| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
— Спасибо, мама! — радостно вспыхнул Ольбрихт. Его лицо от волнения раскраснелось. Он почти с любовью посмотрел на Акулину и сестер Веры и, не выдержав от нахлынувших радостных чувств, подскочил к ним и поцеловал материнские руки. — Спасибо, мама, — затем быстро поднялся и выбежал из дома.
— Господин капитан, вы видели свою невесту? — обратился к подбежавшему Францу лейтенант Эберт из открытого люка.
— Она у бабки. Четыреста метров вперед к концу поселка, последний дом справа.
Франца подхватили за руки Криволапов и заряжающий Берг.
— Она там, вперед, — отдал он команду, оставшись на броне.
Франц был настолько возбужден и находился под таким сильным впечатлением будущей встречи с любимой, что даже не обратил внимания, как из-за соседней покосившейся хаты за ним гневно следили глаза брата Веры.
Миша сразу узнал бывшего жениха сестры, несмотря на то что тот был в форме офицера Красной армии и с большим шрамом, тянувшимся от правого уха. Этого холеного немца с ямочкой на подбородке он нашел бы даже с закрытыми глазами по запаху, настолько остро вдруг всплыли у него воспоминания августа 41-го года, когда тот целился ему в лоб из пистолета.
'Ну, фашистская гадина, вот мы и встретились, — Миша клацнул затвором автомата. — Если бы не приказ офицера Смерша, изрешетил бы тебя... К Вере поехал, — сообразил он, когда танк помчался на край села. — Где же эти 'особисты'? Ведь доложился, что это тот немец, который заходил к ним в начале войны. Без присмотра оставлять его нельзя', — подумал он.
Не медля больше ни минуты, не сообщая по телефону Киселеву, он побежал огородами к бабке Хадоре. 'Только бы успеть и предупредить Веру. Только бы успеть. Еще под пули попадет, дуреха', — проскочила мысль, и тут же по деревне устрашающе прошлась длинная шелестящая пулеметная очередь. Так мог бить только танковый немецкий пулемет MG-42. В ответ послышался русский автоматный рокот со стороны появившихся штурмовиков.
Михаил перепрыгнул через небольшую огородную изгородь и, пробежав еще метров пятьдесят, очутился на заросшем поле бабки Хадоры. Осторожно крадучись, он подошел к сараю, выглянул из-за угла. Во дворе Хадоры никого не было. Короткая перебежка — он уже в сенцах. Тишина. Скрипнула дверь — и в его объятия упала бабка Хадора, выходившая звать Веру.
— Ах ты, окаянный! Расшибешь, — запричитала бабка. — Что летишь, как на пожар? — Хадора держалась за сердце и медленно опускалась на пол. Для нее столкновение было ощутимым. Но сильные руки Миши подхватили ее и быстро усадили на скамейку, прислонив к стене.
— Где они? — взволнованно крикнул Михаил.
— Там, Мишенька, на улице, — Хадора, охая, вяло и немощно указала морщинистой сухонькой рукой в сторону двери. — И этот германец, ахвицер красивый с ней.
— А Златовласка где?
— Тоже там, Мишенька, с ними.
— Сиди здесь, я сейчас, — Михаил резко встал, хотел было бежать.
— Подожди, Миша. Подожди... — с тяжелой одышкой проронила Хадора. — Не спеши. Пусть наговорятся... это недолго. Пусть наговорятся.... Не стреляй.... Это недолго.... Это недолго... Птица черная залетала к нам на двор...
Хадоре становилось хуже, и она, прикрыв глаза, отвалилась назад на бревенчатую стену хаты.
Миша растерялся и не знал, куда бежать. Спасать Хадору или сестру? Он дотронулся до запястья Хадоры и почувствовал слабое биение пульса. 'Слава богу, жива', — подумал он и опрометью бросился из хаты.
В поселке уже не стреляли. Русские пехотинцы залегли и выжидали подхода танков. Миша, помня о приказе офицера Смерша не вступать в бой, остановился у ворот и затих, прислушиваясь к разговору сестры и немца. Чтобы их видеть, он отодвинул доску в заборе.
Они стояли метрах в пятнадцати от ворот, ближе к лугу, возле краснозвездного танка. Миша догадался, что эта 'Пантера'. Танк, как страшный истерзанный исполин, крутил башней с длинноствольной пушкой и просматривал ближайшие горизонты местности в поисках русских.
'Недолго тебе осталось крутить фашистской башкой', — подумал Михаил, глядя на танк. В эту минуту до него донеслись причитания сестры:
— Франц, милый! Почему ты так долго не приезжал? Почему ты оставил меня? Я три года ждала тебя. Я столько пролила слез.
Сестра стояла в двух шагах от немца. Одной рукой она прижимала к себе Златовласку, которая, держась за подол платья, пряталась за мать. Другой стирала накатывающиеся слезы.
— Верошка, любимая моя, — губы Франца дрожали от волнующего момента встречи с невестой, от любви к ней. Он смотрел на девушку и тонул в ее глубоких васильковых глазах, полных слез. — Я приезжал за тобой тогда в августе 41-го года, но тебя увезли партизаны и спрятали. Я готов был застрелить твоего брата за эту подлость. Но рука отвернулась. Я не смог этого сделать, хотя был сильно разъярен и почти не контролировал себя. Он же твой брат...
Франц говорил и не решался слиться в объятиях с Верой. Что-то останавливало его сделать единственный шаг навстречу. Возможно, скорый и последний бой. До него стал отчетливее долетать шум гусениц танков, ворвавшихся в деревню. Возможно, неординарность их встречи. Он знал, что за ними непременно наблюдает десяток посторонних глаз из-за заборов и окон хат. Возможно, прошло много времени после его прощания в том далеком 41-м году, когда его вызвали в штаб 24-го моторизованного корпуса. А может, ему мешала вот эта маленькая девочка чуть старше двух лет, которая пряталась за Верой и с наивным любопытством смотрела на него исподлобья. Ее светлые волосы, сбившиеся от ветерка, падали на глаза, и она, смешно фыркая, сдувала их с лица. Франц не решался спросить Веру о девочке.
Вера тоже не решалась подойти ближе к Францу. Хотя ей очень сильно хотелось прикоснуться рукой до такого родного и давно позабытого мужественного лица. Она говорила, всхлипывала, стирала слезы кулачком и вновь говорила о своей женской доле во время оккупации, о своих страданиях, о любви к нему, об отношениях селян к ней после его отъезда, об истязании мамы в фашистском гестапо.
Она говорила и не могла выговориться, столько много у нее было накоплено в душе слов для него. Кроме того, глядя на Франца, она просто не могла поверить своим глазам, что этот высокий, помятый и уставший капитан в русской форме с орденом и есть ее Франц Ольбрихт. Что это именно тот немецкий офицер, ее первая искренняя незабываемая любовь, который оставил самый красивый, но и самый жгучий след в ее жизни. Но более всего она боялась, что этот человек сейчас неожиданно исчезнет, как неожиданно появился возле ее дома, когда она играла с дочкой.
В какой-то момент Вера преодолела страх, недоверие и отчуждение к Францу. Они имели место в ее добром и любящем сердце за то горе, которое принесли фашисты и вместе с ними он, ее Франц, за горечь разлуки и невероятные страдания. Вера протянула руку и, сделав невероятно трудные шаги к нему, дотронулась до грубого, словно змея, шрама, который, несмотря на уродливость, словно магнитом притягивал ее, и упала в его объятия, чуть не лишившись рассудка.
Франц целовал ее и не мог нацеловаться. В эту минуту он отключился от всего мира, настолько был счастлив и безразличен ко всему происходящему вокруг. Он не слышал и не видел, как русские вновь открыли пулеметно-автоматный огонь, начав наступление. Как 'Пантера' сделала два выстрела и фугасы с воем унеслись вперед, неся смерть. Как сник на борту танка от попадания осколка заряжающий панцершютце Берг. Как открылся тяжелый люк в танке и лейтенант Эберт стал кричать на него и звать к себе.
Лишь когда он почувствовал, как вздрогнула Вера, как в одночасье померкло ее лицо и голова со сбившимися красивыми волосами цвета спелой ржи откинулась назад, почти не дыша, а его руки обагрились кровью, удерживая ее от падения, Франц понял, что произошло что-то страшное и непоправимое. Он закричал в отчаянии, не помня своих слов, не слыша своих слов:
— Будь проклята эта война. Будь проклят наш фюрер. Фюрер кретин.
Дрожащими руками, как можно осторожнее Франц уложил обмякшую Верошку в тень под старой липой и, видя, что ее белое платье быстро пропитывается кровью, сочившейся из раны ниже левой груди, достал из кармана бинт и стал пытаться делать перевязку. Слезы текли из его серых, безумных от сердечной боли глаз, а губы судорожно шептали: — Сейчас, любимая, сейчас. Потерпи. Я тебя перевяжу, — но перевязка плохо получалась. Подложенная бинтовая салфетка мгновенно становилась алой. Вера слабела на глазах.
Франц истерично разорвал зубами новый комплект. — Сейчас, любимая. Потерпи. Не умирай.
Девушка на мгновение открыла глаза и попыталась улыбнуться. Краешки губ чуть-чуть приоткрылись, на них выступила кровь.
— Мне очень больно... — прошептала она. — Я умираю, Францик. Прости, что не смогла тебя любить.
— Не умирай, Вера. Не умирай, Верошка. Потерпи, — Францу наконец удалось остановить кровотечение из раны. — Ты будешь жить. Ты еще родишь нам мальчика. Не надо девочки. Ты же хотела иметь мальчика, Верошка. Помнишь наш прощальный разговор?
Вдруг глаза Веры засветились небесной радостью. Ей стало легче. Душа ее какими-то немыслимыми силами удерживалась в теле. Не чувствуя боли, она тихо-тихо проронила:
— Златовласка — твоя дочь... Твоя дочь, Францик... Как ты хотел...
Франц еще несвязно что-то лепетал сквозь слезы, поправлял ей волосы, гладил по голове и ждал чуда. Он не мог осознать, что Веры не будет с ним, что ее убили, что какая-то маленькая свинцовая пуля может лишить ее жизни. Он три долгих невероятно тяжелых военных года думал о ней, воевал за счастье быть с ней, тайно вынашивал эту встречу с ней, и вот все провалилось в небытие.
'Как? Зачем? Почему? Кому понадобилась ее смерть? Ведь она такая хрупкая, нежная, необыкновенно красивая, его принцесса Хэдвиг. Она не может вот так просто умереть, как другие', — кричало его сердце.
— Верошка, очнись! — он стал ее звать.
Но вдруг Франц дернулся, словно пораженный электрическим током. Глаза его лихорадочно заблестели. До его сознания наконец дошли последние слова Веры.
В это время с недолетом взорвался снаряд, выпущенный русским танком. Франца с силой отбросило в сторону и чуть присыпало землей. Но он был жив. Крича проклятия в адрес русских и бесноватого фюрера, он приподнялся, обезумевшими глазами стал смотреть по сторонам. Смрадный дым и пыль лезли в нос, в глаза. Вдруг его сердце учащенно забилось от того, кого он увидел. У ворот под скамейкой, сжавшись калачиком, сидела та девочка, которая была с Верой. В руках она держала котенка. Они вместе дрожали от испуга. Он узнал в ней свою дочь Златовласку. Необыкновенное тепло и нежность разлились в груди Франца. Сладковатый комок подступил к горлу. Никогда ранее не испытываемые чувства ответственности за беззащитного ребенка, великая сила отцовства моментально проснулись в нем и подняли во весь рост. Франц, пошатываясь, под пулями пошел к девочке. Но в этот момент двери покосившихся ворот со скрипом отворились. К скамейке метнулась худая длинная тень в военной форме. Мгновение — девочка оказалась в ее руках.
Франц, как раненый разъяренный зверь, подскочил к скамейке, но было поздно. Златовласка припала к груди Михаила, вздрагивая, не могла успокоиться.
— Стоять! — закричал очумело Франц и, вытащив из кобуры пистолет, направил его на тень.
Их глаза встретились.
Это было подобно цунами, это было подобно разряду молнии, это было подобно змее, проскочившей между ними.
Франц и Михаил как отрицательно заряженные частицы отскочили по сторонам и в тупой ярости уставились друг на друга.
— Это ты, русская свинья! — закричал Франц в гневе, узнав брата Веры.
— Да, это я, фашистское отродье! — с вызовом громко бросил Михаил.
— Поставь на землю мою дочь Златовласку и отойди на пять шагов.
— Твоя песенка спета, гад! Вы окружены. Можешь убить меня, но Златовласку тебе я не отдам. Она родилась на этой земле и будет жить здесь. Я тебя прошу, не пугай девочку и уходи вон.
— Первый раз я тебя не убил, пощадил из-за Веры, — зарычал Франц, видя сопротивление Михаила. — Сегодня пощады не будет. Сегодня я расшибу пулей тебе лоб за все паршивое, что ты сделал для нас из-за ненависти ко мне и дикой любви к Сталину.
В этот момент произошло лобовое попадание бронебойного снаряда. Танк вздыбился от страшного удара, но крупповская сталь выдержала. Снаряд рикошетом унесся в сторону. Люк вновь открылся, и Эберт в гневе прокричал на немецком языке:
— Господин капитан, уходим. Русские танки. Мне не удержаться.
Франц даже не повел головой на голос командира взвода, только отмахнулся рукой.
— Ай! — закричал Эберт и отдал команду: — Орудие на двенадцать, бронебойным. Огонь!
— Последний раз предупреждаю, — тем временем говорил Франц. — Поставь на землю мою дочь Златовласку и отойди на пять шагов. Ну! Я жду, русская свинья, — Ольбрихт направил пистолет в голову Михаила.
Миша стоял как исполин. Ни один мускул не дрогнул на его лице. Он только сильнее прижал к груди ребенка, но не отступил от своего. Он не боялся в эту минуту смерти. Он боялся за племянницу, в которую случайно могла попасть пуля. Нужно было срочно что-то предпринимать.
— Считаю до трех, — набатом прозвучало в его ушах.
— Зачем тебе эта девочка, Франц? — вспомнив имя немца, спросил он его, чтобы потянуть время.
— Это моя дочь, и я ее увезу с собой, — с акцентом выпалил Ольбрихт и на родном языке стал считать: — Eins!
— Не стреляй, ты можешь попасть в девочку.
— Zwei! — рука Франца задрожала, но палец медленно сдавливал спусковой крючок.
И в эту секунду раздался взрыв. От мощного хлопка в хате бабы Хадоры посыпались стекла. Огромный яблоневый сук с первозданной зеленью и белоснежными цветами, словно клинком перерубленный, ломая изгородь, рухнул на дорогу.
Еще падали комья земли и оседала прогорклая пыль, как к Францу, отброшенному от Михаила, метнулись две тени. Не замечая наседавших русских бойцов, среди плотного автоматного огня, они стремительно подхватили его и полуживого, окровавленного, без сознания успели передать на танк.
За разрывом последовала мощная пулеметная очередь. Огненные осы с воем устремились к 'Пантере' и безжалостно находили цели среди русских и немцев.
Механик-водитель Брайнер, не успев заскочить в отделение через передний люк, был разрезан надвое. Его огромное тело медленно сползло к гусеницам танка. Брайнер так и не понял за четыре года войны ее истинных целей, как и его брат, лежащий в степях под Сталинградом.
— Криволапов, к машине! — закричал в ярости Эберт, как новый снаряд с силой долбанул 'Пантеру' и, оглушая экипаж, рикошетом улетел в сторону луга.
Танк, как настоящий боец, выдержал удар в корпус, изверг последний бронебойный снаряд и со стоном раненого зверя, развернувшись на сорок пять градусов, устремился вперед вдоль заболоченной речушки, оставляя за собой плотную дымовую завесу...
Миша открыл глаза... Он лежал на траве весь обсыпанный землей, прикрывая рукой Златовласку. Девочка, к его удивлению, дрожала, но не плакала. Недалеко от них зияла черная воронка. У дороги лежал, будто срезанный пилой, огромный сук от садовой яблони, а чуть поодаль, где недавно стояла 'Пантера', и дальше он увидел застывших в земле немецких и русских солдат. Стояла страшная картина только что отгремевшего боя — картина смерти.
| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
