Лаэр-Данвед

Он ещё мог, собрав остатки сил, объединить орков и волков, выстроить их в боевой порядок и затопить двор эльфийской кровью — но это уже не имело смысла. Без живого Арфинга замок не удержать, войско Финрода очистит его в один заход, как вскрытую устрицу. Кроме того... Майа бросил взгляд вовне крепости и поморщился: так и есть — смертное отребье, жалкие вши, что прятались по берегам, уже заметили открытые ворота и спешили к замку. Опасаться их не стоило — слишком ничтожные противники; но на сегодня Саурон был уже по горло сыт драками.

Осталось лишь закончить одно дело. Что бы ни случилось с замком, Келегорм должен был исчезнуть. Владыка мог — со временем — простить своему слуге поражение и потерю Минас-Тирита; но обмана он не простил бы никогда.

Вновь устремившись мыслью в замок, Саурон заглянул в подвал южной башни. Сюда не долетал шум сражения, и огромный серый зверь, свернувшийся на полу среди окровавленной соломы, спал беспокойным, но крепким сном. Властное прикосновение разума Саурона разбудило его.

"Драуглуин."

"Да, повелитель?"

"Замок захвачен. Я ухожу. Иди наружу, убей Феаноринга и уничтожь тело. Никто не должен узнать, что он был здесь."

Вместе с приказом он влил в тело раненого оборотня ещё несколько глотков своей силы. Этого должно было хватить, чтобы Драуглуин продержался на ногах ещё пару часов и разорвал всех, кто попытается заступить ему дорогу. Участь Феаноринга была решена — теперь настало время позаботиться о себе.

...Дортонионские разведчики, вбежавшие на мост, шарахнулись назад, когда прямо перед ними с залитых кровью досок взвился гигантский чёрный нетопырь с огненными глазами. Хлопнули, расправляясь, крылья величиной с полог шатра, щёлкнули с угрозой стальные когти на сжатых лапах — тварь сделала круг над мостом и с режущим уши визгом понеслась на северо-восток, быстро набирая высоту.

~ ~ ~

По ушам хлестнул чей-то пронзительный визг, донёсшийся из-под стены, и Келегорм чуть не выронил неудобно лежащий в руке ятаган. К счастью, орк, с которым он бился, тоже замешкался и не успел воспользоваться его ошибкой. Два кривых клинка скрестились ещё раз, скрежетнули, и ятаган орка переломился надвое; Келегорм тут же с разворота полоснул противника поперёк груди, подсечкой опрокинул его через парапет и бросился к следующему

...Всё же нашёлся десяток орков поумнее, которые поняли, что врукопашную эльфов не одолеть. Из оружейной притащили самострелы, и с надвратной башни в пленников полетели чёрные болты. По толпе даже орки не промахивались — а вот прицельно снять тех эльфов, кто взбежал на стену, они не смогли. Келегорм и ещё трое с добытыми в бою ятаганами прорвались на башню, и последний из стрелков теперь лежал у них под ногами.

Чисто. Келегорм взял один из самострелов, зарядил болт и оглянулся, ища, на чём бы пристреляться. Орочье оружие было зачастую сделано криво, и нужно было понять, в какую сторону оно мажет, прежде чем стрелять по плотной толчее друзей и врагов во дворе.

В открытом люке башни что-то заскреблось. Келегорм вскочил на ноги и обомлел: в люк протискивался не орк, а волк — и притом огромный, почти с Хуана размером. А ещё — у него была тень. Такая же тень, как у майэ-кровопийцы; и это объясняло, почему он взобрался по винтовой лестнице на башню, чего обычные волки не делают.

Келегорм вскинул самострел и выстрелил. Болт ушёл вправо, едва зацепив бок волка. Будь у Феаноринга ещё один болт, волк получил бы его прямиком в глаз, но в распоряжении эльфа был лишь разряженный самострел. Теперь он понял, как опрометчиво поступил, отложив ятаган.

Волк зарычал и пошёл к нему. Келегорм схватил самострел за крыло, уже понимая, что не сможет остановить его — даже если огреть волка тяжёлой железкой, ему хватит сил, чтобы достать до горла эльфа зубами...

— Ко мне, вражье отродье! Ко мне!

Волк повернул голову на крик, на мгновение отвлекшись, — и кто-то прыгнул на него слева, направляя копьё в серый, покрытый подпалинами бок.

Удар был верен — широкий стальной наконечник пробил шкуру и глубоко ушёл в плоть. Волк взвыл и рванулся, копьё вырвалось из раны, и вслед за ним обильно хлынула кровь. Любой другой зверь уже свалился бы замертво — но не этот. Развернувшись на месте, он низко, не по-волчьи, пригнулся и прянул к ранившему его воину, стелясь брюхом по камням. Поднырнул под занесённое остриё и чуть не впился зубами в ногу копейщику, но и тот оказался не лыком шит. Копьё крутанулось у него в руках, и конец древка, утяжелённый для равновесия металлическим шаром, хрястнул волка сбоку по голове.

Зверь метнулся было в сторону, мотая головой и скребя морду лапой, но это бегство было притворным: едва копьё качнулось и отклонилось вбок, как он с разворота прыгнул на воина, ощерив клыки. Человек — а это был человек, как только что осознал Келегорм, — успел вскинуть копьё перед собой, но волк с такой яростью обрушился на него, что толчок сбил воина с ног. Копьё всё же вонзилось в тело зверя, но пропороло ему только шкуру на боку; древко уткнулось в камень и хрустнуло под весом навалившейся туши.

До горла человека волк не дотянулся: обломок древка упёрся ему под челюсть, а миг спустя Келегорм ударил его самострелом его по хребту. Зверь отпрянул — ненадолго, но человеку хватило этих жалких двух-трёх мгновений, чтобы откатиться из-под его клыков и подхватить с каменных плит так неосмотрительно оставленный Келегормом ятаган.

Широкое лезвие рассекло оборотню шею от челюсти до грудины. Качаясь на расползающихся лапах, тот ещё попытался сомкнуть зубы на бедре адана, но силы уже покидали его. Последний удар, разрубивший зверю затылок, был почти ненужным.

Едва окровавленная морда зверя коснулась площадки, как по башне пронёсся порыв холодного ветра. И туша волка стала оседать, рассыпаться, пока на плитах не осталась груда пепла и лежащая в ней фибула от плаща в виде волчьей головы.

Адан поднялся, тяжело дыша, и покачал головой, дивясь таким чудесам. Потом протянул эльфу руку — она была покрыта волчьей кровью, словно красной перчаткой. Но Келегорм пожал её, не задумываясь, — он сам был куда грязнее, да и кому пришло бы в голову сейчас обращать внимание на подобные мелочи?

— Твои? — спросил человек на синдарине, мотнув головой в сторону двора.

— Да, — выдохнул Келегорм. — А там, — он указал на ворота, — твои?

Адан кивнул и улыбнулся — зубы так и сверкнули на загорелом и перепачканном лице. Он тоже чем-то походил на молодого волка — на сильного, хищного зверя, поджарого и бесстрашного.

— Я отправил двоих за подмогой. Осталось продержаться совсем немного, они скоро будут здесь.

— Кто? — не понял Келегорм.

Человек махнул рукой к северу, в сторону Топей. Эльф напряг зрение — и там, где Сирион сворачивал на северо-запад, почти на пределе видимости, различил за рекой тёмный, взблёскивающий сталью строй всадников и плывущую над ними зелёно-золотую искру — знамя Третьего Дома.

14. Дорога судьбы

Минас-Тирит — Наурглан, месяц нарбелет 457 г. Первой Эпохи

Лицо Лютиэн.

Келегорм подхватился с постели и сел, уже понимая, что это всего лишь сон. Не вещий сон, не предвидение — просто причудливая смесь воспоминаний и потаённых страхов. Не более того.

Спохватившись, он оглянулся на другую сторону постели — но Лютиэн спала, его резкое движение не потревожило её. Она очень устала вчера, допоздна помогая нарготрондским целителям выхаживать раненых, и завтра ей опять предстояло много работы. Почти никто из освобожденных пленников не вышел из боя невредимым, к тому же все они были истощены и подавлены — а душевное состояние определяло и скорость исцеления.

По сравнению с ними Келегорм отделался довольно легко. В пыточной его не покалечили, в подвале на скудной кормежке он пробыл вдвое меньше остальных, а в бою его, видно, хранила та удача, что сопутствует безумцам — ни коготь, ни клинок его не отметили. Ему не требовалось особого лечения — нужно было только было спать, есть и набираться сил.

Он склонился над спящей девушкой, любуясь её усталым, но таким безмятежным лицом, нежно мерцающей кожей, сомкнутыми веками в оправе длинных чёрных ресниц. Даже обрезав волосы, она не потеряла ни малой толики своей волшебной красоты — и сейчас, во сне, была так хороша, что глаз не отвести.

Не странно ли: всего полгода назад он готов был отдать всё, лишь бы быть с ней. Лишь бы увидеть в её глазах ту же любовь, что жгла и освещала его сердце; иметь право назвать её женой...

И вот теперь, когда его самое заветное желание исполнилось, оказалось, что быть с любимой — это слишком мало... или слишком много для него. Меньше, чем то, к чему он теперь стремился, но, если начистоту — больше, чем он заслужил.

...Тихо одевшись, Келегорм вышел во двор замка и вдохнул полной грудью, наслаждаясь темнотой и свежестью напитанного влагой воздуха. Под ногами растекались лужи, свет из окон отражался на мокрых камнях. Несколько тёплых дней, что подарил напоследок нарбелет, миновали, и в Ущелье Сириона пришли затяжные дожди.

По узкой лестнице он поднялся на стену. Сел на мокрый камень, прислонившись к парапету спиной — и в сереющей мгле увидел, что по стене к нему идёт Финрод.

Первым побуждением Келегорма было уйти. С момента освобождения ему ни разу не довелось поговорить с Финродом с глазу на глаз, и он был втайне рад этому. Его душа сейчас, как обожжённая, откликалась болью на каждое прикосновение, а разговор об Аэгноре был бы сущей пыткой.

Он знал, что двоюродный брат не станет навязывать ему беседу и не обидится на его уход. Но где-то в глубине чувствовал: если уйти сейчас — этот несостоявшийся разговор повиснет между ними камнем, о который Келегорм будет вечно спотыкаться. Вторым камнем после примирения на озере Митрим.

Он остался сидеть, где сидел. Финрод, подойдя, встал рядом, облокотился на каменный парапет. Дождь ткал летящую завесу между облаками и протянутыми к небу башнями, и в предрассветной тишине слитный шелест капель по мокрому камню звучал, как голос далёкого прибоя.

— Аэгнор погиб из-за меня, — первым нарушил молчание Келегорм.

Финрод покачал головой.

— Нет.

— Да. Чтобы освободить крепость, ему не обязательно было умирать. Он мог просто уйти. Выбраться за ворота... да хоть прыгнуть в реку с угловой башни. Но он остался, чтобы защитить меня.

— Это было его решение. Ты ничего не мог сделать.

— Вот именно, — Келегорм откинул голову, подставив лицо холодной мороси. — Я ничего не смог. Всё сделал он.

На этот раз Финрод не ответил. Помолчав, сын Феанора продолжал:

— Ородрет рассказал тебе про Морфиона?

— Да, — отозвался король.

— Он погиб у меня на глазах. Из-за того, что пытался сохранить мне жизнь. Я тогда не знал, какое заклятие лежит на крепости, не мог понять, почему Морфион поддержал мой обман. Если бы он выдал меня, то мог бы прожить дольше. Может быть, даже вышел бы из подвала живым.

Келегорм поднялся, выпрямил уже начавшие затекать ноги. Прислонился к парапету, вдыхая запах мокрого камня.

— Я слишком много задолжал Третьему Дому.

— Разве мы торговцы или менялы, чтобы считаться долгами? — Финрод смотрел вдаль, где очертания гор уже обозначились тёмным краем против светлеющих понемногу туч. — Ты спас Ородрета. Я знаю, ты спас бы Аэгнора, если бы мог. Но не вини себя в том, что от тебя не зависело.

Келегорм засмеялся — хрипло и невесело.

— Я спас Ородрета, да... Не думаешь ли ты, что с моей стороны это было великой жертвой? Нет, Финдэ. Я был бы только рад, если бы меня прикончили на месте.

Он упёрся ладонями в парапет, глядя на бегущую внизу воду. Сирион имел более спокойный нрав, чем Нарог — он не бился в каменное подножие замка, не вспенивал течение порогами, а мирно огибал остров двумя рукавами, устремляясь на юг.

— Ты был прав тогда. — Келегорм не смотрел на Финрода — бросал слова, словно камешки в воду. — Когда уговорил меня побыть здесь, не бросаться в Ангбанд сломя голову. Я ведь не Сильмарилла искал. Я искал себе знамя, под которым не стыдно умереть. Потому что своё знамя мы давно уже запятнали. Ты понял это, да? Поэтому и удержал меня?

Финрод молча кивнул.

— Помнишь, о чём мы говорили в тот день? О том, что Тингол, сам того не ведая, дал нам шанс на примирение? Я хочу использовать этот шанс. Я хочу примирить Первый Дом и синдар.

— И ты готов ради этого нарушить Клятву? — голос Финрода был серьёзен, даже строг.

— Помнишь ту ночь, когда мой отец собрал нас на площади? — сказал вместе ответа Келегорм. — И как он призвал нас в поход за Сильмариллами и возмездием? Это было... больше, чем цель. Больше, чем мечта. Это была судьба, которую мы себе избрали — идти во Тьму, чтобы вернуть себе Свет. И где-то по пути к этой мечте мы оступились. Не тогда, когда пролили кровь в Альквалондэ — раньше, когда в своей Клятве уравняли друзей и врагов, чистых и нечистых... Когда вместе с опасностью и страхом презрели любовь и закон. И я хочу разбить эту цепь, которая тянется за нами с самого Затмения, — и начать всё заново. Я пойду во Тьму и попытаюсь вернуть Свет — но не ради исполнения Клятвы, а ради исправления того, что было сделано во имя её.

— Твои братья не будут счастливы от твоего выбора, — в раздумьях проговорил Финрод. — Думаю, они не примут мира на таких условиях и ополчатся на Тингола, требуя вернуть Сильмарилл.

— Тогда на пути к Камню им придётся перешагнуть через меня.

— Ты пойдёшь на открытую вражду с братьями?

— Я надеюсь, что до открытой вражды всё-таки не дойдёт. Нэльо не даст Куруфину и Карантиру совершить такую глупость. Но в крайнем случае — да, я готов к тому, что они отрекутся от меня. Зато синдар увидят, что феаноринги — не такие чудовища, какими видятся из-за Завесы. А феаноринги увидят, что Туркафинвэ Тьелкормо не считает ниже своего достоинства попросить прощения за то, что совершил. И, может быть, это заставит их задуматься. Пусть мои братья не поддержат меня — но если два народа примирятся, то и вожди не смогут враждовать.

— Вижу, ты всё обдумал и решился. — Финрод смотрел вдаль, на светлеющее небо. — Но осталось ещё одно. Что ты скажешь Лютиэн?