...Пустой синий глаз.
— Знаешь, тебе вовсе необязательно его прятать, — слова выскочили сами, я вовсе не хотел их произносить. — По-моему, твой глаз и без повязки красивый.
Уже произнеся это, я смутился и вздрогнул; мое сердце заколотилось с удвоенной силой. Прочесть выражение лица Мей, стоящей прямо передо мной, я не мог — видимо, потому что она закрывала пол-лица правой рукой.
"Слева у меня — глаз куклы".
Слова, произнесенные Мей при первой нашей встрече здесь, прозвучали у меня в голове.
"Он видит то, что лучше бы не видеть, поэтому обычно я его закрываю".
Внезапно меня охватило какое-то непонятное предчувствие.
Что это вообще значит? В тот раз я совсем ничего не понимал. Но что сейчас? Сейчас дела обстояли немного по-другому. Так мне подумалось.
Она может видеть то, что лучше бы не видеть.
То, что лучше бы не видеть...
Я захотел спросить, что именно она видит, но справился с этим желанием. У меня возникло смутное ощущение, что когда-нибудь наступит подходящее время для этого вопроса.
— Позже я узнала, что во время той операции я чуть не умерла, — Мей по-прежнему прикрывала рукой правый глаз. — По правде сказать, то, что со мной тогда произошло, оставило во мне свой след. Ты мне веришь?
— Эээ, в смысле, ты до сих пор помнишь, как умирала?
— Всего лишь кошмары больного четырехлетнего ребенка. Вполне достаточно, если ты будешь воспринимать их так.
Несмотря на эти ее небрежные слова, голос Мей звучал очень серьезно.
— Не думаю, что смерть добра. Люди все время толкуют о "легкой смерти", но это не так. Там одиноко и темно... так одиноко и темно, как нигде в мире.
— Одиноко и темно...
— Да. Но ведь жизнь такая же, согласен? Как ты считаешь?
— ...Может, и так.
— В конечном итоге, я — это все, что у меня есть. И речь не о том, что было, когда я только родилась... а обо всей жизни от рождения до смерти. Понимаешь, о чем я?
— ...
— Как бы крепко люди ни были связаны друг с другом на первый взгляд, на самом деле каждый из нас — один. Я, моя мать... и ты тоже, Сакакибара-кун.
Чуть помолчав, Мей закончила свою мысль:
— И она тоже... Мисаки.
Мисаки? Она про Мисаки Фудзиоку?
Так звали двоюродную сестру Мей, умершую в городской больнице в конце апреля.
В голове у меня тут же, как по заказу, всплыла сцена моей первой встречи с Мей — в больничном лифте. Такая четкая, будто это произошло лишь вчера.
4
В общем, июнь кончился, июль начался.
В наступившем месяце, к счастью, новых бед на класс не обрушивалось. Но, по-моему, атмосфера в классе с каждым днем становилась все более наэлектризованной — что, надо полагать, вполне естественно.
Два человека, относившихся к классу, — Мидзуно-сан и Такабаяси, — уже умерли в июне. Теперь, когда начался новый месяц, будут ли еще смерти? Это станет важнейшим тестом, который даст понять, эффективна ли беспрецедентная "мера", при которой "несуществующих" становится двое.
И тем не менее -
Странная жизнь, которую вели мы с Мей, шла своим чередом, никак не меняясь — по крайней мере с виду.
За миром и спокойствием пряталась угроза, что все может в любой момент развалиться, и мы были бессильны предсказать, когда. Но тем не менее — это спокойствие было максимумом того, чего мы только могли желать. Оно держало на своей холодной ладони одиночество и свободу, предназначенные лишь нам двоим...
На второй неделе июля прошли триместровые экзамены.
Все девять предметов заняли три дня, с 6 по 8 число. Обычный ритуал, позволяющий с легкостью ранжировать учеников по уровню достижений (или отсутствию таковых). Скучный и унылый.
Отношение к экзаменам как к "унылым", кажется, у меня появилось впервые. И это несмотря на то, что, как один из "несуществующих", я вроде бы должен был либо открыто возмущаться, либо, наоборот, полностью расслабиться. А у меня ни того, ни другого не получалось.
И я знал, почему.
Я помнил, что произошло во время промежуточных экзаменов в мае. Помнил лучше, чем мне хотелось бы. Трагедию, случившуюся с Юкари Сакураги в последний день экзаменов. Кошмарное зрелище, свидетелем которого мне не повезло оказаться.
Страшные воспоминания, возможно, в той или иной степени угнетали и Мей. На этот раз она вопреки своему стилю ни разу не сдала бланк на середине экзамена. И я тоже.
Работает новая "стратегия" или нет?
Под грузом этого вопроса мы невольно вели себя в школе немного серьезнее, чем раньше. Мы осторожничали как могли и усиленно старались стереть свое присутствие в классе; и остальные еще тщательнее, чем прежде, игнорировали нас, как будто нас "не было".
В июле тревога грызла нас всех несравнимо сильнее, чем в июне. И чем сильнее она нас грызла, тем отчаяннее мы молились, чтобы месяц прошел тихо. Уверен, этого хотел весь класс, все до единого.
Однако "молитва", если ее повторять достаточно долго, превращается в простую "надежду"...
Тревога, нетерпение, раздражение нарастали с каждым днем. Но даже посреди всего этого — нет, возможно, потому что я был посреди всего этого — время от времени я ощущал какую-то необъяснимую легкость.
Мир и покой.
Одиночество и свобода только для нас двоих.
И мысль, что, если я только пожелаю, чтобы все так и продолжалось, — все так и будет продолжаться. Конечно, будет. Точно так же... да. Девять месяцев, до самого нашего выпуска в марте, все точно так же, как сейчас, неизменно.
...Однако.
Реальность "мира", в котором мы очутились, была не настолько благожелательна, чтобы эта ленивая фантазия могла воплотиться в жизнь.
Триместровые экзамены завершились без происшествий; мы плыли по календарю; и вот, когда всего неделя осталась до летних каникул, в один прекрасный день третьей недели июля -
Мир, с таким трудом продержавшийся чуть больше месяца, с 6 июня, когда умер Такабаяси, разбился, точно стеклянный сосуд.
5
13 июля. Понедельник.
С тех пор, как я стал "не существовать", я пропускал процентов девяносто утренних классных часов. Как правило, я проскальзывал в класс перед самым началом первого урока, и Мей поступала так же.
Но в то утро как-то так вышло, что мы с ней, хоть и не сговаривались, оба пришли в класс рано. Разумеется, ни с кем не говоря и не встречаясь глазами.
Впервые за довольно приличное время мне захотелось почитать что-нибудь из своего любимого, и я положил нашедшуюся у меня мягкую книжку на колени. Это был сборник рассказов Стивена Кинга, который я раньше не читал (для протокола: я взялся за "Мясорубку"). С того дня, когда я своими глазами увидел настоящую смерть, прошло уже больше месяца, и ко мне наконец хоть отчасти вернулась способность отделять такого рода произведения от реальности и получать от них удовольствие. Благодаря этому я самому себе показался страшно крутым, должен заметить...
Лишь накануне синоптики объявили, что сезон дождей в нашем регионе завершился.
Погода была шикарная — даже утром ни облачка на небе. Яркое солнце будто взывало к нам, давая понять, что пришло настоящее лето. Ветерок, продувающий класс через открытые окна, был суше, чем на прошлой неделе, и куда приятнее.
Всякий раз, когда я кидал взгляд на Мей, сидящую на своем обычном месте (за последней партой в ряду у окон), она казалась "тенью" со смазанными из-за вливающегося снаружи света очертаниями. Совсем как в первый раз, когда я пришел в класс в мае... Но нет — она не была тенью. Она по-настоящему, физически была здесь. Неужели прошло уже два месяца?
Прозвенел звонок; секунду спустя передняя дверь класса открылась, и вошел Кубодера-сэнсэй.
Он был в скучной белой рубашке, как всегда. Из-за своей осанки он казался каким-то неуверенным, тоже как всегда. Все как всегда... Так я думал, лениво разглядывая его, когда на меня вдруг накатило странное ощущение.
Кое-что было не как всегда.
Кубодера-сэнсэй всегда носил аккуратно завязанный галстук, но не сегодня. На короткий утренний классный час он всегда приносил лишь список класса, но сегодня он явился, осторожно держа в руках черный саквояж. Его волосы, всегда опрятно уложенные на косой пробор и смазанные гелем, сегодня были растрепаны...
Я смотрел на Кубодеру-сэнсэя, стоящего на учительском возвышении лицом к нам, и замечал все больше странностей. Его лицо было каким-то пустым. Как будто он ничего не видел, даже то, что прямо перед глазами. И плюс ко всему -
Даже со своего места я видел постоянное подергивание кожи лица в одном месте.
Дерг... дерг... дерг. Как будто там был какой-то спазм мышц. Тик, что ли? Это движение казалось каким-то патологическим, ненормальным.
Я понятия не имел, сколько народу, кроме меня, заметило, в каком состоянии был наш классный, и заподозрили они что-либо или нет. Мы уже расселись по местам, но отголосок доурочной суматохи еще витал в кабинете.
— Ребята... — заговорил Кубодера-сэнсэй, опершись обеими руками на кафедру. — Доброе утро.
Его приветствие тоже показалось мне странным. Напряжение его лица словно передалось и голосу.
Миками-сэнсэй с ним не было. Сегодня вроде у нее не выходной; с другой стороны, она не на каждый наш классный час приходит, так что...
— Ребята, — повторил Кубодера-сэнсэй. — Сегодня я должен перед всеми вами извиниться. Сегодня утром с этого самого места я говорю: я в долгу перед вами...
Вот тут-то гул голосов в классе сменился мертвым молчанием.
— Я просил вас всех трудиться плечом к плечу, чтобы вместе закончить год в марте в добром здравии. Я тоже прилагал все усилия. Несчастья начали происходить уже в мае, однако я сказал себе, что как-нибудь все образуется.
Даже пока Кубодера-сэнсэй говорил, его взгляд ни разу не обратился на учеников. Пустые глаза смотрели куда-то в пространство.
Он поставил принесенный саквояж на учительский стол. Потом продолжил говорить, открыв саквояж и копаясь в нем правой рукой.
— Что бы ни принесло вам будущее — это ваше дело.
Вот точно таким же тоном он читал нам выдержки из учебника. Сам по себе его голос звучал так же. И все-таки...
— Действительно ли, когда это началось, оно уже не остановится, что бы мы ни делали? Или можно как-то положить этому конец? Я не знаю. Не знаю. Откуда я могу знать? И, по правде сказать, почему меня это должно заботить? А, но, конечно, как классный руководитель я обязан вместе с вами работать, чтобы преодолеть все бедствия и дожить до марта в добром здравии. Даже сейчас я все же... все же я... я...
Голос, не так уж сильно отличавшийся от обычного.
Сейчас он начал все сильней дрожать, слова стало трудно разбирать. Едва я так подумал, как в этом голосе произошла разительная перемена. Слова, рвущиеся изо рта Кубодеры-сэнсэя, сломались. Рассыпались. По-другому и не опишешь.
"Анн", "ггее", "нкхее" и еще черт знает что... Если попытаться это написать на бумаге, получается так комично. Но тогда он вдруг начал испускать эти странные звуки, которые просто не может издавать нормальное человеческое существо. Все остальные смотрели, остолбенев и даже не пытаясь понять, что он там говорил.
Кубодера-сэнсэй медленно извлек правую руку из саквояжа, стоящего на столе.
Он сжимал предмет, абсолютно несовместимый с учебным кабинетом средней школы.
Что-то... с заостренным серебристым лезвием. То ли охотничий нож, то ли кухонный. Что-то в этом роде. Даже с моего места он был виден совершенно четко.
Мы все по-прежнему отчаянно и безуспешно пытались понять, что происходит. Что вообще наш классный затеял, что так нечленораздельно блеет и достает нож?
Всего пару секунд спустя весь класс узнал ответ на этот вопрос, нравилось нам это или нет.
Среди поднимающегося ропота Кубодера-сэнсэй издал какой-то совершенно нечеловеческий, жестокий вопль и полоснул ножом по собственной шее.
Вопль перешел в протяжный вой.
Ропот класса рассыпался на отдельные крики.
Поперек горла Кубодеры-сэнсэя открылась глубокая, идеально ровная рана, из которой брызнула алая кровь. Ужасающий фонтан крови — на миг он показался какой-то дурной шуткой. Те, кто сидели на первых партах, попали под этот фонтан. Одни повскакали с мест, опрокинув стулья, и отпрянули назад, другие застыли, не в силах даже шевельнуться.
Кубодера-сэнсэй, похоже, перерезал себе не только артерию, но и гортань — издаваемый им звук быстро перестал быть "воем" и стал "сипением". Рука, сжимавшая нож, рубашка, лицо — все стало ярко-алым от крови.
Даже в таком состоянии Кубодера-сэнсэй продолжал стоять на ногах, опираясь о стол левой рукой. Посреди кровавой маски лица виднелись широко распахнутые пустые глаза...
Вдруг в этих глазах вспыхнула искра, и я ощутил на себе его взгляд. Полный... да, это было похоже на ненависть.
Но все это длилось лишь мгновение.
Кубодера-сэнсэй снова поднял правую руку и ткнул окровавленным ножом в шею еще сильней, чем в первый раз.
Кровь хлестала безостановочно.
Дважды перерезанная шея не выдержала, и голова откинулась назад. Широкая рана ухмылялась, словно распахнутый рот какой-то непостижимой твари. И все же нож так и не вывалился из руки Кубодеры-сэнсэя — даже когда все его тело закачалось. Но потом... наконец.
Он упал.
Скатился с учительского возвышения.
И остался лежать неподвижно.
После этого гротескного спектакля в классе повисла мертвая тишина. Секунда — и она рассыпалась. Лавина голосов заполнила кабинет. Я бездумно встал и пошел туда, откуда было лучше видно тело Кубодеры-сэнсэя.
Томохико Кадзами по-прежнему сидел за своей партой в первом ряду; его так трясло, что я почти слышал дребезжание его стула. Его очки были заляпаны кровью, но он не пытался ни протереть линзы, ни хотя бы встать с места. Девушка рядом с ним сумела выбраться из-за парты, но тут же бессильно упала на пол. Еще одна согнулась за партой, сжав голову руками, и без умолку визжала. Рядом парень на четвереньках издавал какие-то придушенные звуки...
...В следующий миг.
Передняя дверь класса справа от меня с грохотом распахнулась, и кто-то вбежал.
Почему он здесь?.. Я не смог сдержать удивления. Черная одежда, растрепанные волосы... В общем, это был Тибики-сан, библиотекарь.
— Все вон из класса!
Видимо, он понял, что спасать Кубодеру-сэнсэя поздно, едва взглянул на неподвижное окровавленное тело. В его сторону он даже не шагнул.
— Просто выходите! Быстро, давайте! — громко приказал он. Потом повернулся к двери, в которую только что вбежал, и позвал: — Миками-сэнсэй!
Я увидел, что она стоит в коридоре и заглядывает в класс с выражением ужаса на лице.
— Миками-сэнсэй! Немедленно вызовите полицию и "скорую"! Пожалуйста!
— Д-да.
— Кто-нибудь поранился? — спросил Тибики-сан покидающих класс учеников. — Похоже, что нет... Если кому-нибудь плохо или станет плохо, сразу скажите. Не держите в себе. Мы тут же отправим вас в медпункт.
Его взгляд упал на меня.
— А, Сакакибара-кун. Ты?..
— Я... в порядке, — я прижал руки к животу и повторил: — Я в порядке, правда.
