Устинья, дочь боярская - 1. Возвращение

Руди дух перевел. А про волхвов и не подумал никто из них, даже и мысли не мелькнуло. Не приходит такое-то в голову сразу! Волхвы же!

Роща стоит да, и старуха в ней сидит какая-то. Волхвы — они отшельники, седые, грозные... опасно рядом с ними. А тут боярышня... как ее в таком-то заподозрить?

И мысли не мелькнуло даже.

А кто ж все-таки Федору помог? Но... видел Руди глаза Устиньи. Не стала бы она добром помогать, нет, не стала. Значит, не она.

Ну и ладно. Ему же проще будет.

— А все ж не по душе она тебе, Любушка?

— Не по душе. И Феденьку эта гадина не иначе, как приворожила.

Рудольфус об этом думал. Но...

— Любушка, так ведь и сам мог парень влюбиться, возраст уж такой, что и можно!

— Можно?! МОЖНО?! Руди, он мне заявил, что эта гадина ему трона дороже!

— Так он покамест и не на троне.

— Руди!!!

— Любушка, ты от меня-то чего хочешь?

— Чтобы ты как-то ее...

— Соблазнил? Не получится.

— Почему же?

Руди только сглотнул. Воспоминания уж больно нехорошие были. Долго он о своем разговоре с Устиньей размышлял. А о соблазнении и не задумался. Какое уж тут соблазнение, когда на тебя смотрят даже не как на мужчину! Как на слизня особо гадкого!

Можно и сил не тратить, не получится ничего. Но царице о том знать не обязательно.

— Пробовал я, Любушка. Надеялся, что отстанет она от Теодора, ан — зря.

— Так что ж теперь?! Терпеть все это?!

— Любушка, ты ведь не пришла бы, когда б терпеть решилась. Что ты придумала?

Царица Любава Никодимовна покрутила один из перстней. Большой сапфир, граненый кабошоном. Звездчатый, безумных денег стоящий. Его царь на рождение сына подарил.

— Придумала, Руди. Когда Феденька ее хочет, надобно ему дать желаемое. Можно ведь схватить ее, скрутить и привезти куда в потайное место. А там... пусть Феденька с ней натешится, а когда и придушит наглую девку — не велик ущерб.

— Любушка, а коли не получится по-твоему?

— А для того ты там будешь, Руди. Ты его туда привезешь, ты их там покараулишь.

Руди задумался.

Идея Любавы у него никакого протеста не вызвала.

Устинью он видел, и понимал, что ей не нравится. Договориться, может, и выйдет, так ведь бабы! С мужчинами проще, с ними как договоришься, так и будет. А бабы сорок раз все по-своему перерешают, да еще ты виноват останешься. И то...

Пока еще договорится, а сколько вреда Устинья ДО того принесет? Была б она тихой, скромной, спокойной — дело другое. Можно и не трогать бы. Да не получится.

— Хорошо, Любушка. Будь по-твоему. Только денег много потребуется.

Любава и не сомневалась в ответе.

— Будут деньги, Руди. Сколько нужно, будет. Только сделай...

Руди и не возражал. Сделает, чего ж не сделать? Дело-то хорошее, дело нужное.

Ишь ты, взял мальчишка моду! Влюблен он!

Старших он не слушает!

Исправлять надобно! И только — так.

* * *

— Боярышня, поговорить надобно.

Настасья мимо тенью скользнула.

С помощью Устиньи из дома ее убрали, перевели к швеям, так что боярину она на глаза не попадалась. Одна беда — у всех на виду.

Устя только веки опустила.

— Ночью буду ТАМ ждать.

И это было понятно.

Там — за сеновалом, больше они с Настасьей нигде не виделись. Ладно, коли надобно, Устя придет. Хоть и не до того ей. Хозяйство заботы требует, маменьке она помогает всерьез, та наконец, продохнуть смогла.

Батюшка снова по делам уехал, Илюшка... то ли увлекся кем, то ли еще чего...

А и ладно! Пусть гуляет, кровь молодая, чего ему еще? А самой Усте надо дождаться ночи.

* * *

— Что скажешь мне, Велигнев?

Агафья явилась за ответом через месяц, как и сказал волхв. И сейчас с ужасом смотрела на давнего знакомого.

Не были они друзьями, но силу волхва она признавала, а то и побаивалась немножко. Сейчас страх на лицо выплеснулся, не совладала она с собой.

Если раньше волхву никто бы и пятидесяти лет не дал, то сейчас...

Стоит перед ней скелет, кожей обтянутый, глаза запали, щеки провалились... хоть ты бери, да и Кощея Бессмертного с него рисуй. Ворон на плече у хозяина сидит, с тревогой смотрит, о щеку его трется, поддерживает...

Но стоит Велигнев прямо, глаза сверкают нехорошим стальным блеском...

— Недобрые вести у меня, Агафья. Кто стоит за всей бедой нашей, я пока не знаю, а вот откуда зараза поползла — точно скажу. Из Джермана.

— Джермана? Что ж там такого, необычного?

— Там лет сорок назад объявился такой Эваринол Родаль. Орден основал. Чистоты веры. Не доводилось слышать?

— Доводилось. Наслушаешься поневоле... так ведь идиоты они! Женщин сосудом греха объявили, считают, что сила страх сказать, даже не в целомудрии, а в грехе между мужчинами. Тьфу, срамота! *

*— конкретных европейских религиозных орденов и течений называть не буду. Но было. И карали их не только за ересь, а еще и за то самое, за что Господь карал Содом с Гоморрой. Очень нетолерантные времена были. Прим. авт.

— Вот. От них это и пошло. И к нам эта ересь доползла, нашлись идиоты... а точнее, не так. не знаю уж, кто у них там такой умный оказался, а только в их землях все поделено. Кто кого окормляет, кто с кого кормится. Понимаешь? А им паства нужна.

— А тут Росса...

— И вера у нас своя, старая. А им место надобно. Вот и поползли к нам змеями хитрыми. Воевать боятся, решили коварством взять.

Агафья кивнула.

Это она понимала, чего ж не понять.

Кто на Россу приходил, те в земле и оставались, кровью своей ее заливали. Потом трава только гуще росла. И джерманцы бывали.

Последний раз всего лет пятьдесят назад, она этот налет хорошо помнила. И джерманцы тоже, наверное. Все полегли в тот раз, а войско было отборное.

— Всего я не знаю пока, а только известно мне, что Великий Магистр Родаль кого-то к нам отправил.

— Та-ак....

— Хотели они войско собрать из наемников и идти нас воевать, но в тот раз отборные рыцари полегли. А шваль государь наш тем паче положит. Да и не решит это ничего. Когда вторгнутся негодяи, начнут капища наши рушить, священные рощи вырубать... что народ сделает?

— Поднимется. Всколыхнется.

— И не удержишь. А когда они ползучими змеями в дом явились? Подумай сама, еще пятьдесят лет назад, после той войны... ты ведь волхва. Как тебя встречали?

Агафья хмыкнула неопределенно.

Как встречали?

Да с радостью! Она и лечила, и помогала, и люди ее рады были видеть. А потом время прошло, поколения сменились... сейчас уж лучше и промолчать, что волхва ты. А то и побить могут, и грязью кинуть. А то и чем похуже.

— Вот. Шпионов своих они заслали, и знаю я, что несколько людей Родаля в царские палаты прошли.

— Да ты в уме ли, Велигнев?

— Чему ты, Агафья, удивляешься? Рядом с Ладогой всего одна роща Живы-матушки, капища Рода там и нет рядом. Пришла крестовая вера, оно б и не страшно, Бог-то един, просто они Христом его зовут, а мы Родом. Но сейчас, пока равновесие не устоялось, сложно нам. Сейчас они и могут ударить...

Агафья слушала и соображала.

Все верно.

Что бы там ни было... люди Родаля — они ж не нечисть, не нежить какая! Не зло черное! Они просто люди. Они просто работают на чужой орден... и что? Нечисть она б увидела, а этих как распознать? У них просто мысли такие. Они просто Россу за деньги продали, вот и все.

Что несколько человек могут?

Многое.

К примеру, узнать, где тонко. Куда ударить можно, где рощу сжечь безнаказанно, где волхв или волхва без защиты остались, а ежели пару отрядов всякой дряни у тебя в подчинении есть, то и вообще...

А ежели...

Самое страшное — это что?

Это когда твой враг твоих детей воспитает.

Потому государь Сокол и завет потомкам оставил. Иноземцев к детям не подпускать. И детей в чужие земли не возить.

Ребенок на яркое да красочное приманчив, не объяснишь ему, что в красивую бумажку можно и козий катышек завернуть. А ведь и в рот потянет.

А потом вырастет, да и привыкнет на все родное через губу презрительно фыркать. И враг тебя победит. Даже без оружия.

Так что Родаль поступил умнее. Он прислал на Россу — кого?

— В царских палатах я не ходок. Даже если доберусь туда, найдется, кому меня остановить.

— А туда и не надобно. Тебе, Гневушка, не надобно. Я ведь все тебе сказала, когда прошлый раз пришла. Не своим умом я додумалась. Правнучка мне подсказала.

— Правнучка твоя умница.

Расправила Агафья плечи. А приятно все ж...

— Устяша. Не по прямой линии, но моя кровь в ней есть. Как приехала я в Ладогу, так и увидела: во внучке кровь проснулась, да как запела! Со мной такого отродясь не бывало, а Устя — камень драгоценный. Ту науку, которую я кровью и пОтом брала, она за считанные дни превзошла и усвоила.

— Ты уж говори, Агафья, да не заговаривайся.

— Бывает такое, Гневушка, сам знаешь. Когда чем-то человека переламывает — и вспыхивает он. И горит.

— Думаешь? Что ж у твоей внучки такого случилось?

— Про то она молчит. Сказала раз, что ей очень больно было, что обидели ее, смертельно — и замолчала. Сказала, что лгать не хочет, а поведать о том не может.

— Ну, коли так...

— Она мне и сказала, что неладное творится. А ты проверять начал, и увидели.

— Век бы такого не видеть. А разбираться надобно.

— Устя и в палаты государевы попасть может. Царевич к ней неровно дышит, надо ехать мне, да с ней разговаривать.

— Надо, Агафьюшка. По зиме поедешь, как снега лягут, как саночки побегут во все стороны, кажется мне, что так верно.

Агафья только хмыкнула.

Отродясь волхву ничего не казалось, он же не бабка-угадка.

— Ты что-то еще разузнать хочешь?

— Хочу. Есть у них свои люди, так ведь и мы не лыком шиты. И у меня есть, кого спросить. Авось, и подскажут что...

— До зимы? Никак раньше не получится?

— Может, и получится, да все одно ко мне вести придут. О другом подумай. Как окажешься ты в столице, да полезешь куда не надобно... что я — тебя не знаю? Полезешь, еще как. И тебя приговорить могут, и внучку твою — думаешь, долго стилетом ткнуть? Много ли вам обеим надобно? Колдовством черным тебя не взять, а супротив десятка мужиков с дубинами ты беззащитна, как и обычная крестьянка.

И с этим Агафья спорить не стала.

Может, Устя и смогла бы десяток человек обморочить, а ей уж не совладать. Силы не те.

Только вот...

— А Устинья как же там без меня будет?

— Как и до того. Не думаю, что до зимы что-то с ней серьезное случится. Оставайся, Агафья. Не надо тебе в столицу сейчас, не к добру!

Агафья вздохнула, но куда деваться?

Ежели волхв что-то такое говорит, его тоже послушать надо. Она и сама не из последних будет, но... сам про себя не почуешь. Побудет она в гостях у Велигнева, подождет. Авось, и правда, ничего с внучкой не случится. Хотя и неладно на душе...

Вот и думай, как лучше сделать?

Ох, тяжко...

* * *

Илья дернулся, подскочил на кровати.

Ох, тяжко.

Не первый раз к нему тот кошмар приходит, не второй. А все одно — тяжко.

Вроде в имение приехал, легче было, а вот, в столице, наново все началось.

Словно лежит он в кровати, а вокруг него змея обвилась, громадная, черная, и душит, душит, бьется Илья в тугих кольцах, а разорвать их не может, кричит, да наружу звука не выходит, а потом наклоняется над ним гадина, чтобы горло вырвать — и самое страшное, что видит он, от чего просыпается.

Человеческие у нее глаза.

Человеческие глаза на змеиной морде.

В этот миг Илья и просыпается от ужаса.

Он знает.

Однажды змея возьмет свое.

А он? Что будет с ним?

Наверное, он умрет. Ох, мамочка, страшно-то как, тошно... помолиться, что ли?

Илья поднялся, и как был, в рубахе тонкой, в крестовую отправился. Авось, и полегче будет? Опустился на колени, вдохнул запах воска, ладана...

— Отче наш...

* * *

— Что случилось, Настасья?

Устя оглядывалась по сторонам.

— Холодает. К утру, поди, и снег выпадет, — Настя смотрела в сторону.

— Ты меня сюда про снег поговорить позвала?

— Нет, боярышня. Кровь я продала.

Устя только головой помотала.

— Кровь? Не понимаю.

— А ты послушай. Послала меня боярыня недавно на базар. Я корзину схватила, да и бегом. Боярыня ждать не любит. А на базаре подходит ко мне баба, ладная да гладкая такая, и навроде как не из наших, иноземка она. Рыжая, фигуристая, вся при всем, в возрасте правда уж... Ты ли, спрашивает, Настасья, холопка у боярина Заболоцкого?

— Так.

— Я, отвечаю, мол я. А тебе чего надобно, милсударыня? А она мне и говорит: знает она и про беду мою, и про то, что боярин меня в деревню отослать решил. Да ведь и там люди живут. А с коровой, да со своим домом и еще лучше. Так не хочу ли я десять рублей заработать?

— Ты не отказалась.

— Конечно, боярышня. Такие деньжищи! Почитай, никогда в руках столько не держала!*

*— 1 рубль = 8 овец. Так что деньги сулили приличные. Прим. авт.

— Так что она попросила?

— Неладное, боярышня. Спрашивала она про тебя как раз. Мол, есть у вас боярышня Устинья. Так сын мой в нее влюблен давно и безответно, а она на него и внимания не обращает.

— Так...

— Нельзя ли мне ее крови получить? Я бы приворот и сделала.

— Оххх!

Устя едва за голову не схватилась.

Действительно, кровь — это сила. Это дорога и мост. И получив ее кровь, с ней можно бы много чего недоброго сделать. Но...

— А ты что же?

— Я, боярышня, сначала посмеялась. Говорю, что ж я тебе — резать, что ли, боярышню буду? Так, поди, она кричать начнет, вырываться... так баба вмиг серьезной стала. Говорит, не надо резать. Поди, месячные крови-то у боярышни бывают?

Вот теперь Устинья схватилась за голову вовсе уж неприкрыто. И бывают, и будут еще, и... не подумала она о таком! А это ведь тоже ее кровь! Ее частичка!

— То-то, боярышня. Начали мы тут торговаться, как два цыгана на ярмарке, сошлись на двадцати пяти рублях!

— Матушка Жива!

— И принесла я ей позавчера твою кровь.

— Мою?

А крови-то у Устиньи уж дней десять, как прошли. И не царапалась она ничем, и Настасья к ней уж дней несколько не подходила. Так что и откуда взялось?

— Ей немного было и надобно, хоть на тряпочке, хоть где. Пары капель будет — и ладно!

— Так чью кровь-то ты ей дала? — Устинья быстро соображала.

— Веркину.

Верка, вторая боярская полюбовница, последнее время вовсе уж гоголем по двору ходила. Правда, не при боярыне, та ее быстро по щекам нахлестала, но остальным холопкам от наглой дурищи доставалось нещадно.

Ходила, щеки дула, носом крутила. Мол, я главная боярская радость, а вы тут так все, в навозе копаетесь...

— Я платок пропитала, да и принесла ей. Платок, правда, твой взяла. Но старый, штопаный, лично его выстирала дочиста, а как у Верки крови начались, я и подсуетилась.

Устя дыхание смогла перевести.

— И отдала тебе иноземка деньги?

— Отдала, боярышня. А я потом и задумалась, вдруг для дурного чего ей понадобилось. Мне-то она про приворот сказала, а брехня на вороту не повиснет. Через кровь и извести ведь можно!