На неведомых тропинках 2. Шаг в пустоту

Еще одна искра. У меня завибрировали кости, зубные пломбы и кажется даже ушные раковины. Собственное тело виделось удивительной картой с органами — материками, дорогами — венами, скоростными магистралями — артериями, с наполненной жизнью и никогда не затихающим биением столицей — сердцем. Она было прекрасным и гармоничным, как был прекрасен и этот мир. Я испытывала удовольствие от каждой секунды существования. Я еще никогда не была так смертельно счастлива... разве что обнимая Алису. Почему-то воспоминание о дочери внесло диссонанс в общую гармонию. Но его стерла следующая искра, прошедшая по рукояти. И еще одна.

Я взлетела. Мир сузился до маленького шарика. Удовлетворение, которое хотелось испытывать и испытывать, хотелось заглянуть за грань. Энергия клубилась, жизнь наполняла меня, перетекая из бесконечного, бессмертного источника, скапливалась в ладонях мерцающим озером. Ее было много, больше, чем я могла представить, чем я могла бы вместить.

Смех беса оборвался, но это уже не беспокоило меня. В любой момент я готовилась разлететься на миллиард атомов, и это тоже будет прекрасно.

Но мир оказался жесток. Показал мечту и исчез. Выключился, как лишенный питания монитор, оставив меня плавать в непроницаемой тьме ночи. Неужели так выглядит смерть? Жаль, но ничего прекрасного в ней не было.

Запах был ужасен, казалось, он ввинчивается через ноздри прямо в мозг. Я попыталась отодвинуться, но он упорно следовал за мной. Я застонала, но не услышала собственного голоса. Вонь усилилась. Веки были сделаны из стекла, тяжелого и хрупкого, одно движение — и кожа осыплется осколками. Но я все же попробовала. Неимоверное усилие — и картинка мира вернулась, мутная, расплывчатая, будто смотришь через тонкую льдинку или замерзшее разукрашенное узорами стекло промерзшего автобуса. Теплое дыхание понемногу растопило лед, и изображение обрело четкость, свет. Кто-то невидимый повернул рычаг, и вернулись звуки.

— С возвращением, — ласково поприветствовал меня вестник и улыбнулся.

Я моргнула, веки остались целыми, но тело казалось состояло из инея, странное хрустящее чувство заморозки не проходило. Ощущение такое, будто тело обкололи новокаином, как на приеме у стоматолога десны. Вдох, грудная клетка с хрустом поднимается, выдох с ним же и опускается. Я сжала пальцы, никакой боли, легкое неудобство и потеря чувствительности. Кожа ладони не чувствовала прикосновения подушечек пальцев, ни малейшего.

— Фт-фф, — вышло не слово, а смазанный звук, я провела языком по зубам, убеждаясь, что они на месте, — Фто слуфффилофь?

— Ты нам скажи, — ответил холодный голос, в поле зрения появился Седой, вгляделся прозрачными глазами в мои и исчез.

Взгляд сфокусировался на переплетении цепей на потолке, на их металлическом блеске. Я в кабинете, на диване. Убедившись, что я не собираюсь покидать их, Александр убрал вату с мерзким запахом. Хрупнуло, и руку кольнула боль, первый признак возвращения чувствительности. В вену потекло что-то горячее, что-то заставляющее кровь двигаться. Странное онемение тела отступало перед горячим потоком. Вестник приподнял мне голову и поднес к губам чашку. Я глотнула, подавилась и закашлялась.

— Я предупреждал, что не целитель, — мужчина похлопал меня по спине, помогая сесть.

— Да, — прохрипела я, — но водка?

Он развел руками.

— Она и так перебрала, — вмешался тихий голос.

Я повернула голову, мышцы все еще отдавались тихим хрустом. Кирилл сидел в кресле, бледные пальцы обхватывали квадратный бокал с янтарным содержимым.

— Кто бы говорил, — машинально ответила я и тут же пожалела о сказанном.

Седой сделал длинный глоток и перевел взгляд куда-то за мою спину. Я медленно последовала за ним, уже догадываясь что, вернее, кого, он хочет мне показать.

На полу возле двери, которую больше никто не охранял, лежали два тела. Мужчина, черные глаза которого закрылись навсегда, белая, как алебастр, кожа и яркая, вызывающая рана на животе. Брежатый был мертв. Рядом, карикатурное отражение первого тела, находилось второе. На животе, раскинув руки и ноги в стороны, с атамом в спине лежал Иван. Бессмертник умер. Я икнула.

— Когда он встанет? — спросила я, категорически не желая находиться поблизости от секретаря в этот момент.

— Никогда, — Кирилл сделал неторопливый глоток, Александр подал мне чашку, но я оттолкнула руку вестника, возможно, излишне сильно, прозрачная жидкость плеснулась на руку. — Ты убила его окончательно, выпив все его жизни. Ты всегда была жадной.

Я пялилась на отделанную зеленоватым камнем рукоять, которую никто не потрудился вытащить из тела Ивана. Убийство всегда убийство, и на важно, для чего обнажаешь оружие, на какую удачу и резервы организма противника рассчитываешь. Применяя железо, будь готов к последствиям. Я сглотнула и отвернулась.

Александр сложил свои пузырьки и ампулы в уже знакомую аптечку.

— Значит, Орихор? — спросил он вроде бы в пустоту.

— Значит, — не глядя, ответил Кирилл.

Я вспомнила, как бестелесый уходил там, на калиновой тропе, оставляя меня наедине с джином. С врагом. Вряд ли он не смог просчитать варианты развития событий. Но он ушел. Без малейших сомнений. Обычная смертельная пакость или осознанное предательство?

— Вполне ожидаемо, хозяин. Он молод. Он ожидал приключений с ежедневным поеданием детей и девственниц, — я нахмурилась, вестник чуть улыбнулся, уловив мое недовольство его словами, его враньем, последнее, что он стал бы делать, это искать оправдания бестелесому.

— Предательство будет наказано, — Кирилл отставил бокал и встал, — Орихор сменил тело. Найди его, — он подошел к столу, выдвинул ящик и выложил на блестящую поверхность мою пару клинков, серебро охотничьего ножа никто не отчистил от крови. — Беса можно убить, — Седой выхватил из стакана с карандашами и ручками черный маркер и скомандовал, — руку.

Вестник выполнил команду по-военному четко, быстро и не задавая вопросов, протянул ее вперед, готовый даже к тому, что может лишиться пальцев в одно мгновение. Несколько резких черных росчерков и на тыльной стороне ладони появилась буква "Р" в ореоле двойных и одинарных черточек, нанесенных под разными углами. Моих знаний хватило, чтобы опознать в рисунке руну. Раньше их вырезали ножом, теперь можно обойтись и обычными чернилами.

— Не в этом мире, а в родном безвременье проклятый смертен и боится серебра так же, как и другая нечисть.

— До ближайшего перехода больше сотни километров. Дело затянется, — вестник задумался.

— Сегодня, — резко бросил Седой, — ты сделаешь это сегодня.

Он подошел к холодильнику, дернул за ручку. Блестящий металл отразил белоголового мужчину в черных брюках и водолазке. Дверца открылась с громким чмоканием, открывая ряды пробирок, колб и баночек с крышками. От маленьких двухсотграммовых, прозванных в народе майонезными еще до того, как тот стали паковать в пакеты, до трехлитровых банок, в которые были закатаны отнюдь не огурцы. Кирилл взял с нижней полки пузырек и подал вестнику. Дверца, чмокнув, закрылась.

Стеклянная емкость, которую привычней увидеть в аптечке, чем в холодильнике. В таких продавался жидкий парацетамол, купленный мною один раз на всякий случай и благополучно простоявший пару лет без дела, так как Алиса даже ни разу не чихнула. Еще в такие разливали борный спирт, помогавший при отите, уши болели у меня, и пузырьки с трехпроцентным раствором сменялись часто. Или салициловую кислоту, уж зачем мне она понадобилась, сейчас не вспомнить. Бутылочка завинчивалась голубой крышкой, которую мы с дворовыми пацанами называли "горшок". Самый дешевый и распространенный экземпляр в коллекции для игры в крышечки. Самой дорогой была крышка от пузырька с йодом — фестивалька. Сейчас их место заняли куски картона, именуемые фишками.

За прозрачными стенками пузырька перекатывалось что-то эфемерно— белесое.

— Концентрированное безвременье, — пояснил Седой, — Объема хватит, чтобы заполнить помещение до ста квадратов, — Александр взвесил бутылочку в руке и убрал в карман брюк. — Найди его, погрузи в non sit tempus и убей. Руна разума сохранит твой мозг от двух до пяти минут, потом сгорит, так что не мешкай. Серебро, — он указал на мои клинки, — срок до заката. Вопросы?

— Почему я?

— Ты хотел этого с вашей первой встречи, — Кирилл вернулся в кресло и взялся за бокал, — считай это подарком. К Рождеству! — очередной глоток.

Вестник ушел. Мы молчали. Он пил. Я смотрела. Прискорбно, встречаются два некогда близких человека, а им даже не о чем поговорить.

— Он хотел меня убить, — вырвалось у меня, взгляд скользнул по телам у двери.

— Не оправдывайся, — Седой поморщился, — плевать мне на его желания. Он нарушил приказ, а значит — мертв.

Я вздохнула и попыталась встать. Демон задумчиво наблюдал. Заморозка проходила, мышцы слушались, но все еще хрустели, как тонкий наст под ботинками. На самом деле я знала, что это скорее не звук, а ощущение, я его не слышу, я его чувствую. Я оперлась о кожаный бок и медленно выпрямилась. Терпимо.

— Из Юкова нет вестей? — спросила я.

Кирилл не ответил, вместо слов от виска вниз по скуле зазмеилась светло-серая чешуя, зрачок стал узким и вертикальным, волосы уплотнились, становясь похожими на тонкие стальные иглы. Вестей не было. Он злился, что плохо. Молчал, что еще хуже. Пил, тут уж вообще лотерея.

В дверь тихонько постучали и не, дожидаясь ответа, открыли. На пороге, застенчиво улыбаясь, стояла карка. Женщина была прекрасна, иначе не скажешь. Глаза цвета теплого шоколада сверкали, улыбка делала ее почти школьницей, сияющая кожа, длинные распущенные волосы, легкие танцевальные движения. Она чувствовала предстоящую смерть и наслаждалась уже случившимся. Во взгляде, скользнувшем по телам, не было того плотоядного желания, что проскальзывало у Веника, в ее глазах была искренняя любовь к умершим и подарившим ей наслаждение.

— Хозяин, обед подан, — она склонила голову.

Взмах рукой, и карка бесшумно исчезла.

— Обед? — не веря свои ушам переспросила я.

Седой повернулся, залпом выпил бокал, встал, снял с черной водолазки несуществующую пылинку.

Я уже и не помнила, когда в последний раз ела, блюда шеф-повара цитадели не возбуждали аппетита.

— Наши гостьи голодны, — произнес он и от тихого шороха его голоса по спине побежали мурашки, — не будем их разочаровывать.

Кирилл подошел к двери и склонился над телом Ивана. Чешуйки на лице так и не исчезли, отчего его лицо, сохранившее черты того человека, которого я знала, стало неуловимо звериным.

— Возьми, — скомандовал он, указывая на атам.

Возражать вслух я не осмелилась, замотала головой, по примеру Майи спрятав руки за спину. Мы оба знали, ему ничего не стоит заставить меня. Но Кирилл отвернулся и взялся за нож сам. Ладонь обхватила рукоять. Раздался тихий треск, по бледной коже побежали голубые искры разряда, словно он взялся не за нож, а за оголенный провод. Седой встряхнул ладонь, тонкий слой обожженной кожи слетел с руки осыпавшись горсткой пепла. Он сжал и разжал пальцы, рука зажила за долю секунды, чтобы тут же обрасти чешуей, точно такой же, как на лице, разве что чешуйки чуть шире и плотнее. Вторая попытка вышла удачнее, голубые искры все еще бегали по руке, атам еще сопротивлялся, но уже не причинял вреда, не мог.

Демон протянул мне раскрытую чешуйчатую руку с серо-стальными когтями, на которой лежал жертвенный нож. Я мотнула головой, не делая попытки приблизиться.

— Как знаешь, — прошептал он, отшвыривая оружие.

Проследив за его полетом, я заметила, что каменное лезвие изменилось. Оно больше не было иззубренным. Со светлого, похожего на малахит камня исчезли все пятна. Жало Раады напилось крови и вернулось в мир, готовое отнимать жизнь. Целая кромка клинка сияла остротой и яркой прозрачной зеленью.

— Идем, — скомандовал Кирилл, и на этот раз я сочла за лучшее подчиниться.

Прекрасная стояла перед закрытой дверью в обеденный зал, элегантно постукивая носком остроносой туфельки по графитовому полу.

— Твои шутки становятся все хуже и хуже, — протянула она, завидев нас, — со своими делай что хочешь, а моих слуг верни, — женщина сморщила свой детский носик, шагнула вперед и, не обращая внимания на меня, идущую следом за демоном, взяла его под руку.

Мужчина чуть дернул щекой, она удовлетворенно улыбнулась. Екатерина знала Седого дольше меня, но вряд ли лучше. Иначе она бы поостереглась входить в эту дверь.

Цитадель вымерла, ни один слуга не попался нам по дороге, ни один боежатый больше не стоял у дверей. В чутье нечисти не откажешь, она знает, когда залезть в нору, а когда высунуть нос. Вряд ли повелительница лишена этого чувства, ей нравилась злость Седого, опасность тоже может быть приятной, может возбуждать.

Кирилл распахнул резную светлую створку, издевательски взмахнул рукой, пропуская гостью вперед. Мне достался полный злой иронии взгляд.

— Что ты себе позволяешь? — услышала я возмущенный голос Екатерины, заходя следом.

Поданные блюда ей не понравились.

Свет в зале был приглушен, а стол чист, за исключением графина с янтарным, явно алкогольным содержимым, трио чистых вполне современных стеклянных стакана вместо кубков и уже знакомая шкатулка из фиолетового стекла. Внутренности болезненно сжались.

Прекрасной было не до мелких деталей, ее вниманием завладели рапиры, на которых висели двое. Бросив первый беглый взгляд, я вздохнула от облегчения, чтобы после второго, более внимательного, сердце забилось как сумасшедшее. Представление шло к финалу. Прекрасная подталкивала меня, но нашелся и тот, кто решил подтолкнуть ее. Екатерина нашла своих спутников. Здесь. С раскинутыми в стороны руками.

"Обед подан", — вспомнились мне слова карки.

Мужчина, то ли охранник, то ли секретарь, растерял весь свой апломб, да и голос теперь вряд ли к нему вернется. Некуда возвращаться. Мертвые обычно разговорчивостью не страдают. На рапире висел труп. Донельзя истерзанный, кожа вместе с ошметками одежды свисала с оголенных мышц рваными лоскутами, правая кисть была почти отрублена, соединяясь с рукой тонкой перемычкой из кожи и сухожилий. В лицо я заглядывать не стала и малодушно отвернулась. Слишком много плоти и крови. Свернувшейся крови, а значит, уже поздно для любой, самой быстрой регенерации.

— Отпусти ее! — рявкнула Екатерина, в голосе по-прежнему не было страха.

На второй рапире висела Тамария. Все в том же светлом костюме, растрепанная и нечесаная. Безвольно распластанная, удерживаемая веревками. Но, как я с облегчением заметила, целая и невредимая. Ни одного надреза, ни одной раны. Но Прекрасной хватило самого факта.

— Немедленно, — потребовала она, голос стал вибрирующим, острым, как нож, голос не для просьб, а для приказов и приговоров.

— Иначе? — Седой подошел к столу, вытащил пробку из графина и плеснул в ближайший.

— Кирилл!

— Удиви меня, — тихо и ласково попросил он. Уверена, именно таким тоном разговаривал волк с Красной шапочкой, прежде чем съесть ее.