Говарды-Норфолки

Бетти Холланд подтвердила, что герб видела, и что герцог запретил женщинам этот герб где бы то ни было вышивать. Но не потому, что сын покусился на запретное, а потому, что герб был, по мнению герцога, скомпанован неправильно в отношении знаков Говардов.

Разумеется, графу тут же припомнили историю с трактирщицей, которая считала его принцем. Друзей герцога Говарда в совете больше не было, а враги и к ним примкнувшие искали всё и повсюду, лишь бы соорудить что-то, напоминающее настоящий государственный заговор и попытку переворота, а не просто игру с параграфами закона.

Перед самым Рождеством в Лондон вернулся король, только-только пришедший в себя от приступа общего воспаления, вызванного незаживающей раной в ноге. Королева с её насквозь протестантским двором была отправлена прочь, в Гринвич. Но от Сеймуров и той реальности, что именно они сейчас имеют власть при дворе, королю было никуда не деться. Да и хотел ли он? Как бы старый Гарри ни относился к Эдварду и Томасу Сеймурам, он знал, что ради племянника они костьми лягут — потому что без племянника они ничто и никто. То есть, с врагами Сеймуров надо было разбираться.

Король, как обычно, персонально занялся той частью дела против Норфолков, которая была ему интересна, и в которой он был экспертом — геральдикой. Он обложился литературой, списками прецедентов и обычаев использования и компиляции гербов, и персонально, очень профессионально разобрал то, что сделал своим тайным гербом граф Суррей. Его письменный анализ сохранился, но он слишком специфичен для человека, от геральдики далёкого, и я его опущу. Вывод короля был однозначен: герб был сделан с ошибками и серьёзными допущениями. Очевидно, старый герцог посчитал в своё время так же, поэтому и велел сыну убрать это творение с глаз подальше.

Король оставил на документе и другие пометки, к гербу не относящиеся:

— "Если человек сказал следующие слова: "Когда король умрёт, кто может лучше править принцем, чем мой отец или я" — это важно?"

— "извращение Королевского совета"

— "Если человек сказал о пожалованном дворянине: "Когда король умрёт, я прикончу его немедленно" — это важно?"

Из заметок понятен если не ход мыслей короля, то хотя бы то, что обвинения ему были представлены в несколько более драматизированном виде, нежели прозвучавшие на суде.

Тем временем, граф Суррей, находившийся в башне св. Томаса в Тауэре, утворил неслыханное: он попытался из Тауэра бежать. Терять ему было, в общем-то, нечего. А возможность он углядел во время приватного заседания в сортире, который в этой башне удобно располагался всего в двух футах над рекой. Надо было только убить двоих человек, которые за ним присматривали. Граф приказал своему человеку, Мартину, пронести в Тауэр кинжал, спрятав его в бриджах. Потом Мартин должен был отправиться в док, нанять за любые деньги бот, и быть в определённом месте на реке около полуночи. К сожалению, Суррей и здесь был жёстче на словах, чем на деле. Охранников он не убил, и они заметили, что кровать графа пуста, и успели его поймать за руки в тот критический момент, когда он уже почти просочился в клозетную дыру.

После этого графа заковали в кандалы, стоимость которых была скрупулёзно добавлена к расходам на содержание Суррея в Тауэре. Кандалы, похоже, не были совсем уж массового производства, потому что обошлись казне в симпатичную сумму 13 фунтов 6 шиллингов и 8 пенсов. Из записей лейтенанта Тауэра также понятно, что апартаменты графа были не лишены удобств. Там даже гобелены на стены повесили, хорошую посуду обеспечили, и спроворили узнику накидку из чёрного сатина на меху. Граф ждал свой судный день в относительном комфорте.

Судный день для графа наступил 13 января 1547 года. Поскольку пэром он не был, судили его в доме гильдий. И, поскольку лондонцы знали, что их ожидает спектакль, утренние улицы были просто забиты народом, а графа сопровождал эскорт из 300 (!) стражников. В 9 часов процессия добралась до зала суда, который тоже был забит под завязку, где графа ожидало жюри из 12 человек — знакомые все лица. Он впервые услышал, кстати, в чем именно его обвиняют. А обвинили его в использовании трёх серебряных бризур в скомпонованном им гербе. Не велико преступление, конечно. Многие гербы тюдоровской аристократии не выдержали бы детальной проверки геральдической палаты, если бы этой палатой не руководил тот, кто данные гербы сделал. Да и собственный герб сэра Ризли, руководителя, был плодом хорошего знания материала, а не честным свидетельством благородного происхождения, если говорить откровенно. И все это знали.

На долю жюри осталось доказать, что эти злополучные серебряные бризуры были не просто какими-то там бризурами, а попыткой присвоить знаки достоинства, на которые имели право лишь короли. Ведь три серебряные бризуры были на гербе наследного принца Эдуарда! Недаром обвинение начало слушание с требования смертного приговора: "Во-первых, за узурпирование королевского герба, что даёт основание подозревать, что он собирался стать королём, и, во-вторых, за попытку сбежать из тюрьмы, чем он признал свою вину!"

На что граф живо ответил: "Ты лжец, и за кусок золота осудил бы собственного отца! Я не узурпировал королевские знаки в своём гербе — мои предки носили эти знаки. Сходите в церковь в Норфолке, они там уже 500 лет!". Уильям Пейджет дал вовлечь себя в перебранку: "Успокойтесь, милорд! У вас на уме была измена — поскольку король стар, вы решили стать королём!". Граф возразил: "Старый судяга... К тебе-то это как относится? Попридержал бы лучше свой язык, и так королевство опаршивело с тех пор, как король дал таким выскочкам, как ты, сидеть в правительстве!"

Виконт Лайл попытался вернуть внимание суда к попытке побега, которая как бы свидетельствовала, что подсудимый был виноват и страшился суда. "Я хотел сбежать, чтобы не угодить в ту задницу, в которой сижу сейчас, мой лорд, потому что прекрасно знал, что как бы невинен ни был человек, вы всегда признаете его виновным".

Досталось и свидетелям. Одному, который утверждал, что на бахвальство графа ответил резкими словами, он ответил, обратившись к жюри: "И вы верите, что за такие слова граф Суррей не вышиб бы у него мозги?". На вопрос по поводу плана сделать сестру любовницей короля, он зло ответил, что неужели его осудят на основании слов скандальной бабы?

В таком духе шоу продолжалось до полудня. После восьми часов пререканий между членами жюри, Пейджет принёс им записку от короля. Через час жюри единогласно объявило о признании графа виновным. На что Суррей отреагировал немедленно: "И в чем именно виновным вы меня признали? Да вы не найдёте такого закона! Но я знаю, что король решил избавиться от благородной крови, и окружить себя низкорожденными". И на обратном пути в Тауэр граф полностью отпустил поводья, продолжая высказывать своё мнение о положении дел в королевстве. Несомненно, все слушали с жадностью, но не все радостно — многих всерьёз шокировали непристойности, которые граф говорил о короле. Жаль, история их не сохранила. Как не сохранила и последней речи графа на эшафоте. Судя по тому, что договорить ему не дали, он остался верен себе до последнего вздоха.

Документ "Drawing of arms of Howard,earl of Surrey, for which he was attainded" хранится в Британской библиотеке. Скетч, сделанный кем-то из Геральдической палаты, действительно слишком перегружен, и действительно имеет много погрешностей, как свидетельствуют те, кто этот скетч видел. Но, тем не менее, он полностью отражает то, что граф не просто развлекался. К сожалению, не могу здесь этот документ привести, потому что в сети гербов Говардов хоть пруд пруди, и за их аутентичность сложно поручиться.

Что касается других действующих лиц драмы, то Бесс Холланд за ее показания вернули все драгоценности. Известно, что она жила в Медхеме, и что Мэри Говард, графиня Ричмонд, платила ей 20 фунтов годовых. Бесс вышла замуж — очевидно, за дворянина-помещика Генри Реппса из Медхема, хотя называется и пара других имён. В любом случае, 35-летняя Бесс вышла замуж. Так же неточны сведения о том, действительно ли она умерла родами в 1548 году, или пережила своего бывшего любовника, герцога Норфолка. Герцог после своего освобождения никогда не имел с Бесс дела, и ничего ей не завещал.

Освободила герцога из Тауэра Мэри Тюдор, и он ещё послужил ей в роли солдата.

Мэри Говард прожила еще 10 лет, замуж она не вышла. Как ни странно, с ней герцог не разругался. Возможно, потому, что корона отдала ей на воспитание детей её казнённого брата, в том числе и наследника герцога Норфолка по прямой линии. Во всяком случае, герцог ей завещал 500 фунтов. Поскольку Мэри назначили опекуном племянников, она получала все доходы от обширных владений сироток до их совершеннолетия. Воспитывала их леди Ричмонд как протестантов, пригласив в учителя Джона Фокса, будущего автора Book of Martyrs . Что получилось в результате — известно на примере четвёртого герцога Говарда, несостоявшегося жениха Марии Стюарт и несостоявшегося английского наследника трона после Елизаветы.

В определённый момент 4-й герцог Норфолк совершенно всерьёз рассматривался в качестве супруга для находящейся в Англии Марии Стюарт, которую Елизавета достаточно упорно прочила своей преемницей на троне. Все извороты и повороты отношений царственных кузин — отдельный вопрос, но, вопреки сложившемуся из романов мнению, Елизавета Марию защищала. Так вот, поскольку Мария была католичкой, а церковь Англии была протестантской, английской аристократии показалась привлекательной идея выдать Марию за достойного английского лорда, который, по сути, и будет править от имени супруги. Говард, кузен Елизаветы с материнской стороны, был очевидной кандидатурой. Особенно после того, как Дадли, которому Элизабет доверяла больше, от подобной чести наотрез отказался.

Но против такого брака очень резко высказывались Сесил и Уолсингем, главные администраторы королевства, считающие, что заигрывания с католиками до добра не доведут. Сам Говард был то за брак, то против. Человеком он был слабым, и сам вряд ли мог понять, католик он или протестант. И королева взяла тайм-аут на раздумье. А потом случился заговор католиков, в который Норфолк оказался по уши втянут.

За Норфолком была сила. Могущественный магнат, обширные владения, множество вассалов. Более того, сам испанский посол знал точно, а остальные лорды догадывались, что никого другого в мужья Марии Стюарт Филипп Испанский не одобрит. Находились, все-таки, лорды, которым Норфолка было просто жалко. Ноллис и Клинтон понимали, чем всё это для него закончится, и советовали ему успокоиться, забыть амбиции, и отказаться от мыслей о двойной короне. Сам Лестер и Пемброк склонялись к мысли, что брак Норфолка с Марией, с последующей отправкой парочки в Шотландию — это меньшее зло, чем Мария в Англии, где она не может вечно оставаться в неопределённой роли. Да и сам амбициозный и слабохарактерный герцог был предпочтительнее вдали от английской политики.

Если смотреть на ситуацию из наших дней, она выглядит до смешного запутанной пьесой. Настолько, что передвижения игроков заставляют подозревать, что они сами порой не знали, что делают и за кого играют. Всё упиралось, конечно, в отказ Елизаветы заключить брак и дать стране наследника естественным путём. То есть, нужна была фигура, которая примет власть плавно и без потрясений. Как бы ни плоха была Мария, она была лучше войны за власть. Особенно, если её свяжет английский муж. Норфолк был единственным, кто на эту роль подходил. Норфолк, которого терпеть не могли все вовлечённые партии. К концу лета 1569 года ему всего лишь надо было попросить у Елизаветы разрешения на брак. Эту просьбу у него и королева, и Лестер просто вытягивали, но лорд Говард так и не посмел открыть рот. Он боялся Елизаветы, и он не мог не чувствовать себя виноватым, зная, что вовлечён в заговор против королевы.

Если бы он посмел задать тот вопрос, которого от него ждали, как отреагировала бы Елизавета? Она ведь прекрасно знала, что последовало бы за этим браком в худшем случае. Не похоже, что она враждебно относилась к самому Норфолку, но цену-то ему она знала. Не тем человеком был сэр Говард, чтобы подчинить Марию Стюарт интересам Англии. Но... выбор-то был невелик. Если бы только Норфолк посмел поговорить с Елизаветой откровенно! Но он просто бежал, оставив маловразумительную записку.

Елизавета знала, что отъезд Норфолка послужит знаком для лордов-заговорщиков. Она мгновенно прервала прогресс, вернулась в Лондон, и отрядила Хантингдона присмотреть за Марией и, заодно, за Шрюсбери — она ведь знала, что на Шрюсбери заговорщики расчитывали. Хантингдон, которого сама Мария считала своим главным соперником в борьбе за корону Англию, успел вовремя. Марию отправили в Татбери Кастл, под охрану гарнизона в 500 человек. Лордов, которые были косвенно замешаны в заговор, вызвали в Виндзор под арест (и лорды Ламли, Арундел, Пемброк и... Николас Трогмортон, которому Елизавета, наконец, смогла отплатить за задевшие ее гордость указания в начале ее царствования, добросовестно прибыли). Порты были мгновенно закрыты, и ни один посланец от испанского посла не смог добраться до герцога Альбы с просьбой о помощи. Мышеловка захлопнулась. Фроде считает, что заговор превратился в фиаско из-за нерешительности и трусости Норфолка. Мы же знаем, благодаря исследованиям Хатчинсона, что причиной была блестящая работа Сесила, Уолсингема, Лейчестера и самой Елизаветы в деле Ридольфи.

В своё время внимание Уолсингема привлек флорентийский банкир Роберто Ридольфи. Выходец из известного банкирского дома, он приехал в Англию в 1561 году. К 1566 году выяснилось, что, помимо легальных банковских операций, Ридольфи ввозит в страну деньги из папской кассы, собирая их на финансирование обширного заговора. В курсе этой деятельности были и французский, и испанский послы, а называлась операция "The Enterprise of England".

За Ридольфи стали наблюдать. А тот вербовал вовсю тех английских католиков, с которыми вёл дела. Его отследили также, когда он тайно посещал посольства французов и испанцев, и резиденцию посла Марии Стюарт в Лондоне, епископа Росса. Бывал он и в лондонском доме Норфолка. Заметьте, ещё до того, как подвижная шотландская королева перепорхнула через границу.

Граф Лестер извещает 7 октября 1568 года Сесила и Уолсингема, что мэр Лондона подписал приказ на арест Ридольфи, и что того доставят для допросов в дом Уолсингема. Вот где пригодился беглый итальянский язык сэра Фрэнсиса! Через несколько дней интенсивных допросов, Ринальди признался, что поставлял деньги из-за границы епископу Россу и герцогу Норфолку.

При дворе была еще одна особа, в совершенстве знавшая итальянский — сама Елизавета. Она прочла протоколы допроса, и некоторые ответы Ридольфи ее "озадачили". Проще говоря, они показались ей далёкими от правды. Пока она изучала и анализировала бумаги (на что ушло 4 дня), Уолсингем провёл обыск в доме, где жил Ридольфи, и доставил все находки Сесилу. И вдруг, 11 ноября, Сесил и Лестер приказали Уолсингему освободить банкира, и поместить его под домашний арест по месту проживания — по приказу королевы. И под залог в 1 000 фунтов. А к январю 1569 года Ридольфи был уже совершенно свободен. Что, собственно, произошло?