Spice and Wolf 2

Полуседая голова Ремарио кивнула, точно он был ребенком, которого отругали, и Лоуренс горько усмехнулся.

— По правде сказать, такая возможность все еще остается, но — нет, не думаю. Но если мы заранее не обговорим, что будем делать в случае успеха — мы ведь можем и не договориться в итоге, не правда ли?

Хоро издала горловой смешок, и голова Ремарио задергалась вслед за гигантской пастью; его лицо нервно скривилось.

— Итак, я повторю. Могу ли я попросить вас купить наше золото за пятьсот румионов?

На лице Ремарио появилась гримаса отчаяния — он прекрасно знал, сколько на самом деле стоит золото, купленное в Рамторе.

— Я просто не могу этого...

— Конечно, я не требую немедленной оплаты деньгами. Давайте-ка подумаем. Возможно, вы напишете мне долговую расписку?

И только тут владелец Гильдии Ремарио начал наконец демонстрировать разум, благодаря которому он и достиг таких высот.

Когда он понял, что имеет в виду Лоуренс, его лицо вновь скривилось, и он запросил пощады:

— П-пятьсот, это слишком...

— ...Слишком много? Хмм, ладно. В таком случае я просто заберу все, что у вас тут спрятано, а золото продам где-нибудь еще, — Лоуренс переглянулся с Хоро и добавил: — Кроме того, я отдам вот этому демону вашу жизнь.

Хоро терпеть не могла, когда ее называли богом, но "демон" ее явно устраивал.

Ее хвост рассек воздух, и она громко задышала, чтобы усилить эффект.

Лицо Ремарио мгновенно обратилось в безжизненную маску.

Если догадка Лоуренса была верна, теперь он сделает все, что от него потребуют.

— Видите ли, господин Ремарио, я считаю, что несправедливо терять все из-за одной-единственной неудачи. Мы ведь не в состоянии предугадывать любое падение цен, верно? Поэтому я собираюсь дать вам еще один шанс. Но я хочу, чтобы вы были мне за это благодарны, и я хочу, чтобы эта благодарность была выражена в пяти сотнях румионов. В таком городе, как этот, вам удалось создать превосходную гильдию с великолепным погрузочным двором. Если думать о десятилетиях, пятьсот румионов — сумма, достойная обсуждения.

Глаза Ремарио распахнулись, а потом он заплакал.

Если ему удастся полностью восстановить свою торговлю, выплата пятисот румионов за десять лет вовсе не будет выглядеть чем-то неразумным. В этом отношении бродячий торговец не шел ни в какое сравнение с торговой гильдией.

Возможно, эти слезы были от осознания возможности снова вернуть гильдию к процветанию.

— Итак, вы напишете бумагу, да? Хоро...

Услышав свое имя, Хоро вздохнула и неохотно выпустила Ремарио, после чего подтолкнула его голову кончиком носа.

Лоуренс развязал веревку, которой были стянуты руки Ремарио, и продолжил:

— Условия таковы: вы платите каждый год в течение десяти лет. В первый год это будет десять румионов. В последний — сто. Понимаете, да?

Это значило, что выплаты будут расти с каждым годом. Вместе это составит пятьсот пятьдесят румионов, но все же в целом условия были отличные.

Если Ремарио удастся восстановить процветание своей гильдии, такую сумму найти будет совсем нетрудно.

— Вы можете писать вот за этим столом.

Ремарио кивнул и, опершись на протянутую Лоуренсом руку, поднялся на ноги. Ноги его оставались связанными, так что он добрался до стола вприпрыжку и плюхнулся на стул.

— Т-так, а получателем денег будет?.. — осведомился он, обернувшись.

Лоуренс с улыбкой ответил:

— Торговая Гильдия Ровена.

Ремарио печально улыбнулся, понимая, что от этого долга ему не уйти.

Если бы Лоуренс указал себя как получателя денег, то со временем, набирая силу, Ремарио мог бы захотеть отомстить или просто отказаться платить. Кроме того, Лоуренса пугала сама мысль каждый год возвращаться в город, где жили люди, которые так подло с ним поступили, чтобы забрать его деньги.

И, что еще важнее, прямо сейчас у Гильдии Ремарио просто не было денег. Сколько бы долговых расписок Лоуренс ни имел, в ближайший год денег он бы не увидел. Даже если его долг Гильдии был полностью погашен, весь доход от контрабанды уйдет на выплату вознаграждения Норе и долгов самой Гильдии. В худшем случае и Нора может не увидеть своей награды.

Но все проблемы можно было решить, если долг перевести на торговую гильдию, к которой принадлежал Лоуренс. Продав долговую расписку Торговой Гильдии Ровена относительно дешево, Лоуренс разорвал бы все связи с Гильдией Ремарио и обратил десять лет выплат в немедленные деньги.

Ну а отказаться платить торговой гильдии — это все равно что объявить войну другому государству. Пойти на такое Гильдия Ремарио не осмелится.

— Ты большой человек.

— Все же не такой большой, как волчица, — пошутил Лоуренс.

Волчице шутка показалась более удачной, чем кому бы то ни было еще.

— Теперь все, что нам остается, — это надеяться на успех контрабанды.

К оглавлению

Заключительная глава

Потом все завертелось.

В первую очередь Лоуренсу и Хоро необходимо было позаимствовать какую-нибудь одежду в Гильдии Ремарио, а их собственные одежды надо было отстирать тем временем от грязи и крови. Пока выстиранные одежды сохли, Лоуренс отнес долговую расписку в Торговую Гильдию Ровена; Хоро, заявившую, что она голодна, он оставил в ночной таверне. Обо всех мелочах явно предстояло заботиться Лоуренсу.

В Гильдии Ровена Лоуренса сердечно приветствовали другие члены Гильдии, собравшиеся выпить после дневных трудов. На него обрушилось множество скабрезных вопросов по поводу синяка у него на лице, прежде чем ему удалось добраться до Якоба.

Вряд ли кому-то показалось бы странным, если бы люди Гильдии Ремарио еще несколько дней назад заявились сюда и принялись стучать во все двери, требуя уплаты долга Лоуренса; но ни они, ни сам Лоуренс не появлялись. Якоб, несомненно, сильно тревожился с того самого времени, как узнал о долге.

Неудивительно, что первое, что сделал Якоб, завидев лицо Лоуренса, — сердито постучал его по голове.

Затем, однако, на глазах у него выступили слезы, и он с улыбкой распростер объятия. Конечно, он испытал огромное облегчение, увидев, что Лоуренс цел и невредим.

Лоуренс протянул Якобу долговую расписку; скорее всего, тот в общих чертах сообразил, что произошло. Он немедленно принес откуда-то мешочек с редко появляющимися на белый свет золотыми румионами и тут же, на месте купил расписку у Лоуренса.

Конечно же, теперь они оба были торговцами, заключающими сделку. Существовала вполне реальная возможность, что контрабанда провалится; в таком случае все имущество Гильдии Ремарио будет продано за долги. Обычно, когда кто-то разоряется, его имущество распродают и делят между заимодавцами соответственно размеру долгов; поэтому расписка на полтысячи румионов и в этом случае не будет совершенно бесполезной. В общем, Якоб купил расписку за ту цену, которую счел соответствующей риску провала контрабанды.

Обдумав все возможные исходы, Якоб назначил довольно осторожную цену в тридцать румионов.

В случае успеха контрабанды он обещал добавить еще сто. Это было заметно меньше, чем сумма, указанная в расписке; но ведь Гильдия Ремарио, даже если выживет сейчас, вполне могла все-таки разориться в ближайшие десять лет. Так что цена была вполне разумной.

Лоуренс вернул двадцать румионов Якобу в возмещение того вреда, который он своими действиями нанес доброму имени Гильдии Ровена. Остальные деньги он собирался потратить на подкуп мясников, чтобы те, разделав овец, после держали язык за зубами.

Что касается дополнительной сотни румионов, то двадцать из них он должен был уплатить Норе, как договаривались, и еще сколькими-то он собирался принести извинения тем лавкам, в которых просил деньги раньше. Если эти выплаты составят три десятка румионов, ему самому останется полсотни.

Таким образом, он окажется практически в том же положении, как в Поросоне, когда продал там свой перец.

Если вспомнить, что в какой-то момент он смирился с тем, что кончит жизнь рабом на гребной скамье, это могло показаться настоящим чудом.

Затем Лоуренс через своих знакомых в Гильдии встретился с мясником, которому можно было доверять. Он договорился с мясником, что тот примет овец у Норы и разделает их, не задавая никаких вопросов, за десять румионов. Лоуренс платил мяснику очень хорошо и вполне мог рассчитывать, что здесь все пройдет как по маслу.

Подготовив все, Лоуренс вернулся в Гильдию Ремарио. Там он забрал свои и Хоро одежды и оставил самого Ремарио собирать своих работников, которые сейчас, должно быть, кучковались вместе, дрожа от холода. Кроме того, Лоуренс приказал Ремарио вернуть ему повозку и лошадь, о которых он совершенно забыл. При этом он выражался довольно резко и потому ожидал, что его указания будут выполнены быстро.

Когда Лоуренс закончил приготовления, небо уже начало светлеть.

Он бесшумно шагал по утренним улицам, вдыхая холодный и сырой после вчерашнего дождя воздух.

Шел он в таверну, которая не закрывалась на ночь — не без помощи мзды соответствующим властям, разумеется.

Над городом повисло безоблачное, темно-синее, но уже начавшее бледнеть рассветное небо. Вход в таверну указывала горящая и совершенно неуместно выглядящая лампа.

— Добро пожаловать.

Голос, поприветствовавший Лоуренса, был едва различим — вряд ли из-за незаконности ситуации, просто владелец таверны устал бодрствовать всю ночь.

Таверна была полупустая и на удивление тихая; завсегдатаи молча пили свое вино, возможно, с грустью думая о неизбежном наступлении нового дня.

— Эй.

Обернувшись на голос, Лоуренс увидел рядом с собой Хоро с деревянной фляжкой и куском хлеба в руках. Сейчас она снова была одета городской девушкой; если бы какой-нибудь священник обнаружил ее в ночной таверне, это могло бы доставить неприятности — но здесь до нее никому не было дела.

Хоро поймала взгляд стоящего за стойкой владельца таверны, и тот сонно помахал ей рукой. Похоже, все то добро, что Хоро держала сейчас в руках, она выманила у владельца таверны своими медовыми речами.

— Давай, идем отсюда.

Вообще-то Лоуренсу хотелось присесть и немного передохнуть, но Хоро уже взяла его за руку, и спорить с ней было бесполезно.

— Приходите еще, — сказал им в спину владелец таверны.

Идти Лоуренсу и Хоро было особенно некуда, и какое-то время они просто шли куда глаза глядят.

Снаружи было холодно. Воздух оставался влажным, и их дыхание по-прежнему вырывалось облачками.

— Вот. Хлеб, — произнесла Хоро, и живот Лоуренса заурчал; Лоуренс вдруг осознал, что он с середины прошлого дня крошки во рту не держал. Взяв хлеб — на самом деле это оказался бутерброд с грудинкой и зеленью — из рук довольно улыбающейся Хоро, Лоуренс не раздумывая впился в него зубами.

— И вот, — протянула Хоро фляжку.

Лоуренс откупорил фляжку и поднес к губам; там оказалась теплая смесь меда и молока.

— Помогает от любых хворей.

Теплое, сладкое питье было именно тем, что надо.

— Теперь, — сказала Хоро. Едва ли она специально дала Лоуренсу еду и питье, чтобы развязать ему язык, но все же заговорила, едва он утолил голод.

— У меня к тебе есть два вопроса.

Лоуренс мысленно приготовился к худшему.

Хоро секунду помедлила.

— Насколько ты доверяешь этой девочке? — спросила она, не глядя на Лоуренса.

Этого вопроса он ждал и в то же время не ждал. Хоро не уточняла время, место и обстоятельства; это значило, что какие-то смутные сомнения были и у нее.

Лоуренс еще глотнул из фляжки.

— Я не знаю, насколько я ей доверяю, — ответил он, не глядя на Хоро. — Но что я знаю, так это то, что если Нора решит забрать золото и сбежать, ее легко будет найти. Я не настолько ей доверяю, чтобы думать, что такое может произойти, и все-таки дать ей золото.

Хоро молчала.

— Здесь поблизости никто не купит у нее золото за хорошие деньги; а истории о пастушке, которая распродает золото, достаточно редки, чтобы расходиться быстро и далеко. Ее легко будет найти.

Разумеется, он не доверял Норе всецело. Будучи торговцем, Лоуренс всегда думал о самых разных возможных случайностях.

— Понятно. Думаю, я поняла.

— А второй вопрос? — поинтересовался Лоуренс.

Хоро смотрела на него с каким-то непонятным выражением лица.

То был не гнев, нет. Скорее нерешительность.

"Но почему она колеблется"? — подивился Лоуренс.

Он даже представить себе не мог, чтобы Хоро вдруг заколебалась, задавать ей вопрос или нет.

— Какой бы ни был вопрос, я отвечу. В конце концов, я ведь перед тобой в огромном долгу.

Он откусил от успевшего остыть бутерброда и запил глотком из фляжки.

На уличных булыжниках начали играть блики восходящего солнца.

— Ну так что, спрашиваешь или нет?

Хоро сделала глубокий вдох. Взяла Лоуренса за рукав. Ее рука дрожала — может, от холода, а может, от чего-то другого.

— Хм?

— Ты... ты не помнишь... — Хоро смотрела на него нерешительно. — Когда я стояла против пса и девочки... чье имя ты тогда кричал?

Непохоже было, чтобы она шутила.

Глаза ее были серьезны как никогда.

— Мне тогда кровь ударила в голову, и я ничего не слышала. Но меня это все время грызло. Я абсолютно уверена, что ты кричал чье-то имя. Ты это помнишь?

Лоуренс не решался раскрыть рот; вдвоем они молча шли по освещенной восходящим солнцем улице.

Как ответить? По правде сказать, он не помнил.

Но что если Хоро на самом деле помнила, а теперь хотела, чтобы он это подтвердил?

Если он звал Хоро, все хорошо. Проблема будет, если окажется, что он звал Нору.

В таком случае, если он скажет, что не помнит, это будет означать, что он выкрикнул имя Норы, не зная и не осознавая, чтО кричит.

И вот тогда Хоро действительно разозлится всерьез. Лучше было бы честно признать, что он звал Нору, а потом выдумать какое-нибудь объяснение, почему он это делал.

Была, разумеется, другая возможность — что Хоро и вправду не расслышала.

Тогда лучше всего было бы сказать, что он кричал ее имя.

Продумав все детали, Лоуренс лишь тогда сообразил, насколько это все глупо.

Рядом с ним шла не кто иная, как волчица Хоро Мудрая. Она разглядит любую ложь.

А раз так, то правильный ответ —

— Я кричал твое имя.

Секунду Хоро смотрела глазами брошенного щенка, а затем в ее глазах запылал гнев.

— Это ложь.

Она сжала руку Лоуренса сильнее, и он ответил мгновенно.

— Да, это ложь. Правда в том, что я не помню. Однако —

Уши Хоро под косынкой дернулись быстрее, чем успело измениться выражение лица.

Она знала, что сказанное только что действительно было правдой.

— В той ситуации я не мог выкрикнуть не твое имя, — закончил Лоуренс, не отводя взгляда.

Так же быстро, как только что в глазах Хоро вспыхнул гнев, теперь в них промелькнуло сомнение.

Определить, правда это или ложь, было совершенно невозможно; она должна была решить сама.

Что до Лоуренса, то он выложил самый убедительный аргумент, какой только мог придумать.