— А куда им деваться, Бена? Родители работают, сутки здесь — шестьдесят часов, но люди — упрямые существа, они везде заводят свои порядки. Для нас, землян, привычны двадцать четыре часа, значит и здесь, на другой планете, будет такой же график... А ночь — так ведь и на Земле есть полярные ночи по полгода. Куда там каким-то шестидесяти часам? По полгода солнца нет, кругом — только искусственное освещение. И всё равно — люди работают, действуют, творят, создают, — тихо сказал я. — Вот и здесь. К тому же, как сказал один мой преподаватель, пусть это и не было его любимым изречением, но он всегда так это мастерски озвучивал... Сейчас, вот настроюсь, попытаюсь, насколько смогу, воспроизвести: "Так ведь в космосе — всегда темно...", — я помедлила несколько секунд, затем продолжила. — Не знаю, насколько близко к оригиналу у меня получилось.
— Получилось очень близко, Джейн, — тихо сказала матриарх. — Очень близко.
— Рада, — коротко ответила я, чувствуя, что, несмотря на ощутимо потеплевший тон голоса, матриарх всё же напряжена и очень задумчива. — Бена...
— Да, Джейн. Простите. — Бенезия кинула на мое лицо сидевшей рядом быстрый взгляд, но затем опустила глаза. Я почувствовала, как она снова погружается в раздумья. — Я... Я сейчас больше думаю, чем говорю. И мне... мне очень важно, что вы сейчас рядом со мной... Мне намного легче, когда я вижу и чувствую вас рядом... Понимаю... что вы не сможете быть со мной круглосуточно, но... Очень бы хотела именно этого. Побывав в шкуре хаска, так, кажется, теперь иногда говорят люди, я сейчас особо чётко и точно ощущаю, насколько это... противоестественное для разумного органика состояние. Побывав там... по-другому, очень по-другому понимаешь, разумеешь и оцениваешь очень многое, что другие разумные органики воспринимают как совершенно обычные вещи... Знаю, Джейн, что я вроде бы и матриарх, вроде бы мне и немало лет, вроде бы я должна быть по-прежнему строгой, неприступной, даже суровой. Всё это так и в определённые моменты жизни мне надо быть именно такой. А сейчас я думаю о том, сколько же всего я упустила в жизни, не остановив тогда уходившую из дома Лиару...
Бенезия помолчала несколько секунд. По её рваному дыханию я чувствовала — она стремится справиться с волнением. Стремится — и не может полностью унять это волнение:
— Я тогда стояла, смотрела ей вслед. И — не могла двинуться с места. А надо было... Надо было побежать. Побежать настолько быстро, насколько это вообще возможно. Надо было остановить её... Тогда бы не было этих пятидесяти лет... Этих пятидесяти лет молчания, отчуждения... Теперь я уверена, что это промедление... Это это главная ошибка в моей жизни. Главная среди многих других ошибок... Вольных или невольных...
Она снова замолчала, теперь молчание продлилось несколько минут. Всё это время, как ощущала я, она смотрела куда-то вниз остановившимся взглядом:
— Пятьдесят лет, — тихо сказала матриарх. Пятьдесят лет мира... И я эти годы... упустила. Если бы Лиара... Если бы я смогла тогда остановить Лиару, наверное, не было бы и моей встречи с Сареном... Не было бы этих пятидесяти лет отчуждения. Я сейчас часто думаю, что я потеряла дочь навсегда. Та Лиара, которую я, может быть, увижу в ближайшем будущем, это будет уже взрослая, самостоятельная, зрелая азари. Она всегда отличалась от своих сверстниц. Очень отличалась. Её не привлекали танцы на подиумах у шестов, ей не нравилось рассматривать сколько-нибудь серьёзно перспективу стать наёмницей. За какой-то год она прочла столько книг, сколько средняя азари хорошо, если прочла за всю тысячу лет... И я... я не понимала тогда, насколько Лиара... другая! Не понимала, Джон! Я, мать, не понимала свою дочь, которую выносила и родила!... Вот что страшно! Да, вроде бы и считается, что большинство матерей-азари способны полностью отпустить своих дочерей, едва им исполнится сорок лет, но я... я никогда не думала, что я отпущу свою дочь вот так. Так отпущу, что она... совершенно исчезнет из моей жизни.
Бенезия замолчала. Несколько секунд — и она продолжает:
— Ни звонка, ни записки. Ничего. Долгие годы... И я... я окунулась в это варево политики Матриархата, стремясь заполнить возникшую внутри меня пустоту... Эта пустота привела меня в лапы Жнеца. И я пропала... Моя суть пропала из Галактики на эти... годы. Лиара, я почему-то убеждена в этом, она уверена в том, что я... погибла. Распространённый вариант... Очень распространённый. А раз я погибла... значит, Лиара ощутила самое страшное — одиночество. Ладно там любая другая азари, более стандартная, что ли. Но Лиара... её "повёрнутость" на протеанах была способна возмутить почти любую мою соплеменницу. А уж представители других рас вообще редко когда могли выдержать многословие моей дочери. Не пустое, нет. Она была... тогда... тогда была молода, она была слишком убеждена в том, что сделала что-то действительно ценное, важное. Наверное, в молодости это необходимо... такое вот ощущение уверенности в своей всемогущести ... И теперь Лиара в одиночестве работает, продолжает продвигать свои исследования, совершенствует свою теорию, мало признаваемую другими специалистами. Знаю, пыталась читать её старые статьи. Пыталась читать и новые... Вот читаю, а перед глазами — не протеане, а она... Как ни стараюсь, не могу вникнуть в суть статей, не могу, как ни пытаюсь. Всё время думаю о ней... А как вспомню, что прошло пятьдесят лет... Так... больно... Из-за моего исчезновения и Этиту могли "подвинуть" на менее значимые позиции. У чиновниц Матриархата это быстро... Кормушка, как везде, маленькая, а желающих оказаться как можно ближе к ней — много. Да почти все... желают. Противно, но это... Это жизнь, которой скоро может не быть. И я так глупо растратила пять десятков лет... Сначала потеряла Лиару, а потом... потом потеряла себя.
Она повернулась ко мне, вперила в мое лицо свой взгляд, в котором было столько боли, что я в первую секунду смешалась. Что я могу сделать, если восьмисотлетняя матриарх с её-то жизненным опытом чувствует себя бессильной, бесполезной и почти не нужной?! Мне нет и тридцати, а ей — за восемьсот. Она видела в этой жизни в тысячу раз больше чем я... А сейчас она — слаба:
— Джейн... Я понимаю, что буквально плачусь вам в жилетку. Понимаю. Но... это всё я могу сказать только вам. Только вам одной, хотя понимаю, что и без моих проблем у вас хлопот хватает... — Бенезия помолчала несколько секунд. — Джейн... Только рядом с вами мне становится легче. Даже если я ничего не буду вам говорить, даже если я не буду на вас смотреть — мне уже легче. Намного легче. Так легче, как никогда... Простите, Джейн, но я скажу... Я... люблю вас. И хочу, чтобы вы знали — на Тессии, в моём доме, как бы мне ни было трудно и сложно — вы всегда будете самым желанным... не гостем, нет... Другом. Близким другом... Очень близким, — выдохнула Бенезия. — И не только на Тессии, Джон. Везде, где буду я — я буду рада вам. Очень, очень рада, — она обняла меня, прижалась ко мне и, замолчав, спрятала лицо у меня на груди.
Несколько минут. Несколько минут тишины. Бенезия обнимала меня. Обнимала и я чувствовала: это то, что ей сейчас необходимее всего. Может быть, у неё все чувства сейчас пошли вразнос. Очень даже может быть.
— Простите, Джейн. Я скажу... — она вздохнула. — Я понимаю, что... это странно. Но не могу, да и не хочу поступать как-то иначе. Я знаю, что...
— Дэйна? — спросил Шепард, не стремясь смотреть на собеседницу.
— Да. И я... как бы становлюсь между ней... и вами, — выдохнула, сдерживая волнение и опасение, Бенезия.
— Да, и это проблема, — тихо сказал Шепард.
— Я все равно буду любить вас.
— Я знаю. Но я не хочу предавать доверие Дэйны.
* * *
Сколько прошло времени с тех пор, как Бенезия удобно умостила свою голову на моих коленях, ни он, ни она, наверное, точно не знали. Ночь была длинной, тридцать часов, потому скорого рассвета никто не ждал. Можно было не спешить, не торопиться. Протеане на своей базе занимались своими неотложными делами, профессор Сташинский готовил вместе со своими помощниками всё необходимое для осуществления бурения горизонтального тоннеля и бурения вертикальной шахты и пока что у меня и Бенезии было время, которое мы могли посвятить друг другу.
Сказав про объединённую надежду, сказав об этом очень тихо, мягко и спокойно, Бенезия вскоре уснула. Без сновидений, без кошмаров, без волнений. Уснула крепким, здоровым сном. Восстанавливающим силы — и душевные, и физические. Я сидела неподвижно, изредка взглядывая на азари, голова которой покоилась у меня на коленях. Хорошо, что Бенезия поспит. Хотя бы час, хотя бы два. Ей нужно восстановиться, впереди у неё — встреча с дочерью. Тогда ей очень понадобятся силы.
Так уж случилось, что, оставшись наедине со мной, она призналась мне в любви. Словесно. И была растроена, услышав отрицание с её стороны. Бенезии нужен кто-то, кому она может поверить очень глубоко и полно, пока не встретится с дочерью.
Карин... Да, она стала хорошей, можно сказать — лучшей подругой из всех разумных, встреченных старшей Т'Сони после выхода из хаскоподобного состояния. Наверное, этот выход так повлиял на внутренние настройки личности матриарха азари, что ей теперь легче, комфортнее и, в какой-то, может быть, весьма значительной мере, привычнее ощущать себя в большей степени не бесполым "оно", а женщиной. Всегда считала азари женщинами. И за чего у меня с Лиарой так ничего и не было. Ну кроме последнего объятия вечности. Что-то Лиара мне недоговорила тогда. Как бы она не залетела.
Она часто, почти постоянно думает о Лиаре, она — её мать и ей предстоит обрести счастье единения с дочерью после почти полувековой разлуки. Ей важно, чтобы её сейчас понимали именно как женщину, а не как условно бесполое "оно". Она выбрала меня. Влюбилась... Сказала честно и прямо мне о своей любви. Сама, первая сказала, хотя, наверное, осознавала и понимала, что я догадываюсь о её чувствах ко мне. И сейчас она спит, положив голову ему на коленях, спит, чувствуя себя более спокойно и уверенно. Она не скрывает от Шепарда деталей своего отношения к нему.
Может быть, ей действительно спокойнее и комфортнее рядом со мной. По многим причинам. Она понимает многое в нюансах взаимоотношений мужчин и женщин — людей, землян и не хочет стать угрозой для взаимоотношений меня и Дэйны. Не хочет стать угрозой и — не может отказаться от своего чувства ко мне, человеку, вытащившему её душу из "кокона хаска". Давшей ей возможность обрести душевную свободу и, возможно, душевную целостность.
Дэйна... Я не готов отпустить её. Да она осталась на Земле. Да её спортивная карьера перевалила за половину. Еще лет двадцать-тридцать и она завершиться. Ей придеться уйти в тренеры. И можно будет наконец обзавестись детьми, как мы и хотели.
Думая о Дэйне, я изредка поднимала взгляд к небу. Звёзды мерцали. Сознание человека привычно соединяло их в рисунки хорошо знакомых людям созвездий, сиявших сотни тысяч лет, сияющих сейчас и имевших все шансы сиять ещё тысячи лет после того, как очередное столкновение обитателей Галактики со Жнецами станет древней историей. Когда я смотрела на звёзды, я забывал о времени, оно переставало быть для меня ощутимым... Минута истекала за минутой, уходя в прошлое, а я смотрела на звёзды. Просто смотрела, не думая ни о чём.
Бенезия завозилась, легла навзничь, повернула голову, взглянула на меня. Я не стала сразу опускать взгляд. И ей это понравилось. Она придержала куртку на своих плечах, ощутила тепло, почувствовала, как её голова удобно покоится на коленях человека, которого она любит. Которому открыто и свободно призналась в своей любви, который принял её признание, но к несчатью не ответил взаимностью.
Что бы ни случилось впоследствии, как бы ни сложилась её, матриарха азари, жизнь, она выполнит данное Джону Шепарду обещание и всегда будет для него очень близким другом. Может быть, даже главным. Одним из самых главных. Главной подругой.
Сейчас, очнувшись от приятного, крепкого сна на моих коленях, она чувствовала себя отдохнувшей, спокойной и уверенной.
Джейн... Она не смотрит на неё. Ей комфортно, потому что она — рядом с Шепардом. Вокруг — никого из разумных нет на десятки метров... Они, можно сказать, наедине. И это осознание наполняло душу Бенезии спокойствием и силой, дарило ей уверенность в будущем.
Джейн... не привязывает её к себе своей любовью, не делает азари заложницей её любви к нему. Он раз за разом направляет её, матриарха, на осознание и понимание того, что она, прежде всего — мать Лиары, что именно дочь для неё — важнее, нужнее и ценнее всего. Потому что она — дочь Бенезии.
Она неявно постоянно напоминает Бенезии, что у неё есть Этита. Есть, потому что она была и осталась отцом Лиары. И для Джейн это — достаточное основание для того, чтобы остаться даже не на втором, а на третьем плане по степени важности для Бенезии. Она любит Джейн, но она ей постоянно неявно, но чётко напоминает, что есть в этом мире разумные, которые в большей мере и степени заслуживают её, матриарха Бенезии, любви: Лиара и Этита.
Она не хочет разрушить её, Бенезии, семью. В которую, как она убеждёна, и Бенезия эту убеждённость чувствует, матриарх должна вернуться. Во всех смыслах — душевно и физически вернуться.
И она вернётся. Вернётся к Этите, вернётся к Лиаре. Сделает всё, чтобы теперь Этита и Лиара пообщались. Очень плотно и очень долго пообщались. Отец и дочь. Она сделает всё, чтобы Лиара и Этита узнали максимально полно и максимально глубоко поняли, что сделал Джон, что сделала Карин для того, чтобы она, Бенезия Т'Сони, сохранилась как личность.
Наверное, тогда они смогут понять, что она любит теперь не только их, своих самых близких и родных, но и Шепард и Чаквас. Любит как своих спасителей. А Джейн она любит ещё глубже, ещё острее и ещё полнее. Любит, потому что... потому что любит. Как того, кому она готова отдать всю себя. Без остатка. Любит, потому что он подарил ей возможность любить так остро, полно и глубоко, как любят, наверное, очень многие разумные, независимо от расы, только в молодости, а не так, как любят на закате своей жизни.
Она готова отдаться мне. Вот прямо здесь и сейчас отдаться. Вот только он это не поймет.
Она смотрит на Джейн, Джейн смотрит на неё и им обоим этих взглядов достаточно. Он не касается её тела руками, хотя ей очень хочется, чтобы я её обняла. Обняла крепко, прижала к себе. Но тогда... тогда она не сможет смотреть на него вот так и видеть мою лицо и фигуру во всех деталях. Несмотря на черноту ночи. Эта первая ночь на Иден-Прайме стала для нас двоих особой ночью.
Я подпустила азари к себе немного ближе. А Бенезия была рада хоть такому сближению.
Она помнит, хорошо помнит, как душил её несколько раз индоктринированный, несвободный Сарен. Душил, выполняя волю, приказ Жнеца. Сейчас не важно, именовать ли Жнецом только корабль или только пилота или — и корабль и пилота одновременно. Она помнит, как Сарен её душил. И будет помнить это всегда. Такое — не забывается, такое забыть — крайне трудно. Почти невозможно.
