— Ну что, впечатляет? — довольным голосом поинтересовался эльф, в чьи лопатки я была вынуждена буквально уткнуться носом, чтобы не вводить в искушение воинственную флору.
— Вполне, — кивнула я спине и уточнила: — Так что же получается, приграничные пущи чужих не пропускают, а эльфов — с милой душой?
— Совершенно верно, — ответил Ал. Теперь мы стояли, окруженные неестественно плотными зарослями рябины. — Только эльф может пройти пущи в любом месте. Все остальные — лишь через сторожевые посты.
— Всё ясно, — хмыкнула я. Магия моя, конечно, была давно и надежно утоплена в том эликсире, что исправно готовил для меня магистр Бранниан, но... — А ну-ка, подержи Степана.
Под удивленным взглядом загордившегося было ушастика, я порылась в карманах куртки и после серьезных раскопок извлекла на свет мятый сверток с творожным сочнем. Матушка Аллардиэля пребывала в стойкой уверенности, что девочка, то есть я, неправильно питается, и старалась меня закормить почище моего домового Микеши. Разломив печево пополам, я, присев на корточки, аккуратно положила его рядом с собой. Затем прижала ладони к влажной листве, плотным ковром закрывавшей землю, ощутила теплое дружелюбное дыхание своей, пусть мне сейчас и недоступной, стихии и тихонько прошептала:
— Батюшка Леший, не побрезгуй угощением, сделай милость! Дай своё благословение дочери земли и леса! Прими, как друга! — а потом выпрямилась и поклонилась в пояс.
Внешне ничего не изменилась: деревья не начали исступленно махать ветвями, из чащи не выскочил сам лесной хозяин и не бросился с разбега мне на шею. Однако нечто неуловимое подсказывало мне, что призыв услышан и вряд ли останется совсем без ответа. Всё свою сознательную жизнь я относилась к лесу, как к старшему брату и защитнику, и научилась чувствовать его настроения не хуже, чем свои собственные.
Я протянула руку и погладила побуревшую листву. Тоненькая рябинка задрожала под моими пальцами, но не отпрянула, не ощетинилась колючками притаившегося за нею боярышника. Когда же эльф, неуверенно косясь в мою сторону, двинулся обратно к опушке, то кусты и деревья больше не стремились вытолкнуть меня прочь, уже не так торопясь сплестись за моей спиной в непроходимую живую изгородь.
— Как ты это сделала? — изумленно прошептал Аллардиэль. — Они больше не захотели тебе противостоять! Это какая-то магия, да?
Я усмехнулась.
— Да ничего такого я, по большому счету, не сделала. И причем тут магия? Ты же знаешь, что я сейчас и огонька не наколдую.
— Тогда... как?
— Да очень просто. Ты же всё сам видел. Природу и природную нежить обмануть нельзя, глупый! Я была с ними абсолютно искренна — фальшь или ложь они почувствовали бы сразу. Ну и, конечно, знала, как и что положено сказать и сделать. Понятно?
До сих пор хранивший напряженное молчание Степка довольно завозился на руках эльфа, спрыгнул на землю и сла-а-адко так потянулся:
— Мы, друг Аллардиэль, народ лесной, знаешь ли! Так что, уж не взыщи...
День спустя мой домик почтил своим присутствием правитель Эрвиэль. Черноволосый эльф с насмешливыми фиолетовыми глазами был у меня частым гостем. Ничуть не стесняясь собственной настойчивости, он без устали расспрашивал меня обо всем, что я знала или о чем могла только догадываться, от уклада жизни синедольских селян до хода битвы за Долину Драконов. Пресветлого живо интересовало всё: какие культуры выращивают на полях и в огородах люди, как выглядит столица княжества Преславица, какого рода магию чаще всего практикуют наши чародеи, что представляет собою тот мир, где меня держал в заточении старый Сивелий (Правитель знал, что именно старый чернокнижник, заклятый враг кентавров, похитил меня из Преславицы; впрочем, в подробности своего общения с колдуном я предпочитала не вдаваться), как так вышло, что змеевихи отпустили нас восвояси, правда ли, что я дружу с оборотнем... да всего и не перечесть. Некоторые его вопросы были мне неприятны, некоторые будили слишком болезненные воспоминания. Я честно предупредила правителя эльфов, что пока не готова говорить обо всем, так что с его согласия рассказывала лишь о том, что не вызывало у меня внутреннего протеста. Так, я совершенно точно не могла обсуждать свою странную помолвку с Даром и взаимоотношения с великокняжеской семьей. Правильно говорят: то, что невозможно забыть, очень тяжело вспоминать.
Пресветлый Эрвиэль привычно расположился на узкой резной лавке под окном, с удовольствием вытянул ноги и принялся внимательно наблюдать, как я осторожно цежу в большую глиняную кружку яблочный взвар. Темно-серая рысь, крупный самец по имени Артас, ни на шаг не отходящий от своего хозяина, тут же растянулся рядом и прикрыл свои ярко-зеленые глаза — сделал вид, что спит. Однако настороженно вздрагивающие уши и время от времени вспыхивающие между век искры недвусмысленно указывали на то, что у их обладателя имелись самые серьёзные намерения пошпионить за нами. Я усмехнулась: кот — он всегда и везде кот. Пусть большущий — добрый аршин в холке, пусть свирепый лесной хищник, вполне способный завалить косулю и даже оленя. А нрав всё одно — кошачий! К слову сказать, собственно кошек у эльфов не было, поэтому на моего Степана они смотрели с откровенным любопытством. Правда, кое-кто, подобно Правителю, держал прирученных рысей, что служило для Степки постоянным источником раздражения. Ну так, ещё бы, ехидничала про себя я, здоровенные, клыкастые, верткие — ни тебе подраться, ни поухаживать.... На кота зверюги не обращали ни малейшего внимания, что злило того ещё больше. Ал мстительно хихикал, что у моего Степана приключился культурный шок.
Однако приходилось терпеть. Каждый раз, когда Эрвиэль в сопровождении Артаса удостаивал меня посещением, Степан предусмотрительно смывался. Я посмеивалась, поскольку знала, что кошак неизменно отправлялся в дом Ала, где, утешая себя, самоотверженно снимал пробу со всех блюд, которые готовились на кухне его матушки. Так как правитель приходил часто, Степка уже успел обрести утраченную за время наших с ним приключений дородность.
— Скажите мне, Правитель, — передавая тяжелую, наполненную до краев кружку, спросила я, — это что же получается, ваши приграничные пущи так вот запросто пропустят любого эльфа?
— Как выяснилось, не только эльфа, — хмыкнул Эрвиэль, которому уже рассказали о моем знакомстве с охраняющими покой Перворожденных лесами.
— Да ладно, — я махнула рукой, — я же не в счет.
— Это ещё почему?
Я усмехнулась.
— Вряд ли кто-нибудь сумеет повторить то, что сделала я. Просто мне посчастливилось на протяжении многих лет водить дружбу и с лешим, и с водяным, и с его русалками (эльф выразительно скривился), и с болотными кикиморками, и с полевицами... да много с кем! Но с лешим — больше всего. Я просто их люблю и знаю, как себя вести. Так что там насчет эльфов, правитель?
— Да, пущи пропустят любого эльфа, — Правитель склонил голову набок и с любопытством посмотрел на меня. — Веслава, а почему ты спрашиваешь об этом?
— То есть, — игнорируя его вопрос, уточнила я, — пущи не разбирают, что за эльф, свой или чужой, с добром пришел или со злом?
— А-а-а, вот ты о чем... — сощурился Эрвиэль. — Нет, не разбирают. Потому, что разбирать нечего. И незачем.
— Объясните! — не унималась я. Подобное легкомыслие выглядело странным, тем более, если вспомнить высоту хорошо охраняемых стен Преславицы (и это в Синедолии, давным-давно позабывшей про войны!) Что, в мире больше нет других эльфов? И где гарантии, что кому-нибудь из них однажды не придет в голову "богатая" идея завевать Священный Лес?
— Да что объяснять-то? — равнодушно переспросил Правитель. — Эльфы между собой не воюют. Ни один Перворожденный не придет на эти земли с дурными намерениями.
— Как? — поразилась я. — Разве такое бывает?! Как вы можете быть в этом уверены? В любом разумном существе могут уживаться совершенно разные начала! Иначе как же тогда равновесие между добром и злом?
— Веслава, — терпеливо возразил мне черноволосый эльф, — ты делаешь ошибку, пытаясь судить всех — нет, даже не по себе, но просто по людям. Мы же — вовсе не люди! Мы с вами, конечно, в чем-то похожи, но ещё больше между нами различий. И прежде всего в том, что касается нашего мировосприятия. Я не хочу сказать, что не бывает эльфов злых, завистливых, жадных или глупых. Ещё как бывают! Однако мы живем иными страстями и кормим иных волков.
— Каких ещё волков?! — оторопела я.
Правитель улыбнулся.
— Мы считаем, что внутри каждого из нас идет борьба, подобная драке двух волчьих стай. Одна стая воплощает зло: зависть, глупость, ревность, безделье и так далее. Другая — добро: любовь, истину, мастерство. Победят те звери, которых ты кормишь своими собственными руками. Это тебе понятно?
Я кивнула.
— Так вот, запомни, все: эльфы и люди, гномы и кентавры — кормят совершенно разных волков. Кроме того, мы по-разному ощущаем, что есть добро, а что есть зло, и зачастую вкладываем неодинаковый смысл в эти понятия. И не обольщайся — вряд ли мы когда-нибудь сумеем до конца понять друг друга. Но поверь мне на слово — эльфы никогда не предают и не стремятся к власти. Их волкам неведомы такие страсти.
Я немного помолчала, переваривая услышанное.
— А какие ведомы?
Эльф насмешливо покрутил встрепанной головой.
— А ты не сдаешься! Что ж, наши страсти — не секрет. Но, может, ты и сама сумеешь догадаться?
Я улыбнулась. Перворожденных и впрямь обуревали страсти, не заметить которых мог бы только слепой, да в придачу и глухой на оба уха. Вернее, одна всепоглощающая страсть — к мастерству. Даже не так: к Мастерству с большой буквы.
Всю свою жизнь каждый эльф совершенствовался в каком-либо деле. Но, думаю, ни у кого не повернулся бы язык назвать их ремесленниками, хотя, по большей части, это были именно ремесла. Из-под ловких пальцев Перворожденных выходили тончайшие ткани, дивной красоты гобелены, драгоценное оружие, прихотливо изукрашенная посуда и упряжь. Эльфы никогда не создавали просто предметы — только произведения искусства! Их самыми главными божествами были Идеал и Безупречность. Я брала тарелку или кубок — и забывала, зачем они нужны, так прекрасно было то, что я держала в руках. Есть с этого? Пить из этого?! Да вы что?!! Поставить на стол, повесить на стенку и немедленно любоваться! Прежде, чем откусить от яблока, мне приходилось напоминать себе, что этот совершенный плод выращен именно для того, чтобы его съели. Если воины сходились на ристалище, то мне с трудом удавалось следить за их молниеносными, отточенными движениями. Слушая сочиненную эльфами музыку, я вообще забывала, на каком свете нахожусь.
Справедливости ради надо признать, что эльфы окружали себя не только безукоризненными изделиями собственных рук. В их домах хватало и простых, вполне утилитарных предметов. Но то были вещи, изготовленные гномами либо орками, которым не приходило в голову, что ушат для воды должен быть непременно покрыт тонкой резьбой. Было бы надежно — и хорошо!
Но вот если эльф, к примеру, строил дом, то на свет появлялось чудо изящества и гармонии. Розовато-серый камень, добываемый и ввозимый в эльфийские земли лесными гномами, подвергался скрупулезной обработке. Кому-то нравились гладкие, словно поверхность лесного пруда, стены, на которых самый внимательный глаз не мог разглядеть стыков между отдельными камнями. Кто-то, напротив, предпочитал жильё, имитирующее дикую скалу с неровными, поросшими мхом боками. В любом случае, результат был потрясающим, и имя ему было — Совершенство. Кстати, больших зданий ушастые не признавали. Невысокие, ладные, с остренькими черепичными крышами, небольшие снаружи, но очень поместительные изнутри домики и чистенькие аккуратные мастерские выглядели так, словно сами по себе выросли в просторном, почти без подлеска, эльфийском лесу и стали его частью. Единственным исключением являлся Дом Правителей. Это был настоящий замок, изысканный и очень грациозный, с ветвящимися башенками и шпилями. Собственно, нынешний Правитель там никогда и не жил. Вот ещё, в такой-то орясине?! В сказочном замке принимали послов и в зимнее время года проводили праздники, самым любимым из которых были, как нетрудно догадаться, Рукомесленники, праздник ремесел.
Среди мастеров наособицу стояли те, кто работал с древесиной. Среди эльфов таких были считанные единицы. Дело в том, что лес для остроухих был свят, и срубить дерево, чтобы затем изготовить из него стол или лавку, считалось немыслимым. Даже мастера оружейники работали исключительно с металлом и кожей, а луки, это типично эльфийское оружие, каждый охотник или воин делал себе сам. Мастера же краснодеревщики использовали для своих нужд только умирающие либо мертвые растения, умудряясь обрабатывать их древесину так, что изделия из нее ничем не уступали тем, что были изготовлены из живого леса теми же гномами. И уж совсем невозможно было представить, чтобы эльф срубил дерево на дрова. Остроухие отапливали свои жилища либо валежником, либо жирным горючим камнем, в избытке добываемым лесными гномами.
Каждый Перворожденный в течение своей длинной жизни стремился пройти все ступени мастерства. Все эльфы очень серьёзно относились к поиску своего призвания. Эльфят с малолетства водили по разным мастерским и давали попробовать ремесла на вкус и цвет. Было очень забавно и трогательно наблюдать, как самым маленьким осторожно вкладывали в ручки разные материалы и инструменты, внимательно наблюдая за их реакцией. Очень часто получалось так, что ребенок не наследовал интересов одного из родителей. Это считалось нормой; династии случались редко, и семья Аллардиэля, который, подобно отцу и деду выбрал для себя путь воина и охотника, была скорее исключением, нежели правилом.
Долгое и упорное ученичество заканчивалось присвоением звания младшего подмастерья, что само по себе уже было почетно. Затем следовала ступень старшего подмастерья и личного помощника. И далеко не каждый эльф достигал заоблачных высот Мастера.
Что интересно, остроухим была совершенно не свойственна зависть или ревность к чужому успеху. Да и зачем? И Мастеров, и подмастерьев, и помощников могло быть сколь угодно много, пихаться локтями ни к чему. Чужие секреты мастерства тоже не вызывали желания пошпионить за соседом. Всякий эльф искал свой собственный путь. Сосредоточенные на погоне за Совершенством, многие Перворожденные на первый взгляд казались суховатыми, равнодушными и высокомерными. Позже я поняла, что страсть к Мастерству полностью поглощала их души.
Тем не менее, несмотря на всё это, а также на слова Эрвиэля, мне казалось, что между людьми и эльфами было гораздо больше общего, чем различий. Уж, по крайней мере, этих самых различий было ничуть не больше, чем между жителями моей Синедолии и, к примеру, темнолицыми подгорийцами (которых я не раз встречала при дворе великого князя Велимира), чья манера поведения и логика поступков не раз повергала меня (и не только меня!) в совершенное недоумение.
Да, и ещё кое-что: эльфы совсем не стремились к власти. "Должность" Правителя вовсе не была для них особо желанной. Напротив, считалось, что выполнение многочисленных общественных обязанностей здорово отвлекает от главного — от обретения Мастерства. Власть, скорее, была бременем, нежели привилегией, хотя и Правитель, и его советники относились к возложенной на них миссии крайне ответственно (эти должности были, если так можно выразиться, выборно-наследственными: выбирали-то их всем миром, однако из века в век отдуваться за всех приходилось представителям одних и тех же трех-четырех семей). Впрочем, и об иных делах они не забывали. Пресветлый Эрвиэль, к примеру, в свободное от основной работы время по-прежнему, как и в юности, разводил скакунов эльфийской породы. "Не век же мне эту лямку тянуть, — посмеиваясь, кивал он на замок с башенками. — Рано или поздно придет время другого Правителя, а я останусь с моими лошадками". Ушлый Эрвиэль ещё лет эдак сорок назад обзавелся "напарником", и теперь соправитель Лансариэль, надменный эльф с длинными золотистыми волосами, неизменно заплетенными в сложную косу, тащил на своих плечах большую часть представительской рутины. Злые языки в лице Ала и Авлены утверждали, что больше он всё равно ничего не умеет. Впрочем, ни для кого не было секретом, что все важные решения принимал исключительно сам Правитель.
