— Я могу уехать отсюда сию минуту. Сомневаюсь, впрочем, что пятьсот рыцарей, которых намеревался прислать в помощь флорентийским грандам папа Бонифаций, оказалась бы лишней в борьбе с простолюдинами. Но коль скоро слова мои вызвали такое негодование...
Мужчина решительно встал из-за стола.
Граф Агинульфо подскочил так, словно его подбросила невидимая пружина.
— Нет-нет, не уходите! — затряс он руками. — Прошу вас, мессер Маттео, мессер Джан, примиритесь!
Челона медленно опустился обратно на стул.
— Давно прошли времена, — продолжил, воодушевившись, граф, — когда мой безжалостный родич Гвидо Новелла, непримиримый враг гвельфов, призывал стереть Флоренцию с лица земли, и лишь смелость Фаринаты дельи Уберти не позволила свершиться этому преступному намерению. Доказательство тому — наша сегодняшняя встреча. — Мужчина в свою очередь обменялся многозначительным взглядом с папским посланцем. — У моего семейства есть лишь одно желание: вернуться во Флоренцию, откуда оно некогда было изгнано. А поскольку при нынешнем правлении такое невозможно, я всей душой жажду, чтобы город наш избавился от тирании Джано делла Белла и вновь вернулся к старым добрым обычаям.
Произнося последние слова, граф полагал, что они непременно заставят кого-нибудь из заговорщиков выплеснуть долгое время сдерживаемую ярость.
Так и случилось.
Не успели ещё стихнуть звуки голоса мессера Агинульфо, а со своего места поднялся Паццино деи Пацци, молодой человек, худобой своей похожий на Джери Спини, пусть и не такой высокий, с чертами лица, придававшими ему сходство с хищной птицей. И характер его полностью соответствовал внешности: Паццино, едва научился ловко обращаться с оружием, непостижимым образом ухитрялся участвовать во всех стычках и драках, случавшихся в городе до принятия "Установлений", и потому не мог простить Джано делла Белла не только унижений, причинённых грандам, но и того, что оказался лишён любимого развлечения.
— Мы не меньше вашего мечтаем избавиться от этого отродья — Джано делла Белла. А раз так, давайте поговорим о том, ради чего собрались здесь.
— Верно, — величественно кивнул Тозинги. — Говорите.
Паццино раздражённо посмотрел на мессера Маттео и собрался уже заметить, что не следует прерывать оратора на полуслове, но ненависть к Джано делла Белла оказалась сильнее, поэтому он яростно прокричал:
— До каких пор мы будем преклоняться перед ничтожными людьми, не способными даже как следует держать в руках оружие, однако внезапно получившими власть? Они — словно овцы, которые, увидев пойманного волка, собираются вокруг него, и всё же не решаются подойти слишком близко, дожидаясь, пока не появится охотник. Но стоит волку щёлкнуть зубами — и стадо в испуге разбегается. Так почему же мы позволили простолюдинам — этим баранам — безнаказанно торжествовать? Почему не показали зубы, подобно волку, чтобы привести их в ужас и, если уж нам пока не под силу справиться с охотниками, хотя бы напомнить зарвавшемуся "тощему народу" его место?
— И что это даст нам? — со снисходительной улыбкой спросил Тозинги.
— Мы заставим простолюдинов вновь уважать себя. И бояться.
— А они, испугавшись, помчатся с жалобой к приорам — тем самым охотникам, с которыми, как вы только что заметили, нам не под илу тягаться?
— Но ведь приорат, насколько я понимаю, вскоре окажется в наших руках?
— Отчего вы так решили?
— А для чего бы тогда сюда явился мессер Кьоне Магалотти?
Тотчас десятки взглядов устремились на Магалотти — одного их тех людей, которые некогда принимали "Установления справедливости", и с тех пор, даже лишившись на два года права избираться приором, всё же обладали достаточным авторитетом, чтобы влиять на решения своих соратников.
Мессер Кьоне в свою очередь окинул залу настороженным взглядом и, подумав несколько секунд, осторожно произнёс:
— Я — далеко не весь приорат, мессер Паццино.
— Чёрт возьми! Но ведь у вас немало союзников — все эти Веллути и Аччайуолли, или кто там ещё участвовал в притеснениях грандов?
— Вы ошибаетесь, мессер Паццино, — ещё тише ответил Магалотти. — Ни я, ни упомянутые вами мессеры Липпо и Пальмиери не испытывали удовольствия, отправляя в изгнание кого-либо из знатных флорентийцев.
— Но ведь не противились этому!
— А что можно было поделать? — развёл руками мессер Кьоне. — Зачем, скажите, нужно было бесчинствовать, скажем, Нери дельи Абати? При всём желании я не сумел бы ему помочь — избежав наказания по всей строгости "Установлений", он тотчас попал бы в руки подесты...
Паццино приготовился вновь возразить собеседнику, однако его опередил Джери Спини, произнесший, в упор посмотрев на Магалотти:
— Но теперь-то вы, увидев всю жестокость законов Джано делла Белла, можете сказать, что не одобряете их?
— Да, — выдавил мессер Кьоне.
— И вы осуждаете поступки делла Белла?
— Да, — более уверенно ответил мужчина.
— А ваши союзники, имена которых упомянул мессер Паццино?..
— Во всём со мной согласны, — твёрдо произнёс Магалотти.
— Прекрасно, — с улыбкой прошептал Спини. — Мы рады были это услышать, мессер Кьоне.
Глаза Паццино деи Пацци запылали таким огнём, что мессер Джери, вмиг догадавшись, что сейчас тот скажет что-нибудь, чего не следует произносить, поспешил сделать ему предостерегающий знак.
Пацци, однако, был слишком занят поглощавшими его мыслями, или попросту не захотел обращать внимания на призыв Спини, и воскликнул:
— Стало быть, если я всё верно понял, никто не станет возражать, если мы устроим хорошенькое кровопускание приорам, которые так досаждали нам последние два года?
Спини обменялся быстрым взглядом с Тозинги.
— Вы говорите глупости, мессер Паццино! — со своей привычной грубостью заявил мессер Маттео.
— Что? — угрожающе сдвинул брови Пацци.
— Мы собрались здесь, чтобы решить участь Джано делла Белла — главного виновника всех несчастий, сотрясающих ныне Флоренцию, — а вовсе не для того, чтобы лишать власти господ приоров. К тому же, многие из них, как вы слышали, готовы поддержать нас...
Паццино огляделся по сторонам, надеясь отыскать среди заговорщиков союзника, однако в глазах каждого из них молодой мужчина видел лишь осуждение или, хуже того, безразличие.
— Прекрасно, — повалившись на скамью, с нескрываемым презрением промолвил он. — Я-то полагал, что встречу здесь отважных людей, а оказался в обществе трусов.
Тозинги даже бровью не повёл в ответ на прозвучавший упрёк.
Зато со своего места вскочил Берто Фрескобальди — человек, одинаково уважаемый как купцами вроде Вьери деи Черки, так и старинными аристократами, подобными Корсо Донати или Маттео деи Тозинги. Причиной этого всеобщего уважения было то, что семейство Фрескобальди могло поспорить с первыми своим богатством, нажитым благодаря безжалостному ростовщичеству, со вторыми же — древностью. И если отец мессера Берто слыл просто состоятельным человеком, то сын его по праву заслужил титул первейшего ростовщика Европы.
— Кого вы назвали трусом, мессер Паццино? — звенящим от злости голосом произнёс Фрескобальди и вытер покрасневшие от гнева круглые щёки рукавом кафтана.
— Вас, если вам так будет угодно! — выпалил Пацци.
— Никогда ещё никто не видел, чтобы кто-либо из Фрескобальди проявил малодушие или трусость. Мои родичи сражались при Монтаперти и Беневенто, сам я рисковал шкурой в битве при Кампальдино...
— Мой отец погиб там, — сказал Паццино, чьё лицо исказилось от злости и от боли.
— Таков был его долг, — заметил мессер Джери.
— Именно, — с благодарностью посмотрел на банкира Фрескобальди. — Однако, коль скоро мы заговорили о предках, замечу, что мой батюшка некогда совершил подвиг не менее славный, нанеся пощёчину самому Джано делла Белла!
— Да, я помню об этом, — подтвердил Спини.
На этот раз мессер Берто широко улыбнулся ему.
— Разве же это подвиг? — хмыкнул Пацци. — Случись это сейчас — я первый припал бы к стопам человека, ударившего делла Белла. Но в те дни, о которых вы вспомнили, мессер Джано ещё и не помышлял становиться защитником простонародья, разъезжая на лошади, как всякий другой гранд, ссорясь с врагами и вступая с ними в стычки. И если уж говорить откровенно, то я — да, именно я! — заслуживаю не меньшего уважения, чем ваш отец, поскольку без раздумий разорвал всякие торговые отношения с делла Белла, когда этот негодяй вздумал написать свои чёртовы "Установления"! А ведь он долгое время был компаньоном нашего семейства, и весьма важным...
Мессер Джери склонил голову набок, точно оценивая сказанное молодым человеком, и изрёк:
— Тогда поступок ваш и впрямь заслуживает всеобщего восхищения, мессер Паццино. Так способен вести себя лишь человек, обладающий необычайным мужеством...
"...и безрассудством", — мысленно добавил он.
Затем, увидев тень неудовольствия, скользнувшую по челу Фрескобальди, банкир поспешил сказать:
— Впрочем, мы так и не услышали вашего предложения, мессер Берто. А мнением такого важного человека мы просто не имеем права пренебречь...
— Благодарю вас, — искренне произнёс Фрескобальди. Дождавшись, пока в зале установится полная тишина, он начал говорить, растягивая слова и делая иногда многозначительные паузы: — Дабы понять, как следует поступить, чтобы вырваться из оков постыдного рабства, в котором мы так внезапно очутились, и которое, однако, оказалось столь длительным, я предлагаю вспомнить о тех сражениях, чьими участниками все мы — люди отважные, вопреки утверждению мессера Паццино, — не раз и не два становились. Неизменно победу в них приносила атака нашей могучей кавалерии, ряды же пехоты, выглядевшие внушительно и грозно перед началом битвы, рассыпались после первого же сколько-нибудь серьёзного удара... Так отчего бы нам, дождавшись какого-либо празднества, когда на площадях соберутся толпы пополанов, а все предводители их покинут свои дома, не вооружиться, чтобы, высыпав на улицы, не ударить разом по этому жалкому сброду?! Нападём на них, прольём столько крови, сколько потребуется, а затем, когда враги наши обратятся в беспорядочное бегство, — ведь почуяв опасность, простолюдины всегда ведут себя подобно стаду баранов, — расправимся с главными нашими врагами... Лишь так возможно вернуть себе власть и сохранить честь — а мы едва её не потеряли, склонив головы перед людьми, которыми должны были повелевать.
— Если я верно понял, — сказал Джери Спини, — вы, как и мессер Паццино, предлагаете... — он сделал небольшую паузу, словно не решаясь произнести последующие слова, — ...предлагаете устроить резню!
Фрескобальди наклонил голову, точно бык, готовый броситься в атаку, и ответил:
— Да, вы не ослышались.
Мессер Джери издал испуганный возглас, и тотчас его подхватили остальные участники совета. Напрасно Берто Фрескобальди старался что-то сказать: слова его тонули в страшном шуме. Несколько человек вскочили со своих мест и принялись размахивать руками и наступать друг на друга; некоторые размахивали руками и потрясали кулаками перед носами соседей. Томмазо, раскрасневшийся, с горящими от возбуждения глазами, кричал что-то на ухо мессеру Ванни, но мужчина не слушал его: Моцци сидел, прикрыв лицо руками, словно предложение Фрескобальди вызвало в его душе невыразимый ужас.
Граф Агинульфо подал знак Тозинги, призывая того восстановить порядок. Мессер Маттео в ответ пожал плечами.
Тогда Ромена изо всех сил ударил кулаком по крышке стола и, поднявшись, закричал:
— Чёрт возьми! Замолчите вы, наконец!
Шум стих.
Медленно усевшись обратно на стул, мессер Агинульфо бросил по сторонам свирепый взгляд, а затем с улыбкой кивнул Фрескобальди:
— Вы хотели ещё что-то сказать, мессер Берто? Продолжайте, прошу вас...
Фрескобальди откашлялся и, в который раз вытерев лицо, по которому, несмотря на холод, катились крупные капли пота, произнёс:
— Отчего моё предложение вызвало такой гнев? Я ведь не требую убивать всех пополанов; достаточно пролить кровь двух-трёх десятков этих бездельников, насадить на копья вождей — вот и всё.
— А если этим дело не ограничится? — возразил Фрескобальди один из мужчин, сидевших неподалёку от него, Россо делла Тоза.
— Что вы хотите этим сказать? — фыркнул мессер Берто.
— Вдруг пополаны, поначалу обращённые в бегство, вскоре обретут мужество и вновь соберутся вместе?
— Тогда придётся убить ещё дюжину их! — хохотнул Фрескобальди.
— Сделать это будет не так уж легко, — покачал головой делла Тоза. — Вы забываете, что сейчас у простолюдинов есть оружие, есть настоящая армия, сломить которую будет не так-то легко. Ведь если мы хотим вернуть утерянную власть, то пополаны, несомненно, пожертвуют всем, чтобы её сохранить, и биться будут отчаянно.
— Всё равно победа останется за нами! — воскликнули разом несколько человек.
— Я в этом не уверен. Взгляните: в одной только Флоренции, если, не дай Боже, начнётся война, можно собрать тридцатитысячное ополчение...
— У нас есть пятьсот рыцарей, которых обещает прислать папа Бонифаций, — произнёс Фрескобальди, несколько смущённый последними словами делла Тоза.
— И Святой Отец сдержит слово, уж поверьте мне! — подхватил Джан ди Челона.
— Этот отряд не сумеет даже приблизиться к городским стенам — он просто растворится среди тех семидесяти тысяч пехотинцев, которых может выставить против нас контадо.
И, не сомневаясь, что слова его произвели должное впечатление на слушателей, мессер Россо заключил:
— Как видите, план мессера Берто, который при благоприятных обстоятельствах был бы просто великолепен, способен в то же время и привести нас к гибели.
Даже в полумраке видно было, как побледнел Фрескобальди. Ни сам он, ни Паццино деи Пацци, ни кто-либо ещё из тех грандов, которые призывали напасть на врагов, даже не задумывались, какова их численность, и оттого речь Россо делла Тоза по воздействию своему оказалась подобна молнии, устремившейся внезапно на землю с залитых лучами солнца безоблачных небес.
— Лучше погибнуть... — прошептал мессер Берто.
— Нет! — живо откликнулся делла Тоза. — Я знаю способ, который позволит нам одержать победу! Вспомните, мессеры, каким образом Господь избавил Флоренцию от гибеллинов — ибо объяснить всё, происшедшее в те дни, можно только вмешательством Всевышнего. Тогда городом управляла комиссия из тридцати шести добрых мужей — самых именитых и честных купцов и ремесленников. Однако на деле наибольшей властью обладал славный родич нашего сегодняшнего хозяина, граф Гвидо Новелло...
— Всё верно, — подтвердил мессер Агинульфо.
— И вот, — продолжил делла Тоза, — случилось так, что граф пожелал ввести новый налог, а комиссия принялась всячески затягивать принятие закона, из-за которого ноша простых горожан, и без того измученных бесконечными поборами, стала бы поистине невыносимой. Граф разгневался, противники его — тоже. На улицы вышли горожане, навстречу им — вооружённые рыцари под началом мессера Гвидо, и неизвестно, чем бы всё завершилось, не окажись среди гибеллинов Джованни деи Солданьери — человека столь честолюбивого и с такой силой желавшего захватить власть, что он осмелился перейти на сторону пополанов и возглавить их. Гвидо Новелло так поразила эта измена, что граф, даже не вступив в схватку, в испуге поспешил покинуть Флоренцию. Лишь остановившись на ночлег в Прато, гибеллины поняли, наконец, какую глупость совершили, и помчались обратно под стены Флоренции. На требование открыть ворота никто, разумеется, не откликнулся. Тогда отважные рыцари пошли в наступление, но получили в ответ такую тучу стрел, что в страхе отступили и с позором вернулись в Прато.
