо учиться в школе, тоже получишь красную звёздочку.

— И тогда смогу ездить на таком паровозе?

— Когда вырастешь большой, — сможешь.

Уже лёжа в вагоне на нижней полке, я прислушивался к стуку колес и воображал, как впереди всех вагонов несётся наш чёрный паровоз с красной звездой на широкой груди. "Там-та-та-там та там-та-та-там..." — беспрерывно отбивали ритм колёса. Они несли меня к неизвестной и, как мне казалось, счастливой жизни в далёком Пятигорске.

https://proza.ru/2020/06/02/1742