Another

Юкито АяцудзиAnotherЧасть 1. что?.. почему?..Перевод с английского языка — UshwoodБета-редактирование — MaleslothЛюбое коммерческое использование данного текста или его фрагментов запрещено

Оглавление

Пролог

Глава 1. Апрель

Глава 2. Май I

Глава 3. Май II

Глава 4. Май III

Глава 5. Май IV

Интерлюдия I

Глава 6. Июнь I

Глава 7. Июнь II

Глава 8. Июнь III

Интерлюдия II

Глава 9. Июнь IV

Пролог

Ты знаешь про Мисаки? Мисаки из класса 3-3. Слышала эту историю?

Мисаки? Это чье-то имя?

Ага. Никто не знает, какими кандзи оно пишется. Может, имя, а может, и фамилия, так что это даже необязательно девчонка. В общем, то ли Некто Мисаки, то ли Мисаки Некто — был или была такая Мисаки двадцать шесть лет назад.

Двадцать шесть лет? Ух ты, это давно. Еще при прошлом императоре.

1972. Сорок седьмой год эры Сёва. Кажется, в том году Окинаву вернули.

Окинаву вернули? Откуда вернули?

Дурочка, что ли? Ее американцы оккупировали с самого конца войны.

А, вот почему там до сих пор военная база.

Кстати, вроде в том году еще были Зимние игры в Саппоро. И инцидент в Асама-сансо...

Асама-сансо?..

Ты серьезно? Ладно, проехали. В общем, так. Двадцать шесть лет назад в классе 3-3 учился человек по имени Мисаки. И... ты точно не слышала раньше эту историю?

Хмм... стоп. Ты говоришь, его звали Мисаки? Не Масаки? Если Масаки, то я что-то слышала.

Масаки? Хм. В каких-то вариантах, может, и так. Ты это от кого слышала?

От семпая в моем кружке.

И что он рассказал?

Не знаю насчет двадцати шести лет, но когда-то давно в третьем классе был такой Масаки... и, ну... в общем, я так поняла, что это был парень. И в тот год в классе случилось что-то жутко странное. Но семпай сказал, что это тайна, о которой нельзя говорить, и что поэтому он ничего мне не расскажет.

И все?

Ага. Он сказал: "Если об этом болтать, может плохо кончиться". Наверняка это одна из тех, ну, "Семи тайн".

Ты так думаешь?

Ну, знаешь, когда в музыкальном классе посреди ночи, когда там никого нет, вдруг начинает играть флейта, или когда из пруда с лотосами в школьном дворе вдруг вылезает окровавленная рука? В общем, сдается мне, это как раз номер семь.

Я слышал про манекены в кабинете домоводства, у которых начинает биться сердце.

Оно реально бьется!

Таких страшилок куча. Я знаю штук десять из этих "Семи тайн" нашей средней школы. Но эта история про Мисаки, Масаки или как там ее... не думаю, что она из этих. У нее атмосфера совсем не такая, как у обычных "Семи тайн".

Ээ, правда? Так ты знаешь подробности?

Немного знаю.

Расскажи!

Что, тебя не волнует, что со мной может случиться что-нибудь плохое?

Ну, это же просто суеверие.

Да, скорее всего, ты права.

Ну так давай рассказывай!

Честно говоря, не знаю, стоит ли...

Ну давай! Больше не буду доставать просьбами, обещаю!

И сколько раз ты уже обещала, что "больше не будешь доставать"?

Хе-хе.

Ох, блин. Ладно, но если расскажу, чтобы не трепала об этом всем подряд.

Никому не скажу. Клянусь.

Мм. Ну ладно...

Ура!

В общем, может, ее звали Мисаки, может, Масаки... сейчас буду говорить "Мисаки". Ее с самого первого года все любили. Отлично училась, хорошо успевала по физре, классно рисовала и даже хорошо играла на чем-то. И плюс ко всему, просто красотка, ну или красавчик, если это был парень. Короче, эта Мисаки была идеалом.

Небось характер зато был тот еще?

Неа, говорят, характер тоже был классный. Не зануда, не язва. Она со всеми нормально обращалась. Вот почему эту Мисаки обожали и учителя, и ученики, и вообще все. В общем, ты поняла — популярность.

Хех. Такие что, правда существуют?

Так вот, начался третий учебный год, и учеников распределили так, что Мисаки попала в третью параллель. А потом внезапно она умерла.

Уаа.

Еще в первом триместре, прямо перед тем, как ей исполнилось пятнадцать.

Что произошло? Авария? Или эта Мисаки заболела?

Я слышал, что авиакатастрофа. Вся семья Мисаки полетела на Хоккайдо, и на обратном пути самолет разбился. Но есть и другие версии.

...

В общем, когда остальные про это узнали, был офигенный шок.

Да уж понятно.

"Как такое могло случиться?" — все кричали. И еще: "Это неправда!" Некоторые плакали и не могли остановиться. Их классный просто понятия не имел, что тут можно сказать; в общем, атмосфера в классе была, как на кладбище... и вдруг кто-то сказал: "Мисаки не умерла. В смысле, смотрите. Мисаки здесь, вы что, не видите?"

...

Он показывал на парту Мисаки и повторял: "Смотрите, Мисаки же здесь. Где же еще ей быть? Мисаки жива, она прямо здесь". И потом одноклассники подключились один за другим, они говорили то же самое. "Правда. Мисаки не умерла. Мисаки жива. Мисаки вот здесь..."

...Что они имели в виду?

Никто не хотел верить, что такой человек, которого все любили, вдруг взял и умер. Они просто не хотели принимать это. Я так думаю. Но одним днем это не кончилось. Класс продолжал в том же духе еще долго.

В каком смысле?

Все в классе как сговорились и продолжали притворяться, "Эй, Мисаки же жива!" Я слышал, даже учитель в этом участвовал. "Это правда. Вы правы, вы все. Мисаки не умерла. По крайней мере в этом классе Мисаки живет как наша одноклассница. И мы должны все вместе стараться, чтобы нормально закончить год. Все вместе, плечом к плечу"... ну или что-то в таком духе.

Хорошая история. Но, не знаю, страшноватая какая-то.

Так они и провели остальную часть последнего учебного года в средней школе. Они оставили парту Мисаки ровно в том виде, в каком она была, иногда подходили к ней, клали на нее руку и говорили с Мисаки — которая вроде как там сидела — или дурачились вместе с ней, или вместе шли домой... Но, конечно, это все была лишь игра. Во время выпускной церемонии директор проявил деликатность и приготовил стул для Мисаки...

Хмм. Хорошая история, да.

Ага. В общем-то, просто красивая история на богатом источнике. Только в конце у нее страшноватый загиб.

О? И какой же?

После церемонии они вернулись в класс и сделали групповое фото. На следующий день, когда они разглядывали фотографию, то вдруг заметили кое-что. На фотографии в уголке они увидели Мисаки, которой там просто не могло быть. У Мисаки было бледное лицо, как у покойницы, и она улыбалась вместе со всеми...

К оглавлению

Глава 1. Апрель

1

Наступила весна, мне исполнилось пятнадцать, и вскоре после этого у меня случился разрыв левого легкого.

Это было на третий день после того, как я перебрался из Токио в Йомияму, чтобы сидеть на шее у бабушки с дедушкой по материнской линии. Завтра мне предстояло пойти в здешнюю среднюю школу, хотя время было уже довольно позднее для перевода, — и вот так мне "повезло", что ровно накануне я свалился.

20 апреля 1998 года.

Понедельник, который должен был стать моим первым днем в новой школе — так сказать, началом новой жизни, — оказался первым днем моей второй в жизни госпитализации. Первая была полгода назад. Тогда, как и сейчас, — из-за разрыва левого легкого.

— Мне сказали, ты пробудешь тут от недели до десяти дней.

Тамиэ, моя бабушка, сообщила мне эту новость, когда приехала в больницу рано утром. В это время я, только что сунутый в одноместную палату, боролся с болью в груди и удушьем, которые, казалось, вообще никогда не утихнут.

— Доктор говорит, что операция, скорее всего, не потребуется, но тебе поставят дренаж. Думаю, сегодня во второй половине дня.

— А... как в прошлом году, значит.

Несколько часов назад, когда меня привезли на "скорой", удушающая боль в груди была гораздо сильнее. Я немного отлежался, и вроде стало полегче. Но, честно говоря, все равно паршиво. Мне вспомнился рентгеновский снимок моего легкого, сморщенного и скрюченного... не то чтобы мне хотелось это вспоминать.

— Ну надо же так, сразу после того, как ты к нам приехал... Бедненький.

— А. Эээ... прости, ба.

— Да нет, за что тебе извиняться. Люди болеют, тут уж ничего не попишешь.

Бабушка посмотрела мне в глаза и улыбнулась, отчего морщинки вокруг ее глаз стали вдвое глубже. В этом году ей уже исполнилось шестьдесят три, но она оставалась энергичной и очень ласково обращалась с внуком. Несмотря даже на то, что мы никогда раньше тесно не общались и вообще не были особо близки.

— Это... а как дела у Рейко-сан? Она не опоздала на работу?

— Все хорошо, она сильная девочка. Она вернулась домой и пошла на работу в то же время, что и всегда.

— Ты не передашь Рейко-сан, что я, ну, извиняюсь?..

Вчера поздно вечером я вдруг ни с того ни с сего почувствовал знакомые симптомы. В груди как-то неприятно забулькало, потом вспыхнула ни на что не похожая боль и стало тяжело дышать. "Что, опять?" — едва эта мысль вспыхнула у меня в голове, я в панике побежал за помощью к Рейко-сан, которая еще не спала и сидела в гостиной.

Рейко-сан была на одиннадцать лет младше своей покойной сестры — моей матери; то есть приходилась мне тетей. Как только я сказал, что случилось, она тут же вызвала "скорую". И даже поехала со мной в больницу.

Большое тебе спасибо, Рейко-сан.

Огромное спасибо, правда.

Я бы с удовольствием выразил свою признательность в полный голос. Но в моем нынешнем состоянии даже думать об этом было больно. Не говоря уже о том, что мне всегда было неловко говорить с ней лицом к лицу... не знаю, просто нервничаю все время.

— Я принесла тебе переодеться. Если еще что-то нужно, дай мне знать.

— ...Спасибо, — хрипло поблагодарил я бабушку, поставившую возле койки большой бумажный пакет. Всякий раз, когда я по неосторожности резко двигался, боль усиливалась, поэтому я не стал поднимать головы с подушки, лишь немного повернул.

— Ба, это... что папа?

— Я ему еще не сказала. Ёске-сан ведь сейчас где-то в Индии, да? Не знаю, как с ним связаться. Вечером спрошу Рейко.

— Ничего, я сам с ним свяжусь. Ты только принеси мой мобильник, я его оставил в комнате...

— Оо, ну ладно.

Папу зовут Ёске Сакакибара. Он работает в одном знаменитом токийском университете, занимается то ли культурной антропологией, то ли социоэкологией, то ли еще чем-то в том же духе. Он стал профессором в сорок с хвостиком, так что, наверно, он отличный ученый. Это, правда, не мешает мне сомневаться в том, что он отличный отец.

Во всяком случае, дома его почти никогда не бывает.

Он запросто бросает дом и единственного сына всякий раз, когда ему надо лететь куда-то на другой конец Японии или за границу, чтобы заниматься там понятия не имею чем — какой-нибудь "работой в поле". Зато благодаря этому я еще с начальной школы приобрел уверенность, что способен управляться с домашним хозяйством как минимум лучше своих одноклассников.

Как и сказала бабушка, на той неделе отец улетел работать в Индию. Работа навалилась совершенно внезапно во время моих весенних каникул. Он будет оставаться там и заниматься всякими исследованиями почти год. В основном из-за этого я и свалился практически без предупреждения на бабушку с дедушкой, живущих в Йомияме.

— Коити-тян, ты вообще хорошо уживаешься с папой? — спросила бабушка.

— Ага, — ответил я. Конечно, иметь такого отца тяжело, но все-таки нельзя сказать, что я его терпеть не мог.

— Ёске — такой верный мужчина! — бабушка говорила словно сама с собой. — Столько времени уже прошло после смерти Рицко, а он так и не женился. И он нам так помогает все время...

Рицко — так звали мою маму. Она умерла пятнадцать лет назад, когда я родился — ей было всего-навсего двадцать шесть. Мой отец Ёске был на десять лет старше ее.

Насколько я слышал, они познакомились, когда он читал лекции у себя в университете, а она была студенткой. Он покорил ее чуть ли не при первой встрече. "Да ты скорострел", — так сказал один из его старых друзей, который однажды зашел к нам в гости и начал подкалывать отца. По-моему, он был пьян.

Трудно было представить, но отец жил вообще без женщин после смерти матери. Конечно, я как сын могу быть пристрастен, но он талантливый ученый, и, хотя ему уже пятьдесят один, он молодо выглядит, красив и умеет общаться с людьми. У него приличное положение в обществе, хорошая зарплата, и плюс к этому он не женат — ни за что не поверю, что он не пользуется популярностью у женщин.

Может, он отдавал дань памяти умершей жене? Или не желал ранить мои чувства? Так или иначе, это длилось уже чересчур долго. Я хотел, чтобы он уже женился наконец и перестал наваливать всю работу по дому на сына. Ну, думаю, мое желание где-то наполовину было с этим связано.

2

"Разрыв легкого" — это то, что по-научному называется "спонтанный пневмоторакс". А еще правильнее — "первичный спонтанный пневмоторакс". Он довольно часто случается у высоких юношей с худощавым телосложением. Причины малоизученны, но, говорят, во многих случаях пусковым событием может стать утомление или стресс.

При "разрыве", как и намекает название, оболочка легкого прорывается и воздух выходит в плевральную полость. Баланс давления нарушается, и легкое сдувается, как проколотый мяч. В результате возникает боль в груди и становится трудно дышать.

Эта дрянь, от одной мысли о которой становится страшно, впервые случилась со мной полгода назад, в октябре.

Сперва грудь начала как-то странно болеть, и было такое чувство, что стоит мне шевельнуться, как я тут же задохнусь. Я подумал, что надо просто переждать, и все пройдет, но за пару дней лучше мне не стало. Наоборот, становилось все хуже, поэтому я рассказал отцу, и мы отправились в больницу. Как только они сделали рентген, сразу стало ясно, что у меня пневмоторакс левого легкого и что оно в процессе коллапса. Меня госпитализировали в тот же день.

Лечащий врач решил применить метод лечения под названием "плевральный дренаж".

Мне дали местный наркоз, потом скальпелем проделали дырку в груди и ввели в плевральную полость тонкую трубочку под названием троакар.

Лечение продолжалось неделю; все это время мое съежившееся легкое надувалось до нормального размера, а рана зарастала. Потом меня спокойно выписали. Доктор тогда произнес слова "полное выздоровление", но в той же фразе добавил: "Вероятность рецидива — пятьдесят процентов".

Я тогда старался особо не думать, насколько это большой шанс. Просто принял к сведению, что да, когда-нибудь это у меня может повториться. Но я и представить себе не мог, что столь печальная судьба настигнет меня так быстро и в такой неподходящий момент...

Честно говоря, на душе у меня было погано.

Бабушка ушла домой; во второй половине того же дня меня отправили в операционную и начали делать плевральный дренаж, как в прошлый раз.

К счастью, доктор оказался ничего. Полгода назад, когда в меня совали трубку, боль была адская, а сейчас — вполне терпимая. Как и тогда, меня выпишут, после того как воздух выйдет через трубку, легкое надуется и рана зарастет. Однако мне сказали, что раз один рецидив уже произошел, риск следующего еще выше. Если так будет продолжаться, придется задуматься об операции. От этих слов мое настроение увяло еще больше.

Вечером бабушка приехала снова и привезла мой мобильник. Но я решил, что все расскажу отцу завтра утром.

Если я скажу прямо сейчас, это все равно ничего не изменит. Моей жизни ничего не угрожает, и вовсе незачем его тревожить, давая слушать мой слабый голос.

Насос возле моей койки тихо булькал — с этим звуком воздух, который откачивался из моей груди, выпускался в воду.

Я вспомнил предупреждение насчет "может создавать помехи работе медицинской аппаратуры" и отключил мобильник. Потом, чувствуя раздражение от непрерывной боли и удушья, посмотрел в окно.

Я лежал в стационаре городской клиники. Это было старое пятиэтажное здание; моя палата была на четвертом.

Под темнеющим небом виднелись нечеткие белые огни. Огни крохотного горного городка, где родилась и выросла Рицко, моя мама, которую я видел только на фотографиях. Йомияма.

"Сколько раз я уже бывал в этом городе?"

Такая мысль мелькнула в моем затуманенном сознании.

Я вспомнил немногое. Когда был маленьким — совсем не помню, был здесь или не был. Когда учился в начальной школе — был три или четыре раза. С тех пор, как поступил в среднюю — вроде сейчас первый раз?.. А может, нет.

Я размышлял на тему "а может, нет", когда мои мысли резко остановились. Из ниоткуда поднимался густой шум, какое-то "дзззззз". Он навис надо мной, он словно давил меня...

У меня вырвался тихий вздох.

Похоже, действие наркоза заканчивалось. Разрез ниже подмышки, куда была вставлена трубка, охватила пульсирующая боль, сливающаяся с постоянной болью в груди.

3

Бабушка навещала меня каждый день.

Мне казалось, что больница довольно далеко от дома, но бабушка рассмеялась и сказала, что это не проблема, поскольку она за рулем. Вот это я понимаю, бабушка. Ну, правда... возможно, она из-за этого немножко запускает домашние дела, а она ведь наверняка беспокоится и за Рёхэя, моего дедушку, у которого от старости слегка не все дома в последнее время... В общем, несмотря на ее успокаивающие слова, мне было ужасно совестно. Спасибо огромное, ба — я просто не могу не испытывать самую искреннюю благодарность.

Плевральный дренаж постепенно делал свое дело; на третий день и боль поутихла. После чего возникла новая проблема — безумная скука. Я ведь даже ходить самостоятельно до сих пор не мог.

Во-первых, я был по-прежнему подсоединен трубкой к аппарату. Во-вторых, мне дважды в день ставили капельницу. Даже до туалета добираться было трудно, что уж говорить о душе — я его вообще пока не принимал.

В моей одноместной палате стоял телек, который можно включить, подкормив монетками, но днем по нему шли только скучные шоу. Такой у меня был выбор: сдаться и все равно смотреть, либо почитать какую-нибудь из книжек, купленных бабушкой, либо слушать музыку... Так вот в безделье и тянулось время; вряд ли кто рискнул бы назвать это отдыхом.

На шестой день — это была суббота, 25 апреля — после обеда пришла Рейко-сан.

— Извини, что до сих пор не удавалось тебя навестить, Коити-кун.

Она виноватым голосом рассказала, что всю неделю, как бы она ни старалась уйти с работы пораньше, у нее не получалось; но, конечно, я и сам это отлично понимал. Если бы я вздумал пожаловаться, извиняться пришлось бы мне.

Самым жизнерадостным тоном, каким только мог, я рассказал ей о своем состоянии и о том, что поправляюсь. О прогнозе врача, который он сделал сегодня утром, — что если все пойдет хорошо, то меня выпишут уже в начале следующей недели, но в любом случае — в этом месяце...

— Значит, ты сможешь пойти в школу после Золотой недели, да?

Рейко-сан повернулась к окну. Я сидел на кровати, и, естественно, мой взгляд проследовал за ее.

— Эта больница построена на холме возле горы Юмигаока. С восточной стороны... теперь смотри вон туда. Видишь, там к западу еще горы? Одна из них называется Асамидай.

— Странные какие названия.

— Юмигаока — потому что оттуда прекрасный вид на заходящее солнце, а из Асами — на восходящее. Думаю, отсюда и названия.

— Но наш город называется Йомияма, так ведь?

— К северу отсюда есть гора, которая так и называется — Йомияма. Сам город лежит в долине, но в ней есть множество пологих холмов, вытянутых с севера на юг.

Я до сих пор плохо представлял себе основные детали географии города. Возможно, Рейко-сан это поняла, почему и устроила мне простенький тур. Может быть, вид из окна натолкнул ее на мысль, что сейчас идеальная возможность мне про все рассказать.

— Вон там, видишь? — Рейко-сан подняла правую руку. — С севера на юг идет зеленая полоса. Это река Йомияма, она течет через весь город. А за рекой — видишь, вон там? Видишь?

— Ээ... это...

Я приподнялся с койки и вгляделся туда, куда показывала Рейко-сан.

— А, вон то, большое и беловатое?

— Да, оно, — Рейко-сан повернулась ко мне и слегка улыбнулась. — Там Северная средняя школа Йомиямы. Твоя школа.

— А, вот оно что.

— Коити-кун, ты ведь в Токио ходил в частную школу, да? Одна из тех школ-эскалаторов, средняя и старшая вместе?

— Ага.

— В муниципальной школе тебе может быть сперва не совсем уютно... Но ты привыкнешь, правда?

— Наверно, привыкну.

— Ты из-за этой внезапной госпитализации отстанешь по темам, которые проходят в апреле.

— А, тут нет проблем. В моей предыдущей школе мы успели пройти половину программы третьего года.

— О, впечатляет. Ну тогда тебе учиться будет совсем легко.

— Ну прям уж "совсем".

— Думаю, мне следует тебя предупредить, чтобы ты не зазнавался.

— Рейко-сан, а ты тоже ходила в эту школу?

— Да. И сестрица Рицко тоже закончила Северную среднюю. Есть еще Южная средняя школа Йомиямы, или просто Южная средняя. А Северную среднюю еще иногда называют "Северный Ёми".

— Северный Ёми... а, понятно.

Рейко-сан была одета в черный брючный костюм и бежевую блузку; стройная, со слегка загорелым овальным лицом и прямыми волосами, спускающимися ниже плеч.

С такой прической ее лицо немножко походило на мамино, которое я видел только на фотографиях. Когда я это впервые осознал, каждый атом моего сердца вдруг заныл от боли, как будто меня охватил жар. Я уже говорил, что всегда напрягаюсь, когда разговариваю с Рейко-сан один на один; на 80% — именно по этой причине.

— Ну, если отстать по учебе ты не боишься, то, думаю, проблема будет только в том, что в муниципальных школах все немного по-другому, чем в частных. Возможно, сначала тебе некоторые вещи будут непонятны, но, уверена, скоро ты привыкнешь.

Потом Рейко-сан добавила, что, когда я выпишусь и смогу ходить в школу, она расскажет мне "Основные принципы Северного Ёми". И тут ее взгляд упал на книжки в мягком переплете, лежащие на тумбочке возле койки.

— Хм. Коити-кун, не знала, что тебе нравятся такие вещицы.

— А, ээ... ну да.

Там было четыре книжки. Два длинных романа, каждый в двух томах: "Жребий" и "Кладбище домашних животных" Стивена Кинга. Я как раз перед тем, как пришла Рейко-сан, дочитал первый том "Кладбища".

— В таком случае я тебе еще расскажу про "Семь тайн Северного Ёми".

— "Семь тайн"?

— Они в каждой школе есть, но в "Северном Ёми" немного не такие, как везде. С тех пор, как я там отучилась, их стало уже больше восьми. Или тебе неинтересно?

Откровенно говоря, такого рода истории о призраках в реале меня мало интересуют, но...

— Нет, обязательно расскажи, — ответил я и улыбнулся.

4

На следующий день, в воскресенье, 26 апреля. Перед обедом.

Бабушка, как всегда, пришла и принесла всякие мелочи. Потом, произнеся обычное "Ну ладно, увидимся завтра", ушла домой. Думаю, она прошла мимо них. Я и подумать не мог — даже во сне бы не приснилось, — что ко мне придут такие посетители.

В дверь палаты постучали, потом она открылась. Там стояла Мидзуно-сан, молодая медсестра, которая присматривала за мной все то время, что я здесь лежал. "Давайте, заходите", — сказала она и впустила парня и девушку, которых я раньше никогда не видел. Я удивился, конечно, но, поскольку они были примерно моего возраста и в школьной форме, догадаться об истоках этого визита было несложно.

— Привет. Ты Коити Сакакибара, да? — сказал делегат (ну, такое ощущение у меня возникло), стоящий справа, — парень. Среднего телосложения, среднего роста. Черная школьная форма со стоячим воротником. Очки в серебряной оправе, подчеркивающие гладкое лицо с мягкими чертами и узкие глаза.

— Мы из Северной средней школы Йомиямы, ученики класса три-три.

— Аа... ага.

— Меня зовут Кадзами. Томохико Кадзами. А это Сакураги-сан.

— Юкари Сакураги. Рада познакомиться.

Девушка была в темно-синем блейзере. У обоих самая типичная школьная форма, однако стиль совершенно не такой, как в частной школе, куда я ходил раньше.

— Мы с Сакураги-сан — старосты класса три-три и пришли от имени всего класса.

— Мм, — кивнул я, сидя на кровати, после чего задал самый очевидный вопрос. — А почему?

— Ты же к нам перевелся, да? — ответила Юкари Сакураги. Она, как и Кадзами, тоже носила очки в серебряной оправе. Чуть полноватая, с простенькой прической — волосы до плеч. — Ты должен был начать учиться в прошлый понедельник, но вдруг заболел... так нам сказали. И мы решили навестить тебя как старосты. Эмм, это от нас всех.

Она протянула букет разноцветных тюльпанов. Тюльпаны обозначают "сочувствие" и "филантропию"... это я позже разузнал.

— И учитель интересовался, как у тебя дела, — продолжил Томохико Кадзами. — Мы слышали, у тебя легочная болезнь под названием "пневмоторакс". Ты как себя чувствуешь?

— А, нормально. Спасибо, — ответил я, стирая с лица улыбку, которая сама собой там появилась. Их неожиданный визит застал меня врасплох, но я был искренне рад. Кроме того, они держались так... ну просто типичные "старосты класса", какими их рисуют в аниме и других подобных вещах. И это тоже показалось мне странно забавным.

— К счастью... видимо, даже в такой ситуации так можно сказать... я вроде поправляюсь в нормальном темпе. Думаю, они уже скоро вынут трубку.

— Аа, ну, слава богу.

— Ужасно, что такие вещи происходят так внезапно.

Затем делегаты от класса 3-3 переглянулись.

— Мы слышали, ты из Токио переехал, Сакакибара-кун, — сказала Сакураги, ставя букет тюльпанов на подоконник. Ощущение почему-то было такое, будто она меня изучает.

— Угу, — кивнул я.

— Ты раньше учился в средней школе К**? Это фантастика просто. Такая известная частная школа. Почему же ты?..

— По семейным обстоятельствам.

— Ты в Йомияме не жил раньше?

— Не жил... а почему ты спрашиваешь?

— Просто подумала, вдруг ты здесь жил когда-нибудь, пусть даже давно.

— Я бывал здесь раньше, но никогда не жил.

— А когда бывал, останавливался надолго? — поддержал разговор Кадзами.

"Что за странные вопросы..." — неприятно кольнула меня мысль, и я ответил расплывчато:

— Ээ... ну, моя мама отсюда родом. Может, когда я был маленький, бывал подолгу, но сейчас уже не помню...

На этом блиц-допрос завершился, и Кадзами подошел к койке.

— Вот, — он достал из сумки большой конверт и протянул мне.

— Что это?

— Конспекты занятий с начала триместра. Я сделал копию, так что, если они тебе нужны, оставь себе.

— Э. Это с твоей стороны очень... Большое спасибо.

Кинув беглый взгляд на содержимое конверта, я обнаружил, что да, все это я в старой школе уже проходил. Однако проявленная забота тронула меня, и я снова поблагодарил их обоих. Если так все пойдет, может, мне удастся забыть все гадости, которые случились в прошлом и начале этого года.

— Думаю, я начну ходить в школу после Золотой недели. Жду с нетерпением.

— Мы тоже.

Мне показалось, что Кадзами кинул быстрый взгляд на Сакураги.

— Ээ, это, Сакакибара-кун.

Он с нерешительным выражением лица протянул мне руку.

— Можно пожать тебе руку?

На секунду я потерял дар речи.

Пожать руку? Этот парень, староста класса, вдруг предлагает обменяться рукопожатием — при первой встрече, да еще в таком месте? Что бы это значило?..

Я подумал, что, может, надо просто не обращать внимания — ну, в обычных школах ученики другие, мало ли. А может, различие между Токио и провинцией? Разные отношения?

Такие мысли бегали у меня в голове, но не мог же я отказаться, сказать "э, не надо". Сделав вид, что не удивлен, я тоже протянул правую руку.

Рука Кадзами сжала мою несильно, хотя он сам же предложил. И, хотя это, может, мне только показалось, но она была влажной — как будто от холодного пота.

5

На восьмой день госпитализации, в понедельник, пришло время частичной свободы.

Убедившись, что утечка воздуха из моего легкого полностью прекратилась, врачи вытащили дренажную трубку. Наконец-то я перестал быть прикованным к машине. Утром, когда процедура завершилась, я вышел из палаты, чтобы проводить навестившую меня бабушку до машины и впервые за долгое время подышать свежим воздухом.

Доктор сказал, что еще два дня за моим состоянием понаблюдают, и если все останется без изменений, то меня выпишут. Но потом я еще какое-то время должен буду как можно больше отдыхать. Этого могли и не говорить — мне и так все было до боли знакомо по опыту полугодичной давности. В итоге я так и не смогу пойти в школу до 6 мая, когда закончатся выходные.

Проводив глазами бабушкин строгий черный "Ниссан Седрик", я сел на лавочку, которая нашлась возле газона перед корпусом больничного стационара.

Погода была чудная — в самый раз для дня освобождения.

Теплое весеннее солнышко. Резвый прохладный ветерок. Щебетанье птиц со всех сторон — видимо, потому что горы совсем рядом. Я даже соловья время от времени слышал — в Токио их просто нет.

Я закрыл глаза и стал дышать глубоко, медленно. Там, где раньше входила трубка, немного саднило, но боль в груди и удушье исчезли без следа. Да, я себя прекрасно чувствовал. Как хорошо быть здоровым!

На время поддавшись эмоциям, которые вряд ли можно назвать "молодежными", я затем достал мобильник, который прихватил из палаты. Сейчас самое время позвонить отцу. Вне стен больницы я мог не волноваться насчет "помех работе медицинской аппаратуры" и всякого такого.

Насколько я помнил, разница во времени между Японией и Индией три часа, а может, четыре. Здесь уже одиннадцать утра с минутами, значит, там семь или восемь?

Поколебавшись немного, я выключил обратно телефон, который только что включил. Я отлично знал, как отец спит по утрам. И, скорей всего, эти его исследования в чужой стране здорово выматывают. Было бы очень жестоко поднимать его с постели ни свет ни заря сейчас, спустя столько времени после моей госпитализации.

Потом я просто сидел на лавочке, ничего не делая. Поднялся, когда уже подошло время обеда. Чтобы меня не поняли неправильно: больничная еда невкусная. Но для пятнадцатилетнего парня, поправляющегося после болезни, утоление голода — вопрос жизни и смерти.

Я вернулся в корпус, прошел через фойе и направился к лифтам. Двери одного из них как раз начали закрываться, так что я быстренько протиснулся между створками.

В лифте уже кто-то был.

— Ой, простите, — тут же извинился я за бесцеремонность. Но как только разглядел своего попутчика, у меня вырвалось "ах".

Это была девушка в школьной форме.

Темно-синий блейзер — точно такой же, как на Юкари Сакураги вчера. Значит, она тоже ходит в Северную среднюю школу Йомиямы? Но разве днем она не должна быть на уроках?

Девушка была невысокая, худощавая, с тонкими, андрогинными чертами лица. Коротко стриженные иссиня-черные волосы. Кожа, наоборот, совершенно белая. Не уверен, как это называется, но выглядела она как белый воск, если выражаться старомодно. И вдобавок...

Сильнее всего мое внимание привлекла белая повязка, закрывающая ее левый глаз. У этой девушки что, какая-то глазная болезнь? Или травма?

Моя голова была настолько загружена этими мыслями, что я, к своему стыду, слишком поздно заметил, в каком направлении едет выбранный мной лифт. Он шел вниз, не вверх. То есть я направлялся не на верхние этажи, а в подвал.

Я взглянул на панель и увидел, что горит кнопка "B2". Нажав кнопку своего этажа, я неожиданно для самого себя обратился к девушке с повязкой.

— Прошу прощения, ты учишься в "Северном Ёми"?

Девушка ничего не ответила, лишь еле заметно кивнула. Никакой другой реакции проявлять она явно не собиралась.

— Ты едешь на второй подвальный этаж? У тебя там какое-то дело?

— Да.

— Но там же -

— Мне надо туда кое-что отнести.

Ее голос звучал холодно и безжизненно, будто из него откачали все эмоции.

— Меня там ждут. Моя бедная вторая половинка.

Пока я стоял как вкопанный под влиянием этих загадочных слов, лифт остановился и двери открылись.

Девушка с повязкой на глазу молча скользнула мимо меня и вышла в коридор; ее ноги шагали совершенно беззвучно. Что-то мертвенно бледное выглядывало из-за ее рук, крепко прижатых к груди. Мои глаза прилипли к этому чему-то. Что-то белое, крохотная кукольная рука...

— Эй! — позвал я, придержав двери лифта и высунувшись из него по плечи. — Тебя как зовут?

Девушка, единственный человек в этом полутемном коридоре, среагировала на мой голос, остановившись. Но не обернулась.

— Мей, — коротко ответила она. — Мей... Мисаки.

И снова двинулась прочь, будто скользя по линолеуму. Я смотрел ей в спину, не дыша, ощущая какую-то беспомощность и в то же время предчувствие, для описания которого не мог найти слов.

Второй подвальный этаж больничного стационара.

Здесь не то что больничных палат — не было даже процедурных кабинетов и комнат для персонала. Это я как-то автоматически узнал, пока лежал. Здесь был только склад, аппаратная и — в этом я был уверен — морг...

...Так или иначе.

Это была моя первая встреча со странной девушкой по имени Мей. Позже я узнал, что "Мисаки" пишется с помощью кандзи, означающих "видеть мыс", а кандзи "Мей" означает "звук", но к тому времени апрель уже кончился и начался май.

К оглавлению

Глава 2. Май I

1

— Рей-тян. Доброе утро.

Должен признать, звучало сперва миленько; однако чем больше я слушал этот пронзительный голос, тем неуютнее от него становилось. Не знаю, о чем эта тварь думала, но когда тебя в такую рань так энергично будят — это реальный геморрой.

— Рей-тян. Доброе утро, Рей-тян.

Рей-тян — это твое имя вообще-то. ...Но, разумеется, мое раздраженное бурчание никакого эффекта не произвело. Потому что его адресатом был не человек, а птица.

Майна, которую держали бабушка с дедушкой.

Бабушка сказала, что, судя по маленькому размеру, это, предположительно, самка. Звали птицу Рей-тян, и ей было — тут идет еще одно "предположительно" — года два. Позапрошлой осенью бабушка с дедушкой ее просто так вдруг взяли и купили в зоомагазине.

Квадратная клетка, в которой она (...предположительно) жила, стояла на краю крыльца, обращенного в сад. По-видимому, это была особая клетка для майн, сооруженная из толстых бамбуковых прутьев.

— Доброе утро, Рей-тян. Доброе утро...

6 мая, среда, утро.

Я проснулся просто ужасно рано — в шестом часу.

За десять дней, проведенных в больнице, в меня хорошо въелся режим "рано ложиться, рано вставать", но все равно, не в пять же утра. Накануне я лег за полночь, а для пятнадцатилетнего подростка, пытающегося быть здоровым, недосып — это просто ужасно.

"Еще часок покемарю", — с этой мыслью я снова закрыл глаза. Сомневаясь, впрочем, что мне удастся заснуть. В итоге через пять минут я сдался, выбрался из постели и прямо в пижаме отправился в ванную.

— О, Коити-тян, как ты рано сегодня!

Бабушка вышла из своей комнаты, когда я умылся и почистил зубы. Она оглядела меня с головы до ног и с немного встревоженным видом спросила:

— Ты себя хорошо чувствуешь?

— Отлично. Просто рано проснулся, только и всего.

— Ну хорошо тогда. Ты только не перенапрягайся.

— Ну я же говорю, все отлично.

Я небрежно улыбнулся и постучал себя по груди. И -

Это случилось, как только я вернулся в свою спальню (она же мой кабинет) на втором этаже, раздумывая, как бы убить время до завтрака. Мой мобильник, который я оставил на столе заряжаться, вдруг зазвонил.

Кто это? В такую рань...

Мое недоумение длилось лишь миг. Столь гнусное время для того, чтобы позвонить мне, способен выбрать лишь один человек.

— Эй, привет. Как жизнь?

Едва взяв телефон, я услышал жизнерадостный голос, принадлежащий, как я и ожидал, отцу.

— Тут, в Индии, два часа ночи. И жара страшная.

— Что случилось?

— Да ничего не случилось. Ты ведь сегодня в первый раз идешь в школу? Вот, решил позвонить, тебя подбодрить. Скажи спасибо.

— А, ага.

— Как у тебя дела в смысле самочувствия? Ты достаточно отдыхаешь после выписки? Ведь...

Посреди фразы его голос вдруг захрипел и стал совершенно неразборчивым. Я кинул взгляд на ЖК-дисплей — индикатор уровня сигнала показывал одну полоску. И даже она то гасла, то появлялась.

— ...Ты слушаешь, Коити?

— Погоди. У меня тут плохой сигнал.

Еще отвечая, я вышел из комнаты, потом принялся бродить по дому в поисках места, где сигнал был бы получше... и нашел в итоге у выхода на крыльцо, где стояла клетка майны Рей-тян.

— В смысле самочувствия все отлично. Можешь не волноваться, — ответил я на предыдущий вопрос и открыл стеклянную дверь, ведущую на крыльцо. Я еще в день выписки позвонил отцу и рассказал, что со мной случилось и как меня лечили.

— Да, а почему ты звонишь в такую рань? Здесь всего полшестого.

— Ты же наверняка нервничаешь перед первым походом в новую школу. И вдобавок еще не до конца отошел от болезни. Поэтому ты рано встал — угадал?

Блин, он хорошо меня знает.

— Просто ты такой. Стараешься казаться сильным, но на самом деле ты очень чувствительный. Это ты в отца пошел.

— Ты хотел сказать, в маму?

— Ну, может быть, но... — тон отца немного изменился, потом он продолжил: — Что касается этого твоего пневмоторакса, не думай о нем больше, чем нужно. Я не думал, когда был молодым.

— Что?.. Не думал? Я про это от тебя раньше не слышал.

— Я упустил возможность поделиться с тобой полгода назад. Не хотел выслушивать, что это наследственное, и так далее.

— ...А это наследственное?

— Мой второй приступ случился через год после первого, но затем рецидивов не было. Так что если оно действительно наследственное, то теперь тебе беспокоиться не о чем.

— Было бы неплохо.

— Это легочная болезнь. Теперь тебе придется бросить курить.

— Я не курю!

— В любом случае — просто скажи себе, что третьего раза не будет, и держи хвост пистолетом! А... ну, правда, все равно не очень перенапрягайся.

— Знаю, знаю. Не буду.

— Отлично. Передавай привет бабушке с дедушкой. В Индии такая жара!

На этом разговор закончился. Протяжно выдохнув, я вышел в дверь, которую открыл раньше, и сел на крыльцо. И тут же Рей-тян, словно поджидавшая этого момента, снова завела ту же песенку.

— Доброе утро, Рей-тян. Доброе утро.

Я лениво глядел по сторонам, не обращая на нее внимания.

Живая изгородь из цветущих красных азалий в утреннем тумане была такой красивой. В саду был небольшой прудик; я слышал, раньше дедушка держал там карпов кои, но сейчас ни одной рыбы видно не было. Похоже, за прудиком толком никто не ухаживал. Вода была мутная, грязно-зеленая.

— Рей-тян. Доброе утро, Рей-тян.

Майна гнула свою линию так настойчиво, что в конце концов достала меня, и я ответил:

— Понял, понял. Доброе утро, Рей-тян. Ты с самого утра бодрее некуда.

— Бодрее. Бодрее, — она (...предположительно) продолжила выдавать свой репертуар человеческих слов. — Бодрее... давай бодрее.

Конечно, все это вовсе не было каким-то грандиозным событием, разговором человека и птицы. Но все равно мне захотелось улыбнуться.

— Угу. Спасибо, — ответил я.

2

Накануне я после ужина беседовал с Рейко-сан.

Она использовала в качестве кабинета и спальни уютный домик на заднем дворе и часто уединялась там, вернувшись с работы, но, конечно, не каждый день. В тот вечер, когда у меня случился пневмоторакс, например, она смотрела телек в гостиной. Однако всей семьей мы собирались за ужином ровно ноль раз.

— Ну что, хочешь узнать про "Семь тайн Северного Ёми"?

Мой первый день в школе (дубль два) должен был начаться завтра, сразу после выходных, и Рейко-сан, конечно, это знала. Думаю, она не забыла обещание, которое дала мне, когда пришла навестить меня в больницу.

— Я ведь уже сказала, что в Северном Ёми всё немного по-другому, да?

— Ага, ты говорила.

Бабушка, закончив прибираться после ужина, сделала нам кофе. Рейко-сан пригубила (у нее был черный) и продолжила:

— Ну что? Хочешь узнать?

Глядя на меня через стол, она слабо улыбнулась. Как всегда, я нервничал, хоть и старался держаться спокойно, однако принял вызов.

— Э... ага. Но, это, вряд ли будет очень прикольно узнать их все разом.

Она сказала, что в Северном Ёми "немного по-другому", но, скорей всего, это просто мелкие отличия в одних и тех же байках. Где-нибудь в школе есть лестница, у которой появляется лишняя ступенька, или пропадает одна, или гипсовые бюсты в кабинете рисования вдруг начинают плакать кровавыми слезами, или еще что-нибудь в том же духе.

— Хотя бы одну или две для начала.

Я подумал, что, если буду их знать, это поможет мне завязать разговор с новыми одноклассниками.

— Ладно, тогда я тебе расскажу ту, которую узнала раньше всего, очень давно. Для начала.

И Рейко-сан рассказала мне "таинственную историю" про сарайчик для животных, расположенный за спортзалом.

Однажды утром кролики и морские свинки, которых там держали, вдруг исчезли. Дверь сарая была сломана, внутри обнаружились громадные пятна крови. Школа связалась с полицией, которая подняла большой шум, но ни исчезнувших животных, ни виновника так и не нашла. Сарайчик вскоре снесли, но на его месте иногда появляются забрызганные кровью кролики и морские свинки (или их призраки?).

— В этой истории есть одна странная деталь, — с серьезным видом продолжила Рейко-сан. — Исследовав кровавые пятна, оставшиеся в сарае, полиция установила, что кровь не принадлежала ни кроликам, ни свинкам. Это была человеческая кровь. Четвертая группа, резус-отрицательная.

Услышав это, я невольно прошептал:

— Уаа. А поблизости никого не было, кто сильно поранился? Или пропал?

— Абсолютно никого.

— Хмм.

— Ну что, разве не загадочно?

— Хмм. Но с этой деталью история больше похожа на детективную, чем на "про призраков". У нее, может, есть реальная разгадка.

— Кто знает.

Затем Рейко-сан выполнила второе свое обещание и рассказала мне несколько "Основных принципов Северного Ёми".

Номер один: если ты на крыше школы и слышишь воронье карканье, то, возвращаясь, должен шагнуть на лестницу левой ногой.

Номер два: когда учишься в третьем классе, нельзя падать на дороге, идущей с холма от задних ворот школы.

Эти два пункта смахивали на древние суеверия. Если нарушишь N1 и шагнешь не левой ногой, то в течение месяца поранишься. Если нарушишь N2 и упадешь на холме, то завалишь экзамены в старшую школу. Так всех предупреждали.

Однако "номер три" нарушил традицию и оказался неприятно реалистичным.

— Ты обязан подчиняться любому решению класса, — произнесла Рейко-сан все с тем же серьезным выражением лица. — В школе К**, куда ты ходил в Токио, довольно либеральные порядки, хоть это и частная школа-эскалатор, верно? Там ценятся стремления каждого отдельного ученика. В захолустных муниципальных школах, таких как Северный Ёми, все наоборот. Важен не сам человек, а то, как он взаимодействует с коллективом. Поэтому...

Поэтому, фактически, даже если что-то кажется мне неправильным, я должен стиснуть зубы и делать, как все? Ну, это не так уж трудно. Иногда я и в старой школе так поступал, в той или иной мере...

Я чуть опустил голову и поднес чашку с кофе к губам. Рейко-сан продолжила говорить, по-прежнему с серьезным лицом. Четвертый основной принцип Северного Ёми...

— Коити-тян!

Жизнерадостный голос бабушки прервал мои тихие размышления.

Я сидел на крыльце, обняв колени, по-прежнему в пижаме. Просто сидеть, подставляя себя спокойному утреннему воздуху и ласковому солнечному свету, было так приятно, что я чуть не пустил корни.

— Коити-тян, пора завтракать!

Судя по голосу, она стояла у лестницы внизу и звала, обращаясь на второй этаж.

Пора завтракать... что, уже? Я глянул на настенные часы. Было почти семь... стоп, сколько? Я что, целый час тут торчал, уставившись в пространство? Да что со мной?

— Пора кушать, Коити.

Это произнес уже не бабушкин голос, а скрипучий голос деда. И где-то совсем рядом.

Я вздрогнул и обернулся.

Голос доносился из комнаты на восемь татами, отделенной от крыльца раздвижной дверью. Я совершенно не заметил, как дедушка туда вошел. Когда я осторожно открыл дверь, он сидел перед установленным там буддистским алтарем, одетый в тонкую коричневую кофту поверх пижамы.

— О. Доброе утро, дедушка.

— Да, да. Доброе утро, — медленно ответил он. — Сегодня ты тоже идешь в больницу, Коити?

— Меня выписали уже, дедушка. Сегодня я в школу иду. В школу.

— Оо, в школу. Конечно же.

Дедушка был очень низенький и щуплый; когда он сидел на полу, сгорбившись, то смахивал на морщинистую обезьянку, украшающую алтарь. Ему совершенно точно было за семьдесят. В последние два-три года он сильно сдал и практически во всем начал проявлять признаки старческого слабоумия.

— Коити, ты ведь в средней школе, да?

— Да, в третьем классе. На следующий год пойду уже в старшую.

— Хоо. Интересно, как у Ёске-куна дела идут.

— Он сейчас в Индии. Он звонил недавно, у него все, как обычно.

— Самое главное — это здоровье. Если бы только бедная Рицко не...

Неожиданно упомянув маму, он поднес руки к глазам и утер слезы. Неужели он так ярко помнит смерть своей дочери, случившуюся пятнадцать лет назад? Такое, возможно, со стариками часто бывает; я же понятия не имел, что тут можно поделать, — мне-то мамино лицо было знакомо только по фотографиям.

— А, вот ты где.

Наконец бабушка спасла меня.

— Коити-тян, пора завтракать. Почему бы тебе не пойти переодеться и не собрать вещи?

— А, ага. ...А где Рейко-сан?

— Она уже ушла.

— Понятно. Рано она.

— Она очень прилежная девочка.

Я встал и закрыл стеклянную дверь, ведущую на крыльцо.

— Коити-тян, сегодня я тебя отвезу, — сказала бабушка.

— Эм. Не, ну это уже...

Я успел посмотреть, как добираться до школы. Она была неблизко — пешком идти почти час, — но если я поеду на автобусе, то управлюсь за 20-30 минут.

— Сегодня у тебя первый день, и потом, ты еще поправляешься. ...Правильно, дед?

— А? Аа, да, конечно.

— Но...

— Не нужно стесняться. Ну, давай, быстренько приготовься. И позавтракать не забудь.

— ...Хорошо.

Я ушел с крыльца, прихватив отложенный в сторону телефон. Майна, уже довольно давно сидевшая тихо, вдруг пронзительным голосом крикнула:

— Почему? Рей-тян. Почему?

3

Руководителем класса 3-3 был Кубодера-сэнсэй — мужчина средних лет, учитель японского. Его можно было бы счесть мягким (потому что он казался мягким), а можно — ненадежным (потому что ненадежным он тоже казался).

Когда я зашел в учительскую, чтобы представиться, Кубодера-сэнсэй оторвал глаза от лежащих перед ним бумаг и глянул на меня.

— Ты отлично учился в предыдущей школе, Сакакибара-кун. Получать такие оценки в средней школе К** не так-то просто.

Конечно, это была наша первая встреча, но с чего бы это ему так благосклонно говорить со школьником? Вдобавок он за все это время ни разу не посмотрел мне прямо в глаза. Я почувствовал себя малость не в своей тарелке, но постарался не уступить ему в вежливости.

— Большое спасибо, — ответил я. — Я польщен.

— Ты уже полностью поправился?

— Да, спасибо.

— Уверен, там, где ты учился раньше, все было немного по-другому, но, надеюсь, ты подружишься с ребятами. Здесь, конечно, простая муниципальная школа, но у нас нет проблем с насилием и плохим поведением, как часто представляют себе люди. Так что на этот счет можешь не беспокоиться. Если будут какие-либо проблемы, дай мне знать. Не стесняйся. Можешь обращаться ко мне или, разумеется, к моему помощнику, — взгляд Кубодеры-сэнсэя обратился на молодую женщину, которая все это время стояла рядом с ним и следила за нашим разговором, — Миками-сэнсэй.

— Хорошо, — кивнул я, чувствуя, что волнуюсь. Для школы отец купил мне новенькую форму (срок службы: один год), но она еще не обмялась и потому, естественно, жала. — Очень рад познакомиться.

Мой голос выдавал, что я нервничаю, но все же я вежливо поклонился Миками-сэнсэй, учительнице рисования. Миками-сэнсэй тепло улыбнулась.

— Взаимно.

— А, ага.

На этом разговор прервался, и повисло молчание

Учителя время от времени обменивались взглядами, будто пытаясь прочесть что-то друг у друга на лицах, потом одновременно открыли рот, точно хотели сказать что-то — ну, так показалось. Но именно в этот момент прозвенел предварительный звонок, и они закрыли рты, словно возможность была упущена. Ну, так тоже показалось.

— Итак, пойдем? — Кубодера-сэнсэй взял классный журнал и встал. — Утренний классный час начинается в восемь тридцать. Надо познакомить тебя с одноклассниками.

4

Отведя меня к двери класса 3-3, учителя снова переглянулись и открыли рты, чтобы сказать что-то (ну, так показалось); однако на этот раз прозвенел основной звонок. Нарочито кашлянув, Кубодера-сэнсэй открыл дверь.

Гул голосов в классе звучал, как радиопомехи. Шаги, шаги, отодвигаемые и придвигаемые стулья, открываемые и закрываемые сумки...

Кубодера-сэнсэй вошел первым, потом взглядом пригласил меня, и я шагнул в класс. Миками-сэнсэй зашла последней и встала рядом со мной.

— Доброе утро, класс.

Кубодера-сэнсэй раскрыл журнал, положил на кафедру и медленно прошелся по классу взглядом, проверяя, кто на месте, кого нет.

— Вижу, Акадзава-сан и Такабаяси-кун сегодня отсутствуют.

Похоже, здесь не практиковалась церемония "встать-поклон-сесть". Еще одно отличие между частной и муниципальной школами? Или просто местный обычай?

— Все пришли в себя после Золотой недели? Сегодня начнем с того, что познакомимся с новеньким.

Гул постепенно утих, в классе установилась тишина. Кубодера-сэнсэй, стоя за кафедрой, показал на меня. "Давай", — тихо сказала Миками-сэнсэй.

Ощущать на себе взгляды всего класса было почти болезненно. Я быстро окинул кабинет взглядом; ребят было человек тридцать... но какие-то еще выводы делать было некогда — я двинулся к возвышению. От напряжения стягивало грудь. И трудно было дышать. Я готовился к чему-то такому, но подобные ситуации очень вредны для нервной системы подростка, всего лишь на прошлой недели избавившегося от легочной болезни.

— Ээ... рад познакомиться.

Потом я представился своим новым одноклассникам в черных пиджаках со стоячими воротниками и темно-синих блейзерах. Кубодера-сэнсэй выписал мое имя на доске.

Коити Сакакибара.

Мое сердце охватило чувство настороженности. Я сам сознавал, что меня трясет совершенно позорно, но изо всех сил пытался понять настроение класса. ...Пока что никаких тревожных сигналов я не ощущал.

— Я переехал в Йомияму из Токио в прошлом месяце. Отец занят по работе, поэтому я какое-то время буду жить здесь с бабушкой и дедушкой...

Рассказывая о себе, я мысленно гладил себя по груди, чтобы расслабиться.

— Я должен был начать заниматься с двадцатого апреля, но вроде как заболел, и меня положили в больницу... Но сегодня я наконец смог прийти. Это... рад встрече с вами.

Может, мне сейчас полагается рассказать про свои хобби, или про сильные стороны, или про любимого актера, или еще что-нибудь подобное. Нет, я точно должен поблагодарить всех за цветы, которые мне принесли в больницу. Однако пока я это все обдумывал -

— Так, ладно. Ребята... — Кубодера-сэнсэй заговорил почти сразу, как только я замолчал. — Я хочу, чтобы с сегодняшнего дня вы хорошо ладили с Сакакибарой-куном как с новым членом класса три-три. Уверен, многое для него будет непривычно, и я хочу, чтобы вы помогли ему освоиться. Мы все должны помогать друг другу, и тогда ваш последний год в средней школе пройдет хорошо. Каждый из нас сделает то, что должен. И тогда в марте будущего года каждый ученик этого класса закончит учебный год в добром здравии...

Речь Кубодеры-сэнсэя звучала так, как будто в ее конце предполагалось хоровое "аминь". От нее у меня почему-то мурашки побежали по спине. Все остальные в кабинете слушали очень внимательно.

Вдруг я увидел за первой партой знакомое лицо. Это был один из старост, пришедших ко мне в больницу, Томохико Кадзами.

Когда наши взгляды встретились, Кадзами улыбнулся мне немного неловко. Мне вспомнилась влага на его ладони, когда мы обменялись рукопожатием в палате, и я машинально сунул правую руку в карман.

А где вторая, Юкари Сакураги? Но как только этот вопрос всплыл у меня в голове, Кубодера-сэнсэй произнес:

— Так, Сакакибара-кун, твое место будет вон там, — и указал на одну из парт.

Это была третья с конца парта в левом со стороны кафедры (ближнем к коридору) ряду. Она была свободна.

— Хорошо, — я коротко поклонился и направился на свое место. Поставил сумку рядом с партой и, сев, снова оглядел класс, на этот раз с новой точки.

Лишь тогда я наконец увидел. Увидел ученицу, сидящую за самой последней партой правого со стороны кафедры (ближнего к окнам, выходящим на школьный двор) ряда.

Когда я смотрел спереди, солнечный свет из окон создавал именно в том месте странную засветку. Потому-то я ее и не увидел тогда, подумалось мне. Правда, от перемещения засветка особо не поменялась, но все-таки я разглядел, что там стоит парта и за ней кто-то сидит.

Несмотря на ассоциации, обычно возникающие при словах "яркий свет", мне он показался каким-то угрожающим, хотя я сам не очень понимал, почему. Он поглотил половину фигуры девушки, так что она казалась мне лишь тенью с размытыми краями. Тьма, кроющаяся в сердце света... такая мысль у меня тоже мелькнула.

Находясь чуть ли не в трансе от предчувствия, надежды и вспышки легкой боли одновременно, я несколько раз моргнул.

С каждым разом контуры тени становились все отчетливее. Свет тоже потихоньку становился не таким ярким, и наконец я смог рассмотреть фигуру совершенно отчетливо.

Это была она.

Девушка с повязкой на глазу, которую я встретил в больничном лифте. Девушка, которая ушла по сумрачному коридору второго подвального этажа совершенно беззвучными шагами...

— ...Мей... — прошептал я настолько тихо, что меня никто не услышал. — Мей... Мисаки.

5

После короткого, всего на десять минут, классного часа Миками-сэнсэй покинула класс, а Кубодера-сэнсэй остался за кафедрой, потому что первым уроком был как раз его предмет.

У меня заранее сложилось впечатление, что уроки японского с Кубодерой-сэнсэем будут скучными, и так оно и вышло. Он по-прежнему говорил вежливым тоном, и его объяснения легко было понимать, но как-то это все было беззубо, что ли, монотонно... в общем, тоска.

Но, разумеется, я не мог в открытую показывать, что мне скучно. Это произвело бы ужасное впечатление. И на учителя, и, возможно, на учеников.

Сражаясь с крепко вцепившейся в меня сонливостью, я воткнулся взглядом в новенький учебник.

Неинтересный фрагмент рассказа литературного гения XIX века. Пока мои глаза бежали по тексту, голова была наполовину занята романом Стивена Кинга, который я начал читать; я пытался предугадать, как будут развиваться события, хотя, конечно, это было дело безнадежное. Блин, что же случится с Полом Шелдоном, популярным писателем, захваченным своей свихнувшейся фанаткой?

Урок Кубодеры-сэнсэя так и тянулся. Однако класс держался очень тихо — это совершенно не вязалось с образом "муниципальной средней школы", создавшимся у меня в голове. Может, это безосновательное предубеждение, но — как бы это выразить словами? Я ожидал, что атмосфера будет поживее.

При этом непохоже было, чтобы все всерьез сосредоточились на учебе. Никто не шептался, да, но, оглядевшись, я увидел, что несколько человек рассеянно смотрят в пространство, а некоторые клюют носом — возможно, засыпают. Были и те, кто втихаря читали журнальчики или рисовали что-то. Кубодера-сэнсэй не походил на человека, который будет отчитывать за малейшую провинность... но все-таки.

Интересно, что же это.

Класс наполняла тишина, более глубокая, что ли, чем необходимо... Нет, не тишина. Неловкость формальной ситуации, быть может? Да, это, и еще странное напряжение... вот такое примерно ощущение.

В чем же дело?

Неужели?

Неужели причиной является чужеродное тело, объявившееся в классе сегодня (иными словами, некий ученик, переведшийся из Токио)? И это напряжение в классе... Не, такие мысли — просто чересчур сильная зацикленность на самом себе.

...А что она?

Мей Мисаки.

Меня внезапно уколола эта мысль, и я кинул взгляд на ту парту.

Там она сидела, подперев голову рукой и лениво глядя в окно. Я тут же отвел глаза, поэтому чего-то большего понять не смог. Поскольку я смотрел против солнца, то увидел вместо человеческой фигуры лишь расплывчатую тень.

6

Следующие уроки производили более-менее такое же впечатление. Были мелкие различия — другой предмет, другой учитель, — но, как бы сказать... за всем этим проглядывало что-то общее.

Странная тишина, наполняющая класс, формальная неловкость, напряжение... Да, что-то такое.

Я не мог сказать ничего определенного, не мог ткнуть пальцем в конкретного человека, ведущего себя конкретным образом. Но ощущение такое точно было.

Словно кто-то (а может, все?) поглощен какими-то мыслями, например. Может, даже не осознавая этого? В этого человека (этих людей?), возможно, беспокойство въелось настолько глубоко, что они даже не замечают его... Нет, нет. Гораздо вероятнее, что все это я напридумывал, все это мне кажется. В смысле — я, наверно, скоро привыкну и тоже перестану что-либо замечать.

На переменах несколько одноклассников перекинулось со мной словами. Всякий раз, когда меня окликали — "Сакакибара!", "Сакакибара-кун!" — я внутренне дергался и готовился к худшему, но все же мне удавалось реагировать спокойно, дружелюбно и безобидно. По крайней мере мне так казалось.

— Ты как, уже поправился от той фигни, из-за которой угодил в больницу?

Ага. На все сто.

— Где лучше, в Токио или тут?

Не знаю. Не такая уж большая разница, честно.

— В Токио наверняка клево. Не то что в дыре вроде Йомиямы, да?

Токио — это Токио. Там есть много чего не очень-то клевого. Везде полно народу, на улицах всегда толпы. Он никогда не успокаивается...

— Наверно, чтобы так думать, надо реально там жить.

Мне уже почти кажется, что здесь лучше, потому что настолько тише и спокойнее. И такая природа.

Когда я им сказал, что в Йомияме лучше, чем в Токио, половина меня действительно считала так, а вторая половина пыталась убедить себя в этом.

— Так твой батя — профессор в универе? И сейчас занимается наукой где-то за границей?

А ты откуда знаешь?

— Нам Кубодера-сэнсэй рассказал. Так что все знают.

О. А о школе, куда я раньше ходил, он тоже рассказал?

— Мы все всё знаем. Это Миками-сэнсэй придумала послать тебе цветы, когда ты лежал в больнице.

Правда?

— Блин, какая жалость, что не Миками-сэнсэй наша классная. Она красивая, и шикарно одевается, и... эй, ты что, не согласен?

Эмммм, да я не знаю...

— Слушай, Сакакибара-кун...

Знаешь, отец уехал в Индию на целый год. Этой весной.

— В Индию? Наверняка там еще жарче, чем здесь.

Ага, он говорил, там страшно жарко.

Посреди этих разговоров меня время от времени охватывало странное волнение, и я начинал искать взглядом Мей Мисаки. Судя по всему, она каждый раз вставала из-за своей парты сразу, как только урок кончался. Но я ее не только там, но и вообще в классе не видел. Она что, на каждой перемене выходит куда-то?

— Тебя что-то беспокоит? У тебя глаза бегают.

Не... ничего.

— От конспектов, которые я тебе в больницу принес, был прок?

А, ага. Спасибо огромное.

— Хочешь, на большой перемене покажу тебе, где тут что? У тебя будет уйма проблем, если ты таких вещей знать не будешь.

Это мне предложил парень по фамилии Тэсигавара. По здешним правилам во время занятий ученики должны носить именные бейджики, так что мне хватало взгляда, чтобы понять, кого как зовут; представляться не было необходимости. Тэсигавара подошел ко мне вместе с Томохико Кадзами — похоже, они дружили.

— Хорошо, спасибо большое, — ответил я и кинул небрежный взгляд на парту Мей Мисаки. Следующий урок должен был вот-вот начаться скоро, но ее все еще не было. И...

Лишь тут я заметил нечто странное.

Ее парта, задняя в ряду у окон, была совершенно не такой, как все остальные парты в классе. Она была невероятно старой.

7

На большой перемене я задавил голод стремительной атакой.

Народ повсюду кучковался — мальчишки между собой, девчонки между собой — все сдвигали парты и обедали вместе; однако я не смог заставить себя присоединиться к какой-нибудь из компаний и умял сготовленное бабушкой бэнто, будто участвовал в конкурсе по скоростному поеданию пищи.

Когда нашлось время подумать, до меня дошло вдруг, что я впервые в жизни ем в школе домашнее бэнто. В старой школе я ел покупные обеды, и даже когда были какие-то мероприятия вроде школьных экскурсий или дней физкультуры, само собой подразумевалось, что обед будет куплен в магазине. Так было и в начальной школе. Ни разу отцу не пришла в голову гениальная идея, что было бы очень мило с его стороны самому приготовить что-нибудь для растущего без матери сына.

И потому бэнто, приготовленное руками бабушки, меня действительно тронуло.

Спасибо огромное, ба. Было очень вкусно. Как всегда, я мысленно склонялся перед пустой коробочкой, изливая всю свою благодарность.

Стоп, погодите-ка.

Я оглядел класс.

Где Мей Мисаки?

Как она проводит большую перемену?

— Сакакибара! — вдруг раздался голос у меня за спиной.

И одновременно кто-то хлопнул меня по плечу. Я напрягся сильнее, чем за весь сегодняшний день раньше. Без какой-то особой причины я убедил себя: "Что, все-таки начинается?" — и обернулся, готовый к этому, но...

Там стоял Тэсигавара. И Кадзами рядом с ним. И в их лицах не было враждебности. Я, конечно, тормоз, что так поздно это понял; невольно меня охватило раздражение по поводу собственной нервозности.

— Как обещали, — сказал Тэсигавара. — Экскурсия по школе.

— А... точно.

По правде сказать, я считал, довольно цинично, что им вовсе не обязательно утруждать себя экскурсиями. Просто когда мне понадобится куда-то пройти, я спрошу, где это находится, только и всего. Но не мог же я отмахнуться от любезности своих новых одноклассников. В общем, нечего тут изображать страдальца...

Мы втроем вышли из кабинета класса 3-3.

8

Тэсигавара и Кадзами были, на взгляд, странной парой.

Кадзами — весь такой серьезный, типичный староста; Тэсигавара, напротив — рубаха-парень, несмотря на аристократическую фамилию. Волосы его были выкрашены в коричневый цвет, пара верхних пуговиц на пиджаке расстегнута. Но, несмотря на такую внешность, он совершенно не производил впечатления хулигана.

Когда я спросил, они рассказали, что учились вместе с третьего класса начальной школы. И их семьи тоже жили рядом.

— Когда мы были мелкими, мы все время шлялись и прикалывались вместе. А потом этот вот тип стал весь из себя правильный, перестал вытворять всякое такое...

Тэсигавара язвил над Кадзами с широкой ухмылкой, а тот особо не протестовал. Тэсигавара даже говорил что-то про "рад бы избавиться, да не выходит", но, эй! ты думаешь, глядя на вас, в это можно поверить? В общем, так продолжалось и продолжалось, и в конце концов я тоже стал получать кайф от их разговора.

Мне всегда плохо удавалось ладить с людьми вроде Тэсигавары, которые с первой встречи ведут себя так, будто сто лет тебя знают. Впрочем, это не значит, что меня тянет к "всем из себя правильным" вроде Кадзами. Но — в общем, я решил не выдавать свои чувства, насколько смогу.

Через год, когда отец вернется в Японию, я снова перееду в Токио. До тех пор хотелось бы по возможности поддерживать со всеми в этой школе нормальные отношения. Это мой первый приоритет здесь, в Йомияме.

— Кстати, Сакакибара! А ты веришь в привидения, проклятья, всякое такое?

Вопрос прилетел совершенно внезапно; я смог лишь склонить голову набок и ответить "хааа?".

— Ну, в смысле, эти...

— Привидения? Проклятья?

— Вообще, что собой представляют так называемые паранормальные явления? — вмешался Кадзами. — Я сейчас не имею в виду только привидения. Всякие НЛО, сверхспособности, предсказания Нострадамуса... Как ты считаешь, существуют ли в реальности такие загадочные штуки, которые современная наука не может объяснить?

— Нну, если так задавать вопрос... — я взглянул на Кадзами; тот смотрел настолько серьезно, что мне аж неуютно стало. — Думаю, в целом, я такие вещи не воспринимаю всерьез.

— Совсем? Ничего и никогда?

— Дай подумать... В общем, по крайней мере вещи на уровне "Семи тайн" — совсем.

Я понятия не имел, почему наш разговор свернул в эту сторону, но у меня возникло ощущение, что они собираются мне рассказать эти истории. Я подумал, что могу и сыграть на опережение.

— Я уже слышал байку про бойню кроликов и морских свинок.

— А про "руку в лотосовом пруду"?

Это уже спросил Тэсигавара.

— Ха, у вас тут тоже есть такая история?

— Дак это вон тот пруд, — ткнул пальцем Тэсигавара. Я увидел в сторонке маленький квадратный пруд с забетонированными бортиками.

Выйдя из трехэтажного панельного здания, где был наш класс, мы шли теперь по школьному двору.

По ту сторону двора виднелось еще одно здание похожего размера — "корпус В".

Тот корпус, из которого мы вышли, назывался "С". Оба корпуса крытыми проходами соединялись с "корпусом А" — главным зданием, где располагались, например, учительская и кабинет директора. Дальше было еще одно здание — "корпус для спецдисциплин"; еще его называли "корпус S". Как и намекало название, там были специально оборудованные кабинеты — домоводства, музыки и тому подобные.

Пруд, на который показывал Тэсигавара, находился чуть в стороне от двора. Мы прошли по дорожке до входа в корпус А, потом стали удаляться от него.

— Говорят, из этого пруда выползает человеческая рука, вся в листьях лотоса. Иногда еще и в крови.

Тэсигавара рассказывал историю устрашающим голосом, но все, о чем я мог думать, — "что за маразм". Вдобавок, он сказал, что это лотосовый пруд, но, когда мы подошли поближе, я увидел, что там росли кувшинки, а вовсе не лотосы.

— Ладно, оставим "Семь тайн" на другой раз, — предложил Кадзами. — Скажи, Сакакибара-кун. Есть ведь столько различных паранормальных явлений. Неужели ты категорически не признаешь их все?

— В общем, да, — пробормотал я, искоса глядя на поверхность воды с круглыми листьями кувшинок. — Слово "НЛО" означает "неопознанный летающий объект", и в этом смысле они существуют. Действительно ли это летающие тарелки, которыми управляют пришельцы, — другой вопрос. А насчет сверхспосбоностей — те типы, которые мелькают на экране и в журналах, — просто жулики, сто процентов. Тебе не кажется, что, когда ты их видишь, это только мешает поверить?

Кадзами и Тэсигавара переглянулись; лица у обоих были озадаченными.

— Предсказание Нострадамуса насчет Черного принца и что он там натворит должно исполниться в будущем году. Достаточно подождать еще год и пару месяцев, и мы узнаем, настоящий он или нет, даже если мы этого не хотим... Ну так что? Как вы думаете, он был прав?

Когда я задал этот вопрос, Кадзами вскинул голову и туманно ответил:

— Кто знает?..

Тэсигавара же произнес:

— Я вообще-то ему верю, — и натянуто ухмыльнулся уголком рта. — А раз летом девяносто девятого миру будет крышка, глупо париться по поводу экзаменов и прочей фигни. Делай, что нравится, пока можешь, — вот как надо жить.

Я не вполне понимал, насколько серьезно он это говорил, но после всей суматохи вокруг Аум Синрикё в конец света верит на удивление много народу среди моих сверстников. Я про это где-то читал.

Как-то глубоко никто про это не думает; люди просто используют предсказание конца света как повод отворачиваться от личных проблем, стоящих перед ними здесь и сейчас. Не помню, когда именно, но отец, как только услышал про теракт, сразу же дал это объяснение, и я с ним согласился.

— Вернемся к нашим барашкам... — снова заговорил Тэсигавара, когда мы прошли мимо кувшинкового пруда и направились к корпусу В с другой стороны. — Значит, ты совсем не веришь в привидения, проклятья и все такое, да?

— Ага.

— А вдруг что-нибудь случится такое, что ты поверишь?

— Нуу, если что-то вылезет прямо передо мной и ткнет мне в лицо доказательство, что оно привидение, — наверно, начну верить.

— Хех. Доказательство, значит?

— Доказательство, да? — это снова подключился Кадзами. Он прижал к переносице дужку очков в серебряной оправе и нахмурил брови.

Блин, ну что такое?

К чему они клонят? У меня начало появляться нехорошее предчувствие насчет этих двоих, и я невольно ускорил шаг.

— А это что? — я развернулся и снова посмотрел на них, показывая на здание, только что открывшееся взгляду из-за корпуса В. — Это тоже школьный корпус?

— Это нулевой корпус, так его все называют, — ответил Кадзами.

— Нулевой корпус?

— Потому что он очень старый. Раньше там учились третьи классы, это отменили лет десять назад. Отменили по многим причинам, ну... учеников стало меньше, соответственно, классов тоже стало меньше. Судя по всему, буквами корпуса стали обозначать позже, поэтому старый корпус все называют нулевым...

"Старый корпус" реально выглядел более старым, чем остальные, которые я сегодня видел.

Это было массивное двухэтажное здание из красного кирпича. Но стены выцвели, и, приглядевшись, я увидел то тут, то там трещины. Окна второго этажа, где раньше находились классы, были все захлопнуты. Некоторые из них закрывали доски — видимо, там, где стекла побились.

Судя по тому, какой оборот принял наш разговор совсем недавно, это было идеальное место для зарождения всяческих слухов о призраках, духах, паранормальных явлениях и "Семи тайнах".

— Значит, сейчас его вообще не используют? — поинтересовался я, осторожно шагая вперед.

— Для обычных уроков — нет, — ответил идущий рядом со мной Кадзами. — Второй этаж заброшен, туда никого не пускают. Но на первом этаже — дополнительная библиотека, кабинет рисования и комната кружка культуры.

— У вас есть дополнительная библиотека?

— Ей почти никто не пользуется. Все, как правило, идут в главную библиотеку, которая в корпусе А. Я в дополнительной всего один раз был.

— И какие там книги?

— Документы по местной истории и редкие книги, которые дарят бывшие выпускники. По-моему, таких там очень много. Это вообще скорее не библиотека, а книгохранилище.

— Фмм.

Мне стало интересно. Не отказался бы как-нибудь туда заглянуть.

Потом меня внезапно посетила еще одна мысль.

— Здесь есть кружок рисования, да?

Кадзами ответил после заметной паузы:

— Да. Сейчас.

— "Сейчас"... в смысле?

— В прошлом году он не работал. Только в этом апреле открылся, — ответил Тэсигавара. — Кстати, его курирует красотка Миками-сэнсэй. Эх, были бы у меня хоть какие-нибудь способности к рисованию — клянусь, обязательно бы напросился к ней в кружок. ...Сакакибара, а ты не хочешь вступить?

Я остановился и, развернувшись, посмотрел на крашеную шевелюру, потом наигранно пожал плечами. Тэсигавара явно не расстроился, его глаза улыбались.

Я снова пошел, и Тэсигавара опять окликнул меня, будто пытаясь остановить.

— Эй, Сакакибара... Мы тебе кое-что -

Его перебило вырвавшееся у меня удивленное "о!". Потому что у меня вдруг перехватило горло.

Между корпусами 0 и В, куда мы направлялись, были роскошные клумбы. На некоторых из них буйно цвели желтые розы. И вот между цветами, покачивающимися под тихим весенним ветерком, я увидел ее — Мей Мисаки.

Не тратя на размышления ни секунды, я направился прямо к ней.

— Э, эй, Сакакибара!

— Ты что делаешь, Сакакибара-кун?

В голосах Тэсигавары и Кадзами слышалась нескрываемая тревога, но я не стал обращать внимания. Зашагал еще быстрее, уже почти что побежал.

Мей Мисаки в одиночестве сидела на лавочке позади большой клумбы, в тени дерева. Никого другого поблизости не было.

— П-привет, — обратился я к ней.

Она смотрела в пространство, будто раздумывая о чем-то, но на мой голос среагировала. Ее глаза — правда, левый скрывала белая повязка — взглянули на меня и остановились.

— Привет, — я небрежно махнул рукой, стараясь выглядеть непринужденно. — Тебя зовут... Мисаки-сан, да?

Я подошел к лавке, где она сидела. Мое сердце билось чаще, чем утром, когда я говорил о себе перед всем классом. И мне показалось, что дышать тоже сейчас было труднее.

— Мы же в одном классе, да? Три-три. Я, это, только сегодня перевелся...

— ...Почему?

Ее губы двинулись совсем чуть-чуть. Тот же голос, который я слышал в лифте в больнице, те же спокойные, отстраненные интонации.

— Почему? — повторила она. — Ничего, что ты? Ну, это.

— Ээ...

Я не понял ее вопросов. "Почему?", "Ничего, что ты?". Я был абсолютно без понятия, что она имела в виду, и мог лишь стоять столбом.

— Этооо, ну, в смысле...

Я пытался связать вместе хоть какие-то слова, чтобы продолжить разговор, но она отвернулась и молча встала с лавки. Лишь тогда я смог разглядеть именной бейджик, прицепленный к блейзеру.

Светло-сиреневого цвета — это означает, что она в третьем классе. Бумага выглядела грязной и потрепанной, но это, может, мне только казалось; имя, во всяком случае, было выписано четко. "Мисаки", как "видеть мыс"... Мей "Мисаки".

Я, как рыба, несколько раз молча открыл и закрыл рот, пытаясь сказать: "Мы недавно встречались в больнице", — но слова не выходили. Я все еще пытался, когда она коротко произнесла:

— Будь осторожен.

И повернулась ко мне спиной.

— П-погоди, — поспешно обратился я к ней, но она не оборачивалась.

— Будь... осторожен. Возможно, это уже началось.

После чего Мей Мисаки ушла, покинула тень дерева, где была лавка. А я стоял как вкопанный, в шоке.

И смотрел ей вслед.

Она шла к нулевому корпусу, потом скрылась в старом здании. Я огляделся, будто рывком возвратившись к реальности.

— Эй! Ты что делаешь, Сакакибара!

Этот возглас принадлежал Тэсигаваре.

— У нас сейчас физра. Раздевалка рядом со спортзалом. Нам лучше поторопиться, если хотим успеть.

Я обернулся; лицо Тэсигавары перекосило, словно он надел уродливую маску. Побледневший Кадзами рядом с ним безостановочно качал опущенной головой.

9

Физкультурой девчонки и мальчишки занимались отдельно.

Я сидел на лавке в тени дерева у северного края спортплощадки, по-прежнему в школьной форме. Доктор говорил, что физические нагрузки мне все еще противопоказаны. Поэтому, как я и сказал Тэсигаваре, мне торопиться было без особой надобности.

Я был единственным из парней, кто не занимался.

Все остальные в одинаковой белой спортивной форме наматывали круги по 400-метровой дорожке. Полуденное солнышко светило ласково, но по просторной площадке бежало всего человек десять или чуть больше. Пока я наблюдал за ними, меня вдруг охватило какое-то холодноватое ощущение.

Мне нравилось бегать — и на короткие дистанции, и на длинные. Заниматься на тренажерах и плавать тоже нравилось. Не любил я футбол, баскетбол... в общем, игровые виды спорта — совсем не мой конек.

"Хорошо бы сейчас пробежаться", — подумал я. Сделал несколько глубоких вдохов — и не почувствовал ничего такого неприятного в груди. От этого мне еще больше захотелось вскочить и присоединиться к остальным.

И в то же время что-то во мне вопило от ужаса. Как будто, стоит мне начать бегать и прыгать, и тут же в моих легких снова образуется дырка.

"Третьего приступа у тебя не будет". Так сказал отец, однако эти слова звучали не настолько убедительно, чтобы принимать их всерьез. Если я по глупости перетружусь, меня снова ждет весь тот кошмар, а этим я уже сыт по горло. Так что сейчас мне надо какое-то время просто расслабляться. Без вариантов.

Девчонки прыгали в длину в песочнице, которая была в западной части спортплощадки.

Я подумал, что смогу разглядеть там ее — Мей Мисаки. Прищурился, вгляделся — но они были слишком далеко, я никого не разобрал.

Если учесть, что у нее повязка на левом глазу, — может, она тоже сидит где-нибудь в сторонке. Тогда она, возможно, на одной из лавок неподалеку...

Я заметил кое-кого, кто вполне мог бы оказаться ей.

Одинокая фигурка в школьной форме стояла под деревом неподалеку от песочницы; это она?

Из-за большого расстояния я не мог понять, это Мей или нет.

И нельзя же весь урок пялиться на девчонок. Вздохнув, я сцепил пальцы за затылком и откинулся на спинку лавки. Зажмурился и тут же, словно наяву, услышал пронзительный голос майны Рей-тян: "Почему?"

Минут через пять-шесть.

— Ээ, Сакакибара-кун.

Кто-то обратился ко мне.

Я удивился и вяло открыл глаза. В метре от меня стояла девушка в темно-синем блейзере.

Но это была не Мей Мисаки.

Вместо повязки у нее были очки в серебряной оправе. Волосы не коротко стриженные, а спадающие на плечи. Юкари Сакураги, староста класса.

— Ты освобожден от физкультуры, да?

Стараясь ничем не выдать легкого разочарования, охватившего меня, я ответил:

— Ага. Всего неделя как из больницы, ну и так далее. Врач сказал пока что не заниматься физрой и посмотреть, как я себя буду чувствовать. А ты тоже освобождена? Болеешь?

— Я вчера упала и подвернула ногу.

Юкари Сакураги опустила взгляд. Лишь после этого я заметил повязку на правой ноге, закрывающую колено и голень.

— Эээ... ты случайно не на холме за задними воротами упала? — полушутя спросил я. Сакураги улыбнулась, будто сбрасывая напряжение.

— Мне повезло, я упала в другом месте. Ты, значит, уже знаешь про этот сглаз, да?

— Ну да.

— Тогда... — начала было она, но я ее перебил:

— Хотел сказать тебе спасибо, что пришла тогда в больницу.

— О... да нет, ничего особенного.

— Не хочешь сесть?

Я встал, освобождая лавку для травмированной девушки. После чего сменил тему.

— Не скажешь, почему физрой не занимаются два класса сразу?

Эта мысль меня уже какое-то время занимала.

— Я думаю, это нормально, что если занимаются отдельно мальчишки и девчонки, как сейчас, то можно объединить два класса? Особенно в муниципальной школе? Ведь учителей же все равно двое, один для парней, второй для девчонок, и если класс один, то у каждого вдвое меньше учеников...

Во всяком случае, с таким количеством народу мы не сможем играть в футбол. Не то чтобы я особо тосковал по недоступной возможности.

— В других классах не так, — ответила Сакураги. — Классы один и два занимаются вместе, классы четыре и пять тоже. Только класс три занимается сам по себе.

— А почему именно три?

Я вполне понял ситуацию, раз уж третьих классов нечетное количество, но почему лишним оказался именно класс 3? Обычно ведь в такой ситуации выпадает класс 5?

— Ты на большой перемене был с Кадзами-куном и Тэсигаварой-куном? — на этот раз сменила тему уже она.

— Ну да. А что?

По-прежнему сидя на лавке, она подняла голову и посмотрела мне в глаза.

— А они... тебе что-нибудь рассказали?

— Те двое?

— Да, они.

— Они провели меня по-быстрому по школе. Ну, вроде — смотри, это корпус А, за ним корпус S, там проходят спецзанятия — в таком ключе. И рассказали страшилку про пруд с лотосами.

— И все?

— Под конец мы подошли к нулевому корпусу, и они еще немного рассказали, что в этом старом здании.

— И это все?

— Вроде все, по-моему.

— ...Ох, — тихо выдохнула Юкари Сакураги и повесила голову, потом продолжила еще тише: — ...Надо сделать как следует, иначе Акадзава-сан рассердится...

Я разбирал лишь кусочки фраз, которые она шептала себе под нос. Акадзава-сан? Одного из учеников, которые сегодня не пришли в школу, точно звали Акадзава.

Сакураги медленно встала с задумчивым выражением лица. Я четко видел, как она подстраивает свои движения, чтобы поменьше беспокоить травмированную правую ногу.

— Да, Сакураги-сан, — я решил просто попробовать. — Эээ, слушай, а где Мисаки-сан?

— ...Э...

Она склонила голову набок.

— Мей Мисаки, девочка такая в нашем классе. Ну, знаешь, с повязкой на левом глазу. Она тоже освобождена?

Сакураги так и продолжала экать, склонив голову набок. Вид у нее был абсолютно переполошенный. Почему? Откуда такая странная реакция?

— Я наткнулся на нее возле нулевого корпуса на большой перемене.

Как раз в этот момент где-то вдалеке раздалось низкое, раскатистое "грррррр". Это что, самолет взлетает? Нет, по звуку непохоже. Может, гром?

Я задрал голову и посмотрел на небо.

Отсюда, из-под дерева, оно выглядело точно таким же, как раньше, — чистое майское небо. Таким оно казалось поначалу; но оглядевшись по сторонам, я обнаружил ближе к северу зловещие тучки. Значит, то, что мы слышали, — это правда был гром?

Как только я так подумал, издалека снова донеслось то же самое "гррррррррр".

Значит, он и есть. Весенний гром.

Может, вечером будет дождь.

На такой прогноз меня сподвиг северный край неба.

— О?

Я обнаружил что-то там, где совершенно не ожидал, и у меня сам собой сорвался вопрос:

— Кто это... вон там?

Корпус С — трехэтажное здание к северу от спортплощадки. Там, на крыше -

Кто-то стоял вплотную к ограждению. ...Это не?..

Это она. Мей Мисаки.

Осознание пришло мгновенно. Хотя с такого расстояния я никак не мог разглядеть ни ее лица, ни даже одежды.

В следующую секунду я, оставив Юкари Сакураги стоять все с тем же ошарашенным выражением лица, побежал к корпусу С.

10

Моя дыхалка кончилась, еще когда я бежал верх по лестнице. Я мысленно видел рентгеновский снимок своего съежившегося легкого; однако силуэт, который я заметил от спортплощадки, интересовал меня больше.

Дверь на крышу нашлась легко.

Это была стальная дверь, выкрашенная в кремовый цвет. К ней была прилеплена картонная табличка с красной надписью: "Выход без уважительной причины воспрещен".

Менее чем за секунду я принял решение проигнорировать столь туманный запрет. Дверь была не заперта. Я толкнул ее и вывалился наружу.

Чутье меня не подвело. Фигура действительно принадлежала Мей Мисаки.

На крыше школьного здания, мрачной железобетонной коробки. Одна посреди всего этого -

Она стояла, прислонясь к ограждению, на краю крыши, обращенном в сторону спортивной площадки. И смотрела в мою сторону, а значит, наверняка увидела меня сразу же. Но, не произнося ни слова, тут же повернулась ко мне спиной.

Пытаясь привести в порядок сбитое дыхание, я подошел к ней и встал неподалеку.

— Ээ, слушай — Мисаки-сан, — начал я слабым голосом. — Ты тоже освобождена от физры, да?

...Никакой реакции.

Я придвинулся на шаг, потом еще на один.

— А это нормально? В смысле, тут можно находиться?

Все еще стоя ко мне спиной, она ответила:

— Что такого? Вблизи смотреть ничуть не лучше.

— А учителя не будут на тебя орать?

— ...Вряд ли.

Последние слова она произнесла шепотом и наконец развернулась. Я увидел, что к груди она прижимает альбом размером с небольшую книжку.

— Ты ведь тоже здесь, — вернула она мне мое же замечание.

— Что такого? — скопировал я ее ответ. — Просто смотреть, как другие занимаются физрой, правда неинтересно. А ты рисуешь?

Она не ответила, лишь спрятала альбом за спину.

— Я уже сказал, когда наткнулся на тебя во время большой перемены, но... эмм, я только сегодня перевелся в класс три-три...

— Сакакибара-кун, да?

— А, ага. А ты Мисаки — Мей Мисаки-сан, да? — я кинул взгляд на бейджик у нее на груди. — А как пишется "Мей"?

— Как "вой".

— Вой?

— Или "звук". Как в слове "резонанс". И в слове "крик".

"Вой", значит. "Вой с видом на мыс".

— Ээ... а ты помнишь? Мы недавно встречались в больнице.

Наконец-то я сумел задать ей этот вопрос, но мое сердце по-прежнему никак не хотело биться ровно — оно колотилось, как у загнанной лошади. Его стук даже в ушах отдавался.

— В понедельник на той неделе. Я в больнице случайно вошел в тот же лифт, что и ты, а потом ты вышла на втором подвальном этаже. Ты сказала, как тебя зовут, когда я спросил. Не помнишь?

— На той неделе, в понедельник... — прошептала Мей Мисаки, и ее правый глаз, не закрытый повязкой, медленно закрылся сам. — Кажется... было такое?

— Я так и думал. Знаешь, у меня это с тех пор... из головы не выходило. И когда я увидел тебя сегодня в классе, я был просто в шоке.

— Вот как.

Короткий ответ; однако на ее тонких губах словно проступила тень улыбки.

— А зачем ты тогда спускалась на второй подвальный этаж? — продолжил я. — Ты сказала, тебе надо было что-то отнести? Но кому? Ты тогда несла белую куклу — ну, похоже было. Ты ее должна была отнести?

— Ненавижу такой допрос, — так же коротко ответила она и отвернулась.

— Ой, прости, — тут же извинился я. — Я вовсе не пытался заставить тебя отвечать. Просто...

— В тот день случилось кое-что печальное.

"Меня там ждут. Моя бедная вторая половинка".

Вроде она так сказала тогда в лифте?

"Бедная... вторая половинка".

Эти слова давили мне на мозг, но, конечно же, спросить ее об этом я сейчас не мог. А сама она чем-то еще делиться не спешила.

Вдали снова громыхнуло. Ветер, обдувающий крышу, казался чуток холоднее, чем раньше.

— Тебя... — вновь раздался голос Мей Мисаки, — зовут Коити Сакакибара. Правильно?

— Ага.

— Тебя это наверняка беспокоит.

— Э... эээ?

Стоп, погодите. Она что, собирается поднять ту историю?

— П-почему ты это...

Я поспешно попытался взять себя в руки. Мей смотрела молча, потом сказала:

— Ну, это же было в прошлом году как раз весной? Вся страна была в панике. И с тех пор еще и года не прошло.

— ...

— Сакакибара... Хорошо, что твое имя не "Сэйто".

После этих слов тень улыбки снова появилась у нее на губах.

Честно говоря, я был ошарашен.

Давно уже об этом никто не вспоминал — и в новой школе про ту историю пока никто не заговаривал. И вот надо же — услышать это не от кого-нибудь, а от Мей Мисаки.

— Что-то не так? — Мей с любопытством склонила голову набок. — Ты не хотел, чтобы я об этом говорила?

Я попытался сказать "да мне по барабану" и сделать вид, что мне действительно по барабану, но у меня не получилось. И прежде чем хотя бы начать думать, что делать дальше -

— У меня плохие воспоминания, — я принялся выкладывать все как есть. — В старой школе в том году, когда случились те убийства в Кобэ и все начали говорить про Сэйто Сакакибару, пришлось несладко еще одному четырнадцатилетнему...

— Издевались над тобой, да?

— Нет, ничего такого серьезного, что тянуло бы на "издевательство", не было. Но...

Да... ничего такого уж плохого. Не было какой-то явной злобы, злого умысла. Все просто думали, что это прикольно...

Они писали мою фамилию теми же кандзи, которыми писал он, или звали меня Сэйто. Вполне безобидные детские шутки. Однако...

Как правило, я просто отшучивался и смеялся со всеми, но иногда я это ненавидел сильнее, чем мог вытерпеть, сильнее, чем мог сам себе признаться. А потом -

Прошлой осенью, когда я продолжал терпеть этот ежедневный груз. Тогда и случился мой первый спонтанный пневмоторакс. Может, вся та фигня насчет Сакакибары как раз послужила одной из причин. Если вспомнить все, что было, это предположение не казалось таким уж натянутым.

И когда отец уехал из Японии на год, меня отослали к бабушке с дедушкой в Йомияму — как раз потому, что отец узнал, что происходило, и проявил редкую для него родительскую заботливость. Думаю, он решил, что лучше всего мне сменить среду обитания и нажать кнопку перезагрузки своих отношений в школе, становящихся все более напряженными.

...Рассказав в общих чертах, что произошло, я не дождался от Мей Мисаки ни сочувствия, ни смущения по поводу своих слов.

— Здесь тебе уже кто-нибудь об этом говорил? — спросила она.

— Ты первая, — ответил я с кривой улыбкой. Как ни странно, на душе у меня стало поспокойнее.

Сегодня с самого утра, когда кто-то называл меня по фамилии, я напрягался в ожидании как раз этого. Такая вот ерунда. Брр. Когда я это все оформил в виде слов и произнес, мне самому это показалось редкостным идиотизмом.

— Думаю, они все просто сдерживаются, — предположила Мей.

— ...Может быть.

— Но мне с трудом верится, что они беспокоятся о твоих чувствах.

— Что ты имеешь в виду?

— Потому что фамилия "Сакакибара" прочно ассоциируется со смертью. И не со всякой смертью — а с жестокой, бессмысленной смертью, которая вдобавок связана со школой.

— Ассоциируется со смертью...

— Да, — коротко кивнула Мей и прижала волосы руками, чтобы ветер их не трепал. — Это тревожит всех. И... может быть, они сами этого не замечают. Как будто рану не хотят лишний раз трогать.

— ...Что это значит?

О чем она вообще?

Я, конечно, понимаю, что слово "смерть" и все, что с ней связано, — очень зловещее и всегда пугает людей. Это очевидно. Но...

— Знаешь, в этой школе... — голос Мей звучал так же холодно и отстраненно, как и раньше, — класс три-три ближе к смерти, чем остальные. Ближе, чем любой другой класс в любой школе. Намного ближе.

— Ближе к смерти? Что это?..

Абсолютно не понимая, что она имела в виду, я прижал ладонь ко лбу. Правый глаз Мей, сосредоточенно глядящий на меня, превратился в щелочку.

— ...Ты ничего не знаешь, да, Сакакибара-кун?

Она снова развернулась лицом к спортплощадке. Прижалась грудью к бурому ограждению, слегка перегнулась через него, потом задрала голову. Стоя позади нее, я тоже посмотрел вверх, в небо. Облаков стало заметно больше.

Я вновь услышал далекие раскаты грома. Следом закаркали напуганные вороны, и я увидел несколько чернокрылых птиц, сорвавшихся с деревьев в школьном дворе.

— Ты ничего не знаешь, Сакакибара-кун, — повторила Мей Мисаки, по-прежнему глядя в небо. — Тебе никто не рассказал.

— ...Не рассказал что?

— Скоро узнаешь.

— ...

— И еще — тебе лучше не подходить ко мне.

Когда она это добавила, я стал понимать еще меньше.

— И разговаривать так вот со мной ты тоже не должен.

— Почему? Почему не должен?

— Я сказала уже, скоро узнаешь.

— Ну блин...

Не очень-то полезная информация. Я бы даже сказал, совсем бесполезная.

Пока я пытался найти что сказать, плохо понимая, как вообще реагировать, Мей Мисаки молча развернулась. Прижимая альбом к груди, она прошла мимо меня и направилась к двери.

— Пока, Са-ка-ки-ба-ра-кун.

Я тут же застыл на месте, будто она на меня какое-то заклятие наложила; правда, тут же я его стряхнул и двинулся за ней. В школьном дворе снова закаркали вороны.

В моей голове сам собой всплыл один из "принципов", которые сообщила Рейко-сан накануне.

Если, уходя со школьной крыши, слышишь воронье карканье, нужно шагнуть на лестницу...

Правой, что ли, ногой? Или левой?

Которой из двух? Да, точно, левой... Пока я все это обдумывал, Мей решительно открыла дверь и вошла.

Она шагнула правой ногой.

11

После шестого урока дождь таки пошел. Хороший такой, мощный вечерний ливень вне сезона.

Я принялся собирать вещи, волнуясь, что надо идти домой, а у меня нет зонта, и тут в сумке завибрировал мобильник (я заранее отключил звуки). Звонила бабушка.

— Я выезжаю, чтобы тебя забрать. Подожди меня у дверей школы.

Слышать это было приятно, но я тут же ответил:

— Все нормально, ба. Когда ты сюда доедешь, думаю, будет уже просто капать.

— Что ты такое говоришь, ты же только поправляешься. А если ты промокнешь и схватишь простуду?

— Но...

— Никаких "но", Коити-тян. Ты ждешь, пока я за тобой не приеду, договорились?

И она отключилась. Я огляделся и вздохнул.

— Эй, Сакакибара! У тебя мобилка есть? — тут же обратился ко мне кто-то. Тэсигавара. Он покопался во внутренностях своей формы и вытащил белый телефон с яркой ленточкой.

— Будем перезваниваться. Какой твой номер?

В средних школах немногие имели собственные сотовые. Даже в Токио они вместе с телефонами PHS встречались где-то у каждого третьего ученика, не больше.

Пока мы обменивались номерами, я кинул взгляд на парты у окон. Парта Мей Мисаки пустовала.

Я дождался, пока Тэсигавара убрал свой телефон в карман, и сказал:

— Можно я спрошу кое о чем?

— Мм?

— Насчет той девчонки, Мисаки, которая сидит вон за той партой.

— Хммм?

— Она странная какая-то. Что с ней вообще?

— Ты хорошо себя чувствуешь, Сакакибара? — он склонил голову набок, и лицо его стало серьезным как никогда. — Давай соберись!

Он крепко хлопнул меня по спине и тут же быстро ушел.

Я тоже вышел из класса и направился в сторону корпуса А и главных ворот. В холле я наткнулся на помощника классрука Миками-сэнсэй.

— Ну, как прошел день, Сакакибара-кун? Что ты думаешь о новой школе?

И она искренне улыбнулась. Я смущенно ответил:

— Ээ, думаю, я справлюсь.

Миками-сэнсэй энергично кивнула.

— У тебя есть зонт? На улице дождь.

— Это, бабушка — ну, в общем, мне бабушка сказала, что заедет за мной на машине. Она мне на мобильный позвонила минуту назад.

— Ну, тогда все хорошо. Береги себя.

Всего пятнадцать минут спустя бабушкин черный "Седрик" показался из-за завесы дождя (который, правда, успел немного ослабнуть) и подъехал к дверям школы.

У входа еще тусовалось несколько человек, которые не могли уйти из-за неожиданного ливня. Я быстренько юркнул на пассажирское сиденье машины, словно сбегая от их взглядов.

— Ты молодец сегодня, Коити-тян, — сказала бабушка, кладя руки на руль. — Как ты себя чувствуешь, ничего не болит?

— Не, все хорошо.

— С ребятами из класса ты поладишь, как ты думаешь?

— Ну... наверно.

Мы отъехали от школьного здания и медленно направились по скользкой дороге к воротам. И пока мы ехали -

Я глядел в окно, прилипнув к стеклу, и вдруг увидел ее. Дождь уже поутих, но все же это была далеко не морось, а она шла себе без зонта, одна. ...Мей Мисаки.

— Что-то не так? — спросила бабушка, выезжая из ворот. Видимо, моя реакция чем-то привлекла ее внимание. Хотя я молчал, окно не открывал, вообще ничего не делал.

— ...Не, нормально все. Не беспокойся, — ответил я и, крутанувшись на сиденье, посмотрел назад. Там...

...Мей уже не было. Она как будто растворилась в дожде. Так мне тогда показалось.

К оглавлению

Глава 3. Май II

1

— Что это?

Я услышал голос Миками-сэнсэй. Она обращалась к сидящему слева от меня парню по фамилии Мотидзуки. Юя Мотидзуки.

Он был маленький, щуплый, бледный, с тонкими, хотя и простоватыми чертами лица. Если бы он переоделся в женскую одежду и отправился в Сибую, его вполне могли бы там принять за симпатичную девчонку и попытаться склеить. Со вчерашнего дня, когда я впервые пришел в школу, мне с ним еще и словом не удалось перекинуться. Я пытался поздороваться, но он всякий раз отворачивался. Трудно было понять, то ли он просто меня стеснялся, то ли был замкнутым и нелюдимым по природе.

От вопроса Миками-сэнсэй щеки Мотидзуки слегка порозовели, и он пробормотал:

— Ну... я хотел нарисовать лимон...

— Лимон? Это?

Кинув взгляд на учительницу, склоняющую голову то так, то этак, Мотидзуки еле слышно ответил:

— Да. Это крик с лимоном.

Четверг, мой второй день в школе. Пятый урок, рисование.

Наш класс занимался на первом этаже старого школьного здания, "нулевого корпуса"; мы разбились на шесть групп, и каждая уселась вокруг отдельного большого стола, в середине которого были выставлены различные предметы: луковица, лимон, кружка и т.д. Темой сегодняшнего урока был натюрморт.

Я выбрал стоящую возле луковицы кружку и начал рисовать ее карандашом на выданном мне листе бумаги. Мотидзуки, похоже, выбрал лимон, но, не знаю...

Вытянув шею, я глянул на лист, лежащий перед ним. Только посмотрел и -

Да, понимаю. У Миками-сэнсэй были все основания задавать вопросы.

Он изобразил гротескное нечто, по форме не имеющее ничего общего с предметами на столе.

Когда он сказал, что это лимон, да, я с трудом смог опознать лимон. Но только по сравнению с фруктом на столе он был вытянут вдвое сильнее — такой высокий, похожий на веретено; и плюс его очертания были все неровные, искривленные. Вдобавок Мотидзуки вокруг него нарисовал такие же волнистые линии, как будто спецэффекты...

Что это?

У меня возникла точно такая же мысль, как и у Миками-сэнсэй. Но когда я экстраполировал слова Мотидзуки "крик с лимоном", до меня дошло.

Что касается "Крика", даже ученики начальной школы знают — это шедевр норвежского художника Эдварда Мунка. Фигура прижимающего руки к ушам человека на мосту, нарисованная искривленными линиями со странной композицией и в странных тонах. Этот волнистый лимон имел что-то общее с той картиной...

— Ты считаешь, это правильно, Мотидзуки-кун?

Кинув на Миками-сэнсэй еще один взгляд снизу вверх, Мотидзуки нерешительно ответил:

— Да... в смысле, сейчас я вижу лимон таким...

— Понятно.

Миками-сэнсэй сжала губы в линию, потом пробурчала:

— Это не совсем в духе сегодняшнего занятия, но... так и быть, — она грустно улыбнулась, будто признавая поражение, и добавила: — Хотя я бы предпочла, чтобы ты ставил такие эксперименты только на занятиях кружка.

— Аа, ладно. ...Простите.

— Не за что извиняться. Продолжай, заверши это так, как начал, — равнодушно посоветовала Миками-сэнсэй и отошла от нашего стола. Тогда -

— Тебе нравится Мунк? — осторожно спросил я Мотидзуки, снова кинув взгляд на его рисунок.

— А... угу. Наверное, — ответил он, не глядя на меня, и снова взял карандаш. Однако какой-то стены вокруг него я не почувствовал и потому продолжил:

— Но почему лимон таким стал?

Мотидзуки поджал губы и пробурчал таким же тоном, как Миками-сэнсэй недавно:

— Я его так вижу, поэтому так рисую. И все.

— Ты имеешь в виду, предметы тоже кричат?

— Все не так. Люди все время неправильно понимают картину Мунка. Там на самом деле не человек кричит. А мир вокруг него. А он от этого крика дрожит и зажимает уши.

— Значит, и у тебя тоже не лимон кричит.

— ...Да.

— Лимон зажимает уши?

— Мне кажется, ты еще не совсем понял...

— Хммм... Ладно, проехали. Ты, значит, в кружке рисования?

— А... угу. В этом году заново вступил.

Я вспомнил вчерашние слова Тэсигавары — про то, что в прошлом году кружок живописи был закрыт. Но с этого апреля "красотка Миками-сэнсэй" стала его куратором...

— Сакакибара-кун, а ты?

Мотидзуки впервые за все время взглянул мне в лицо. И склонил голову набок, словно щенок.

— Собираешься вступить? В рисовальный.

— С ч-чего бы мне?..

— Ну...

— Мне, конечно, немного интересно, но... не знаю. Я не очень хорошо рисую...

— Хорошо ты рисуешь или нет — это неважно, — сказал Мотидзуки невероятно серьезным тоном. — Ты рисуешь то, что видит твое сердце. Потому-то это и интересно.

— То, что видит сердце?

— Да.

— И это тоже?

Я взглядом показал на "Крик с лимоном", и Мотидзуки без намека на виноватость кивнул, потирая пальцем у себя под носом.

Думаю, он просто боится незнакомцев; а когда мы разговорились, он оказался довольно интересным парнем. При этой мысли я немного расслабился, но в то же время -

При упоминании кружка живописи что-то шевельнулось у меня в памяти.

Вчера, когда мы с Мей Мисаки беседовали на крыше корпуса С, у нее был с собой альбом. Может, она тоже в кружке живописи?

Комната для рисования в нулевом корпусе была вдвое больше обычного кабинета. Все в ней имело довольно дряхлый вид, да и света поступало маловато, но благодаря высокому потолку давящего ощущения не возникало. Комната казалась даже просторнее, чем была на самом деле.

Я огляделся по сторонам, как будто в первый раз. Однако -

Мей Мисаки нигде видно не было.

Но утром она на уроках была... Невольно меня охватило недоумение.

На то, чтобы спокойно поболтать, времени не было, но мне удалось отловить ее во время одной из перемен и перекинуться парой слов. Я упомянул, как она вчера шла домой одна под дождем, и еще всякие мелочи.

— Я не против дождя, — ответила она. — Больше всего люблю холодный дождь зимой. Когда он переходит в снег.

Я хотел поймать ее на большой перемене и поговорить еще, но, как и накануне, она исчезла из класса прежде, чем я заметил. И вот сейчас — пятый урок уже начался, а она не появилась.

— Слушай, Сакакибара-кун.

На этот раз Мотидзуки обратился ко мне первым, и я отложил мысли о Мей в сторонку.

— Что?

— Что ты думаешь... о Миками-сэнсэй?

— Чего это ты вдруг... я не знаю.

— Аа, ну... это, ладно... — забормотал Мотидзуки и несколько раз кивнул; его щеки снова залил легкий румянец.

Что это с ним? Он меня малость смутил.

Может, он втюрился в учительницу рисования? Вот этот пацан? Приятель, как ты себе это представляешь? Она старше тебя более чем на десять лет.

2

— Мунк всего создал четыре экземпляра "Крика".

— Да, я знаю.

— Мне нравится тот, что в Музее искусств в Осло. Красное небо — самое угрожающее. Оттуда как будто вот-вот кровь польется.

— Хм. Но разве страшно не становится, когда всматриваешься? Не вызывает какого-то беспокойства? Как это может нравиться?

Можно, конечно, сказать, что эту картину легко понять. Визуальный эффект настолько силен, что идея, лежащая в ее основе, забывается, и куда ни глянь, всюду натыкаешься на забавные пародии. Думаю, в этом смысле она популярная. Но, конечно, когда Мотидзуки сказал, что картина ему нравится, он имел в виду другой уровень.

— Беспокойство... пожалуй, да. Эта картина вытаскивает на поверхность такие вот чувства, она показывает, что тревога есть во всем, просто так устроен мир. Потому-то она мне и нравится.

— Она тебе нравится, потому что вызывает у тебя беспокойство?

— Так оно ведь не уходит от того, что ты делаешь вид, будто его нет. У тебя ведь тоже так, да, Сакакибара-кун? Уверен, у всех так.

— Даже у лимонов и луковиц? — в шутку спросил я, и Мотидзуки улыбнулся немного застенчиво.

— Рисунки — это проекция воображения.

— Это, конечно, так, но...

Когда урок рисования закончился, я встал и вышел из комнаты вместе с Юей Мотидзуки. Так получилось, что мы, идя по плохо освещенному коридору нулевого корпуса, продолжили разговор.

— Йо, Сакаки!

Кто-то сзади хлопнул меня по плечу. Даже не оборачиваясь, я знал, что это Тэсигавара. Похоже, сегодня он решил сократить мою фамилию до "Сакаки".

— Шепчетесь насчет Миками-сэнсэй? Я с вами.

— Жаль тебя расстраивать, но у нас тут более мрачная тема, — ответил я.

— Это какая? О чем разговор?

— О "тревоге", окутывающей мир.

— Ээээ?

— Тебе когда-нибудь бывает тревожно, Тэсигавара? — поинтересовался я, хоть и был уверен, что он на подобные эмоции просто неспособен. Я уже стал обращаться к нему просто по фамилии, без суффиксов.

Однако крашеноголовый не оправдал моих ожиданий, ответив:

— Конечно, а ты как думал!

Он наигранно закивал — не уверен, насколько серьезно, — и добавил:

— Я ведь на последнем году учебы угодил в "проклятый класс три"!

— Э... — вырвалось у меня. И тут же я обратил внимание на реакцию Мотидзуки: он молча опустил глаза, в лице его читалась меланхолия и какое-то непонятное напряжение. И эта картина будто застыла в пространстве на миг. Так мне показалось.

— Вот что, Сакаки... — сказал Тэсигавара. — Я еще со вчерашнего дня хотел с тобой поговорить об этом...

— Погоди, Тэсигавара-кун, — вмешался Мотидзуки. — Не думаю, что ты теперь сможешь это сделать.

"Не сможешь это сделать"? Что "это"? Почему?

— "Теперь", говоришь... но... — произнес Тэсигавара, и его голос увял. Ни черта не понимая, я воскликнул:

— Да вы о чем вообще, блин?!

И тут же у меня перехватило дыхание.

Мы как раз подошли к дополнительной библиотеке. Старой библиотекой мало кто пользовался, но сейчас ее раздвижная дверь была на несколько сантиметров приоткрыта. И через щель я увидел -

...Она там.

Мей Мисаки.

— Что такое? — неуверенно спросил Тэсигавара.

— Подождите секундочку, — туманно ответил я и отодвинул дверь библиотеки. Мей повернулась к нам.

Она сидела за большим столом; никого, кроме нее, в комнате не было. Я приветственно поднял руку, но Мей проигнорировала мой жест и отвернулась обратно.

— Э-эй, Сакаки. Ты же не?..

— Са, Сакакибара-кун, что ты?..

Не обращая внимания на возгласы Тэсигавары и Мотидзуки, я вошел в дополнительную библиотеку.

3

Стен не было видно за высокими, от пола до потолка, шкафами, забитыми книгами. Но их все равно не хватало, и больше половины комнаты занимал целый лес стеллажей.

Библиотека была похожа на кабинет рисования по размеру, но абсолютно не похожа по стилю. Тут не было даже намека на открытость. Огромное число книг, хранящихся здесь, буквально давило. Освещение тоже способствовало созданию гнетущей атмосферы; оглядевшись, я увидел, что часть ламп дневного света не горела.

Здесь был всего один большой стол для читателей, и за ним сидела Мей. Вокруг стояли стулья, меньше десятка. В дальнем левом углу между полками виднелась маленькая стойка. Сейчас там никого не было, но казалось логичным, что это рабочее место библиотекаря.

В этой комнате, насыщенной запахом старых книг, в комнате, где, казалось, само время остановилось... была она.

Мей Мисаки сидела тут в полном одиночестве.

Я подошел, но она на меня и глаз не подняла. Перед ней на столе лежала не книга, а ее альбом.

Она... прогуляла урок рисования, чтобы сидеть здесь и рисовать одной?

— Думаешь, тебе стоило сюда заходить? — спросила Мей, не поднимая взгляда.

— Почему нет? — ответил я.

— Твои друзья тебя не остановили?

— Да вроде нет.

Как-то странно все в классе реагировали каждый раз, когда дело касалось ее. Правда, я уже начал, хоть и очень смутно, догадываться, почему так могло быть.

— Что ты рисуешь? — поинтересовался я, опуская взгляд на ее альбом.

Это был карандашный набросок красивой девочки. Совершенно не в стилистике аниме или манги — линии рисунка шли более реалистично, более естественно.

Хрупкое тело, половая принадлежность которого определялась не без труда. Тонкие руки и ноги. Длинные волосы. Глаза, нос и рот еще не были нарисованы, но в том, что было, уже виднелась красивая девочка.

— Это... кукла?

У меня были причины так спросить.

Плечи, локти, запястья, тазобедренные суставы, колени, лодыжки... в каждом из этих сочленений я видел характерную структуру, которую имеют некоторые куклы, так называемые "шарнирные". Суставы выглядели в точности так, как подсказывало название.

Не отвечая, Мей вяло кинула на рисунок карандаш, который до сих пор держала в руках.

— Ты с какой-то модели рисовала? Или из головы?

Я продолжал громоздить вопросы, хоть и был уже готов получить в ответ "ненавижу такой допрос". Наконец Мей повернулась ко мне.

— Не знаю. Возможно, и то, и другое.

— И то, и другое?

— В самом конце я собираюсь дать этой девочке большие крылья.

— Крылья... значит, это ангел?

— Не знаю. Может, и ангел.

"А может, и демон" — я ожидал такого рода продолжения и даже затаил дыхание. Но Мей не стала развивать свою мысль. Лишь тонкая улыбка появилась у нее на губах.

— Что у тебя с глазом? — я попробовал сменить тему и задал вопрос, не дававший мне покоя все это время. — У тебя эта повязка была еще в больнице, когда я тебя увидел. Ты поранилась где-то?

— Ты хочешь узнать?

Мей склонила голову чуть набок, ее правый глаз прищурился. Я поспешно ответил:

— Это, если ты не хочешь говорить, то не надо...

— Тогда не буду.

И тут где-то в комнате прохрипел звонок. Похоже, тут по-прежнему использовали старый, побитый временем динамик, который никто никогда не чинил.

Это был звонок на шестой урок, однако Мей даже не попыталась встать. Возможно, она снова собиралась прогулять.

Оставить ее или потащить с собой? Я никак не мог решить.

— Тебе пора в класс, — вдруг раздался голос из ниоткуда.

Мужской голос, которого я никогда раньше не слышал. Чуть хрипловатый, но глубокий и сильный.

Вздрогнув, я заозирался и тут же обнаружил источник голоса.

За стойкой в углу комнаты, где раньше никого не было, сидел мужчина во всем черном.

— Я тебя раньше не видел, — произнес он. На нем были старомодные очки в черной оправе, в растрепанных волосах виднелась седина.

— Эээ, я Сакакибара из класса три-три. Я только вчера перешел в эту школу и, это...

— Тибики, библиотекарь, — сказал он, не отводя взгляда. — Можешь заглядывать когда захочешь, но сейчас иди.

4

Раз в неделю, в том числе сегодня, вместо шестого урока у нас был классный час. В начальной школе мы бы просто трепались всем классом, но вряд ли такое свободное поведение возможно здесь и сейчас, под пристальным взглядом учителей. Думаю, в этом плане муниципальная школа ничем не отличается от частной.

Никаких вопросов, требующих немедленного обсуждения, не было, так что нас отпустили до официального завершения уроков.

Мей Мисаки в классе и на этот раз не появилась. Но, по-моему, никто на этот счет не волновался, включая Кубодеру-сэнсэя и Миками-сэнсэй.

Сегодня бабушка опять отвезла меня в школу и сказала, что заберет после уроков. Я пытался что-то вякать, говорить, что это вовсе ни к чему, но разве ее остановишь. "На этой неделе я должна", — сказала она. И, учитывая мое состояние, вряд ли я мог слишком уж сопротивляться...

Честно говоря, мне хотелось бы задержаться в школе и поискать Мей, но эту идею пришлось оставить. Я отклонил приглашение Тэсигавары и других ребят пойти домой вместе и сел в поджидающую меня машину.

5

После ужина я смог поговорить с Рейко-сан, прежде чем она успела уйти в свой домик-кабинет-спальню.

У меня накопилась к ней уйма вопросов, но, как только мы начали говорить, я весь напрягся — как обычно. В итоге мы болтали о всякой ерунде, чего я вовсе не планировал.

После долгих колебаний я решился наконец и спросил про дополнительную библиотеку в нулевом корпусе.

— Там всегда была библиотека?

— Да. Естественно, она там была, когда я училась в средней школе, и я уверена, что во время учебы сестрицы Рицко тоже.

— И тогда она тоже была "дополнительной"?

— Нет, это поменялось. По-моему, она стала "дополнительной", когда рядом построили новые корпуса и появилось место для новой библиотеки.

— Да, наверно.

Рейко-сан сидела, оперев руку локтем о стол и примостив на нее подбородок. Потом сменила руку, глотнула пива из своего бокала и мягко вздохнула. Она старалась не подавать виду, но, похоже, повседневная взрослая жизнь ее здорово выматывала.

— Ты знаешь библиотекаря этой дополнительной библиотеки? Я его сегодня мельком увидел; в нем что-то такое есть — он кажется королем кабинета... Такое ощущение, будто он там был всегда.

— Тибики-сан, да?

— Ага, так его зовут.

— Верно подметил, Коити-кун. От него действительно создается такое впечатление. "Король" библиотеки. Он там был и в мое время. Он всегда грубый, носит все черное, и в нем есть что-то загадочное. Почти все девушки его побаивались.

— ...Охотно верю.

— Он не сказал чего-нибудь странного, когда вы с ним встретились?

— Не, ничего такого.

Медленно покачав головой, я прокрутил в памяти ту сцену.

Он велел убираться только мне. Что потом делала Мей? Осталась там и продолжала работать над рисунком? Или...

— Кстати, Коити-кун, — сказала Рейко-сан, держа в руке бокал с пивом. — Ты собираешься вступить в какой-нибудь кружок или еще чем-нибудь заниматься после уроков?

— О... хороший вопрос. Я как раз об этом думаю.

— В прошлой школе ты чем-нибудь занимался?

Раз уж она спросила, пришлось ответить честно:

— Я был в кулинарном кружке.

Я туда вступил отчасти из желания подколоть отца, с радостью свалившего всю работу по дому на единственного сына. Благодаря этому я в готовке поднялся на пару уровней, однако отец ни разу не показал, что замечает результат.

— В Северном Ёми, по-моему, ничего такого нет, — заметила Рейко-сан, улыбаясь одними глазами.

— Да все равно мне тут только год учиться. Вовсе не обязательно куда-то вступать. А, но сегодня меня один парень спросил, не хочу ли я вступить в рисовальный.

— О, правда?

— Но я не знаю...

— Коити-кун, ты в своем стиле.

Осушив бокал, Рейко-сан оперла о стол оба локтя и уткнулась подбородком в ладони. Потом посмотрела мне в глаза и спросила:

— Ты любишь живопись?

— Не знаю насчет "люблю", но это довольно интересно...

Взгляд Рейко-сан почти слепил. Невольно опустив голову, я сказал то, что думал:

— Рисую я не очень хорошо. Скорее даже плохо.

— Хмм.

— Но все равно я — только это секрет, ладно? Никто пока не знает. По-моему, я хочу пойти в какой-нибудь колледж по искусству, если только смогу.

— Эээ, правда? Никогда раньше от тебя такого не слышала.

— Скульптура, лепка — чем-нибудь в этом роде хочу попробовать заняться.

В моем бокале был бабушкин фирменный овощной сок. Я осторожно глотнул, пытаясь не замечать вкус добавленного туда сельдерея, который я терпеть не мог.

— И что ты думаешь? Я безголовый, да?

Я приготовился к выволочке. Рейко-сан скрестила руки на груди и снова хмыкнула. Потом наконец ответила:

— Совет номер один: я из личного опыта знаю, что родители резко возражают, когда дети сообщают им, что намерены поступать в академию изящных искусств или подобное заведение.

— ...Ничего удивительного.

— Не знаю, как среагирует твой отец, Сакакибара-кун. Может, он будет просто в панике, когда узнает.

— Не думаю, но шансы такие есть, да.

— Совет номер два, — продолжила Рейко-сан. — Предположим, ты поступишь в академию изящных искусств, как тебе того хочется. Но после выпуска у тебя будет поразительно мало навыков, которые позволят тебе получить настоящую работу. Конечно, в какой-то мере это зависит от твоих способностей, но, думаю, самый важный фактор — удача.

Вот, значит, как обстоят дела. Добро пожаловать в реальный мир...

— Совет номер три.

Ладно, ладно — я был уже готов отказаться от своих слов здесь и сейчас. Однако последний совет Рейко-сан пролил чуток бальзама на мои раны, как и добрая улыбка в ее глазах.

— Несмотря на все это, если ты действительно хочешь попытаться, бояться нечего. Мне кажется, что бы ты ни собирался делать, очень недостойно сдаваться, даже не попытавшись.

— Думаешь?

— Мм. В конце концов, важнее всего, мужик ты или нет, верно?

Рейко-сан медленно потерла руками щеки, слегка порозовевшие от спиртного.

— Но, конечно, вопрос в том, ты сам считаешь, что ты мужик, или нет.

6

На следующий день — это была пятница, 8 мая — я не видел Мей Мисаки все утро.

Я подумал, что, может, она заболела, но вчера она выглядела совершенно нормально...

Неужели?.. Мне в голову закралось подозрение.

После нашего разговора на крыше в среду, во время физкультуры...

"Если ты на крыше школы и слышишь воронье карканье, то, возвращаясь, должен шагнуть на лестницу левой ногой".

Это был первый из "Базовых принципов Северного Ёми", который рассказала мне Рейко-сан. Если его нарушишь и шагнешь правой ногой, то в течение месяца поранишься.

Слышала Мей карканье или нет — в любом случае, шагнула она правой ногой. Тогда... неужели она серьезно поранилась из-за этого? ...Что за бред.

Когда я прекратил ворочать эти мысли, мне самому стало смешно, что я о такой ерунде думал наполовину всерьез и даже беспокоился.

Да нет. Этого просто не может быть.

И тем не менее я не смог заставить себя спросить у кого-нибудь, почему она отсутствовала.

7

В частной средней школе К** такого никогда не было, однако в муниципальных, как оказалось, вторая и четвертая субботы месяца — фактически выходные. Где-то эти дни отводятся на "самостоятельную учебную работу", но в Северном Ёми ученики могли проводить дополнительные свободные дни как хотели.

Поэтому в субботу, 9 мая, школы не было. И мне не требовалось рано вставать — точнее, не требовалось бы, если бы не нужно было ехать в городскую клинику возле Юмигаоки. На утро мне назначили осмотр, чтобы проверить состояние здоровья.

Конечно же, бабушка собиралась отвезти меня туда; однако, когда пришло время ехать, выяснилось, что она не может. У дедушки Рёхэя с утра поднялась температура, и он остался в постели.

Это дело не казалось каким-то особо серьезным, но все-таки он был старым человеком, чье поведение вызывало определенное беспокойство, причем постоянно. Я прекрасно понимал, что его нельзя оставлять дома одного, и потому убежденно заявил бабушке:

— Не волнуйся за меня, все будет нормально.

— Ты уверен? Ну тогда спасибо.

Как я и ожидал, на этот раз она не сопротивлялась.

— Будь осторожен и сразу возвращайся домой. Если вдруг почувствуешь себя плохо, тут же вызывай такси.

— Хорошо, ба. Понял.

— Не хочу, чтобы ты перенапрягался.

— Не буду.

— У тебя денег достаточно?

— Да, ба.

Так получилось, что разговаривали мы на первом этаже, рядом с крыльцом, и майна Рей-тян подслушивала, после чего жизнерадостно заорала своим пронзительным голосом, от которого мне хотелось сбежать куда подальше:

— Почему? Почему? Почему? ...Давай бодрее. Бодрее.

8

— Так, так, — бормотал пожилой врач, разглядывая на свет рентгеновские снимки моих легких и все время кивая. Потом довольным тоном сказал: — Все чисто. Просто прекрасно. Никаких осложнений. Однако физические нагрузки по-прежнему исключены. Я бы сказал так: давай посмотрим тебя еще через неделю-две, и, если все будет без изменений, ты сможешь ходить на физкультуру.

— Спасибо.

Я скромно поклонился, однако на душе у меня было неспокойно. Прошлой осенью меня вот так же осмотрели вскоре после выписки. Тогда я получил такие же оптимистичные заверения...

Но, конечно, сколько бы я ни тревожился о том, что подобное может повториться, все равно это ничего не изменит. "Теперь тебе беспокоиться не о чем". Надо просто махнуть рукой и довериться оптимизму того, кто уже это пережил... да. Так будет лучше всего.

В поликлиниках при городских больницах всегда много народу. К тому времени, когда мой осмотр был завершен и я расплатился в кассе, время обеда давно прошло. Будучи почти здоровым пятнадцатилетним парнем, я начал страдать от атак голода, однако перспектива обедать в больничной столовке меня совершенно не радовала. Лучше найти по пути домой какое-нибудь местечко, где продают гамбургеры или пончики. Я уже вышел из клиники и направился к автобусной остановке, когда внезапно передумал.

Я зашел сюда впервые за десять дней, причем бабушки, к счастью (хотя она бы жутко рассердилась, если бы я ей такое сказал), со мной не было. Так почему бы не попытаться кое-что сделать — ведь это мне ничем не грозит. Это дело важней, чем голод, верно? ...Верно.

Я вернулся в клинику. И направился туда, где была сосредоточена вся моя жизнь в конце прошлого месяца, — в здание стационара.

— Оо? Что случилось, мальчик-жутик?

Поднявшись на лифте на четвертый этаж, я как раз проходил мимо окошка отделения персонала, когда в коридор прямо передо мной вышла знакомая медсестра. Высокая, стройная, с большими глазами, производящими впечатление некоторой неуравновешенности... Мидзуно-сан.

Она рассказывала, что получила квалификацию медсестры только в прошлом году. Здесь она работала совсем недавно, однако, думаю, за десять дней, что я тут проторчал, с ней я говорил больше, чем с кем бы то ни было из персонала. Санаэ Мидзуно-сан.

— О. Здравствуйте.

Кто ищет, тот находит... ну, конечно, все не так пафосно, но именно на эту встречу я сейчас надеялся.

— Что случилось? Сакакибара... Коити-кун, да? Надеюсь, у тебя нет новых проблем с легкими?

— Не, не, ничего такого, — я замотал головой. — Я зашел в поликлинику для проверки. Мне сказали, у меня все в порядке.

— Оо. А что тогда ты делаешь здесь?

— Я, это, хотел с вами встретиться.

Прозвучало глупо — я это понял сразу же, как сказал.

Мидзуно-сан тут же театрально подняла брови.

— Ого, я польщена! Я, конечно рада была бы подумать, что тебе одиноко в школе, где нет таких же сдвинутых, с кем можно пообсуждать жутики... но ты же не поэтому пришел, да? А почему?

— Это... ну, по правде, я хотел вас кое о чем спросить.

Наши дружеские отношения начались с романов Стивена Кинга, которые я читал, пока валялся в больнице. Она как-то раз их заметила.

— Ты что, только это читаешь? — спросила она.

— Не только, нет.

У нее было такое выражение лица, будто она видела что-то сверхъестественное, и потому я хотел ответить коротко, но -

— А что еще? — поинтересовалась она.

У меня само вырвалось:

— Эмм... Кунца, например.

Она фыркнула и скрестила руки на груди каким-то стариковским движением. Она словно пыталась сдержать смех. Тогда-то я и получил от нее прозвище "мальчик-жутик".

— Для человека, который лежит в больнице, читать такие вещи — довольно нетипично.

— Правда?

— Ну, люди ведь не любят боли и страха, так? А когда они больны или травмированы, им обычно как раз больно и страшно.

— Наверно. Но, я что хочу сказать, это же всего лишь книжка, на самом деле я не...

— Угу. Ты абсолютно прав. Ты меня поражаешь, мальчик-жутик.

Очень быстро выяснилось, что она сама обожает "такие вещи". Восточные и западные, современные и классические, романы и фильмы — она ничего не пропускала. Судя по всему, ей самой было одиноко, потому что на работе не было "таких же сдвинутых, с кем можно пообсуждать жутики". И поэтому до самой моей выписки мы много разговаривали, и она рекомендовала мне совершенно незнакомых авторов вроде Джона Саула или Майкла Слейда.

Но я отвлекся.

Я сказал Мидзуно-сан, что хочу ее кое о чем спросить, а мысленно пообещал себе, что когда-нибудь обязательно найду время поговорить с ней о нашем общем увлечении.

— Двадцать седьмого апреля — это был позапрошлый понедельник — здесь никакая девушка не умирала?

9

— Двадцать седьмого апреля? — Мидзуно-сан заморгала своими большими глазами; вопрос явно показался ей странным. — В позапрошлый понедельник, да? Ты ведь тогда был еще здесь, так?

— Ага. Как раз в тот день из меня вытащили трубку.

— И с чего вдруг такой интерес?

Вопрос был вполне естественный. Но я сомневался, что смогу на него внятно ответить, не запутавшись в нюансах.

— Просто... меня беспокоит кое-что.

В итоге я ответил туманно.

В тот день... около полудня я случайно встретился с Мей Мисаки в больничном лифте; это была наша первая встреча. Она вышла на втором подвальном этаже. Там не было ни палат, ни процедурных. Кроме склада и аппаратной, там был только морг.

...Морг.

Думаю, мысленный образ этого места и не давал мне покоя все время. Поэтому, исходя из имеющейся информации, я и задал Мидзуно-сан свой вопрос.

Предположим, именно в морг Мей и шла в тот день. В пустой морг люди, как правило, не ходят. Рассуждая логически — там должно было лежать тело кого-то, кто в тот день умер в больнице. Годное объяснение?

Почему я решил, что это именно девушка?

Это тоже вольная интерпретация тех загадочных слов, которые произнесла тогда Мей. "Моя бедная вторая половинка"...

— Похоже, тут что-то запутанное, — Мидзуно-сан надула одну щеку и прищурилась. — Не могу заставить тебя выложить все как есть, но... дай-ка подумать.

— У вас есть идеи?

— Что касается моих пациентов, то среди них никакая девушка не умирала. Но за всю больницу не поручусь.

— Да, кстати, еще кое-что... — я решил сменить вопрос. — Вы не видели в тот день девушку в школьной форме в этом корпусе?

— Чтоооо? Еще одну девушку?

— В форме средней школы. Темно-синий блейзер. Она с короткими волосами и повязкой на левом глазу.

— С повязкой на глазу, — Мидзуно-сан склонила голову набок. — Из офтальмологии? Ой, погоди. Погоди секундочку.

— Вы ее видели?

— Нет. Я насчет умерших девушек.

— Да?!

— Хммм. Дай-ка вспомнить... — пробормотала Мидзуно-сан, постукивая по виску средним пальцем правой руки. — ...Знаешь, вполне возможно, что было такое.

— Правда?

— Мне так кажется, но я слышала мельком и на ходу.

Чтобы не торчать в коридоре, по которому постоянно шастали туда-сюда пациенты, их родственники, врачи и медсестры, она отвела меня в рекреацию, где почти никого не было. Скорей всего, она решила, что если мы так и будем громко разговаривать, стоя посреди коридора, могут возникнуть проблемы.

— Я не уверена на сто процентов, но если ты говоришь про тот понедельник... По-моему, это было примерно тогда, — тихо произнесла Мидзуно-сан. — Но была ли это именно девушка? Насколько я помню, кто-то говорил о молодом пациенте, который здесь лежал уже какое-то время, а потом внезапно скончался.

— А вы не знаете, как его звали?

Мое сердце колотилось сильнее, чем мне бы хотелось. И я не мог сдержать дрожи, которая, не знаю почему, пробегала по всему телу.

— Как его звали, или чем он был болен, или еще что-нибудь?

Поколебавшись немного, Мидзуно-сан огляделась и, понизив голос еще больше, предложила:

— Почему бы мне не попробовать что-нибудь выяснить?

— А у вас не будет неприятностей?

— Всего лишь порасспрашиваю — ничего страшного. У тебя есть сотовый телефон?

— А, ага.

— Дай мне свой номер, — отрывисто сказала она, доставая мобильник из кармана халата. — Когда я что-то узнаю, дам тебе знать.

— Правда? У вас точно не будет неприятностей?

— Чего не сделаешь для родственной души. Ты проделал весь этот путь — наверняка у тебя есть какие-то основания, — ответила молодая медсестра, обожающая триллеры, и в глазах ее вспыхнули озорные искорки. — Взамен ты когда-нибудь расскажешь мне, зачем тебе все это надо. Договорились, мальчик-жутик?

10Пустые синие глазав сумраке Ёми

Эту странную вывеску я обнаружил задолго до того, как Йомияму окутали сумерки.

Я возвращался домой из Юмигаоки.

С автобуса я сошел в местечке под названием Акацки, расположенном на полпути между больницей и домом бабушки с дедушкой (так я решил, сверившись с довольно туманной картой у себя в голове). Найдя поблизости фастфуд, я разобрался с голодом и зашагал по жилому району. Несмотря на субботний день, на улицах было почти пусто, а среди людей, которые мне все-таки встречались, не было ни одного знакомого (что, впрочем, неудивительно). Никто со мной не заговаривал, я ни с кем не заговаривал, и моего внимания тоже ничто не привлекало. Я шел прочь из этого квартала, от автобусного маршрута; пройдя узким переулком, обнаружил несколько довольно красивых домов; потом пошел дальше... В общем, никакой особой цели у меня не было — я просто брел куда глаза глядят.

Если я заблужусь — ну, как-нибудь все образуется.

С таким вот пофигистическим настроением я и устроил себе эту прогулку. Возможно, такова сила юноши, прожившего пятнадцать лет в Токио без матери.

Я осознал вдруг, что шла уже третья неделя моего пребывания в Йомияме, но впервые у меня было столько свободы и я мог не беспокоиться о том, как на меня смотрят окружающие. Если я не вернусь домой до темноты, бабушка наверняка будет страшно волноваться, но в таком случае она позвонит мне на мобильный.

"Наконец-то вот он, вкус свободы!"

...Как это далеко от того, что я сейчас чувствовал. По правде, все, чего я хотел, — бесцельно побродить по городу на своих двоих. Не более.

Был четвертый час дня, и мир казался каким-то странно выцветшим. Признаков приближения дождя не замечалось, однако высоко в небе собирались не по сезону темные облака. Мне показалось, что они прекрасно отражают мое настроение...

Только что я обнаружил столб с названием района, где я находился, "Мисаки".

Опять Мисаки? Кандзи другие, конечно, но...

Я нанес название на свою туманную мысленную карту. Судя по всему, я сейчас находился, грубо говоря, в середине треугольника, образуемого больницей, домом бабушки с дедушкой и школой.

Тут-то это и произошло.

Дорога шла в гору, причем с приличным уклоном.

То здесь, то там стояли маленькие магазинчики, каждый отдельно от остальных; но людей я поблизости не видел. И вдруг -Пустые синие глазав сумраке Ёми

Мой взгляд остановился на странной черной вывеске, где кремовой краской были выведены эти слова.

Недружелюбная на вид трехэтажная бетонная коробка. Типичное офисное здание, совсем не такое, как жилые дома вокруг; только непохоже было, чтобы на втором и третьем этажах располагались еще какие-то магазины или конторы.

Вывеска была возле двери первого этажа и совершенно не бросалась в глаза. Рядом начиналась наружная лестница, ведущая на верхние этажи. Немного в стороне на улицу смотрело большое овальное окно, утопленное в стену. Витрина, что ли? Однако никакой подсветки не было, да и вообще вид был заброшенный — как будто этой витриной никто не пользовался.

Невольно застыв на месте, я снова посмотрел на вывеску и вполголоса прочел надпись:

— Пустые синие глаза в сумраке Ёми... что это значит?

Ниже этой вывески была другая, больше похожая на табличку, — старая некрашеная дощечка. На ней, судя по всему, кисточкой для каллиграфического письма, было выведено:Добро пожаловать. Студия М.

Что это за заведение?

Магазин антиквариата или что-нибудь в том же духе? Или...

Внезапно мне показалось, что кто-то за мной наблюдает. Я огляделся, однако на улице вообще людей не было, тем более таких, кто на меня бы пялился.

Нависающее над головой небо было темнее обычного. В воображении у меня возникла картина, как этот уголок города под названием Мисаки стремительно погружается в сумрак. Почти боясь чего-то, я подошел к овальному окну.

Внутри было темно, разглядеть ничего не удавалось. Я придвинулся вплотную и чуть ли не вжался носом в стекло.

— Уаа! — вырвалось у меня, и я застыл. Холодное онемение поползло от основания шеи в плечи, потом в руки.

За окном было...

За окном было нечто, невероятно странное и невероятно красивое.

На полу стоял круглый черный стол, накрытый багровой скатертью. На нем виднелась верхняя половина женского тела. Женщина обеими руками приподнимала черную вуаль.

Белая, гладкая кожа, пугающе прекрасные черты лица... это была молодая девушка. Спадающие на грудь черные как смоль волосы. Ярко-зеленые глаза. Ее красное платье, как и туловище, было обрезано в талии.

— Круто...

Потрясающе странная, до ужаса прекрасная — кукла девушки почти в натуральную величину, но только верхняя половина тела, выставленная как украшение.

Что это за место?

Что это за?..

В недоумении я снова кинул взгляд на вывеску у входа.

И тут в кармане куртки что-то завибрировало. Мне звонили по мобильнику.

Что, бабушка уже волнуется?

Уверенный в том, какое имя сейчас увижу, я коротко вздохнул и достал телефон. Однако на ЖК-дисплее отобразился незнакомый номер.

— ...Да?

Едва ответив, я тут же услышал женский голос.

— Сакакибара-кун?

Я его узнал — в конце концов, считанные часы назад я слышал этот голос вживую. Это была Мидзуно-сан из городской больницы.

— Я узнала кое-что насчет того, о чем мы с тобой говорили.

— Правда? Быстро вы.

— Меня тут поймала одна семпай, которая знает все и обожает сплетничать, и я сразу же ее спросила. Она сказала, что слышала еще от кого-то, так что за стопроцентную точность информации не ручаюсь. Но проверить бумаги будет трудновато. Выкладывать?

— Конечно.

Моя рука невольно сжала телефон. По телу вновь прошла дрожь.

— Пожалуйста, расскажите.

Даже говоря по телефону, я по-прежнему не мог отвести взгляда от куклы за окном.

— В позапрошлый понедельник действительно умерла одна девочка, — сообщила Мидзуно-сан. — Ученица средней школы.

— А...

— Ей в другой больнице сделали серьезную операцию, потом перевели к нам. Операция прошла очень успешно, девочка поправлялась, но потом ее состояние стало резко ухудшаться. Врачи просто не успели ничего сделать. Она была единственным ребенком в семье, родители были вне себя от горя.

— Как ее звали? — спросил я. Глаза девушки за окном, смотрящие на меня из полумрака, я мысленно связал со словами "пустые синие глаза" на вывеске. — Вы не знаете, как ее звали?

— Ммм... — голос Мидзуно-сан захрипел; уровень сигнала вдруг упал. — Я спрашивала у той же женщины, а она сама была не очень уверена... но все-таки я вытащила из нее имя.

— Ну?

— Девочку звали то ли Мисаки, то ли Масаки — что-то в таком роде.

К оглавлению

Глава 4. Май III

1

Я снова очутился в районе Мисаки, возле "Пустых синих глаз в сумраке Ёми", почти через неделю, в пятницу, и теперь — действительно в сумерках.

Тогда я здесь оказался абсолютно случайно — наткнулся на это место, слоняясь по городу; однако теперь ситуация была немного иная. Нет, я не хочу сказать, что с самого начала намеревался сюда прийти. Я преследовал другую цель, а в результате очутился здесь, хотя вовсе не собирался.

Солнце еще не зашло. Но света уже стало так мало, что слово "сумерки" вполне годилось. Если бы даже в красных лучах закатного солнца ко мне подошел кто-то знакомый, не думаю, что смог бы с ходу его узнать.

О своей изначальной цели я уже практически не думал. "Надо просто отправляться домой", — с этой мыслью я почти уже развернулся, когда вдруг заметил кое-что. Прямо передо мной была вывеска "сумрака Ёми".

Мои ноги сами зашагали к ней, будто их тянуло что-то. За овальной витриной, как и на прошлой неделе, виднелась красивая, но пугающая верхняя половина девушки, и я мертво отражался в ее "пустых глазах".

Что же это за место?

На что оно похоже внутри?

Эти вопросы не выходили у меня из головы еще с того, первого раза...

Устоять перед любопытством было невозможно. Решительно загнав изначальную цель в дальний уголок сознания, я открыл дверь рядом с вывеской.

Над головой глухо звякнул колокольчик. Я робко вошел.

Внутри царила довольно гнетущая атмосфера, во многом из-за тусклого, рассеянного освещения; здесь было больше похоже на сумерки, чем настоящие сумерки на улице. Помещение оказалось довольно просторным — просторнее, чем я ожидал, — и я не видел дальней стены. То тут, то там горели разноцветные лампочки, выхватывая из темноты множество кукол. Среди кукол попадались большие, выше метра ростом, но в основном были маленькие.

— Добро пожаловать, — поприветствовал посетителя голос.

Слева от входа, прямо за витриной, стоял длинный тонкий стол, за которым я различил некую фигуру. На фигуре была одежда тусклой расцветки, из-за чего она как будто сливалась с полумраком комнаты. Судя по голосу, это была женщина, причем старая.

— Э... зд-дравствуйте.

— О, что такое? Нечасто к нам заходят молодые люди. Вы клиент? Или, быть может...

— Это, я просто проходил мимо и подумал, что здесь за магазин. Здесь же... магазин, да?

На одном из краев стола стоял древний кассовый аппарат. На деревянной табличке перед ним желтым мелом было выведено: "Вход на выставку — ѕ500". Я покопался в карманах школьной формы и достал кошелек.

— Вы учитесь в средней школе? — спросила женщина, и я вздрогнул.

Тут же взял себя в руки и ответил:

— Да, в Северном Ёми.

— В таком случае можете пройти за полцены.

— Эмм, спасибо.

Я подошел к столу и подал требуемую сумму. Протянутая ко мне рука действительно оказалась старой и морщинистой; и теперь я смог разглядеть лицо женщины.

Абсолютно белые волосы, крючковатый нос, как у колдуньи. Глаз ее я не видел, потому что она носила очки с темно-зелеными линзами.

— Ээ... это кукольный магазин? — тихо спросил я.

— Кукольный магазин? — старуха склонила голову набок и что-то пробормотала себе под нос, потом продолжила: — Ну, полагаю, наполовину магазин, наполовину выставка.

— ...А.

— Мы действительно продаем, но не то, что может себе позволить мальчик из средней школы. Но не стесняйтесь, смотрите сколько душе угодно. Других посетителей все равно сейчас нет.

Старуха положила обе руки на стол и медленно подалась вперед. Судя по этому движению, в обычной позе она меня плохо видела.

— Я сделаю чай, если вам угодно, — сказала она, придвинувшись настолько, что я ощутил ее дыхание. — У задней стены есть диванчик; если вы устанете, можете присесть и отдохнуть.

— Хорошо. А, но... чай не нужно, спасибо.

— Чувствуйте себя как дома.

2

В магазине — видимо, все-таки правильнее сказать "на выставке" — играла струнная музыка, такая же унылая, как и освещение. Похоже, основную мелодию вела виолончель. Где-то когда-то я эту мелодию уже слышал, но (увы мне) в этих делах я был полным неучем. Пусть мне скажут, что это шедевр классической музыки от великого композитора или что это какой-нибудь современный хит — в любом случае я отвечу "вот как?" и приму сказанное на веру.

Сумка мне мешала, поэтому я положил ее на диван, а потом, стараясь дышать и шагать как можно тише, принялся разглядывать кукол — их были буквально толпы.

Сначала я невольно оглядывался время от времени на старуху за столом, но вскоре перестал о ней думать. Куклы в полумраке комнаты полностью захватили меня, ни на что другое внимания не оставалось.

Стоящие куклы, сидящие куклы, лежащие куклы. Куклы с удивленно распахнутыми глазами, куклы с задумчиво прикрытыми глазами, куклы с сонно закрытыми глазами...

Большинство кукол изображали красивых девочек, но попадались и мальчики, и животные, и даже вовсе странные существа, полулюди-полузвери. А еще здесь были картины на стенах, не только куклы. Особенно бросались в глаза картины маслом с разными фантастическими пейзажами.

Примерно половина кукол, как и та, что в витрине, были шарнирными. Все их суставы — запястья, локти, плечи, лодыжки, колени, тазобедренные — были сделаны в виде шариков, чтобы куклы могли принимать любые позы. Это придавало им уникальное, магнетическое очарование.

Как бы это выразить словами? Они были полны холодного, приторного реализма и в то же время нереальны. Они походили на людей и в то же время не походили. Они были частью мира смертных, но не вполне принадлежали ему. Как будто им удалось принять эту форму и сохранить тень своего существования на призрачной грани между "здесь" и "там"...

...Сколько прошло времени?

Я глубоко дышал. Как-то незаметно меня охватила нелепая мысль: что я должен дышать за них, лишенных своего дыхания.

Я немножко знал про этот тип кукол.

Среди книг отца я как-то нашел фотоальбом с работами немецкого кукольника Ханса Беллмера — кажется, это было на весенних каникулах перед тем, как я пошел в среднюю школу. И еще я видел пару фотоальбомов с уймой кукол, сделанных уже в Японии, но под некоторым влиянием Беллмера.

Однако вживую и вблизи я их видел впервые, тем более в таком количестве.

Я продолжал дышать глубоко — уже сознательно. Отчасти из-за ощущения, что иначе мое дыхание может вообще прекратиться, а я и не замечу.

Рядом с большинством кукол были таблички с именем автора. И рядом с большинством картин на стенах тоже. Все имена были мне незнакомы, но мало ли, может, среди них есть какие-нибудь знаменитости.Здесь продолжение.

Эту табличку я обнаружил в самом дальнем углу, когда, закончив осматривать лес кукол, уже собрался было вернуться к диванчику и забрать сумку.

Рядом с надписью была стрелка, показывающая под углом вниз. Чего?.. Подойдя почти вплотную, я увидел наконец лестницу в подвал.

Я обернулся на старуху.

Она сидела за столом, опустив голову, и совершенно не двигалась. Может, она дремала. Или думала о чем-то. В любом случае...

Раз тут ясно написано "добро пожаловать", вряд ли я должен спрашивать, прежде чем спускаться.

По-прежнему глубоко дыша, я тихо направился к лестнице.

3

В подвале было теснее, чем на первом этаже. И здесь было довольно прохладно — ощущение такое, будто я попал в гробницу.

Низкая температура была, наверно, из-за того, что владельцы контролировали влажность осушителем воздуха. Несмотря на это рациональное объяснение, мне казалось, что с каждым шагом вниз из меня жизнь высасывается, — возможно, из-за того, что холод полз по ногам вверх. Когда я спустился до конца, у меня в голове почему-то все затуманилось, а на плечи словно навалился невидимый груз.

И -

Как я и ожидал (хотя особых оснований для этого не было), передо мной открылась картина, не имеющая ничего общего с миром смертных.

В таком же тусклом свете, как и на первом этаже, хотя и более белом...

Куклы в колоссальном количестве были на антикварном ломберном столе, на креслах, в старинных шкафчиках, на каминной полке, даже прямо на полу. Хотя точнее было бы сказать не "куклы", а "разнообразные части кукол".

Верхние части, вроде той девочки у окна, стояли на столе, животы лежали в креслах, головы и руки — на полках. Такая вот комната. Несколько рук стояло внутри камина, ноги торчали из-под шкафов и кресел.

Если попробовать представить себе комнату по такому описанию, трудно отделаться от мысли, что это что-то гротескное и тошнотворное; однако, как ни странно, ничего подобного я не чувствовал. Чувствовал я, сам не знаю почему, какую-то высшую эстетику в том, как тут все было устроено, включая хаотичное нагромождение фрагментов. Хотя, может, это только мое воображение.

Кроме камина, в беленных известкой стенах было еще несколько углублений. Естественно, их тоже занимали куклы.

В одной нише я увидел куклу, у которой недоставало только правой руки; лицом она походила на девочку в витрине. В соседней нише был мальчик, нижнюю половину лица которого укрывали сложенные тонкие крылья, как у летучей мыши. И еще в одной нише были красивые сиамские близнецы, сросшиеся на уровне животов.

По мере того как ноги медленно несли меня вглубь комнаты, мое дыхание становилось все глубже — еще глубже, чем раньше.

С каждым вдохом холод проникал мне в легкие и словно расходился по всему телу. "Как будто с каждым шагом я все ближе подхожу к их миру", — неожиданно подумалось мне. А может...

Здесь играла та же тоскливая струнная музыка, что и наверху. Если бы она прекратилась, я, может, услышал бы тайное перешептывание кукол в этом холодном подвале. Такая мысль меня тоже посетила...

Почему?

Что я делаю здесь, окруженный со всех сторон этими штуками?

Конечно, этот вопрос я не задал себе в таких конкретных словах.

Что я сейчас здесь делаю...

...Моя первоначальная цель. Если не выбирать красивых слов — я следил кое за кем.

После шестого урока я собрался идти домой вместе с Юей Мотидзуки, фанатом Мунка, который жил в той же стороне, что и я. Как-то так получилось, что к нам присоединились Кадзами, Тэсигавара и щуплый, с детским лицом паренек по имени Маэдзима (он вроде один из лучших в секции кендо). Идя по коридору, я вдруг увидел в окно Мей Мисаки, бредущую через школьный двор. Почему-то после большой перемены она не появлялась в классе, и я понятия не имел, где она пропадала.

Я бросил: "Ладно, ребят, пока", — и сбежал. Парням, которые были со мной, при виде моей реакции небось захотелось простонать: "Блин, он опять..."

Та самая Мей, которая в понедельник и вторник на этой неделе вовсе прогуляла школу.

Может, она правда сильно поранилась? Чем дольше она отсутствовала, тем сильнее я беспокоился; однако настала среда, и утром Мей явилась как ни в чем не бывало и преспокойно уселась за свою заднюю парту у окна. По ней совершенно не было видно, чтобы она болела или еще что-то.

Я подумал, что, может, мне удастся с ней поговорить на крыше во время физкультуры, ну, как на прошлой неделе. Однако моим надеждам не суждено было сбыться. Она просто не пришла. И до конца дня ее уже не было. Правда, в четверг и пятницу — то есть вчера и сегодня — мне удалось пару раз перекинуться с ней словами. Честно говоря, я с удовольствием бы поговорил подольше и побольше, но что я мог? У меня просто не было ни шанса...

И вот я ее увидел, как раз когда направлялся домой.

Задним умом понимаю, что вел себя просто постыдно. Я поддался импульсу. Пулей вылетел из школьного здания и побежал в том направлении, куда ушла Мей. Потом увидел, как она выходит через задние ворота. Я вполне мог бы позвать ее, но выкинул эту мысль из головы и решил незаметно двигаться за Мей.

Так началась слежка, которая и была моей "изначальной целью".

Я шел за Мей, периодически теряя ее из виду на улицах города, который по-прежнему знал неважно, но всякий раз обнаруживая опять. Конечно, я думал, что непременно окликну ее, когда подойду достаточно близко. Но почему-то расстояние между нами не очень уменьшалось, и с какого-то момента следовать за Мей и стало моей целью.

Начали подбираться сумерки, и я потерял ее из виду в очередной раз, теперь уже окончательно; это было совсем недавно. Я понятия не имел, каким именно путем шел, но, сам того не сознавая, я очутился здесь — в районе Мисаки, возле "Пустых синих глаз в сумраке Ёми".

Мей Мисаки.

За те несколько дней, что я успел провести в новой школе, исходящее от нее ощущение загадочности — я бы даже сказал, "потусторонности" — становилось все мощнее и глубже, формируясь в моей голове в "нечто".

Тем не менее я не мог в полной мере понять, что это за "нечто". Была уйма вещей, по поводу которых я ничего не понимал и не мог сформировать своего мнения; честно говоря, того, чего я не понимал, было намного больше, чем наоборот. Плюс еще недавние слова Мидзуно-сан. Я отчаянно пытался придумать, как же мне интерпретировать ее информацию, но ничего в голову не приходило. Честно — я был просто в растерянности.

Конечно, самый быстрый путь — спросить саму Мей. Я это знал, но...

— ...А!

У меня вырвался вскрик. Я увидел кое-что в дальнем конце этого странного подвального помещения — кое-что, что до сих пор избегало моего взгляда.

Это был...

Поставленный вертикально шестиугольный черный ящик в рост ребенка. Гроб? Ну да, гроб. Большой гроб в западном стиле, запрятанный сюда; а в нем...

У меня перед глазами все поплыло; я помотал головой, чтобы прийти в себя. Растирая руками замерзшие плечи, я подошел к гробу. Там была кукла — выполненная в совершенно ином стиле, чем остальные куклы в подвале. Мой взгляд буквально прилип к ней.

Кукла девушки, целая — с руками, ногами, головой, — одетая в тонкое белое платье.

Она была чуть меньше, чем в реале. Это я мог сказать совершенно точно, потому что знал кое-кого, кто выглядел в точности как эта кукла.

— ...Мей?

Вот почему мой голос слегка дрожал.

— Почему?..

Почему она похожа на Мей?

Волосы у куклы были красновато-коричневые, не как у Мей, и спускались ниже плеч, но черты лица, телосложение... все было точь-в-точь как у Мей Мисаки, которую я знал.

Правый глаз, уставившийся в пространство, — "пустой синий глаз". Левый — скрыт за волосами. Кожа — еще более бледная и восковая, чем у настоящей Мей. Бледно-розовые губы — чуть приоткрыты, как будто кукла вот-вот скажет...

Что?

Кому?

Что ты, черт возьми, такое?..

Голова стала кружиться еще сильнее. Мягко сжав ее руками, я стоял перед гробом, застывший, ошеломленный. И тут -

Из ниоткуда ко мне пришел ее голос, хотя я понятия не имел, как я мог его слышать.

— Пф. Значит, такие штуки тебе не противны, Сакакибара-кун?

4

Разумеется, кукла в гробу не говорила — это невозможно. Но на миг я был полностью уверен, что это именно она; ничуть не преувеличу, если скажу, что у меня чуть снова разрыв легкого не случился от потрясения. Я сделал шаг назад, непонимающе глядя кукле в лицо.

В следующий миг мне показалось, что я услышал смешок. Но, конечно, губы куклы не шелохнулись.

— Что ты здесь делаешь? — вновь раздался голос.

Это точно был голос Мей Мисаки. Значит, он правда исходил от куклы передо мной.

Галлюцинация? Не может быть...

Я убрал руки от лица и помотал головой. И лишь тогда увидел новую фигуру.

Темно-красная портьера, находящаяся сбоку от гроба и потому затененная им, отодвинулась. И из-за нее беззвучно появилась она — настоящая Мей Мисаки.

Это выглядело так, будто стоящая передо мной кукла отбросила тень и эта тень вдруг обрела плоть, хоть и оказалась одета в форму Северного Ёми, а не в платье.

У меня вырвалось "уу", потом -

— Чего...

— Я не пыталась спрятаться и напугать тебя, — ответила Мей своим обычным холодным голосом. — Ты сам случайно сюда подошел.

...Что тогда ты тут делаешь? Главное — как ты так внезапно здесь очутилась? В смысле, блин...

Мей беззвучно обошла гроб. Школьной сумки при ней не было.

Остановившись перед гробом, она искоса глянула на куклу.

— Ты решил, что она похожа на меня? — спросила она.

— А, ага.

— Она похожа. Но она — только половина меня. Может быть, даже меньше.

С этими словами она медленно потянулась к кукле правой рукой и погладила ее красновато-коричневые волосы. Я увидел скрытый прежде левый глаз. На нем не было повязки, как у Мей; это был "пустой синий глаз", такой же, как правый.

— Что ты тут делаешь? — наконец выдавил я.

Мей легонько провела пальцем по щеке куклы.

— Я спускаюсь иногда сюда. Мне здесь нравится.

...Это мне мало что сказало.

Оставалось непонятным, зачем вообще она пришла в этот дом.

— У меня к тебе тоже есть вопрос, — Мей повернулась спиной к кукле в гробу, а ко мне, соответственно, лицом. — Что ты здесь делаешь, Сакакибара-кун?

— Ээ... я...

Не мог же я сознаться, что следил за ней от самой школы.

— Мне уже давно было интересно, что это за магазин. На той неделе я сюда случайно забрел и увидел его. И сегодня решил зайти внутрь.

Выражение лица Мей не особенно изменилось; она просто кивнула.

— О. Интересное совпадение. Некоторые считают, что такие куклы, как на этой выставке, страшноватые. Ты к ним не относишься, да?

— Ну...

— Что ты подумал? Когда зашел сюда?

— Я подумал, что это классно. Не могу объяснить словами, но они красивые. Они как будто из другого мира, и когда я на них смотрю, у меня в груди начинается что-то...

Я изо всех сил пытался подобрать слова, но объяснение получилось каким-то неуклюжим. Мей ничего не ответила и молча подошла к одной из ниш в стене:

— Мне вот эти нравятся больше всех, — сказала она, заглянув в нишу. Там были красивые сиамские близнецы, которых я уже видел. — У них такие мирные лица. Они могут быть так спокойны, хоть и связаны между собой. Это странно.

— Может, они спокойны именно потому, что связаны.

— Вряд ли, — пробормотала Мей, потом продолжила нормальным голосом. — Если бы они были спокойны, потому что не связаны друг с другом, я бы поняла.

— Хммм.

Разве обычно не наоборот? Так я подумал, но произносить ничего не стал, а просто смотрел на нее. Мей шевельнулась, и я решил, что она собирается снова повернуться ко мне, но она вместо этого вдруг спросила:

— Ты хотел узнать, почему у меня повязка на левом глазу, да?

— Нет, я -

— Хочешь, покажу?

— Э?..

— Хочешь, покажу, что у меня под этой повязкой?

Мей прикоснулась кончиками пальцев левой руки к белой повязке. Правая рука взялась за шнурок, обхватывающий ухо.

В полном шоке и недоумении, я не мог отвести взгляда от движений ее рук. Фоновая струнная музыка в какой-то момент прекратилась. В этой чуднОй подвальной комнате, наполненной молчанием и безголосыми куклами, меня охватило ощущение, будто Мей делает что-то непристойное; я попытался скинуть это ощущение.

Теперь уже в любой момент...

Повязка Мей спАла. Увидев ее левый глаз, я ахнул.

— Э-это...

Пустой синий глаз.

— Это... искусственный глаз?

Совсем как у куклы в гробу.

Он не имел ничего общего с черным правым глазом, устремленным на меня. Этот синий глаз был в точности как те, в глазницах куклы; он блестел так же безжизненно...

— Слева у меня — "глаз куклы", — шепотом произнесла Мей. — Он видит то, что лучше бы не видеть, поэтому обычно я его закрываю.

...Это не очень-то многое объяснило.

Я не понимал ни что она имела в виду, ни почему она все это делала.

У меня опять начала кружиться голова. Дыхание стало хриплым, сердце, казалось, колотилось прямо в ушах. И все тело охватил холод еще сильнее, чем прежде.

— Ты себя нормально чувствуешь?

В ответ я вяло качнул головой. Глаз Мей, который не был "глазом куклы", сощурился.

— Возможно, здесь все-таки не самое лучшее место, если ты не привык.

— В смысле?

— Куклы... ­— начала было Мей, потом замолчала. Вернула повязку на место и продолжила: — Куклы пустые.

Пустые, в сумраке Ёми...

— Куклы — это пустота. Их тела и сердца — полная пустота... вакуум. Эта пустота похожа на смерть.

Мей продолжала говорить, будто открывая мне тайны мира смертных.

— Пустые вещи хотят заполнить себя чем-то. Когда их помещают в такое замкнутое пространство с таким равновесием... становится плохо. Поэтому. Ты не чувствуешь, что из тебя высасывают? Высасывают все, что внутри?

— Ага...

— Ты перестанешь обращать внимание, когда привыкнешь. Идем, — Мей беззвучно прошла мимо меня и направилась к лестнице. — Наверху получше.

5

Старухи за столом у входа уже не было. Интересно, куда она делась. Отошла в туалет? Струнной музыки по-прежнему не было слышно, и в унылом магазине-выставке царила гробовая тишина. Как будто "смерть" действительно была где-то рядом...

Мей без колебаний села на диванчик, где я оставил сумку. Она молчала, и я тоже молча сел, повернувшись к ней вполоборота.

— Ты сюда часто ходишь? — осторожно начал я расспрашивать.

— Думаю, да, — сухо пробормотала Мей.

— Ты живешь где-то рядом?

— Ага.

— Тут... на вывеске снаружи написано: "Пустые глаза..." Так называется этот магазин — ну, выставка?

Мей молча кивнула, и я продолжил:

— А что такое "Студия М"? Такая табличка под вывеской.

— На втором этаже кукольная мастерская.

— Там делают кукол?

— Там делают кукол Кирики, — поправила Мей.

— Кирика?

— Пишется с помощью кандзи "туман" и "фрукт". Так зовут женщину, которая делает кукол в студии наверху.

Тут я вспомнил, что видел это имя на табличках возле некоторых из кукол, выставленных на первом этаже. И, кажется, возле некоторых из картин.

— Куклы в подвале тоже ее? -­ Я кинул взгляд на лестницу. — Там ни одной таблички нету.

— Думаю, там они все ее.

— И та, в гробу?

— ...Да.

— Эта кукла... почему она... — я просто не мог не спросить. — Почему она так похожа на тебя?

— Не знаю, — Мей, приподняв голову, ушла от ответа. Притворялась? Похоже на то.

Уверен, у нее есть основания для этого. Наверняка она знает. И все же...

Я тихо вздохнул и уткнулся взглядом в колени.

У меня была уйма вопросов. Но что именно спрашивать и какими словами? Блин. Чего об этом размышлять. Вряд ли тут найдется ответ, в который можно ткнуть пальцем и сказать: "Вот! Вот идеальное решение".

Собрав волю в кулак, я наконец приступил.

— Я уже спрашивал, когда мы разговаривали на крыше. Когда мы впервые встретились в лифте в больнице, ты что-то держала. Это тоже была кукла?

В прошлый раз она не стала отвечать. Но сегодня реакция Мей была другой.

— Да.

— Ты говорила, тебе надо "отнести ее" куда-то?

— ...Ага.

— Ты же вышла на втором подвальном этаже, да? Ты шла в морг?

Мей резко отвела взгляд, будто спасаясь от чего-то, и в помещении вновь повисло молчание. Если бы ответ был "нет", вряд ли она бы так сделала. Ну, мне так показалось.

— В тот день — двадцать седьмого апреля. Я слышал, в больнице умерла одна девочка. Ты не...

Может, это освещение было виновато, но лицо Мей показалось мне более бледным и восковым, чем обычно. Бледные губы слегка дрожали.

"Ой-ей-ей... она сейчас превратится в куклу, как та, в гробу". Эта идиотская мысль мелькнула у меня в голове, и мое сердце сжалось.

— ...Это...

Я отчаянно пытался хоть что-нибудь сказать, хоть как-нибудь поддержать увядший разговор.

— ...Эээ, я, в смысле...

Судя по тому, что Мидзуно-сан рассказала мне по телефону в прошлую субботу...

Девочку, умершую в больнице, звали не то Мисаки, не то Масаки. Что это значило? На что это могло намекать? Было не очень трудно прийти к выводам, позволяющим связать все воедино, но...

— Скажи... Мисаки-сан, у тебя есть старшая сестра или, может, младшая? ­— набравшись храбрости, спросил я наконец. После краткой паузы, по-прежнему не глядя на меня и не произнося ни слова, Мей качнула головой.

"Она была единственным ребенком в семье, родители были вне себя от горя".

Это тоже мне сказала тогда Мидзуно-сан.

Умершая девочка — единственный ребенок в семье. И у Мей нет сестер. Однако здесь никакого противоречия. Это могла быть не родная ее сестра, а двоюродная, скажем, или... В общем, возможны разные варианты. То же самое с вопросом, звали ту девочку Мисаки или Масаки. Это может быть совпадение, а может быть не совпадение. А может быть вообще ошибка в том рассказе, который я услышал...

— Тогда почему ты?..

Внезапно она меня резко перебила — словно ударила.

— Действительно, почему!

Она снова уставилась на меня. Ее черный глаз — не кукольный — излучал холод, и мне вдруг показалось, что он видит все насквозь. На этот раз уже я невольно отвел взгляд.

По рукам у меня мурашки побежали. И не только по рукам, а словно и в голове засуетились.

Что это? Что происходит?

Я ничего не понимал.

Заставив себя снова дышать глубоко и размеренно, я пробежался взглядом по армии кукол. Возникло вдруг ощущение, что они смотрят на меня, все до единой. Старухи за столом по-прежнему не было... и тут я вспомнил наш с ней недавний разговор. Лишь сейчас мое внимание привлекла некая фраза... Что старуха хотела этим сказать?

...Аах, по-прежнему не понимаю. Слегка... да нет, ни черта не понимаю.

Сделав особо глубокий вдох, я снова посмотрел на Мей.

На какой-то миг из-за освещения мне показалась, что ее сидящая на диване фигура вся превратилась в глубокую тень. Я вспомнил то впечатление, которое у меня возникло, когда я впервые увидел ее в классе. "Тень" с размытыми контурами, практически за гранью реальности...

— Уверена, ты хочешь многое у меня спросить, — сказала Мей.

— Аа, это...

— Так будешь спрашивать?

Ее прямой вопрос заставил меня в панике искать, что ответить. Уголком глаза я видел ее блестящий именной бейджик на школьной форме. Слово "Мисаки", напечатанное черными чернилами на мятой, грязной светло-сиреневой карточке...

Я зажмурился, потом снова открыл глаза, пытаясь как-то привести эмоции в порядок.

— С того самого дня, как я сюда перевелся, мне куча вещей кажутся странными. И... ну, поэтому я...

— Я тебе говорила, чтобы ты был осторожен? — Мей тихо вздохнула и пробежалась кончиками пальцев по краю повязки. — И я тебе говорила не подходить ко мне. Но, может быть, уже поздно.

— Поздно? Что поздно?

— Ты все еще ничего не знаешь, да, Сакакибара-кун? — она снова тихо вздохнула и выпрямилась, оторвавшись от спинки дивана. — Это долгая история.

И Мей начала говорить; голос ее звучал чуть глуше, чем раньше.

— Эта история случилась давно... двадцать шесть лет назад в Северной средней школе Йомиямы, в классе три-три. Неужели тебе еще никто ее не рассказывал?

6

— Двадцать шесть лет назад в Северном Ёми был один ученик. "Его" все любили с первого класса. "Он" был хорош в учебе, спорте, искусстве, музыке... и все-таки не из тех вундеркиндов, от которых тошнит. "Он" по-доброму относился абсолютно ко всем, причем это тоже не зашкаливало. И поэтому "его" все обожали — и другие ученики, и учителя.

Мей тихо рассказывала, уставившись куда-то в пространство. Я слушал, не перебивая.

— Когда перед последним годом всех распределяли по классам, "он" угодил в класс три. Начался первый триместр, этому ученику исполнилось пятнадцать, а потом "он" внезапно погиб. Говорят в основном, что "он" вместе с семьей попал в авиакатастрофу, но есть и другие версии. Что не самолет разбился, а машина, или что дома был пожар... разные, в общем.

Короче, весь класс был просто в шоке. "Не может быть", "не верю" и тому подобное. От горя все были как пришибленные. И вдруг кто-то из них сказал.

Мей покосилась на меня, но я сидел молча. Я совершенно не представлял, как тут реагировать.

— ""Он" не умер", так он сказал, — тихо продолжила Мей. — "Смотрите, "он" здесь, с нами". Он показывал на парту того ученика и все повторял: "Смотрите, "он" вот здесь, живой, "он" прямо здесь"...

И тогда остальные ученики один за другим подключились и тоже стали говорить: "Точно, "он" не умер, "он" жив, "он" здесь..." Это разошлось по классу, как цепная реакция.

Никто не хотел верить. Они просто не могли принять тот факт, что самый популярный ученик в классе так вот взял и умер. Их чувства вполне можно понять. Но... проблема в том, что они продолжали это и дальше.

— "Это"? — я раскрыл рот впервые с начала ее рассказа. — Что за "это"?

— Весь класс и дальше продолжал делать вид, что тот ученик жив. Классный тоже подключился. Он им говорил: "Конечно, "он" не умер. "Он" жив, "он" сейчас здесь, "он" по-прежнему наш одноклассник. И мы должны все вместе трудиться, чтобы закончить год". И так далее.

"Мы все должны помогать друг другу, и тогда ваш последний год в средней школе пройдет хорошо", — не знаю, почему, но мне вспомнилась речь Кубодеры-сэнсэя, когда он представлял меня классу в мой первый день в школе; она наложилась на слова учителя двадцатишестилетней давности в пересказе Мей.

"Каждый из нас сделает то, что должен. И тогда в марте будущего года..."

— В общем, весь класс три-три так вот и провел остальную часть своего последнего учебного года в средней школе. Парту умершего ученика они оставили в точно таком виде, в каком она и была, и иногда подходили поговорить с "ним", или дурачились, или шли домой вместе с "ним"... Конечно, они всего лишь делали вид. А когда пришло время выпускной церемонии, директор даже выделил стул для этого ученика.

— Это все правда? — спросил я, не в силах больше сдерживаться. — Это не какая-нибудь байка или легенда?

Мей не ответила, а просто продолжила спокойно пересказывать историю.

— После церемонии они все вместе сфотографировались в классе. Все ученики и классный. А потом, когда они разглядывали фотку, они кое-что обнаружили.

Мей сделала еле заметную паузу, потом произнесла:

— В углу фотографии они увидели того ученика, хотя "его" просто не должно было там быть. "Он" улыбался вместе со всеми, и его лицо было бледным, как у мертвеца.

Значит, все-таки легенда. Возможно, одна из "Семи тайн" Северного Ёми. Впрочем, если так, то очень уж детальная.

Однако, хоть я и думал так, почему-то просто отмахнуться от этой истории как от обычной страшилки не получалось. Я пытался заставить себя улыбнуться, но в результате у меня только щеки задергались.

Лицо Мей все это время оставалось бесстрастным.

По-прежнему глядя в одну точку, она сжала губы, ее плечи несколько раз медленно поднялись-опустились... а потом она наконец добавила почти шепотом:

— Того ученика — ну, который умер — звали Мисаки.

Это был удар под дых.

— Мисаки? — мой голос едва не сорвался на визг. — Это... фамилия была? Или имя? Это вообще был парень или девчонка?

— Ну...

Она не знает? Или знает, но не хочет мне говорить? Мей слегка опустила голову; ее отсутствующее выражение лица абсолютно ничего мне не говорило.

— Кажется, есть варианты, в которых имя "Масаки", но их меньшинство. Думаю, это на самом деле "Мисаки".

...Двадцать шесть лет назад.

Я начал переваривать историю, рассказанную Мей.

Двадцать шесть лет назад учился в классе 3-3 парень или девушка по имени или фамилии Мисаки, и его/ее все любили...

...Стоп.

Погодите-ка.

Внезапно до меня дошло кое-что.

Если это было двадцать шесть лет назад, то, может, мама... Рицко, моя мать, умершая пятнадцать лет назад, — она же как раз тогда училась в средней школе? Если так, то, вполне возможно...

Не знаю, заметила ли Мей, что я чуть изменился в лице. Так или иначе, она снова откинулась на спинку дивана и тем же тоном, что и раньше, сообщила:

— Вообще-то у этой истории есть продолжение.

— Правда?

— Можно сказать, то, что я тебе рассказала, — это только пролог.

И тут -

Из моей сумки, лежащей на диване, раздался энергичный электронный звук. Мне кто-то звонил на мобильник. Похоже, я забыл поставить его на вибру.

— Ой, прости.

Я поспешно залез в сумку и вытащил телефон. На экране значилось: "Йомияма — бабушка с дедушкой".

— Аа, Коити-тян?

Я так и думал — это был бабушкин голос.

— Где ты? Уже поздно...

— Ээ, прости, ба. Я шел из школы, но по пути отвлекся... Ага, уже иду... Как я себя чувствую? Все отлично, не волнуйся.

Я поспешно разъединился и вдруг заметил, что струнная музыка, которая было смолкла, сейчас опять играет. "Ох..." — подумал я и обернулся. За столом у входа снова сидела старуха; не знаю, когда она успела вернуться. Она смотрела в нашу сторону, но из-за очков с темными линзами я не видел ее глаз.

— Ужасная машинка, — Мей с отвращением смотрела на мою руку, сведя брови. — Ты можешь быть где угодно, но все равно ты не один. Тебя могут достать.

После этих слов она поднялась на ноги и молча направилась к лестнице. ...Что? Она опять собирается в тот подвал?

Мне идти за ней? А если я пойду за ней и обнаружу, что ее там нет... блин, да что со мной? Что за идиотские мысли. Такого просто не может быть. Ясно же, что не может. Так что... но...

Пока я колебался, старуха у входа вдруг произнесла глухим голосом:

— Мы скоро закрываемся. Вам пора идти домой.

К оглавлению

Глава 5. Май IV

1

25 мая (пн)

1 урок

Английский язык

2 урок

Обществоведение

3 урок

Математика

26 мая (вт)

1 урок

Естествознание

2 урок

Японский язык

Май подходил к концу — а значит, надвигались промежуточные экзамены триместра. Сдавать их нам предстояло в течение двух дней, понедельника и вторника, и только по пяти основным предметам.

Из-за всей этой суеты — переезда, госпитализации, смены школы — я отчасти отключился от рутинной стороны жизни. Однако действительность напомнила о себе.

Прошло две недели с тех пор, как я начал здесь учиться, и моя нервозность поутихла. Но я все еще не полностью влился в новый коллектив, членом которого теперь являлся. С несколькими из одноклассников я мог свободно общаться и дурачиться — в общем, начал входить в ритм школьной жизни, абсолютно не похожий на тот, что был в прежней школе. Если так пойдет дальше, я доучусь здесь до марта без особых проблем. Однако...

Посреди всего этого была одна вещь, не дающая мне покоя.

Таинственность, окутывающая Мей Мисаки, сопротивлялась всем попыткам разобраться в ней. Это была постоянно звучащая диссонансная нота в мирной, спокойной мелодии повседневной школьной жизни.

— Сразу после экзаменов меня целую неделю будут гонять по собеседованиям, — простонал Тэсигавара, запустив руки в свою крашеную шевелюру. — И мне придется трындеть с учителями и при этом все время делать умное лицо. Блин, тоскааа...

— Все у тебя будет нормально, — легкомысленно ответил Кадзами. — Сейчас в старшую школу поступает девяносто пять процентов народу. Так что не бойся, наверняка и для тебя найдется подходящая школа.

— Это ты таким способом хочешь меня приободрить?

— Совершенно верно.

— Ты намекаешь, что я идиот.

— Вовсе нет.

— Пфф. Ну, в любом случае, наша старая дружба продержится только до выпуска. А дальше — всего хорошего, типа.

Тэсигавара помахал рукой "всему из себя правильному" парню, которого знал с раннего детства, — будто прощаясь с ним навсегда. Потом повернулся ко мне.

— А ты в какую старшую школу будешь поступать, Сакаки? Вернешься обратно в Токио?

— Ага. Отец будущей весной вернется из Индии, ну и...

— В какую-нибудь частную школу пойдешь? — спросил Кадзами.

— Наверно.

— Хорошо некоторым, у которых батя — профессор в универе. Хотел бы я пойти в старшую в Токио.

Тэсигавара язвил в своей обычной манере, но, как ни странно, сарказма в его голосе на этот раз не было, так что и неприятного чувства у меня тоже не возникло.

— У твоего бати небось полно связей, и тебе в любой универ путь открыт, да, Сакаки?

— Это не так работает, — тут же ответил я; однако его укол был не совсем мимо цели. Ведь...

Директор моей прежней средней школы К** учился в том же университете и входил в тот же исследовательский отдел, что и отец; они были не только семпаем-кохаем, но и близкими друзьями. Поэтому, когда мне пришлось переводиться, они специально договорились насчет моего возвращения в Токио на будущий год. Несмотря на то, что я целый год проучусь в обычной школе, сдавать вступительный экзамен в старшую школу К** я буду как будто бы из средней школы К**. По крайней мере мне так сказали.

Я абсолютно не собирался кому-либо это рассказывать. Потому что если другие узнают, им это совершенно не покажется забавным, к гадалке не ходи...

20 мая, среда, после школы.

По окончании шестого урока мы вместе вышли из класса и направились по коридору. Снаружи шел дождь — он весь день шел.

— А кстати. Как у вас проходят школьные выезды? — спросил я.

Тэсигавара нахмурил брови.

— Ты серьезно? Мы в том году ездили. В Токио. Я тогда впервые в жизни поднялся на Токийскую башню, прикинь. И на Одайбу ездили. Сакаки, а ты когда-нибудь поднимался на Токийскую башню?

Я не поднимался, но...

— В том году? А разве школьные выезды не в третьем классе проводят?

— В Северном Ёми — во втором классе, осенью. Но я слышал, раньше их проводили в третьем классе, в мае.

— Раньше?

— Мм... угу. Скажи, Кадзами.

— Да. Я тоже слышал.

Почему-то мне показалось, что они как-то неохотно говорят на эту тему. Сделав вид, что ничего не заметил, я спросил:

— А почему их перенесли на второй год?

— Я почем знаю? Это когда было-то, — резко ответил Тэсигавара. — Наверно, были причины.

— Возможно, они проявили тактичность и стали проводить выезд до того, как наш брат начинает волноваться о вступительных экзаменах, — заметил Кадзами. Он остановился, снял очки и принялся протирать линзы.

— Хм. Не знал, что в муниципальных школах так.

Когда Кадзами остановился, я сделал то же самое, потом подошел к окну. Мы были на третьем этаже. Дождь слабо моросил; изнутри его не было видно, если не приглядываться, и больше половины учеников во дворе шло без зонтов.

"Я не против дождя".

Мне вдруг вспомнились слова Мей — в какой день это было?..

"Больше всего люблю холодный дождь зимой. Когда он переходит в снег".

Ни вчера, ни сегодня я ее не видел. В понедельник она была, но поговорить с ней мне не удалось. Может, из-за того, что я все время прокручивал в голове, как мы наткнулись друг на друга на кукольной выставке в Мисаки. Думал о каждом слове, которое она тогда произнесла. О каждом маленьком движении. О каждом действии...

Занозой во мне сидели ее слова, что "история Мисаки двадцатишестилетней давности" — это "только пролог". Я, конечно, не сомневался, что это одна из "Семи тайн", но тем не менее. "Есть продолжение". Что бы это могло быть за продолжение, какая страшилка с привидениями?

Кстати говоря, на позапрошлой неделе после урока рисования Тэсигавара вроде бы говорил что-то о "проклятии класса 3-3"?

— Эй, — я старался, чтобы мой голос звучал небрежно. — Ребята, а вы знаете историю о классе три-три, которая была двадцать шесть лет назад?

В следующий миг и Кадзами, и Тэсигавара застыли столбом. Их лица мгновенно побледнели.

— Т-ты что, Сакаки... Ты вроде говорил, что не веришь в такие штуки?

— Где ты... кто тебе рассказал?

После секундного размышления я решил не упоминать Мей.

— Просто случайно услышал.

Кадзами с серьезным лицом продолжил расспрашивать:

— Сколько ты услышал?

— Э? Только пролог, думаю.

Они среагировали куда острее, чем я ожидал, и потому я начал колебаться.

— Вроде двадцать шесть лет назад в классе три-три был ученик, которого все любили, а потом он внезапно умер... как-то так.

— Значит, только про первый год, — пробормотал Кадзами и кинул взгляд на Тэсигавару. Тот в явном замешательстве поджал губы.

— Что тут у вас происходит? Вы трое такие серьезные, — неожиданно раздался голос. Мимо нас проходила Миками-сэнсэй. Рядом шла Юкари Сакураги — наверно, учительница ей какие-то указания давала или еще что-нибудь.

— А. Нуу, это, в общем...

Разговаривать лицом к лицу с Миками-сэнсэй я по-прежнему не привык. Это был полный кошмар. Пока я мекал в поисках ответа, Кадзами шагнул вперед, будто приказывая мне замолчать. Потом театрально понизил голос и сказал Миками-сэнсэй:

— Сакакибара-кун говорит, что он слышал... про первый год.

— Понятно, — Миками-сэнсэй медленно кивнула, потом склонила голову набок. Ее реакция тоже показалась мне какой-то странной. Что до Сакураги, то она, как и Кадзами с Тэсигаварой, не смогла скрыть потрясения.

— Это проблема... — произнесла Миками-сэнсэй, даже не взглянув в мою сторону. Лицо ее стало таким задумчивым, каким я его никогда раньше не видел. Потом она продолжила настолько тихо и невнятно, что мне удалось разобрать лишь отдельные слова:

— ...Не уверена. Но... хоть что-то, что сможете... теперь действительно... хорошо? Будем внимательно...

2

— Ба, ты помнишь, что было двадцать шесть лет назад? — первым делом спросил я, вернувшись в этот день домой.

Бабушка и дедушка сидели в плетеных креслах на крыльце и смотрели в сад, мокрый от долгого дождя. От внезапного вопроса внука бабушка заморгала, даже не успев договорить "С возвращением".

— Э? Это давно. Двадцать шесть лет назад, говоришь?

— Ага. Маме тогда было примерно столько же лет, как мне сейчас. Думаю, она училась в Северном Ёми в третьем классе.

— Когда Рицко была в третьем классе средней школы... — бабушка положила руку на щеку и облокотилась о ручку кресла. — А, да. Ее классный руководитель был таким красивым молодым человеком... Он преподавал обществоведение и вел драмкружок или еще что-то в этом роде. И он так любил свою работу. Мне кажется, ученики его очень уважали.

Она медленно нанизывала слово на слово, прищурив глаза, будто глядя куда-то вдаль. Дедушка рядом с ней механически кивал.

— А в каком из третьих классов мама училась?

— В каком? Хмм.

Бабушка искоса взглянула на дедушку, голова которого мерно поднималась-опускалась, и тихо вздохнула.

— В третьем классе, дай-ка вспомню, она была то ли во второй параллели, то ли в третьей... Да, думаю, в третьей.

Не может быть... у меня просто язык отнялся; какое-то странное чувство возникло. Это не было согласие. И не удивление, и вовсе не страх. Я как будто обнаружил громадную черную яму — дна не видать — ровно там, куда собирался шагнуть.

— Класс три-три? Ты точно уверена?

— Ну вот, теперь уже не совсем уверена.

Дедушка продолжал кивать в такт бабушкиным словам.

— А у тебя остался ее школьный фотоальбом?

— Не думаю, что он тут, у нас. Если он где-то и есть, то, скорее всего, в доме твоего папы. Когда она вышла замуж, то кажется, взяла с собой все свои вещи.

— А.

Интересно, остались ли они у отца дома? Во всяком случае, мне он никогда ничего такого не показывал.

— Скажи, ба, — продолжил я расспросы. — Двадцать шесть лет назад, когда мама училась в три-три, у нее в классе умер кто-нибудь в аварии или еще из-за чего-нибудь?

— Авария? С кем-то из ее класса?..

Бабушка вновь посмотрела на дедушку, потом ее взгляд ушел куда-то в сад. Наконец она медленно вздохнула.

— После того как ты спросил, я что-то такое припоминаю, — задумчиво произнесла она, будто обращаясь к самой себе. — Но что это была за авария, не помню. Хороший был ребенок. Когда это случилось, это было просто ужасно...

— А как звали того ученика? — спросил я агрессивнее, чем хотелось бы. — Мисаки?

— ...Я не знаю.

Бабушка опять обеспокоенно уставилась в сторону сада.

— Мисаки. Мисаки, — скрипуче пробормотал дедушка.

— Доброе утро. Доброе утро, — внезапно заорала своим пронзительным голосом майна Рей-тян, до сих пор сидевшая тихо; я вздрогнул. — Доброе утро, Рей-тян. Доброе утро.

— Думаю, Рейко должна помнить гораздо лучше, чем я, — сказала бабушка.

— Но ведь Рейко-сан тогда было всего три-четыре года?

Видимо, столько, исходя из разницы в возрасте между сестрами. Лицо бабушки вдруг обрело уверенное выражение, и она энергично кивнула.

— Да, да. Рицко сдавала вступительные экзамены в старшую школу. А я приглядывала за Рейко. Трудный был год! Дед все работал-работал, нам совсем не помогал, — бабушка пристально уставилась на дедушку. — Правильно?

Губы старика шевелились, как горловина мешочка, перетянутая шнурком; он бормотал что-то невнятное.

— Почему? Почему? — проорала Рей-тян. — Почему? Рей-тян, почему?

3

Рейко-сан вернулась домой поздно. Поужинала она где-то в городе, и, судя по всему, этот ужин включал в себя изрядное количество спиртного. Я почувствовал запах, и глаза ее были слегка налитые.

— Уверен, что экзамены на следующей неделе на отлично сдашь?

Рухнув на диван в гостиной, она, похоже, лишь после этого заметила, что я тоже в комнате, и бросила этот неожиданный вопрос. Речь ее звучала не очень разборчиво. Рейко-сан была еще далека от состояния "пьяной", но даже такой я ее видел впервые.

— Да нет, — хоть вопрос меня и озадачил, все же я ответил честно. — Но я готовлюсь, сколько нужно.

— А, ну тогда прости.

Она негромко фыркнула, потом осушила стакан холодной воды, который подала бабушка. Я смотрел на нее, и вдруг -

Я представил себе, как моя умершая мама когда-то давно тоже так вот пила спиртное и пьянела. От этой мысли мое сердце содрогнулось, грудь сжало.

— Ааа, как я сегодня умаялась.

Рейко-сан, сидя на диване, изо всех сил потянулась. Потом повернулась ко мне и посмотрела почти с завистью.

— Тяжело быть взрослой. Столько людей, все от тебя чего-то хотят, вяжут по рукам и ногам. И...

— Как ты себя чувствуешь, Рейко? — обеспокоенно спросила бабушка, подойдя к ней. — Нечасто ты так-то...

— На сегодня я все. В постельку. Душ приму завтра утром. Спокойной ночи.

Рейко-сан неуверенно поднялась на ноги, но тут я, набравшись смелости, наконец спросил сам. Я просто должен был узнать, что произошло двадцать шесть лет назад, и как можно скорее.

— ...Ты знаешь ту историю, Рейко-сан? О том, что было двадцать шесть лет назад?

Только что вставшая с дивана Рейко-сан тяжело плюхнулась обратно.

— Ага. Ее все время пересказывают.

— Это одна из "Семи тайн"?

— Неет, это из другой оперы.

— Рейко-сан, а ты тоже узнала ее, когда училась в средней школе?

— Ага. Правда, не от кого-то конкретного, так, просто слухи.

— Когда мама училась в средней школе, она тоже была в классе три-три. Ты это знала?

— ...Позже, — Рейко-сан отодвинула волосы с лица и, медленно откинувшись на спинку дивана, устремила взгляд в потолок. — Сестрица Рицко мне об этом рассказала... позже.

— А какое у этой истории продолжение?

Набрав ход, я продолжал с надеждой закидывать Рейко-сан вопросами. Но тут вдруг ее лицо застыло, и она замолчала. После короткой паузы -

— Никакого продолжения я не знаю, Коити-кун.

Ее голос звучал на несколько тонов ниже.

— Наверняка знаешь, Рейко-сан.

— ...

— Ну Рейко-са-...

— Люди вокруг нее много чего напридумывали.

Я услышал вздох и, обернувшись, увидел, что бабушка, сев за стол, закрыла лицо руками. Судя по ее позе, она не желала ни видеть, ни слышать нашего разговора.

— Возможно, тебе лучше пока вовсе не думать об этом, — сказала Рейко-сан. Потом встала, потянулась и посмотрела мне прямо в глаза. К ней снова вернулся хорошо знакомый мне беззаботный тон. — Некоторые вещи лучше узнавать в подходящее время. А если его упустил, то, может, лучше и вовсе не знать. По крайней мере, пока оно снова не настанет.

4

На следующий день, в четверг, я не видел Мей Мисаки вообще.

Экзамены ведь совсем на носу... с ней все в порядке?

Я понятия не имел, хорошо ли Мей училась, какие у нее оценки. Я вообще никогда не видел, чтобы ее вызывали прочесть что-нибудь из учебника или решить задачку. Но, что еще важнее, если она и дальше будет столько прогуливать, ей может не хватить посещаемости для того, чтобы нормально закончить класс.

Правда, у меня было предчувствие, что, если я ей это скажу, в ответ получу всего лишь: "Тебе-то что?"

Я подумал было связаться с ней. Но тут же понял, что до сих пор не получил списка класса или еще чего-нибудь такого и потому никак не мог узнать ни ее адреса, ни телефона. Впрочем, должен признать — если бы я действительно очень сильно хотел их найти, то смог бы достаточно легко...

Скорей всего, она жила где-то недалеко от того кукольного магазина — в смысле, выставки. И, по-видимому, время от времени заходила туда посмотреть на кукол. Да. В этом я был уверен.

Интересно, какие у нее родители?

Есть ли у нее близкий друг или подруга?

Что с ней произошло, что ее глаз — ну, который под повязкой — стал вот таким? Может, у нее просто слабое здоровье. Вполне разумное предположение. Может, она именно поэтому не ходит на физру и вообще много пропускает... Аа, но еще, может...

...И так далее, и тому подобное.

У меня постоянно крутились в голове эти мысли; однако, похоже, из всего класса только у меня одного — судя по тому, что я видел и слышал. Правда, от моих размышлений вряд ли что-то изменится...

Посреди этого всего -

После большой перемены, когда мы направлялись к нулевому корпусу на пятый урок (это было рисование, а кабинет располагался именно в старом здании), я случайно обернулся, глянул на крышу корпуса напротив — и увидел ее.

Это было почти в точности как две недели назад, в первый мой день в этой школе, когда я сидел на лавке возле спортплощадки во время урока физкультуры. Одинокий силуэт, стоящий у края крыши, вплотную к железному ограждению.

Я шел вместе с Мотидзуки, фанатом Мунка, но тут бросил ему "погоди, я щас", развернулся и побежал обратно в здание, из которого мы вышли, — корпус С. Взлетел по лестнице и без колебаний толкнул стальную дверь кремового цвета, ведущую на крышу.

Но тут -

Мой мобильник, который я именно в этот день сунул во внутренний карман пиджака, глухо завибрировал. Какого?.. Кто это мог быть? Именно сейчас? Почему?..

Выскочив на крышу, я просканировал глазами все вокруг в поисках Мей и одновременно достал телефон. Звонил Тэсигавара.

— Ты в порядке?

— А что? Ты чего звонишь?

— Звоню, потому как у тебя могут быть проблемы. Акадзава вся прям кипит. У нее того гляди истерика начнется.

— Она тут при чем? Акадзава-сан?

— Слушай сюда, Сакаки...

Ххххшшш... Голос Тэсигавары потонул в шипении и свисте. Вряд ли одно было как-то связано с другим, но на помехи наложился еще и порыв ветра.

— ...Понял? Прости, что приходится звонить...

Из-за шума я с трудом различал слова Тэсигавары.

— Понял, Сакаки? Кончай обращать внимание на то, чего нет. Это паршиво.

...Чего?

Что он сейчас сказал?

— И еще... ты слушаешь? Эй, Сакаки!

— Ага.

— Эта история, о которой ты вчера говорил... ну, про двадцать шесть лет назад... Она тебя правда беспокоит?

— Ну...

— Я поговорил кое с кем. Когда доберемся до июня, я тебе расскажу. Так что до конца месяца не мог бы ты -

Хххшшш, гзгзгзгз... помехи стали в десять раз сильнее, а потом связь прервалась.

Он это вообще к чему? Я с трудом понимал, что происходит, и был прилично зол, поэтому выключил мобильник и сунул его обратно в карман — теперь Тэсигавара не сможет дозвониться, даже если попытается. Потом я обшарил взглядом каждый уголок крыши, над которой по-прежнему бушевал ветер.

Но там никого не было.

5

На следующий день Мей появилась в классе как ни в чем не бывало.

Однако я не смог обменяться с ней даже словечком. Вовсе не потому, что меня встревожил вчерашний звонок Тэсигавары. Да, вряд ли из-за этого. Просто в ее молчании чувствовалось что-то... Она будто заранее отвергала все попытки идти на контакт.

С Тэсигаварой я после того раза тоже не говорил. Я столько всего хотел из него вытянуть, но — возможно, именно для того, чтобы избежать расспросов, — он ко мне не подходил. Да блин же, что происходит?

Завтра была четвертая суббота месяца, значит, опять выходной. Мне полагалось снова отправиться в поликлинику на осмотр, но у меня никаких особых изменений в плане здоровья не было, так что я подумывал перенести его на неделю. Вряд ли бабушка будет меня сильно клевать, если я так сделаю. Еще ведь и экзамены будут в начале той недели. И лучше всего в последние дни как следует подналечь на учебу. Я малость подозревал, что экзамены эти будут для меня проще простого, но, говоря по правде, я всего-навсего педантичный... нет, просто офигенно старательный ученик средней школы.

...Ну, а раз так.

Победив желание еще разок заглянуть на выставку кукол в Мисаки, я провел выходные дома, даже не высовываясь на улицу.

За это время я получил два звонка на мобильный.

Первый был из далекой страны индуистов.

Как и в прошлый раз, мой отец Ёске то и дело заявлял, что, дескать, там у него безумно жарко, но по сути он звонил проверить: "Как там у тебя дела?" Когда я ему сказал, что середина триместра, а значит, экзамены на носу, он ответил: "Не очень напрягайся по этому поводу". С учетом того, что "не напрягаться по этому поводу" я был принципиально неспособен, этот совет заставил меня поразмыслить о том, понимает ли вообще этот человек характер своего сына.

Второй звонок оказался слегка неожиданным. Это была Мидзуно-сан из городской больницы.

— Ну как, здоров?

Я угадал, кто звонил, по первым же словам. И тут же меня охватило легкое беспокойство.

— Помнишь, ты спрашивал — по-моему, две недели назад — о той девочке? Ну, которая умерла в больнице в конце апреля?

— Да, конечно.

— Я после нашего с тобой разговора все не могла ее выбросить из головы и в конце концов проверила кое-что. Оказалось, ее звали Мисаки, не Масаки.

— Мисаки — это ее фамилия? Или -

— Нет, это было имя.

Значит, не как у Мей Мисаки. И что это значит?

— А как оно пишется?

— Первое кандзи из слова "будущее", второе из "цветения". Вместе получается "Мисаки".

— Мисаки...

— А фамилия Фудзиока.

Мисаки Фудзиока, да?..

Сам того не желая, я погрузился в размышления.

Почему Мисаки Фудзиока — "моя вторая половинка" для Мей Мисаки? Как прикажете это понимать?

— Почему ты хотел про нее узнать? — спросила Мидзуно-сан. — Ты обещал рассказать.

— О, ээ... насчет этого.

— Не обязательно рассказывать прямо сейчас. Но я буду ждать.

— Хорошо.

— Кстати, мальчик-жутик. Что ты в последнее время читаешь?

Так вот с легкостью она ушла от разговора об обещаниях. Пока я мычал "оо, аа", мой взгляд упал на лежащую рядом книгу.

— Эээ, второй том полного собрания Лавкрафта.

— Ого, — к ней вернулся ее нормальный тон. — Хороший вкус! Слушай, а разве у тебя сейчас не начинаются экзамены?

— Ну, надо же делать перерывы в учебе, — ответил я. Впрочем, если учесть, сколько времени я тратил на одно и на другое, правда была прямо противоположной: я немножко занимался в перерывах между чтением книги.

— Ты такой ответственный, мальчик-жутик, — Мидзуно-сан явно позабавили мои слова. — Хорошо бы мой братишка брал с тебя пример. Он вообще не читает, даже жутики. У него в голове только для баскетбола места хватает. Как правило, нам просто не о чем разговаривать, хоть он и мой брат.

— У вас есть младший брат?

— Двое. Мальчик-мячик твой ровесник, Сакакибара-кун.

— Уаа, а я и не знал.

— А второй брат во втором классе старшей школы. Но у него тоже мышцы вместо мозгов, он сдвинутый на спорте. Сомневаюсь, что он хоть раз в жизни читал что-нибудь, кроме манги. Проблема, скажи?..

— Похоже на то.

У меня было такое ощущение, что пятнадцатилетний подросток, на выходных в одиночестве читающий мифы о Ктулху в своей комнате, — проблема как минимум не меньшая, но... ладно, замнем для ясности.

По правде сказать — до меня внезапно дошло кое-что.

Вроде в моем классе есть парень по фамилии Мидзуно? Такой высокий, загорелый и довольно спортивного вида. Я с ним никогда не разговаривал; неужели это и есть младший из братьев Мидзуно-сан?

Городок-то маленький. Так что в подобном совпадении нет ничего удивительного.

— Это, Мидзуно-сан... а вы когда ходили в среднюю школу, то тоже в Северный Ёми? — задал я вопрос, который меня вдруг взволновал.

— Я училась в Южной средней, — ответила она. — Мой дом точно посередине между школами, и мы в зависимости от года поступаем то в Южную, то в Северную. Поэтому я и первый мой брат ходили в Южную среднюю, а младший учится в Северной.

...Понятно.

Тогда Мидзуно-сан вряд ли знает про Мисаки двадцатишестилетней давности.

У меня стало полегче на душе, и мы продолжили весело болтать о нашем общем хобби.

6

26 мая, вторник.

Второй день промежуточных экзаменов первого триместра.

Еще с ночи без перерыва лил дождь, угрожающе намекая на начало дождливого сезона. Мне казалось довольно необычным для современной школы, что в Северном Ёми не требовали обязательного ношения сменки (во всяком случае, сам я с таким раньше не сталкивался). Все ходили в уличной обуви в помещениях, кроме спортзала. Поэтому в дождливые дни, как сегодня, пол в классах и коридорах покрывали дорожки грязных следов.

Последний экзамен — японский язык — проводил на втором уроке Кубодера-сэнсэй.

Он раздал экзаменационные бланки, произнес: "Прошу начать", — и тут же в классе повисло молчание. Шорох механических карандашей по бумаге лишь изредка разбавляло сдавленное покашливание или тихий вздох. Школу я сменил, но атмосфера экзамена осталась ровно та же.

Примерно через полчаса кто-то из учеников встал из-за парты и вышел в коридор. Среагировав на звук и движение, я машинально повернул голову к окну. Мей на месте не было. Блин, она закончила раньше срока и опять слиняла?

После краткой внутренней борьбы я положил свой бланк на парту текстом вниз, встал и собрался было молча покинуть кабинет, но -

— Уже закончил, Сакакибара-кун? — остановил меня Кубодера-сэнсэй.

Я тихо ответил:

— Да. И поэтому хочу -

— Ты не думаешь, что стоило бы посвятить оставшееся время проверке ответов?

— Нет. Все в порядке.

Я четко услышал тихие голоса, раздавшиеся то тут, то там после этого моего ответа.

— Я уверен, что написал все правильно. Можно мне выйти?

Я кинул взгляд на дверь, которую Мей только что открыла и закрыла. Кубодера-сэнсэй, казалось, растерялся, но в конце концов опустил глаза и сказал:

— Да. Можешь выйти из класса, но не уходи домой. Просто подожди где-нибудь. После экзамена у нас внеплановый классный час.

Гул голосов распространился по всему классу. Я чувствовал, что все кидают на меня взгляды; довольно неприятное ощущение.

Они небось решили, что я зазнаюсь. Ну, даже если и так, я с этим ничего не мог поделать. И все же...

Невольно я дернул головой и подумал: почему?

Мы сделали ровно одно и то же; почему же на меня такая реакция, а Мей никто и слова не сказал? Разве не странно? Вот действительно же казалось, что что-то тут...

Едва выйдя из класса, я обнаружил Мей в коридоре у окна. Оно было открыто, и ветром внутрь задувало немного дождя. Мей молча смотрела наружу, не обращая на брызги ни малейшего внимания.

— Ты всегда быстро заканчиваешь, — сказал я.

— И? — ответила Мей, не оборачиваясь.

— Ты и вчера, и сегодня с каждого экзамена уходила раньше времени.

— Хочешь сказать, что напоследок ты решил составить мне компанию?

— Нет... просто я в японском хорошо секу.

— Хех. Значит, ты смог ответить на те вопросы?

— В смысле?

— Ну, когда нужно изложить что-то, уложившись в определенное количество слов, или ответить, какую цель преследовал автор.

— А. Да, наверно.

— А я их ненавижу. Просто не могу с ними. Уж лучше задачки по математике или естествознанию. Там всегда один четкий ответ.

Аа, ясно. Я начал понимать, что она имела в виду.

— То есть ты просто написала что попало и ушла?

— Ага.

— А это... ничего?

— Да, мне плевать.

— Да, но что насчет... — начал было я, однако решил оставить эту тему в покое.

Я подошел к окну, которое открыла Мей; оно было напротив лестницы, примыкающей к восточной стене кабинета, — так называемой "восточной лестницы". Мокрый ветер играл короткой прической Мей.

— Ее звали Мисаки Фудзиока, да? Девочку, которая умерла в больнице в тот день, — храбро сообщил я то, что узнал от Мидзуно-сан на выходных. Мей не отвела глаз от окна, но ее плечи чуть заметно вздрогнули — так мне показалось.

— Скажи, почему она?..

— Мисаки Фудзиока... — тихо произнесла Мей. — Мисаки... моя двоюродная сестра. Когда-то давно мы были ближе и связаны теснее.

— Теснее, чем?..

Я не понимал, что она имела в виду. Но... та девушка поэтому была ее "второй половинкой"?

— История, которую ты мне рассказала две недели назад, — я снова сменил тему. — Насчет класса три-три, который был двадцать шесть лет назад. Какое у нее продолжение? Та часть, где привидения?

— Ты уже спрашивал кого-нибудь? — задала встречный вопрос Мей и, пока я пытался найти что ответить, повернулась ко мне и продолжила: — И тебе никто не рассказал?

— Ээ, ну да.

— И что ты можешь с этим поделать?

Вот и все, что она сказала, прежде чем снова забраться в свою раковину и отвернуться к окну.

Даже если я сейчас попрошу ее дорассказать ту историю, вряд ли она снизойдет. Такое у меня было ощущение. Слова Рейко-сан, что "некоторые вещи лучше узнавать в подходящее время", повисли у меня в голове странной тяжестью.

— Эээ... послушай, — произнес я и, сделав глубокий вдох, как тогда, на кукольной выставке, пододвинулся еще ближе к Мей, стоящей возле окна. — Послушай, я уже давно хочу тебя спросить. Мне с самого первого дня непонятно.

Вроде бы ее плечи снова вздрогнули. Я продолжил:

— Почему они это делают? Весь класс и даже учителя. Как будто ты не -

Не дав мне закончить вопрос, Мей шепотом ответила:

— Потому что меня нет.

"Понял, Сакаки? Кончай обращать внимание на то, чего нет".

— Это не...

Я снова сделал глубокий вдох.

"Это паршиво".

— Но это не...

— Они меня не видят. Что если... меня видишь только ты один, Сакакибара-кун?

Мей медленно развернулась ко мне. Тень улыбки мелькнула в ее правом глазу — том, на котором не было повязки. Мне это показалось, или там была еще и тень одиночества?

— Нет... не может быть.

Если я сейчас зажмурюсь и открою глаза, скажем, через три секунды, она исчезнет, испарится? На миг мной овладели подобные мысли, и я поспешно отвел глаза, стал смотреть на заоконный мир.

— Не может быть...

И тут — я услышал, как кто-то несется вверх по лестнице.

7

Шаги бухали отчаянно; сейчас, когда вся школа была погружена в экзамены, этот грохот казался совершенно неуместным. Интересно, что случилось? Раздумывая так, я повернулся и увидел бегущего — мужчину в темно-синем спортивном костюме.

Это был Миямото-сэнсэй, один из учителей физкультуры. Я от физры по-прежнему был освобожден, но уж учителя-то в лицо и по фамилии знал.

Миямото-сэнсэй подбежал к нам, раскрыл рот, будто собираясь сказать что-то, но так в итоге и не сказал, а бросился к передней двери класса 3-3 и рывком отодвинул ее.

— Кубодера-сэнсэй! Кубодера-сэнсэй, на минуточку...

Секунду спустя наружу высунулась голова проводящего экзамен учителя японского.

— В чем дело?

Грудь физрука тяжело поднималась и опускалась после бега по лестнице, он сперва смог выдавить лишь "в общем...". Оттуда, где стояли мы с Мей, слышно было плохо.

— Нам только что сообщили...

...И больше я ничего не услышал. Он понизил голос.

Зато я четко видел реакцию Кубодеры-сэнсэя. Что бы там ни сообщил ему Миямото-сэнсэй, от этих слов его лицо застыло.

— Ясно, — наконец ответил он строгим голосом и скрылся в классе. Миямото-сэнсэй поднял глаза к потолку, по-прежнему тяжело дыша.

Потом -

Дверь, захлопнутая Кубодерой-сэнсэем, снова рывком отодвинулась, и оттуда пулей вылетела ученица.

Это была староста, Юкари Сакураги. Свою сумку она держала в правой руке, и, судя по лицу, была сама не своя.

Обменявшись несколькими короткими фразами с Миямото-сэнсэем, стоящим недалеко от двери, Сакураги выхватила свой зонт из стойки возле класса — бежевый зонт-автомат — и побежала на заплетающихся ногах...

Направлялась она поначалу к восточной лестнице. Но потом, уж не знаю почему, застыла на месте. Кажется, это произошло, как только ее взгляд упал на нас с Мей, стоящих рядом возле окна напротив лестничной площадки.

В следующий миг она развернулась и понеслась в противоположном направлении. Похоже, ее правая нога, которую она подвернула при неудачном падении, до сих пор не зажила полностью. Сакураги бежала неуклюже, явно оберегая ногу.

Промчавшись по коридору, идущему с востока на запад, она свернула на западную лестницу в противоположной стороне здания и скрылась из глаз.

— Интересно, что это было, — я снова повернулся к Мей. — Как ты?..

Мей моих слов будто не слышала. Она стояла как вкопанная, ее лицо посерело. Я шагнул к физруку в спортивном костюме и попытался узнать у него:

— Ээ, сэнсэй? Что с Сакураги-сан такое?

— Что? А... — Миямото-сэнсэй посмотрел на меня, и его лицо исказилось. — Ее семья попала в аварию. Нам только что сообщили, чтобы она немедленно отправилась в больницу.

Не уверен, сказал он все, что хотел, или нет, но тут — внезапно раздался какой-то громкий звук, а потом по коридору разнесся короткий вопль.

Что это было?

Меня охватила жуткая тревога.

Что только что произошло?

Я рванул по коридору, не успев даже подумать на эту тему. Я как будто гнался за Сакураги, только что пробежавшей этим же путем.

По западной лестнице я сбежал на второй этаж; там ее не было. Кинулся дальше, на первый... и тут же увидел.

Нелепая, кошмарная картина.

У основания мокрой бетонной лестницы, на площадке между первым и вторым этажами, стоял открытый зонт. Бежевый зонт-автомат. Тот самый, который Юкари Сакураги только что выхватила из стойки. И прямо на нем лицом вниз лежала сама Сакураги.

— Э, это...

Ее голова лежала на куполе зонта. Ноги — на нижних ступеньках пролета. Руки — нелепо раскинуты в стороны. Сумка — в углу лестничной площадки.

...Что случилось?

Что, блин, случилось?

С первого взгляда понять было трудно. Но довольно быстро у меня сложилась общая картина.

Узнав о несчастье в своей семье, Сакураги в панике вылетела из класса и понеслась вниз по лестнице. Где-то между вторым и первым этажами она поскользнулась. Зонт, который она держала в правой руке, вылетел и стоймя упал перед ней. От удара о пол он раскрылся. Металлический наконечник смотрел на Сакураги. И -

Полностью потеряв равновесие, она упала точно на него. Как будто пролетев по воздуху. Не в состоянии сделать ничего вообще — даже голову отвести, даже руки перед собой выставить.

Сакураги лежала абсолютно неподвижно. Тошнотворный красный цвет расползался по бежевой ткани зонта. Это была кровь. Много крови...

— Сакураги-сан?.. — дрожащим голосом позвал я. Мои ноги тоже затряслись, когда я продолжил спускаться по лестнице.

Когда я добрался до площадки, и без того в ужасе, моим глазам предстала еще одна кошмарная подробность.

Наконечник зонта пробил шею Сакураги навылет, войдя в нее до основания. Кровь потоком лилась из раны.

— Как...

Я отвернулся, не в силах больше смотреть.

— Как же так...

Вдруг раздался глухой стук — это тело Сакураги съехало с зонта. Стальная рукоять, до сих пор каким-то чудом — нет — какой-то чудовищной случайностью поддерживавшая ее вес, переломилась.

— Эй! — раздался сверху громкий голос. — Что там случилось? Все целы?

Это был Миямото-сэнсэй. Позади него стояли еще люди — учителя, вышедшие, должно быть, из ближайших классов.

— Плохо. "Скорую", быстро! — приказал Миямото-сэнсэй, сбегая вниз по лестнице. — И сбегай в медкабинет. ...Уаа, какой ужас. Как так могло — эй, ты сам в порядке?

Я кивнул. Собирался сказать "да", но из горла вырвался лишь стон. Острая боль пронзила грудь. Ах... эта дикая боль, это же...

— П-простите, — прижимая руки к груди, я прислонился к стене. — Я... не очень...

— Я все сделаю. А ты иди в туалет, — сказал Миямото-сэнсэй. Видимо, он подумал, что меня тошнит.

Я ковылял вверх по лестнице, когда увидел в коридоре второго этажа Мей. Она стояла за спинами учителей, пристально глядя на меня.

Лицо ее было серым, как у мертвеца. Правый глаз распахнулся настолько, что, казалось, вот-вот вылезет из орбиты. Приоткрытые губы, как у куклы в черном гробу в подвале "Пустых синих глаз в сумраке Ёми", словно хотели что-то сказать...

...Что?

Что, блин, ты?..

Считанные секунды спустя, когда я добрался до второго этажа, ее уже не было.

8

Авария, в которую угодила семья Сакураги, — это была автокатастрофа. Разбилась машина, где ехала ее мать Миеко. За рулем была тетя Сакураги, а мать сидела на пассажирском сиденье. Что произошло, было не совсем ясно, но, похоже, на двухполосной набережной реки Йомияма у машины отказали тормоза, и она врезалась в дерево у дороги.

Машина была разбита в хлам. Обеих женщин доставили в больницу в тяжелом состоянии. Особенно пострадала мать — ее травмы не давали поводов для оптимизма. Тогда-то из больницы и позвонили срочно в школу.

Миямото-сэнсэй передал сообщение Кубодере-сэнсэю, а тот сказал Сакураги быстро отправляться в больницу. Он решил перенести ее экзамен на другой раз.

Мать Сакураги пытались спасти, но безуспешно; она умерла в ту же ночь. Тетя с трудом, но выжила. Как я узнал позже, она больше недели провела в коме.

Саму Сакураги, которую постигло такое невероятное несчастье на западной лестнице корпуса С, отправили в больницу на "скорой", но она умерла от шока и потери крови еще в пути. Ей исполнилось пятнадцать всего два дня назад — это я тоже узнал позже.

Вот так Юкари Сакураги и ее мать Миеко стали "жертвами мая" в классе 3-3 Северной средней школы Йомиямы в 1998 году.

К оглавлению

Интерлюдия I

...В третьем кто-то умер.

Ага, шуму было — ужас.

Говорят, она поскользнулась на лестнице корпуса С и неудачно упала...

Нет, там по-другому было.

Правда? А как?

Она когда поскользнулась на лестнице, прямо перед собой зонт выронила и на него же упала, и его кончик проткнул ей горло.

Уиии!

Но некоторые говорят, он ей в глаз воткнулся, а не в горло.

Уиии. Правда, что ли?

В общем, выглядело так кошмарно, что они там приказали молчать всем, кто это видел.

Она же была старостой у девочек, да? Ну, та, которая умерла?

Вроде да.

Я слышала, ее мама в тот же самый день тоже умерла, в аварию попала.

Угу, я тоже слышал.

Слушай, слушай, как ты думаешь, это из-за "того проклятия"?

"Того проклятия"? Так ты знаешь эту историю?

Ну, краем уха слышала. Целиком не знаю.

Это называют "проклятием класса три-три".

Ну?

Но просто так болтать об этом опасно.

Но на самом-то деле ее все знают, только молчат, да? Как двадцать шесть лет назад в том классе умерла ученица Мисаки, которую все любили...

Мм... угу.

И этот год — тоже такой?

...Может быть.

Нееет. А если я на будущий год в три-три попаду, что тогда?

Сейчас-то об этом какой смысл беспокоиться?

Но...

Почему бы тебе не перевестись, пока ты еще во втором?

Хмммм...

Потом, не каждый же год такой. Кажется, прошлый год был обычный.

А позапрошлый? Вроде тогда был такой год?

У проклятия свои причуды.

Когда оно начинается, в классе что-то плохое случается каждый месяц, да?

Угу.

Кто-то умирает, да?

Угу. Каждый месяц как минимум один человек, имеющий отношение к классу...

Что, не только ученики?

Их родственники тоже. Особенно близкие. Я слышал, для дальних не так опасно.

Уааа. Ты так много об этом знаешь.

У меня в секции кендо есть один семпай, его зовут Маэдзима-сан, он как раз в три-три. Вот он мне недавно рассказал по секрету. По-моему, он сам в это не верит, вот и рассказал чужаку.

Он, значит, не верит. Но ведь на самом же деле кто-то уже умер...

Просто совпадение. Несчастный случай. Проклятия — это просто чушь... так он говорит.

Может, он и прав...

Без понятия. Но знаешь, по-моему, лучше тебе просто держаться от этого класса подальше.

Мм, ты так думаешь?

Представляешь, какой будет ужас, если мы в это вляпаемся? В смысле, даже говорить с тобой сейчас об этом — и то может быть страшно опасно. Что мы тогда будем делать? Что если...

Не хочу. Перестань.

Угу. Надо завязывать с этой темой...

К оглавлению

Глава 6. Июнь I

1

— Думаю, тебе не о чем беспокоиться, — сообщил пожилой врач своим обычным жизнерадостным тоном. — Судя по тому, что я вижу, твое состояние стабилизировалось. Ты ведь больше не испытываешь боли?

— ...Да.

— В таком случае ты можешь ходить в школу, как обычно.

Даже эта четкая информация не изгнала мою тревогу полностью.

Все еще немного подавленный, я сделал несколько глубоких вдохов и выдохов. Да, никаких зловещих ощущений. Боль в груди и затрудненное дыхание... неделю назад эти симптомы снова стали проявляться время от времени, но в последние два-три дня они пропали.

— А физкультура?..

— Физические нагрузки по-прежнему исключены. Посмотрим, что будет через месяц. Возможно, потребуется и больше времени.

— ...Хорошо.

— Для полной уверенности я хочу, чтобы ты зашел еще раз в ближайшие выходные. И если никаких изменений не будет, в следующий раз встретимся через месяц.

Я кивнул, потом покосился на календарь, висящий на стене кабинета. Вчера было 1 июня. Ближайшие выходные — это суббота, 6.

Когда я стал свидетелем ужасной смерти Юкари Сакураги на второй день промежуточных экзаменов — это было ровно неделю назад, — у меня снова стала болеть грудь из-за все той же проблемы с легкими. Я перепугался и на следующий же день отправился в городскую клинику, чтобы меня посмотрели. Там я получил неприятный диагноз: "Признаки незначительного пневмоторакса". Правда, заодно мне сказали, что "уровень рецидива не достигнут".

"Хотя в оболочке легкого есть очень маленькая дырочка, микронадрыв, окружающая ткань, похоже, полностью здорова. Поэтому тебе удалось сохранить приличную форму и избежать полного коллапса, — так мне тогда объяснил лечащий врач. — Какое-то конкретное лечение тебе вряд ли понадобится. Просто отдохни дома недельку".

И, следуя рекомендации врача -

Я всю неделю проторчал дома, в школу не ходил. И был практически без понятия, что происходило в классе после того случая.

Вот минимум информации, который я получил. Мать Сакураги, попавшая в аварию, умерла в тот же день. Похороны матери и дочери прошли тихо, исключительно в семейном кругу. Ну и, конечно, весь класс был в колоссальном шоке. Пожалуй, и всё.

Что делала на этой неделе Мей Мисаки, я был без понятия. Не то чтобы я ну совсем никак не мог разузнать насчет нее и остальных, но прибегать к этому способу мне совершенно не хотелось. Почему-то никак не мог решиться.

У меня по-прежнему не было списка класса, так что позвонить и пообщаться напрямую я мог только с Тэсигаварой. Несколько раз я его набирал, но он не отвечал. Видел небось, что это я звоню, и не брал трубку нарочно.

Бабушка слышала про то, что случилось, но лишь повторяла, как попугай, одно и то же: "Какой ужас-то" и "Мне их так жаль". Похоже, ее заботило исключительно здоровье внука. Дедушка, понимал он или нет, что происходит, лишь кивал на каждое бабушкино слово. Рейко-сан очень волновалась за мое психологическое состояние, но в душу мне не лезла. Я сам тоже не решался лезть в деликатные вопросы. Майна Рей-тян орала так же энергично, как и прежде. Из Индии не было ни звонка, я тоже ничего пока не сообщал отцу.

Посреди всего этого оставался лишь один человек, с которым я мог общаться более-менее нормально. Как ни странно, это была Мидзуно-сан из городской больницы. Она мне позвонила ближе к вечеру через день после смерти Сакураги и, соответственно, на следующий день после моего визита в клинику.

— У тебя все в порядке? Как твои легкие? — она сразу взяла быка за рога. — В конце концов, тот кошмар произошел у тебя прямо на глазах. Наверняка это как-то сказалось на твоем самочувствии.

— Вы знаете про то, что случилось?

— Мне братишка рассказал. Ну, знаешь, младший — он в Северной средней, в одном классе с тобой? Такеру Мидзуно. Он еще в баскетбольную секцию ходит.

Значит, это действительно он.

— Ты вчера вместо школы в поликлинику ходил, да?

— Ага.

— Но, судя по всему, ничего настолько страшного, чтобы тебя снова госпитализировали?

— Слава богу, да. Мне сказали, что я сумел справиться.

— Когда снова сюда? Я имею в виду, в клинику вообще.

— На следующей неделе, во вторник утром.

— Отлично, не хочешь потом пересечься?

— Э?

Зачем ей?.. Но, прежде чем я успел спросить, Мидзуно-сан продолжила:

— Мне кое-что не дает покоя. Разные вещи. Не знаю, что с чем связано, как связано и вообще связано или нет. Ну и плюс еще та тема, о которой нам с тобой надо поговорить.

"Та тема" — это насчет моих вопросов о девушке, умершей в больнице в конце апреля?

— Значит, сидишь дома и поправляешься?

— Пытаюсь.

— Только не грузи себя мыслями о той беде. А если тебя снова положат в больницу, я буду о тебе заботиться изо всех сил.

— Э... ага. Спасибо.

Я ее, конечно, поблагодарил, но вообще-то такого развития событий я намеревался избежать любой ценой.

— Ладно, тогда увидимся в больнице во вторник. Но я тебе позвоню заранее.

Мидзуно-сан явно заботилась о моем психическом здоровье — она даже не пыталась завести разговор о нашем с ней общем увлечении. И "мальчиком-жутиком" меня тоже не назвала ни разу, за что я в глубине души был ей благодарен.

Всего два дня назад я увидел в реальной жизни такую кошмарную картину; ничего удивительного, что это здорово ударило по психике.

Тошнотворная краснота, расползавшаяся по ткани зонта, лежавшая ничком Юкари Сакураги, стальной наконечник зонта, торчащий из ее шеи, жуткое количество крови, толчками выливающейся из раны. Эта картина стояла у меня перед глазами и не желала уходить. Звук, с которым сломался зонт и тело упало на бок, возгласы Миямото-сэнсэя, сирена "скорой", крики и плач учеников... все это я до сих пор слышал, как наяву.

Как бы я ни пытался убедить себя, что одно с другим никак не связано, на какое-то время я сделал перерыв в книгах и фильмах ужасов — просто я был в таком состоянии, что не мог их воспринимать.

2

Опять с неба лило, как и на прошлой неделе. Похоже, сезон дождей таки начался — намного раньше обычного. Бабушка, как обычно, предложила отвезти меня в клинику на машине, но я твердо отказался и отправился туда один.

Мы с Мидзуно-сан договорились, что я встречусь с ней сразу, как только меня закончат смотреть. Она сказала, что у нее ночная смена, после которой она отправится в общежитие при клинике, чтобы поспать немного. Поэтому я обещал, что, когда освобожусь, тут же ей позвоню.

И вот, стоя перед главным входом поликлиники, я позвонил Мидзуно-сан на мобильник, а потом просто ждал, разглядывая мокрый от дождя пейзаж.

Мне вдруг подумалось, что здесь, в Йомияме, дождь более липкий, чем в Токио.

Если учесть загрязнение воздуха, должно было бы быть наоборот. Так что это, видимо, мои особенности восприятия.

Возможно, слово "липкий" неудачное. Возможно, стоит употребить что-то понейтральнее, скажем, "более насыщенный".

Тротуары, идущие по ним люди, растения вблизи и горы вдали... все это, когда вымочено дождем, словно приобретает какие-то новые, другие тона и оттенки. Я совершенно не имею в виду, что дождь грязный.

Мой взгляд остановился на лужицах, образовавшихся на земле.

Вот то же самое. Как бы это выразить словами? Они словно бы имели больше оттенков и более насыщенные цвета, чем лужи в Токио. Возможно, проблема не в самом дожде, а в том, что сквозь него я здесь рассматриваю вовсе не то, что рассматривал там. Ну а может, это просто мое воображение шутки шутит.

— Прости, что заставила ждать, — раздался голос совсем рядом. Впервые я увидел Мидзуно-сан без белой формы медсестры. На ней была голубая блузка и черный джинсовый пиджак.

— Что показал осмотр?

— Вряд ли я буду вас нагружать своим присутствием.

— Какая досада.

— И завтра мне уже можно идти в школу.

— Правда? Замечательно, — просияла она. Потом достала свой мобильник из кармана пиджака и глянула на экран. — Немного рановато, но, может, сходим куда-нибудь пообедать?

— У вас же была ночная смена? — я проявил некий минимальный уровень тактичности. — В смысле, вы, наверно, сильно устали и -

— Что ты, я в полном порядке! Завтра у меня выходной, и потом, я еще молодая. Как насчет вон того ресторанчика?

— Аа, ну, на ваше усмотрение.

Мидзуно-сан подогнала свою машину. Маленькую, синюю и очень симпатичную — полную противоположность строгого черного "Седрика" моей бабушки.

3

Фастфудная сеть, к которой относился ресторанчик, работала и у нас в Токио, но столик, за который мы с Мидзуно-сан уселись, был гораздо больше, чем там. Когда мы сделали заказ, Мидзуно-сан, прикрыв рот руками, мощно зевнула.

— Не высыпаетесь, да?

— М? Ну, это в порядке вещей.

— Простите. Нам не стоило -

— Ты о чем? Это же я предложила встретиться. Так что выбрось из головы.

Наконец ей принесли кофе и сэндвич. Мидзуно-сан тут же бухнула в кофе изрядное количество сахара, сделала несколько глотков, откусила от сэндвича с яйцом и лишь потом, пробормотав "ну, начнем", повернулась ко мне.

— Во-первых. Я немного поговорила с братишкой Такеру, хотя обычно мы с ним почти не общаемся. Я хотела узнать у него кое-что. Похоже, с классом, в который вы с ним ходите, связаны некие особые обстоятельства.

— Особые обстоятельства?

— Да. Ничего конкретного он не сказал, а я не знала, о чем именно спрашивать, и это, конечно, проблема; но тем не менее: особые обстоятельства. Тебе нужно это знать.

— Знать бы, что за обстоятельства вокруг этих особых обстоятельств... — я опустил глаза и медленно качнул головой. — Я тоже мало что знаю. Уверен, что что-то происходит, но я ведь совсем недавно сюда перевелся, и, кажется, никто пока не собирается мне ничего рассказывать.

— Девочка, которая умерла на той неделе, — ее звали Сакураги-сан, да? Она была в классе старостой?

— ...Угу.

— Я слышала, что произошло. И что ты это все видел. Она упала с лестницы, и ей просто кошмарно не повезло напороться горлом на собственный зонт, да?

— ...Да, так все и было.

— У меня такое впечатление, что он был напуган чем-то.

— Ваш брат?

Если он был потрясен нелепой смертью одноклассницы, это вполне естественно. Но "напуган"? Что бы это значило?

— Что вы имеете в виду, "напуган"?

— Ну, я его напрямую не спрашивала. Но мне показалось, что этот несчастный случай он считает вовсе не "несчастным случаем".

— Не несчастный случай?

Я почесал лоб.

Если не несчастный случай, то что тогда — самоубийство? Или, может, убийство? Да нет, нереально. Ни того, ни другого просто не могло случиться.

Не суицид, не убийство и не "просто несчастный случай". Что тогда могло?..

— Чего же он боялся?

— Кто его знает, — покачала головой Мидзуно-сан. — Ничего конкретного.

"Кстати, Сакакибара! А ты веришь в привидения, проклятья, всякое такое?"

Я вдруг вспомнил вопрос, который задал мне Тэсигавара. Кажется, это было в первый же день, как я пришел в новую школу?

"Так называемые паранормальные явления?"

Это из того же разговора, но спросил Кадзами.

Конечно, я не верил ни в "привидения, проклятья, всякое такое", ни в "паранормальные явления" и не собирался начинать верить. Ну да, "Семь тайн Северного Ёми" довольно-таки странные, но это всего лишь безобидные страшилки, какие в каждой школе можно найти. В общем-то, даже та история про "Мисаки двадцать шесть лет назад" наверняка...

...Но.

Что если смерть Юкари Сакураги на той неделе — действительно не "просто несчастный случай"?

Я вернулся мыслями в тот день.

Сакураги, едва услышав об аварии, в которую угодила ее мать, вылетела из класса. Она выхватила из стойки свой зонт и побежала на заплетающихся ногах — сперва к восточной лестнице, которая была ближе. Но тут — да, она резко остановилась. Может, потому что увидела нас, стоящих напротив лестницы. В следующий миг она крутанулась и побежала в противоположном направлении — к западной лестнице.

Интересно... что если?..

Что если бы она побежала по восточной лестнице, как и собиралась изначально?

Может, того кошмара бы не случилось.

Она набрала скорость в длинном коридоре и на этой скорости влетела на западную лестницу. И, возможно, как раз в том месте пол был влажным, вот она и поскользнулась... Это невероятное происшествие стало результатом множества случайностей, наложившихся друг на друга. Итак...

Почему Сакураги так себя повела? Почему, увидев нас — меня и Мей, — она сделала то, что сделала?

— Вы когда-нибудь слышали имя "Мей Мисаки"?

Мне принесли заказанный хот-дог, но брать его совершенно не хотелось. А вот пересохшее горло я с удовольствием промочил чаем со льдом, после чего задал Мидзуно-сан этот вопрос.

— Мисаки?

Естественно, она среагировала на фамилию. Наверняка она вспомнила ту девушку, умершую в больнице в апреле, — ее имя тоже было Мисаки.

— Мей... Мисаки? Это кто?

— Она учится в моем классе — в Северном Ёми, три-три. Ваш брат никогда ее не упоминал?

Мидзуно-сан слегка надула одну щеку.

— Я же говорила, мы с ним практически не общаемся. А что с ней такое? Что-нибудь случилось?

— Насчет моего обещания когда-нибудь вам рассказать. Это имеет отношение как раз к Мей Мисаки.

Мидзуно-сан прикрыла свои большие глаза и кивнула, что-то задумчиво бормоча себе под нос. Я объяснил ей ситуацию, стараясь рассказать все по возможности просто и упорядоченно.

— Хмммм, — она скрестила руки и кивнула еще раз, потом снова откусила от своего сэндвича с яйцом. — Ты уже говорил мне о ней — девочке с повязкой на глазу. Не помню только, когда. Хех. Значит, ты влюбился в эту Мей-тян, да?

— Э...

Ээ... пого... погодите-ка, уважаемая.

— Вы все не так поняли, — ответил я малость раздраженно. — Просто... она всегда как-то странно ведет себя в классе. И я это не могу выбросить из головы.

— Это и называется "влюбился".

— Говорю же, все не так.

— Ладно, ладно. Я поняла. Дай попробую посмотреть свежим взглядом.

— ...

— В тот день в конце апреля — двадцать седьмого, кажется? — в больнице умерла девочка, кузина Мей-тян по имени Мисаки Фудзиока-тян. Мей-тян была очень подавлена, она отправилась в морг, чтобы увидеться с Мисаки-тян и "отнести" ей что-то. Все верно?

— ...Да.

— И? Что такого странного в том, как Мей-тян ведет себя в классе?

— Ну... — мне пришлось как следует подумать, прежде чем ответить. — Мм... во-первых, она, по-моему, сама по себе странная. Но... знаете, я ведь сперва думал, что класс над ней измывается. Или что они ее боятся.

— Боятся?

— Но на это тоже непохоже.

В голове у меня лениво всплыло сразу несколько воспоминаний о том, что я видел и слышал с того дня, когда впервые появился в Северном Ёми.

— У меня есть приятель, его зовут Тэсигавара, так вот, он вдруг ни с того ни с сего мне позвонил и сказал мне "кончать обращать внимание на то, чего нет".

— И что это значило?

— А она сказала, что ее никто не видит, и...

Мидзуно-сан снова скрестила руки на груди.

— Хммм...

Я продолжил:

— И вот после всего этого на той неделе случилось это.

— Хмм. Ну, очевидное объяснение, что все это просто совпадение. Одно с другим ведь никак не связано, верно?

— Если брать очевидное объяснение, то нет.

...Но.

— Меня еще кое-что беспокоит. То, что было двадцать шесть лет назад...

И я рассказал "легенду о Мисаки". Мидзуно-сан слушала молча, не перебивая.

— ...Вы знали эту историю?

— Нет, впервые слышу. Я ведь ходила в Южную среднюю.

— Но ваш младший брат ее наверняка знает.

— О, ты так думаешь?

— Я пока что без понятия, как одно связано с другим. Но какая-то связь, кажется, все-таки есть, и я...

— Поняааатно, — и Мидзуно-сан одним глотком допила свой кофе.

— Я с тех пор в школе не был и не знаю, что сейчас в классе происходит. Вы... от брата об этом ничего не слышали, да?

— Теперь это действительно начинает напоминать историю из какого-то жутика. Ты не собираешься есть свой хот-дог?

— А, да. Спасибо.

Не сказать чтоб я был совсем не голоден. Глядя, как я ем хот-дог, Мидзуно-сан предложила:

— Почему бы мне не попробовать что-нибудь разузнать? О том, что было двадцать шесть лет назад, и о Мей-тян. Я, правда, не очень-то дружу с братишкой — не знаю, сколько он мне расскажет. Ты завтра идешь в школу, верно?

— Да.

Впервые в школу на этой неделе.

От этой мысли уровень моей тревоги вмиг подпрыгнул. И еще...

Что сейчас делает Мей?

В груди проснулась тупая боль, совсем не такая, как при разрыве легкого.

— Если я что-нибудь узнаю, я тебе позвоню. Ты когда в следующий раз придешь в клинику?

— В субботу.

— В субботу... это шестое июня? Кстати, ты смотрел "Омен"?

— Видел по телеку, еще когда был в начальной школе.

— Вряд ли в нашем городке есть свой Дэмиен, но... — лицо Мидзуно-сан приобрело знакомое выражение "юной медсестры, обожающей триллеры", на нем расплылась озорная улыбка. — Но нам обоим следует быть осторожнее. Особенно надо остерегаться несчастных случаев, которые обычно не происходят.

4

Когда мы вышли из ресторанчика, дождь уже прекратился и солнечные лучики то тут, то там пробивались сквозь облака.

Я принял предложение Мидзуно-сан подвезти меня до дома и сел на пассажирское сиденье ее машины; но на полпути я вдруг увидел знакомые места и попросил Мидзуно-сан высадить меня. Мы были в Мисаки, недалеко от кукольной выставки "Пустые синие глаза в сумраке Ёми".

— Ты же в Фурути живешь, Сакакибара-кун? Дотуда еще далеко.

Она смотрела на меня с сомнением, но я заверил ее, что столько времени проторчал дома, что хочу проветриться, и выбрался из машины.

"Пустые синие глаза..." я нашел почти сразу.

На площадке наружной лестницы, ведущей на верхние этажи, стояла женщина средних лет в ярко-желтой одежде. Мы встретились взглядами — так мне показалось. Интересно, она работает наверху в кукольной мастерской? С этой мыслью я кивнул женщине, но она, никак не среагировав, молча зашагала вверх по лестнице.

Я аккуратно сложил зонт, убрал его в сумку и открыл дверь.

Над дверью тускло звякнул колокольчик, совсем как в прошлый раз.

— Добро пожаловать.

Та же самая седая старуха, сидящая за тем же самым столом у входа, поздоровалась со мной тем же самым тоном. Была середина дня, но внутри магазина — нет, кукольной выставки — все равно царил тот же самый полумрак, что и в предыдущий раз, когда я сюда пришел.

— О, что такое? Нечасто к нам заходят молодые люди.

Даже это не изменилось...

— Вы учитесь в средней школе? Сейчас не на уроках? В таком случае можете пройти за полцены.

— ...Спасибо.

Я достал из кармана кошелек, а старуха добавила:

— Не стесняйтесь, смотрите сколько душе угодно. Других посетителей все равно сейчас нет.

Чувствуя, что у меня малость кружится голова, я прошел на выставку.

Унылая струнная музыка. Повсюду армии кукол, красивых и страшноватых. Фантастические пейзажи на стенах. Все до последней детали было как тогда. Чувствуя, что я будто пойман в петлю бесконечного, повторяющегося ночного кошмара, я положил сумку на диванчик в задней части комнаты. И...

Глубоко дыша за тех, кто сам дышать не мог, направился к лестнице в подвал, словно меня туда тянули невидимые нити.

Холодный воздух подвальной комнаты, напоминающей гробницу, и куклы (и их части), лежащие повсюду, — все это оставалось точно таким же, как я помнил. В стенных нишах — девочка без правой руки, мальчик с тонкими крыльями, прикрывающими нижнюю половину лица, близнецы, сросшиеся на уровне животов... И — да — черный гроб, стоящий в дальнем конце комнаты, и лежащая в нем кукла — точная копия Мей Мисаки.

В отличие от прошлого раза, тумана у меня в голове не было и я особо не мерз. Но — снова как марионетка, которую тянут за нити, — я подошел к гробу и встал перед ним.

Эту куклу создала Кирика — имя пишется как "фрукт в тумане". Так мне сказала Мей. Я затаил дыхание, глядя на лицо куклы, даже более бледное, чем у настоящей Мей, на губы, готовые, казалось, вот-вот что-то произнести, — когда...

Произошло нечто, в реальность чего я просто не мог поверить.

Из тени черного гроба, хранящего в себе куклу, медленно, беззвучно...

...Не может быть.

На меня накатил новый приступ головокружения.

"Не стесняйтесь, смотрите сколько душе угодно".

Слова старухи, произнесенные считанные минуты назад, зазвучали у меня в ушах.

"Других посетителей все равно сейчас нет".

...Аа, ну конечно.

В прошлый раз она сказала то же самое. "Других посетителей нет" — я точно помнил. И тогда эти слова как-то царапали мое сознание. "Других посетителей нет" — и все же.

И все же — почему?

Медленно, беззвучно из тени черного гроба...

...Почему?

Появилась она — Мей Мисаки.

Она была в темно-синей юбке и белой летней блузке — здесь, в подвале, на нее даже смотреть было холодно. И выглядела она бледнее обычного.

— Какое совпадение — встретиться в таком месте, — еле заметно улыбнувшись, произнесла Мей.

Совпадение... действительно ли совпадение? Я изо всех сил пытался найти что ответить, когда Мей спросила:

— Почему ты сюда пришел?

— Я возвращался домой из больницы. И просто проходил мимо, — ответил я, затем задал встречный вопрос: — А ты? Ты что, не пошла в школу?

— Ну, вроде того. Вдруг взяла и не пошла, — ответила она, вновь чуть улыбнувшись. — Ты себя уже нормально чувствуешь, Сакакибара-кун?

— Достаточно нормально, чтобы не угодить опять на койку. Как там ребята в классе после... ну, после Сакураги-сан?

— Мм, — тихо промычала Мей, потом ответила: — Все... напуганы.

Напуганы. Мидзуно-сан тоже так сказала.

"У меня такое впечатление, что он был напуган чем-то".

— Напуганы? Чем?

— Они думают: "Началось".

— Что началось?

Мей резко отвела взгляд. Похоже, она сама не вполне знала, как ответить.

Несколько секунд она молчала, потом наконец заговорила.

— Я... думаю, в глубине души я только наполовину верила. Сначала было это, потом в мае, когда пришел ты, я тебе всякого наговорила, но все равно я на сто процентов не верила. Я немножко еще сомневалась. Но...

Тут она смолкла и вновь повернулась ко мне. Ее правый глаз сощурился, будто спрашивая что-то; однако я склонил голову набок, по-прежнему ничего не понимая.

— Но, похоже, сейчас действительно один из "таких годов", — продолжила Мей. — Думаю, это уже сто процентов.

— ...

— Потому что это уже началось. Так что...

Глаз Мей снова прищурился, будто спрашивая: "Что ты об этом думаешь?" Но я по-прежнему мог лишь смотреть недоуменно.

— Значит, ты до сих пор не знаешь, Сакакибара-кун? — пробормотала Мей и повернулась ко мне спиной. — Тогда, может быть, тебе и не полагается знать. Если ты сам выяснишь, то, возможно...

— Стой, стой, — машинально перебил я. — Ты мне такие штуки говоришь, а потом ожидаешь, что я...

Больше всего мне хотелось просто пожать плечами и ответить: "Блин, ничего не понимаю". Всякие там "Началось", "Я сомневалась", "Один из "таких годов""... хорошо бы ей прекратить изображать всезнайку.

— Как ты думаешь, ты сможешь ходить в школу? — спросила Мей, все еще стоя ко мне спиной.

— Ага. Завтра пойду.

— А. Ну если ты пойдешь, то мне лучше воздержаться.

— Что? Не, ну слушай. Что ты -

— Будь осторожен, — слегка повернувшись, перебила она. — И никому не говори, что видел меня здесь.

После чего снова повернулась ко мне спиной и беззвучно ушла прочь, исчезла за черным гробом.

Лишь через несколько секунд я попытался тихо ее позвать:

— Э, Мисаки.

Я сделал шаг вперед.

— Э, это, почему ты?..

...Тут у меня заплелись ноги. Мгновение спустя меня охватило какое-то странное головокружение, как будто все вокруг закачалось.

"Ты не чувствуешь, что из тебя высасывают?

Высасывают все, что внутри?"

В моей голове, как какое-то заклинание, проплыли слова, которые Мей сказала в прошлый раз, когда мы с ней тут встретились.

"Куклы — это пустота. Их тела и сердца — полная пустота... вакуум.

Эта пустота похожа на смерть".

Каким-то образом мне удалось сделать еще шаг и удержать равновесие.

"Похожа на смерть"...

С содроганием я заглянул за гроб. Но...

Мей там не было.

И вообще никого не было.

Темно-красные портьеры, завешивающие стену, чуть покачивались от дуновения кондиционера. Меня вдруг пробрало морозом совсем по-зимнему, и я вздрогнул.

5

— Почему? Почему?

Майна Рей-тян повторяла свой любимый вопрос с привычным энтузиазмом.

Почему? Смотри сюда, птица, это я тут хочу узнать, почему... Я сердито сверлил Рей-тян взглядом, но она (...предположительно) не обращала на меня ни малейшего внимания.

— Почему? Рей-тян. Почему? Доброе утро. Доброе утро...

После ужина я вышел на крыльцо, где был хороший сигнал, и попытался дозвониться отцу в Индию. Но, похоже, его телефон был выключен — я набирал три раза, и все три раза звонок не прошел. Может, он до сих пор работает. Там-то еще день.

Аа, ну и ладно. Я махнул рукой.

Даже если я расскажу ему о том, что произошло на прошлой неделе и о своих проблемах со здоровьем, вряд ли он мне сможет дать какой-то совет. Если я чего и хотел бы услышать от папаши, — это о среднешкольных годах моей мамы. Хотя, конечно, я понятия не имел, как ее история может сплестись с теми событиями, которые происходили сейчас, да и может ли вообще.

Было еще желание спросить, остались ли мамины фотки тех времен. Или, может, школьный фотоальбом... кстати, в школе он, скорей всего, сохранился. Да — если заглянуть в дополнительную библиотеку в нулевом корпусе...

Я ушел с крыльца, оставив Рей-тян в одиночестве, и заглянул в гостиную, где Рейко-сан смотрела телевизор. С экрана трепался какой-то юморист — по-моему, такого рода передачи она не любила; но приглядевшись, я увидел, что Рейко-сан, погрузившись в диван, сидит с закрытыми глазами... Да, она спала.

От кондиционера дуло холодным воздухом, и в комнате было чертовски зябко. Эй, Рейко-сан! Если будешь тут спать, подхватишь простуду! Я уже собрался хотя бы пойти выключить кондиционер, когда -

— Коити-кун? — произнесла она. Я подпрыгнул на месте и обернулся. Глаза Рейко-сан были лениво приоткрыты.

— Когда я успела задремать?.. Мм, нехорошо, нехорошо.

Она с натугой помотала головой. Как раз в этот момент в телевизоре кто-то пронзительно захохотал. Рейко-сан нахмурила брови, потянулась к пульту и выключила телек.

— Вы себя нормально чувствуете?

— Мм? ...Да, наверное.

Рейко-сан встала с дивана и перебралась на стул. Налив в стакан холодной воды из кувшина на столе, она проглотила какие-то таблетки.

— Голова побаливает, — объяснила она, видя, что я на нее смотрю. — Эти таблетки слабенькие, но их хватает. Что-то часто в последнее время голова болит. Это начинает раздражать.

— Может, ты просто устала? Тебе так много всего приходится делать, и, это...

Она тихо вздохнула, потом ответила:

— Наверное. Ладно, ты мне другое скажи: ты в порядке, Коити-кун? Ты же сегодня ходил в поликлинику?

— Мое состояние стабилизировалось, новых проблем нет. Так они мне там сказали.

— О. Это хорошо.

— Эээ, Рейко-сан?

Я тоже сел на стул, прямо напротив нее.

— Помнишь, ты говорила, что все надо узнавать в подходящее время? Что всему свое время? Но как узнать, сейчас подходящее время или нет? — совершенно серьезным тоном спросил я. Однако Рейко-сан посмотрела на меня угрюмо.

— Я так говорила?

Она склонила голову набок. Я обалдело застыл. В голове мелькнуло пронзительное "Почему?" в исполнении Рей-тян.

Она придуривается или правда не помнит?

— Эмм... ладно, а можно я спрошу кое-что? Мне тут пришло в голову, — я собрался с духом и задал другой вопрос: — Когда ты училась в Северном Ёми в третьем классе, то в какой параллели?

— В третьем классе?

— Ага. Ты не помнишь?

После этих моих слов Рейко-сан оперлась щекой на руку — ее лицо стало еще угрюмей — и ответила:

— В третьей.

— Значит, три-три? Серьезно?

— Мм.

— А когда ты там училась... ну, у вас там говорили про "проклятие класса три-три" или что-нибудь вроде того?

— Ммм.

Все еще опираясь подбородком о ладонь, Рейко-сан как будто подыскивала ответ. Но в конце концов просто тихо вздохнула, как незадолго до того, и сказала:

— Это было пятнадцать лет назад. Я все забыла.

Даже не раздумывая над тем, искренний это ответ или просто отмазка -

Пятнадцать лет назад?..

Внезапно меня охватило какое-то непонятное беспокойство.

Пятнадцать лет назад — это было... ох. Понятно. Ну конечно. Но...

— Ты завтра идешь в школу, да? — уточнила Рейко-сан.

— Ага. Во всяком случае, собираюсь.

— Я ведь тебе уже рассказала "Основные принципы Северного Ёми"? Ты помнишь, что надо делать?

— А, ага. Я уже -

— И номер три?

— ...Ага.

Конечно, я помнил. И номер один, и номер два, которые мне казались просто суевериями, и номер четыре, лично для меня самый важный. И номер три... вроде это о том, что...

— Я обязан подчиняться любому решению класса — это, да?

— Именно, — медленно кивнула Рейко-сан.

— А почему ты вдруг его вспомнила?

Рейко-сан вдруг протяжно зевнула, потом замотала головой, будто стряхивая сонливость.

— О, аа... что? — и склонила голову набок.

— Мы говорили о третьем "принципе Северного Ёми".

— Да? Сейчас. Вообще-то ты их все должен соблюдать. То есть...

— Ээ. Ты себя нормально чувствуешь?

— Мммм. Думаю, я устала сильно. Прости, Коити-кун. Я сейчас просто не в состоянии.

Рейко-сан слегка стукнула себя кулачком по голове, и на ее лице появилась слабая улыбка. Во мне начало подниматься раздражение... нет, на самом деле это были более сложные чувства.

Я ведь могу рассказать Рейко-сан про Мей? Вообще-то — разве я не должен это сделать? Такая мысль меня посещала нередко, но поднять эту тему мне всегда не хватало смелости. Вот и сейчас моя внутренняя борьба закончилась тем, что я решил замять вопрос.

Мне всегда было неловко говорить с Рейко-сан. Лицом к лицу с ней я постоянно нервничал... в основном из-за того, что в ней я то и дело видел маму, которую знал только по фотографиям. Во, видите? Я уже провел самоанализ. Почему же тогда со временем ситуация становилась только хуже? Все-таки проблема где-то во мне. Или же...

Я решил, что уже пора отправляться к себе в комнату, чтобы лечь спать пораньше.

С этой мыслью я поднялся со стула.

— Почему? — раздался вдруг тихий голос. Без какого-либо намерения, без смысла.

— Заткнись! — неожиданно резко выкрикнула Рейко-сан. — Терпеть не могу эту птицу.

6

На следующий день, в среду, 3 июня.

На большой перемене Мей Мисаки в классе не было.

Не потому что она свалила сразу после четвертого урока. Ее не было с самого утра. Она прогуляла, как и сказала мне вчера.

Я пропустил неделю, и одноклассники обходились со мной, на первый взгляд, деликатно — но если вдуматься, то просто безразлично и прохладно.

— Ты опять в больнице лежал?

Нет, поправлялся дома.

— Та же штука, что и в прошлый раз? Как там она называется, спонтанный пневмоторакс?

Он почти случился, но кое-как пронесло.

— Значит, теперь ты в порядке?

Ага, спасибо. Но никаких нагрузок — доктор запретил. Так что физра по-прежнему без меня.

— Надеюсь, ты поправишься совсем.

Я тоже, спасибо.

Ни один не упомянул смерть Юкари Сакураги и ее матери. И учителя держались так же. Парта Сакураги оставалась пустой. Там даже цветов не было — в таких ситуациях люди иногда их приносят... Все, как могли, избегали признавать ее смерть. Куда сильнее, на мой взгляд, чем следовало бы. Ну, так мне казалось.

На большой перемене первым со мной заговорил Томохико Кадзами. Он обратился ко мне, стоя в дверях.

— Аа... это.

Он подпихнул к переносице дужку очков в серебряной оправе, и на его напряженном лице появилась неловкая улыбка.

Вообще-то мне память подсказывала, что ровно так же он держался при самой первой нашей встрече — в апреле, в больнице. Мы были знакомы уже месяц, и мне начало казаться, что он слегка оттаял, но, судя по всему, мы снова вернулись на исходную позицию.

Я вдруг почувствовал, что у двух наших встреч — самой первой и вот этой, теперешней — есть нечто общее. В первую очередь, я бы сказал, скрываемое "напряжение". А во вторую — некая "настороженность".

— Рад, что тебе лучше. Я беспокоился о тебе. Ты целую неделю не ходил, я уж боялся, что у тебя рецидив.

— Я тоже. Честно говоря, от больницы меня уже тошнит.

— Тебе ведь на самом деле не нужны конспекты за то время, что тебя не было, да? — застенчиво спросил Кадзами. — Ты, оказывается, сильно учишься?

— Я просто кое-что из этого уже проходил в той школе, только и всего... я не настолько крут.

— А, так тебе, может, все-таки нужны конспекты?

— Думаю, пока я справлюсь.

— А. Ну ладно...

Даже во время этого пустого трепа напряжение не покидало лица Кадзами. Напряжение, настороженность и, кроме того, возможно... "страх"?

— То, что на той неделе случилось, наверно, для тебя стало настоящим шоком, — я решил первым поднять эту тему. — Вы с ней оба были старостами, оба приходили ко мне в больницу, и тут такое...

Я кинул взгляд на парту Сакураги. Кадзами поспешно сделал то же самое.

— Нам теперь надо выбрать нового старосту среди девочек. Думаю, на завтрашнем дополнительном классном часе... — вдруг он оборвал фразу и вышел из класса.

— Новая староста, значит...

Кадзами и Сакураги подходили друг другу, они были как близнецы; но, думаю, в средней школе на роль старосты уйма народу годится...

По-прежнему сидя за партой, я осторожно огляделся. Поскольку был уже июнь, большинство учеников носило летнюю форму.

Девчонки тут и там собирались кучками, чтобы вместе пообедать. Компания парней болтала в углу возле окна. Один из них выделялся высоким ростом. Довольно загорелый, кротко стриженный. Наверняка это и был Мидзуно. Такеру Мидзуно из баскетбольной секции. Его имя писалось кандзи, означающим "ярость".

Мне на миг захотелось подойти к нему и поговорить.

Я мог бы упомянуть его сестру, чтобы разбить лед; в зависимости от того, как все пойдет дальше, можно было бы рассказать, как я с ней вчера встречался, и... нет. Плохая идея. Сейчас мне надо только ждать новостей от Мидзуно-сан. Она же сказала: "Почему бы мне не попробовать что-нибудь разузнать?" И она говорила, что не очень-то общается с младшим братом; если я сейчас неуклюже влезу, он только сильней встревожится, и тогда Мидзуно-сан вообще ничего из него не сумеет вытащить.

Я набил живот домашним бабушкиным бэнто, преисполнившись благодарности, как всегда; потом в одиночестве вышел в коридор. Меня не покидало ощущение, что Мидзуно-младший то и дело кидал на меня взгляды, и на этот раз я был почти уверен, что это не игра воображения.

Как и в прошлый вторник, я встал у окна напротив восточной лестницы.

В небе висело несколько облачков. Дождя не было, но ветер задувал довольно сильно. Я слышал его прерывистый свист даже сквозь стекло.

Отвернувшись от окна, я прислонился к стене и вытащил мобильник из кармана брюк. Нашел в списке звонков номер Тэсигавары и без колебаний нажал кнопку вызова.

Тэсигавара в школе был. Однако со мной ни разу не заговорил и как будто избегал встречаться глазами. В самом начале большой перемены я оглядел класс, но он уже испарился. Серьезно, кем он себя считает — Мей Мисаки, что ли?

— П-привет.

После фиг знает какой по счету попытки он таки взял трубку. Я мгновенно спросил:

— Ты сейчас где?

— Э...

— Никаких "э". Давай выкладывай, где ты.

— Снаружи... во дворе гуляю.

— Во дворе?

Я подошел к окну и просканировал глазами двор сквозь стекло. Там болталось больше учеников, чем я ожидал, и определить, где Тэсигавара, я не мог.

— Я сейчас спущусь. Жди меня у лотосового пруда.

— Э. Погоди, Сакаки...

— Скоро буду.

Я разъединился, прежде чем он успел что-либо еще сказать, и поспешил туда, где я велел ему быть.

7

Тэсигавара послушался моих указаний и ждал возле пруда, откуда якобы время от времени вылезала окровавленная человеческая рука. Водную гладь ковром покрывали листья кувшинок (а вовсе не лотосов). Никого знакомого поблизости не было. Похоже, Тэсигавара один "во дворе гулял".

— Я сто раз пытался тебе дозвониться на той неделе, но ты так и не ответил, — произнес я самым холодным тоном, на какой только был способен. Тэсигавара театральным жестом свел ладони перед грудью и ответил: "Ага, извини", — но глаза все время старательно отводил.

— Понимаешь, когда ты звонил, я всякий раз был чем-то занят. Я сам думал тебе позвонить, но не смог. В смысле, ты же себя плохо чувствовал, ага? Во, и я не хотел тебя беспокоить.

Отмазка прозвучала довольно жалко.

— Ты обещал, — заявил я. — Ты говорил, что в июне все расскажешь.

— Э...

— Я сказал уже, "э" — это не ответ.

Крашеноголовый был явно выбит из колеи и даже не пытался этого скрыть. Я пришпилил его нетипично (для меня) жестким взглядом.

— Я хочу, чтобы ты сдержал слово. В конце концов, тебя никто за язык не тянул. Двадцать шесть лет назад что-то произошло. В классе три-три учился некто Мисаки, которого или которую все любили, а потом была какая-то дурацкая авария, и он погиб... А потом что было?

— ...

— Вы что-то говорили насчет того, что тогда "это началось". Так что?.. Что стало потом с классом три-три?

— Эй, эй, тормозни, Сакаки, — впервые за сегодня Тэсигавара посмотрел мне прямо в глаза. — Ага, ты прав, я обещал. Я сказал, что расскажу тебе, когда мы доберемся до июня. Я тогда имел в виду, чтобы ты до конца месяца сидел спокойно.

Тэсигавара уныло вздохнул. Ветер стонал над головой.

— Ситуация изменилась, — произнес он и отвел глаза. — Щас все не так, как было тогда, когда я тебе дал слово. Так что...

— Так что ты отказываешься от своего обещания?

— ...Ага.

Ни фига себе заявочки... Естественно, переварить это мне было нелегко. Однако, судя по тому, как изворачивался Тэсигавара, нажимать на него и пытаться еще что-то вытянуть сейчас бесполезно. И тем не менее.

Оставался один вопрос, который я просто не мог не задать. А именно...

— Помнишь, ты как-то сказал мне, чтобы я "перестал обращать внимание на то, чего нет"?

Тэсигавара молча кивнул, его лицо напряглось.

— Ты сказал тогда, что "это паршиво". Что ты -

Ровно в этот момент в кармане моих брюк завибрировало. Кто бы это мог быть? Мысленно пролистывая имена, я достал мобильник, на дисплее которого горела иконка входящего вызова. Имя рядом с иконкой было — Мидзуно-сан. А ведь я с ней только вчера виделся.

— Слушай, Сакакибара-кун. У тебя ведь сейчас большая перемена, да? Ты можешь говорить? — голос Мидзуно-сан звучал малость игриво. — Я сейчас в больнице.

— Э? Я думал, у вас выходной? — спросил я, понизив голос и прикрыв рот рукой, поскольку Тэсигавара же был рядом.

— Мне сегодня позвонили, и пришлось прийти. Тяжелая это работа, особенно для новичка.

Со стоном пожаловавшись на суровую жизнь, Мидзуно-сан продолжила уже нормальным голосом:

— В общем, так. Я выкрала пару секунд у этого сумасшедшего дома и выбралась на крышу больницы. Я отсюда звоню.

— Что случилось? Вы?..

— Я попыталась поговорить с ним вчера вечером.

— С братом? Насчет этого?

— Да. Когда я с ним говорила... ммм, прежде чем я тебе перескажу, хочу у тебя кое-что уточнить.

— Уточнить что?

— Ты готов?

Голос Мидзуно-сан зазвучал громче. Она точно была на крыше... ну, по крайней мере не в помещении — я четко слышал в трубке завывание ветра.

— Эта девочка, Мей-тян, о которой ты вчера рассказал, Мей Мисаки. Она на самом деле существует?

— Чего?

Даже и не знаю, что на это ответить...

— Да, конечно, она существует.

— Прямо сейчас? Она поблизости? Ты уверен?

— Нет, сегодня ее нет в школе.

— Значит, ее нет.

— Вы о чем? — невольно я повысил голос. — Почему вы спрашиваете?..

— Я уже сказала — я вчера вечером говорила с братишкой, — и Мидзуно-сан принялась быстро пересказывать, что она узнала. — Я пыталась что-нибудь из него вытянуть про двадцать шесть лет назад и про то, что случилось на той неделе, но это было как лбом об стенку. И вид у него по-прежнему был такой, будто он чего-то до смерти боится. Но потом, под конец, я попыталась узнать у него про Мей-тян.

Хххшшш... На линии раздались помехи, и голос Мидзуно-сан захрипел.

— И тут он сразу покраснел и ответил: "Чего ты об этом спрашиваешь? Нету таких у нас в классе". И он говорил совершенно серьезно, я его никогда раньше таким серьезным не видела. И я подумала, может, эта девочка, Мей Мисаки, на самом деле не -

— Он все врет.

Я увидел, что Тэсигавара смотрит на меня с подозрением. Я повернулся к нему спиной, потом поднес правую руку, в которой был телефон, совсем вплотную ко рту.

— Он все врет, — с нажимом повторил я.

— Но... он был такой серьезный. Совершенно не понимаю, зачем ему врать...

Ххххшшшшшхххх... Я снова услышал шум помех, и голос Мидзуно-сан прервался. Но мне было плевать. Я сказал в трубку:

— Мей Мисаки существует.

Мей существует. Я кучу раз ее видел. Кучу раз с ней говорил. Да вот вчера виделся с ней. И мы разговаривали. Как же она может не существовать? Маразм просто.

— ...Э.

Голос Мидзуно-сан пробился сквозь помехи, но звучал как-то по-другому, не как раньше.

— А... что такое?

— ...То есть?

Кшшшш... хррррхрррр... хшш.

— Мидзуно-сан! Вы меня слышите?

— ...Сакакибара-кун.

Ее голос хрипел сильней, чем прежде.

— Я ушла с крыши. Я в лифте. Мне уже пора возвра-...

— А, вот почему сигнал такой плохой.

— ...Но это... нет. Что за?..

Хррррххррр... Помехи стали мощнее, гуще. Голос Мидзуно-сан утонул в них, исчез полностью.

— Мидзуно-сан! — я машинально сжал трубку еще сильнее. — Вы меня слышите? Что проис-...

Я застыл на полуслове: из трубки слышались какие-то странные звуки. Трудно даже описать, на что они были похожи. Очень странные, страшные звуки...

Я отвел трубку от лица, не в силах больше слушать.

Что случилось?

Она зашла в лифт, и сигнал пропал... Все из-за этого? Из-за этого такой звук? Нет, в последний момент она...

В ужасе я снова поднес трубку к уху. И тут же услышал грубый, жесткий стук. Как будто — да, как будто телефон уронили на пол.

Хххххшшшшшхххххшшшш.... Хххррррхррр... Помехи снова стали сильнее. А за миг до того, как связь прервалась окончательно...

Я услышал слабый, но отчетливый и полный боли стон Мидзуно-сан.

К оглавлению

Глава 7. Июнь II

1

Мидзуно-сан умерла.

Эту новость я узнал вечером того же дня, и меня словно по голове ударило. До того мне удалось выяснить только, что в больнице произошло какое-то ЧП, но я еще раньше стал готовиться к худшему.

Ее звонок на большой перемене...

Не приходилось сомневаться, что с Мидзуно-сан что-то случилось. Я раз за разом набирал ее номер, но дозвониться никак не получалось. В итоге, лишенный всякой возможности узнать, что именно произошло, я провел несколько часов, не находя себе места от тревоги.

— Мидзуно-сан? Та молоденькая медсестра?

Бабушка, когда услышала, тоже явно была в шоке. Она несколько раз встречалась с Мидзуно-сан в апреле, когда я лежал в больнице.

— Мидзуно... Санаэ ее звали? Вы с ней так хорошо ладили. Беседовали о твоих книжках...

— Кажется, я тоже как-то раз видела ее в больнице. Когда я зашла тебя навестить, она...

У Рейко-сан был очень подавленный вид. После ужина она приняла те же таблетки, что и вчера. Похоже, у нее опять разболелась голова.

— Она была такая молодая, — грустно сказал я. — Хоть бы ее младшие братья это перенесли.

— У нее были братья? — спросила бабушка.

— Один из них в моем классе, — ответил я. — Его зовут Такеру-кун.

— Господи, — у бабушки округлились глаза. — Какой ужас. В твоем классе ведь совсем недавно с девочкой несчастный случай произошел?

Я, задумавшись, свел брови. В висках пульсировало.

— Сказали, что в больнице тоже был несчастный случай... Что бы это могло быть...

Никто мне не ответил.

Но тот кошмарный звук, который я слышал в трубке на большой перемене, продолжал звучать у меня в ушах. И стон Мидзуно-сан, тонущий в помехах.

Не в силах этого вытерпеть, я зажмурил глаза.

Может, рассказать им прямо сейчас, что было на большой перемене? Если подумать — у меня просто нет причин колебаться... и все же.

Я им не рассказал. Нет — не смог рассказать. Думаю, это потому, что в глубине души я чувствовал что-то вроде вины и никак не мог избавиться от этого чувства.

— Ааа, аа, — неожиданно произнес своим старческим голосом дедушка, до сих пор сидевший тихо. Он прижал руки к бесцветной, морщинистой коже лба. — Когда человек умирает, всегда проходят похороны. Я не хочу... не хочу больше ходить на похороны.

Может, завтра плохой день, может, еще что, но отпевание назначили на послезавтра, а похороны, соответственно, на послепослезавтра, на субботу. Суббота? А, да... 6 июня.

"Кстати, ты смотрел "Омен"?"

Я отчетливо вспомнил разговор с Мидзуно-сан в ресторанчике. Это было всего лишь вчера.

"Нам обоим следует быть осторожнее. Особенно надо остерегаться несчастных случаев, которые обычно не происходят".

А теперь она мертва.

Послезавтра отпевание, на следующий день похороны. Все это казалось таким нереальным. Сейчас я испытывал лишь потрясение. Эмоции — печаль и другие — до меня пока что не добрались.

— ...Не хочу больше ходить на похороны.

Я услышал, как дедушка медленно повторил ту же фразу, и слово "похороны" оставило что-то вроде грязного пятна в моем сердце. Тут же вокруг этого места начала медленно вращаться черная воронка, и наконец — как бы это выразить словами? — меня окружило странное низкое гудение.

Я снова зажмурился. И что-то в моем сознании застыло.

2

На следующий день, 4 июня, гнетущая атмосфера заполнила кабинет класса 3-3 с самого начала.

Такеру, младший брат Мидзуно-сан, не пришел. К концу второго урока по классу уже разошелся слух, что он отсутствует из-за внезапной смерти старшей сестры. А в самом начале третьего урока (это был японский язык) Кубодера-сэнсэй в открытую сказал, что это правда.

— Вчера со старшей сестрой Мидзуно-куна произошел несчастный случай...

Внезапно кабинет охватила странная, удушливая тишина. Как будто воздух затвердел и дыхание всех до единого учеников разом остановилось...

И, что хуже всего, ровно в этот момент в класс вошла Мей Мисаки.

Даже не подумав извиниться за опоздание, не выказывая ни намека на стыд, она молча направилась к своему месту. Я провожал ее глазами, и в груди у меня ворочалось беспокойство. Потом я переключил внимание на реакцию остального класса.

Ни одна голова не повернулась к Мей. Все взгляды были жестко, почти неестественно устремлены вперед. И Кубодера-сэнсэй — он тоже не взглянул на Мей, не обратился к ней. Как будто...

Да — как будто просто не было в классе ученицы по имени Мей Мисаки. Как будто она не существовала.

Когда урок японского закончился, я быстро встал и подошел к Мей.

— На минуту, — бросил я и, взяв ее за руку, потащил в коридор. Не обращая внимания, слушает нас кто-нибудь или нет, я спросил: — Ты слышала, что произошло с Мидзуно-сан?

— Что? — Мей склонила голову набок; явно до сих пор она ничего не знала. Глаз, не скрытый под повязкой, недоумевающе заморгал.

— Она умерла. Старшая сестра Мидзуно-куна вчера умерла.

Мне показалось, что от изумления цвет на миг вернулся к ее лицу. Но тут же исчез обратно.

— ...Понятно, — в голосе ее не было ни тени эмоций. — Она болела? Или это был несчастный случай, или что-нибудь еще?

— Сказали, что несчастный случай.

— ...А.

Возле двери кабинета собралась кучка одноклассников. Там были парни и девчонки, которых я знал по именам, но с которыми до сих пор толком не общался. Накао, Маэдзима, Акадзава, Огура, Сугиура... там и Тэсигавара тоже был. Со вчерашней большой перемены он мне не сказал ни слова.

Я знал, что они все украдкой поглядывают на нас. Словно наблюдая со стороны, как разворачиваются события.

Неужели?.. Вот сейчас эту мысль уже надо рассмотреть всерьез.

Неужели они все видят только меня?

И -

Когда начался следующий урок, Мей в классе не было. Естественно, все это проигнорировали.

Как только настало время большой перемены, я подошел к парте Мей, последней в ряду у окон, и осмотрел ее.

Деревянная парта, отличающаяся по виду от остальных. И стул от этой парты — такой же. Как будто ими пользовались десятки лет. Невероятно старые парта и стул.

Почему так, спросил я себя. Почему только лишь парта Мей такая?

Решив не обращать внимания на взгляды одноклассников, я сел на ее место. Поверхность парты была вся исцарапанная и неровная. Сильно сомневаюсь, что здесь можно нормально писать, скажем, на экзамене, если только не подложить что-нибудь под лист.

Помимо царапин, парта была еще и исписана.

Большинство надписей были старыми — чертовски старыми, — как и сама парта. Часть была сделана карандашом, часть ручкой. Часть вырезана — возможно, иглой циркуля. Некоторые надписи уже почти исчезли, другие оставались с трудом, но различимы. И среди них -

Мой взгляд прилип к словам, написанным, судя по всему, совсем недавно.

Они были у правого края парты, написанные синей ручкой. Определить их автора по почерку было совершенно нереально, но, едва их увидев, я тут же понял, что это Мей.

"Кто мертвый?"

Вот что там было.

3

— ...Интересно, как Миками-сэнсэй себя чувствует? — задал риторический вопрос Юя Мотидзуки, сидящий рядом со мной за рабочим столом. — Неужели ей так плохо? Вчера она выглядела совсем никакой...

По расписанию пятым уроком было рисование с Миками-сэнсэй, но ее самой в кабинете на первом этаже нулевого корпуса пока не было.

Когда прозвенел звонок, в класс вошел другой учитель.

— Миками-сэнсэй сегодня не придет.

Потом он будничным тоном сообщил, что сейчас у нас будет самостоятельное занятие, и предложил каждому нарисовать карандашом собственную кисть руки. Задание было совершенно неинтересным, и, как только учитель вышел, со всех сторон донеслись апатичные вздохи. Вполне естественная реакция.

Я открыл альбом, после чего — в конце концов, какая разница? — положил левую руку на стол и принялся разглядывать. Но, откровенно говоря, моя мотивация была практически на нуле. Знал бы заранее — прихватил бы книжку. Хотя читать Кинга, Кунца или Лавкрафта я тоже был не в настроении.

Кинув взгляд на Мотидзуки, фаната Мунка, я обнаружил, что он совершенно не собирается рисовать руку. Но альбом был открыт не на чистом листе — Мотидзуки работал карандашом над полузавершенным рисунком. Потихоньку приглядевшись, я увидел, что он рисовал женщину, похожую на Миками-сэнсэй.

Да что с ним такое? Я чуть не брякнул это вслух.

Он что, правда в нее влюбился? Вот этот пацанчик? В учительницу, которая как минимум на десять лет его старше? ...Ну, вообще-то это твое личное дело, приятель.

Тем не менее у меня уже было сумбурное настроение, когда я слушал его бормотание насчет Миками-сэнсэй, и...

— ...Не, не может быть, — произнес Мотидзуки и вдруг повернулся ко мне. — Слушай, Сакакибара-кун...

— Ч-чего?

— А у Миками-сэнсэй нет какой-нибудь смертельной болезни?

— Э? Аа... — своим вопросом он полностью застиг меня врасплох. Все, что я смог, — без эмоций ответить: — Не, конечно, нет.

— Наверное, ты прав, — в голосе Мотидзуки звучало нескрываемое облегчение. — Нет, ты точно прав. Ничего такого у нее быть не может. Угу, угу.

— Ты так сильно беспокоишься?

— Ну... понимаешь, Сакураги-сан и ее мама совсем недавно умерли, а теперь еще и сестра Мидзуно-куна. И я подумал...

— Думаешь, это как-то связано? — я ухватился за возможность, которую он мне предоставил. — Сначала Сакураги, потом Мидзуно-сан; допустим на минуту, что что-то случится с Миками-сэнсэй. Ты хочешь сказать, что это все как-то связано? Что есть что-то общее?

— Ну... это...

Мотидзуки начал было отвечать, но тут же смолк. Отвел глаза, будто избегая моего вопроса, и беспомощно вздохнул. Блин, даже этого пацанчика что-то заткнуло и не дало рассказать мне то, что я хотел узнать.

Я подумал, что, может, стоит нажать на него посильнее, но отказался от этой идеи и сменил тему.

— Как дела в кружке рисования? Сколько у вас сейчас народу?

— Всего пятеро... — вздохнул Мотидзуки, и его взгляд снова метнулся ко мне. — Хочешь вступить?

— ...Ну уж нет.

— Тебе правда стоит.

— Если агитируешь, про меня забудь. Как насчет Мисаки?

Я это нарочно сказал, чтобы его поддавить. Мотидзуки среагировал в точности так, как я от него ожидал, — зашлепал губами, замолчал и снова отвел глаза. Он даже не дышал.

— Она классно рисует, — продолжил я как ни в чем не бывало. — Я видел кое-какие штуки в ее альбоме.

Да — это было в дополнительной библиотеке. Когда я проходил мимо вместе с Мотидзуки и Тэсигаварой после урока рисования...

Рисунок красивой девушки с шарнирными суставами, как у куклы.

"В самом конце я собираюсь дать этой девочке большие крылья". Так мне тогда сказала Мей. Интересно, она их уже пририсовала или нет?

Я махнул рукой на Мотидзуки, который по-прежнему упорно смотрел в сторону и не пытался даже слово в ответ сказать. Свой альбом я захлопнул. С начала пятого урока прошло всего полчаса, но заниматься этой "самостоятельной работой" мне совершенно не хотелось.

— Ты куда? — спросил Мотидзуки, когда я встал со своего места.

— В библиотеку. Дополнительную, — я нарочно ответил коротко. — Надо посмотреть кое-что.

4

Сказав Мотидзуки, что мне надо кое-что посмотреть в дополнительной библиотеке, я почти не покривил душой. "Почти" — потому что я чуть-чуть, самую малость надеялся встретить там Мей. Но этой надежде не суждено было сбыться.

Библиотека вообще пустовала. Если не считать библиотекаря Тибики за стойкой.

— А вот и знакомое лицо, — обратился он ко мне, пристально глядя сквозь линзы своих очков в черной оправе. Он опять был во всем черном и с теми же растрепанными волосами с проседью. — Сакакибара-кун, пришедший к нам недавно. Класс три-три, не так ли? У меня не такая уж плохая память. Почему ты не на уроках?

— У нас рисование, и, эээ, учительницы нет, так что у нас самостоятельная работа, — объяснил я, и библиотекарь в черном не стал дальше вникать.

— Чем я могу помочь? — спросил он. — Сюда ученики редко заглядывают.

— Эмм, я хочу поискать кое-что, — снова принялся объяснять я, подходя к стойке, за которой он сидел. — У вас есть старые школьные фотоальбомы?

— О, школьные альбомы? Здесь у нас полный комплект.

— А их разрешено смотреть?

— Вполне.

— Тогда, эээ...

— Они вон там, — он наконец-то встал и вытянул руку. Показывал он на книжный шкаф у стены, отделяющей библиотеку от коридора, справа от входа. — На той полке; насколько я помню, в заднем ряду. Тебе, с твоим ростом, лестница вряд ли понадобится.

— А, ага.

— Какой год ты ищешь?

— Ну... — я запнулся совсем чуть-чуть. — Двадцать шесть лет назад... 1972 год.

— Семьдесят второй? — брови библиотекаря сошлись, и он строго посмотрел на меня. — Зачем тебе этот альбом?

— Ну, на самом деле... — изо всех сил стараясь сохранить душевное равновесие, я наконец дал безвредный ответ. — В том году моя мама закончила эту школу. А потом она, ээ, она умерла молодой, и у меня не очень много ее фотографий, и поэтому я, ну...

— Твоя мать? — лицо библиотекаря слегка помягчело. — Понятно. Хорошо. Но надо же, именно семьдесят второй, — последнюю фразу он пробормотал себе под нос. — Ты его найдешь легко. Но выносить этот альбом нельзя. Когда досмотришь, поставь туда же, где взял. Понятно?

— Да.

Через две-три минуты поисков я обнаружил и достал с полки нужный мне альбом. Положил его на большой стол и пододвинул стул. Потом, кое-как взяв под контроль сбившееся дыхание, перевернул обложку с серебряной надписью "Северная средняя школа Йомиямы".

В первую очередь я стал разыскивать фотографию класса 3-3. И быстро обнаружил разворот с цветным групповым фото на левой странице и черно-белыми фотками учеников, разбитых на отдельные группки, на правой.

Тогда учеников было больше, чем сейчас. Сорок с лишним на класс.

Групповое фото было снято где-то вне школы. То ли на берегу реки Йомияма, то ли еще в каком-то похожем месте. Все были в зимней форме. Они улыбались, но я чувствовал в их улыбках некое напряжение.

Мама — где она?

Вряд ли я смогу ее отыскать, просто разглядывая лица. Придется смотреть на имена, подписанные под фотографией...

...Вот она. Вот.

— Мама... — вырвалось у меня.

Второй ряд, пятая справа.

Она была в темно-синем блейзере, в точности как у нынешней формы. С белой заколкой в волосах... и она улыбалась, как и все. С такой же, как у всех, тенью напряжения на лице.

Фотографию мамы времен средней школы я видел впервые. Меня поразило, какой молодой она здесь выглядела — совсем ребенком, фактически. Сделав поправку на возраст, я понял, что она действительно была очень похожа на Рейко-сан, свою младшую сестру.

— Нашел ее? — спросил библиотекарь.

— Да, — ответил я, не оборачиваясь, и вернул взгляд к списку имен под групповой фоткой. Я хотел проверить, есть ли там имя или фамилия "Мисаки". Но...

С чего бы ему там быть.

Мисаки умер или умерла весной, задолго до того, как начали готовить этот альбом. Так что этого имени там быть не могло.

— В каком классе училась твоя мать? — задал библиотекарь новый вопрос. Его голос прозвучал куда ближе, чем в прошлый раз. Удивленно обернувшись, я увидел, что он покинул свое место за стойкой и подошел ко мне вплотную.

— Ээ, это, мне сказали, что она была в классе три-три.

Брови библиотекаря вновь сошлись.

— Хм?

Опершись рукой о край стола, он заглянул в альбом.

— Где тут твоя мать?

— Вот, — показал я.

— Дай посмотрю, — библиотекарь поправил очки и нагнулся над альбомом. — А, Рицко-кун?..

— Ээ... это, вы ее знали?

— Мм... ну, понимаешь ли...

Библиотекарь, уклонившись от вопроса, отошел от стола. Потом понял, что я продолжаю смотреть на него, и встрепал волосы.

— Сын Рицко-кун. Подумать только...

— Мама умерла пятнадцать лет назад, вскоре после моего рождения.

— Понятно. Что означает... А. Да, понятно.

Я подавил желание спросить, что именно ему понятно, и вновь опустил взгляд на фотоальбом.

Второй ряд, пятая справа.

Я смотрел на мамино лицо, на ее улыбку с тенью напряжения, потом перевел взгляд на других учеников, и вдруг...

...Э?

Осознав кое-что, я моргнул. Привстал было со стула, но тут же сел обратно и пригляделся к альбому повнимательней. И как раз в этот момент -

— Вот ты где, Сакакибара-кун.

Эти слова произнес ученик, шумно отодвинувший дверь и вбежавший в библиотеку одновременно со звонком об окончании пятого урока. Томохико Кадзами.

— Тебя ищет Кубодера-сэнсэй. Он хочет, чтобы ты как можно скорее зашел в учительскую.

5

— Коити Сакакибара-кун, верно?

Этот вопрос задал мне один из двух незнакомых мне мужчин, сидевших в учительской — круглолицый, средних лет. Говорил он, я бы сказал, излишне успокаивающим тоном, однако же расспрашивал безо всякого стеснения.

— Вам известно, что произошло с Санаэ Мидзуно-сан, работавшей в городской клинике?

— ...Да.

— Вы хорошо ее знали?

— Она хорошо со мной обращалась, когда я лежал в больнице в апреле, так что...

— Вы с ней общались по телефону?

— Да, несколько раз.

— Вчера около часа дня она разговаривала с вами по мобильному телефону?

— ...Да.

Когда я зашел в учительскую в корпусе А, куда меня вызвал Кубодера-сэнсэй, меня ждали одетые в штатское сотрудники криминальной полиции Йомиямы — следователи, в общем. Два человека, как положено. В отличие от первого — средних лет, круглолицего и веселого на вид — второй был помоложе, с узким лицом и выступающей челюстью, в больших очках с темно-синей оправой; он здорово смахивал на стрекозу. Звали их Оба и Такеноти.

— Мы хотели бы задать вам несколько вопросов. Ваш учитель дал разрешение. Вы не возражаете?

Это сказал Такеноти несколько секунд назад — сразу, как только я вошел. Прозвучало не настолько плохо, чтобы годилось слово "бесцеремонность", но по его тону явно чувствовалось, что он говорит всего лишь со "школьником, а значит, недочеловеком".

— У нас дальше расширенный классный час, — добавил Кубодера-сэнсэй. — Но если тебе придется задержаться, то ничего страшного, так что можешь пообщаться спокойно.

Сразу после этого прозвенел звонок на шестой урок; Кубодера-сэнсэй передал меня и полицейских другому учителю и поспешно вышел.

В углу учительской стоял диванчик; на него я и сел, глядя на следователей. Учитель, которому пришлось с нами остаться, представился как "Ясиро, учитель по профориентации" и сел рядом со мной. Похоже, школа категорически не может оставить ученика одного в подобной ситуации.

— Вы знаете, что Санаэ Мидзуно-сан вчера скончалась? — продолжил Оба своим более-успокаивающим-чем-нужно голосом.

— ...Да.

— А обстоятельства ее гибели?

— Нет, в деталях нет. Просто знаю, что в больнице был несчастный случай.

— Понятно.

— А вы не читали сегодняшнюю газету? — вмешался Такеноти. Я молча покачал головой. Вдруг до меня дошло, что бабушка с дедушкой вообще не выписывают газет. И телевизор в тот вечер тоже никто не смотрел...

— Произошла авария с лифтом, — сообщил мне Такеноти.

Об этом-то я и так догадывался. Среди перешептываний, наполнявших класс, проскакивали такие слова. Но когда я услышал это официально, от следователя, мое тело все онемело от потрясения.

— В больничном стационаре рухнул лифт. Кроме потерпевшей, там никого не было. После падения она ударилась об пол; кроме того, от сотрясения с потолка лифта сорвалась стальная балка и упала на нее, — объяснил младший из следователей с оттенком превосходства в голосе. — И, к несчастью для нее, прямо на голову.

— ...

— Причиной смерти послужил ушиб головного мозга. Когда ее забрали с места происшествия, она была без сознания. Врачи сделали все, что смогли, но в конечном итоге спасти ее не удалось.

— Аа, это... — робко начал я. — В этой аварии, эээ, было что-нибудь подозрительное?

Может, поэтому сейчас следователи работают, подумалось мне.

— Нет, нет, просто несчастный случай, — ответил следователь постарше. — Невероятно печальный несчастный случай. Но когда в больнице падает лифт, необходимо провести определенную работу — определить причину, установить ответственных лиц. Этим мы и занимаемся.

— ...А.

— Сотовый телефон Мидзуно-сан упал на пол упомянутого лифта. В списке звонков мы нашли ваши номер и имя, Сакакибара-кун. Более того, последний звонок был сделан около часа пополудни, именно тогда, когда произошла авария. Мы считаем, что вы последний человек, с которым она говорила.

Понятно. Теперь, когда они сказали это вслух, все стало очевидно.

Единственный человек на свете, который, вероятно, знал, что было непосредственно до и сразу после вчерашней аварии. Они поняли, что этот человек — ученик средней школы, с которым она говорила по телефону, Коити Сакакибара. И они были правы — я действительно слышал вчера, как это случилось.

Но не поздновато ли они пришли? Такая мысль у меня тоже возникла. Я, конечно, вполне мог представить себе, какой хаос творился вчера на месте происшествия, но все-таки...

По просьбе полицейских я рассказал все, что тогда было.

Как Мидзуно-сан позвонила мне вчера на большой перемене. Как сперва качество связи было нормальным, а потом все изменилось, когда она ушла с крыши в лифт. Как я почти сразу услышал ужасные звуки, потом стук, как будто телефон уронили, потом стон Мидзуно-сан, а потом связь прервалась. Все это, похоже, укладывалось в картину той аварии.

— Вы кому-либо рассказывали об этом?

— Когда это случилось, я понятия не имел, что происходит. Я пытался ей позвонить, но не мог дозвониться.

Изо всех сил пытаясь сохранять спокойствие, я описал свои вчерашние действия.

— Но я подумал, что могло случиться что-то плохое, и пошел искать Мидзуно-куна.

— Мидзуно-куна?

— Такеру Мидзуно-кун, младший брат Мидзуно-сан. Он учится со мной в одном классе. Я рассказал ему, что услышал по телефону, но, по-моему, он не понял, что я хотел сказать, и просто отмахнулся...

"Ты вообще о чем? Ерунду какую-то несешь".

Так среагировал на мои слова Мидзуно-младший. Сердито, но в то же время озадаченно.

"И вообще, кончай забивать моей сестре голову всякой фигней. У меня из-за тебя куча проблем".

После этого единственное, что я мог сделать, — связаться с больницей.

Пост медсестер в больнице ответил, и я спросил про Мидзуно-сан. Но они тоже не смогли ее найти, как я и подозревал, а затем на том конце поднялась большая суматоха... Дальше, сколько я ни пытался дозвониться, получал только короткие гудки, и на этом мои возможности исчерпались.

— Она была на крыше, верно? — уточнил Оба. — Потом она вошла в лифт и... понятно.

Старший из полицейских закивал, делая записи в блокноте.

— Как вы думаете, из-за чего это произошло? — спросил я его.

— Это пока расследуется, — ответил младший. — Мы знаем, что лифт рухнул из-за обрыва троса. Существуют защитные приспособления, так что в норме такого происходить не должно. Но зданию больницы уже несколько десятков лет, и, похоже, в его конструкцию был внесен ряд ненужных модификаций. Упомянутый лифт находился в задней части здания, его так и называли — "задний лифт". Пациенты, конечно, никогда им не пользовались, и персонал, как правило, тоже.

— Сакакибара-кун, вы знали об этом лифте?

— Нет, никогда не слышал.

— В любом случае, помимо того, что лифт был очень старым, остается вопрос, осуществлялось ли его техническое обслуживание на должном уровне.

— Понятно.

— Это действительно был несчастный случай. И, поскольку произошел он в общественном месте, это, естественно, вызывает серьезные опасения. Все же гибель человека из-за неисправного лифта в наши дни случается крайне редко. Все, что можно сказать, — ей просто невероятно не повезло.

"Нам обоим следует быть осторожнее".

Опять у меня в ушах эхом отдались слова Мидзуно-сан, которые она сказала при нашей последней встрече.

"Особенно надо остерегаться несчастных случаев, которые обычно не происходят".

6

Когда следователи освободили меня от этого "добровольного допроса", прошло уже больше тридцати минут шестого урока.

Я вышел из учительской и добросовестно поспешил в класс, но, когда я туда пришел, меня ждал сюрприз. В кабинете класса 3-3 не было ни одного ученика.

Осмотревшись, я увидел, что все сумки были на месте. Значит, дело не в том, что они закончили раньше времени и разошлись по домам. То есть...

Они все вместе пошли еще куда-то? Других идей у меня не было.

Идзуми Акадзава

Это имя было крупно написано посередине доски.

Идзуми Акадзава.

Довольно взрослая, напористая, яркая девушка. Она обладала женственной фигурой и всегда была окружена подругами.

...Полная противоположность Мей, да?

Я припомнил кое-что насчет Акадзавы, что мне врезалось в память.

В первый день, когда я пришел в школу, она отсутствовала. Потом, на следующий день, во время урока физкультуры... когда Юкари Сакураги, освобожденная от занятий из-за подвернутой ноги, подошла поговорить со мной...

"Надо сделать как следует, иначе Акадзава-сан рассердится..."

В моих ушах прозвучали слова, которые она тогда произнесла, как будто обращаясь к самой себе. Что она тогда имела в виду?

Потом — тот неожиданный звонок Тэсигавары.

"Звоню, потому как у тебя могут быть проблемы".

Так он тогда сказал, а потом еще добавил:

"Акадзава вся прям кипит. У нее того гляди истерика начнется".

— О, Сакакибара-кун.

Я обернулся на голос; там стоял Кубодера-сэнсэй. Он вошел в класс через заднюю дверь, будто следил за мной.

— Ты закончил общаться с полицией?

— Да.

— Понятно. В таком случае можешь идти домой, если хочешь.

— А. Ээ... а где все?

— Они на классном часе выбрали нового старосту среди девочек. Это Акадзава-сан.

— А...

Вот почему ее имя на доске.

— Эээ, а тогда где все?

Однако Кубодера-сэнсэй пропустил мой вопрос мимо ушей.

— Можешь идти домой, — повторил он. — Я уверен, что трагедия с Мидзуно-сан стала для тебя большим потрясением. Но ты не должен впадать в уныние. Все будет хорошо. Если все будут помогать друг другу, уверен, вместе мы преодолеем все преграды.

— ...Ага.

— Ради этого — согласен ли ты, — Кубодера-сэнсэй хоть и обращался ко мне, но глаза его смотрели не на меня, а на пустующую кафедру, — что необходимо подчиняться любому решению класса? Согласен?

7

На следующий день, в субботу, 6 июня, я пропустил школу, потому что мне необходимо было пойти в городскую клинику близ Юмигаоки. Если бы все было, как обычно, я, может, снова увиделся бы с Мидзуно-сан, но...

Как раз сейчас где-то в городе шла ее погребальная церемония... Думая об этом, я шел на свой осмотр в отделение респираторных заболеваний. Пожилой врач сказал необычно (для него) твердым голосом, что "мое состояние не вызывает опасений". Потом я направился в больничный корпус.

Я хотел хоть раз увидеть своими глазами то место, где произошла авария, унесшая жизнь Мидзуно-сан.

Как и говорили следователи, "задний лифт", который я искал, оказалось трудно отыскать — он находился в самой дальней части корпуса, у которого была довольно запутанная планировка. Кое-как мне все же удалось до него добраться, но, конечно же, непосредственно к лифту доступ оказался закрыт — проход перегораживало несколько желтых полицейских лент.

Почему Мидзуно-сан, молодая медсестра, в тот день зашла в этот лифт, которым персонал почти не пользовался? Просто привыкла на нем ездить? Или чисто случайно? Даже сейчас это оставалось неясно.

Я в одиночестве поднялся на крышу, воспользовавшись другим лифтом.

С самого утра было малооблачно и безветренно, воздух был влажноватый.

Я пошел от одного края пустой крыши к другому; мне казалось, что вот-вот меня окликнут: "Что случилось, мальчик-жутик?" Резко остановившись, я вытер платком пот с лица. А может, там и слезы примешались.

— Почему... Мидзуно-сан... — пробормотал я, сам не понимая, что хочу сказать. Внезапно на меня навалился груз пустоты, принесенной смертью, да так сильно, что, казалось, вот-вот он мне грудь раздавит.

Постепенно взяв дыхание под контроль, я прислонился к ограде и посмотрел на расстилающийся передо мной город Йомияма. Когда Рейко-сан пришла ко мне в больницу, она показала мне город из окна палаты; та картина туманно наложилась на теперешнюю.

Горная цепь вдали. Где в ней гора Асамидай? Вон там — текущая через весь город река Йомияма. За ней виднелся Северный Ёми...

...Вчера, придя в школу, я первым делом поймал Юю Мотидзуки и поговорил с ним.

— Куда все пошли на шестом уроке проводить классный час? — задал я вопрос, который меня интересовал. Ответ Мотидзуки прозвучал довольно-таки туманно.

— Мы говорили, ну и потом пошли в корпус S...

— Корпус S? Это где спецклассы?

— Там еще есть актовый зал, которым пользуются ученики. Вот, мы туда пошли и, ну, поговорили о всяком.

Поговорили? О чем? Ничего не понимаю.

— Я слышал, вы Идзуми Акадзаву выбрали старостой.

— А, угу.

— Там голосование было или что?

— Акадзаву-сан выдвинули. Все равно она уже была безопасником.

— Безопасником? — эта должность была мне незнакома. — Это что?

— О... ну, эээ, просто... — Мотидзуки долго копался в словах, пытаясь что-то ответить. — Ответственный за безопасность, есть у нас такое. Когда у класса есть какая-то проблема, безопасники думают, как ее решить. Кадзами-кун тоже этим занимается, но...

И это прозвучало как-то туманно. Чтобы поддразнить Мотидзуки немного, я сказал:

— Похоже, Миками-сэнсэй сегодня тоже нет, — и нарочно вздохнул.

Лицо Мотидзуки тут же помрачнело.

Этого пацанчика видно насквозь. То ли он слишком невинный, то ли еще что. У меня был дикий соблазн подколоть его еще: "Но тебя это не беспокоит, приятель?"

Не только Миками-сэнсэй — Мей вчера тоже весь день не было в школе. И еще один человек пропустил занятия — Икуо Такабаяси. Я припомнил, что и в первый мой день в школе его не было, как и Идзуми Акадзавы. Судя по всему, у него какие-то проблемы со здоровьем — даже когда он приходил в школу, физру пропускал. В любом случае, он держался замкнуто, и, хотя мы с ним в плане физкультуры были, так сказать, два сапога пара, я с ним почти не общался...

8

Я не смог найти в себе энтузиазм побродить по городу на обратном пути из больницы и потому направился прямо домой.

До меня вдруг дошло, что, со всеми этими событиями, я уже две недели не общался с отцом. Нужно будет ему позвонить сегодня вечером или, может, завтра. Я расскажу ему, что происходит, и воспользуюсь случаем, чтобы порасспрашивать немного о смерти мамы пятнадцать лет назад... Об этом я раздумывал, когда -

Около двух часов дня я добрался до дома бабушки с дедушкой в Коикэ и, едва увидев ворота, мысленно вздохнул.

Возле ворот в гордом одиночестве слонялся парень в летней форме средней школы. У него был какой-то нерешительный вид... он то смотрел на дом, то кидал взгляд на небо, то опускал глаза. Мне даже приглядываться к нему не пришлось, чтобы понять, кто это.

— Что ты тут делаешь? — спросил я его, и он от неожиданности чуть не подпрыгнул. Повернулся ко мне, тут же смущенно отвел глаза. Потом попытался было уйти, не произнеся ни слова, но я остановил его, жестко сказав:

— Стой. Что происходит? Ты же зачем-то сюда пришел, да?

Это был Юя Мотидзуки.

В итоге он не сбежал, но, даже когда я направился к нему, упорно смотрел в сторону, ежился и молчал. Подойдя вплотную, я заглянул ему в лицо и зарядил следующий вопрос:

— Так зачем, Мотидзуки-кун?

Лишь тогда он наконец ответил:

— Я просто, ну, беспокоился. Мой дом тут недалеко, и я подумал, что, может, это...

— Беспокоился? — саркастично переспросил я, склонив голову набок. — И что же заставило тебя обо мне беспокоиться?

— Аа, ну... — Мотидзуки нахмурил свои тонкие, девчачьи брови и, неуверенно глядя на меня, тихо сказал: — Тебя опять сегодня не было в школе, Сакакибара-кун.

— Мне на утро назначили осмотр в поликлинике.

— А... но все равно, эээ...

— Ты собираешься так и стоять тут снаружи? Давай зайдем на минуту, — небрежным тоном пригласил я его.

— Э?.. Мм, ладно. Но всего на минуту, — согласился Мотидзуки, и по его лицу было непонятно, то ли он улыбнуться собирался, то ли заплакать.

Бабушка, похоже, поехала куда-то: черного "Седрика" в гараже возле входа не было. Дедушка, скорей всего, был с ней. Я подумал, что Рейко-сан, возможно, в своем домике, но решил не сообщать ей, что пришел.

Я провел Мотидзуки вокруг дома на задний двор, где было крыльцо. Я знал, что ведущая туда стеклянная дверь днем не запирается. Немыслимая по токийским меркам беспечность... нет, следует, пожалуй, списать это на мирную атмосферу.

Мы сели рядышком на краю крыльца, и Мотидзуки тут же затараторил, словно наконец решился выплеснуть все.

— Сакакибара-кун, ты наверняка с того самого времени, как перевелся в Северный Ёми, думаешь, что тут творится много всякого странного.

— Значит ли это, что ты решил мне все объяснить? — мгновенно контратаковал я, и Мотидзуки тут же увял.

— Ээ... в общем...

— Я так и думал, — заявил я, мрачно глядя на него искоса. — Может, все-таки скажешь, что за ужасную тайну все от меня скрывают?

— Это...

Мотидзуки вновь замолчал и на этот раз молчал довольно долго.

— Извини. Видимо, все-таки я не могу тебе рассказать. Просто...

— "Просто" что?

— Скоро может кое-что произойти, и тебе это покажется очень неприятным. Вообще-то это плохо, что я с тобой об этом говорю, но... не сказать я просто не мог.

— И что это значит?

— Позавчера мы... вроде как поговорили... и вот.

— Ты про тот классный час на шестом уроке? Когда все пошли в актовый зал?

— ...Ага, — Мотидзуки виновато кивнул. — Мы знали, что ты задержишься, потому что разговариваешь с полицией, и тогда появилась эта идея. Акадзава-сан и еще кое-кто сказали, что надо поговорить без тебя. И лучше куда-нибудь пойти, чтобы не было проблем, если ты вдруг придешь в неподходящий момент.

— Пфф.

Стало быть, Кубодера-сэнсэй в этом тоже участвовал.

— ...И?

— Я больше сказать не могу, — Мотидзуки опустил глаза и тихо вздохнул. — Но если даже после этого тебе будет плохо... нужно, чтобы ты с этим примирился.

— Что вообще за дела?!

— Просто скажи себе, что это для общего блага. Пожалуйста.

— Для общего?.. — и следом я произнес фразу, которая тут же пришла на ум: — Значит, это решение класса, которому я обязан подчиняться?

— ...Да.

— Хмм... как-то это...

Я встал с крыльца и потянулся, запрокинув голову к небу с малочисленными облачками. Мне бы очень не помешало "Бодрее!" в исполнении Рей-тян, но именно сейчас она (...предположительно) сидела в клетке молча.

— Ладно, тогда больше тебя расспрашивать не буду, — я снова повернулся к Мотидзуки. — Но можно попрошу кое о чем?

— О чем?

— Мне нужен список класса.

Мотидзуки при этих словах явно удивился, но тут же понимающе кивнул.

— Ну да, тебе же его так и не дали, да, Сакакибара-кун?

— Угу.

— Тогда тебе и меня не стоит просить -

— Слушай сюда, пацан, — перебил я. — Мне видней, что мне стоит, а что нет, у меня тут, понимаешь, тяжелые душевные переживания; так что...

Мотидзуки открыл было рот, чтобы что-то ответить, но тут из сумки, лежащей у него на коленях, раздался тихий электронный звук. Мотидзуки ойкнул и открыл сумку. В следующую секунду в руках у него появился серебряный телефон.

— Не знал, что у тебя есть мобильник.

— Ну... на самом деле это PHS, — ответил он, прикладывая трубку к уху. И буквально через мгновение пораженно выкрикнул: — Он что?!

Интересно, что случилось. Увидев, как кровь отливает от лица Мотидзуки, по-прежнему держащего трубку возле уха, я приготовился к чему угодно. И вот наконец -

— Это был Кадзами-кун, — сказал Мотидзуки невнятным тихим голосом, будто услышанное его раздавило. — Он сказал, что Такабаяси-кун умер. Дома, от сердца...

9

Икуо Такабаяси.

У него с раннего детства было слабое сердце, и он часто пропускал школу. За последний год его состояние значительно улучшилось, но в последние два-три дня ему резко стало хуже, и в конце концов случился сердечный приступ, который его убил.

Внезапная смерть одноклассника, с которым я почти не общался, произошла совсем скоро после гибели Мидзуно-сан в больничном лифте. Эти двое стали "жертвами июня" в классе 3-3.

К оглавлению

Глава 8. Июнь III

1

Утром я наткнулся на Миками-сэнсэй, появившуюся в школе впервые за несколько дней. Начало недели — понедельник, 8 июня.

Дело было незадолго до 8.30 в корпусе С, на восточной лестнице, на площадке между вторым и третьим этажами. Я поднимался, Миками-сэнсэй спускалась.

— А... доброе утро.

Засмущавшись, я поздоровался очень неуклюже. Миками-сэнсэй остановилась и посмотрела на меня сверху вниз, будто увидела что-то необычное, но ее взгляд тут же ушел в сторону и неестественно устремился куда-то в пространство.

— Доброе... эмм, вы сегодня рано. Еще даже предварительного звонка не было. Ээ, в смысле...

Она не поздоровалась в ответ, вообще никак не отреагировала. Мне это показалось немного странным, но не мог же я прямо здесь, на лестнице, начать выяснять у нее, все ли в порядке. На миг повисла чертовски неуютная — скорее, смущенная — пауза, а потом...

Мы прошли друг мимо друга; Миками-сэнсэй так ни слова и не произнесла. И ровно в этот момент зазвенел звонок.

Очевидный вопрос номер один. Почему в такое время учительница спускается по лестнице? Утренний классный час вот-вот должен начаться... а она идет от классов, не наоборот. Почему?

В коридоре третьего этажа болталось несколько школьников. Но все они были из других классов — ни одного из класса 3-3.

Интересно, Мей сегодня пришла? Она решила показаться или?..

Рассеянно думая об этом, я открыл заднюю дверь класса.

И поразился.

Повод для удивления был полностью противоположным тому, что случилось в прошлый четверг, когда следователи из полиции Йомиямы отпустили меня и я вернулся в класс.

Тогда я удивился, что посреди шестого урока в классе не было ни души. Сейчас — наоборот... хотя прозвенел всего лишь самый первый утренний звонок, почти все уже были в классе — чинно сидели на своих местах и молчали.

— О... — вырвалось у меня, и несколько голов обернулись на звук. Но больше никакой реакции я не дождался — они тут же повернулись обратно.

Кубодера-сэнсэй стоял рядом с учительским возвышением. На самом возвышении стояли двое: Томохико Кадзами и Идзуми Акадзава, новая староста от девчонок.

Чувствуя себя совершенно не в своей тарелке из-за странной атмосферы в молчащем классе, я медленно подошел к своему месту и сел.

— Вот что мы будем делать. Есть ли у кого-нибудь?.. Нет, сказано достаточно, я думаю, — произнес Кадзами. В его голосе я уловил испуганную интонацию. Акадзава рядом с ним стояла, повернувшись чуть в сторону и скрестив руки на груди. Чем-то ее вид напоминал, архаично выражаясь, разбойничью атаманшу.

— Сегодня утром что, случилось что-то? — прошептал я, легонько ткнув в спину сидящего передо мной парня — его звали Вакуй. Однако тот не ответил и даже не обернулся.

Так или иначе — теперь понятно, почему Миками-сэнсэй спускалась по лестнице. Уж это-то до меня дошло. Будучи помощником классного, она присутствовала на этом собрании, а потом...

Я украдкой обежал кабинет взглядом.

Мей, как обычно, не было. Кроме того, еще две парты пустовали: та, за которой раньше сидела Юкари Сакураги, и — да, парта того парня, который внезапно умер на выходных, Икуо Такабаяси.

Кадзами и Акадзава сошли с возвышения и отправились на свои места. На возвышение поднялся Кубодера-сэнсэй.

— Мы знали Такабаяси-куна два коротких месяца, но давайте все помолимся за нашего товарища, вместе с которым учились.

Кубодера-сэнсэй нанизывал слова друг на друга с торжественным выражением лица, но почему-то звучало это все равно так, как будто он зачитывал текст из учебника.

— Его отпевание состоится сегодня в десять утра; Кадзами-кун и Акадзава-сан будут присутствовать там от лица всего класса. Я тоже пойду. Если во время моего отсутствия вам что-нибудь понадобится, обратитесь к Миками-сэнсэй. Есть ли у кого-нибудь вопросы?

Класс по-прежнему безмолвствовал.

Хотя Кубодера-сэнсэй обращался к ученикам, взгляд его упирался в какую-то точку на потолке в задней части класса.

— В нашей жизни произошло еще одно печальное событие, но мы сможем справиться с этим, не впадая в уныние, если все будем трудиться плечом к плечу.

Справиться, не в падая в уныние? Трудиться плечом к плечу? Хмм. Мне было не совсем понятно, что он имел в виду.

— А теперь... мы все должны уважать решение класса. Даже Миками-сэнсэй, несмотря на то, что она в довольно трудном положении, уже сказала нам, что сделает все возможное. А теперь... есть вопросы, все ли понятно?

После третьего "есть ли вопросы?" Кубодера-сэнсэй наконец-то впервые опустил взгляд на учеников. По-моему, все, кроме меня, торжественно кивнули.

Мда. Я совершенно ничего не понимал. Однако атмосфера не располагала к тому, чтобы поднимать руку и заявлять "у меня вопрос!"...

Несколько минут спустя Кубодера-сэнсэй вышел из класса, и за все это время он ни разу не взглянул в мою сторону. Не думаю, что мне показалось.

2

Первым уроком было обществоведение. Как только он кончился, я тут же встал и позвал Юю Мотидзуки.

Позавчера, в субботу, узнав по телефону о смерти Такабаяси, он тут же с пепельным лицом поспешил домой. Вне всяких сомнений, новость его потрясла. Но сейчас -

В каком-то смысле его реакция была очень откровенной.

Он не мог не слышать, как я его позвал, однако притворился глухим. Задергался, завертел головой и поспешно выскочил из класса, будто спасаясь от меня бегством. Гнаться за ним мне показалось совершенно безумной идеей, и я оставил его в покое.

Что это с ним?

Мне так подумалось: он очень не хочет, чтобы другие узнали, что он в субботу приходил ко мне.

Однако это было только начало. Вплоть до начала большой перемены во мне нарастало некое неуютное ощущение.

Дело не только в Мотидзуки.

Вот, скажем, парень, сидящий передо мной, Вакуй. Перед началом второго урока я снова ткнул его в спину и спросил: "Можно тебя на минуту?" Но он не обернулся.

Я нахмурился, не понимая, в чем дело.

У Вакуя, кажется, была хроническая астма, поэтому он даже во время занятий пользовался иногда портативным ингалятором. Я воспринимал его как более-менее родственную душу, товарища по респираторному заболеванию, а теперь... за что мне такое холодное обращение?

Я был слегка раздосадован, однако это был всего лишь один из примеров. То есть...

Ни один человек в классе не подходил ко мне потрепаться. С кем бы я ни пытался заговаривать, они либо вовсе не реагировали, как Вакуй, либо уходили, не сказав ни слова, как Мотидзуки. Даже те, с кем я до прошлой недели общался совершено спокойно, — Кадзами, Тэсигавара и еще пара других.

На большой перемене я попытался дозвониться Тэсигаваре на мобильник. Но все, чего я добился, — стандартное сообщение "Абонент выключен или находится вне зоны действия сети". Я трижды звонил и трижды получал этот ответ. Потом заметил Мотидзуки и окликнул его, но, как и после первого урока, он не ответил.

Так было весь день.

В конечном итоге я так ни с кем из класса и не пообщался. Да это еще что — меня даже учителя ни разу за весь день не вызывали; короче, я вообще вслух не говорил, кроме как с самим собой. Если я сам пытался заговорить с кем-то, мне никто не отвечал, и это продолжалось без конца.

С учетом всего этого...

Мне пришлось на многое посмотреть под другим углом.

Заново обдумать — и по кусочкам, и целиком — загадочность ("потусторонность"), которая окутывала Мей Мисаки и которую я почувствовал с первого же появления в классе 3-3 в начале мая. Что она означает — вопрос, на который мне не удалось получить внятного ответа за целый месяц. Что лежит за ней. И какова "реальность", в которой это все существует.

3

Центральным для меня стал вопрос, который изначально даже задавать казалось нелепым, — существует ли Мей Мисаки.

Она есть или ее нет?

Есть ли она в этом классе, в этом мире, или ее нет?

Столько вопросов меня начало донимать, как только я сюда перевелся. Я даже сосчитать не мог.

Вот некто, с которым ни один другой ученик в классе не общается и даже не пытается общаться. Задним числом я осознал, что вообще ни разу не видел, чтобы кто-то из класса подошел к ней, заговорил с ней, позвал ее, да хотя бы просто произнес ее имя.

И реакции всех, когда я подходил к ней или говорил о ней...

Скажем, в первый день — реакция Кадзами и Тэсигавары, когда я увидел Мей на лавке перед нулевым корпусом и заговорил с ней. В тот же день — реакция Юкари Сакураги, когда мы, оба освобожденные от физкультуры, разговаривали и я упомянул имя Мей. Реакция Тэсигавары и Мотидзуки — это, кажется, на следующий день было? — когда я, увидев Мей в дополнительной библиотеке, зашел туда. И это не весь список. Далеко не весь.

В конце концов Тэсигавара додумался позвонить мне и предостеречь.

"Кончай обращать внимание на то, чего нет. Это паршиво".

И слова Такеру-куна, младшего брата Мидзуно-сан, которые она мне пересказала.

""Чего ты об этом спрашиваешь? Нету таких у нас в классе". И он говорил совершенно серьезно, я его никогда раньше таким серьезным не видела".

Она на самом-то деле существует?

То, что никто не общался и не пытался общаться с Мей, относилось не только к ее одноклассникам. Все учителя, преподающие в классе 3-3, вели себя так же.

Никто из них не проводил перекличку в начале урока. Поэтому они никогда не произносили имя "Мей Мисаки". Я ни разу не видел, чтобы ее вызвали решить задачку или прочитать текст из учебника.

Я никак не мог ее винить, что она на физре поднималась в одиночестве на крышу, вместо того чтобы смотреть вблизи. Даже если она опаздывала, или вовсе не являлась на урок, или уходила в середине экзамена, или прогуливала несколько дней подряд... ни учителя, ни ученики не обращали на это ни малейшего внимания.

Возможно, то, при каких обстоятельствах я познакомился с ней в больнице, сыграло определенную роль — даже я иногда рассматривал возможность того, что "Мей Мисаки не существует", хоть и считал это бредом.

"Потому что меня нет".

Она сама сказала это как-то раз.

"Они меня не видят. Что если... меня видишь только ты один, Сакакибара-кун?"

И я же собственными глазами видел, как она вдруг появляется и исчезает в подвале "Пустых синих глаз".

Быть может, Мей Мисаки действительно не существует; ее нет.

Быть может, она действительно что-то вроде призрака, которого могу видеть и слышать лишь я один. Быть может, она нереальна.

Ее невероятно древняя парта — единственная такая на весь класс; ее именной бейджик на груди — грязный и мятый... все это как-то вписывалось в общую картину.

...Однако.

Если мыслить реалистично — нет, такой ерунды просто не может быть. А раз так, я должен объяснить все эти события и факты как-то по-иному... Вообще говоря, был другой вывод, куда более разумный.

Мей Мисаки есть, она правда существует.

Но все вокруг нее усиленно делают вид, что никакой Мей Мисаки нет. Вот такой вот вывод.

Мне даже казалось сперва, что это некая разновидность "издевательства" — о таких вещах сейчас много говорят. Издевательство, выражающееся в том, что весь класс ее начисто игнорирует. Но — кстати, я и Мидзуно-сан это тоже говорил — даже если так, все равно в этом есть что-то странное.

В прошлом году я вляпался в историю с "Сакакибарой" и на собственной шкуре испытал, как это погано. Может, я из-за этого стал слишком восприимчивым. То, что происходит здесь, совершенно не похоже на обычное издевательство в виде бойкота. Звучит туманно, но атмосфера вокруг этого всего какая-то другая. Слишком другая.

"Может, они ее боятся".

А, да. И Мидзуно-сан тоже о чем-то таком говорила...

...Так или иначе.

Мей Мисаки существует или нет?

Я размышлял, где правда, а где нет, но разобраться было чертовски трудно. В том-то и проблема. И она останется, если я что-то не предприму.

Я вновь и вновь кидался от одной теории к другой, от одной крайности к другой, колеблясь под влиянием собственного душевного состояния и всякий раз внушая себе, что других вариантов нет. Но...

Сегодня наконец я почувствовал, что нашел один из ответов, так сказать, личным опытом. Нельзя сказать, что я все понял, но, похоже, я прочувствовал "форму" того, что было в основе.

Это было — это. То, что сейчас происходило со мной.

Что-то вроде этого с самого начала происходило и с Мей.

Чтобы убедиться, я посреди шестого урока (японского языка) встал, не спросив разрешения, и вышел в коридор. По классу пронесся легкий шорох, но Кубодера-сэнсэй не сказал мне ни слова упрека. Ага. Значит, это правда.

Я подошел к окну и посмотрел в затянутое облаками низкое, дождливое небо. На душе у меня было тоскливо, но в то же время — чуточку полегче.

Кажется, теперь я более-менее знаю ответ на вопрос "Что происходит?".

Следующий вопрос — "Почему?".

4

Как только кончился шестой урок, я молча вошел обратно в класс. Кубодера-сэнсэй вышел, не сказав мне ни слова и даже не взглянув в мою сторону. Как будто ничего необычного не произошло.

Я направился к своей парте, чтобы забрать сумку, когда случайно встретился глазами с Мотидзуки, собирающим свои вещи. Как и раньше, он сразу отвернулся; но я успел заметить, что его губы коротко шевельнулись. В их движении я прочел слово "прости".

"Скоро может кое-что произойти, и тебе это покажется очень неприятным".

Без приглашения в голове у меня всплыли слова, сказанные Мотидзуки при нашей встрече в субботу.

"Но если даже после этого тебе будет плохо... нужно, чтобы ты с этим примирился".

Он сказал мне это с очень серьезным видом. Повесив голову и вздохнув.

"Просто скажи себе, что это для общего блага. Пожалуйста".

Для общего блага... возможно, ответ на вопрос "почему?" где-то здесь и лежит.

Вернувшись на свое место, я сунул в сумку учебник и тетрадь. Потом, чтобы убедиться, что ничего не забыл, я заглянул в парту и -

Обнаружил там что-то, что, если мне не изменяет память, я туда не клал.

Два сложенных пополам листа бумаги.

Достав их и развернув, я тихо охнул от неожиданности и тут же огляделся — но Мотидзуки в классе уже не было.

Эти два листа были копией списка класса 3-3. Наверняка это Мотидзуки сделал — дал мне то, что я попросил у него в субботу...

На тыльной стороне первого листа он написал что-то зеленой ручкой. Почерк у него был кошмарный, сплошные каракули... но все же я с трудом разобрал:

Извини.

Спроси Мисаки-сан, что происходит.

Я еще раз огляделся и, понизив голос, пробормотал:

— Ладно.

Он явно написал "Мисаки-сан". Нашелся человек, который непосредственно назвал мне ее имя. Напрямую признал существование "Мей Мисаки". Впервые за все время.

Все-таки Мей Мисаки есть. Она правда существует.

Придя в чувство, я с усилием подавил просящиеся наружу слезы.

Перевернув список обратно, я пробежался глазами по именам учеников. И сразу нашел искомое.

Имя "Мей Мисаки" там было — ошибиться невозможно. Правда, написанные в соседней ячейке адрес и телефон были перечеркнуты двумя линиями. Что это значило? Как прикажете интерпретировать?

Несмотря на зачеркивание, разобрать адрес и телефон оказалось легко.

4-4, Мисаки, Йомияма

Вот адрес Мей Мисаки.

Естественно, я знал район Мисаки, и квартал 4-4 я тоже помнил. Никаких сомнений.

"Пустые синие глаза в сумраке Ёми". Здание, где была та кукольная выставка, — это и был дом Мей.

5

Трубку взяла женщина — возможно, мать Мей.

— Ээ, Мей... Мисаки-сан дома? Я, э, Сакакибара из ее класса.

— ...Прошу прощения? — ответила она; голос ее прозвучал несколько удивленно, а может, обеспокоенно. — Сакакибара... сан?

— Коити Сакакибара, да. Я учусь в Северном Ёми, в классе три-три, вместе с... эээ, Мисаки-сан же здесь живет, да?

— ...Да.

— Мей-сан сейчас дома?..

— ...Не знаю.

— Она сегодня не пришла в школу, ну и... эмм, если она дома, не передадите ей трубку?

Раз уж я узнал ее адрес и телефон, пути назад не было. Выйдя из корпуса, я отправился в уголок школьного двора, куда мало кто заглядывал, и набрал номер на своем мобильнике.

Женщина (возможно, мать Мей) снова ответила с явным замешательством в голосе:

— ...Я не знаю.

Я поднажал еще:

— Пожалуйста.

Секунду помолчав, она наконец сказала:

— Хорошо. Одну минуту, пожалуйста.

Последовала довольно приличная пауза, в течение которой я слушал зацикленную, хриплую версию "К Элизе" (даже я знаю, как эта мелодия называется), и наконец...

— Да? — раздался в динамике голос Мей. Я крепче сжал трубку.

— Ээ, это Сакакибара. Прости, что так вот внезапно звоню.

На две-три секунды повисла какая-то странная тишина, потом Мей коротко спросила:

— Чего тебе?

— Встретиться бы, — тут же ответил я. — Хочу спросить тебя кое о чем.

— Ты хочешь меня о чем-то спросить?

— Да, — ответил я и тут же добавил: — Значит, ты там и живешь, да? Там, где выставка кукол в Мисаки.

— Я думала, ты уже знаешь.

— Разве что в подсознании... а так не был уверен, пока не увидел список класса. Мне Мотидзуки дал копию. Но он мне сказал у тебя спросить, что творится.

— Вот как?

Ее реакция была апатичной — точнее, смахивала на нарочитую незаинтересованность. Я, наоборот, произнес еще энергичнее:

— Икуо Такабаяси умер, ты знаешь?

— Э!..

Вот теперь я получил правильную реакцию — короткий потрясенный возглас. Похоже, она еще не знала.

— Это было внезапно, в субботу днем, от сердечного приступа. Хотя говорят, что у него всегда были проблемы со здоровьем.

— ...А, — к ней вновь вернулась ее отстраненная манера, причем, похоже, в еще большей степени, чем раньше. — Уже вторая смерть в июне.

Вторая смерть в июне. В смысле, первая — это Мидзуно-сан?

— А сегодня... — смело продолжил я. — Когда я пришел в школу, весь класс как-то странно себя вел. Как будто они все сговорились делать вид, что меня нет.

— Тебя, Сакакибара-кун?

— Ага. Весь день с самого утра. И я подумал, наверно, это то самое, что они с тобой делают...

Короткое молчание. И наконец -

— Значит, они решили попробовать это, — тяжело вздохнув, произнесла Мей.

— Что ты имеешь в виду? — спросил я, повысив голос. — Почему они все это делают?

Я выждал столько же, сколько она молчала в прошлый раз, но ответа так и не было. Поэтому я продолжил, контролируя голос получше:

— В общем... я поэтому и хочу встретиться и узнать у тебя, что происходит.

— ...

— Эй, ну давай встретимся, а?

— ...

— Ну Мисаки...

— Ладно, — очень тихо ответила она. — Ты сейчас где?

— Пока еще в школе. Как раз собираюсь уходить.

— Приходи сюда. Ты ведь знаешь дорогу, да?

— А, ага.

— Хорошо. Давай примерно через полчаса. В подвальной комнате. Идет?

— Отлично. Я выхожу.

— Я скажу бабушке Аманэ, что ты придешь. И буду ждать.

Имя "Аманэ" пишется кандзи, означающими "Исток неба", — это я узнал позже. Слово "бабушка" напомнило мне о той старухе, которая встречала посетителей за столом у входа.

6

Итак, я в третий раз посетил "Пустые синие глаза в сумраке Ёми".

Тускло звякнувший колокольчик. Голос седой старухи, здоровающейся со мной. Сумеречная, почти закатная комната...

— Мей внизу, — произнесла женщина, едва увидела мое лицо. — Проходи. Платить не нужно.

На первом этаже выставки посетителей не было.

"Других посетителей все равно сейчас нет".

Да. Старуха дважды сказала мне это — оба прошлых раза, когда я сюда заходил. "Других посетителей нет"... и тем не менее.

Оба раза, когда я спускался в подвал, там была Мей.

Меня все это время потихоньку грызла мысль, почему так. Мне это казалось странным... что склоняло меня, хоть и слегка, к версии "Мей Мисаки не существует".

А ответ-то был простейшим из всех возможных.

Теперь, когда я его знаю, ясно вижу: ничего странного тут нет. Не было ничего такого загадочного в словах старухи; она оба раза сообщила мне голый факт.

"Других посетителей все равно нет..."

Она была абсолютно права.

Потому что Мей — не посетитель. Этот дом, включая выставку, — и есть дом Мей.

Тихими шагами я прошел между рядами кукол, направляясь к задней лестнице. И снова глубоко дыша за тех, кто сам дышать не мог.

Сегодня на выставке играла не струнная музыка, а въедающийся в память женский вокал. Слова на фоне такой же въедающейся мелодии были не на английском и не на японском. Возможно, на французском.

Время было — без малого четыре. И в похожей на гробницу подвальной комнате, погруженной в холод куда более сильный, чем на первом этаже, в самой середине -

Стояла Мей. Толстая черная водолазка, черные же джинсы — впервые я увидел ее не в школьной форме.

Сражаясь с нарастающим во мне напряжением, я небрежно вскинул руку.

— Привет.

— Ну? — спросила она с самой микроскопической из микроскопических улыбок. — Как тебе нравится не существовать?

— Не очень, — ответил я, нарочито поджав губы. — Но... знаешь, все равно как-то легче на душе стало.

— О? С чего это?

— Потому что теперь я знаю, что Мей Мисаки существует.

Однако...

Все же: а вдруг девушки, стоящей передо мной, на самом деле нет... Даже сейчас сомнение на миг шмыгнуло мне в голову.

Я изо всех сил заморгал, прогоняя непрошеную мысль, потом уставился на Мей и, не отводя взгляда, подошел на шаг.

— Когда я в первый раз сюда пришел... — я заговорил, чисто чтобы самому слышать свой голос, — ты мне сказала: "Я спускаюсь иногда сюда. Мне здесь нравится". И сумки тогда у тебя не было, хотя ты только что пришла из школы... Отсюда вывод, что обычно ты живешь здесь на каком-то из верхних этажей и "спускаешься иногда сюда". В тот день ты пришла домой, оставила сумку, а потом спустилась, потому что была в настроении.

— Естественно, — кивнула Мей и вновь чуть-чуть улыбнулась. Я продолжил:

— Я тебя спросил, живешь ли ты где-то рядом, и ты ответила "ага". Потому что...

— Ну, мы живем в этом доме на третьем этаже. Слово "рядом" вполне уместно, как ты думаешь?

Да, вот что она имела в виду.

— Та пожилая женщина, которая всегда сидит возле входа, — это ее ты назвала "бабушка Аманэ"?

— Она мамина тетя. Мне, значит, двоюродная бабушка. Мамина мама умерла молодой, так что она мне как будто просто бабушка, — ответила Мей равнодушно, но без запинки. — Ей вреден яркий свет, поэтому она в последнее время постоянно носит эти очки. Она говорит, что людей различает нормально, так что, думаю, работать это ей не мешает.

— По телефону тогда твоя мама ответила?

— Ты ее удивил. Мне никогда не звонят другие ученики.

— А. Эмм, может, мне просто показалось, но твоя мама, эээ...

— Моя мама что?

— В смысле, это твоя мама сделала всех этих кукол? Она и есть Кирика?

— Да, — без намека на раскаяние кивнула Мей. — Кирика — ее псевдоним, ты, наверное, догадываешься. Настоящее имя гораздо прозаичнее. В основном она безвылазно сидит в мастерской на втором этаже — делает кукол, рисует картины и бог знает чем еще занимается. Она сдвинутая.

— "М" в "Студии М" означает "Мисаки"?

— Не так уж сложно догадаться, правда?

Женщина средних лет в ярко-желтой одежде, которую я видел на площадке наружной лестницы во второй свой приход сюда. Я и раньше понял, что она имеет отношение к кукольной студии, но неужели это и есть мать Мей — кукольник Кирика?

— А с твоим отцом что?

Мей отвела глаза.

— Что и с твоим.

— В смысле... он за границей?

— Кажется, сейчас он в Германии. Он по полгода за границей, а половину оставшегося времени торчит в Токио.

— Он торговлей, что ли, занимается, или чем-то в этом роде?

— Понятия не имею. Я плохо представляю, чем он занимается. Но думаю, у него денег куры не клюют, раз он построил этот дом и разрешает маме делать что хочет.

— Уаа.

— Нас можно назвать семьей, конечно, но она не сказать чтоб очень крепкая. По мне так и ладно.

Туман, который подобно облаку водянистых чернил постоянно окутывал личность Мей Мисаки. То, что он начал потихоньку рассеиваться, меня почему-то слегка сбило с толку.

— Хочешь, перейдем на третий этаж? — предложила Мей. — Или предпочитаешь продолжить разговор здесь?

— Ээ, здесь нормально.

— Ты ведь плохо перевариваешь эту комнату, да, Сакакибара-кун?

— Не то чтобы я ее не переваривал...

— Но ты к ней еще не привык, правда? К этой атмосфере, к пустоте кукол? Наверняка у тебя еще много вопросов.

— Аа, ага, много.

— Тогда...

Мей развернулась и молча зашагала в заднюю часть комнаты. Обошла черный гроб с куклой девушки, поразительно похожей на нее, — и исчезла. С некоторым запозданием я поспешил за ней.

За гробом на стене висела темно-красная портьера; как и в прошлый раз, она чуть колыхалась от дуновения кондиционера.

Мей выглянула из-за портьеры, потом молча отдернула ее. Там -

Я увидел металлическую дверь кремового цвета.

Рядом на стене была прямоугольная пластмассовая кнопка.

— Ты знал, что она тут есть? — спросила Мей, нажав кнопку.

Я кивнул.

— Когда я в прошлый раз пришел, ты здесь исчезла. Я тогда же проверил за портьерой.

С низким гудением железные створки раздвинулись. За ними оказалась кабина лифта, связывающего подвал с верхними этажами.

— Прошу, Сакакибара-кун, — войдя в лифт, Мей жестом пригласила меня сделать то же самое. — Поговорим обо всем наверху.

7

Три черных кожаных софы стояли вокруг низкого стеклянного столика. Одна двухместная и две одноместных. Плюхнувшись на одну из одноместных соф, Мей коротко вздохнула и посмотрела на меня.

— Давай. Сядь хотя бы.

— А... ну да.

— Пить хочешь?

— Ээ, не... спасибо.

— Я хочу. Тебе лимонный чай? Или с молоком?

— Мм, на твое усмотрение.

Мы поднялись на лифте в квартиру семьи Мисаки. Мое первое впечатление было — что здесь почти не живут... если вообще живут.

Мы очутились в просторной гостиной (по совместительству столовой). Для такой площади мебели было неуютно мало, вдобавок каждая деталь была идеально точно выставлена на свое место. Пульт от телевизора, небрежно кинутый посреди стола, казался каким-то чужеродным предметом.

Окна были закрыты, работал кондиционер. Причем работал на полную мощь, несмотря на начало июня.

Мей встала с софы и отправилась на кухню; практически тут же вернулась с двумя банками черного чая.

— Держи.

Поставив одну банку на стол передо мной, она открыла вторую и снова плюхнулась на свое место.

— Ну? — Мей, отпив чая, спокойно посмотрела на меня. — С чего хочешь начать?

— Мм... это...

— Может, будешь спрашивать? Думаю, так будет проще.

— Я думал, ты ненавидишь допросы.

— Ненавижу. Но сегодня разрешаю, — с интонацией учительницы произнесла Мей, потом улыбнулась, явно забавляясь ситуацией. Я тоже невольно расслабился, но тут же снова взял себя в руки и выпрямился.

— Ладно. Для начала хочу просто уточнить кое-что. Мей Мисаки — ты живая?

— А ты думал, что я призрак?

— Честно говоря, иногда возникали такие мысли.

— Думаю, нельзя тебя в этом винить, — Мей снова юморно улыбнулась. — Но теперь-то, надеюсь, ты не сомневаешься. Если мы говорим о том, существую я или нет, то да, я живая. Самый настоящий человек из плоти и крови. Что "меня нет", считают только те, кто имеют отношение к классу три-три в Северном Ёми. Кстати, в их число должен был входить и ты, Сакакибара-кун.

— Я?

— Да. Но эта затея провалилась с самого начала. А теперь ты такой же, как я, и... это трудновато объяснить.

Я сунул в уголок памяти слова "провалилась" и "как я" и задал следующий вопрос.

— Когда это все началось? Когда весь класс начал делать вид, что ученицы по имени Мей Мисаки не существует? Это всегда так было?

— Что ты подразумеваешь под "всегда"?

— Ну, с самого начла третьего года? Или раньше?

— После того, как мы поступили в класс три-три, конечно. Но не сразу.

Улыбки на лице Мей больше не было.

— Когда новый триместр только начался, мы думали, что это "обычный год". Но потом мы выяснили, что, возможно, это не так, и в конце апреля начались обсуждения... В общем, если быть точной, — все началось первого мая.

— Первого мая?

— Ты, когда выписался из больницы, впервые пришел в Северный Ёми шестого, да?

— Ага.

— Это началось в пятницу неделей раньше. Потом было три выходных, так что, по сути, ты пришел на третий день.

Что, так недавно? Новая информация слегка выбила меня из колеи. У меня сложилось ощущение, будто это длилось гораздо дольше — уж по крайней мере дольше, чем я живу в Йомияме, — и без перерыва.

— Наверняка тебе уже в первый день многое показалось странным.

— Это уж точно, — закивал я. — Как только я с тобой заговаривал или хотя бы упоминал твое имя, всякий раз Кадзами и Тэсигавара... да вообще все так странно реагировали. Они как будто хотели сказать что-то, но так никто ничего и не сказал.

— Они на самом деле хотели рассказать, но просто не могли. Думаю, так само получилось. Они сами подпилили свой сук. Они должны были все тебе рассказать еще до того, как ты пришел в школу, но не рассказали и теперь расплачиваются.

— Что это все значит?

— Ты должен был вести себя как все и обращаться со мной так, как будто "меня нет". Иначе не сработает... но тогда они вряд ли воспринимали это всерьез. Помнишь, что я тебе говорила? Что даже я в глубине души сомневалась. Что... не была уверена на сто процентов.

Ну да, я помнил, как она что-то такое говорила, но...

— Это ведь не просто "измывательство", да? — продолжил я задавать вопросы.

— Конечно. Вряд ли хоть кто-то это так воспринимает.

— ...Тогда почему это именно с тобой?

— Кто его знает? — Мей склонила голову набок. — Так в итоге получилось. Я и так мало с кем общалась, да еще и фамилия у меня Мисаки... Может быть, это всем показалось идеальным вариантом. В каком-то смысле так и мне легче.

— Легче? Ты это не...

— Я это не всерьез?

— Вот именно, так нельзя всерьез говорить. Просто не может быть ничего хорошего, когда весь класс и даже учителя сговариваются и игнорят одного ученика.

Я повысил голос в конце фразы, но Мей и ухом не повела.

— Уверена, учителя, которые преподают в классе три-три, между собой договаривались отдельно от учеников, — упрямым, бесстрастным голосом произнесла она. — Скажем, никто не устраивает перекличку. Некоторые учителя в других классах делают перекличку, а в нашем нет. Ну, чтобы им не пришлось произносить мое имя. И только в три-три нет этой церемонии "встать — поклон". По той же самой причине учителя ни на одном уроке в нашем классе не ходят по рядам, спрашивая всех подряд. Меня никогда не вызывают, и если я прогуливаю или ухожу посреди урока, мне никто не делает замечания. В дежурствах по школе, во всяких уборках я тоже не участвую. Учителя на этот счет между собой договорились. И на промежуточных экзаменах — от них, думаю, меня освободить никак не могли, но им было наплевать, что я пишу на бланке всякую ерунду, лишь бы поскорее уйти. Как и всем остальным...

— И физкультура тоже?

— Что физкультура?

— Раз они проводят физру с парнями и девчонками отдельно, я слышал, что классы занимаются спаренно — один и два, четыре и пять; а наш класс три занимается один. Я всегда думал, что это странно. Логично, что если классов нечетное количество, то какой-то один должен остаться, но почему именно третий?

— Чтобы другие классы в это не втягивать. Чтобы впутывать меньше учеников. Может быть, поэтому они так сделали. Хотя на физкультуре всегда есть "договоренность", что тот, которого "нет", ни в чем не участвует и просто сидит в стороне.

— Договоренность, значит?..

Это слово вызвало в памяти кое-что.

"Подчиняться любому решению класса".

Третий "Основной принцип Северного Ёми", который сказала мне Рейко-сан. И еще в четверг на прошлой неделе Кубодера-сэнсэй в пустом классе произнес...

"Необходимо подчиняться любому решению класса. Согласен?"

Полностью вымотанный, я глубоко вздохнул и потянулся к банке, которую мне принесла Мей. Это был безумно холодный лимонный чай. Я открыл банку и уполовинил ее одним глотком.

— Если мы в каждую мелкую деталь полезем, то никогда не кончим.

Я снова взглянул Мей в лицо.

— В общем, со мной с сегодняшнего утра происходит то же самое, что с тобой — с начала мая. После того, что было в школе сегодня, я, кажется, более-менее понимаю, что происходит. Но я по-прежнему не могу понять, почему они это делают.

Да. Главный вопрос — "почему?"

Это нельзя назвать обычным "издевательством". Сама Мей так сказала, хотя именно она и прошла через это. И я с ней согласен. Но, с другой стороны...

Все ученики и учителя сговорились обращаться с одной конкретной ученицей так, как будто ее "нет". В обычной ситуации — нет, это не простое "издевательство". Это злобное, слишком жестокое издевательство. Вот почему у меня даже голос охрип, когда я сказал, что "просто не может быть ничего хорошего, когда весь класс и даже учителя сговариваются и игнорят одного ученика". Но...

Воспринимать все это под углом "издевательства" неправильно; здесь просто нет логики. И это факт.

В отличие от настоящего издевательства, здесь в действиях и учеников, и учителей не чувствуется злобы. Нет ни презрения, ни насмешек над жертвой, а значит, не может быть и намерения укрепить связи в коллективе, выделив из него козла отпущения... Так это для меня выглядело.

Вместо всего этого был у них страх, даже ужас... так для меня это выглядело тоже.

Сначала я думал, что они боятся Мей, но это не так. Похоже, страх и ужас вызывала не сама Мей, а что-то другое, невидимое...

— Сейчас все в отчаянии, — произнесла Мей.

— В отчаянии?

— После того как в мае умерли Сакураги-сан и ее мать, они уже не могут "наполовину верить". Потом начался июнь, и умерли еще двое. Теперь уже ясно — началось.

...Ненамного понятнее стало.

— Так все-таки... почему? — спросил я, между словами глотая воздух, чтобы подпитать уставшие легкие. — Как это все между собой связано? Почему все сговариваются против одного и ведут себя так, будто его "нет"? Это же бессмысленно.

— Что, ты серьезно так думаешь?

— Ну да.

Летняя форма с короткими рукавами оставляла руки открытыми, и они покрылись "гусиной кожей", никак не желающей уходить. И не только из-за того, что кондиционер слишком уж старался.

— Помнишь ту историю про Мисаки двадцать шесть лет назад? — спросила после паузы Мей, положив левую ладонь на свою повязку, будто пряча ее.

Двадцать шесть лет назад?.. А, значит, это все действительно имеет какое-то отношение к тем событиям.

— Конечно, — я подался вперед, по-прежнему сидя на софе.

Держа руку поверх повязки, Мей стала тихо рассказывать:

— Мисаки, ученик или ученица класса три-три, которого все любили, умер, но все делали вид, что "все равно Мисаки с нами"... А в день выпуска на фото класса появилось изображение Мисаки, которого там просто не могло быть. Если не ошибаюсь, мы на этом остановились.

— Угу.

— Ты до сих пор не знаешь, что было дальше?

— Мне никто не рассказывает.

— Тогда я сейчас расскажу, — и Мей облизала губы розовым языком. — То, что произошло двадцать шесть лет назад, послужило толчком; именно тогда класс три-три стал ближе к "смерти".

— Ближе к смерти?..

Вообще-то в мой первый день в школе Мей тоже нечто подобное сказала, когда мы разговаривали на крыше корпуса С. Я отчетливо помнил ее слова.

"Класс три-три ближе к смерти, чем остальные. Ближе, чем любой другой класс в любой школе. Намного ближе".

— Что это значит?

Я склонил голову набок и потер предплечья.

— В первый раз это случилось двадцать пять лет назад. Класс Мисаки уже выпустился, а случилось уже со следующим классом три-три. И потом это еще случалось, хотя и не каждый год. Примерно раз в два года.

— И что же это?..

— Я буду рассказывать так, как сама понимаю, но должна предупредить сразу: все это я слышала от других. Эта история передавалась из уст в уста в течение многих лет.

В общем, что-то вроде легенды... нет, ситуация не располагала к тому, чтобы так просто отмахнуться. Я деревянно кивнул, не отводя взгляда от губ Мей.

— У учеников свои каналы передачи информации, совершенно не те, что у учителей. Предыдущий класс три-три рассказывает следующему. Так и я узнала бОльшую часть этого всего. Конечно, что-то расползается и по другим классам, но для них это вроде слуха; по сути, это тайна, которую знает только класс три-три и те, кто с ним связаны, и эту тайну категорически запрещено рассказывать другим. Поэтому -

— Да не томи уже, что за "это" такое?

Я продолжал тереть предплечья, не в силах остановиться.

— Некое таинственное событие, которое впервые произошло с классом три-три двадцать пять лет назад, — уронила Мей. Потом сделала паузу, и я затаил дыхание. — Когда это случилось — то есть когда началось, я имею в виду — в том классе три-три каждый месяц, без исключения, умирал как минимум один человек. Иногда сами ученики, иногда их родственники. Умирали от аварий, от болезней, кончали с собой, влипали в какие-то случайные происшествия. Некоторые говорили, что это проклятие.

Проклятие... "Проклятие класса 3-3", да?

— И что это? — снова спросил я. — Что это за "таинственное событие"?

— В общем... — Мей наконец убрала руку от повязки. — В классе появляется лишний ученик. Никто не замечает, когда именно он добавляется. Просто есть один лишний, и никто не может придумать, как его вычислить.

8

— Есть один лишний? — повторил я за ней, ничего не понимая. — Кто-то же должен...

— Еще раз говорю, мы не знаем, кто это, — ответила Мей с тем же бесстрастным выражением лица. — Впервые это случилось двадцать пять лет назад. В апреле 1973 года. Когда начался триместр, вдруг выяснилось, что в классе не хватает одной парты. Они были уверены, что поставили в кабинет ровно столько парт, сколько было учеников в том году. И все равно — когда начались занятия, оказалось, что парт на одну меньше.

— Из-за того, что учеников стало больше?

— Да. Но кто лишний, сказать невозможно. Можно всех по очереди спросить, но никто не говорит, что это он, и никто другой тоже не знает.

— ...И все равно, — не в силах въехать в эту историю, я задал самый очевидный вопрос: — Они что, не могут посмотреть в классном журнале или в других школьных документах?

— Это не работает. Где бы они ни смотрели — классный журнал, какие угодно документы, — все сходится. Скорее, никто не может сказать, что документы не сходятся, потому что все так меняется — ну, как будто всюду все подчищено — и ничего уже нельзя доказать. Просто не хватает одной парты.

— Подчищено? То есть кто-то втихаря подправляет документы?

— "Подчищено" — это метафора. Понимаешь, дело не только в документах. Память у всех тоже меняется.

— Ээээ?

— Ты считаешь, что это невозможно, да?

— Ну... да.

— Но, по-видимому, это и происходит.

Мей смотрела очень озадаченно, явно пытаясь придумать, как же это все объяснить.

— В общем, человек такое сделать не может. Это вот такой вот "феномен". По крайней мере так мне объяснил один человек.

— Феномен...

Бррр... я с трудом врубался в ее объяснение.

Подчистка документов? Вмешательство в воспоминания людей? Такие штуки просто...

"Когда человек умирает, всегда проходят похороны".

Не знаю, почему, но вдруг в ушах у меня прозвучал старческий голос дедушки. А следом поднялся густой шум, "дзззззз"... словно пытающийся заслонить этот голос.

"Я не хочу... не хочу больше ходить на похороны".

— Сначала они просто решили, что кто-то обсчитался; достали еще одну парту и стул и выкинули это из головы. Вполне естественно, на мой взгляд. Чтобы учеников вдруг стало на одного больше и никто этого не заметил — такого вообще-то не бывает. Никто и не воспринял это всерьез. Но затем... — правый глаз Мей, не скрытый под повязкой, медленно закрылся, потом снова открылся. — Как я уже сказала, каждый месяц, начиная с апреля, люди, имеющие отношение к классу, стали умирать. И это несомненно.

— Каждый месяц... и так целый год?

— В 1973, кажется, шесть учеников и десять их родственников. Это трудно назвать нормальным.

— Да уж, — с последним утверждением попробуй поспорь. — Если такое правда произошло...

Шестнадцать человек за один год. Я прекрасно понимал, что это число выходит за все рамки разумного.

Мей снова медленно закрыла и открыла правый глаз, затем продолжила:

— На следующий год... было то же самое. Когда начался первый триместр, одной парты не хватило, а потом каждый месяц кто-то умирал... И тогда уже они поняли, что это что-то неординарное. И тогда же некоторые стали говорить, что это проклятие...

Да... "проклятие класса 3-3".

— Если это проклятие, то кто его наслал? — спросил я. Мей ответила все тем же спокойным тоном:

— Это проклятие Мисаки, умершего или умершей двадцать шесть лет назад.

— Но зачем Мисаки накладывать проклятие? — возразил я. — Нельзя ведь сказать, что с ним в классе как-то ужасно обходились или еще что-то? Всем было очень грустно, что такой ученик так внезапно умер... так ведь? И этот Мисаки все равно всех проклял?

— Странно, да? Я тоже так считаю. Но один человек сказал мне, что это не то, что обычно называют проклятием.

— А этот "один человек" — это кто? — задал я уже начавший занимать меня вопрос. Но Мей вместо ответа попыталась продолжить свой рассказ.

— Так вот...

— Стоп, — перебил я ее и прижал большой палец к левому виску. — Дай привести мысли в порядок. Значит, двадцать шесть лет назад умер Мисаки из класса три-три. На следующий год в классе был "один лишний", но никто не знал, кто именно. Потом каждый месяц стали умирать дети и их родственники. Я что имею в виду — какая вообще здесь логика? Почему люди умирают, когда в классе кто-то лишний? Почему...

— Не думаю, что тут есть какая-то формальная логика, — Мей качнула головой. — Я в этих делах не очень специалист. Просто все то, что до сих пор происходило, я не знаю, складывается в какую-то определенную картину. Все, кто связан с классом три-три, знают эту историю — она передается из поколения в поколение.

Потом, понизив голос, она добавила:

— Этот кто-то — "мертвый".

9

— ...Чего?

Кончик моего большого пальца еще сильнее вжался в висок.

— Ээ, ты про... Мисаки, который умер двадцать шесть лет назад?

— Нет, тут не так, — Мей снова чуть качнула головой. — Не Мисаки. Какой-то другой "мертвый".

— Мертвый...

Слова, накарябанные на парте Мей в классе...

"Кто мертвый?"

...промелькнули у меня перед глазами.

— Все началось из-за того, что весь класс три-три двадцать шесть лет назад делал вид. Они говорили, что их умерший одноклассник Мисаки "не умер", "жив, с нами, прямо здесь", и продолжали это все целый год. И в итоге, когда они в день выпуска сделали общее фото, там они увидели и Мисаки, которого вообще не должно было быть среди живых. Если подумать, это можно трактовать так: они сами вызвали "мертвого".

Мей говорила все с тем же бесстрастным лицом.

— То есть... возможно, это и был толчок, и из-за этого теперь класс три-три Северного Ёми "ближе всех к смерти". Может быть, класс стал каким-то местом, каким-то маяком, который притягивает "мертвых". Что-то в этом роде.

— Притягивает мертвых?

— Да. Рационального объяснения, естественно, нет, но тем не менее это начало происходить. И происходит до сих пор.

Как и в прошлый раз, когда Мей рассказывала мне эту историю в окружении кукол внизу, тон ее в какой-то момент изменился, словно тайны всего мира лежали перед ней.

— "Мертвый" — часть класса, потому что класс ближе к смерти. Но, думаю, можно и с другой точки зрения взглянуть. Поскольку мертвый проникает в класс, мы становимся ближе к смерти. Так или иначе — понимаешь, Сакакибара-кун — "смерть" — это пустота. Как куклы. Если ты подходишь слишком близко, она притягивает тебя. Вот почему...

— Вот почему каждый месяц кто-то умирает?

— Подумай вот под каким углом, — ответила Мей. — Хотя это я сама придумала. Чем ближе мы к смерти, тем легче людям умирать по сравнению со всеми другими "местами".

— И что это значит?

— Скажем, даже если твоя жизнь будет такой же, у тебя больше шансов попасть в аварию. Даже в одной и той же аварии у тебя больше шансов получить тяжелую рану. Даже от одной и той же раны у тебя больше шансов умереть. Как-то так.

— А...

Стало быть, "проклятие" проявляется в том, что все области жизни становятся более рискованными, и риски растут до тех пор, пока в конце концов ты не вляпываешься и не умираешь? Она такую интерпретацию предлагает?

Значит, именно поэтому с Юкари Сакураги произошла та цепь несчастных совпадений, которая в конце концов лишила ее жизни? Именно поэтому Мидзуно-сан погибла в той аварии с лифтом?

— ...Но это не...

Это не имеет смысла — так я подумал.

Как вообще можно в такое поверить? Если рассуждать, подключив здравый смысл, это просто бред. Нельзя же...

"Кстати, Сакакибара! А ты веришь в привидения, проклятья, всякое такое?"

В моем сконфуженном сознании всплыла некая сцена.

"Вообще в так называемые паранормальные явления?"

Эти вопросы мне вдруг, ни с того ни с сего, задали Тэсигавара и Кадзами на большой перемене в первый же мой день в школе. Они так прощупывали почву? Чтобы потом рассказать новенькому про это?

И все же в подробности они не углублялись...

...Ну конечно.

Потому что именно тогда я увидел Мей, сидящую на лавке возле клумбы перед нулевым корпусом. И, не обращая внимания на их тревожную реакцию, поспешил к ней... Неужели поэтому?

— Эмм, ты не против, если я спрошу еще пару вещей? — и я убрал палец от виска.

— Вперед, — ответила Мей, поглаживая повязку на левом глазу. — Но учти, я не эксперт. И тоже много чего не понимаю.

— Хорошо, — кивнул я и выпрямился. — Ээ, в первую очередь... Ты сказала, что лишний — это и есть "мертвый", да? Это значит, он привидение, что ли?

— Ну... — Мей склонила голову набок. — По-видимому, это не то, что обычно понимают под "привидением". Это не что-то нематериальное. Судя по всему, у него реальное физическое тело.

— Физическое тело...

— Странно звучит, но "мертвый" ничем не отличается от живых. У него настоящее тело, из плоти и крови.

— Типа как зомби, значит?

— Мм... — Мей снова склонила голову набок и посмотрела на меня. — Мне кажется, это другое. Они не охотятся на людей, не едят их и так далее.

— Думаешь?

— И когда люди умирают каждый месяц, это же не то что "мертвый" тянет к ним руки и убивает. У "мертвого" есть чувства, у него достаточно воспоминаний, чтобы полностью влиться в общество, и он понятия не имеет, что он "мертвый". Потому-то его и нельзя вычислить.

— Хмммм. Но тогда... — и я медленно задал следующий вопрос. — Хоть в какой-то момент можно все-таки понять, что именно этот и есть "лишний"?

— Да. Говорят, это всегда узнают после выпуска.

— И как же?

— Лишний просто исчезает. И, говорят, все документы и воспоминания людей тоже становятся такими же, как раньше были.

— А те люди, которые входят в класс как "мертвые", они кто? Они имеют или нет какое-то отношение к классу?

— Точно не знаю... а, но есть что-то вроде правила.

— Правила?

— Это всегда кто-то, кто раньше умер как часть этого "явления". Или бывший ученик класса три-три, или его младший брат или сестра, или...

— Тогда кто был в первый раз, двадцать пять лет назад? Сам Мисаки, который умер в прошлом году? Но тогда разве кто-нибудь не...

Кто-нибудь наверняка понял бы, что "Мисаки здесь", не так ли? Видимо, эта мысль доказывала, что я по-прежнему не мог отбросить "рациональное мышление".

— Столько изменений и подчисток происходят сами собой, так что, думаю, ничего удивительного не было бы, даже если бы это действительно был Мисаки, — ответила Мей. — Но, насколько я слышала, в тот год было другое.

— Тогда кто?

— Младший то ли брат, то ли сестра Мисаки. Этот человек погиб вместе с Мисаки... и был на год его младше, так что в том году как раз должен был учиться в третьем классе.

— Младший брат или сестра Мисаки... понятно, — повторил я, а потом не удержался от того, чтобы лишний раз уточнить: — Ты хочешь сказать, что целый год никто — ни учителя, ни ученики — не замечал, что в классе учится человек, который умер в прошлом году? Они это так и приняли, как будто ничего особенного?

— Именно это я и хочу сказать, — кивнула Мей, потом протяжно вздохнула и закрыла глаз — живое воплощение опустошенности. Секунды три прошло, прежде чем она пробормотала:

— Но... — ее правый глаз самую малость приоткрылся. — Действительно, как бы я ни старалась все объяснить, историю эту трудно понять, если только начать над ней думать.

— То есть?

— В общем... — Мей смолкла, размышляя, что сказать, но, когда она снова заговорила, речь потекла без запинки. — После целого года, когда это происходит, конечно, все помнят, что много людей умерло, но, похоже, страдают воспоминания о самих этих событиях. Особенно о том, кто был "лишним" в классе. У всех это происходит по-разному: некоторые забывают сразу же, но, как правило, воспоминания просто затуманиваются со временем, и наконец...

— ...Они всё забывают?

— Я слышала от одного человека такой пример. Представь себе, что река прорывает дамбу и затапливает город. Потом вода отступает. Сам факт наводнения в памяти остается, несомненно, но воспоминания о том, что именно было затоплено и насколько сильно, постепенно стираются. И здесь как-то так. Думаю, их не "заставляют забывать" — они просто "не могут не забывать".

— ...

— Двадцать пять лет назад — это для нас как байка, мы тогда еще даже не родились, но в глобальном смысле это было совсем недавно. Но если воспоминания всех, кто был с этим связан, стираются так быстро, то все получается, как ты сказал, Сакакибара-кун. История становится всего лишь страшилкой.

Губы Мей немного расслабились, но тут же ее лицо вновь застыло.

— В первые два года в этой школе до меня только обрывки слухов доходили. Как только нас распределили по классам на третий год, сразу устроили собрание, и там была пара ребят из класса три-три, которые как раз заканчивали год. Было что-то вроде "передачи эстафеты". Там я впервые услышала, что та легенда — на самом деле правда...

Ее голос звучал без запинок, в нем не было ни намека на эмоции, и все равно чувствовалось, что в сердце у Мей эмоции просто бушуют.

— Они нам все объяснили, и я поняла, что это не вранье, не шутка; что, может быть, нам следует это все воспринимать всерьез. И все равно в глубине души я верила не до конца. Что касается остальных — кто-то поверил сразу, кто-то не поверил вовсе...

В комнате вдруг зазвучала легкая мелодия — она шла из овальных часов, висящих над телевизором. Шесть вечера. Что, уже так поздно?

Не удивлюсь, если скоро мне начнет звонить бабушка: "Где ты?", "С тобой все в порядке?"

"Ужасная машинка".

Мне пришли на ум слова Мей — когда она их сказала?

"Ты можешь быть где угодно, но все равно ты не один. Тебя могут достать".

Я сунул руку в карман брюк и отключил мобильник.

— В общих чертах это вся предыстория, — сказала Мей и примостила узкий подбородок на ладони. — Хочешь узнать остальное?

— А, ага. То есть...

Как же можно не хотеть? Давай продолжай.

— Расскажи, пожалуйста, — попросил я и снова выпрямился.

10

— Вот уже двадцать пять лет происходит этот "аномальный феномен", хотя и не каждый год. Несложно догадаться, что люди пытались придумать что-нибудь, чтобы ему противостоять.

Мей начала рассказывать "остальное". Ее голос звучал так же отстраненно, как и прежде, однако чувствовалось, что она не без труда подбирает нужные слова.

— Но такая сумасшедшая тема, совершенно несовместимая с нормальной логикой... пожалуй, ее можно назвать сверхъестественной... такую историю не обсудишь со школьной администрацией.

— Это уж точно.

— Поэтому в самом начале все обсуждения стратегии шли на уровне тех, кто был непосредственно вовлечен в "проклятие класса три-три".

— И что за стратегия, экзорцизм какой-нибудь?

Простейшая идея, пришедшая мне в голову.

— Может быть, они и это пробовали, — ответила Мей без тени улыбки. — А еще — к примеру, сменить кабинет. До того класс три-три учился в старом здании — нулевом корпусе. Они думали, что, возможно, проклятие привязано к месту, к кабинету.

— Ага.

— Но ничего не вышло. Тринадцать лет назад построили новые корпуса, и кабинеты третьих классов переехали в корпус С. Видимо, они тогда надеялись, что все на этом и закончится. Но, как видишь, не закончилось.

— То есть ты хочешь сказать, что проблема не в кабинете и не в здании, а чисто в самом классе три-три?

— Именно это я и хочу сказать.

Мей ответила так же, как незадолго до того, потом снова протяжно вздохнула и закрыла глаз.

На миг мне показалось, что ее дыхание стало белым от чересчур усердной работы кондиционера. Сам того не сознавая, я вновь принялся тереть руки.

— И вот тут мы наконец подходим к главному, — произнесла Мей, приоткрыв правый глаз. — Говорят, это произошло десять лет назад. Непонятно, кому эта идея пришла в голову и он высказал ее вслух, но, так или иначе, они нашли стратегию, которая работала. Если ее придерживаться, можно уберечься от беды. Стратегия, при которой люди не умирают каждый месяц.

— А...

После этих слов некая смутная идея насчет этой "стратегии" начала формироваться у меня в голове. Вот почему. Вот. То есть...

— Мы обращаемся с кем-то, как будто "его нет"; вычеркиваем его вместо "лишнего".

Слова, сорвавшиеся с губ Мей, в точности совпали с тем, что я вообразил.

— Так в классе снова становится столько людей, сколько должно быть. Баланс сходится. И беда не приходит... благодаря этому талисману.

К оглавлению

Интерлюдия II

Похоже, этот год "обычный". Слава богу.

В день вступительной церемонии парт было ровно тридцать, учеников столько же...

Лишнего у нас нет.

Просто здорово.

Прошлый год тоже был "обычный", помнишь? Интересно, раньше было, чтоб два года подряд ничего не было?

Тебе не нравится, что это выпало именно нам?

Нравится-нравится. Может, оно становится слабее.

И все же... неужели на самом деле, когда это начинается, каждый месяц кто-то умирает? Мне до сих пор с трудом верится.

Но смотри, они даже "передачу эстафеты" устроили, так что это не просто байка, скажи?

Да, и еще — два года назад из этого класса несколько ребят умерло, помните? То ли аварии, то ли самоубийства. И кто-то в их семьях тоже...

Это да, но...

Так страшно, что родные тоже могут умереть.

Опасней всего родителям и братьям-сестрам. И вообще кровным родственникам до второго колена — такое вот правило, насколько я знаю.

До второго колена? То есть бабушка с дедушкой тоже?

Вроде да.

Но, говорят, более дальние в безопасности — всякие там дяди-тети, двоюродные братья-сестры.

А что насчет того, что если ты живешь в другом городе, тебе ничего не угрожает?

Да, я тоже слышала.

И я. То есть, если что, можно уехать из города...

Да ладно.

Ну да, когда учишься в средней школе, не очень-то разъездишься.

Даже если я расскажу предкам, кто мне поверит?

Ладно, слушайте, в этом году не началось, чего теперь волноваться?

Я так рада, правда.

Если бы у нас был лишний, нам бы пришлось выбрать из наших кого-то, кого "нет", правда?

Это просто ужасно.

Но, говорят, когда такое происходит, учителя помогают.

...Все равно сложно как-то.

Как думаешь, кого бы тогда "не было"?

Кандидата безопасники выбирают, разве нет? Они небось уже выбрали кого-то на весенних каникулах на случай, если это "такой" год...

...Наверно.

Я вот думаю, может, Мисаки-сан?

А, ты тоже так думаешь?

Ну, у нее же фамилия Мисаки, и вообще! И еще я слышала, ее семья живет в районе Мисаки.

Знаю, да. В том страхолюдном кукольном музее.

Она вообще странная, Мисаки-сан, да?

И друзей у нее, по-моему, мало.

Когда я пытаюсь с ней говорить, она всегда такая, не знаю, холодная...

И всегда с этой повязкой ходит. У нее левый глаз искусственный, поэтому. Он синий.

Уэээ, правда?

Вообще не знаю, как с такими общаться.

И я.

И я тоже...

*

Слышал, к нам новенький переводится?

Ага. Вроде на следующей неделе?

Уже половина апреля прошла. Странное время для перевода.

Да уж... И есть подозрение, что у нас проблема.

Проблема?

Тебе не кажется, что это может оказаться опасно?

Что?

Не тормози, я про это.

Чего... не, не может быть.

Раз к нам придет новенький, значит, со следующей недели народу в классе будет больше и нам будет не хватать одной парты. То есть...

Ты хочешь сказать, этот год — на самом деле "такой"?

Говорят, вполне возможно...

Стоп. Народу станет больше, только когда новенький придет? Стало быть, в начале апреля у нас никого лишнего не было...

Это да, но вдруг у нас сейчас другой принцип, которого раньше не было, мало ли?

Хмммм. Зачем вообще понадобилось новенького запихивать именно в класс три?

Наверняка есть зачем.

Ну дают...

В конце концов, эта история не на слуху. Я слышал, директор об этом вообще почти не в курсе.

Хммм...

Да, и еще... вроде этого новенького зовут Сакакибара.

Уаа. Нехорошая фамилия. Но это еще не повод говорить...

Но он же и правда...

*

Я слышала, Кадзами-кун и Сакураги-сан вчера ходили в больницу.

Навестить этого Сакакибару-куна?

Ага. Навестить и разузнать кое-чего.

И что узнали?

Ну, он вроде по каким-то семейным обстоятельствам сюда приехал. Но он сказал, что никогда раньше в Йомияме не жил.

Ну...

И даже не останавливался здесь надолго.

Ну тогда...

Так что во всяком случае это вряд ли он — так они сказали.

В смысле, он не "мертвый"?

Во-во. Кадзами-кун ему руку пожал, чтобы проверить.

Пожал руку? Не помню, это что значит?

Вроде говорят, что если пожать руку "мертвому" при первой встрече, сразу почувствуешь. Говорят, его рука совершенно ледяная.

Ты уверена?

Он сказал, что у Сакакибары-куна рука была не холодная.

Пфф. Ну и... что это значит?

Это кто-то другой, не он.

А... ну да, наверно.

Но, возможно, кто-то у нас все-таки "лишний". Он сказал, что это все равно надо обдумать.

Безопасники над этим работают?

Похоже, нам придется всем вместе собраться и обсудить. И тогда, скорей всего...

Бррр. Честно говоря, понятия не имею, насколько вообще в это верить.

Думаю, все так. Я и сама тоже не понимаю... Но если это правда начнется, будет паршиво.

Ага...

Кто-то будет умирать каждый месяц. И эту проблему нам ни на кого не перекинуть...

...Ты права, да.

Ага. И поэтому мы...

*

Новый ученик, Коити Сакакибара-кун, придет к нам на следующей неделе, шестого мая.

С учетом его перевода — возможно ли, что это начнется на месяц позже, но все равно начнется? Такого никогда не было, однако на данный момент эта интерпретация выглядит разумной... Для надежности следует ориентироваться именно на нее. Так я считаю.

Но ситуация аномальная; возможно все-таки, что этот год — "обычный". Хотя, конечно, если это окажется не так, исправить ошибку будет уже трудно, так что...

...

...Как уже упоминалось, два года назад в "мерах по противодействию" была допущена большая оплошность. В результате скончалось семь учеников класса три-три и членов их семей.

...

...

...Значит, все согласны?

По решению класса, с самого начала мая мы должны вести себя так, словно Мисаки-сан в классе нет. Это требуется соблюдать неукоснительно и постоянно — как минимум на территории школы. Всем ясно?

Ээ, сэнсэй?

Да, Сакураги-сан?

Другие учителя об этом знают, кроме вас и Миками-сэнсэй?

Я рассчитываю на их полное сотрудничество. Однако обсуждать эти вопросы с другими учителями, помимо нас, категорически запрещается.

И не только с учителями. С кем угодно, кто не в классе три-три.

Вот именно. Прошу всех воздерживаться от упоминания этой темы, насколько возможно. Как нам сказали, нарушение этого правила приведет к непоправимой катастрофе. Можно сказать, это "конфиденциальное решение", секрет, который не должен покинуть пределы класса три-три. Раскрывать его без очень веской причины нельзя ни в коем случае.

Сэнсэй?

Да, Ёнэмура-кун?

Это и к нашим семьям тоже относится? Ни родителям, ни братьям тоже нельзя рассказывать?

Правило гласит, что рассказывать нельзя никому.

Но...

Я непонятно выразился? Школа — общественное образовательное учреждение, она никогда открыто не признает, что для предотвращения такого иррационального явления, как "проклятие", была применена столь алогичная мера. Несмотря на то, что в прошлом действительно произошло много смертей. Вот почему в течение многих лет эта система передается как секретная традиция данной группы людей. От всех, кто не входит в эту группу, секрет должен оберегаться. Ясно?

...

...

...

Мисаки-сан. В каком-то смысле, возможно, тебе этот разговор кажется совершенно абсурдным. Вероятно, тебе придется очень трудно, но... ты справишься?

...

Ты будешь сотрудничать?

Если я сейчас скажу "нет", вас это остановит?

Ну... конечно, мы не можем тебя заставить. Ты имеешь право отказаться. Однако если "контрмер" не будет, а "катастрофы" начнутся...

Да... знаю. Я понимаю.

Ты будешь сотрудничать?

...Буду.

В таком случае прошу всех с первого мая приложить все усилия, чтобы выполнить решение класса. И тогда мы сообща преодолеем все трудности и в марте успешно закончим год в добром здравии...

*

Тебе не кажется, что это опасно? Ну, что Сакакибара вытворяет.

Кажется.

Я думал, ему учителя вправили мозги еще до того, как он сюда пришел.

Это выглядит логично, но они же учителя. Возможно, они решили, что ученики сами между собой разберутся...

И еще Акадзавы нету. Болеет она, что ли? Если б она тут была, мигом бы навела порядок.

Возможно.

Ты бы тоже старался поактивнее. Ты же тоже безопасник, ага?

Но я и подумать не мог, что он так быстро это сделает...

Думай не думай, но он уже трепался с ней на большой перемене. Хотя ее типа как нет. Это значит, планам крышка?

Надо было не ходить вокруг да около, а рассказать ему раньше.

Кто бы говорил. Вы с Сакураги должны были все ему вколотить в башку, еще когда в больнице с ним виделись, ну или еще когда.

Нет, в тот день... тогда атмосфера была неподходящая, чтобы просто так затевать такие разговоры.

Тогда давай сейчас?

Стоп. Это...

Чего?

Смотри: если мы объясним ему ситуацию сейчас, это автоматически будет означать, что мы признаём, что она есть... а это плохо, не так ли?

Хммм...

Лично я думаю, что это будет очень плохо.

Может, если расскажем где-нибудь вне школы, это сойдет?

Возможно... а если нет, что тогда?

Эй, если начнешь сомневаться во всем подряд, мы ваще ничего никогда не решим.

И все же как-то надо Сакакибару-куна привести в порядок. Сделай что-нибудь, чтобы он перестал с ней общаться, иначе...

Ладно, попробую.

Что именно?

...Подумаю.

На "подумаю" мы положиться не можем.

Но не забывай вот чего. Он пошел против "решения", так что, если в мае никто не помрет, значит, и проблемы нету. Мы тут паримся, но если окажется, что этот год "обычный", то мы свободны.

Да.

Мало ли, может, все обойдется.

Хорошо бы.

Но пока все равно надо, чтоб он вел себя нормально. И будем надеяться, что за этот месяц ничего паршивого не случится.

Будем надеяться.

К оглавлению

Глава 9. Июнь IV

1

Домой, в Коикэ, я вернулся уже в десятом часу.

Время ужина давно прошло.

Я пытался по мобильнику предупредить, что буду поздно, но звонок не проходил, так что бабушкина тревога разрослась почти до уровня паники; сдается мне, приди я еще минут на десять позже — и она бы успела позвонить в полицию. Она принялась меня смачно отчитывать, но громкое "Прости меня, ба" в исполнении внука успокоило ее сильнее, чем я ожидал.

— Где тебя носило так поздно?

Вопрос был предсказуем, и я ответил самым невинным тоном, на какой был способен:

— Был в гостях у одной девочки. Мы с ней дружим.

Этим я и ограничился. Даже если она будет расспрашивать дальше, я ничего рассказывать не собирался.

Рейко-сан вернулась раньше меня и — думаю, это вполне естественно — тоже была обеспокоена. Судя по виду обеих женщин, они собирались закидать меня новыми вопросами, но в конечном итоге подробного разговора так и не получилось. У меня на это просто не было сил.

В молчании проглотив ужин, я поспешил на второй этаж и плюхнулся на футон, расстеленный в моей спальне/кабинете.

Физически я был измотан; в голове же, наоборот, все было ясно. Положив руку на лоб, я закрыл глаза. И разговор с Мей, состоявшийся считанные часы назад, тут же сам собой начал прокручиваться у меня в мозгу...

2

С одним человеком из класса обращаются так, будто "его нет". Это восстанавливает баланс, и бедствия, которые несет с собой "лишний"... то есть "мертвый", проникший в класс, в этом году не происходят. Или по крайней мере ослабляются. Такой "талисман" был предложен, и последние десять лет показали его эффективность.

В самом начале этого года все думали, что ничего не будет. Но потом они поняли, что, когда уже после начала триместра в класс придет новенький — то есть я, — учеников окажется "на одного больше", и тревога, что этот год может стать особенным, распространилась по классу... И в итоге Мей Мисаки пришлось взять на себя роль человека, которого "нет". Начиная с мая — на месяц позже обычного. А потом -

История всплывала у меня в голове шаг за шагом, но я просто не мог принять ее как нечто реальное. Мей уже закончила свой обзор, а я все не мог стряхнуть оцепенение.

Когда я шел сюда, я вовсе не собирался подвергать сомнению то, что мне расскажут. Ничуточки. Но... все равно что-то во мне сопротивлялось тому, чтобы полностью поверить во все это.

— Вот почему тебе должны были всё рассказать в первый же день, когда ты пришел в школу, Сакакибара-кун. Ты должен был вести себя как все и делать вид, что меня "нет". Потому что иначе талисман слабеет. Но тогда на большой перемене ты просто подошел и начал со мной разговаривать.

Когда Мей это упомянула, я вновь вспомнил тот день.

"Э, эй, Сакакибара!"

"Ты что делаешь, Сакакибара-кун?"

Панические возгласы Тэсигавары и Кадзами. Глядя, как я спешу к лавке под деревом, где сидела Мей, они наверняка синхронно подумали: "Ой-ей-ей".

Это "ой-ей-ей" и эта паника наверняка были вызваны тем, что надо было как-то остановить меня. Но я тогда действовал так неожиданно, что они просто ничего не успели сделать...

"Почему?"

Так меня тогда спросила Мей. И потом еще:

"Ничего, что ты? Ну, это".

Лишь сейчас я, кажется, стал понимать, что означали эти и следующие ее слова.

"Будь осторожен".

"Будь... осторожен. Возможно, это уже началось".

— Если это такое важное "решение", почему никто мне не сказал о нем раньше?

Я это спросил больше у самого себя, но Мей ответила:

— Скорее всего, они не могли подыскать подходящий момент. Может быть, они думали, что по какой-то причине эту тему трудно поднять. Я уже упоминала, но вряд ли вообще кто-то по-настоящему серьезно об этом думал.

— Все из-за того, что я наткнулся на тебя в больнице еще до того, как это все началось... я поэтому удивился, когда увидел тебя в классе. И поэтому подошел к тебе в тот день. Никто не знал, что я тебя уже видел, так что им просто не могло в голову прийти, что я так быстро к тебе подойду.

— ...Да.

— И потом я все время оставался единственным во всем классе, кто продолжал с тобой общаться, потому что ни черта не знал, что происходит. И от этого все постепенно начинали бояться сильней и сильней...

— Так и было.

Это объясняло и странную реакцию Сакураги во время физкультуры в тот день. Кстати, она же как раз интересовалась, услышал ли я "что-то" от Тэсигавары и Кадзами?

Вообще говоря, Тэсигавара, похоже, пытался рассказать мне "что-то" на большой перемене. Ну да, я заметил Мей сразу после его слов "Мы тебе кое-что...", когда мы, болтая ни о чем, дошли до нулевого корпуса...

...И позже.

После рисования на следующий день.

"Я еще со вчерашнего дня хотел с тобой поговорить об этом..."

Так сказал Тэсигавара, но Мотидзуки, который тогда был с нами, его остановил.

"Не думаю, что ты теперь сможешь это сделать".

Кажется, я даже понял значение этого вот "теперь".

Я уже общался с Мей, а значит, говорить со мной, тем самым косвенно признавая, что "ученица по имени Мей Мисаки существует", теперь не имеет смысла. Наверняка именно это опасение было тогда у Мотидзуки.

И сразу после — их реакция, когда я зашел в дополнительную библиотеку, где была Мей.

"Э-эй, Сакаки. Ты же не?.."

"Са, Сакакибара-кун, что ты?.."

И не только они.

В основе переполоха, который возникал в классе то и дело после моего перевода сюда, лежала в конечном счете постоянная тревога, а также страх. Не перед Мей Мисаки. А перед "катастрофами" этого года, которые могли начаться из-за того, что я общался с ней.

3

— Мне еще Тэсигавара как-то позвонил на мобильник ни с того ни с сего. Он пытался меня предупредить, сказал: "Кончай обращать внимание на то, чего нет. Это паршиво".

Это было за неделю до промежуточных экзаменов.

— Думаю, он считал, что делает максимум для того, чтобы я перестал мешать работе талисмана.

— Видимо, да, — слегка кивнула Мей.

— И он мне тогда еще кое-что сказал. Он обещал, что расскажет мне, что было двадцать шесть лет назад, в начале июня. Но когда настал июнь, он так ничего и не рассказал. Сказал, что все изменилось.

— Это из-за смерти Сакураги-сан.

— ...Но почему?

— Ты начал общаться со мной и тем самым нарушил "решение", которое им всем было нелегко выполнять. Наверняка они очень тревожились, что талисман может перестать работать. Но что если бы в мае ничего не произошло, несмотря на то, что ты натворил?

— В смысле... если бы никто не умер?

— Именно. Это значило бы, что нынешний год — "обычный". Тогда не нужно было бы продолжать с талисманом... Вот почему.

— ...Ясно.

Если бы так и сложилось, исчезла бы нужда столь неестественно все от меня скрывать. Они бы расслабились и по-человечески объяснили бы мне ситуацию. И махнули бы рукой на эту их свихнутую "стратегию" обращения с одноклассницей, как будто ее нет... кстати.

— А когда Сакураги и ее мать умерли, все прогнозы полетели к чертям, да? Стало ясно, что этот год "такой" и что "катастрофы" уже начались, и...

И Тэсигавара сказал: "Щас все не так, как было тогда, когда я тебе дал слово".

...

...

...Когда я так вот складывал все кусочки пазла, сомнения и недоумения, накопившиеся у меня в душе, постепенно исчезали, но...

— Можно еще кое о чем спросить?

Осталась смутная непонятка, которая не давала мне покоя с самого первого моего разговора с Мей в школе.

— Твой бейджик.

— ...Что?

— Он такой смазанный и мятый. Почему?

— А... я что, похожа на привидение с древним бейджиком? — шутливо произнесла Мей, и ее лицо чуть смягчилось. — Просто несчастный случай. Я уронила его в стиральную машину и не заметила, так что он постирался. Менять его на новый такая морока, ну и...

Ох. Только-то и всего?

Приободрившись, я задал еще вопрос:

— А почему твоя парта — единственная в классе такая старая? Есть какая-то причина?

— А, это, — ответила Мей с серьезным лицом. — Это часть правила. Ученику, которого "нет", дают такую вот парту. В классах на втором этаже нулевого корпуса, которыми мы больше не пользуемся, до сих пор полно старых парт и стульев. Оттуда их и приносят. Может, это тоже как-то должно заставить работать талисман.

— Понятно. Знаешь, я нашел там надпись.

— А.

— "Кто мертвый?" — это ведь ты написала, да?

— ...Да, — Мей опустила взгляд и кивнула. — Я знаю, что я сама не "мертвая". Тогда кто в нашем классе? Вот что значит эта надпись.

— А. О, но... — внезапно мне в голову пролез довольно злой вопрос, и я его тут же выплеснул: — Значит, в том, что ты сама не "мертвая", ты уверена, да?

— ...

— Ты же ведь сама сказала, что "изменение памяти" всех касается, даже самогО "мертвого"? Как тогда хоть кто-то может быть уверен, что это не он?

Мей по-прежнему не отвечала — сжала губы и моргала правым глазом, явно пытаясь скрыть замешательство. Сдается мне, я впервые увидел такую ее реакцию.

— Понимаешь... — начала было Мей, но сразу же снова замолчала.

И тут дверь комнаты открылась. Вошла мать Мей — Кирика, кукольник "Студии М".

4

Судя по довольно помятому виду ее одежды, Кирика-сан только что закончила работать в мастерской на втором этаже. На ней были черные джинсы и черная же блузка — похоже на одежду Мей, — а еще ярко-желтая бандана на голове.

Она была довольно рослой для женщины; отсутствие макияжа позволяло оценить природную привлекательность лица. Она, несомненно, походила на Мей, но в то же время ее как будто окутывала атмосфера куда более холодная, чем у дочери; сам не понимаю, почему мне так показалось. Когда мы говорили по телефону, ее озадаченный голос создал у меня в голове совсем другой образ.

В первый момент она посмотрела на меня так, будто увидела какого-то мифологического зверя.

— Это мой друг Сакакибара-кун. Это он звонил.

Едва Мей меня представила матери, та охнула, и ее лицо тут же переменилось. До этого момента оно было неживым, как у куклы, но за долю секунды на нем расплылась ненатуральная широкая улыбка.

— Добро пожаловать. Прошу прощения, что появилась перед тобой в таком виде, — произнесла она, стягивая бандану. — Нечасто моя дочь приводит к себе друзей. Сакакибара-кун, да?

— А, ага.

— Она мне никогда не рассказывает, как в школе дела. Ты с ней в одном классе учишься? Или в кружке живописи?

Кружок живописи? Мей ходит в этот кружок? Тогда, значит, она и Мотидзуки...

— А еще Сакакибара-кун ходит на выставку внизу. Он однажды случайно зашел, и, по-моему, ему понравилось. Мы сегодня весь день говорили о куклах.

Мей обращалась к матери как-то натянуто. Причем это выглядело как нечто само собой разумеющееся, не как особенное что-то.

— Ну нааадо же! — улыбка Кирики-сан стала еще дружелюбнее. — Как необычно для мальчика. Тебе всегда нравились куклы?

— Думаю, да, — ответил я, страшно нервничая. — А, но, нуу, я в первый раз видел таких кукол так близко... И, эээ, я был сильно удивлен...

— Удивлен?

— Это, нууу, не знаю даже, как объяснить...

Несмотря на чересчур старательно работающий кондиционер, я чувствовал, что меня вот-вот в пот бросит, — хотя раньше почти мерз.

— Эммм, эти куклы — это вы их все сделали в своей мастерской, Кирика-сан?

— Мм, да, я. Какая из тех крошек тебе больше всего понравилась?

Первое, что мне пришло в голову, когда я услышал этот вопрос, — кукла девочки в гробу, стоящем в дальнем конце подвальной комнаты, но...

— А, эээ...

Я был слишком смущен, чтобы ответить честно, и потому мой голос увял. Со стороны, подозреваю, выглядело смешно.

— Тебе уже домой пора, Сакакибара-кун, — вмешалась Мей и спасла меня.

— А... ну да.

— Я его провожу немного, — сообщила она матери и встала с софы. — Сакакибара-кун только в апреле приехал сюда из Токио. Он еще плохо знает дорогу.

— А, вот как?

Улыбка, еще секунду назад приклеенная к лицу Кирики-сан, исчезла без следа. Ее лицо стало таким же кукольно-неподвижным, как тогда, когда она только вошла. Однако голос сохранил шелковую дружелюбность.

— Заходи к нам, когда захочешь.

5

Я шел бок о бок с Мей по темным улицам — был уже поздний вечер. Мей шагала слева, я справа. Так ее нормальный глаз, не "глаз куклы", мог меня видеть.

Дул теплый, влажный ветер, предвещая наступление сезона дождей. При такой влажности он должен был бы противно липнуть к коже. Однако сейчас ощущение от него было приятное.

— У вас всегда так? — спросил я, разбив напряженное молчание.

— Что именно? — коротко уточнила Мей.

— Ты и твоя мама. Ты с ней так вежливо говорила... как будто с незнакомым человеком.

— Это что, так странно?

— Не знаю, можно ли это назвать странным, — я просто подумал, матери и дочери что, вот так друг с другом общаются?

— Думаю, обычно по-другому, — очень сухо ответила она. — Но у нас с этой женщиной всегда так. А в твоей семье как? Как мать общается с сыном?

— Моя семья без матери.

Вот именно; и поэтому всю информацию о том, как матери общаются со своими детьми, я черпаю извне.

— Что? Я не знала.

— Она умерла почти сразу после моего рождения. Так что я всю жизнь жил с отцом... А ему весной пришлось на год уехать за границу, и в результате я внезапно свалился сюда. Сижу на шее у маминой родни в Коикэ. Можно сказать, моя семья разом стала вдвое больше.

— ...Ясно.

Мей молча прошла несколько шагов, потом сказала:

— У меня с матерью по-другому просто не может быть. Понимаешь, я одна из ее кукол. Как и "те крошки" внизу.

Она не казалась какой-то унылой или, там, подавленной. Голос ее звучал по-обычному отстраненно. И все же мне эти ее слова чуток ударили по мозгам.

— Нет... не может быть... Ты же ее дочь, и ты живая.

Она ну ни разу не похожа на куклу. Так я хотел сказать, но Мей меня опередила:

— Я живая, но ненастоящая.

Эти слова меня поставили в тупик.

Ненастоящая? В смысле...

...Что? Я хотел спросить, но слова застряли у меня в горле, и я их проглотил. Потому что лезть так глубоко явно было бы неправильно. И я слегка подтолкнул разговор в сторону "нашей проблемы".

— Твоя мама знает про то, о чем мы говорили? Про то, что в классе с мая творится?

— Абсолютно ничего, — мгновенно ответила Мей. — Нам запрещено рассказывать родным. И даже если бы не было запрещено, вряд ли я смогла бы.

— Твоя мама бы сильно рассердилась, если бы узнала? Об этом кошмаре, который класс с тобой вытворяет?

— Не знаю. Может быть, это и встревожило бы ее немного. Но она не из тех, кто ругался бы и устраивал скандал в школе.

— А что насчет твоих прогулов? Ты и сегодня в школу не пошла... Ты ведь дома была, да? Она тебе ничего не говорит по этому поводу?

— Это можно назвать "политикой невмешательства". Хотя, может быть, тут больше подходит не "невмешательство", а "безразличие". Она по полдня торчит у себя в мастерской. И когда перед ней кукла или картина, она, по-моему, вообще обо всем остальном забывает.

— Значит, она не беспокоится, — я кинул взгляд на профиль Мей, идущей совсем рядом. — И даже сейчас не беспокоится...

— Сейчас? А что сейчас?

— Ну, как бы, ты провожаешь домой первого парня, который пришел к тебе домой, а уже темно, и... ну вот.

— Понятия не имею. Но это ее действительно не беспокоит. Она как-то сказала мне: "Просто я тебе доверяю", — но не уверена, что это правда. Скорее, это то, во что она сама хочет верить, — Мей кинула на меня взгляд, но тут же снова уставилась прямо перед собой. — Кроме... одного.

— Кроме одного?

...Интересно, о чем это она.

Я снова взглянул сбоку на ее лицо. Мей кивнула, потом медленно закрыла и снова открыла глаз, будто показывая, что не хочет больше говорить на эту тему, и неожиданно ускорила шаг.

— Эй, Мисаки! — громковато, пожалуй, крикнул я, пытаясь ее остановить. — Ты мне все объяснила, и теперь я вроде понимаю, что это за "тайна класса три-три", но... тебя саму это все устраивает?

— Ты о чем? — вновь ответила она встречным вопросом.

— В смысле, что с тобой творят ради этого талисмана...

— С этим я ничего поделать не могу, — на сей раз шаги Мей резко замедлились. — Кто-то ведь должен быть тем, кого "нет". Просто так вышло, что это оказалась я.

Голос ее звучал точно так же, как и всегда, но почему-то мне трудно было принять эти слова за чистую монету. Она сказала "с этим я ничего поделать не могу", но непохоже было, чтобы она испытывала сильные чувства типа "я тружусь ради общего блага". И такие понятия, как "самопожертвование" и "преданность товарищам" тоже, по-моему, не очень-то вязались с ее поведением...

— Ты хочешь сказать, что тебе все равно? — попытался копнуть я. — Может, тебе никогда особо не интересно было трепаться с подругами, вообще общаться с одноклассниками?

Может, именно поэтому она так бесстрастно реагировала на то, что с ней, единственной из всего класса, обращались так, будто ее не существует?

— Общение с людьми, всякая болтовня... да, по этой части я не очень, — и после короткой паузы она продолжила: — Как бы это сказать? Я для себя не пойму, неужели эти штуки, которые вроде всем нужны, действительно такие важные. По-моему, они иногда доставляют сплошные неудобства... А, но главное во всем этом, возможно...

— Что?

— Допустим, они выбрали бы не меня на роль "того, кого нет", а еще кого-то. Тогда мне пришлось бы стоять вместе со всеми и делать вид, что того человека не существует. Разве не лучше самой оказаться в этой роли? Тебе не кажется?

— Хмммм...

Я мог лишь неопределенно кивнуть. Мей вдруг двинулась в сторону. Я поспешил за ней и тут же обнаружил, что впереди левее дороги находится маленькая детская площадка. Мей направлялась именно туда, будто плывя над асфальтом.

6

В углу безлюдной площадки была песочница, а рядом стояли две железные перекладины разной высоты. Мей ухватилась за более высокую — впрочем, все равно это была низкая перекладина, для детей же — с легкостью крутанулась через нее и уверенно приземлилась. В тусклом свете фонаря ее фигурка в черных джинсах и водолазке как будто танцевала.

На миг обалдев, я тут же пришел в себя и направился следом за Мей.

— Аааххх, — выдохнула она, прислонившись к перекладине и выгнув спину. Это был усталый вздох — ну, мне показалось по звуку; таких я от нее раньше не слышал.

Я молча подошел ко второй перекладине и встал в той же позе, что и Мей. Она словно этого и ждала.

— Кстати, Сакакибара-кун, — ее правый глаз, не скрытый повязкой, неотрывно смотрел мне в лицо. — Осталась одна важная вещь, о которой мы так и не поговорили.

— Да?

— Эй. Ну, о том, как ты очутился в том же положении, что и я.

— А...

Да, точно.

Сегодняшние события в школе, позволившие мне на собственной шкуре испытать решение, принятое классом в отношении Мей. С моей колокольни, естественно, это выглядело громадной проблемой.

— Думаю, ты уже вполне можешь предположить, почему они это сделали.

...И все же...

Не прибедняясь, могу все же честно сказать, что свои мысли на этот счет я пока не привел в порядок. Видимо, Мей об этом догадалась — она принялась рассказывать голосом учительницы, вдалбливающей материал твердолобому ученику.

— Сестра Мидзуно-куна умерла, и Такабаяси-кун умер, значит, у нас уже две "жертвы июня". Значит, сомнений не осталось — этот год "такой". Я уверена, все пришли к естественному выводу: талисман не работает, потому что ты говорил со мной. Даже те, кто раньше до конца не верил, сейчас уже верят полностью.

— ...

— И что же им теперь делать? Если ничего не делать, "катастрофы" так и продолжатся. И умрет еще больше народу. Говорят, если уж это началось, то уже не остановится. Но должен же быть какой-то способ это остановить, или если не остановить, то хотя бы ослабить. Вполне нормальный ход мыслей.

Я вытянул руки в стороны и ухватился за перекладину, о которую опирался спиной. Потные ладони скользили по металлу. Мей продолжила объяснять.

— Скорее всего, они рассматривали две возможных стратегии.

— Две?

— Да. Первая — заставить тебя вести себя по правилам хотя бы сейчас и продолжать изо всех сил притворяться, что меня "нет". Но этого может оказаться недостаточно. И даже если какой-то эффект будет, едва ли это можно назвать переломным.

Поняааатно... наконец-то я начал догадываться.

Как только стало известно о гибели Мидзуно-сан, они начали обсуждать что-то вроде того, о чем сейчас сказала Мей. Это было в четверг. Когда меня отпустили следователи из полиции Йомиямы, я вернулся в класс, но там никого не оказалось. Хотя на том уроке должен был быть классный час. Просто они, чтобы я не узнал, о чем пойдет разговор, отправились в актовый зал корпуса S — как мне позже признался Мотидзуки.

— А второй из двух способов, значит... — произнес я. Мей кивнула и продолжила мою фразу:

— Увеличить количество учеников, которых "нет", до двух.

— ...Ххааа.

— Они решили, что, может быть, если они так сделают, это усилит талисман. Кто это первым предложил... вполне возможно, ответственная за безопасность, Акадзава-сан. Она мне с самого начала показалась — как бы сказать? — сторонницей жестких мер.

Мне вполне верилось, что выбор Идзуми Акадзавы новой старостой от девчонок в тот день мог повлиять и на другие решения класса.

— Так или иначе, они обсуждали новую "стратегию" и приняли такое решение. И с сегодняшнего дня ты стал таким же, как я.

То собрание утром — его проводили, чтобы окончательно утвердить "дополнительные меры", предпринимаемые с сегодняшнего дня; и, естественно, от меня это держали в секрете. Когда стало известно о смерти Икуо Такабаяси на выходных -

— Но смотри, — я все еще не мог в полной мере принять случившееся. — Такая стратегия... совершенно не факт, что она сработает. И все равно они на это пошли?

— Я же сказала, все в отчаянии, — с нажимом ответила Мей. — В мае и июне четыре человека взаправду умерли. Если так пойдет и дальше, следующим может оказаться любой из них, или из их родителей, или из братьев-сестер. Если рассуждать так конкретно, их решение уже не кажется таким сумасшедшим.

— Мда...

...Все верно.

Если предположить, что каждый месяц кто-то из людей, относящихся к классу три-три, становится "жертвой", то в следующий раз это может быть и Мей, и я. И Кирика-сан, мать Мей, с которой я только что познакомился, и мои бабушка с дедушкой. Нереально на первый взгляд, но — не исключено, что умереть может и отец, который сейчас в Индии. Я вполне мог все это представить, но все равно как-то не возникало у меня ощущения отчаяния, о котором говорила Мей.

— Ты считаешь, это нелогично? — спросила она.

— Да, считаю, — тут же ответил я.

— Попробуй подумать об этом вот так.

Мей отодвинулась от железной перекладины и повернулась ко мне. Даже не пытаясь придержать волосы, которые трепал ветер, она продолжила:

— Конечно, никакой гарантии нет... Но если есть хоть маленький шанс, что эта стратегия остановит "катастрофы", разве одного этого недостаточно? Я всегда так считала, я поэтому и согласилась стать той, кого "нет".

— ...

— Нельзя сказать, что в классе у меня есть "подружки", как их называют. И то, что Кубодера-сэнсэй говорил про "преодолеть беды плечом к плечу" и "закончить год всем вместе", звучит абсолютно фальшиво и по-идиотски... Но когда люди умирают, это грустно. Даже если мне самой не очень грустно, есть множество людей, которым очень.

Не в силах ничего ответить, я молча стоял и неотрывно смотрел на губы Мей.

— Мы не знаем, помогут ли эти "дополнительные меры". Но если мы двое "перестанем существовать", может быть, этот ужас прекратится. Может быть, никто больше не будет грустить из-за чьей-то смерти. Если на это есть хоть крохотный шанс, я думаю, на такое можно согласиться.

Слушая Мей, я вспомнил слова Мотидзуки, которые он сказал в субботу.

"Просто скажи себе, что это для общего блага. Пожалуйста".

Но мне на подобные красивые идеалы было наплевать. Даже с учетом объяснения Мей выражение "для общего блага" несло в себе некий дополнительный нюанс. Я это чувствовал, и вдобавок -

Если я сейчас подниму лапки кверху и смирюсь, что меня "нет"...

Интересно, как это повлияет на наши — то есть мои и Мей — отношения?

Мы сможем общаться как два товарища по "несуществованию", не беспокоясь о том, что думают другие.

В любом случае, мы будем "не существовать" для всех. А значит, с нашей точки зрения, "не существовать" будет остальной класс...

Ну и ладно, может, так и ничего.

Вместе с этой мыслью пришли легкое замешательство, легкое сожаление, легкое беспокойство — что это за чувства, даже я сам толком не понимал.

Мы ушли с площадки и двинулись по набережной реки Йомияма. Круглая луна в ночном небе выглядывала между облаков... Дойдя до моста через реку, мы распрощались.

— Спасибо, что проводила. Осторожнее на обратном пути, — сказал я. — Если ты сама веришь в то, что мне рассказала, то ты так же близка к "смерти", как были Сакураги и Мидзуно-сан. Так что...

— Это тебе следует быть осторожнее, Сакакибара-кун, — бесстрастно ответила Мей и провела кончиком правого среднего пальца наискосок по повязке, закрывающей левый глаз. — Со мной все будет в порядке.

Почему она так уверена? Каким-то странным мне это показалось, и я посмотрел на нее с прищуром. Мей убрала руку от повязки и протянула ее мне.

— Будем с завтрашнего дня не существовать вместе, Са-ка-ки-ба-ра-кун.

Она легонько пожала мне руку. Ее ладонь оказалась необычно холодной... но от места прикосновения вдруг по всему моему телу разлилось тепло.

Мей развернулась и зашагала прочь тем же путем, каким мы пришли сюда. Я видел ее лишь со спины, так что не мог сказать с уверенностью, но мне показалось, что ее руки убрали повязку с левого глаза.

7

Мне таки удалось заснуть, но затем я резко проснулся.

Мобильник, который я кинул на край кровати, вибрировал, подмигивая зеленым огоньком. Кто бы это мог быть? Все-таки уже глубокая ночь. Может, Тэсигаваре нужно что-то? Или...

Я перевернулся на живот и, протянув руку, взял трубку.

— ЗдорОво.

Одного слова мне хватило, чтобы понять, кто звонит. Я рассеянно пробормотал: "Чего тебе?"

— Эй, эй, а просто так я позвонить уже не могу?

Звонил отец из своей жаркой заграницы. Последний его звонок, конечно, был уже довольно давно, но все равно, что ж он так время выбирает...

— Готов спорить, в Индии жарко. Сейчас там у тебя уже ночь?

— Я только что поужинал карри. Как ты поживаешь?

— На здоровье не жалуюсь.

Отец, скорей всего, еще не знал о череде смертей моих одноклассников и их родственников. Наверно, мне следует ему рассказать. Но тогда мне придется упомянуть те вещи, которые я сегодня узнал от Мей, и...

Поколебавшись немного, я решил ничего не рассказывать.

Если я изложу упрощенную версию, вряд ли он что-то поймет, а полное объяснение займет слишком много времени. И потом, есть же (вроде как) правило, что "родным рассказывать нельзя".

"Тогда, может быть, тебе и не полагается знать".

В последний раз, когда я случайно наткнулся на Мей в подвале "Пустых синих глаз", она мне что-то такое сказала.

"Если ты сам выяснишь, то, возможно..."

Что она имела в виду?

Что если бы я "сам не выяснил", риск умереть для меня был бы чуть поменьше, или что? Об этом стоило подумать.

Я решил избегать сложных вопросов во время международного телефонного разговора и попробовал зайти с другого угла.

— Слушай, тебе это может показаться странным, но...

— Что такое? Влюбился?

— Прекрати. Ничего такого у меня нет.

— Охоо. Ну прости, прости.

— Тебе мама когда-нибудь рассказывала про свою учебу в средней школе?

— Чего?

У меня сложилось впечатление, что отец на той стороне звонка слегка офигел от такого вопроса.

— Чего это ты опять спрашиваешь ни с того ни с сего?

— Мама ходила в ту же самую школу, что и я сейчас. Северная средняя школа Йомиямы. Слова "класс три-три" тебе что-нибудь говорят?

— Ммммм... — отец задумчиво засопел, потом несколько секунд молчал. Однако ответ, который он дал после всего этого, состоял из одного слова.

— Нет.

— Совсем нет?

— Ну, то есть она, может, и рассказывала мне истории о средней школе, но если ты хочешь, чтобы я их сейчас пересказал... Рицко, значит, в классе три-три училась, да?

Хмм... видимо, такова память мужчины, которому за пятьдесят.

— Кстати, Коити, — на этот раз спросил отец. — Ты там уже два месяца. И как тебе Йомияма полтора года спустя? Есть разница?

— Мммм... — я склонил голову набок, продолжая прижимать трубку к щеке. — Полтора года спустя? Но я же здесь в первый раз за все то время, что в средней школе учусь.

— Э? По-моему, нет...

В трубке раздалось шипение помех, и голос отца задрожал.

Я на секунду отвел трубку от лица. Ну да, конечно, в этой комнате ужасный уровень сигнала. Я проверил индикатор на краю экрана. Там оставалась одна полоска, однако помехи становились все сильней и сильней. Ххххшшшш, хххшшшшхххшшш...

— ...Хмм?

Я с трудом разобрал голос отца.

— А, да. Ты прав. Что-то меня память подвела...

Его голос звучал так, будто он только что вспомнил что-то. Но дальше помехи заполнили все, голос отца утонул. Потом звонок прервался.

Я какое-то время глядел на экран, где не было ни одной полоски, потом лениво положил телефон рядом с подушкой.

И тут же меня пронзила холодная дрожь. Все тело... нет, не только тело. Такая же дрожь пронзила и сознание.

...Я боюсь.

Спустя всего один удар сердца пришли нужные слова.

Я боюсь. Я в ужасе. Вот от чего эта дрожь.

Сага о классе 3-3, услышанная сегодня от Мей Мисаки, — все из-за нее. Было не так плохо, когда я слушал и какое-то время после того, но сейчас внезапно... Какая-то задержка получилась — как мышцы не сразу начинает ломить после физических упражнений.

Ощущение было такое, будто полупрозрачная вуаль, скрывавшая реальность, которая лежит в основе событий, вдруг исчезла. И перед голой реальностью я почувствовал, как на меня накатывает ужас...

"Класс три-три ближе к смерти, чем остальные".

"Мы становимся ближе к смерти".

"Если ничего не делать, "катастрофы" так и продолжатся".

"Говорят, если уж это началось, то уже не остановится..."

Если все, что рассказала Мей, — правда; и если вдобавок окажется, что сегодняшние "дополнительные меры" тоже не сработают...

Тогда кто-то еще будет утянут в лапы смерти.

Возможно, и я сам — была такая вероятность. (...Что за мысли именно сейчас в голову лезут...)

В классе 3-3 тридцать учеников. Двадцать восемь без Сакураги и Такабаяси. Для простоты предположим, что жертвами становятся только ученики. Значит, грубо говоря, один шанс из двадцати восьми, что вот прямо сегодня ночью я...

Трагедия Юкари Сакураги, которую я видел своими глазами, и авария с Мидзуно-сан, которую я слышал по телефону... они сплелись, слились в единую мрачную, угловатую сеть, паутиной опутывающую мое сердце.

Над всем этим...

В моей голове вспыхнула надпись на парте Мей.

"Кто мертвый?"

К оглавлению

Версия текста от 11.04.14. Последнюю версию можно найти на http://ushwood.ru/another/Юкито АяцудзиAnotherЧасть 2. КАК?.. КТО?..Перевод с английского языка — UshwoodБета-редактирование — MaleslothЛюбое коммерческое использование данного текста или его фрагментов запрещено

Оглавление

Глава 10. Июнь V

Глава 11. Июль I

Глава 12. Июль II

Интерлюдия III

Глава 13. Июль III

Интерлюдия IV

Глава 14. Август I

Глава 15. Август II

Эпилог

Послесловие автора

Глава 10. Июнь V

1

Со следующего дня началась моя странная жизнь в Северном Ёми.

Сперва, конечно, это было очень неприятно. Я знал ответ на вопрос "Как они могут?", но все равно не находил себе места от беспокойства и возмущения. Умом я все понимал, однако эмоционально принять не мог.

Все до единого одноклассники и учителя держались так, будто мы с Мей не существовали. В ответ мы с Мей вели себя так, будто не существовали все остальные. Что за извращенная, противоестественная ситуация.

Однако в какой бы извращенной и противоестественной ситуации ни оказался человек, рано или поздно он привыкает. Поскольку правила игры были предельно ясны, мое положение, можно даже сказать, было на пару уровней лучше, чем та гадость в предыдущей школе. По мере того как один день сменял другой, я начинал находить, что все не так уж плохо, и иногда мне казалось даже, что плюсы перевешивают минусы.

"Не так уж плохо"... В смысле, по сравнению с непонятной ситуацией, когда вопросы "что?" и "почему?" оставались совершенно непонятными, сейчас было намного лучше. И в другом отношении я тоже мог сказать, что да, сейчас намного лучше.

Наша с Мей Мисаки изоляция посреди целого класса.

Это эквивалентно нашей полной свободе посреди целого класса.

"А вот если..." — время от времени я позволял себе увлечься детскими мечтами.

Как бы мы с Мей ни повели себя в кабинете класса 3-3, о чем бы ни заговорили — никто бы нам и слова не сказал. Всем пришлось бы притвориться, что они ничего не видели и не слышали.

Даже если бы Мей выкрасила волосы в какой-нибудь безумный цвет. Даже если бы я вдруг принялся петь посреди урока или сделал стойку на руках прямо на парте. Даже если бы мы начали вслух обсуждать план ограбления банка. Все равно они, думаю, делали бы вид, что не видят и не слышат нас. Даже если бы мы принялись обниматься посреди кабинета, как влюбленная парочка.

Стоп, Коити.

Тормозни со своими свихнутыми фантазиями, сейчас не та ситуация. Понял, пацан?

...Как бы там ни было.

В каком-то смысле я пребывал во внешне невероятно мирной, тихой среде, абсолютно невозможной в условиях нормальной школьной жизни.

Под этим углом я и рассматривал свое положение.

Но, конечно, под спокойной поверхностью все равно таились напряжение и настороженность, тревога и страх; цепкий ужас от постоянного ожидания, продолжится "катастрофа" этого года или нет.

Так прошло больше недели с начала этой новой фазы нашей жизни. Позади осталась половина июня, новых происшествий не было.

Думаю, количество прогулов Мей (когда она оставалась дома) заметно сократилось.

С другой стороны, у меня оно выросло. Тут никаких сомнений.

Но, хотя при обычных обстоятельствах это непременно встревожило бы классного руководителя Кубодеру-сэнсэя, он меня совершенно не ругал. И бабушку с дедушкой, моих опекунов, он проинформировать никак не мог. По словам Мей, когда речь идет об учениках, которых "нет", в родительских собраниях, посвященных вопросам выбора старшей школы и всяким прочим, участвуют другие учителя, не классный.

Миками-сэнсэй, помощница классного, время от времени выдавала своим поведением, что ей очень тяжело. Я бы соврал, если бы сказал, что меня это не волновало. Но... показать это ей я тоже не мог. Действительно не мог.

С учебой у меня все было нормально. Мою посещаемость учителя, скорей всего, подправят, и если только я проскочу экзамены, то в чем проблема? Если не случится чего-то чрезвычайного, то благодаря связям отца я поступлю в старшую школу совершенно спокойно, так что...

Собственно, кроме этих вызывающих рассуждений, мне ничего другого и не оставалось. И само собой думалось: ничего плохого в этом нет, ведь так?

2

В дни, когда не было дождя, мы с Мей, двое "несуществующих", частенько поднимались на крышу корпуса С. Иногда там и обедали вдвоем.

Сегодня я, как обычно, взял с собой бабушкино бэнто. Мей клевала какую-то булочку и запивала чаем из банки.

— Кирика-сан тебе бэнто не делает?

— Делает иногда. Когда она в настроении, — в голосе Мей звучало безразличие. Никакой досады или жалости к себе. — Может, один или два раза в месяц. Но, честно говоря, получается у нее ужасно.

— А сама себе ты готовишь?

— Неа, — с таким же безразличием покачала головой она. — Могу разогревать готовое, это максимум. Так ведь все делают?

— Вообще-то я хорошо готовлю.

— Эээ?

— Я был в кулинарном кружке в старой школе.

— ...Это необычно.

Не совсем то, что я хотел бы услышать от Мей.

— Может, как-нибудь и мне что-нибудь приготовишь?

— Э... аа, не вопрос. Как-нибудь, — ответил я после секунды смущенной нерешительности. Когда настанет это "как-нибудь"? Эта мысль не успела толком во мне сформироваться, когда я спросил о другом: — Кстати, а ты была в рисовальном кружке, да?

— В первом классе, да. Я и с Мотидзуки-куном тогда познакомилась.

— А сейчас?

— В смысле?

— Сейчас ты в этот кружок ходишь?

— Когда я была во втором классе, кружок распустили. Точнее, вроде они приостановили его деятельность.

— Но в этом году он в апреле снова заработал?

— Да, и тогда я там пару раз показалась. Но с мая прекратила.

Ну ясно — она не могла больше туда ходить, потому что ее "не было".

— А когда ты была в первом классе, куратором тоже была Миками-сэнсэй?

Повисла пауза. Мей посмотрела мне в лицо, потом наконец ответила:

— Миками-сэнсэй тоже. Главным куратором был другой учитель рисования. Но во втором классе он перевелся в другую школу, так что...

И тогда кружок прикрыли, пока Миками-сэнсэй не решилась курировать его единолично, да? Понятно.

— Кстати. Когда мы тут в первый раз встретились, ты тоже рисовала, помнишь? У тебя был с собой альбом.

— Да?

— И с тем же альбомом я тебя потом видел в дополнительной библиотеке. Ты уже закончила то, что тогда рисовала?

— ...В общих чертах.

Она тогда рисовала красивую девочку с шарнирными суставами. Мне вспомнились слова Мей: "В самом конце я собираюсь дать этой девочке большие крылья".

— Ты уже пририсовала там крылья?

— ...Да, — Мей опустила взгляд, в котором затаилась грусть. — Я тебе ее как-нибудь покажу.

— А, ага.

Как-нибудь... да? Интересно, когда?

Мы пробирались через такие вот совершено тривиальные беседы, и у меня было такое чувство, будто мы провели уйму времени, говоря обо мне, хотя не скажу, что Мей задавала очень уж много вопросов. Я рассказывал про отца в Индии. Про покойную маму. Про мою жизнь до переезда в Йомияму и про мою жизнь после переезда. Про бабушку с дедушкой. Про Рейко-сан. Про разрыв легкого и госпитализацию. Про Мидзуно-сан...

Но Мей при этом совершенно не стремилась рассказывать что-либо о себе, если только я специально не спрашивал. И даже если спрашивал, она, как правило, обходила вопрос либо просто отказывалась отвечать.

— А хобби у тебя какое? Рисование?

Я даже такие вот формальные вопросы пытался задавать.

— Вообще-то мне больше нравится рассматривать картины, чем рисовать.

— О, правда?

— Даже если это всего лишь альбомы с репродукциями. У нас дома их очень много.

— А ты на выставке картин была когда-нибудь?

— В провинциальных городках вроде нашего — без шансов.

Потом она сказала, что предпочитает старую западную живопись, до импрессионизма. И что картины вроде тех, что пишет ее мать, Кирика-сан, ей безразличны.

— А куклы? — неожиданно для самого себя спросил я. — Что ты думаешь о куклах Кирики-сан? Они тебе тоже не нравятся?

— ...Ну, как тебе сказать, — по ее лицу прошла тень. — Не могу сказать, что не нравятся. Есть некоторые, которые я люблю, но...

Я решил не углубляться в этот вопрос. Самым непринужденным голосом, каким только мог, я предложил:

— Будешь в Токио — заходи как-нибудь в гости. Пройдемся по музеям. Я тебе покажу, где что.

— Ладно. Как-нибудь.

Как-нибудь...

Когда настанет это "как-нибудь"? Вновь эта неясная мысль всплыла у меня в голове.

3

— Не хочешь заглянуть в кружок живописи? — предложила Мей на большой перемене в четверг, 18 июня.

С утра безостановочно лил дождь, так что обед на крыше исключался. А в классе, вместе со всеми, нам есть не хотелось — нас же "не было". Как только закончился четвертый урок, мы, будто подав друг другу сигнал, одновременно встали и вышли в коридор. Тогда-то Мей и произнесла те слова.

Мне в голову приходили лишь менее интересные места, так что я согласился сразу:

— Давай.

Кружок живописи обитал на первом этаже нулевого корпуса, в самой западной его части. Изначально он занимал обычный учебный класс. Потом его поделили пополам, и помещение кружка живописи стало вдвое меньше. Вторую половину занимал кружок культуры. Табличка на двери гласила: "Краеведческое общество".

— Ой! — раздался возглас, едва мы вошли.

Две девочки, которых я никогда раньше не видел. Судя по цвету их бейджиков, одна из них училась в первом классе, другая во втором. У второклассницы было спокойное узкое лицо и хвостик на голове, у первоклассницы — круглая детская мордашка и очки в красной оправе.

— Мисаки-семпай! — воскликнула второклассница с хвостиком и удивленно заморгала. — Что ты здесь?..

— Так, захотелось зайти, — ответила Мей своим обычным бесстрастным тоном.

— Разве ты не ушла из кружка?

— Просто сделала перерыв.

— Ооооо, правда? — это уже первоклашка в очках.

Похоже, эти девчонки были не в курсе специфической ситуации в классе 3-3 (что, впрочем, неудивительно, если учесть правило "не рассказывать никому за пределами класса"). Они начали разговаривать с Мей абсолютно нормально — это было лучшим доказательством.

— Эмм, а это кто? — поинтересовалась второклашка, глядя на меня.

Мей тут же ответила:

— Мой одноклассник Сакакибара-кун. Он и с Мотидзуки-куном тоже дружит.

— Ооооо, правда?

Первоклашка. Она это произнесла ровно тем же тоном, что и в прошлый раз, будто проигрывала одну и ту же запись. И выражение лица у нее было такое же — застенчивая улыбка... Ой. Это для меня не очень хорошо, пожалуй.

— Он сказал, что его интересует кружок живописи, и я его привела, — дала Мей минимальное объяснение.

— Ооооо, правда?

— Ты собираешься вступить? — спросила второклашка, застав меня совершенно врасплох.

— Ээ, я не планировал... В смысле, не знаю, я...

Пока я сражался со словами, Мей скользнула мимо девчонок. Я последовал за ней.

В комнате было куда опрятнее, чем я ожидал.

Середину занимали два больших рабочих стола, в точности таких же, как в кабинете рисования. У одной стены выстроились шкафчики членов кружка, на противоположной висели большие металлические полки, где аккуратно стояли и лежали художественные принадлежности и прочие вещи.

— Мотидзуки-кун совершено не изменился, — заметила Мей, подойдя к одному из нескольких мольбертов, стоящих в комнате. Взглянув на него, я увидел копию "Крика" Мунка — нет, не совсем копию. Детали фона были вроде не такие, как в оригинале, и человек, закрывающий уши руками, смахивал на Мотидзуки...

...И ровно в этот момент вошел Юя Мотидзуки собственной персоной.

— О, семпай.

— Мотидзуки-семпай!

Услышав девчачьи голоса, я обернулся — и да, в дверях стоял Мотидзуки. Как только он увидел нас с Мей, его лицо преобразилось, как будто он внезапно наткнулся на привидение или что-то подобное.

— Ээ, девочки, можно вас обеих на минуту? Прямо сейчас? — обратился он к младшеклассницам, старательно не глядя на нас с Мей. — Мне срочно нужна ваша помощь.

— Ооооо, правда?

— Но ведь как раз Мисаки-семпай зашла...

— Просто идемте.

И Мотидзуки выскочил из комнаты, чуть ли не волоча девчонок за собой.

Снова повернувшись к "Псевдо-Крику" на мольберте, Мей тихонько хихикнула. Это оказалось заразительно — я с трудом подавил смех.

Тяжело было бы вести себя так, как будто нас "нет", в присутствии двух посторонних, не подозревающих, что происходит (и, конечно, объяснить им Мотидзуки не мог). Вот почему он должен был убраться отсюда под каким угодно предлогом. Интересно, что именно Мотидзуки придумает в качестве помощи, которая ему требуется от девчонок "срочно"? Мое воображение разыгралось, и мне стало даже немножко жаль Мотидзуки.

Мей отошла от "Псевдо-Крика" и направилась в заднюю часть комнаты. Из-за шкафчиков она что-то вытащила.

Это что-то было полностью обернуто белой тканью, но форма и размер дали мне понять, что это тоже мольберт. Мей осторожно отвернула край ткани. Там был холст десятого размера лицевой стороной к мольберту. Мей тихо вздохнула и перевернула холст.

Незавершенная картина маслом. И не нужно было спрашивать, чтобы понять, что рисовала ее Мей...

На холсте был портрет женщины во всем черном. С первого взгляда в женщине угадывалась мать Мей... но.

Ее лицо было неестественно рассечено надвое. Разрез шел от макушки через лоб, между бровей, через нос и рот. И половинки головы были раздвинуты в стороны буквой V. Такая вот картина.

На правой половине рассеченного лица я увидел слабую улыбку. А на левой — грустное выражение. Ни крови, ни каких-то внутренних, подкожных структур на картине не было, так что реалистичной ее никак не назовешь. Она выглядела гротескной и, на мой взгляд, отдавала дурновкусием...

— Хоть не выкинули ее, — пробормотала Мей. — Если бы в кружке был не Мотидзуки-кун, а Акадзава-сан...

То она уничтожила бы картину на том основании, что творчество человека, который "не существует", тоже не должно существовать. Скорей всего, Мей именно это имела в виду.

— Заберешь ее домой? — спросил я.

— ...Нет, — Мей качнула головой и перевернула холст обратно. Потом обернула мольберт тканью и убрала за шкаф.

4

Выйдя из комнаты, мы тут же наткнулись на Миками-сэнсэй.

Естественно, нам следовало ее игнорировать. А ей следовало игнорировать нас. Я это понимал, но все равно на миг мои ноги сами собой остановились.

Возможно, именно из-за этого Миками-сэнсэй тоже остановилась, а потом неловко отвела взгляд. Мне показалось, что ее губы дрогнули, будто собираясь произнести что-то... Но, вероятно, только показалось. В конце концов, все это произошло в полутемном коридоре в течение нескольких коротких секунд.

По четвергам пятый урок (то есть как раз следующий) — рисование с Миками-сэнсэй, но мы туда идти не собирались. Это такой предмет, что учителю и ученикам гораздо легче, когда двое "несуществующих" отсутствуют. То же относится к классному часу, который у нас шестым уроком.

— Куда теперь? — тихо спросил я у Мей, пока мы шли бок о бок по коридору.

— Давай зайдем в библиотеку, — предложила она. — В дополнительную, естественно. Заодно можем там и пообедать.

5

В общем, звонок на пятый урок застал нас уже в дополнительной библиотеке. Когда мы пришли, там не было никого, в том числе Тибики-сана.

Мей уселась на один из стульев, стоящих вокруг большого стола, и начала читать книжку, которую принесла с собой. Когда она ее доставала, я успел кинуть взгляд на обложку: "Одинокая толпа". Интересно, что это за вещь? Во всяком случае, она, похоже, не имела ничего общего с жанром, которым увлекались мы с Мидзуно-сан.

— Я ее взяла в основной библиотеке, — сказала Мей, опустив взгляд на открытую книгу. — Название как будто само ко мне попросилось.

— "Одинокая толпа"?

— Ее написал человек по фамилии Рисмен. Дэвид Рисмен. Слышал про него?

— Неа.

— По-моему, у твоего отца эта книга вполне может быть.

А. Такого сорта книга, значит.

— Она интересная?

— Мм... да вроде.

Я подошел к тому же шкафу, который показал мне Тибики-сан в прошлый раз, когда я здесь был. Там, где я помнил, я нашел искомое — школьный фотоальбом 1972 года. Взял его с полки и отнес на большой стол.

Выбрав место в двух стульях от Мей, я сел и раскрыл альбом. Дело не в том, что я хотел еще разок увидеть маму времен средней школы. Просто вспомнил вдруг, что хотел кое-что проверить.

Я открыл разворот класса 3-3 и принялся изучать групповое фото на левой странице.

Пятая справа во втором ряду, мне чуть напряженно улыбалась мама-школьница. Спереди-справа от нее, чуть поодаль от учеников, стоял мужчина. Худой, в синем блузоне. Держа одну руку на бедре, он улыбался веселее, чем любой из учеников. Это был... угу, ну точно.

— Где здесь твоя мама?

Раздавшийся у меня за спиной голос Мей так меня напугал, что я чуть не заорал. Блин... она же сидела менее чем в трех метрах от меня. Как я умудрился не заметить, когда она встала?

Приведя нервы в порядок, я указал на фотографию.

— ...Вот.

— Хммм.

Мей заглянула в альбом через мое плечо и уставилась на мамино лицо.

— Рицко-сан, да... — прошептала она. — Хмм... понятно.

Она удовлетворенно кивнула. Потом отодвинула стул справа от моего, села на краешек и спросила:

— От чего твоя мама умерла?

— Ох... — я невольно вздохнул. — Она меня родила, а потом — тем же летом, в июле... Она себя неважно чувствовала после родов, а тут подхватила простуду, которая потом дала какое-то осложнение.

— ...Ясно.

Это было пятнадцать лет назад. Точнее, если подключить арифметику — четырнадцать лет и одиннадцать месяцев назад.

— Кстати, ты вот это знала? — на этот раз спросил я, глянув искоса на лицо Мей. Мне показалось, что повязка на ее левом глазу грязнее обычного. — Глянь, кто в тогдашнем три-три был классным.

Мужчина в синем блузоне в правом углу группового фото.

"А, да. Ее классный руководитель был таким красивым молодым человеком... Он преподавал обществоведение и вел драмкружок или еще что-то в этом роде. И он так любил свою работу. Мне кажется, ученики его очень уважали".

Да, так сказала бабушка, пробираясь сквозь далекие воспоминания. Именно об этом человеке она говорила.

Даже если двадцать шесть лет назад ему было меньше тридцати, сейчас ему уже за полтинник.

Возраст сходится. Но в прошлый раз, когда я заглянул в альбом и заметил его, я, как и, должно быть, Мей сейчас, подумал, что он очень сильно изменился за эти годы.

Ради полной уверенности я проверил имя учителя под фотографией. И я оказался прав. Надпись гласила:

Тацудзи Тибики-сэнсэй

— Можно я еще кое-что уточню? — поинтересовался я, поднимая взгляд от альбома и поворачиваясь к Мей. — На той неделе, когда мы были у тебя дома и ты мне объясняла, что происходит, ты все время повторяла, что узнала это от "одного человека". Это был?..

— Угадал, — кивнула Мей, весело улыбнувшись. — Я имела в виду Тибики-сэнсэя.

6

Вскоре появился и сам Тибики-сан, "правитель" библиотеки. Сразу после того, как я вернул альбом 1972 года на место.

— Ого. Вдвоем сегодня, да? — уронил он, как только заметил нас, а затем занял свое место за стойкой, не произнеся больше ни слова. Как обычно, он был во всем черном (и даже очки — в черной оправе), и его растрепанные волосы с сединой оттеняли худое, бледное лицо. Ничего общего с "так любящим свою работу" учителем, которого вспоминала бабушка.

— Теперь нас двое "не существует", — пояснила Мей, встав со стула.

Оперев локти на стойку, Тибики-сан ответил:

— Вот как. Я слышал об этом мельком.

— Как вы думаете, это сработает?

— Ну, как тебе сказать, — нахмурился он. — Честно говоря, не знаю. Такого никогда раньше не пробовали.

Потом его взгляд передвинулся на меня.

— Теперь ты понимаешь ситуацию, Сакакибара-кун?

— Понимаю, но...

— "Но"? Все еще не веришь?

— Да нет, но... хотя, наверно, да. Думаю, я пока что не могу поверить до конца.

— Хмм.

По-прежнему опираясь локтями о стойку, библиотекарь в черном запустил пальцы в шевелюру.

— Полагаю, тебя нельзя винить. Если бы я был на твоем месте и ни с того ни с сего услышал такую историю... ни за что бы не поверил.

Его рука остановилась, по-прежнему сжимая пряди волос; брови резко сошлись.

— Однако, — продолжил он, — все это правда. Этот феномен действительно имеет место в нашей школе, в нашей Йомияме.

Феномен, да?

В памяти всплыли слова Мей на прошлой неделе — те, где она приписала все свое объяснение "одному человеку".

"В общем, человек такое сделать не может. Это вот такой вот "феномен"".

Она использовала этот термин. И еще она сказала: "Это не то, что обычно называют проклятием".

Когда я понял, что "один человек" — именно тот, кто находится сейчас прямо передо мной, все детали встали на свои места. Пытаясь осознать, что вот этот человек, который руководил классом 3-3 двадцать шесть лет назад, по-прежнему оставался в школе, только уже в роли библиотекаря... пытаясь представить себе, как такое могло произойти...

— Эээ...

Я встал и направился к стойке, куда уже подошла Мей.

— Значит, это вы тогда были учителем обществоведения и куратором драмкружка. И вы же двадцать шесть лет назад были классным в три-три, потому и маму мою знаете...

— Совершенно верно. Полагаю, ты это понял, когда зашел сюда в прошлый раз и просмотрел тот альбом.

— Мм, ага... Но как вы оказались здесь?

— Это непростой вопрос.

— Извините.

— Не за что извиняться. ...Мисаки-кун тебе не рассказала, значит?

Я покосился на Мей.

— Нет, не рассказала.

— Хмм.

Тибики-сан поднял глаза на висящие на стене часы. С начала пятого урока прошло чуть больше получаса.

— У вас по четвергам рисование, да? Полагаю, и классный час после него вы тоже пропустите?

Мы с Мей быстро переглянулись и разом кивнули.

— Мы подумали, что всем будет проще, если нас там не будет.

— Несомненно. Вы приняли верное решение.

— Ээ, Тибики-сэнсэй? — задал я вопрос, который только что у меня родился. — А это ничего, что вы с нами общаетесь?

— Пожалуйста, не зови меня "сэнсэем". "Тибики-сан" вполне достаточно.

— А... ага.

— Видишь ли, я не имею отношения к вашему классу. Все, кто не связан напрямую с классом три-три, можно сказать, в безопасности. Поэтому даже если я общаюсь с вами свободно, это не должно ни на что повлиять.

Ну конечно же. Разумеется, именно поэтому Мей могла спокойно заходить сюда когда заблагорассудится и узнавать у него разные вещи.

— Теперь к твоему предыдущему вопросу, — продолжил Тибики-сан и опустился на стул за стойкой. — Почему бы мне не воспользоваться этой возможностью, чтобы рассказать вам кое-что? Мисаки-кун пока что слышала только фрагменты этой истории.

7

— Откровенно говоря, я не люблю рассказывать о том, что произошло двадцать шесть лет назад. Хотя, возможно, я последний в этой школе, кто был свидетелем тех событий.

Двадцать шесть лет назад, класс 3-3. Смерть ученика по имени Мисаки, которого все любили. А потом...

— Никто не хотел ничего дурного, — произнес Тибики-сан тихим, измученным голосом. — Я был совсем молод и полон учительских идеалов... Я вел себя так, как считал правильным. И ученики тоже. Хотя сейчас то поведение кажется мне легкомысленным. В итоге это послужило толчком к тому, что в нашей школе, фигурально выражаясь, открылись "двери смерти".

Ответственность за это лежит на мне. Кроме того, я в ответе и за то, что не смог остановить "катастрофы", которые начались на следующий год. Вот почему я остался в школе. Я ушел с работы учителя и стал библиотекарем — что в какой-то степени было бегством.

— Бегством? — невольно перебил я. — А при чем тут бегство?

— Одна причина, почему я перестал преподавать, — чувство вины. Я считал, что недостоин быть учителем. Однако была и вторая причина — голый страх, что, если я вновь стану классным руководителем в классе три-три, "смерть" утащит и меня. Поэтому я сбежал.

— А что, учителя тоже умирают?

— Классные руководители и их помощники — да. Потому что они часть класса три-три. Те учителя, которые просто ведут занятия, в безопасности.

Аа, вот, значит, что... До меня вдруг кое-что дошло.

Постоянное беспокойство Юи Мотидзуки на тему самочувствия Миками-сэнсэй. Стало быть, это он не просто волнуется за здоровье учительницы, в которую влюбился. Он боится, что следующей жертвой станет она, поскольку она у нас помощник классного.

— Вот почему я сбежал, — повторил Тибики-сан. — Но я не хотел бросать школу совсем. К счастью, должность библиотекаря как раз освободилась, и я решил остаться здесь. И всегда быть здесь, чтобы наблюдать за тем, как разворачиваются события... Так, я забегаю вперед.

Губы Тибики-сана изогнулись в самоуничижительной усмешке, и он медленно покачал головой. Тогда я спросил:

— Мисаки двадцать шесть лет назад — это был парень или девушка?

— Это был парень, — тут же получил я ответ. — Мисаки — это было его имя. Кандзи "мыс", как в "мысе Эримо".

— А фамилия?

— Ёмияма.

— Что?

— Фамилия была Ёмияма. Такая же, как название нашего города. Полное имя — Мисаки Ёмияма.

Фамилия Ёмияма? Ну... все бывает. Типа как Адати-сан, живущий в районе Адати, или Мусасино-сан из города Мусасино.

Я взглянул на Мей. Она вернула взгляд, потом качнула головой. Видимо, она имела в виду: "Я тоже не знала, пока он сейчас не сказал".

— Этот Мисаки-кун, он разбился на самолете или что? — продолжил я выверять историю.

— Это был пожар, — ответ достался мне так же легко, как и предыдущий. — Подобные истории постоянно меняются и приукрашиваются, когда передаются из уст в уста. Почему-то популярной стала версия с авиакатастрофой, но на самом деле это был пожар. Одной майской ночью дом Мисаки Ёмиямы полностью сгорел. И вся его семья погибла. Он сам, его родители и брат на год младше его.

— А из-за чего он случился?

— Никто не знает. Во всяком случае, был сделан вывод, что это не поджог. Хотя версии этой истории есть разные, включая падение метеорита.

— Серьезно?

— Дом Мисаки был на западной окраине, близ Асамидая. Были свидетели, которые утверждали, что примерно в то время они видели там яркую падучую звезду. Поэтому некоторые считают, что она и вызвала пожар. Но я не слышал, чтобы хоть кусочек того метеорита нашли. Так что, полагаю, это не более чем слух.

— ...А.

— Таковы факты, связанные с гибелью Мисаки Ёмиямы двадцатишестилетней давности, как я их помню. Однако... — Тибики-сан уронил взгляд на руки и еще тише добавил: — Однако у меня нет полной уверенности, что мои воспоминания верны.

— Что?

— Не исключено, что где-то в них провал или что они частично изменены. А я даже не заметил. И я не имею в виду — просто за давностью лет. Как бы это сказать? Если я не стараюсь постоянно удерживать воспоминания о тех событиях в фокусе, они сами собой расплываются. Гораздо сильнее, чем прочий мусор у меня в голове. Не знаю, почему, но выглядит вот так. Хотя, возможно, вы двое не понимаете, даже несмотря на мое объяснение.

"Легенда наносит ответный удар" — такая мысль вдруг вспыхнула у меня в голове.

— А что насчет того группового фото после выпуска, на котором появился Мисаки-кун, хотя его там не должно было быть? — спросил я. — Сэнсэй... в смысле, Тибики-сан, вы его видели?

— Да, — кивнул Тибики-сан и на миг поднял взгляд к потолку. — Я тоже был на том фото — мы снялись в одном из кабинетов здесь, в тогдашнем школьном корпусе. Несколько дней спустя среди учеников поднялось беспокойство, и несколько человек принесли мне это фото. И показали — очень похоже было, что там стоит умерший мальчик. Мисаки Ёмияма. Кстати, насколько я помню, Рицко-кун была одной из тех, кто приходил тогда ко мне.

— Моя мама?

— Насколько я помню.

— А у вас осталось то фото?

— Нет, — Тибики-сан поджал губы. — Они напечатали карточку и для меня, но я ее выкинул. Глядя на то, что происходило после, я, честно говоря, струсил. Я даже думал, что беды продолжаются из-за существования фотографии.

— А... — я почувствовал, как по рукам у меня бегут мурашки.

— Пойдем дальше? — предложил Тибики-сан, вновь уткнувшись взглядом в собственные руки. — На следующий год я руководил первым классом, так что о событиях в классе три-три того года знаю только из третьих рук. Что им в начале первого триместра не хватило одной парты и стула. И что как минимум один ученик или родственник умирал каждый месяц. Но даже когда я это все слышал, я никак не связывал это с тем, что было годом ранее. Мне всего лишь было очень жалко людей, на которых обрушились такие несчастья.

В итоге за один тот учебный год скончалось шестнадцать человек, имевших отношение к классу. После выпускной церемонии руководитель класса три-три сообщил мне кое-что. Похоже, в том году в классе был один лишний ученик. "Лишний", которого просто не могло там быть, проник в класс. Так вот, он сказал, что, как только выпускная церемония завершилась, ученик исчез, и только тогда он это осознал.

— Младший брат Мисаки-куна и был тем самым "лишним, которого просто не могло там быть", потому что он уже умер в прошлом году?

— Очень похоже. Но... — уголки губ Тибики-сана дернулись; несколько секунд он колебался, потом наконец продолжил: — Честнее будет сказать — я не знаю. Мисаки-кун уже сказала тебе? Люди, непосредственно вовлеченные в этот "феномен" вокруг класса три-три, не могут долго удерживать воспоминания о том, кто именно "лишний". Эти воспоминания со временем тускнеют, потом стираются полностью.

Показательный факт: всего через месяц учитель, открывший мне всю ситуацию, полностью забыл все, что случилось, и меня тоже стала память подводить. Я хоть чуть-чуть вспоминаю об этом исключительно потому, что тогда делал записи.

"Представь себе, что река прорывает дамбу и затапливает город. Потом вода отступает..."

Метафора, которую привела Мей на прошлой неделе и которую она сама услышала от "одного человека".

"Сам факт наводнения в памяти остается, несомненно, но воспоминания о том, что именно было затоплено и насколько сильно, постепенно стираются. И здесь как-то так. Думаю, их не "заставляют забывать" — они просто "не могут не забывать"".

— Этот же "феномен" произошел и в следующем классе три-три, и снова многие умерли. Люди начали понимать, что это странно, что что-то непонятное творится. А потом... — Тибики-сан запустил правую пятерню в волосы и взъерошил их еще сильнее. — Через год, в 1976, я снова был назначен руководить классом три-три. И уже сам испытал на себе это. Как человек, имеющий прямое отношение к классу, который люди уже стали называть проклятым...

8

Предыдущий год, 1975, был "обычным". Надеясь, что, быть может, все закончилось, Тибики-сан взялся за руководство классом 3-3 1976 года. Однако.

Это был "такой" год.

В том году жизни лишились пять учеников класса 3-3 и девять их близких родственников — всего четырнадцать человек. Авария, болезнь, суицид, убийство... причин смерти было множество.

Быть может, "проклят" сам кабинет — так подумал Тибики-сан и попросил администрацию перевести класс в другое помещение. Это было сразу после летних каникул. Но беды не прекратились. После выпускной церемонии в марте "лишний, которого просто не могло там быть" (то есть "мертвый") исчез.

Тибики-сан, хоть и был классным руководителем, не мог вспомнить, кто же был этот "лишний". Позже он собрал информацию и нашел имя человека, который представлялся подходящим кандидатом, но воспоминаний о том, что он лично общался с ним, не было. Он забыл. Тогда Тибики-сан все еще не вполне уяснил всю глубину проблемы с воспоминаниями участников событий...

Пока мы слушали историю Тибики-сана, пятый урок закончился и начался классный час.

Снаружи по-прежнему лило. За этот час дождь заметно усилился. Старые, грязные окна библиотеки дрожали от ветра; капли барабанили по стеклам.

— ...Прошло три года, и снова подошла моя очередь руководить классом три-три. Я думал отказаться, но ситуация не позволила. Я молился, чтобы этот год оказался "обычным", однако молитвам не суждено было сбыться.

Тибики-сан продолжал рассказывать тихим голосом; мы с Мей слушали, не шевеля ни единым мускулом.

— В тот год мы впервые попробовали применить хоть какие-то контрмеры на уровне школы. Мы изменили обозначения классов с "первой параллели", "второй" и так далее на "А", "В"... Класс три-три стал третьим "С". Мы надеялись, что, возможно, если название "места" поменяется, проклятие спадет, но...

Но это не сработало.

Они придумывали и применяли самые разные "контрмеры", но ни одна из них не произвела хоть какой-то эффект. Это я уже знал. Потому что слышал от Мей, что лишь после этого всего был найден "эффективный способ борьбы с проклятием" — вот эта стратегия, "обращение с кем-то, как будто "его нет", ради компенсации "лишнего" в классе".

— ...Результат был тот же. В тот год тоже много человек умерло.

Тибики-сан испустил протяжный, полный досады вздох, потом взглянул на нас исподлобья, словно желая увидеть нашу реакцию. Я смог лишь молча кивнуть.

— Судя по всему, "лишней" в том году была девушка, умершая в классе три-три в 1976. Когда выпускная церемония завершилась и это стало ясно, я тут же записал ее имя. Поэтому, даже когда мои воспоминания о "лишнем" исчезли, я смог убедить себя, что "вот это действительно произошло". Примерно тогда же я начал осознавать, что "лишний" в классе, — это "мертвый", потерявший жизнь из-за "феномена" ранее.

Тибики-сан вновь протяжно вздохнул.

— После того года я ушел из учителей. Прошло уже восемнадцать лет. Директор твердо стоял на том, что разговоры о проклятии не должны стать достоянием общественности. Но со мной повел себя очень деликатно и позволил мне остаться в школе в качестве библиотекаря.

С тех самых пор я здесь. Все время здесь, и отсюда слежу за событиями. Я решил, что буду наблюдать со стороны за "феноменом" каждого года. И иногда ко мне заходят поговорить ученики, как вы двое зашли.

Тибики-сан замолчал и вновь глянул на нас, оценивая нашу реакцию. Судя по его лицу, напряжение, копившееся в нем все время, пока он рассказывал, исчезло бесследно.

— Это... — прервал молчание я. — Можно спросить?

— Что именно?

— Мисаки-сан сказала, что, пока "лишний" — то есть "мертвый" — прячется в классе, все записи и воспоминания меняются. Поэтому детали, которые должны казаться полной ерундой, выглядят осмысленными, и в результате никто не может вычислить, кто именно "мертвый". Это все на самом деле так?

— Да, это так, — ответил Тибики-сан без малейшей задержки. — Но спрашивать, как или почему это происходит, бесполезно. Потому что сколько вопросов ни задавай, ответить на них с помощью логики невозможно. Все, что ты можешь, — это сказать себе: "Вот так этот "феномен" работает".

— ...

— Возможно, ты не веришь.

— Ну, во всяком случае, я сомневаюсь не сильнее, чем сомневался раньше.

— Хмм...

Тибики-сан медленно снял очки, потом, порывшись в карманах брюк, достал мятый носовой платок. Принялся с усердием протирать линзы и наконец -

— Что ж... — подняв голову, он надел очки и снова посмотрел на нас. — Да, почему бы мне не показать вам. Полагаю, это самый быстрый способ.

После этих слов он выдвинул ящик стойки. Шумно порывшись в его содержимом, он что-то извлек.

Это была черная папка.

9

— Взгляните вот сюда. Здесь очень хорошая иллюстрация того, что происходит.

Тибики-сан через стойку протянул нам папку. Я взял ее в руки, нервно сжав пальцами.

— Здесь я храню копии списков всех классов три-три. Двадцать семь классов, с 1972 по нынешний год. Они выложены в обратном порядке — новые наверху, старые внизу.

Пока он объяснял систему, я раскрыл папку.

Действительно, первые два листа оказались списком класса 1998 года — иными словами, нашего класса. Наверху значились имена Кубодеры-сэнсэя и Миками-сэнсэй, классного руководителя и его помощника, а ниже в столбик выстроились имена и фамилии учеников.

Мое имя — Коити Сакакибара — было вписано от руки в самом конце, на второй странице. Потому что я перевелся после начала учебного года. Так, теперь -

Слева от имен "Юкари Сакураги" и "Икуо Такабаяси" красной ручкой были изображены косые кресты. Справа от имен была контактная информация, а еще правее я увидел надписи. Напротив Сакураги: "26 мая — несчастный случай в школе" и "в тот же день — мать (Миеко) — автокатастрофа". Напротив Такабаяси: "6 июня — болезнь". И еще: справа в строке Такеру Мидзуно значилось: "3 июня — старшая сестра (Санаэ) — авария на работе".

— Взгляни на позапрошлый год.

Прошлый год был "обычным". Видимо, поэтому Тибики-сан предложил посмотреть на позапрошлый. Я послушно открыл страницу, где был список класса 1996 года.

— Полагаю, ты уже понял: красные кресты стоят напротив имен тех, кто умер в тот год. Там же приведены даты и причины смерти. Аналогичная информация приведена и в случае смерти родственников, обратил внимание?

— Да...

Я подсчитал кресты напротив имен учеников; их было четыре. И три имени умерших родственников. Всего, значит, семь человек...

— Видишь имя, написанное синей ручкой в самом низу второй страницы?

— ...А, ага.

"Мами Асакура"

Вот какое имя там было.

— Это "мертвый" того года, — произнес Тибики-сан.

Мей рядом со мной дернулась, пододвигаясь ближе, чтобы посмотреть на листы у меня в руках. Я ощутил кожей ее дыхание, и мои мысли тут же испарились.

— Девочка по имени Мами Асакура проникла в класс в начале апреля и была там вплоть до выпускной церемонии в марте следующего года. И никто не догадался, что она — "лишняя" и просто не могла там быть.

— Ээ, Тибики-сан? — сказал я. — В том году умерло семь человек. Значит, не "как минимум один человек каждый месяц", да?

— Да. Потому что в том году применили "дополнительные меры".

— Применили?

— Тот самый талисман, с которым, полагаю, вы уже очень хорошо знакомы. Они обращались с одним из учеников, как будто его "не было".

— А, ага.

— Мера принесла успех — в первой половине года никто не умер. Однако вскоре после начала второго триместра случилось нечто неожиданное.

— Что именно?

— Ученик, которому досталась роль "несуществующего", не выдержал отчуждения и нарушил "решение" класса. Он начал умолять всех подряд: "Вы думаете, меня нет? Но я есть. Ребята, посмотрите как следует! Я же есть!"... Напряжение оказалось непосильным.

— Вы думаете, именно из-за этого "катастрофа" и началась?

— На это очень похоже.

Я услышал тихий вздох, сорвавшийся с губ Мей.

Не знаю, кого они тогда выбрали "несуществующим", но из-за того, что он (а может, она) отказался от своей роли посреди учебного года, семь человек, связанных с классом, лишились жизни. Как он (а может, она) принял эту жестокую данность? Как смотрел в лицо одноклассникам, да и себе? Когда я попытался это представить, у меня снова мурашки побежали по коже.

— Так вот, — продолжил Тибики-сан. — "Мертвой" в 1996 году была ученица по имени Мами Асакура — это имя вы и видите внизу. Однако в списке класса его нет. Изначально она была ученицей класса три-три в 1993, тремя годами ранее. Если вы посмотрите тот список, то увидите, что в том году она умерла из-за "катастрофы".

Я пролистал страницы в папке и открыл список класса 1993 года.

Как и сказал Тибики-сан, Мами Асакура там была — как и косой красный крест рядом с ее именем. Справа было вписано: "9 октября — болезнь".

— ...Вот что я имел в виду, когда говорил, что на тот момент все выглядит разумно, все согласуется, все так, как и должно быть. Кстати говоря, — Тибики-сан подался вперед и легонько щелкнул указательным пальцем по краю папки, — с апреля двухлетней давности и до следующего марта эти записи выглядели по-другому.

— По-другому?

— Во всяком случае — насколько я помню. В апреле 1996 года имя Мами Асакуры должно было быть в списке класса, поскольку она училась в этом классе. И — опять-таки, насколько я помню — ее имени не было на своем месте в списке 93 года. То есть — оно исчезло. Естественно, вместе с крестом и записью о смерти.

— Оно что, все целиком исчезло?

— Да, — угрюмо кивнул Тибики-сан. — Теперь понимаешь? Пока в данный конкретный год действует "феномен", ты можешь искать где угодно и все равно ничего не найдешь. Это относится не только к классным спискам. То же самое происходит с другими школьными записями и официальными документами, с дневниками людей, с записками, фотографиями, видеокассетами — даже с данными в компьютерах. Все что угодно — все подвергается изменению, искажению, совершенно невозможному с точки зрения здравого смысла, и противоречия, которые должны возникать, когда "мертвый" проникает в класс, оказываются скрыты. Детали, которые не должны складываться, складываются.

— Но это происходит не только с записями, да? С памятью людей тоже?

— Именно. Вернемся к примеру двухлетней давности. Даже будучи "наблюдателем", я ни в малейшей степени не заподозрил Мами Асакуру, хотя ее просто не могло там быть. В реальности она скончалась в возрасте четырнадцати лет в октябре 1993 года, но все про это забыли. Ее семья, друзья, учителя... все до единого.

Не говоря уже о том, что в 96, когда она проникла в класс как "мертвая", ей по-прежнему было четырнадцать, и все верили в эту ложную реальность, что ей положено по возрасту учиться в третьем классе. Ни один человек не усомнился. И не мог усомниться. Все воспоминания о прошлом, все детали, касающиеся ее, были изменены и искажены так, что картина сложилась непротиворечивая. Так прошел год, "мертвая" исчезла после выпускной церемонии, и все наши воспоминания и записи вновь стали такими, какими должны были быть. А все люди, которые были рядом с ней, — одноклассники, семья — все забыли, что она появилась как "мертвая".

Мой взгляд прилип к списку класса в папке, слова умерли, так и не сорвавшись с губ. Это нелепо, это более чем нелепо. Но даже если бы я сказал так вслух, ничего бы не изменилось. Такое было у меня ощущение.

— Почему такие вещи происходят? Как я уже сказал, логика здесь абсолютно бессильна. И механизмы этого "феномена" тоже необъяснимы. Вполне возможно, что никаких физических изменений вообще не происходит, когда имена в списках появляются и исчезают. Я попробовал смотреть на ситуацию под этим углом.

— Что вы имеете в виду? — спросила Мей.

Между бровей Тибики-сана образовались глубокие вертикальные морщины.

— Я имею в виду, что, возможно, изменения происходят только в головах людей, которые в это вовлечены. Возможно, дело только в нас. Наше сознание интерпретирует как "происходящие физические изменения" то, что на самом деле остается неизменным.

— Что-то вроде массового гипноза?

— Да. Возможно. С центром в нашей школе и областью действия, покрывающей всю Йомияму. А иногда и большей.

Тибики-сан испустил еще один протяжный вздох.

— Тем не менее и этот вывод — не более чем догадка, до которой я как "наблюдатель" дошел за многие годы. У меня нет доказательств, и найти их невозможно. И даже если бы было возможно — я все равно не знаю, что это все означает.

— ...

— ...

— В общем, я сдался, — Тибики-сан поднял руки, будто иллюстрируя свои слова. -Можно сказать, за все это время лишь одно из всего того, что я узнал, имело сколь-нибудь заметный эффект. Это — "стратегия", в которой вы двое участвуете: превращение кого-то из учеников в "того, кого нет". Странная мера противодействия, придуманная кем-то десять лет назад. Но, хотя были годы, когда эта "стратегия" успешно предотвращала "катастрофы", были и случаи, такие как два года назад, когда она на полпути переставала работать.

— Два года назад... — неожиданно слабым голосом произнесла Мей и плотно прижалась ко мне, вглядываясь в папку у меня в руках. — В том году классом три-три руководила Миками-сэнсэй, да?

— Э?..

Я вновь уставился на список класса. И точно. На самом верху было выписано имя Миками-сэнсэй.

— Да, точно.

— А ты не знал? — с чуть удивленным видом сказал Тибики-сан, потом потюкал кончиком правого среднего пальца в середину бледного лба. — Должно быть, ей тоже пришлось многое пережить. А в этом году ее вдобавок назначили помощником в классе три-три...

10

Тибики-сан рассказал нам еще несколько историй, связанных с "феноменом".

Что до меня, то я уйму вещей услышал впервые. Но для Мей, думаю, было по-другому. Наверняка она уже знала более чем просто "чуть-чуть" о том, что мы сейчас услышали.

Информация, которую я получил впервые. Один из примеров — правило о "зоне охвата". Тибики-сан, называющий себя "наблюдателем", сформулировал его на основе своих наблюдений за все это время.

— Судя по всему, "катастрофы" касаются только членов класса три-три и их родственников до второго колена, — веско сообщил нам Тибики-сан. — То есть родители, родители родителей, братья и сестры. Кровное родство является необходимым условием. Ни разу не умер родственник, не связанный с кем-то из класса три-три по крови, — отчим, например, или сводный брат. Полагаю, можно считать, что они в безопасности.

— Кровное родство, значит? — пробормотала Мей.

Родители, бабушки-дедушки и кровные братья-сестры. Тети, дяди и двоюродные сюда не входят.

— "Зона охвата" имеет и чисто географическую составляющую. Полагаю, я говорил уже, что центром "феномена" является школа, а распространяется он на всю Йомияму. Похоже, чем дальше от города ты находишься, тем слабее эффект.

— Значит, если уедешь достаточно далеко, то будешь в безопасности?

— Можно провести такую грубую аналогию: чем ты дальше от города, тем хуже мобильная связь. На сегодняшний день нет ни одного случая смерти из-за "катастрофы" родственника, живущего где-то вдалеке отсюда. И крайне мало случаев смерти вне Йомиямы кого-то из местных. Так что...

Разве это не значит, что, если совсем припрет, можно просто уехать из города?

— Эмм... можно еще спросить? — внезапно мне вспомнилось кое-что, и я решил поинтересоваться. — Что-нибудь когда-нибудь случалось во время школьных выездов?

Я вовсе не удивился, когда Тибики-сан угрюмо насупил брови.

— Трагедия 87 года.

— ...Э?

— Кошмарное происшествие, которое случилось во время выезда в 1987 году. Тогда выезды проводились в первом триместре третьего года. Но, поскольку классы всегда выезжали в другие префектуры — то есть покидали "зону охвата" — ученики класса три-три не страдали от "катастроф". Однако... — морщины на лбу Тибики-сана стали еще глубже, в голосе мне послышалась боль. — В том году учеников рассадили по автобусам в соответствии с номерами классов и повезли в аэропорт. По пути и случилась авария. Они ехали по шоссе и были уже на самой окраине города, когда в автобус с учениками класса три-три врезался встречный грузовик. Водитель заснул за рулем.

Я распахнул глаза, в грудь словно нож вонзился. Я кинул взгляд на Мей, но ее выражение лица совершенно не изменилось. Видимо, она уже знала эту историю.

— В той трагедии погиб руководитель, который ехал вместе с классом три-три, и шестеро учеников. Семь человек всего. Автобус, который ехал сзади, тоже пострадал в аварии, что привело к нескольким жертвам за пределами класса три-три.

— Значит... именно поэтому они со следующего года перенесли выезды на второй год?

— Да, — кивнул Тибики-сан, по-прежнему хмуря брови. — И не только большие выезды, но и обычные локальные поездки тоже. После той трагедии ученики третьих классов никогда не участвовали в мероприятиях, где требуется уезжать из школы на автобусах.

Сразу после этих слов хриплый звонок возвестил окончание шестого урока.

Тибики-сан кинул взгляд на настенные часы и опустился на стул по ту сторону стойки. Потом снял очки и вновь начал протирать их платком.

— Давайте закончим на сегодня. Полагаю, я чересчур увлекся и совсем вас заговорил.

— Не, ничего, спасибо. Можно еще немного поспрашивать?

— О чем?

— Ну, я хотел бы узнать про эффективность этой "стратегии", если вы не возражаете.

Я облокотился на стойку и уткнулся взглядом в изнуренное лицо библиотекаря.

— Вы сказали, что "стратегию", когда одного ученика как бы "нет", придумали десять лет назад. За все это время какой был процент успеха?

— Понятно. Очень актуальный вопрос, — Тибики-сан откинулся на спинку стула и закрыл глаза, потом сделал глубокий вдох и, не меняя позы, не открывая глаз, заговорил: — В 88, первом из этих лет, она сработала. Не было никаких сомнений, что "мертвый" проник в класс в апреле, однако никто не умер. "Трагедия 87 года" произошла всего годом раньше, и, думаю, люди были готовы испробовать все что угодно — в результате и возникла эта идея. В любом случае, отсюда пошла традиция применять "стратегию" в каждый "такой" год.

С 89 и по наши дни, не считая этого года, было всего пять "таких" лет. Как я уже говорил, в позапрошлом году "стратегия" перестала действовать на полпути. Из других четырех случаев, насколько я помню, дважды был успех и дважды неудача.

— Когда вы говорите "неудача", вы имеете в виду, что ученик, которого "нет", отказывался от этой роли, да?

— Вовсе не обязательно, — Тибики-сан открыл глаза. — "Стратегия" включает в себя много условий, правил, можно сказать. К примеру, с человеком, которого "нет", необходимо обращаться соответственно на территории школы, однако с ним вполне можно общаться за ее пределами. Но даже вне школы так нельзя делать во время школьных мероприятий. И так далее. Что печально, ни одно из этих правил, по-видимому, не является абсолютным. А значит, невозможно понять, что именно было сделано не так, что именно привело к неудаче...

— ...Это ужасно.

— Но это данность, которая нам известна, — мрачно произнес Тибики-сан и подтянул дужку очков к переносице. — За эти годы я придумал много аналогий. Во-первых, я не верю, что это то, что обычно называют "проклятием". Конечно, история с Мисаки двадцатишестилетней давности дала начало всем этим событиям, однако они валятся на нас не из-за какого-то разозленного, враждебного к нам духа. И люди умирают не потому, что "мертвый", который прячется в классе, поднимает на них руку или желает им смерти.

За этим не стоит чья бы то ни было злоба или желание причинять боль. Ни в малейшей степени. Полагаю, вы можете видеть злобу в той силе, которая на нас воздействует. Люди всегда чувствуют подобное в бедствиях. Но это относится и к природным бедствиям тоже.

Это просто происходит. Вот почему это не "проклятие", а "феномен". Естественное явление, как тайфун или землетрясение, только сверхъестественное.

— Сверхъестественное естественное явление?

— Надеюсь, ты понимаешь, что я сам не в восторге от такого определения. Но, полагаю, логика в "стратегии" защиты от этого "феномена" такая же, как в защите от естественных явлений. К примеру... — Тибики-сан глянул в окно. — Идет дождь. Чтобы не позволить дождю вымочить нас, лучшее, что мы можем сделать, — не выходить на улицу. Если нам все-таки приходится выйти, наша стратегия — воспользоваться зонтом. Но даже с помощью зонта трудно полностью помешать дождю. Даже если капли падают в предсказуемом направлении, все равно как бы ты ни держал зонт, в какую бы сторону ни шел — сухим ты не останешься. И тем не менее идти с зонтом гораздо лучше, чем без зонта.

Тибики-сан посмотрел на нас, будто спрашивая: "Ну как?"

Я не мог найти нужные слова, а Мей рядом со мной тихо сказала:

— Это еще можно сравнить с засухой и молитвой о дожде.

— Хооо?

— Мы страдаем от засухи. Молиться о дожде бесполезно, но если разжечь костер с большим количеством дыма, это, в принципе, может сработать. Но иногда дым достаточно влияет на атмосферу, чтобы вызвать дождь, а иногда недостаточно.

— Хм. Неплохо.

— Ээ, так что, Тибики-сан? — вмешался я, решив, что хватит с меня аналогий. — Что будет в этом году? Прекратятся "катастрофы", раз нас уже двоих "нет"?

— Я уже сказал — не могу с уверенностью дать прогноз. Но, — Тибики-сан снова подтянул дужку очков к переносице, — "катастрофы", раз начавшись, почти никогда не прекращались на полпути. Так что -

— "Почти никогда"? — я попытался зацепиться за строгое значение этих слов. — То есть иногда они все-таки прекращались. Это -

В этот момент раздалось "дзззыннннь!" — будто звонок старого телефона. Пропустив мимо ушей мой вопрос, Тибики-сан извлек из кармана пиджака черную штуковину. Стало быть, это его мобильник звонил.

— Прошу прощения. Одну минуту...

Тибики-сан поднес трубку к уху. Перекинулся с собеседником несколькими очень тихими словами, которые я не смог разобрать, потом убрал телефон обратно в карман.

— На сегодня все. Заходите в другой раз.

— А, ну ладно.

— Но с завтрашнего дня меня некоторое время не будет. У меня есть кое-какие дела, и на несколько дней я уеду из города. Вернусь самое позднее в начале будущего месяца.

Когда Тибики-сан это говорил, его лицо выглядело усталым до предела.

Он неспешно встал со стула и протянул руку к черной папке, которую я держал... и ровно в эту секунду я вспомнил кое-что.

— Ээ, на самом деле, — быстро заговорил я, — я еще кое-что хотел бы узнать у вас сейчас.

— Мм?

— О том, что было пятнадцать лет назад. 1983 был "таким" годом или "обычным"?

— 83?

— У вас же здесь есть список класса за тот год, да? Значит...

Я начал было листать бумажки в папке, но Тибики-сан приподнял руку, останавливая меня.

— Можешь не проверять, Сакакибара-кун. Я помню. Четвертый год после того, как я сбежал в библиотеку... 83 был "таким годом". В том году в классе три-три -

— Ну? — нетерпеливо промычал я. — Правда, значит? Я думал, что, может, так было, но... да.

— Почему ты интересуешься? В том году что-то случилось, что тебе... А. Понятно.

Тибики-сан, похоже, тоже осознал.

— Понятно. Год Рейко-кун.

— ...Да.

1983 — год, когда Рейко-сан, которой сейчас было двадцать девять, поступила в третий класс средней школы. Год, когда она училась в классе 3-3 в северном Ёми. И еще...

— Тот самый год, когда умерла Рицко-кун, твоя мать, — лицо Тибики-сана помрачнело. — Это произошло... случайно не в нашем городе?

— Она вернулась в дом своих родителей в Йомияме, чтобы родить здесь, и уже после моего рождения оставалась еще какое-то время. Значит...

— Значит, она умерла в этом городе, — с горечью прошептал Тибики-сан. — Я и не догадывался тогда. Ясно. Вот, значит, что случилось.

Ясно. Вот, значит, что случилось.

Смерть Рицко, моей мамы, пятнадцать лет назад.

После родов она неважно себя чувствовала, а потом еще и подцепила простуду, которая дала осложнение... Вот и все, что я до сих пор слышал о ее смерти. Но, возможно, на самом деле это была одна из "катастроф", вызванных "феноменом" вокруг класса 3-3 Северного Ёми... Нет, какое уж тут "возможно". Наверняка дело было именно в этом.

Простое невезение... Конечно, оставался шанс, что это простое невезение, не больше. Но, с учетом того, что я уже знал, в такое верилось с большим трудом.

К оглавлению

Глава 11. Июль I

1

Июнь без особых событий перетек в июль.

В наступившем месяце, к счастью, новых бед на класс не обрушивалось, так что мы с Мей продолжали свое странное существование "несуществующих". Лично у меня на душе было мирно и спокойно — совсем не так, как в начале этой новой жизни; однако угроза, что спокойствие может рассыпаться в любой момент, висела над головой постоянно.

Тибики-сан, как и предупреждал, на следующий день после нашего разговора исчез из школы, и до конца июня я его не видел. Дополнительная библиотека в нулевом корпусе все это время была закрыта — скорей всего, Тибики-сана просто некем было заменить.

Позже мне довелось узнать, что за "кое-какие дела" заставили Тибики-сана уехать из города. У него были жена и дети, которые уже давно жили отдельно — в Саппоро, на родине жены. Она ему позвонила, и он отправился на Хоккайдо.

Каких-то деталей я так и не узнал, но легко могу вообразить. Вполне возможно, что его семья жила вдалеке от него именно из-за "феномена", для "наблюдения" за которым Тибики-сан окопался здесь, в Северном Ёми. Не из-за того, что они плохо ладили, — наоборот, он отослал жену и детей подальше, за пределы "дальности действия", чтобы полностью исключить даже малейший шанс, что их достанет "катастрофа". Или еще по каким-то похожим причинам.

Ладно, это в сторону...

Пару дней назад совершенно неожиданно прояснился один факт. Информация пришла от Мей.

— Вчера на выставку заглянула одна из моих семпаев. Ее зовут Татибана-сан, я ее знала по кружку рисования. Она закончила нашу школу два года назад. И тоже училась в три-три. Ей нравятся куклы, поэтому она заходит время от времени. Но я ее не видела уже довольно давно.

Я впервые услышал от Мей, что у нее есть такая знакомая. Не обращая внимания на мое легкое удивление, Мей продолжила:

— Думаю, до нее дошли слухи о том, что у нас происходит, и...

— Хочешь сказать, она пришла, потому что волновалась за тебя?

На мой вопрос Мей неопределенно опустила голову — то ли кивнула, то ли нет.

— Скорее всего, ей не хотелось ввязываться, но все равно слухи ее тревожили, и в итоге она пришла... как-то так, мне кажется, — сообщила она мне свою точку зрения. — Слухи, думаю, идут от Мотидзуки-куна. Она держалась так, будто знала, что в этом году я и есть "несуществующая". Но никакого совета она мне не дала, ничего. И вела себя очень нервно... Так что я сама задала ей пару вопросов.

Первый вопрос был о "лишнем" (то есть "мертвом"), проникшем в класс два года назад.

Мей спросила о нем у Татибаны и упомянула имя "Мами Асакура", которое мы нашли в папке Тибики-сана. "Ты помнишь такую девушку в своем классе?"

Ответ был, в общем, тот же, что дал Тибики-сан: "Нет, не помню". Потом она неуверенно добавила: "Но когда все закончилось, я слышала, что была девочка с таким именем..." Короче, воспоминания, относящиеся к "мертвому", у нее, бывшей ученицы класса три-три, действительно пропали.

Второй вопрос был про ученика, который "не существовал" в том году.

"Какой он был? — спросила Мей в лоб. — "Катастрофы" начались, потому что он в середине года нарушил "решение" класса, да? И что с ним случилось потом?"

— Она ответила, что это был парень, которого звали Сакума-сан. Судя по всему, он всегда был тихий и незаметный, — таким же отстраненным, как и всегда, голосом Мей стала пересказывать факты, услышанные от семпая. — Этот Сакума-сан отказался "не существовать" вскоре после начала второго триместра. После этого, в первых числах октября, начались "катастрофы". Люди умирали и в ноябре, и в декабре, а потом... после Нового года Сакума-сан покончил с собой.

— Покончил с собой... аа.

— Мне не удалось спросить, что было потом. Но, судя по всему, он и стал "жертвой января" в 96 году.

Разговор этот состоялся в середине дня, когда дождь на время угомонился. Мы спустились к берегу реки Йомияма и беседовали, глядя на текущую мимо нас прохладную воду. Никто из нас не предложил другому прямо, но по окончании большой перемены мы вместе покинули школьную территорию.

Где-то к концу шестого урока мы вернулись через задние ворота. Как только мы вошли, на нас тут же кто-то заорал:

— Эй! Что это вы там делаете!

Физрук Миямото-сэнсэй — тут же определил я. Видимо, он заметил нас издалека и принял за обычных прогульщиков. И тут же побежал к нам.

— А ну стойте! Где вы были в это время д-...

В этот момент он резко остановился и вгляделся в нас внимательнее; на лице у него было написано: "Стоп, минуточку". Остальную часть своей тирады он проглотил.

Я совсем чуть-чуть, самую малость кивнул, и Миямото-сэнсэй смущенно отвел глаза. Потом вздохнул и произнес:

— Вам обоим наверняка трудно приходится. Однако я не могу потворствовать тому, что вы покидаете пределы школы. Вы должны это прекратить.

2

Наконец-то я решился снова расспросить Рейко-сан. Я долго мучился в бесплодных размышлениях и понял, что просто не могу молчать и дальше.

Это был — ну да — последний субботний вечер июня.

— Эээ, я тут недавно узнал кое-что от библиотекаря, Тибики-сана, — вдруг обронил я, чтобы остановить Рейко-сан, которая после ужина как раз собралась молча удалиться к себе в домик. На присутствие бабушки с дедушкой я махнул рукой.

— Мм, я слышал, что... когда ты заканчивала среднюю школу и училась в классе три-три, это был "такой" год.

— ..."Такой" год?

До этого момента лицо Рейко-сан было расслабленным и безмятежным, но тут по нему прошла тень настороженности... а может, мне показалось.

— Ну, год, когда в классе появляется непонятный "лишний", а потом с людьми начинаются разные "катастрофы". В смысле, каждый месяц умирает кто-то связанный с классом. Так называемое "проклятие класса три-три". Ты ведь знаешь об этом, да, Рейко-сан?

— А... ну да, ты прав, — сипло ответила Рейко-сан, потом, сжав правую руку в кулачок, постучала себя по голове. — Да. Это и происходит.

В последний раз я так вот нормально разговаривал с Рейко-сан очень давно. Естественно, я дико нервничал, и она наверняка тоже.

— Прости, Коити-кун. Прости, — медленно покачала головой Рейко-сан. — Ничем тебе не могу помочь...

Мое воображение само наложило мамино лицо, которое я видел в альбоме, на посеревшее лицо Рейко-сан. Изо всех сил пытаясь успокоить жар, поднявшийся в сердце, я сказал:

— Я хочу спросить, что было пятнадцать лет назад. Когда мама меня родила, а потом здесь умерла... Это ведь была одна из "катастроф" того года?

Ни соглашаясь, ни возражая, Рейко-сан повторила:

— Прости, Коити-кун.

Я раньше уже как-то пытался поговорить с Рейко-сан о событиях пятнадцатилетней давности. Тогда-то я и узнал, что она, как и мама до нее, училась в классе три-три.

"У вас там говорили про "проклятие класса три-три" или что-нибудь вроде того?"

Рейко-сан тогда отмахнулась от моего вопроса: "Это было пятнадцать лет назад. Я все забыла".

Придуривалась она? Или же ее воспоминания о том времени действительно затуманились? В обычной ситуации я бы сказал, что первое, но сейчас понимал, что и второе вряд ли можно сбрасывать со счетов. Как объяснил Тибики-сан, память людей нельзя назвать хорошей, когда дело касается этого "феномена". Да еще и у разных людей это проявляется с разной силой.

— Ну так что, Рейко-сан? — я тем не менее продолжил наседать. — Как ты думаешь, что там было?

— ...Не знаю.

— Ну же, Коити-тян. Почему ты вдруг про это вспомнил? — спросила бабушка. До сих пор она слушала, молча убирая со стола, но теперь остановилась, и ее глаза расширились.

Бабушка, скорей всего, ничего не знает — так мне подумалось. И даже в том маловероятном случае, если кто-то когда-то ей рассказывал, ее воспоминания наверняка со временем потускнели...

— Бедненькая...

Внезапно свое долгое молчание нарушил дедушка. Его худые плечи задрожали, голос застрял в горле, будто дедушка боролся со слезами.

— Бедненькая Рицко. Бедненькая... Рицко... и Рейко...

— Хватит уже, дед.

Бабушка поспешила к нему и принялась поглаживать по спине, успокаивая, как ребенка, устроившего истерику.

— Нельзя так думать. Ну воот, воот. А теперь пойди-ка вон туда и отдохни.

В моем воображении на голос бабушки наложились пронзительные вопли майны Рей-тян: "Бодрее... давай бодрее!"

Бабушка взяла дедушку за руку и помогла встать. Они медленно вышли из комнаты, и тут -

— ...Насчет того года, — наконец ответила Рейко-сан. — Я на самом деле не знаю, что именно было с Рицко. Но... не знаю, но, по-моему, тогда это остановилось на середине.

— Остановилось? — изумленно переспросил я. — В смысле, "катастрофы" в том году?

— Да...

Она слабо кивнула и снова постучала себя по голове.

"Катастрофы", раз начавшись, почти никогда не прекращались на полпути. Когда Тибики-сан это сказал, у меня родился вопрос. Если слова "почти никогда" означают "нельзя утверждать, что такого совсем не бывало", значит, должен быть "случай, когда они прекратились на полпути". То есть -

Неужели этот редчайший случай пришелся как раз на тот год, когда Рейко-сан была в третьем классе? Пятнадцать лет назад?

— Почему? — я был не в силах сдержать возбуждение, слова посыпались сами собой. — Рейко-сан, почему "катастрофы" в тот год прекратились?

Но она ответила уклончиво:

— Бесполезно... всё как в тумане. Ничего не помню.

Еще несколько раз она постучала себя по темени, потом вяло покачала головой.

— О... но знаешь что? Что-то точно произошло летом того года...

Ничего большего вытянуть из Рейко-сан тем вечером мне не удалось.

3

За остаток июня я дважды побывал в Мисаки, в "Пустых синих глазах в сумраке Ёми".

В первый раз — после того как побывал в городской клинике и там мне проверили легкое.

Я заплатил за вход, посмотрел кукол наверху, потом спустился в подвал; однако Мей я там не встретил. Я не сказал ей, что собираюсь прийти, так что даже не знал, дома ли она. Просить старуху — "бабушку Аманэ" — передать Мей, чтобы она спустилась, я не решился и удовольствовался тем, что рассмотрел несколько новых творений Кирики-сан и ушел чуть менее чем через час.

Даже как-то странно — прийти сюда и не встретить Мей... Такая мысль меня в тот день посетила.

Второй раз был в последний день июня — вечером 30 числа, во вторник. Меня пригласила Мей, когда мы с ней шли из школы.

Мы не стали подниматься на третий этаж, в квартиру. И Кирику-сан я не видел. Мы сидели на диванчике на первом этаже выставки, где по-прежнему не было ни одного посетителя.

Впервые я попробовал чай, приготовленный для нас бабушкой Аманэ. Он был намного, намного вкусней, чем баночный, — это уж точно.

— Завтра начинается июль, — Мей заговорила первой. Думаю, вполне можно было угадать за этими словами что-то вроде: "Скоро настанет момент истины, наконец-то".

Я и сам это прекрасно понимал, но предпочел уклониться от темы.

— На следующей неделе триместровые экзамены... У тебя все будет нормально?

Мей поджала губы немного обиженно.

— Не тот вопрос, о котором должны волноваться те, кого "нет".

— Это, конечно, так, но...

— Хочу как-нибудь увидеть твой дом, Сакакибара-кун.

Я замялся, пытаясь найти ответ на ее очередное внезапное заявление.

— Эмм, в смысле — стоп — мой дом в Токио?

— Нет, здесь, в Йомияме, — Мей качнула головой и медленно прищурила правый глаз. — Дом, где выросла твоя мать, в Фурути.

— Эээ... а зачем?

— ...Затем.

Вскоре мы с Мей спустились в подвал. Вновь играла унылая струнная музыка. Может, даже та самая, которая играла в мае, когда я пришел сюда впервые.

В комнате, как всегда, царил могильный холод. Куклы и их разнообразные части были здесь, там, повсюду. У меня почти уже не было ощущения, что я должен дышать за них. Похоже, я и правда привыкал.

Прямо по курсу, у дальней стены комнаты, завешенной темно-красной портьерой, стоял черный шестиугольный гроб. Мы подошли к нему, и Мей, не произнося ни слова, развернулась ко мне. Она стояла, заслоняя собой куклу в гробу — куклу, так потрясающе похожую на нее...

Мей прикоснулась кончиками пальцев к повязке на левом глазу.

— Я это уже снимала здесь один раз, помнишь?

— А... ага.

Левый глаз под повязкой, который я увидел в тот день... Конечно, я его помнил, и совершенно отчетливо.

Пустой синий глаз.

Она тогда открыла мне искусственно блестящий синий глаз, точно такой же, как в глазницах у кукол...

...Почему?

И сейчас, ни с того ни с сего — почему?..

Не обращая внимания на мое замешательство, Мей сняла повязку и закрыла правой ладонью правую половину лица. На меня неподвижно смотрел лишь левый, синий глаз.

— Я потеряла левый глаз в четыре года, — губы Мей задрожали, выпуская в комнату бледный призрак ее голоса. — Я этого почти не помню. В глазу росла раковая опухоль, и ее пришлось удалить хирургически... Когда я очнулась, глаза уже не было.

Я был не в силах что-либо произнести — лишь стоял столбом и смотрел на ее лицо.

— Сначала они испробовали на моей глазнице множество разных искусственных глаз. Но мать говорила, что они все некрасивые... И поэтому она сделала для меня специальный глаз. "Глаз куклы".

...Пустой синий глаз.

— Знаешь, тебе вовсе необязательно его прятать, — слова выскочили сами, я вовсе не хотел их произносить. — По-моему, твой глаз и без повязки красивый.

Уже произнеся это, я смутился и вздрогнул; мое сердце заколотилось с удвоенной силой. Прочесть выражение лица Мей, стоящей прямо передо мной, я не мог — видимо, потому что она закрывала пол-лица правой рукой.

"Слева у меня — глаз куклы".

Слова, произнесенные Мей при первой нашей встрече здесь, прозвучали у меня в голове.

"Он видит то, что лучше бы не видеть, поэтому обычно я его закрываю".

Внезапно меня охватило какое-то непонятное предчувствие.

Что это вообще значит? В тот раз я совсем ничего не понимал. Но что сейчас? Сейчас дела обстояли немного по-другому. Так мне подумалось.

Она может видеть то, что лучше бы не видеть.

То, что лучше бы не видеть...

Я захотел спросить, что именно она видит, но справился с этим желанием. У меня возникло смутное ощущение, что когда-нибудь наступит подходящее время для этого вопроса.

— Позже я узнала, что во время той операции я чуть не умерла, — Мей по-прежнему прикрывала рукой правый глаз. — По правде сказать, то, что со мной тогда произошло, оставило во мне свой след. Ты мне веришь?

— Эээ, в смысле, ты до сих пор помнишь, как умирала?

— Всего лишь кошмары больного четырехлетнего ребенка. Вполне достаточно, если ты будешь воспринимать их так.

Несмотря на эти ее небрежные слова, голос Мей звучал очень серьезно.

— Не думаю, что смерть добра. Люди все время толкуют о "легкой смерти", но это не так. Там одиноко и темно... так одиноко и темно, как нигде в мире.

— Одиноко и темно...

— Да. Но ведь жизнь такая же, согласен? Как ты считаешь?

— ...Может, и так.

— В конечном итоге, я — это все, что у меня есть. И речь не о том, что было, когда я только родилась... а обо всей жизни от рождения до смерти. Понимаешь, о чем я?

— ...

— Как бы крепко люди ни были связаны друг с другом на первый взгляд, на самом деле каждый из нас — один. Я, моя мать... и ты тоже, Сакакибара-кун.

Чуть помолчав, Мей закончила свою мысль:

— И она тоже... Мисаки.

Мисаки? Она про Мисаки Фудзиоку?

Так звали двоюродную сестру Мей, умершую в городской больнице в конце апреля.

В голове у меня тут же, как по заказу, всплыла сцена моей первой встречи с Мей — в больничном лифте. Такая четкая, будто это произошло лишь вчера.

4

В общем, июнь кончился, июль начался.

В наступившем месяце, к счастью, новых бед на класс не обрушивалось. Но, по-моему, атмосфера в классе с каждым днем становилась все более наэлектризованной — что, надо полагать, вполне естественно.

Два человека, относившихся к классу, — Мидзуно-сан и Такабаяси, — уже умерли в июне. Теперь, когда начался новый месяц, будут ли еще смерти? Это станет важнейшим тестом, который даст понять, эффективна ли беспрецедентная "мера", при которой "несуществующих" становится двое.

И тем не менее -

Странная жизнь, которую вели мы с Мей, шла своим чередом, никак не меняясь — по крайней мере с виду.

За миром и спокойствием пряталась угроза, что все может в любой момент развалиться, и мы были бессильны предсказать, когда. Но тем не менее — это спокойствие было максимумом того, чего мы только могли желать. Оно держало на своей холодной ладони одиночество и свободу, предназначенные лишь нам двоим...

На второй неделе июля прошли триместровые экзамены.

Все девять предметов заняли три дня, с 6 по 8 число. Обычный ритуал, позволяющий с легкостью ранжировать учеников по уровню достижений (или отсутствию таковых). Скучный и унылый.

Отношение к экзаменам как к "унылым", кажется, у меня появилось впервые. И это несмотря на то, что, как один из "несуществующих", я вроде бы должен был либо открыто возмущаться, либо, наоборот, полностью расслабиться. А у меня ни того, ни другого не получалось.

И я знал, почему.

Я помнил, что произошло во время промежуточных экзаменов в мае. Помнил лучше, чем мне хотелось бы. Трагедию, случившуюся с Юкари Сакураги в последний день экзаменов. Кошмарное зрелище, свидетелем которого мне не повезло оказаться.

Страшные воспоминания, возможно, в той или иной степени угнетали и Мей. На этот раз она вопреки своему стилю ни разу не сдала бланк на середине экзамена. И я тоже.

Работает новая "стратегия" или нет?

Под грузом этого вопроса мы невольно вели себя в школе немного серьезнее, чем раньше. Мы осторожничали как могли и усиленно старались стереть свое присутствие в классе; и остальные еще тщательнее, чем прежде, игнорировали нас, как будто нас "не было".

В июле тревога грызла нас всех несравнимо сильнее, чем в июне. И чем сильнее она нас грызла, тем отчаяннее мы молились, чтобы месяц прошел тихо. Уверен, этого хотел весь класс, все до единого.

Однако "молитва", если ее повторять достаточно долго, превращается в простую "надежду"...

Тревога, нетерпение, раздражение нарастали с каждым днем. Но даже посреди всего этого — нет, возможно, потому что я был посреди всего этого — время от времени я ощущал какую-то необъяснимую легкость.

Мир и покой.

Одиночество и свобода только для нас двоих.

И мысль, что, если я только пожелаю, чтобы все так и продолжалось, — все так и будет продолжаться. Конечно, будет. Точно так же... да. Девять месяцев, до самого нашего выпуска в марте, все точно так же, как сейчас, неизменно.

...Однако.

Реальность "мира", в котором мы очутились, была не настолько благожелательна, чтобы эта ленивая фантазия могла воплотиться в жизнь.

Триместровые экзамены завершились без происшествий; мы плыли по календарю; и вот, когда всего неделя осталась до летних каникул, в один прекрасный день третьей недели июля -

Мир, с таким трудом продержавшийся чуть больше месяца, с 6 июня, когда умер Такабаяси, разбился, точно стеклянный сосуд.

5

13 июля. Понедельник.

С тех пор, как я стал "не существовать", я пропускал процентов девяносто утренних классных часов. Как правило, я проскальзывал в класс перед самым началом первого урока, и Мей поступала так же.

Но в то утро как-то так вышло, что мы с ней, хоть и не сговаривались, оба пришли в класс рано. Разумеется, ни с кем не говоря и не встречаясь глазами.

Впервые за довольно приличное время мне захотелось почитать что-нибудь из своего любимого, и я положил нашедшуюся у меня мягкую книжку на колени. Это был сборник рассказов Стивена Кинга, который я раньше не читал (для протокола: я взялся за "Мясорубку"). С того дня, когда я своими глазами увидел настоящую смерть, прошло уже больше месяца, и ко мне наконец хоть отчасти вернулась способность отделять такого рода произведения от реальности и получать от них удовольствие. Благодаря этому я самому себе показался страшно крутым, должен заметить...

Лишь накануне синоптики объявили, что сезон дождей в нашем регионе завершился.

Погода была шикарная — даже утром ни облачка на небе. Яркое солнце будто взывало к нам, давая понять, что пришло настоящее лето. Ветерок, продувающий класс через открытые окна, был суше, чем на прошлой неделе, и куда приятнее.

Всякий раз, когда я кидал взгляд на Мей, сидящую на своем обычном месте (за последней партой в ряду у окон), она казалась "тенью" со смазанными из-за вливающегося снаружи света очертаниями. Совсем как в первый раз, когда я пришел в класс в мае... Но нет — она не была тенью. Она по-настоящему, физически была здесь. Неужели прошло уже два месяца?

Прозвенел звонок; секунду спустя передняя дверь класса открылась, и вошел Кубодера-сэнсэй.

Он был в скучной белой рубашке, как всегда. Из-за своей осанки он казался каким-то неуверенным, тоже как всегда. Все как всегда... Так я думал, лениво разглядывая его, когда на меня вдруг накатило странное ощущение.

Кое-что было не как всегда.

Кубодера-сэнсэй всегда носил аккуратно завязанный галстук, но не сегодня. На короткий утренний классный час он всегда приносил лишь список класса, но сегодня он явился, осторожно держа в руках черный саквояж. Его волосы, всегда опрятно уложенные на косой пробор и смазанные гелем, сегодня были растрепаны...

Я смотрел на Кубодеру-сэнсэя, стоящего на учительском возвышении лицом к нам, и замечал все больше странностей. Его лицо было каким-то пустым. Как будто он ничего не видел, даже то, что прямо перед глазами. И плюс ко всему -

Даже со своего места я видел постоянное подергивание кожи лица в одном месте.

Дерг... дерг... дерг. Как будто там был какой-то спазм мышц. Тик, что ли? Это движение казалось каким-то патологическим, ненормальным.

Я понятия не имел, сколько народу, кроме меня, заметило, в каком состоянии был наш классный, и заподозрили они что-либо или нет. Мы уже расселись по местам, но отголосок доурочной суматохи еще витал в кабинете.

— Ребята... — заговорил Кубодера-сэнсэй, опершись обеими руками на кафедру. — Доброе утро.

Его приветствие тоже показалось мне странным. Напряжение его лица словно передалось и голосу.

Миками-сэнсэй с ним не было. Сегодня вроде у нее не выходной; с другой стороны, она не на каждый наш классный час приходит, так что...

— Ребята, — повторил Кубодера-сэнсэй. — Сегодня я должен перед всеми вами извиниться. Сегодня утром с этого самого места я говорю: я в долгу перед вами...

Вот тут-то гул голосов в классе сменился мертвым молчанием.

— Я просил вас всех трудиться плечом к плечу, чтобы вместе закончить год в марте в добром здравии. Я тоже прилагал все усилия. Несчастья начали происходить уже в мае, однако я сказал себе, что как-нибудь все образуется.

Даже пока Кубодера-сэнсэй говорил, его взгляд ни разу не обратился на учеников. Пустые глаза смотрели куда-то в пространство.

Он поставил принесенный саквояж на учительский стол. Потом продолжил говорить, открыв саквояж и копаясь в нем правой рукой.

— Что бы ни принесло вам будущее — это ваше дело.

Вот точно таким же тоном он читал нам выдержки из учебника. Сам по себе его голос звучал так же. И все-таки...

— Действительно ли, когда это началось, оно уже не остановится, что бы мы ни делали? Или можно как-то положить этому конец? Я не знаю. Не знаю. Откуда я могу знать? И, по правде сказать, почему меня это должно заботить? А, но, конечно, как классный руководитель я обязан вместе с вами работать, чтобы преодолеть все бедствия и дожить до марта в добром здравии. Даже сейчас я все же... все же я... я...

Голос, не так уж сильно отличавшийся от обычного.

Сейчас он начал все сильней дрожать, слова стало трудно разбирать. Едва я так подумал, как в этом голосе произошла разительная перемена. Слова, рвущиеся изо рта Кубодеры-сэнсэя, сломались. Рассыпались. По-другому и не опишешь.

"Анн", "ггее", "нкхее" и еще черт знает что... Если попытаться это написать на бумаге, получается так комично. Но тогда он вдруг начал испускать эти странные звуки, которые просто не может издавать нормальное человеческое существо. Все остальные смотрели, остолбенев и даже не пытаясь понять, что он там говорил.

Кубодера-сэнсэй медленно извлек правую руку из саквояжа, стоящего на столе.

Он сжимал предмет, абсолютно несовместимый с учебным кабинетом средней школы.

Что-то... с заостренным серебристым лезвием. То ли охотничий нож, то ли кухонный. Что-то в этом роде. Даже с моего места он был виден совершенно четко.

Мы все по-прежнему отчаянно и безуспешно пытались понять, что происходит. Что вообще наш классный затеял, что так нечленораздельно блеет и достает нож?

Всего пару секунд спустя весь класс узнал ответ на этот вопрос, нравилось нам это или нет.

Среди поднимающегося ропота Кубодера-сэнсэй издал какой-то совершенно нечеловеческий, жестокий вопль и полоснул ножом по собственной шее.

Вопль перешел в протяжный вой.

Ропот класса рассыпался на отдельные крики.

Поперек горла Кубодеры-сэнсэя открылась глубокая, идеально ровная рана, из которой брызнула алая кровь. Ужасающий фонтан крови — на миг он показался какой-то дурной шуткой. Те, кто сидели на первых партах, попали под этот фонтан. Одни повскакали с мест, опрокинув стулья, и отпрянули назад, другие застыли, не в силах даже шевельнуться.

Кубодера-сэнсэй, похоже, перерезал себе не только артерию, но и гортань — издаваемый им звук быстро перестал быть "воем" и стал "сипением". Рука, сжимавшая нож, рубашка, лицо — все стало ярко-алым от крови.

Даже в таком состоянии Кубодера-сэнсэй продолжал стоять на ногах, опираясь о стол левой рукой. Посреди кровавой маски лица виднелись широко распахнутые пустые глаза...

Вдруг в этих глазах вспыхнула искра, и я ощутил на себе его взгляд. Полный... да, это было похоже на ненависть.

Но все это длилось лишь мгновение.

Кубодера-сэнсэй снова поднял правую руку и ткнул окровавленным ножом в шею еще сильней, чем в первый раз.

Кровь хлестала безостановочно.

Дважды перерезанная шея не выдержала, и голова откинулась назад. Широкая рана ухмылялась, словно распахнутый рот какой-то непостижимой твари. И все же нож так и не вывалился из руки Кубодеры-сэнсэя — даже когда все его тело закачалось. Но потом... наконец.

Он упал.

Скатился с учительского возвышения.

И остался лежать неподвижно.

После этого гротескного спектакля в классе повисла мертвая тишина. Секунда — и она рассыпалась. Лавина голосов заполнила кабинет. Я бездумно встал и пошел туда, откуда было лучше видно тело Кубодеры-сэнсэя.

Томохико Кадзами по-прежнему сидел за своей партой в первом ряду; его так трясло, что я почти слышал дребезжание его стула. Его очки были заляпаны кровью, но он не пытался ни протереть линзы, ни хотя бы встать с места. Девушка рядом с ним сумела выбраться из-за парты, но тут же бессильно упала на пол. Еще одна согнулась за партой, сжав голову руками, и без умолку визжала. Рядом парень на четвереньках издавал какие-то придушенные звуки...

...В следующий миг.

Передняя дверь класса справа от меня с грохотом распахнулась, и кто-то вбежал.

Почему он здесь?.. Я не смог сдержать удивления. Черная одежда, растрепанные волосы... В общем, это был Тибики-сан, библиотекарь.

— Все вон из класса!

Видимо, он понял, что спасать Кубодеру-сэнсэя поздно, едва взглянул на неподвижное окровавленное тело. В его сторону он даже не шагнул.

— Просто выходите! Быстро, давайте! — громко приказал он. Потом повернулся к двери, в которую только что вбежал, и позвал: — Миками-сэнсэй!

Я увидел, что она стоит в коридоре и заглядывает в класс с выражением ужаса на лице.

— Миками-сэнсэй! Немедленно вызовите полицию и "скорую"! Пожалуйста!

— Д-да.

— Кто-нибудь поранился? — спросил Тибики-сан покидающих класс учеников. — Похоже, что нет... Если кому-нибудь плохо или станет плохо, сразу скажите. Не держите в себе. Мы тут же отправим вас в медпункт.

Его взгляд упал на меня.

— А, Сакакибара-кун. Ты?..

— Я... в порядке, — я прижал руки к животу и повторил: — Я в порядке, правда.

— Идем, Сакакибара-кун, — раздался голос у меня за спиной. Мей, тут же понял я.

Обернувшись, я увидел, что ее лицо бледней обычного. Конечно же, такое с неба свалившееся происшествие кого угодно ошарашит. Конечно, но все же...

Тело Кубодеры-сэнсэя лежало на полу, даже не подергиваясь. Мей перевела на него взгляд, и что-то в этом взгляде напомнило мне то, как она смотрела на полчища кукол в "Пустых глазах в сумраке Ёми"...

— ...Похоже, не сработало, — прошептала Мей. — Даже когда они сделали больше "несуществующих", это не помогло.

— ...Не знаю.

— Вы двое — тоже идите отсюда. Давайте.

Тибики-сан мягко вытолкал нас в коридор, где мы встретились взглядами с некоторыми из тех, кто вышел раньше. В их числе была Идзуми Акадзава (которую выбрали старостой после смерти Юкари Сакураги) со своей свитой.

Их лица были белее белого, однако девушки все как одна зло посмотрели на нас с Мей. Они не произнесли ни слова. Но...

"Это вы во всем виноваты".

Чувство было такое, будто они могут выплюнуть это обвинение в любую минуту.

6

Позже я узнал, что Кубодера-сэнсэй вел себя подозрительно все утро.

Сидя в учительской, он никак не реагировал на приветствия других учителей и вообще за все время не проронил ни звука. Говорили, что он был полностью погружен в себя, что он был как зомби...

Тибики-сан, по-видимому, встретил его по дороге в школу. Они коротко поговорили, и, по словам Тибики-сана, Кубодера-сэнсэй уже тогда вел себя очень странно — даже опасно.

С болью в голосе он повторял фразы вроде "Я так устал" и "Весь вымотался", вяло пожаловался Тибики-сану "Не знаю, что делать"...

Еще он вроде бы сказал Тибики-сану: "Уж вы-то понимаете". Кубодера-сэнсэй знал, что Тибики-сан когда-то преподавал в Северном Ёми обществоведение и руководил классом 3-3. А когда они разошлись, Кубодера-сэнсэй сказал напоследок еле слышным голосом: "Когда все кончится, будет нужна твоя помощь..."

Естественно, эти слова не давали Тибики-сану покоя. Как же иначе? Ну, так он нам позже сказал.

Вот почему он во время утреннего классного часа направился в корпус С и поднялся на третий этаж — посмотреть, все ли в порядке. И, едва добравшись, услышал вопли и плач учеников класса 3-3...

К тому времени, когда прибыли полиция и "скорая", Кубодера-сэнсэй был уже давно мертв. Они установили, что орудием самоубийства был мясницкий нож, который Кубодера-сэнсэй взял из дома.

— Когда полиция явилась к нему домой, они обнаружили нечто ужасное.

Этой информацией с нами тоже поделился Тибики-сан впоследствии. Он сказал, что много чего узнал у полицейского офицера, который пришел брать у него показания.

— Кубодера-сэнсэй был холостяком и жил вдвоем с матерью. Она была совсем старая; несколько лет назад она перенесла инсульт и с тех пор практически не вставала с постели. Кубодера-сэнсэй не относился к числу людей, которые охотно делятся с другими подробностями личной жизни, и потому мало кто из его коллег был знаком с его семейными обстоятельствами... Так вот, его мать. Когда полицейские вошли в дом, они обнаружили, что она лежит в своей постели мертвая. И не просто мертвая...

Она была задушена подушкой, прижатой к лицу. Явное убийство. Вот что они обнаружили.

Она скончалась в ночь с 12 на 13 число. По мнению полиции, все говорило о том, что держал подушку Кубодера-сэнсэй...

— Они считают, что он предельно устал от постоянного ухода за ней. В конце концов он сам себя загнал в такое состояние, из которого уже не мог выбраться, и убил собственную престарелую мать. Но даже после этого у него было столько вариантов действий. Он мог сдаться, он мог попытаться скрыть содеянное. Он мог поставить крест на своей нормальной жизни и сбежать. Но в итоге он выбрал другое: дождаться утра, прийти в школу и убить себя на глазах у вас всех. Ну, что вы думаете об этом выборе? Просто поступок сумасшедшего?

— Вы хотите сказать, что это очередной кусочек "феномена"? — вырвалось у меня. — Кубодера-сэнсэй был, ну, не знаю — в общем, он не стал бы устраивать такой кошмар. Но его "притянула" смерть?

— Полагаю, это верная интерпретация. Хотя, конечно, доказать ее я не могу, — раздосадованно ответил Тибики-сан, яростно трепля свои и без того растрепанные волосы. — Но, с учетом всех обстоятельств — следует считать удачей, что никто из учеников, находившихся в классе, не пострадал.

Мы разговаривали в дополнительной библиотеке. Дело было во вторник, на следующий день после происшествия; уроки уже кончились. Мей пришла со мной, но сидела как каменная, за все время не издав ни звука.

— В любом случае — это означает, что "стратегия" не работает, — тихо выронил я слова, родившиеся явно с запозданием. — Кубодера-сэнсэй и его мать — она ведь была родственницей в зоне охвата. Они оба — "жертвы июля", так?

— ...Да.

— Значит, новая "стратегия", когда "не существуют" уже двое, накрылась. Она ни черта не изменила. Значит, "катастрофы" правда уже не остановятся — мы правда не можем их остановить?

— К несчастью, похоже на то...

Чувствуя, как меня переполняет уныние, я перевел взгляд с сумрачного интерьера на заоконный мир. Там была яркая небесная синь, пришедшая на смену серости дождливого сезона. Цвет был жизнерадостный почти до отвращения.

"Катастрофы" этого года не прекратились.

Кровавая струя, бьющая из шеи Кубодеры-сэнсэя. Ее цвет даже сейчас окрашивал небо перед моими глазами в красный. Это возникло из ниоткуда и не желало уходить. Я рефлекторно зажмурился.

"Катастрофы" не прекратились.

Люди продолжат умирать.

К оглавлению

Глава 12. Июль II

1

У меня начались ночные кошмары.

Подробности я помнил плохо, так что не мог сказать, это всегда тот же самый сон или каждый раз разные. Но люди там всегда были одни и те же — либо совсем недавно умерший Кубодера-сэнсэй, либо Юкари Сакураги, упавшая с лестницы и погибшая в мае, либо Мидзуно-сан, разбившаяся в лифте в июне. Появлялись и некоторые из живых одноклассников — например Идзуми Акадзава или Томохико Кадзами...

Кубодера-сэнсэй смотрел на меня в упор; лицо его было залито кровью, глаза горели ненавистью. Потом он говорил.

Он говорил: "Это ты виноват".

Сакураги неуклюже поднималась на ноги и выдергивала зонт из шеи. Потом поворачивалась ко мне и заявляла: "Это ты виноват".

И Мидзуно-сан тоже. Двери больничного лифта раздвигались, она выползала наружу.

"Это все ты натворил".

"Это ваша вина. Вас обоих". Безжалостное обвинение срывалось с губ Акадзавы. И потом те же слова произносили Кадзами, Тэсигавара, Мотидзуки.

Стойте.

Пожалуйста, не надо... Так я пытался крикнуть, но голос не шел из горла. Я не мог ничего сказать.

Вы ошибаетесь. Это не моя вина... Я хотел возразить, но...

...Я ведь...

Они правы — в глубине души соглашался я. Вот почему. Вот почему я ничего не могу сказать.

Все из-за меня.

Все из-за того, что я пришел в эту школу.

Все из-за того, что я общался с Мей, девушкой, которой "нет". Я нарушил "решение" и тем самым испортил талисман, который должен был предотвратить "катастрофы". И уже не имело значения, что все мои действия были неизбежными.

Поэтому... из-за меня "катастрофы" этого года посыпались одна за другой. Из-за меня случились все эти бессмысленные смерти...

Я стонал во сне, пока мне не становилось трудно дышать, и просыпался посреди темноты. Это было по нескольку раз за ночь.

Я ногами отпихивал одеяло, липкое от пота, и, окруженный непроглядной чернотой, начинал глубоко дышать...

Если у меня снова разорвется легкое, мне уже не выкарабкаться. Эта мысль сидела в голове, как заноза.

2

— Да ладно, без вариантов же было. Что ты мог поделать? Не грузись, Сакаки. Можно себя винить сколько угодно, но это ж все равно ничего не изменит.

После самоубийства Кубодеры-сэнсэя первым со мной заговорил — ну кто же еще? — Тэсигавара. Он снова стал тем "крашеноголовым рубахой-парнем", которого я знал с самого первого своего дня в этой школе. Он как ни в чем не бывало беседовал со мной обо всем подряд. Словно это не он еще пару дней назад меня в упор не видел...

Когда я отпустил на этот счет несколько вполне простительных саркастичных фразочек, он ответил:

— Мне это тоже не нравилось, чувак. Нам вдруг пришлось резко отправить тебя в игнор, и я даже не мог тебе сказать, что происходит. Жуть, представляешь?

Тэсигавара было засмеялся, но тут же его лицо посерьезнело.

— Теперь-то ты в курсе ситуации? — уточнил он, видимо, чисто на всякий случай. — Вроде этот Тибики-сэнсэй из дополнительной библиотеки тебе в основном рассказал все, да? Значит, теперь ты въезжаешь, Сакаки?

— Да, въезжаю, — кивнул я, потом отвел глаза и повторил: — Въезжаю. Думаю, у тебя не было выбора... В смысле, что вы могли поделать? Все понятно.

Раз попытка удвоить количество "несуществующих" ни к чему не привела, крутить ту же пластинку не имело смысла. Дальнейший бойкот нас с Мей ничего бы не дал. Поэтому...

В результате смерти Кубодеры-сэнсэя изменилось отношение класса не только ко мне, но и к Мей. И не то чтобы они это как-то обсуждали и решили. По-моему, все само собой постепенно произошло.

К примеру, когда состоялся этот мой разговор с Тэсигаварой — на большой перемене в четверг — Мей была рядом. И Тэсигавара вел себя так, как будто она существовала, и даже пару раз к ней обратился.

И не только Тэсигавара. В отличие от того, что было до предыдущей недели, все одноклассники перестали держаться с Мей, как будто ее "не было".

Правда, характер Мей никак нельзя назвать общительным, так что изменение было слабым и даже вовсе незаметным, если только его специально не высматривать. Но все-таки новости наверняка разойдутся быстро, и учителя начнут во время уроков спрашивать ее и вызывать к доске.

С Мей Мисаки обращались как с человеком, который "существовал".

Конечно, так должно было быть с самого начала. Но я почему-то чувствовал себя не в своей тарелке, когда это видел...

Кабинет класса 3-3 на третьем этаже корпуса С был немедленно закрыт как место ужасной трагедии. Класс поспешно перевели в свободное помещение в корпусе В (а древние стул и парта Мей остались на прежнем месте). Поскольку не стало классного руководителя, "временно исполняющей обязанности" назначили, естественно, Миками-сэнсэй.

После переселения в корпус В стало ужасающе очевидно, как много в классе пустых парт. Пожалуй, этого следовало ожидать. Больше половины класса в день происшествия ушло домой рано — вполне естественная реакция. И на следующий день, и через день довольно много народу не явилось, использовав смерть Кубодеры-сэнсэя как повод остаться дома.

— Ну да, как же иначе-то, — заметил по этому поводу Тэсигавара. — Это ж нереально — увидеть такой ужас и чтобы это на тебя никак не повлияло. Любой с нормальными нервами захочет чуток побыть подальше отсюда. Если б нас оставили в том кабинете, я бы тоже сбежал.

— Кадзами-кун так ни разу и не появился.

— Да он с детства был самой большой тряпкой из всех, кого я знал. Плюс он же на самой первой парте сидел. Я ваще в шоке, что он не вырубился на месте.

Слова Тэсигавары звучали грубо, но за этой грубостью чувствовалась привязанность к другу, от которого он "рад бы избавиться". Переведя дыхание, Тэсигавара тут же добавил:

— Я ему звонил вчера вечером, и знаешь — у него был веселый голос. Я прям поверить не мог. Он сказал, что завтра уже придет.

— Интересно, решил ли кто-нибудь вообще не появляться до начала каникул? Всего пара дней ведь осталась.

Тэсигавара ответил без колебаний:

— Черта с два они придут.

Мей все это время слушала молча, но тут пробормотала:

— Некоторые, может быть, уже уехали из города.

— Уехали из города? — переспросил Тэсигавара с несколько обалделым видом. Мей чуть кивнула.

— Угу. Я слышала, каждый год так многие делают. Уезжают из Йомиямы на летние каникулы.

— В смысле, потому что за городом безопасно? Не знаю, правда ли это.

— Тибики-сан говорит, что, скорее всего, правда.

— Хммм. А как они это проворачивают? Что, рассказывают предкам, что происходит?

— Не исключено. Но вообще-то рассказывать об этом запрещено, даже родным, так что... непонятно.

— Хммм.

Наморщив переносицу, Тэсигавара наконец выплюнул:

— Фиг их знает.

Потом повернулся к Мей и добавил:

— А вообще ты странная, Мисаки. Ты ведь тоже во всем этом по уши, а ведешь себя так спокойно, как будто тебя не касается.

— Да?

— Мне почти даже кажется, что ты... — Тэсигавара замолчал, но после паузы продолжил нарочито небрежным тоном: — Может, на самом деле в этом году ты и есть "лишняя".

— Я? — тень улыбки мелькнула в правом глазу, не закрытом повязкой. — Не думаю, что это я.

— ...Ну конечно.

— Да... Но знаешь — говорят, "лишний", который в классе, сам не знает, что он "мертвый". Так что, может быть...

Мей сейчас явно шутила, однако я вспомнил, что, когда этот вопрос всплыл у нее дома, она совершенно бесстрастно сказала нечто совершенно другое.

"Я знаю, что я сама не "мертвая"".

Почему? Как она может говорить с такой уверенностью?

Этот вопрос не давал мне покоя.

— Может быть, это и ты, Тэсигавара-кун, — заметила Мей с еще одной микроскопической улыбкой. — Как ты думаешь?

— Я... я? — Тэсигавара вылупил глаза и указал пальцем себе на нос. — Да не... слуш, кончай так шутить.

— А ты уверен, что "да не"?

— Эй, я живой! У меня офигенный аппетит по части еды и прочих радостей жизни, и я без понятия, с чего бы мне было помирать. Не то чтобы я хвастался, но я суперчетко помню всю свою жизнь, с самого детства.

Глядя на отчаянно оправдывающегося Тэсигавару, я не смог подавить смешок. Но все же...

Отбросить возможность, что он действительно "лишний" в этом году, действительно было нельзя. Я изо всех сил старался обдумать все спокойно.

Кто "мертвый"?

Я понимал, что вопрос, написанный на парте Мей, приобретает все большее значение.

3

Конечно, неожиданная смерть Кубодеры-сэнсэя послужила темой для разговоров у меня дома в Коикэ.

Еще с мая бабушка на каждую смерть вокруг класса 3-3 реагировала бурным потоком фраз типа "как страшно-то". Когда я вкратце пересказал ей историю самоубийства Кубодеры-сэнсэя, она сменила пластинку на "как жалко-то". Я, как всегда, понятия не имел, многое ли из этих разговоров понимал дедушка. Более-менее остро он реагировал, только когда слышал слова "смерть", "умер". Тогда он говорил свое обычное "не хочу больше ходить на похороны". Или вдруг у него на глазах выступали слезы, и он начинал тихо хныкать... Так все и шло.

Что до Рейко-сан, то она проявила достаточную тактичность, чтобы ограничиться фразой: "Для вас всех это было такое ужасное потрясение". В остальном она на этот счет не произнесла ни слова. Думаю, этого следовало ожидать. Это я понимал, но все же...

— Ты так и не вспомнила ничего про пятнадцать лет назад? — не удержался я от того, чтобы в очередной раз задать этот вопрос. — Ты тогда была в третьем классе средней школы; ты сказала, что "катастрофы" начались, а потом на полпути прекратились. Почему? Что их остановило? Неужели не помнишь?

Сколько бы я ни спрашивал, однако, Рейко-сан лишь угрюмо качала головой.

— Ты сказала, что на летних каникулах что-то произошло. Что это было?

— ...Хороший вопрос, — Рейко-сан оперлась щекой на ладонь и погрузилась в размышления. Потом неуверенно нахмурилась и пробормотала, будто самой себе: — В то лето... умерла Рицко. Это значило, что оставаться дома ничуть не лучше... да, и тогда я поехала в лагерь на Йомияму...

— Лагерь?

Об этом я слышал впервые. Невольно я подался вперед.

— У вас они были? Лагеря на летних каникулах? Типа школьных выездов в горы?

— Ну, не в таком масштабе. Кажется, только наш класс поехал.

— А что такое этот "лагерь на Йомияме"?

— Я...

Рейко-сан замолчала, пытаясь подобрать слова. Бабушка, которая все это время сидела в стороне, слушая наш разговор, вдруг сказала:

— Она имеет в виду гору Ёми.

— ...Что?

— Йомияма — так называлась гора. По ней и город назвали, когда он появился.

А... ну да, я вспомнил: к северу от города была гора, которая правда называлась "Йомияма". Мне это сама Рейко-сан рассказала. Точно — в апреле, когда навестила меня в больнице.

— Ее здесь так называют? "Гора Ёми"?

— Да, — довольно кивнула бабушка. — В молодости мы с твоим дедом постоянно там лазали. С вершины виден весь город — потрясающее зрелище.

— Уааа, — вырвалось у меня, после чего я снова повернулся к Рейко-сан. — Значит, у вас на летних каникулах был лагерь на горе Йомияма. И ездил туда только класс три-три?

— ...Да, — ее лицо оставалось напряженным. Она продолжила, запинаясь: — Там у подножия есть маленькая гостиница. Ее владелец раньше учился в Северном Ёми и подарил ее школе. И поэтому время от времени ее занимали для школьных выездов и разных других целей. Когда мы туда поехали, классный руководитель собрал ребят и...

— И что произошло? — нетерпеливо спросил я. — Там что-то произошло, в лагере?

— ...Кажется, да, — Рейко-сан убрала руку от щеки и медленно покачала головой. — Я просто не могу вспомнить. Я уверена, что-то там было, но что именно...

— Вот как...

— Разочаровала я тебя, да? Извини, — и Рейко-сан испустила страдальческий вздох.

— Не, ничего, — прошептал я, не в силах произнести вслух: "Пожалуйста, не извиняйся".

Я испытывал в отношении всего этого самые разные чувства, но когда я видел, как Рейко-сан страдает, мне тоже становилось больно. Кроме того...

В конце концов, все это было пятнадцать лет назад, тем более — те события относились к "катастрофам". Поскольку Рейко-сан была вовлечена в них непосредственно, ничего удивительного, что у нее такой туман в памяти.

Расспрашивать ее дальше, похоже, бесполезно. Однако у меня все равно появилось слабенькое, но ощущение, что я подбираюсь к разгадке.

Надо будет расспросить Тибики-сана. И узнать его мнение.

С этим планом в голове я снова обратился к Рейко-сан:

— Все в порядке, можешь не волноваться, — и я неуклюже улыбнулся. — Не напрягайся так сильно, Рейко-сан. Все нормально.

4

Утро пятницы, 17 июля.

Накануне мои ночные кошмары наконец-то прекратились. Может, из-за саркастичных слов Тэсигавары, а может, я сам чуть успокоился. В любом случае, перед Тэсигаварой за мной должок.

— Вы Сакакибара-кун, да?

Кто-то обратился ко мне, когда я шел в школу и уже приближался к ее воротам.

Голос был незнакомый, мужской, доносился он спереди. Я удивленно взглянул на человека, которому он принадлежал. Ко мне направлялся мужчина средних лет; я его раньше уже видел. Его лицо расплылось в доброжелательной улыбке, и он приветственно взмахнул рукой.

— Эээ, а вы... — быстренько покопавшись в памяти, я извлек оттуда его имя. — Оба-сан, да? Из полиции Йомиямы.

— Польщен, что вы меня запомнили.

После гибели Мидзуно-сан меня в учительской допросили два следователя. Этот круглолицый был старшим из них.

— Ээ... я могу вам чем-то помочь?

— О, нет, я просто увидел знакомое лицо и подумал, ну вы понимаете.

— Вы здесь из-за того, что случилось с Кубодерой-сэнсэем в понедельник? Вы это тоже расследуете, да? — я задал вопрос в лоб.

Улыбка исчезла с круглого лица следователя, и он кивнул.

— Да. Вы ведь были свидетелем того происшествия, верно?

— ...Угу.

— Должно быть, для вас это было настоящим потрясением. Чтобы ваш учитель так внезапно...

— Да.

— Мы рассматриваем случившееся как самоубийство. Обстоятельства не оставляют места для подозрений. Под вопросом остается лишь мотив самоубийства.

— Ну, ходят слухи. Что мать Кубодеры-сэнсэя не вставала с постели и что он...

— Что, это уже разошлось?

Губы полицейского изогнулись в грустной улыбке. Но кто знает, какие мысли прятались за этой улыбкой; во всяком случае, дальше он мне стал рассказывать все тем же своим обычным более-чем-нужно-умиротворяющим тоном.

— По-видимому, после убийства матери ваш учитель до самого отправления в школу точил нож, которым впоследствии покончил с собой. Причем очень энергично. Признаки этого мы обнаружили на кухне. Таким образом, возникает очень странная картина — куда боле странная, чем мы себе представляли.

— ...

— Кого бы мы ни расспрашивали, все характеризовали Кубодеру-сэнсэя как очень серьезного, спокойного человека. И вдруг он ни с того ни с сего сделал все то, что сделал. Это действительно очень странно.

— ...Да уж.

Чего этот сыщик пытается добиться, поймав меня в таком месте? Что он хочет из меня вытянуть? Едва я так подумал, как вдруг -

— Несчастный случай месячной давности, приведший к гибели Санаэ Мидзуно-сан, — неожиданно произнес он. — Несчастный случай двухмесячной давности, приведший к смерти Юкари Сакураги-сан. И гибель ее матери в автокатастрофе в тот же день.

— Мм, что?

— Я изучал все эти происшествия и не нашел никаких разумных объяснений, кроме чистой случайности. А поскольку нет ни малейших признаков грязной игры, нам незачем в это лезть.

— ...А.

— И тем не менее — как бы это сказать? Эти происшествия не выходят у меня из головы. Я слышал, в прошлом месяце еще один мальчик умер, правда, от болезни. Некто Такабаяси-кун. В общем, факты таковы, что за очень короткий период времени лишилось жизни довольно много людей, так или иначе связанных с одним и тем же классом средней школы. Пытаться не обращать на это внимания — пустая трата сил. Вы со мной согласны?

Пока следователь говорил, он неотрывно смотрел мне в глаза. Но я лишь промямлил "ну..." и склонил голову набок.

— Поскольку я не мог выбросить это дело из головы, я начал расспрашивать людей, — продолжил он. — Исключительно из личного интереса.

Я продолжал стоять молча, склонив голову.

— В ходе расспросов я то и дело натыкался на странный слух. Так называемое "проклятие класса три-три".

— ...

— Вы ведь слышали про это, не так ли, Сакакибара-кун? Что класс три-три Северной средней школы Йомиямы проклят и что время от времени — без какой-либо закономерности — бывают "проклятые года". В эти года каждый месяц умирает кто-то связанный с классом. И, по слухам, сейчас как раз один из "проклятых годов". Мне это все показалось нелепым, но на всякий случай я копнул поглубже. И тогда я обнаружил, что в прошлом действительно были года, когда умирало довольно много учеников и других людей, имеющих отношение к школе.

— Я... на этот счет ничего не знаю.

Я твердо покачал головой, да еще добавил отрицающий жест. Правда, сомневаюсь, что следователь счел эту реакцию искренней.

— Ну да... Естественно, всего этого недостаточно, чтобы я мог начать что-то делать официально. Если я попытаюсь рассказать начальству или коллегам, то стану посмешищем всего отдела.

При этих словах дружелюбная улыбка вернулась на круглое лицо полицейского.

— Даже если предположить, что все эти разговоры о "проклятии" имеют под собой почву, поделать мы все равно ничего не можем. Такова реальность. Так что у меня просто личный интерес. Я хочу, если только это возможно, узнать, где правда, а где вымысел.

Не знаю почему, но мне показалось, что я понимаю, что у него на душе. И, конечно, я просто не мог не высказать ему своего беспристрастного мнения.

— И все же, полицейский-сан, вряд ли вам стоит в это вмешиваться. Если здесь будет полиция, от этого никому легче не станет. А если вы будете вести себя беспечно, то и сами можете оказаться в опасности.

— Кое-кто мне уже дал похожее предостережение, — улыбка на круглом лице следователя опять превратилась в горькую усмешку. — Видимо, вы правы. Знаете — это, конечно, маловероятно, но все-таки...

Он замолчал и принялся копаться в кармане. Наконец достал потрепанную визитку и протянул мне.

— От полицейского вроде меня, может, и нет никакой пользы, но если вы когда-нибудь сочтете, что я могу чем-то помочь, не стесняйтесь обращаться. Я буду признателен, если вы позвоните мне на сотовый телефон. Номер на обороте карточки.

— ...Хорошо.

— Честно говоря, у меня дочка в четвертом классе начальной школы, — напоследок сказал он. — Если она пойдет в муниципальную среднюю школу — что, скорее всего, и будет, — вполне возможно, что именно в Северный Ёми. И вот с учетом этого... в общем, я начинаю беспокоиться. Я спрашиваю себя: что если она когда-нибудь угодит в класс три-три?

— Ага... — кивнул я, но тут же добавил нечто совершенно безответственное: — С ней все будет хорошо. Уверен, к тому времени проклятие уже будет снято. Я уверен...

5

В тот же день после уроков мы с Мей отправились в дополнительную библиотеку. Естественно, мы хотели поговорить с Тибики-саном. Тэсигавара и появившийся наконец в школе Кадзами вроде бы хотели пойти с нами, но, к счастью, решили в итоге воздержаться. Мне не хотелось, чтобы в нашем разговоре было слишком много участников.

— О, здравствуйте. Как ваши дела?

Голос и улыбка Тибики-сана показались мне совершенно ненатуральными. В голове у меня тут же родился ответ "да не особо", но Мей меня опередила, сдержанно сказав:

— Нормально, спасибо. Обходимся без нелепых аварий и внезапных болезней.

— И раз появилась "жертва июля", игра в "несуществование" тоже закончилась.

— Да. Хотя у меня ощущение, что теперь все равновесие летит кувырком.

— Хммм. Я бы, пожалуй, сказал не "равновесие", а вообще "положение дел". Но, полагаю, ты права. Сейчас все в полной растерянности и не знают, что делать дальше.

Лицо Тибики-сана посерьезнело, и своим обычным безэмоциональным тоном он добавил:

— Сегодня ко мне приходила Миками-сэнсэй.

— Миками-сэнсэй? — тут же переспросил я.

— Тебя это удивляет?

— А, ээ, нет...

— Она тоже знает мою историю и хотела серьезно обсудить сложившуюся ситуацию.

— Обсудить что? Что ей делать как временному классному?

— Примерно так, — туманно ответил Тибики-сан. И тут же сам у нас спросил: — А вы двое? Тоже что-то хотите со мной обсудить?

— Ээ, ну да, — я серьезно кивнул. — Я хотел бы кое-что уточнить и кое-что спросить.

— Ого.

— По правде сказать...

И я изложил Тибики-сану то, что знал.

О "годе, когда "катастрофы" начались, но на полпути прекратились". О том, что это было в 1983, когда Рейко-сан училась в классе 3-3. О том, что, по всей видимости, что-то произошло во время летнего лагеря на каникулах. Мей я все это уже рассказал.

— 83... Да, полагаю, это был тот самый год, — Тибики-сан прижал дужку очков к переносице, медленно закрыл глаза, потом снова открыл. — Единственный год из двадцати пяти, когда это остановилось на полпути.

Он вытащил из ящика стойки черную папку — ту самую, со списками всех классов 3-3.

— Для начала давайте взглянем вот на это.

Он протянул нам папку, уже открытую на 1983 годе.

Как и в других случаях, красные косые кресты стояли против нескольких имен на странице. Это были умершие ученики. Справа от имен были заметки о том, когда и как они умерли. Я заметил пару случаев, когда умирали не сами ученики, а кто-то из их семей. Но упоминания о смерти Рицко, старшей сестры Рейко-сан, там не было.

— В том году было семь жертв, не считая Рицко-кун, о которой я не знал, — пояснил Тибики-сан, глядя на список через стойку. — Две в апреле, одна в мае, одна в июне, одна в июле, две в августе. Ты, кажется, говорил, что Рицко-кун умерла в июле? Значит, в июле было две жертвы, а всего восемь. Как видите, начиная с сентября смертей больше не было. А значит...

— Это прекратилось в августе.

— Именно. Взгляните на даты смерти "жертв августа".

Я сделал, что было велено. И обнаружил...

Оба умерших в августе были учениками класса 3-3. Более того, они умерли в один и тот же день — 9 августа. И причина смерти тоже была указана одна: "несчастный случай".

— Двое умерли в один день от несчастного случая...

Углядеть некую связь было легко.

— Это произошло во время летнего лагеря?

Тибики-сан молча кивнул, и я продолжил:

— Там, в лагере, случилось что-то, и двое умерли. Но случилось и еще что-то, из-за чего "катастрофы" в том году прекратились...

— Если вы посмотрите вниз страницы, то обнаружите, что имя "мертвого" отсутствует, — обратил наше внимание Тибики-сан. Я взглянул и увидел, что да, там было пусто. — Мне не удалось определить, кто именно в том году был "лишним", то есть "мертвым". Поскольку "катастрофы" прекратились на полпути, возможно, "лишний" исчез, не дожидаясь выпуска. И, возможно, следы его или ее присутствия тоже исчезли раньше. Ситуация совершенно беспрецедентная, и я не знал, что происходило. К тому времени, когда я заподозрил, что дела могут обстоять именно так, и занялся расследованием, воспоминания всех вовлеченных уже потускнели и имя "лишнего" не помнил никто.

— Хммм.

Я приложил руку ко лбу и принялся переваривать информацию. Мей рядом со мной спросила:

— Но в любом случае "катастрофы" прекратились в августе, да?

— Да.

— И главный вопрос — почему и каким образом они прекратились?

— Да.

— Вы хотите сказать, что до сих пор не представляете, "почему"?

— Очень слабо представляю. На уровне слухов и догадок.

— Слухов и догадок? — переспросил я. — А каких именно?

Тибики-сан страдальчески нахмурил брови и пробежался ладонью по встрепанным волосам.

— Как ты сам недавно сказал, Сакакибара-кун, школьный лагерь устраивался в гостинице, принадлежащей школе и расположенной у подножия Йомиямы.

— Эта гостиница до сих пор работает?

— Да, она открыта. Она называется "Мемориал Сакитани", и ее по-прежнему время от времени занимают для своей внешкольной деятельности кружки и секции. Хотя, полагаю, она уже довольно ветхая. Кстати, вверх по склону Йомиямы есть старый храм.

— Храм?

— Он тоже называется в честь горы: "Храм Йомиямы".

— Храм Йомиямы... — пробормотал я, покосившись на Мей. Она тут же кивнула. Похоже, она знала об этом месте.

— По словам участников того лагеря, они все посетили храм. Видимо, идея принадлежала классному руководителю.

— Когда вы говорите "они посетили храм", — я склонил голову набок, — вы же не имеете в виду, что там произошло какое-то божественное вмешательство?

— По правде сказать, некоторые всерьез так считали, — холодно ответил Тибики-сан. — Ведь фамилия того мальчика, Мисаки, который умер двадцать шесть лет назад, была Ёмияма. Не говоря уж о том, что люди давно уже предполагали, что имя горы произошло от слова "Ёми", то есть "ад". Йомияма — так сказать, гора ада. Существуют даже предания, где утверждается, что тот храм — как бы получше выразиться — место, где проходит граница между нашим миром и загробным. Полагаю, это и вдохновило классного руководителя на ту идею.

— И поэтому "катастрофы" прекратились?

— Некоторые так и считали. Я ведь говорил уже.

— Но тогда, значит, в "такой" год все, что надо сделать, — это посетить храм?

— Конечно. И, естественно, в последующие годы эта идея не раз приходила людям в голову, — голос Тибики-сана по-прежнему звучал холодно. — Однако, судя по всему, это не производило никакого эффекта.

— Значит...

— Поэтому я и сказал: "На уровне слухов и догадок". В конечном счете я не знаю толком, почему и как им удалось это сделать.

— То есть вы считаете, что посещение храма ничего не дает?

— Нет, я бы не стал делать столь поспешных выводов.

— То есть?

— Посещение храма может быть одним из условий. К примеру, оно могло возыметь эффект, потому что посетителей было больше определенного числа и потому что они пришли в начале августа, до Обона. Вполне разумное предположение.

— Понятно.

— Но, конечно, нельзя исключить возможность того, что дело в чем-то другом, — Тибики-сан уставился на меня, потом кинул быстрый взгляд в сторону Мей и продолжил: — Вообще-то именно об этом мы сегодня говорили с Миками-сэнсэй, когда она приходила. Почему и как прекратились "катастрофы" пятнадцать лет назад. Речь шла примерно о том же, о чем и у нас сейчас, и, кажется, у нее возникли какие-то свои соображения. Она все время кивала и говорила "понятно" и "вот, значит, что было". Как будто разговаривала сама с собой...

Тибики-сан на миг прервался, потом сказал:

— Судя по ее поведению, не исключено, что в августе состоится аналогичный летний лагерь.

Он вновь уставился на меня.

— Два года назад ей тоже очень тяжело пришлось. С учетом того, что ее назначили классным руководителем после смерти Кубодеры-сэнсэя, она, полагаю, отчаянно ищет решение.

Мне ответить было нечего. Рядом раздался тихий вздох Мей. Взъерошив волосы, Тибики-сан произнес:

— Если это произойдет, вопрос в следующем: сколько учеников будет участвовать?

6

— У меня важное объявление. Я знаю, что это неожиданно и времени осталось мало, но тем не менее: в будущем месяце, с восьмого по десятое число, наш класс отправится в летний лагерь. Он будет проведен у подножия Йомиямы...

На следующей неделе — 21 числа, во вторник. Сперва состоялось общее собрание по случаю окончания первого триместра; в спортзале, где оно проходило, была настоящая парилка. Потом мы разошлись по классам, и на последнем перед каникулами классном часе -

Как и предвидел Тибики-сан, наша временная классная Миками-сэнсэй произнесла те слова.

В этот день, да еще в такое время здесь не было и двух десятков человек. Некоторые вообще не ходили в школу после смерти Кубодеры-сэнсэя, другие пришли разок и потом ушли. Возможно, кто-то, заручившись поддержкой родителей, вообще уехал из города, как предположила Мей.

Внезапное объявление о летнем лагере вызвало в классе волну перешептываний. В этом "шу-шу-шу" явственно слышалось беспокойство: "Почему это она затеяла такую штуку на каникулах?" Сдается мне, для тех, кто не знал причин решения Миками-сэнсэй, это была вполне естественная реакция.

— Я бы хотела, чтобы вы воспринимали это как важный ритуал, — продолжила Миками-сэнсэй, даже не пытаясь унять шушуканье. — Это действительно очень важный ритуал... Участие не является обязательным, но я буду признательна всем, кто сможет прийти. Вопросы есть?

В детали она углубляться не стала.

Летний лагерь, проводимый в том же месте и в то же время, что и пятнадцать лет назад. Если во время этой поездки мы все посетим храм Йомиямы, возможно, "катастрофы" прекратятся. Миками-сэнсэй решилась устроить эту поездку, однако, по-видимому, ей недостало духа дать классу полное объяснение.

Она стояла на учительском возвышении с очень напряженным видом — похоже, нервничала. В то же время мне показалось, что взгляд ее какой-то пустой.

Несмотря на мое собственное волнение, я пытался понять, что она сейчас чувствует, но...

— В ближайшие дни я разошлю вам распечатки с детальной информацией. Также там будут стандартные формы разрешения на участие; если вы будете участвовать, пожалуйста, верните мне подписанные формы к концу месяца. ...Вопросы?

Вот и все объяснение, которое мы получили насчет этого летнего лагеря. Поднялась пара рук, но ответы Миками-сэнсэй были не лучше полного игнорирования...

...В общем.

Так я — мы — вошли в летние каникулы. Последние в средней школе летние каникулы... и, вполне возможно, последние в нашей жизни.

К оглавлению

Интерлюдия III

Получила уже распечатку насчет летнего лагеря?

Да, сегодня.

И что думаешь? Поедешь?

Шутишь, что ли? Ни в жизнь.

Но Миками-сэнсэй сказала, это очень важный ритуал.

Да ладно, это что — какие-нибудь подготовительные курсы, что ли?

В распечатке сказано, что "цель — укрепление связей в классе".

И как это понимать? Почему они вообще устраивают этот лагерь на летних каникулах в "такой" год? Некоторые уже свалили, потому что оставаться в Йомияме слишком опасно. Если с нами что-нибудь случится в лагере...

...И все-таки.

Безопаснее всего вообще никуда не ездить. Сидеть дома и не выходить никуда.

Может, и так...

Снаружи полно опасностей, ты в курсе?

...

И почему ехать должны именно мы? Бред какой-то. Еще и каникулы на это тратить.

...Угу.

И вообще, если бы новенький не говорил с Мисаки-сан, талисман бы работал нормально.

...Может быть.

И безопасники тоже виноваты, мне кажется. Если б они с самого начала сделали все как надо... Ну что им мешало объяснить новенькому, что происходит, еще до того, как он пришел в школу.

Ага. Но сейчас-то чего об этом ныть.

Наверно. Мы же все тоже не верили, что люди правда начнут умирать...

Вот именно. Кто мог подумать, что все так получится...

*

Прислали распечатки для этого самого лагеря.

Да.

Что будешь делать?

Аа, я... ну...

Собираешься откосить?

Э... да.

Слушай, ты, староста, ты же у нас еще и безопасник, между прочим, забыл? Тебе вроде как положено ехать.

Да... но я...

Очкуешь? Боишься, что там что-нибудь случится?

Нет, не в этом дело. Я...

Я слышал, от этого реально может быть польза.

Э... Что ты имеешь в виду?..

Я слышал, эта поездка имеет какой-то смысл. Миками-сэнсэй же сказала: это важный ритуал. И еще — я после уроков перетер с Сакаки, и он сказал...

*

С восьмого по десятое. Пятнадцать лет назад лагерь в этих же числах был, да?

Да.

И храм Йомиямы мы тоже посетим?

Во всяком случае, это запланировано.

На второй день? Девятого?

По-видимому, пятнадцать лет назад они туда ходили девятого.

Но пятнадцать лет назад в тот день еще несчастные случаи были...

Я знаю. Тибики-сэнсэй показал мне свою папку. Но раз уж мы делаем эту попытку, необходимо приложить все усилия, чтобы все было как тогда.

А почему вы это не объяснили всем на собрании в последний день триместра?

Потому что... я была не уверена.

...

Я была не уверена, что это на самом деле "важный ритуал". И что так мы сможем прекратить "катастрофы" этого года. И что мне вообще стоит на это надеяться. И в результате я смогла сказать только то, что сказала.

А теперь вас это все не беспокоит?

...Я не знаю.

...

Я не знаю, но если есть хоть какой-то шанс, что этот план сработает, лучше его реализовать, чем сидеть и ничего не делать... Так мне кажется.

*

Наверно, я все-таки поеду в этот лагерь.

Чего снова об этом вспомнила?

Как-то вдруг подумала — может, он нас спасет.

Думаешь, этот лагерь... может нас спасти?

Просто слухи ходят. Ну, там же на Йомияме храм есть, знаешь? Так вот, они во время лагеря собираются туда пойти для очистительного ритуала.

Ээ?

И когда-то давно один класс так спасся.

Правда?

Только слухи.

Хммм...

А ты что собираешься делать?

Как думаешь, кто поедет?

Акадзава-сан сказала, что точно поедет. Это ее долг как старосты и ответственной за безопасность. И Сугиура-сан тоже.

Эта Сугиура-сан — ну прям вся из себя правая рука Акадзавы-сан.

Кажется, Накао-кун тоже собирается.

Что, готов на все, только бы быть рядом с Акадзавой-сан?

Точно, точно. "О моя королева, я ни за что вас не покину!"

Иногда на него просто смотреть жалко.

Кстати, Мотидзуки-кун ведь тоже едет, да? Но он-то втюрился в Миками-сэнсэй.

Да, Мотидзуки-куна видно насквозь. Теперь, Сакакибара-кун тоже едет...

Интересно, Мисаки-сан едет или нет.

Кто ее знает...

Если она едет, то мне не хочется.

Но это же уже не имеет значения, забыла? Этот талисман, что ее "нет", уже отменили.

Это, конечно, да. Но — в общем, тебе не кажется, что с ней малость... ну не знаю... трудно? Она всегда на всех так холодно смотрит...

Тебя это так сильно напрягает?

Не то что сильно напрягает, просто как-то жутковато...

...

...

...Когда я еще в начальной школе училась, у нас в классе была одна девочка, которая была очень похожа на нее.

На Мисаки-сан?

Ага.

Но у нее же нет сестер?

У нее какая-то другая фамилия была. Но имя было точно Мисаки.

Уаааа.

Иногда я думаю, может, это все-таки она и была...

А в какую среднюю школу она потом поступила?

Она куда-то переехала в пятом классе. Так что без понятия.

А у нее была повязка на глазу?

Кажется... не было.

Я слышала, Мисаки-сан потеряла левый глаз в четыре года.

Э? Ну тогда...

К оглавлению

Глава 13. Июль III

1

Меня снова стали мучить ночные кошмары.

Не те, что были раньше. Теперь я уже не винил себя за то, что начались "катастрофы", не твердил себе, что "это все из-за меня"...

Кто мертвый?

Я стою один посреди черноты и без конца повторяю этот вопрос.

Кто мертвый?

В ответ одно за другим появляются лица.

Кадзами. Тэсигавара. Мотидзуки. Ребята, с которыми я более-менее подружился с тех пор, как сюда переехал.

Маэдзима из секции кендо. Мидзуно-младший. Вакуй, сидящий в классе прямо передо мной. Акадзава. Сугиура. Накао. Огура... парни и девчонки, с которыми я не особо общался, но чьи имена уверенно ассоциировал с лицами.

И... еще Мей.

И другие ребята из класса 3-3 — много ребят. Который же из них — "лишний" / "мертвый" этого года?

Лица одно за другим всплывают из черноты в случайном порядке. Потом их контуры растекаются, лица преображаются во что-то отвратное, воняющее гнилью. Они становятся как стандартные "страшные лица", которые гримеры делают для всех фильмов ужасов. А потом -

Лицо, которое всегда появляется последним, — мое собственное, лицо Коити Сакакибары.

Мое собственное лицо, которое я вижу только в зеркале и на фотографиях. Его контуры тоже расплываются, и я вижу страшную рожу, самую страшную в целом мире...

...Я?

Это я?

Может, я и есть "мертвый", который проник в класс, не сознавая того, что "мертвый"? Не, нереально.

Вцепившись руками в собственное расплывшееся лицо, я испускаю тревожный стон... и просыпаюсь. И вот так — каждую ночь...

Я же не могу и правда оказаться "мертвым"?

Я пытался подобраться к этому вопросу со всех мыслимых сторон... вот как и сейчас.

"Мертвый" не осознает, что он (или она) "мертвый". Он существует благодаря искажению и изменению воспоминаний, которые внушают: "Я не мертв. Я жив и всегда был жив". А раз так...

Значит, может получиться, что я и есть он?

В начале апреля в этом году парт и стульев в классе было достаточно. Начался май, и одного комплекта стало не хватать. Потому что я перевелся после начала триместра.

Я был тем, кто внезапно увеличил численность класса на единицу. И если это значит, что я и есть "лишний" / "мертвый"...

Может, я просто не сознаю этого сейчас, а на самом деле я умер, скажем, в прошлом году или в позапрошлом, а мои бабушка с дедушкой, и Рейко-сан, и отец, и все остальные просто забыли об этом, и все записи изменились, так что все сходится...

...Стоп, секундочку.

Я резко замотал головой и прижал руку к груди. Убедившись, что сердце неутомимо бьется, я успокоился и снова принялся все обдумывать.

Базовые правила касательно "лишнего" / "мертвого", которые рассказали Тибики-сан и Мей.

"Мертвый" — всегда кто-то из тех, кто в прошлом лишился жизни из-за "феномена".

Жертвами "катастроф" становятся только люди, относящиеся к классу 3-3, и их кровные родственники до второго колена. Однако даже при этом если человек находится вдали от Йомиямы, он вне группы риска.

Каковы мои шансы в свете этих правил?

Чтобы потерять жизнь из-за "феномена", я должен был хоть какое-то время жить в этом городе раньше. И при этом либо учиться в классе 3-3 Северного Ёми, либо учиться должен был мой родственник до второго колена. Однако ни того, ни другого не было.

Когда мама училась в третьем классе — это, конечно, само собой разумеется, но все же — меня еще не было на свете. Когда в третьем классе училась Рейко-сан, я как раз родился (это было весной), но Рейко-сан приходилась мне тетей, а это три колена. Стало быть, я не попадал в "зону покрытия". Моя мама Рицко попала, а я нет...

Пятнадцать лет назад в июле мама умерла; я, ее единственный ребенок, все эти годы прожил с отцом в Токио. Без малейшей связи с классом 3-3 Северного Ёми. Сейчас, в апреле, я начал последний учебный год в средней школе и впервые приехал в Йомияму...

...Невозможно.

Дзззззз... Вдруг из ниоткуда возник загадочный низкий звук. Что это? Меня пронзила вспышка беспокойства, но тут же исчезла без следа.

Невозможно, снова сказал я сам себе.

Да, я просто никак не могу быть "мертвым".

Уверен, Кадзами и Сакураги убедились в этом еще тогда, когда пришли навестить меня в больнице.

Да, их вопросы в тот день...

"Ты в Йомияме не жил раньше?"

"Просто подумала, вдруг ты здесь жил когда-нибудь, пусть даже давно".

"А когда бывал, останавливался надолго?"

Мне еще тогда эти вопросы показались странными; теперь же я понимал, что ребята прощупывали, не могу ли я, новенький, оказаться "мертвым".

А под конец Кадзами предложил обменяться рукопожатием.

— Это тоже часть проверки, — объяснила Мей перед самым началом каникул. — Если пожмешь руку "мертвому" при первой встрече с ним, его рука окажется ледяной. По крайней мере так говорят. Но это сомнительная версия. Тибики-сан говорит, что это просто один из дурацких слухов, у него нет никаких подтверждений.

Но предположим, что я действительно "мертвый" и что Кадзами с Сакураги в тот день это поняли. Что они собирались предпринять в таком случае?

Этот вопрос не давал мне покоя, однако Мей ответила и на него.

— Тогда, думаю, как только ты впервые появился бы в школе, они бы сделали тебя "несуществующим" вместо меня.

— Меня?

— Да. И все бы игнорировали "лишнего", которого не должно было быть в классе изначально. Получилась бы очаровательная симметрия. Это было бы гораздо лучше, чем назначать "несуществующим" кого попало.

— И тогда "катастрофы" бы не начались?

— Возможно.

— Тогда... — я выплюнул вопрос, родившийся у меня внезапно. — Что если мы в конце концов вычислим "мертвого"? Если сразу же назначим его "несуществующим"...

— Я уверена, что это не поможет, — с легкостью развенчала мои надежды Мей. — "Катастрофы" уже начались. Как бы мы ни старались привести ситуацию в порядок, поезд уже ушел.

2

Вечером четвертого дня летних каникул, 25 июля, я впервые за долгое время поговорил с сидящим в далекой Индии отцом.

— Приветик. У тебя там уже каникулы, да? Как дела вообще?

Первая фраза отца прозвучала беззаботно, как всегда. Ну да, он-то не подозревал, что тут у нас творится.

— Да вроде нормально.

И я тоже ответил своим обычным тоном. Меня не покидало ощущение, что рассказывать ему о здешних проблемах было бы неправильно. Не говоря уже о том, что, даже если я ему расскажу, это вряд ли что-то изменит.

— Кстати, Коити, ты помнишь, какой послезавтра день?

От этого вопроса у меня на секунду сердце остановилось. Но я изо всех сил постарался ответить как ни в чем не бывало.

— Уаа, так ты не забыл?

Голос отца зазвучал чуть громче.

— Ну конечно.

Послезавтра, 27 июля, будет годовщина ее смерти. Моей мамы Рицко, скончавшейся пятнадцать лет назад в этом самом городе.

— Ты ведь сейчас в Йомияме, да? — уточнил отец.

— Да.

— Не собираешься поехать в Токио?

— Ты хочешь, чтобы твой сын туда в одиночку поехал навестить ее могилу?

— Нет, ничего невозможного я от тебя не хочу. Мы же это заранее не обговаривали.

— Угу. Я сам не очень уверен, что мне делать...

Прах мамы покоился не в Йомияме, а в Токио, в склепе семьи Сакакибара. Каждый год мы с отцом ходили туда вместе. Сколько я себя помню, ни одного раза мы не пропустили.

— То есть я вообще-то подумывал самостоятельно вернуться в Токио хоть на пару дней...

У меня мелькали мысли свалить отсюда в Токио не "на пару дней", а на все каникулы. Потому что, сидя вдалеке от Йомиямы, я смогу хотя бы не париться насчет подстерегающих меня несчастных случаев и прочих бед. И все же -

— Но решил, что не поеду, — продолжил я. — Мама ведь здесь родилась и здесь же умерла. Поэтому, думаю, мне не нужно ехать аж в Токио, только чтобы навестить ее могилу.

— Все верно говоришь, — тут же поддержал меня отец. — Ладно, передавай привет старикам. Я им скоро сам позвоню.

— Ладно.

Были причины, почему я не собирался в Токио на летние каникулы. Главная из них... скорей всего, Мей. Меня как-то отталкивала идея оставить ее здесь, в городе, а самому выбраться из "зоны охвата".

Кроме того, меня не отпускали мысли о летнем лагере в августе. Разве это не мой долг — участвовать во всех мероприятиях, которые могут положить конец "катастрофам"? Это чувство становилось все сильней, хоть и не находило выхода в виде слов.

— Слушай, пап, — я вспомнил один вопрос, который давно уже хотел задать ему при случае, и чуть сменил тон. — Можно спросить кое-что про маму?

— Хм? Она была настоящая красавица, твоя мама. И отлично разбиралась в мужчинах.

— Я не об этом...

Во время прошлого разговора с отцом я затронул тему класса 3-3 Северного Ёми, но, похоже, никаких воспоминаний в нем это не пробудило. Значит ли это, что мама никогда не рассказывала отцу о "проклятии класса 3-3"? Или же она рассказывала, а он забыл? Сказать что-то определенное я никак не мог.

— Ты когда-нибудь видел мамины фотки времен средней школы?

Я живо представил, как отец на той стороне звонка, услышав мой вопрос, склоняет голову набок.

— Ты, кажется, уже что-то спрашивал про учебу Рицко в средней школе, да?

— Просто я сейчас хожу в ту же школу, и я подумал...

— Я точно помню, что она мне показывала свой выпускной фотоальбом во время помолвки. И из старшей школы тоже. Она была настоящая красавица, твоя мама.

— Эти альбомы сейчас в Токио?

— Угу. Думаю, в чулане где-то.

— А другие фотки есть?

— Хмм?

— Другие мамины фотографии, кроме выпускных фотоальбомов. Остались еще какие-то фотки времен средней школы?

— Мне кажется, я ничего не выбрасывал... Но были ли у нее еще какие-то фотографии из средней школы, кроме альбома? Хм. Вообще-то она не очень любила фотографии коллекционировать.

— Тогда, значит... — мне пришлось выдавить этот вопрос из горла силой, — ты не видел ту фотку? Когда они только выпустились из школы и вместе снялись у себя в классе?

— Нууу...

На несколько секунд повисло молчание, разбавляемое лишь потрескиванием на линии.

— А что с ней такое? — наконец осторожно спросил отец.

— Ммм... — забормотал я. — Ну, в смысле, я слышал, какая-то странная была фотка. Паранормальная или вроде того.

— Паранормальная фотка? — в голосе отца прозвучала тень раздражения. — Не знаю, откуда пошли такие слухи, но — Коити, ну ты даешь. Ты что, всерьез воспринимаешь такие вещи? Вот уж не подумал бы, что ты попадешься на слухи о паранормальных фотографиях...

— Не, я просто... в смысле...

— ...Хм? — перебил отец, и его тон вдруг изменился. — Постой-ка. Погоди секунду, Коити. Хмммм. Если подумать — возможно, Рицко действительно что-то такое мне говорила когда-то давно.

— Правда? — моя рука крепче сжала трубку. — И что она говорила?

— Она сказала, что у нее есть какая-то странная фотография. То ли с привидением, то ли еще с чем-то таким. И... ну да — как раз со средней школы...

— А ты ее видел когда-нибудь?

— Нет, — понизив голос, драматично ответил отец. — Я в основном пропустил ее слова мимо ушей. Я не говорил ей, что хочу посмотреть, не просил ее показать мне, ничего такого. И потом, она сказала, что терпеть не может держать эту фотографию при себе, и поэтому оставила ее в доме у родителей.

— Здесь? — я едва не взвизгнул. — Ты хочешь сказать, она здесь, в этом доме?

— Ну, вообще-то я не знаю, там ли она до сих пор.

— А, да... конечно, — ответил я, одновременно думая: "Надо будет обязательно узнать у бабушки".

Может, фотка сейчас в комнате, где жила мама до того, как вышла замуж, а может, ее убрали в чулан. Или еще куда-нибудь. А может, мамины старые вещи вообще никуда не убирали, и они где-то рядом. И, может, там, среди них...

— Эй, Коити, там ничего странного не произошло? — спросил отец. Думаю, он заметил мое необычное поведение.

— Не, ничего. Все в порядке, — быстро ответил я. — Просто, знаешь, тут малость скучновато, так сказать. О — но у меня тут есть пара друзей, а в следующем месяце у нас будет летний лагерь, так что вот.

— ...Понятно, — голос отца стал необычно сдержанным. — Твоя мама правда была совершенно очаровательным человеком. И мои чувства к ней даже сейчас нисколько не изменились. Знаешь, Коити, ты очень -

— Знаю, знаю, — как-то нервно я его перебил. Если он закончит фразу чем-то вроде "я люблю тебя, сын", я начну беспокоиться, не повредила ли индийская жара его мозги. — Я тебе еще позвоню.

И, уже нащупывая большим пальцем кнопку разъединения, тихонько добавил:

— Спасибо, пап.

3

Тэсигавара позвонил — "Надо поговорить. Можешь пересечься прям щас?" — в начале следующей недели. Ровно в день годовщины маминой смерти — выбрал же время.

Я к его предложению отнесся без энтузиазма, что сподвигло Тэсигавару на игривое замечание: "Что, свиданка с Мей-тян?" Ох уж этот тип... то ли у него язык быстрее мозгов работает, то ли просто ветер в голове... Впрочем, я уже достаточно хорошо знал его характер, чтобы не злиться на него за это.

Встречу он назначил в кафешке под названием "Иноя", расположенной в районе Тобии, недалеко от школы. И почему-то сказал, что Мотидзуки тоже придет.

О чем-то там он хотел поговорить со мной лично. И если у меня действительно свидание, — чтобы я привел и Мей тоже, потому что тема разговора касается всего класса... Вот все, что он мне сказал. И как после этого я мог не явиться?

Получив от него указания, как добираться, я тут же вышел из дома.

Под палящим летним солнцем я поехал в Тобии на автобусе. Затем, истекая потом, зашагал по маршруту, продиктованному Тэсигаварой. Добрался я в итоге где-то за час. Кафе "Иноя" располагалось на первом этаже дома на набережной реки Йомияма, на мой взгляд, чуток чересчур фешенебельного для этого района. Судя по всему, днем здесь было кафе, а по ночам оно превращалось в бар.

Стремясь побыстрее избавиться от жары, я вбежал внутрь. И, едва успев ощутить облегчение от встречи с кондиционированным воздухом -

— Привет. Мы уж заждались, Сакаки.

Тэсигавара замахал рукой, приглашая меня к столу, где они вдвоем сидели. Он был в гавайке с кричащим ананасным орнаментом. Буду откровенен: редкостная безвкусица.

Сидящий напротив него Мотидзуки поднял глаза, как только я подошел, но тут же смущенно опустил. Он был в белой футболке с каким-то изображением на груди, и я в первый миг подумал: "Футболка с "Криком"?" Но там оказался портрет какого-то усатого типа, которого я вроде бы уже где-то видел.

Не успев даже подумать "блин, кто же это?", я разобрал буквы, идущие по диагонали под подбородком усатого типа.

Salvador Dali

Хмм. А его пристрастия не такие одномерные, как я думал.

Я сел рядом с Мотидзуки и окинул помещение быстрым взглядом. В отличие от внешнего вида здания, внутри все выглядело довольно просто. Какое-то ощущение ретро, что ли. Играла музыка — что-то медленное и джазоподобное, что я, как обычно, совершенно не мог идентифицировать. Да — очень приятное местечко, на мой вкус.

— Добро пожаловать.

Ко мне тут же подошла женщина лет двадцати пяти на вид, чтобы принять заказ. Ее одеяние барменши и длинные прямые волосы идеально вписывались в облик заведения.

— Вы тоже друг Юи-куна? — и она изящно поклонилась. — Спасибо, что заботитесь о братишке.

— Э?

— Я его сестра. Приятно познакомиться.

— А, ага. А я...

— Сакакибара-кун, да? Я про вас слышала от Юи-куна. ...Желаете что-то заказать?

— Ааа, это... чай со льдом. Лимонный, пожалуйста.

— Хорошо. Располагайтесь.

Позже я узнал, что она действительно была старшей сестрой Мотидзуки (с разницей в возрасте больше десяти лет), но от другой матери. Звали ее Томока, и она была дочерью предыдущей жены отца Мотидзуки, которая умерла. Несколько лет назад она вышла замуж и сменила фамилию на Иносэ.

Кафе "Иноя" принадлежало как раз ее мужу. Томока-сан заправляла делами днем, Иносэ-сан ночью — такое вот разделение труда и позволяло им справляться.

— Эта кафешка рядом со школой, и вот его друзьям тут всегда рады. Поэтому я сюда забегаю иногда. И тогда... я частенько натыкаюсь здесь на Мотидзуки, ага?

— Да, — тихо отозвался Мотидзуки на слова Тэсигавары.

— Ладно, к делу: почему мы тебя позвали, — Тэсигавара, до того сидевший расслабленно, выпрямился. — Мотидзуки, ты ему расскажи.

— А... ладно.

Мотидзуки промочил губы водой из стакана и протяжно вздохнул.

— Мы с Томокой-сан... у нас хоть и разные матери, но все равно мы кровные родственники... так что она может оказаться втянута в наши проблемы.

— Под "нашими проблемами" ты подразумеваешь "катастрофы" класса три-три? — уточнил я.

Мотидзуки твердо кивнул и продолжил:

— Поэтому я... я не мог ей не рассказать.

— Ты ей рассказал, что происходит?

— ...Да.

— Все подряд рассказал, да? — это Тэсигавара.

— Да. Почти все.

— Томока-сан... — Тэсигавара покосился в сторону стойки, где она стояла. — Она тоже училась в Северном Ёми. Она сказала, что была не в три-три, но кой-какие слухи все равно слышала. Поэтому, когда Мотидзуки ей все сказал, она сразу прониклась.

— Ведь уже действительно несколько человек умерло. И она тревожится за меня и других в моем классе, — добавил Мотидзуки, и его щеки порозовели. Вот, значит, в чем дело, пацан? Вот откуда взялся твой интерес к женщинам старше тебя?

— Но проблема сама не решится от того, что она тревожится. "Катастрофы", если начались, уже не прекращаются. Что бы мы ни делали...

— Во, и Мотидзуки рассказал сестре о нашей ситуации и о летнем лагере в августе.

— ...Так.

— И в этом разговоре, — Тэсигавара снова выпрямился, — всплыла кой-какая новая информация. От Томоки-сан.

4

Кацуми Мацунага.

Так звали человека, который принес эту "новую информацию" исходно.

Он закончил Северную среднюю школу Йомиямы в 1983 году. То есть — одновременно с Рейко-сан. Более того, в последнем учебном году они с ней были в одном классе — в том самом классе 3-3.

Потом он закончил местную старшую школу и поступил в университет в Токио. После университета устроился в какой-то средний банк, но через пару лет уволился, вернулся в Йомияму, снова поселился в доме родителей и стал помогать с семейным бизнесом.

Он был завсегдатаем "Инои".

— Мацунага-сан к нам заходит пару раз в неделю. Я знала, что он учился в Северном Ёми, но только в начале этого месяца выяснила, что он был именно в классе три-три...

Поскольку я зашел сюда впервые и раньше этой истории не слышал, Томока-сан принялась рассказывать ее лично.

— Я много чего услышала от Юи-куна и решила сама порасспрашивать. Я спросила Мацунагу-сана, был ли "лишний" в его классе, когда он учился. Он к тому времени уже успел прилично набраться. Он сразу вздрогнул, а затем...

Мацунага сидел у барной стойки и продолжал пить, не отвечая на вопросы Томоки-сан ни "да", ни "нет". Потом вдруг обхватил голову руками и запинаясь заговорил; история полезла из него сама, без понукания. Выглядело это как-то так:

""Проклятие" того года... Это было из-за...

Это... это не я.

Я не сделал ничего плохого...

Благодаря мне они все...

...Я их спас. Я их спас!

Я хотел кому-то рассказать.

Я просто должен был...

...Я оставил это там.

Я спрятал...

Я спрятал в классе..."

Он еле ворочал языком, со стоном вываливая слово за словом...

Дальше он уже так набрался, что впал в прострацию и молча покинул бар.

— Ничего не понимаю. Что это все значит? — вырвалось у меня.

Томока-сан смущенно склонила голову набок.

— Я не вполне уверена. То, что я только что рассказала, было на прошлой неделе; с тех пор Мацунага-сан заходил сюда еще два раза. Всякий раз я пыталась вернуть его к этой теме, но он ничего не помнит.

— В смысле, не помнит, что сам говорил?

— Да. Сколько бы я ни спрашивала, он всякий раз делал недоумевающее лицо и говорил, что ничего не знает.

— ...

— У меня сложилось впечатление, что он помнит, что пятнадцать лет назад в классе три-три происходили "катастрофы" из-за "проклятия". Но самое важное для нас — кто в том году был "лишним" и почему "катастрофы" прекратились — он не помнит.

— Как вы думаете — может, он все знает, но просто не хочет говорить?

— На это было непохоже, — Томока-сан вновь склонила голову набок. — В тот вечер он был настолько пьян, что, возможно, случайно ухватил какую-то тень воспоминания. Так мне показалось.

Начиная с определенного момента воспоминания о "мертвом" у всех вовлеченных тускнеют и исчезают. Почти наверняка это произошло и с Мацунагой-саном, бывшим учеником класса 3-3.

Сейчас, пятнадцать лет спустя, похоже, какой-то фрагмент воспоминания пробудился в его пьяном мозгу. А что? Нельзя ведь с уверенностью утверждать, что это невозможно. Такое у меня сложилось мнение на этот счет.

— В этом что-то есть, скажи? — и Тэсигавара заглянул мне в лицо. — Въезжаешь, что это значит? — теперь он заглянул уже в лицо Мотидзуки.

Мотидзуки опустил глаза. Я, жуя соломинку в своем бокале с ледяным чаем, ответил:

— Угу.

Тэсигавара торжественно кивнул и сказал:

— Я не против сгонять в этот лагерь и попросить богов о помощи, но до тех пор, может, не стоит просто сидеть по углам?

— ...М?

— Тебя рассказ Томоки-сан ни на что не натолкнул? Что этот Мацунага пытался ей сказать?

— И что же?

— Он сказал "я их спас", так? Он сказал, что спас всех. И, чтобы кому-то сообщить, оставил "это".

— И спрятал в классе?

— Точно. Причем втихаря — то есть никто не знает, где именно. Я без понятия, что это за "это", но оно точно как-то связано с "проклятием"... теперь сечешь?

— Если под таким углом смотреть, то да.

— Скажи? Скажи? — лицо Тэсигавары загорелось энтузиазмом. — Нужно пойти его искать.

— Эээ? — вырвалось у меня, и я повернулся к Мотидзуки, чтобы посмотреть его реакцию. Он опустил голову и весь съежился. Я развернулся обратно к Тэсигаваре и осторожно спросил:

— И кто будет искать?

— Мы, — ответил Тэсигавара. Судя по его лицу, ответ был совершенно очевиден. Хотя насколько он продумал свое предложение, мне оставалось неясно. — Я, Сакаки, ну и Мотидзуки. Это ведь он добыл информацию у Томоки-сан.

Все еще не разгибаясь, Мотидзуки протяжно вздохнул.

— Я хотел бы Кадзами тоже припрячь, но он только на вид такой серьезный. Он если с нами пойдет, будет трястись как маленький. Эй, Сакаки, почему б тебе не пригласить Мей-тян?

Я возмущенно поджал губы и сердито уставился на Тэсигавару.

— Кончай уже, а?

5

Так я ему ответил, но...

Всего час спустя я был в Мисаки, на кукольной выставке "Пустые синие глаза в сумраке Ёми". Я позвонил Мей сразу, как только попрощался с Тэсигаварой и Мотидзуки на выходе из "Инои". В таком душевном состоянии я просто не мог не позвонить.

Трубку взяла Кирика-сан. Как и в первый раз, полтора месяца назад, когда я туда позвонил, в ее голосе прозвучало легкое удивление — или неловкость, — но, как только я представился, она тут же меня узнала — "А, Сакакибара-кун" — и передала трубку дочери.

— Я сейчас недалеко от школы, — сказал я самым небрежным голосом, на какой только был способен. — Ничего, если я к тебе загляну?

Даже не спрашивая, почему я хочу зайти, Мей тут же ответила:

— Конечно. Давай снова встретимся в подвале выставки. Скорее всего, посетителей не будет.

— Договорились.

Бабушка Аманэ не стала брать с меня плату, и я направился прямиком к лестнице в подвал. Мей уже была внизу. Она стояла у черного гроба у дальней стены, прямо возле куклы, так похожей на нее.

Одета она была по-спартански: джинсы в обтяжку и простая футболка. Причем футболка светлая, в тон платью куклы в гробу...

— Привет, — махнул рукой я. Потом подошел и задал вопрос, который меня уже долгое время занимал, но я не мог найти ответа. Собственно, он сам собой у меня вырвался. — Слушая, эта кукла... — я указал на куклу в гробу. — Ее ведь делали с тебя, да? Когда мы тут впервые встретились, ты сказала... что это только половина тебя? Но что это значит?

— Может быть, даже меньше половины, — отозвалась Мей. Ну да — она и тогда примерно так же сказала.

"Но она — только половина меня. Может быть, даже меньше".

— Она... — взгляд Мей скользнул по гробу. — Эта девочка — ребенок, который был у моей матери тринадцать лет назад.

— У Кирики-сан? Так она, значит, твоя младшая сестра?

Но Мей же говорила, что у нее нет сестер?

— Эта девочка была у нее тринадцать лет назад, но умерла, даже не родившись. Ей даже имя не успели придумать.

— Э...

"У тебя... есть старшая сестра или, может, младшая?"

Когда я задал этот вопрос, Мей лишь молча покачала головой. Если бы я сейчас спросил, почему, думаю, Мей ответила бы: "Потому что ты задал вопрос в настоящем времени".

— Да, делалась эта кукла с меня, но думала Кирика при этом о своем ребенке, которого она не смогла родить. Вот почему я только половина ее. Или даже меньше.

"Понимаешь, я одна из ее кукол".

Я вспомнил, как Мей описывала свои отношения с Кирикой-сан. Она говорила...

"Я живая, но ненастоящая".

Я совершенно ничего не понимал и не мог придумать, что сказать. Мей спокойно отошла от гроба и поинтересовалась:

— Кстати, что случилось? — она легко сменила тему. — Ты вдруг ни с того ни с сего позвонил. Что-то серьезное произошло?

— Ты удивилась?

— Немного.

— Понимаешь, я только что встречался с Тэсигаварой и Мотидзуки. Они попросили меня подойти в кафешку, которой заведует сестра Мотидзуки.

— Вот как?

— И... в общем, я решил, что надо с тобой поговорить.

Мысленно я увидел вкрадчивую ухмылку Тэсигавары, без слов говорящую: "Значит, ты таки берешь с собой Мей-тян, э?" Опять же мысленно я одарил его сердитым взглядом... и продолжал это делать, пересказывая Мей новую информацию, услышанную в кафе "Иноя".

Когда я закончил, повисла короткая пауза, потом Мей спросила:

— Где он собирается искать?

— В старом здании, — ответил я. — Кабинет в нулевом корпусе, где раньше был класс три-три. Ты говорила, что там берут старые парты для тех, кого "нет", да?

— Да. Но знаешь, там на второй этаж подниматься запрещено.

— Ну, сейчас каникулы... Мы решили, что выберем время, когда там рядом никого не будет, и попробуем пролезть. Конечно, кто знает, что мы там найдем... может, вообще ничего. Но мы должны попытаться.

Мей вздохнула и откинула со лба прядь волос.

— Вы не собираетесь рассказать Тибики-сану? Наверняка он бы вам помог...

— Ага, я тоже считаю, что надо бы. Но Тэсигавара... не знаю. Он сейчас в режиме поиска приключений. Говорит, что мы все должны сделать сами, и вряд ли его можно переубедить.

— А... — уронила Мей и замолчала. Не может же быть, что ей это неинтересно... С этой мыслью я спросил:

— Ну так что, хочешь пойти?

— Искать в старом корпусе? — на губах Мей появилась тень улыбки. — Оставлю это мальчишкам. Все равно в этом деле должно быть немного участников.

— Тебе неинтересно? Даже не любопытно, что спрятано в том кабинете?

— Мне интересно, — тут же ответила Мей. — Если что-нибудь найдете, дай мне знать.

— Ну ладно...

— Все равно я с завтрашнего дня уеду на какое-то время.

— Уедешь?

— Отец вернулся, — по лицу Мей прошла тень. — И собирается всей семьей провести время на даче. Я от этого не в особом восторге, но так бывает каждый раз, и я не могу отказаться.

— У вас есть дача? Где?

— На море. Отсюда три часа на машине.

— Не в Йомияме?

— Ну да. Или ты видел в Йомияме море?

— Значит, на время каникул уезжаешь?

Мей решительно покачала головой.

— Я вернусь через неделю.

— Тогда...

— Я никому из моих не рассказывала о "катастрофах". И я собираюсь поехать в лагерь, когда вернусь.

— ...А.

После этого я еще немного порассказывал о своих делах. Мей в основном слушала молча, лишь иногда ее правый глаз спокойно улыбался.

— Ты опять пытался понять, можешь или нет сам оказаться "мертвым"? — первое, что спросила Мей, когда я замолчал. — Насколько серьезно ты все продумывал?

— ...Достаточно серьезно. Стоит только начать об этом думать, и уже не остановишься.

— Но ты уже разобрался со своими сомнениями?

— Мм, более-менее, — я неопределенно кивнул.

Мей неспешно развернулась и без единого слова исчезла за черным гробом.

Что она делает? Я поспешил следом за ней. Она что, хочет подняться на лифте, который тут установлен?

Едва я обогнул гроб, у меня вырвалось "ай!". До этого момента я не замечал, что тут кое-что изменилось.

Раньше темно-красная портьера висела прямо за гробом, но теперь гроб был выдвинут вперед. А в пространстве между ним и портьерой -

Стоял второй гроб.

Такой же формы, такого же размера... Отличался только цвет: этот гроб был красным. Стоял он "спина к спине" с черным.

Я услышал голос Мей:

— Она работает наверху над новой куклой. Думаю, она собирается поместить ее в этот.

Голос, похоже, доносился из "этого", как выразилась Мей.

Между красным гробом и колышущейся из-за кондиционера портьерой оставалось немного места. Я медленно двинулся вперед. Отодвинув правым плечом портьеру, я заглянул в новый гроб.

Мей была там.

В такой же позе, как кукла в черном гробу. Ей было тесновато, но она чуть подогнула колени и съежила плечи.

— ...Ты не "мертвый".

Когда я заглянул в гроб, ее лицо оказалось в считанных сантиметрах от моего. Она сняла повязку с левого глаза — непонятно, когда успела. "Глаз куклы", пустой и синий, смотрел прямо на меня.

— Расслабься.

Она говорила шепотом, но при этом с неким напором. Не очень в своем стиле.

— Это не ты, Сакакибара-кун.

— Т-ты... ээ...

Она была чересчур близко. Я попытался отодвинуться, слишком резко отшатнулся и потерял равновесие. Моя спина тут же стукнулась обо что-то твердое — о дверь лифта, спрятанную за портьерой.

— А что с фотографией твоей мамы? — спросила Мей, по-прежнему оставаясь в гробу. — С той групповой фотографией в день выпуска? Ты говорил, что она может быть в доме твоих бабушки и дедушки. Ты ее нашел?

— Нет, пока нет...

Я уже спросил бабушку, и она сказала, что поищет.

— Когда найдешь, дашь посмотреть?

— Конечно, не вопрос.

— Тогда...

Мей наконец выбралась из гроба и снова пошла в середину комнаты. И опять мне оставалось лишь неуверенно двинуться за ней.

— Вот, — Мей развернулась и протянула мне что-то. — Если что-то случится, позвони по этому номеру.

Это была карточка, похожая на визитку, с контактной информацией выставки. Номер, о котором сказала Мей, был написан на обороте карандашом.

— Это... — я взял карточку и посмотрел на цифры на обороте. — Телефонный номер? От мобильника?

— Да.

— От твоего мобильника?

— Да.

— У тебя он есть? Я думал, ты их считаешь ужасными машинками?

— Это и есть ужасные машинки, — правая бровь Мей дернулась от отвращения. — Когда ты двадцать четыре часа в день связан со всем миром по радио — это гадость. Хотела бы я, чтобы у меня этой штуки не было.

Я пристально смотрел ей в лицо.

— Хотела бы я, чтобы у меня ее не было, но... — повторила Мей, потом уныло продолжила: — ...Но она заставляет меня ее таскать.

— В смысле... Кирика-сан?

— Иногда она вдруг начинает безумно беспокоиться... так что она единственная, с кем я по этому телефону говорю. Никогда еще ни с кем другим по нему не говорила.

— Хм.

Я снова взглянул на телефонный номер, написанный на карточке; меня не покидало ощущение нереалистичности. Мей вновь скрыла "глаз куклы" под повязкой и тихонько вздохнула.

— Если найдешь фотографию или что-нибудь в классе, позвони. Прямо на этот номер.

6

Еще до поступления в начальную школу — мало что помню из того времени — я смотрел фильм под названием "Дракула". Это был один из самых известных фильмов британской киностудии Hammer Film Productions, снятый задолго до моего рождения. Первый на моей памяти фильм ужасов. После этого я все время смотрел — вынужденно — многочисленные фильмы про Дракулу, которые мой отец обожал и потому коллекционировал.

Несмотря на юный возраст, у меня уже тогда появились вопросы.

Почему солнце садится сразу же, как только главный герой попадает в замок Дракулы?

Дракула — ужасный монстр, но у него столько слабых мест. Главное из них — уязвимость к солнечному свету. Средь бела дня с ним вообще бы не было проблем. И вот главный герой собирается сражаться с Дракулой — почему же он так выбирает время для похода в замок, что оказывается на месте прямо перед закатом?

Сейчас я отлично понимаю, почему. Ответ — "для продвижения сюжета", естественно. Но тем не менее.

Звучит странно, но, когда мы с Тэсигаварой и Мотидзуки составляли план проникновения на второй этаж нулевого корпуса, это мне вспомнилось в первую очередь.

Нарочно ждать ночи, прежде чем туда идти, — сумасшествие какое-то. Мы, конечно, шли не с вампирами воевать, но все равно — пока мы будем там, наверху, солнце должно оставаться на небе. В этом я был совершенно убежден.

Тэсигавару невозможно было уговорить идти в середине дня. И рано утром туда проникать "тоже как-то не так", по его заявлению.

Впрочем, вопрос был не только в том, что ему нравилось больше. Следовало выбрать правильное время, чтобы трое третьеклассников, шляющихся возле школы во время летних каникул, не очень привлекали внимание. Это тоже следовало держать в уме. Короче, в конце концов -

Сложив вместе наши распорядки дня, мнения и все такое прочее, мы пришли к компромиссу: отправимся 30 июля в три часа дня. Закат будет незадолго до семи, так что, скорей всего, мы успеем обыскать кабинет еще засветло.

В итоге мы так и не посвятили Тибики-сана в наш план. И, конечно, ни бабушке, ни Рейко-сан я тоже рассказывать не стал. Может, это влияние Тэсигавары, но меня тоже охватил дух "тайного приключения на каникулах".

В день Х мы собрались в кабинете рисовального кружка на первом этаже нулевого корпуса, в западной части. Мотидзуки заранее отпер дверь — он же был членом кружка.

Мы не хотели выделяться, поэтому все трое надели форму. Мы решили, что если наткнемся на учителя, то выкрутимся, сказав, что у нас собрание кружка.

Дождавшись трех часов...

...мы, согласно плану, двинулись на второй этаж.

Поперек и западной, и восточной лестниц были натянуты веревки; посередине на каждой висела картонка с надписью "Проход воспрещен".

Оглядевшись, мы убедились, что поблизости никого нет, и один за другим подлезли под веревку. Потом бесшумно пошли вверх по лестнице, по которой давно никто не ходил.

— Слушай, а в этом старом здании есть какие-нибудь из "Семи тайн Северного Ёми"? — спросил я у Тэсигавары на середине пролета, наполовину в шутку. — Ну, типа, количество ступенек вдруг меняется? Это место просто создано для чего-то такого, ты не находишь?

— Без понятия, — отрубил Тэсигавара. — И мне сейчас накласть на "Семь тайн".

— Ну извини! Когда ты и Кадзами устраивали мне экскурсию по школе, вас это очень интересовало.

— Это было, ну... Слуш, это было, потому что я понятия не имел, как тебе рассказать о нашей тут ситуации. Я старался.

— Хех. Так значит, на самом деле ты не веришь в это все?

— В привидения и проклятья, что ли?

— Ну да. В это.

— Честно — не думаю, что это все существует. За исключением того, что делается с нашим три-три.

— А что насчет предсказаний Нострадамуса? Или ты не говорил, что думаешь, что они сбываются?

— Да каким боком они сбываются?

— Ну ты даешь.

— Если б я реально верил во всю ту фигню, я бы сейчас не парился так сильно из-за наших проблем.

— Логично.

— Самая известная из "Семи тайн" в нулевом корпусе, — вклинился Мотидзуки, — это тайна дополнительной библиотеки.

— Дополнительная библиотека? А что там?

— Будто бы там иногда кто-то тихо стонет. Ты ничего такого не слышал, Сакакибара-кун?

— Нет, не слышал.

— Ходят слухи, что под библиотекой есть замурованная подземная комната. Там спрятаны старые документы с секретами школы и города, которые не должны стать достоянием общественности. И чтобы их охранять, давным-давно вместе с документами там замуровали старого библиотекаря...

— И что, этот тип до сих пор жив в этом своем подвале, и люди его слышат? Или там уже призрак старикана надрывается? — спросил Тэсигавара и фыркнул. — Неплохо для страшилки, но... слушай. По сравнению с "катастрофами", которые у нас сейчас происходят, эти истории звучат просто мило.

— ...Это да.

Мы вышли с лестницы в коридор второго этажа.

Через окна в северной стене вливался солнечный свет, и света было гораздо больше, чем я ожидал. Но по въевшейся грязи и обломкам было заметно, что здесь уже годами никто не ходит и не пользуется помещениями. Пыль на полу, затхлый запах в воздухе — все вместе создавало ощущение заброшенности.

Кабинет, где когда-то занимался класс 3-3...

Третий с западной стороны.

Это Тэсигавара узнал у Кадзами. Он сказал, что Кадзами как безопасник в начале мая ходил туда вместе с Акадзавой и кем-то еще, чтобы принести парту и стул для "несуществующего".

Дверь была не заперта, и мы втроем опасливо вошли в кабинет.

Внутри было темнее, чем в коридоре.

Потому что окна в южной стене были занавешены грязными бежевыми шторами. Комнатой не пользовались больше десяти лет. Почему же эти шторы не убрали, а так и оставили висеть? Впрочем, это неважно.

Электричество, видать, отключили — во всяком случае, сколько мы ни щелкали выключателем, свет не загорался. Если бы мы отодвинули шторы, стало бы светлей, но делать этого мы не хотели — вдруг кто увидит и решит добавить еще одну "тайну" к семи имеющимся.

Поэтому...

Мы втроем начали обыск в сумрачной комнате с задернутыми шторами.

Предвидя подобную ситуацию, каждый из нас прихватил с собой фонарик. Я взял еще и рабочие перчатки. Мы поднимали жуткое количество пыли, и Мотидзуки закрыл рот и нос платком.

В первую очередь мы разделились, чтобы обыскать три десятка парт и стульев. Пока я искал, разные ужасные картины сами собой рисовались у меня в голове.

Двадцать шесть лет назад в этом самом кабинете ученики не приняли гибель Мисаки Ёмиямы, "того, кто умер", и целый год обращались с ним как с "тем, кто жив". И из-за этого...

Да, из-за их действий начался необъяснимый "феномен". Сколько всего людей в результате очутились в когтях смерти за двадцать пять лет? Класс 3-3 учился в этом кабинете, он переехал отсюда всего четырнадцать лет назад. Сколько народу здесь умерло?

Вполне возможно, что кто-то лишился жизни прямо в классе, как Кубодера-сэнсэй.

Кто-то мог выпасть из окна и разбиться насмерть.

Или умереть от приступа какой-нибудь болезни прямо во время урока.

Под влиянием этих тоскливых раздумий мне вдруг почудилось, что вот сейчас я сам все больше приближаюсь к смерти. Надо с этим завязывать.

— Прекрати. Не думай, — прошептал я самому себе. Потом остановился на месте, сделал глубокий вдох. В горло попала пыль, и я закашлялся, но это действительно помогло мне избавиться от ненужных мыслей.

Надо сейчас сосредоточиться исключительно на поисках... давай же.

Если исходить из того, что выпускник 1983 года Кацуми Мацунага когда-то что-то спрятал в этой комнате...

Где бы это могло быть?

Я тщательно осматривал парты и стулья, пока до меня не дошло: вряд ли он стал бы прятать "это" здесь. В парте найти "это" было бы слишком легко, чтобы вообще годилось слово "спрятал".

Значит, где-то в другом месте...

Он должен был спрятать "это" там, где оно в конце концов будет найдено, но небыстро.

Я был абсолютно уверен, что Мацунага не стал бы прятать "это" туда, где в принципе никто не сможет найти. Это не стыковалось бы с его желанием "кому-то рассказать".

Стало быть, вряд ли нам, чтобы найти, придется отдирать паркет или простукивать стены и потолок. Значит...

Я обвел кабинет взглядом. Может, вон там? Я заметил ряды шкафчиков, приделанных к задней стене.

Они назывались "шкафчиками", но на самом деле запирающихся дверок у них не было. Вообще это были скорее деревянные полки размером сантиметров сорок — пятьдесят в ширину и высоту.

Оставив в покое парты и стулья, я подошел к шкафчикам. Тэсигавара и Мотидзуки вскоре тоже встали рядом со мной, видимо, угадав мои мысли.

— Думаешь, это здесь? — спросил Мотидзуки.

— Не знаю, — ответил я, склонив голову набок. — Давайте их все обшарим, тогда узнаем. Сзади могут быть какие-нибудь тайнички.

— Точно. Ну тогда...

Однако наши труды оказались напрасными. Мы обшарили все до единого шкафчики, но не нашли ничего хоть чуть-чуть похожего на то, что искали.

— Где тут еще можно что-то спрятать?

Я снова оглядел сумрачный кабинет. И наконец заметил кое-что.

Шкафчик с принадлежностями для уборки в углу комнаты.

Старый деревянный (как и стенные) шкафчик высотой метра два. Что там внутри? Вот уж куда люди обычно не заглядывают...

Я поспешил к шкафчику и потянул на себя высокую узкую дверцу с черной стальной ручкой. Внутри была пара метел, совок, ведро и тряпка. Старые, абсолютно непримечательные уборочные принадлежности, оставленные в таком виде давным-давно.

Без колебаний я выгреб это все наружу и втиснулся в узкий шкафчик. Потом посветил фонариком над головой.

Как только я увидел это, у меня вырвалось:

— ...Вот это... оно?

— Что там, Сакаки? Нашел что-нибудь? — спросил Тэсигавара, подбежав ко мне.

— Вон там...

Я протянул вверх руку, встав на цыпочки.

Что-то было прикреплено к потолку шкафчика черной клейкой лентой.

— Там что-то есть. Пока не пойму, что именно.

Лента, усердно намотанная в несколько слоев, крепко удерживала предмет. Взяв фонарик в зубы, я потянулся обеими руками и принялся отдирать это от потолка.

И вот -

После долгих усилий я оторвал это и вылез из шкафчика. Сил я затратил немного, однако дышал сбивчиво, и все мое лицо залил пот.

— Что это?

— К потолку было приклеено. Вряд ли кто-то мог это заметить, если бы не забрался в шкафчик, как я сейчас.

— Скорей всего.

— Интересно, что там.

Штука, которую я вытащил, сама была завернута в несколько слоев клейкой ленты. Но эта лента была не черная, а коричневая, матерчатая.

Какого размера то, что внутри? Пожалуй, если снять всю ленту, то, что останется, будет немного меньше карманной книжки.

Мы отошли к ближайшей парте и положили это на нее. Проблема номер один — избавиться от дикого количества ленты.

— Эй, тормозни, — сказал Тэсигавара. — Тут на ленте что-то написано.

— Что?

Сдерживая нетерпение, я снова взял фонарик и посветил на это. Пришлось как следует вглядеться, но... вот оно.

На коричневой ленте красным маркером были написаны слова. Надпись не смазалась, когда я отдирал это от потолка шкафчика, крепко держась за намотанную ленту... видимо, потому что была изначально обращена к потолку.Тем, кто после насстолкнется с необъяснимыми бедами...

Вот все, что мы смогли разобрать. Почерк был неряшливый, закорючки какие-то.

— Бинго, — Тэсигавара щелкнул пальцами. — Это точно тот Мацунага написал.

Мы решили приступить к работе немедленно. Аккуратно убрать ленту, которой было щедро обмотано это, оказалось непросто. Несколько минут усилий — и мы наконец увидели, что это...

Аудиокассета. Неподписанная 60-минутная кассета TDK, перемотанная на начало.

7

Прихватив найденную кассету, мы слиняли из запретной зоны и вернулись в кабинет кружка живописи. Был уже шестой час вечера. Я аж обалдел, когда увидел, как много времени прошло.

— У вас тут есть кассетник? — спросил Тэсигавара у Мотидзуки.

— Здесь нет, — покачал головой Мотидзуки. Тэсигавара запустил руки в свою пыльную крашеную шевелюру.

— Нам надо как минимум прослушать эту штуку. Но блин — кассета?

— Пятнадцать лет назад минидисков еще не было.

— Ну, это да, но... хмм. У меня дома, кажется, кассетника нету.

— У меня есть, — сказал Мотидзуки. — А у тебя, Сакакибара-кун?

— Понятия не имею...

Единственным моим персональным аудиоустройством был портативный плеер, который я взял с собой из Токио, и он умел только воспроизводить минидиски. Я никогда не видел, чтобы бабушка с дедушкой слушали что-либо, кроме телевизора. Не удивлюсь, если у Рейко-сан найдется кассетник, но...

— Значит, к Мотидзуки, — решил Тэсигавара.

— Ладно, — кивнул Мотидзуки, но тут же спохватился: — Ой, нет... смотрите.

Аккуратно взяв кассету в руки, он показал ее нам.

— Смотрите. Плохо видно, но все равно. Видите? Пленка порвана.

— Блин...

— Да, ты прав.

— Она, скорее всего, приклеилась к ленте и порвалась, когда мы ее снимали.

— Бррр.

— И что теперь?

— Так она играть не будет.

— Ты серьезно?

— Почему вообще этот хрен не убрал кассету в коробку, прежде чем замотать лентой? Загадка.

Тэсигавара скорчил сердитую гримасу и снова вцепился руками в волосы. Пение цикад в школьном дворе за окном, все это время звучавшее фоном, вдруг показалось каким-то угрожающе громким.

— Что же делать? — нетерпеливо спросил Тэсигавара, однако ответ Мотидзуки прозвучал спокойно:

— Думаю, мы сможем послушать, если склеим пленку.

— Э? А ты сможешь?

— Это должно быть не очень трудно.

— О. Круто, ну тогда оставляем пленку на тебя.

— Тебя это не сильно напряжет? — спросил я, чтобы дать Мотидзуки шанс отказаться.

Он торжественно кивнул:

— В любом случае я попытаюсь. Ну, правда, это может занять какое-то время.

Мы покинули кружок живописи и вместе вышли за ворота школы.

Быстро вечерело, небо на западе начало приобретать багровый оттенок. Оно было потрясающе ярким, и, казалось, ничего прекраснее на целом свете нет и быть не может. Меня охватила легкая грусть, на глазах чуть не проступили слезы. В прошлом году во время летних каникул я и подумать не мог, что годом позже буду участвовать в таком "приключении".

Потом мои мысли оказались прерваны...

Дойдя до автобусной остановки, мы вдруг услышали вдалеке пронзительный вой. Это перекрикивались сирены "скорой" и полиции.

— Похоже, там какая-то авария.

— ...Наверно.

— Надо быть осторожнее.

— Да уж.

Вот все, что мы сказали друг другу.

8

Я узнал новости перед обедом на следующий день, 31 числа.

"Смерть Ацуси Огуры (девятнадцать лет, безработный)".

Говорили, что, закончив местную старшую школу, он не устроился на работу, а целыми днями безвылазно сидел дома. Полагаю, он был одним из так называемых хикикомори — молодых людей, о которых в наши дни так много говорят.

30 июля в 17.26.

Большой автокран, закончивший работать неподалеку от дома Ацуси Огуры, неожиданно потерял управление и врезался в дом. Здание развалилось; в том числе обрушилась комната на втором этаже, где в уединении жил Ацуси. Она выходила на улицу, и стрела автокрана врезалась прямо в нее. Ацуси получил множественные травмы, самая тяжелая из которых — раздробленный череп. Еще до рассвета 31 числа он испустил последний вздох в больнице, куда его доставили.

Проблему представляла его фамилия, "Огура".

В классе 3-3 Северной средней школы Йомиямы училась девчонка с такой фамилией. Ацуси Огура, скончавшийся в результате этого несчастного случая, приходился ей родным братом. Третья "жертва июля" — после Кубодеры-сэнсэя и его матери.

К оглавлению

Интерлюдия IV

Эмм, меня зовут... Кацуми Мацунага.

Я в 1983 году поступил в класс три-три Северной средней школы Йомиямы. И собираюсь закончить его в будущем марте.

Я делаю эту запись вечером 20 августа. Уже двенадцатый час. Всего дней десять осталось до конца летних каникул. Я в своей комнате один, общаюсь вот с диктофоном.

Когда закончу запись, я спрячу кассету где-нибудь в классе.

Когда-нибудь... не знаю, когда это случится, но если кто-нибудь найдет эту кассету и прослушает... интересно, ты, кто слушает пленку прямо сейчас, — а может, вас несколько, — вы там, в будущем, тоже ученики класса три-три? И, может быть, с вами происходит то же, что я... что мы испытываем на себе в этом году, и вам тоже страшно из-за бессмысленных несчастий, которые обрушиваются на ваш класс?

...Хотя какая разница.

Мне никакого проку нет рассуждать, насколько это вероятно. Абсолютно никакого проку.

Мм... да, есть, грубо говоря, две причины, почему я решил сделать эту запись.

Первая... "сознаться в преступлении", которое я совершил; пожалуй, так... Да, верно. Так и есть.

Я хочу поделиться с кем-нибудь тем, что я совершил. Я хочу, чтобы кто-нибудь выслушал мою историю, и поэтому я... да. В этом все дело. Сколько бы я ни говорил с теми, кто сейчас рядом со мной, они не понимают. Они не хотят говорить со мной об этом. Все уже начисто забыли. Вот в таком я сейчас положении, так что я... я должен хотя бы...

Другая причина — я хочу предупредить вас, моих будущих кохаев... точнее, дать вам совет. Это...

Это самое главное.

В общем-то, вам решать, поверите вы или нет в то, что я хочу рассказать... Но надеюсь, что все-таки поверите. Потому что этой пленке я не собираюсь врать.

"Лишний", который проникает в класс три-три, "катастрофы", которые из-за этого начинаются... Некоторые называют это все "проклятием", другие говорят, что это что-то другое, но кто из них прав, не имеет значения. Вопрос в том, как положить этой ситуации конец?

Я имею в виду...

Это...

Нет... наверно, я должен рассказать все по порядку. Да. Так и сделаю.

...

...

...Мы отправились в летний лагерь.

Всем классом три-три, на три дня и две ночи, начиная с восьмого августа. В гостиницу "Мемориал Сакитани", которая принадлежит школе и находится у подножия горы Йомияма.

Возможно, вам интересно, зачем нам это. Нам предложил поехать наш классный, Кога-сан. Он сказал, что мы должны поехать в летний лагерь и посетить храм.

Йомияму уже бог знает сколько лет называют "Гора Ёми", и там на склоне есть древний храм. Классный сказал, что, если все посетят храм Йомиямы, "проклятье" точно спадет... По сути, мы собирались молиться богам, чтобы они нас спасли.

Насколько я слышал, Кога-сан думал о проблеме долго и упорно и даже советовался с экстрасенсом. И некоторые говорят, что от экстрасенса он этот совет и получил. Но я понятия не имею, так это или нет.

Так или иначе, я тоже поехал в этот лагерь.

Всего участвовало двадцать человек, включая меня. Ребята сомневались, что это что-то изменит, но на второй день, девятого августа... Да, годовщина сброса бомбы на Нагасаки, да? Ну, правда, к моей истории это никакого отношения не имеет... В общем, на второй день лагеря классный потащил нас на гору, чтобы мы посетили храм.

Храм этот был чертовски запущенный.

Он называется так же, как город, а выглядит, как будто за ним вообще никто не смотрит. Как будто о нем весь мир забыл.

Поэтому, пока мы были в храме, мы там заодно прибрались. Тогда мы все, ну не знаю... в общем, мы все были уверены, что это нам действительно поможет снять проклятье. Кога-сан был так уверен, он даже сказал: "Ну, теперь все будет хорошо". Но потом...

...Это все не сработало.

Проклятье оказалось не таким хлипким, чтобы одна такая простая штука его сняла.

Мы ушли из храма и пошли обратно. И тут же началось. Погода все утро была отличная, а тут вдруг набежали тучи и внезапно полило. Это была просто кошмарная гроза. Кога-сан и все наши перепугались и побежали вниз, как будто хотели сбежать, только это была плохая идея, по-моему. Нет, сейчас-то я могу сказать, что это была абсолютно бесполезная идея. Абсолютно бесполезная.

Первым умер парень по фамилии Хамагути.

В него попала молния. Он вообще был идиот. Так подготовился ко всему, даже зонт с собой взял. И вот он этот зонт открыл. Хотя мы были на горе и все время били молнии...

...Она угодила точно в него.

Я шел перед ним, поэтому самого удара не видел, но грохот был ужасный. Никогда раньше молния не попадала так близко от меня.

Хамагути... думаю, он умер мгновенно. Он превратился в головешку, от него только дымок поднимался. И вот тогда началась настоящая паника.

Кога-сан пытался всех успокоить, но это было без шансов. Мы бросили Хамагути, и большинство просто побежало, чтобы спастись... Я тоже поддался, у меня в голове было только одно: "Надо убираться с этой горы"... и я побежал со всех ног. И вот тогда... погибла еще одна из наших.

Ее звали Хосикава.

В нее не молния попала. Она просто бежала в панике и сорвалась с обрыва...

В том месте было очень круто и высоко. Можно было бы попытаться ее спасти, но мы были не в том состоянии, и никто даже не попытался ей помочь... Думаю, мы тогда вообще ничего не могли, кроме как спуститься и уже внизу позвать на помощь.

Короче, ни Хамагути, и Хосикава не выжили. Они стали "жертвами августа". И наше посещение храма не помогло вообще никак...

...

...

...

...А потом.

Потом произошло самое главное.

Сразу после того, как мы спустились с горы.

Дело в том, что... что я...

К оглавлению

Глава 14. Август I

1

— Давайте все снимемся, — немного смущенно предложил Мотидзуки. Он достал из бокового кармана рюкзака компактный фотик. — На память. Это наше последнее лето в средней школе, так что... как вам?

— Давайте я вас сниму? — предложила Миками-сэнсэй, повернувшись к Мотидзуки.

— Ээ, нет. Вы должны быть на фотографии, — помотал головой Мотидзуки с еще более смущенным видом. — Все вот здесь встаньте. Вот так. Сэнсэй, вы тоже в кадр, пожалуйста.

Подчиняясь его указаниям, мы выстроились возле ворот гостиницы по обе стороны от потемневшего каменного столбика с бронзовой табличкой "Мемориал Сакитани".

— Так, снимаю! — заявил Мотидзуки, наводя фотоаппарат. — Может, сумки лучше отложить в сторону? Сакакибара-кун, Мисаки-сан, встаньте поближе. Сэнсэй, тоже чуть поближе... Да, вот так. Всем внимание...

Раздался щелчок затвора.

"Все" — это пятеро. Мы с Мей, Миками-сэнсэй и нелепая парочка — Кадзами и Тэсигавара.

Ученики приехали сюда в летней форме — парни в белых рубашках с коротким рукавом, девчонки в белых блузках, тоже с коротким рукавом. Поскольку мы были не в школе, бейджики с именами никто не носил. Миками-сэнсэй, как и ее ученицы, надела белую блузку, но поверх нее — еще и светло-коричневый жакет.

Пение цикад лилось из леса, окружающего гостиницу со всех сторон. Правда, скрипучих голосов черной и большой коричневой цикад слышно не было. Зато до нас доносилось мягкое пение сумеречной цикады, которое в городе доводилось слышать очень редко. Я рос в Токио и потому, когда много лет назад впервые услышал это пение, принял его за птичье.

— Ладно, Мотидзуки, теперь ты давай сюда, — скомандовал Тэсигавара. — А я сниму.

— Аа, но...

— Давай, не стесняйся. Вставай рядом с Миками-сэнсэй.

— Эмм, ладно...

Мотидзуки передал фотик Тэсигаваре, потом поспешил к нам и занял его место. Тэсигавара тыльной стороной ладони вытер пот со лба, потом поднял фотик и воскликнул:

— Поехали!

Поднял руку — и тут же раздался звук затвора.

— Хммм... давайте еще разок. Эй, Мотидзуки! Ты слишком далеко от Миками-сэнсэй! Давай пододвигайся. Сакаки, ты тоже ближе к Мисаки! Кадзами, ты стой, где стоишь... Окей, вот так хорошо.

На что вообще он намекает? ...Впрочем, плевать.

— Поехали! "Сыыыыр"!

"Сыр" — люди уже сто лет с помощью этого слова получают на фотографиях улыбки... впрочем, тоже плевать. Почему-то сейчас это наплевательское отношение ко всему казалось странно приятным.

Был субботний вечера 8 августа; я поддался этому чувству безразличия, и оно принесло мне в душу мир и покой...

Мы все вместе сели на рейсовый автобус, который шел на северную окраину города. Конечная остановка была недалеко от подножия горы Йомияма; мы сошли, потом еще двадцать минут топали по холмам. И все это время больше половины учеников вело себя более-менее так же...

Видимость мира и покоя.

Я знал, что все это понимают.

На самом деле в глубине души все до единого ощущали жуткую тревогу и страх. Мы понимали чувства друг друга, но без слов договорились, что не будем их выказывать.

Нельзя трепать об этом просто так. Если произнесешь вслух — предмет тревоги и страха тут же обратится в реальность. В таком вот душевном состоянии мы все находились... вполне логично для нашей ситуации. И еще...

Думаю, все прекрасно понимали, что эта "видимость мира и покоя" долго не продлится. Никак.

2

"Мемориал Сакитани" располагался в лесу у подножия горы. Это было здание в европейском стиле, от которого слегка веяло классикой — вопреки смутным ожиданиям, которые у меня были до поездки.

Как-его-там Сакитани был выпускником Северного Ёми и местной знаменитостью. Изначально он построил это здание для нужд своей компании, а потом, несколько десятилетий назад, подарил его школе. Гостиницу назвали в его честь — отсюда "Мемориал Сакитани".

"Честно говоря, школа не может решить, что делать с этим зданием, — походя сказал мне Тибики-сан, когда делился какой-то другой информацией. — На его ремонт и поддержание уходят колоссальные деньги, а пользуются им с каждым годом все меньше. И тем не менее продать его не могут".

Сперва участвовать в лагере согласилось очень мало народу. Вполне объяснимо, на мой взгляд.

Да, Миками-сэнсэй сказала, что это "важный ритуал", но какой-то конкретной цели озвучено не было — естественно, большинство не пожелало тратить время. Даже если вариант "уехать из города" недоступен, запереться в доме и не высовываться, конечно же, гораздо безопаснее, чем разъезжать по летним лагерям. Такого мнения придерживались очень многие.

Но в конце прошлого месяца хикикомори Ацуси Огура взял и умер прямо у себя дома.

Получается, вариант "запереться в доме и не высовываться" тоже не гарантирует безопасность. Поняв это, некоторые решили: "Ну, если так..." — в общем, передумали. Плюс, судя по всему, разошелся слух, что, если мы отправимся в этот лагерь, то все спасемся. В результате, уже когда срок подачи подписанных разрешений прошел, начали появляться люди, говорящие: "Я все-таки хочу поехать..."

Вместе с теми, кто явился в последний момент, нас набралось четырнадцать человек. Девять парней и пять девчонок. В общем, пятьдесят процентов класса. Пятнадцать человек, включая нашу наставницу Миками-сэнсэй, проведут в "Мемориале Сакитани" три дня и две ночи.

Мы собрались у ворот школы. Миками-сэнсэй нас проинформировала: "На Йомияму пойдем завтра. Посетим храм на горе и там будем молиться за спасение класса".

Реакция учеников была разная; я не услышал особой убежденности в голосе самой Миками-сэнсэй. И не только я. Кажется, по крайней мере Тэсигавара и Мотидзуки думали так же. Возможно, и Мей тоже.

Лагерь должен будет проходить по тому же расписанию, что и пятнадцать лет назад. 9 августа они пошли в храм, чтобы там помолиться... но исход того дня мне был хорошо известен. И, сдается мне, Миками-сэнсэй тоже знала — что двое учеников погибли от несчастных случаев на обратном пути.

Поэтому наверняка она сама действовала без особого энтузиазма. И тем не менее, пусть это была лишь соломинка, Миками-сэнсэй приняла решение: если существует хоть малейший шанс... Да, скорей всего, так она и рассуждала.

"Мемориал Сакитани" обслуживали два человека — супружеская чета по фамилии Нумата. На вид им было лет по шестьдесят.

Нумата-сан был тощим и низкорослым мужчиной. Темный лысеющий лоб испещрили глубокие морщины, запавшие узкие глаза смотрели сварливо. Он был ровно таким же молчаливым и неприветливым, каким казался. Его жена, напротив, была очень полной, бойкой и без перерыва трещала. Когда мы к ней подошли, ее приветствие прозвучало настолько грандиозно, что даже прямо неудобно.

Интересно, они были здесь или нет во время лагеря пятнадцатилетней давности?

Эта мысль возникла во мне из ниоткуда, но я решил, что сейчас не самое подходящее время для подобных вопросов.

Двухэтажное здание было в европейском стиле; деревянное, беленное известкой. Грубо говоря, оно имело U-образную форму и было обращено поперечиной на север, к горе, а концами на юг.

Изначально оно служило местом отдыха сотрудников компании, и с тех пор его продолжали использовать в подобном качестве. Кроме просторных холла и столовой, здесь было приличное количество комнат, в основном двухместных. Несмотря на довольно заброшенный вид здания, внутри все вполне смахивало на нормальную гостиницу. Туалеты и душевые были общими, но в каждой комнате имелся отдельный кондиционер.

Комнат вполне хватило бы, чтобы каждый жил отдельно, но Миками-сэнсэй велела нам заселиться по двое. Скорей всего, она так решила из соображений безопасности.

В итоге.

Я поселился вместе с Юей Мотидзуки.

3

— Ты взял кассету? — спросил я у Мотидзуки, когда мы вошли в комнату, скинули сумки и чуток расслабились. Его лицо тут же застыло, и он деревянно кивнул.

— Да. И плеер. У меня дома только большой маг, но Томока-сан мне одолжила свой.

— Ты ей рассказал, зачем он тебе?

— Я не стал объяснять, что именно на кассете. Она спрашивала, но я был не в настроении рассказывать.

— А.

Я лег на кровать, сложив руки под затылком, и вспомнил, как четыре дня назад, 4 августа, мы с Тэсигаварой днем зашли к Мотидзуки.

Накануне вечером Мотидзуки позвонил и сказал, что склеил пленку. На следующий день мы собрались, чтобы ее послушать.

Вспомнив свое обещание, я попробовал связаться с Мей по тому номеру, который она мне дала, но, сколько я ни звонил, она не брала трубку. Позже она сказала, что в тот день была на даче у моря, и там было отвратительное качество сигнала.

Поэтому кассету мы слушали на стереомагнитофоне в комнате Мотидзуки втроем.

Фонило просто безумно; качество записи никак нельзя было назвать суперским. Задирать громкость нам не хотелось, так что мы, чуть ли не вжавшись ушами в динамики, сосредоточили все внимание на идущем оттуда голосе...

"Эмм, меня зовут... Кацуми Мацунага".

Голос на кассете начал с того, что представился, после чего рассказал про восхождение на Йомияму во время летнего лагеря пятнадцать лет назад и про два несчастных случая на обратном пути. Потом повисла долгая пауза, и наконец он продолжил:

"...А потом. Потом произошло самое главное.

Сразу после того, как мы спустились с горы.

Дело в том, что... что я..."

И дальше он — Кацуми Мацунага пятнадцатилетней давности — изложил нам свое "признание в преступлении", которое он совершил, а заодно "предостережение" и "совет" для нас, будущих кохаев.

"Мы спустились с горы и отправились в гостиницу за помощью... Все были на пределе, и из-за этого — не буду врать — случилась потасовка".

Так продолжил свой рассказ Мацунага.

"Честно говоря, не помню, что конкретно послужило причиной. Я был весь на нервах, как и все... и поэтому совершенно не помню, что могло вызвать такое.

В общем, так.

Мы были рядом с гостиницей, в лесу. Я и еще один парень — мы орали друг на друга, а потом стали драться.

Задним умом понимаю, что всегда терпеть не мог этого типа. Не знаю, из-за чего. Наверно, он был слишком спокойный ко всему. И это постоянно действовало мне на нервы, пока я наконец не сорвался... В общем, он был такой.

Двое наших умерли, такая жуть произошла с ними в тот день, а он весь такой спокойный, как всегда — как будто его это не колышет; думаю, это меня и взбесило... Кажется, я первый его схватил, ну а потом мы стали драться.

Его звали..."

Мацунага назвал имя "одного парня" / "этого типа". По-моему. Но именно в этот момент шум стал намного хуже, и я вовсе ничего не смог разобрать. И дальше было то же самое: всякий раз, когда он называл "этого типа" по имени, оно тонуло в помехах. Мы так и не смогли разобрать, как его звали.

И сейчас, когда я пишу на бумаге то, что Мацунага сказал диктофону, все, что я могу, — везде заменить имя того парня на "Ќ Ќ".

"Короче, мы дрались... А когда я пришел в себя, он не шевелился".

Голос Мацунаги звучал тише, чем раньше. И он как будто дрожал, хотя, возможно, мне это только показалось.

"Мы дрались, и, кажется, я его толкнул со всей силы, но... просто не помню, что там на самом деле было.

Он не шевелился.

Он упал возле громадного дерева. Я на него орал, но он не отвечал. Когда я подошел, то увидел — ему сук воткнулся в затылок, и все было в крови.

Когда я его толкнул, он стукнулся о дерево, и там, наверно, как раз рос этот сук, и он на него напоролся головой... Так я решил. Ничего другого мне просто в голову не приходило.

Ќ Ќ умер.

Я пытался найти его пульс. Я даже прижимался ухом к груди, чтобы поймать удары сердца... Но он был совсем мертвый. Я... я убил его.

Вот тогда я реально испугался и побежал в свой номер в гостинице.

Я убил Ќ Ќ... и никому не мог рассказать. Не буду врать и честно сознаюсь: я тогда думал, что если его кто-нибудь найдет, то примет тоже за несчастный случай.

Дождь продолжал лить до самого вечера, и поэтому мы остались там еще на одну ночь. Хотя за некоторыми приехали предки и забрали их по домам. Полиция тоже приезжала и задавала всякие вопросы... Но даже тогда я ничего не рассказал про то, что вышло с Ќ Ќ. Просто не мог.

Ночью я почти не спал. Я не мог выкинуть из головы мысль, что вот сейчас кто-нибудь найдет тело Ќ Ќ, и тут все взорвется...

И все же...

Уже настало утро, а его вроде так никто и не нашел.

Хотя кто-то должен был понять, что одного ученика не хватает... что нас меньше. Но учитель ничего не говорил, ребята тоже. Как будто они все не замечали... как будто им было наплевать...

И тогда я задавил в себе страх и втихаря выбрался наружу, чтобы на него посмотреть. Пошел в лес, туда, где должно быть тело Ќ Ќ. Но когда я туда добрался..."

Вновь голос на кассете надолго замолчал. Мы различили тонущий в помехах тихий вздох.

"Когда я туда добрался... его там не было. Его тела там не было. Он просто исчез, вообще без следа. Даже крови не было. Может, ее дождем смыло.

Я был в полном шоке и ничего не понимал. Я не смог удержаться — стал ходить и спрашивать о нем. Говорил всякое вроде: "Интересно, что случилось с Ќ Ќ"; "Интересно, где он"; "Как думаешь, он уже ушел домой?"

Когда я это говорил, все на меня как-то странно смотрели. Учитель, ребята — все. "Ќ Ќ? Кто это?" Так они мне отвечали. "Никогда о таком не слышал".

Это был просто бред какой-то; я проверил, и они мне сказали, что в поездке с самого начала участвовало девятнадцать учеников. А не двадцать. В общем, по сути они все говорили, что никого по имени Ќ Ќ никогда не существовало.

Я на полном серьезе думал, что свихнусь. Но потом до меня дошло.

Этот тип, которого я убил, — это был "лишний"".

Запись на стороне А резко оборвалась.

Мы трое разом ахнули, не в силах произнести ни слова. Мотидзуки перемотал пленку на конец и включил сторону В.

"...Это моя исповедь, признание в преступлении, — снова повторил Кацуми Мацунага из прошлого. — А заодно совет вам, мои будущие кохаи".

Мы трое изо всех сил вслушивались в голос из динамиков, пробивающийся сквозь постоянные помехи.

"Я знаю, что в тот день из-за меня Ќ Ќ умер... я его убил. Это не изменилось. Потому-то я и решил записать эту "исповедь". Может, это хоть немного успокоит мою совесть...

Но забавно — то, что я сделал, было и "спасением" в определенном смысле. Спасение... вы понимаете, что я имею в виду? "Спасение" для всего нашего класса.

Вышло чисто случайно, но то, что я убил Ќ Ќ... это спасло всех. Когда "лишний" в нашем классе умер, "катастрофы" этого года прекратились. Прошло всего десять дней, но я абсолютно уверен, что это так. Доказательство -

Никто не помнит, кто такой Ќ Ќ.

Это началось на следующий же день после того, как я его убил. Ни учителя, ни ребята, ни его родители... Ни один человек из тех, кто имеет отношение к нашему классу, не помнит, что был у нас такой парень Ќ Ќ с апреля месяца. Они его забыли. Ну или, можно сказать, их память починилась.

Когда "мертвый", которого не должно было быть вообще, вернулся в мир мертвых, все цифры сложились как надо... и вернулся порядок. Все изменения отменились, начиная с воспоминаний всех вовлеченных. Думаю, так это следует понимать.

Лично я имел настолько сильное отношение к смерти Ќ Ќ, что продолжаю его помнить — единственный из всех. Но, думаю, это вопрос времени.

Для истории: этот Ќ Ќ был младшим братом парня по имени Ќ Ќ, который учился в классе три-три два года назад, в 1981. И он в том году умер из-за "катастрофы". И у всех, кроме меня, память уже вернулась к этой истине.

Думаю, я скоро тоже начну забывать про Ќ Ќ.

Даже если я сохраню в памяти, что некий неизвестный "лишний" пролез к нам в класс в апреле и что после этого каждый месяц кто-то из наших умирал... Наверняка все остальное — и то, что "лишним" был Ќ Ќ, и то, что это я его убил, и то, что "катастрофы" из-за этого и прекратились, — все это рано или поздно забудется.

...Вот почему.

Вот почему я решил оставить эту запись. И я решил спрятать ее где-нибудь в классе, потому что рано или поздно я забуду даже смысл этой записи...

...Вот почему.

Я записываю то, что было, пока еще помню это четко... Я хочу сообщить факты вам, моим будущим кохаям, которые, возможно, страдают от того же, от чего и мы. И теперь совет вам, как остановить "катастрофы"...

Да? Вы ведь уже поняли, да? Вы знаете, что я вам хочу сказать?"

Под конец в голосе Мацунаги появился особенный нажим.

"Верните "мертвого" в мир мертвых. Тогда к вашему классу вернется покой.

Вы поняли?

Верните "мертвого" в мир мертвых. Вы должны убить "лишнего", как я убил. Только так вы сможете остановить "катастрофы", если они уже начались".

4

— Ты все рассказал Мисаки-сан про кассету? — спросил Мотидзуки.

— Почти все, — ответил я, лежа на кровати. — Мы встретились позавчера и поговорили на этот счет. Она сказала, что хочет сама послушать. Поэтому я тебя и попросил взять сегодня кассету и плеер.

— ...Да, ты уже говорил.

Мотидзуки сел на край второй кровати и подпер щеки руками. Кондиционер в комнате был выключен, но окно широко распахнуто. Мы его открыли, потому что воздух снаружи нес в себе прохладу, совершенно не такую, как в городе. И еще меньше этот воздух был похож на токийский.

— А еще кому-нибудь? — спросил Мотидзуки.

— Что?

— Еще кому-нибудь говорил про кассету?

— А... ага. Кое-что рассказал Рейко-сан, — рассеянно ответил я.

— Рейко... аа, — Мотидзуки убрал одну руку от щеки и кивнул. — Ты ей все рассказал?

— Нет, только проверил факты, — я медленно сел. — Раз уж она тоже была в том лагере пятнадцать лет назад. Я хотел убедиться, что они правда поднимались в храм на второй день и что два ученика погибли от несчастных случаев на обратном пути.

— ...И?

— Она помнит все очень туманно, но сказала, что часть про двоих учеников, которые умерли на обратном пути, вроде правильная. И, по-моему, когда я ей напомнил, она была в таком же шоке, как тогда...

"Что мне делать? — с болью в голосе бормотала она. — Что я могу сделать?"

Глядя на эту ее реакцию, я...

— Ты ни о чем другом с ней не говорил?

— Я спросил, был ли у нее в классе такой Мацунага-сан. Она сказала "кажется, был". Но когда я спросил, помнит ли она, что еще один ученик пропал, кроме тех двух, которые умерли, она ответила, что не знает.

— Как и говорил тот парень на кассете.

— ...Ага.

— И большое она ничего не сказала?

— Больше ничего.

Мне просто не хватило силы воли на то, чтобы рассказать ей всю историю — что единственный способ остановить "катастрофы", когда они уже начались, — это найти "лишнего" / "мертвого" и вернуть его в мир мертвых — то есть убить.

— И больше ты никому не рассказывал?

— Никому.

— И я тоже. Думаю, и Тэсигавара-кун.

— Смысла нет кому-то рассказывать. Только панику создавать.

— Вот именно.

Если рассуждать здраво — в первую очередь бояться нам следовало жуткой, всеобъемлющей паранойи.

Если "лишнего" / "мертвого" убить, "катастрофы" прекратятся.

Что будет, если весь класс об этом узнает?

Ответ найти нетрудно: все будут отчаянно искать "лишнего". Несмотря на то, что вычислить его невозможно. И если они просто решат без каких-то конкретных доказательств, что вот этот человек и есть "лишний"...

Я всего лишь вообразил, что будет, а у меня уже мурашки по спине побежали.

Жуткое предчувствие меня охватило.

Вот почему мы решили оставить эту информацию при себе, по крайней мере пока. Правда, я предупредил, что в виде исключения расскажу Мей.

— Слушай, Сакакибара-кун, — произнес Мотидзуки; его взгляд бегал, не находя, на чем остановиться. — Как ты думаешь, он здесь, с нами? В смысле, "лишний".

— ...Без понятия.

— Эта мысль просто не идет из головы. Когда я думаю, что "лишний" может быть прямо здесь, я...

— У всех так же, — ответил я и глубоко вздохнул. — Нет смысла говорить себе не думать об этом. Даже Тэсигавара так же думает. Я видел, как он сегодня косился на всех подряд. Небось надеется, что как-то сможет вычислить "лишнего"...

— Его действительно никак нельзя вычислить?

— Похоже, у того Мацунаги пятнадцать лет назад вышло чисто случайно.

— ...Но неужели правда никак?

— Насколько я слышал.

Я пододвинулся к краю кровати, поближе к Мотидзуки. Пацан с ангельским личиком, любитель Мунка и женщин старше себя, сник и уперся взглядом в пол.

— Но допустим, найдется способ... и ты узнаешь, кто "лишний". Что тогда будешь делать?

— В смысле...

— Ты убьешь этого человека? — спросил я (наполовину себя самого). — Сможешь?

Мотидзуки ничего не ответил. Он поднял было глаза, но тут же опустил обратно. И издал протяжный, унылый вздох. Я тоже вздохнул и лег на кровать.

"Ты убьешь этого человека? Сможешь?"

Я повторил этот вопрос, но уже про себя.

Кто убьет этого человека? И как?

— Думаешь, мы завтра на самом деле пойдем на гору? — спросил Мотидзуки, выглянув в окно.

— Вряд ли планы поменяются, — ответил я.

— Но мы знаем, что ходить в храм бесполезно...

— Да уж.

— Но если погода испортится, это же отменят, правда? Надеюсь, что отменят. Если польет так же сильно, как пятнадцать лет назад, я даже не...

— Это точно... не хочешь повесить на окошко амулетик, чтобы призвать дождь?

И тут зазвонил мой мобильник. Я сразу понял, что это мой, — по мелодии.

Я спрыгнул с кровати и принялся рыться в сумке в поисках телефона, наконец нашел и сразу глянул на ЖК-дисплей.

— Это Мисаки, — сообщил я Мотидзуки и только потом ответил на звонок. Похоже, уровень сигнала был паршивый — ее голос с трудом пробивался сквозь помехи.

"Сакакибара-кун? — наконец разобрал я. — Где ты сейчас?"

— У себя в комнате, вместе с Мотидзуки.

"Где ваша комната?"

— На втором этаже, от входа налево, в самом конце. Номер, эээ...

— Двести два, — шепотом подсказал Мотидзуки.

— Двести два.

"Можно я подойду? — попросила Мей. — До ужина еще есть время".

5

Не дожидаясь прихода Мей, Мотидзуки заявил: "Пойду осмотрюсь", — и вышел из комнаты. Должно быть, решил проявить тактичность.

Едва открыв дверь, Мей сразу же объяснила, зачем пришла:

— Хочу послушать ту запись.

Я быстро подчинился. Кассета и плеер лежали на столике возле окна. Мотидзуки достал их из сумки специально для нас.

Засовывая кассету в плеер и нажимая кнопку "Воспроизведение"...

...я вспоминал свой позавчерашний разговор с Мей.

То утро началось с того, что бабушка объявила: "Я нашла фотографии Рицко".

Я попросил бабушку их поискать сразу после телефонного разговора с отцом. И вот наконец.

— Где они были? — спросил я, и она ответила:

— В заднем домике, в шкафчике.

Имелся в виду домик, где жила и работала Рейко-сан. Что вообще там делали вещи, пятнадцать лет назад принадлежавшие маме?

— Раньше Рицко жила как раз там, — объяснила бабушка. — Когда она вышла за Ёске-сана и переехала в Токио, мы перенесли бОльшую часть ее вещей сюда, в основной дом, но... Когда я туда зашла и поискала, то нашла эту коробочку в глубине шкафчика на самой верхней полке. Вот, держи.

Она протянула старую плоскую коробочку. В углу грязно-розовой крышки я разобрал написанное по-английски имя: "Ritsuko".

— Там фотографий много. Уверена, какую-нибудь из них она в третьем классе сделала.

Я, как и обещал, тут же позвонил Мей на мобильник. Она уже вернулась с дачи, и звонок прошел без проблем.

"Можно я подойду?"

Да. Тогда она произнесла ту же самую фразу. И во второй половине дня приехала в Коикэ.

К себе домой я пригласил Мей впервые. Когда я ее представил бабушке, та сперва здорово удивилась, но тут же переключилась в режим гостеприимства и стала предлагать Мей сок, печенье, мороженое, и т.д. и т.п... Спасибо, ба.

В маминой коробочке лежало всего четыре фотки. Одна из них, как и предположила бабушка, оказалась той самой групповой фотографией, которую мы искали...16 марта 1973 г.Наш класс 3-3

Вот что было написано карандашом на обороте.

16 марта. Видимо, день выпускной церемонии.

Фотография была 13х18 см, цветная, но вся выцветшая. Если здесь был весь класс, стало быть, они снимали с автоспуском.

Ребята собрались в классе перед доской. Те, что в первом ряду, подались немного вперед, упершись руками в колени; во втором ряду стояли прямо; в третьем тоже прямо, но поднявшись на учительское возвышение. В самом центре второго ряда стоял классный руководитель — молодой Тибики-сан. Его руки были скрещены на груди, губы сжаты; лишь глаза и щеки улыбались.

Я тут же нашел пятнадцатилетнюю Рицко — сзади и наискосок от него. На ней была та же форма, что и в фотоальбоме, который я смотрел в дополнительной библиотеке. Она улыбалась, но в лице ее виднелось еле уловимое напряжение.

— Это... — прошептала Мей, вглядываясь в фотку, которую взяла у меня из рук. — А ты можешь сказать, Сакакибара-кун? Который из них Мисаки Ёмияма?

— Ага... — я глянул на фотографию сбоку. — Думаю, вон тот, справа.

На самом краю учительского возвышения чуть в стороне от остальных стоял парень. Он улыбался, как все, но в его улыбке было что-то печальное. Стоял он понурившись, руки свисали плетьми. Может, мне казалось, но впечатление было, будто он не столько "стоит", сколько "плывет" или "парит"...

— ...Ну, в смысле, он чисто на вид какой-то не такой, скажи?

— Ты так думаешь? — голос Мей дрожал и вообще был какой-то хриплый. — Тебе он кажется странным?

— ...Ага.

— А в чем именно?

— Так вот сразу я не...

Я замолчал, потом принялся сбивчиво объяснять, что чувствовал.

— Как бы тебе сказать? По сравнению с другими частями фотки там, где он стоит, как-то... не знаю... как будто он чуть-чуть не в фокусе, или легкое марево вокруг него, или еще что-то. Как-то так.

— А. А цвет?

— Что цвет?

— Цвет тебе не кажется странным?

— Да не особо...

Чем дольше я смотрел на фотку, тем более пугающей она мне казалась. Вот интересно, если бы я объяснил отцу, что происходит, а потом показал ему эту штуку со словами "вот смотри, самая настоящая паранормальная фотка", как бы он это воспринял? Скорей всего, засмеялся бы и сказал "Не говори глупости"... И все-таки.

Пусть это нелепо и антинаучно, но оно настоящее. Потому-то мы оба сейчас и...

— Спасибо, — сказала Мей, возвращая мне фотографию. Я не видел, когда она успела, но повязки на левом глазу у нее не было.

Передо мной был "глаз куклы" — пустой синий глаз. Потом Мей тихо вздохнула, и глаз снова скрыла повязка.

— А на других фотографиях тоже твоя мама?

— А, ага.

Я просмотрел остальные три фотки по очереди, держа их перед собой. Теперь уже Мей глядела на них сбоку.

На одной фотографии мама была с моими бабушкой и дедушкой. Кажется, они стояли перед воротами нашего дома. Судя по всему, снимок был тоже из среднешкольных времен.

На следующей мама была одна на детской площадке по соседству. Она восседала на решетчатой конструкции для лазания и показывала знак мира. Тут она явно была еще в начальной школе.

На последней фотке были запечатлены две сестры где-то в доме. Надпись на обороте гласила: "Рицко, 20 лет. С Рейко". Разница в возрасте между сестрами составляла одиннадцать лет, значит, Рейко-сан на этой фотографии было около девяти.

— ...Хм, — тихо прошептала Мей. — Понятно.

— Что понятно?

— Они похожи.

— М?

— Твоя мама и... ээ, тетя.

— А... думаешь?

— На этой фотографии, где они вдвоем, это не очень видно, но если сравнить их лица, когда они были маленькими, — ну, на втором и на третьем снимках, — они же почти один в один.

Мей была права. Я то же самое почувствовал, когда в первый раз увидел маму в фотоальбоме. Если сделать поправку на разницу в возрасте, девушки действительно очень похожи.

Ну, в смысле, они же все-таки родные сестры, так что эта мысль вовсе не такая уж потрясающая. Так я мысленно говорил самому себе, но Мей я сказал всего лишь: "Ну, может, и так", — и склонил голову набок. Мей, кажется, взглянула на меня чуть раздраженно.

— Твоей тети Рейко сейчас нет? — сухим тоном спросила она, и ее правый глаз чуть прищурился.

— Кажется, вышла куда-то, — ответил я.

— Ты говорил, она в заднем домике работает?

— Она называет его своей художественной мастерской. Но я туда ни разу не заглядывал.

— Значит, она дома рисует что-то?

— Ага. Она училась рисовать маслом в школе живописи; я слышал, даже вроде призы какие-то получала... Она говорит, это и есть ее настоящая работа.

— Хм. ...Понятно.

...

...

Дослушав "исповедь" Кацуми Мацунаги, Мей вздохнула даже еще глубже и протяжнее, чем Мотидзуки до того. Вернувшись из воспоминаний в настоящее, я нажал на "стоп".

— Вернуть "мертвого" в мир мертвых... — придушенно прошептала Мей. Она как будто произносила какое-то жуткое заклинание. Лицо ее было до предела напряженным и до предела бледным.

— Везде, где он произносит имя "лишнего", оно начисто замазано помехами, да? — спросил я, чисто чтоб лишний раз убедиться; Мей молча кивнула. — Неужели искажения в записях даже такие большие бывают?

— ...Наверное.

— Если такое даже с пленкой происходит, то... — и я выложил сомнение, которое грызло меня уже какое-то время. — Почему имена "лишних" за прошлые годы не исчезают из папки Тибики-сана? Ну, или они расплываться должны, или еще что-то?

— Не знаю, — Мей склонила голову набок и, помолчав, продолжила: — Может, записи Тибики-сана оказываются пропущены чисто случайно.

— Пропущены?

— Или, может быть, они исключение.

— Тоже чисто случайно?

— Я тоже плохо понимаю, но, может быть, это из-за положения Тибики-сана как "наблюдателя", или дело во времени, когда он вносит эти записи, или в расположении дополнительной библиотеки... В общем, много факторов вместе могут приводить к такой аномалии. Или же аномальна эта пленка.

— Это как?

— Ну смотри, эта запись — с единственного года, когда все прекратилось на полпути. Может, когда "мертвый" возвращается в мир мертвых, это настолько исключительно, что даже на такие штуки влияет по-особому.

— Нуу...

— Так или иначе, раз уж перед нами "сверхъестественное естественное явление", все, что мы можем, — принять его как есть...

— ...

После этих слов в комнате повисло неуютное молчание.

Мей смотрела на безмолвный плеер, не произнося ни слова. Потом открыла рот, вроде собравшись что-то сказать, но так в итоге и не сказала.

Интересно, что не так. Она обычно другая...

— Можно спросить кое-что? — наконец решился я. — Не про кассету, просто давно хочу кое-что узнать.

— ...Да?

— Насчет твоей двоюродной сестры Мисаки Фудзиоки-сан.

Я попытался сменить тему чисто импульсивно. Однако Мей лишь повторила "да?" и взглянула на меня рассеянно. Я смело продолжил:

— Я уже не помню, когда это было, но помнишь тот рисунок у тебя в альбоме? Ну, ту девочку, которой ты собиралась в конце пририсовать крылья...

— ...

— Ты тогда еще сказала, что наполовину рисуешь из воображения, наполовину с кого-то, вот... это с нее, с Мисаки-сан?

После микроскопической паузы Мей ответила:

— Ну да.

— Вы с ней очень дружили?

— ...Ну да.

— Скажи, а почему она -

Я собрался было зарядить следующий вопрос, но Мей меня перебила, медленно качая головой:

— Потом. Я... — она прижала ладонь к повязке, закрывающей левый глаз. — Я тебе потом все расскажу. Дай мне еще немного подумать. Пожалуйста...

Ровно в этот момент вернулся Мотидзуки. Открыв дверь и увидев нас, он нарочито кашлянул и сказал:

— Кажется, скоро будем ужинать. Нас всех собирают в столовой. Да, и еще: приехал этот библиотекарь, Тибики-сан. Сказал, что будет помогать Миками-сэнсэй.

6

Время шло к семи...

Словно в ответ на пожелание Мотидзуки, пошел дождь. Он был несильный, но, поскольку еще и ветер поднялся, капли непрерывно били по стеклам.

Столовая располагалась на первом этаже, справа от входа — в северо-восточной части здания, если вы предпочитаете ориентироваться по сторонам света. Просторный зал занимал весь угол дома. Там стояло десять прямоугольных столов с белыми скатертями, вокруг каждого — четыре стула. И уже кое-какая еда была выставлена.

— Сначала объявление... — произнесла Миками-сэнсэй, обводя взглядом четырнадцать учеников. — Сюда приехал Тибики-сэнсэй, чтобы оказать нам помощь. Как вы знаете, он работает библиотекарем в дополнительной библиотеке. Давайте быстренько познакомимся. Сэнсэй, прошу...

Тибики-сан встал. Несмотря на самый разгар лета, он по-прежнему был во всем черном, и волосы его оставались такими же растрепанными, как обычно.

— Моя фамилия Тибики, — он оглядел по очереди всех собравшихся и провел пальцем по черной оправе своих очков. — Я подумал, что Миками-сэнсэй, организуя эту поездку в одиночку, может столкнуться с множеством трудностей, и решил к вам присоединиться. Прошу прощения за вторжение.

По сравнению с тем, как он обращался со мной и с Мей в библиотеке, сейчас его речь звучала напряженно, и вообще он явно старался произвести наилучшее впечатление. Подозреваю, это потому, что он давно уже перестал преподавать обществоведение и впервые за долгое время так вот официально обращался к большой группе учеников. В любом случае -

— Также я осведомлен о необычных обстоятельствах, в которых в этом году оказался класс три-три.

Внезапно Тибики-сан прикоснулся к центральной теме. Голос его звучал более сурово и отстраненно, чем это было необходимо, — возможно, из-за попыток скрыть собственное напряжение и тревогу.

Атмосфера в столовой вмиг заледенела.

— Согласно плану, завтра мы пойдем вверх по склону Йомиямы, и, естественно, я пойду с вами. Я намерен приложить максимум усилий и сделать все от меня зависящее, чтобы все прошло хорошо. Мы должны быть осторожны, чтобы на обратном пути избежать несчастных случаев. Однако... — Тибики-сан покосился на окно, потом перевел взгляд на Миками-сэнсэй, которая была за тем же столом, что и он. — Погода несколько ухудшилась. Если дождь продолжится и завтра, поход будет отменен, верно, Миками-сэнсэй?

— А. Ну да, — Миками-сэнсэй неуклюже кивнула. — Завтра поглядим, какая будет ситуация...

— Хорошо, — и Тибики-сан вновь повернулся к нам. — Я надеялся, что мы сможем устроить снаружи барбекю в духе летнего лагеря, но... — теперь его голос звучал куда обыденнее, чем раньше. И куда мягче. — При нынешних обстоятельствах вряд ли это удастся. По крайней мере сегодня вечером желательно не предпринимать никаких активных действий, насколько это возможно. Будем считать, что дождь — знак свыше, что небеса поддерживают это предложение. В любом случае, я рад быть сейчас с вами. Если вы почувствуете себя плохо или захотите что-либо обсудить, пожалуйста, не стесняйтесь обращаться ко мне.

Какое-то время после этой речи атмосфера продолжала оставаться чертовски неуютной, почти удушающей.

Непрерывный стук дождя по стеклам. Голоса, время от времени доносящиеся от столов, но слишком тихие, чтобы их можно было разобрать. Все это сливалось вместе в сплошной беспокойный шум.

Лишь когда хозяйка начала разносить еду, атмосфера начала потихоньку успокаиваться.

— Может, стоит все-таки рассказать Тибики-сану про кассету, — прошептал я Мей.

— Думаю, нужно, — ответила она, кинув взгляд на Мотидзуки и Тэсигавару, сидящих с нами за одним столом. Мотидзуки, ничего не отвечая, склонил голову набок, но Тэсигавара поджал губы и покачал головой.

— Что, ты против? — спросил я его.

— Не скажу, что я совсем против, но... — Тэсигавара вновь угрюмо поджал губы, потом продолжил: — Конечно, мы не сможем молчать об этом вечно. И, ну не знаю, может, конечно, перетереть с этим типом и посмотреть, что он скажет, — это вариант. Но...

— Неужели ты не хочешь узнать, что он думает по этому поводу? Как ни крути, а Тибики-сан очень долго наблюдал за этим "феноменом"...

— Это, конечно, да...

— Ну так давай расскажем.

— ...Ладно.

— Тогда мы с Мисаки найдем подходящий момент после ужина и ему расскажем.

— ...Ладно, ладно.

Лицо Тэсигавары оставалось унылым, но все же он с неохотой кивнул.

— Ну вот, ребята, все готово, — сообщил нам жизнерадостный голос хозяйки, и мы принялись за еду. У меня не сложилось впечатления, что тут кто-то еще работал, кроме Нуматы-сана и его жены, так что, видимо, готовил Нумата-сан.

— Тибики-сэнсэй привез нам очень хорошее мясо. Раз уж он так для нас расстарался, мы решили приготовить его на шампурах, как барбекю. Так что кушайте на здоровье. И если захотите добавку риса, говорите, не стесняйтесь. Вы же еще растете.

Однако даже с таким подбадриванием...

Ни обстоятельства, ни обстановка не способствовали хорошему аппетиту. У меня, да и у всех. Я знал, что голоден, и еда выглядела довольно вкусно, но я просто не ощущал желания как следует приналечь.

Я подумал: интересно, знают ли что-нибудь Нуматы о цели нашей поездки? Плюс еще один вопрос: были ли они здесь во время летнего лагеря пятнадцатилетней давности? И мои шарики снова завертелись...

Лениво следя глазами за возвращающейся в кухню хозяйкой, я увидел ее мужа Нумату-сана, который стоял за дверью и заглядывал в зал. Они обменялись фразами, и хозяйка прошла внутрь; но лицо ее мужа оставалось воплощением неприветливости. Внезапно огонь в его впалых глазах показался мне каким-то пугающим.

— Этот старикан чертовски подозрительный, — заметил Тэсигавара, остановив шампур с мясом на полпути ко рту. — Как мы сюда пришли, он все время на нас сердито пялится, заметил?

— Ага... вроде да.

— Может, он ненавидит мальчиков. А хозяйка, может, такая дружелюбная, потому что его прикрывает.

— С чего бы ему ненавидеть мальчиков?

— А я почем знаю? — резко ответил Тэсигавара. — Люди вечно чешут языком о подростковой преступности, но среди стариканов тоже есть куча опасных типов. Зуб даю, есть уйма стариков, которые в один прекрасный день съезжают с нарезки и убивают собственных внуков или еще какую-нибудь хрень делают.

— Ээ... ну может быть, да.

— Лучше за ним приглядывать, — прошипел Тэсигавара, уж не знаю, насколько серьезно, и положил шампур обратно на тарелку. — Кто их знает, может, они нам тухлое мясо подсунули. Или заправили его снотворным, а когда мы уснем, придут и по одному нас нашинкуют.

— Ты что, смеешься?

Я уж собрался было сказать ему, что он пересмотрел второсортных ужастиков, но... внезапно мой внутренний голос скептически заметил: "Чья бы корова мычала".

— Кстати, Сакаки, — снова начал Тэсигавара после нескольких секунд молчания. — Я тут все время думаю: что если "лишний" увязался с нами? Если так, то кто он?

— Да, по тебе видно, что ты все время об этом думаешь, — ответил я, сев чуть прямее. — И как? Есть идеи?

— Ну... — и Тэсигавара увял. Его выражение лица стало, хоть и ненамного, но еще более унылым, чем раньше. — Вроде чисто по виду никак же не разберешь, кто "лишний"... Но, может, как-то все-таки можно. Какой-нибудь мелкий признак. Как думаешь?

— Не знаю, — честно ответил я. — Говорят "никак не разберешь", но, может, это означает всего лишь "пока никто не придумал, как".

— Во-во.

— Но это еще не все, — я уткнулся взглядом в Тэсигавару. Его брови были насуплены. — Что если ты его найдешь? — снова этот вопрос я задал наполовину самому себе. — Что ты тогда будешь делать?

Брови Тэсигавары насупились еще сильнее, и он пробормотал:

— Без понятия.

Потом сжал губы, не став развивать тему.

7

Большинство учеников заканчивало ужинать.

— Сэнсэй, можно я скажу кое-что?

С этими словами встала одна из девушек. Это была вторая староста от женской половины класса, Идзуми Акадзава.

— Я хочу кое-что прояснить, раз уж мы все здесь собрались.

Как только я это услышал, у меня возникло плохое предчувствие.

За ее столом сидели еще три девушки. То есть — вместе держались вообще все девушки, участвующие в этой поездке, кроме Мей... что само по себе было поводом для беспокойства.

Конечно, весь класс считал Мей Мисаки странной с самого начала. В рамках "стратегии" по предотвращению "катастроф" она была вынуждена взять на себя роль "той, кого нет" и с мая до начала июня оказалась в полной изоляции. В каком-то смысле, подозреваю, это позволило сохранить в классе баланс нормальных отношений.

То же самое относилось к периоду с начала июня до июля, когда к списку "тех, кого нет", добавился я. Их, конечно, охватило чувство опасности, но, поскольку они исключили из уравнения нас с Мей, чужеродные элементы, равновесие в коллективе сохранилось. Однако...

Когда смерть Кубодеры-сэнсэя показала бесполезность "стратегии" в виде увеличения числа "несуществующих" до двух, все поменялось.

Мей Мисаки, которая больше не "не существовала". Мей, странная девушка, которую больше нельзя было игнорировать. Что о ней думали Акадзава и ее подружки? Что они просто не могли не думать?

Не знаю, стоит ли называть это совпадение счастливым, но все это произошло перед самым началом летних каникул, так что нарушение равновесия не привело к взрыву прямо в классе. Можно сказать, эмоции девчонок оказались в узде.

Но сегодня, когда начался лагерь...

Мей Мисаки, которой полагалось быть в изоляции, преспокойно и без проблем общалась не только со мной — это-то ладно, — но и с другими парнями, Мотидзуки и Тэсигаварой. Да еще и села с нами за один стол во время ужина. Как будто начисто игнорируя остальных девчонок, в первую очередь Акадзаву, хотя все должно было быть ровно наоборот.

Неужели такая ситуация могла не сбить их с толку? Неужели она могла их не растревожить? Это было бы просто смешно.

Во время ужина я замечал взгляды, которые они периодически метали в нашу сторону. И где-то в уголке сознания я воспроизводил разговор тех девчонок: скорей всего, о нас, и скорей всего, не очень приятный.

Миками-сэнсэй среагировала на просьбу Акадзавы как-то вяло, заставив меня заподозрить, что она неважно себя чувствует. Помолчав немного, она наконец ответила:

— ...Да, конечно. ...Прошу, Акадзава-сан.

Акадзава молча кивнула. Потом, как я и предположил, ее глаза прищурились, она обратила испепеляющий взгляд на наш стол и резко произнесла:

— Мисаки-сан. Я хочу тебе здесь и сейчас кое-что сказать.

Я наблюдал за Мей в профиль. Она была... спокойна.

— Мисаки-сан... и тебе, Сакакибара-кун.

Слова Акадзавы звучали гладко, дикция была идеальна. Она смахивала на энергичного прокурора, выступающего в суде.

— Целый ряд печальных происшествий случился с мая месяца; этот кошмар с Кубодерой-сэнсэем совсем недавно... Не знаю, поможет ли наша поездка вернуть все в норму, но по крайней мере за "катастрофы", уже произошедшие с нашим классом... думаю, ты, Мисаки-сан, несешь частичную ответственность.

Мей — несет ответственность?..

Прежде чем я успел потребовать от Акадзавы объяснений, она добавила:

— Как и ты, Сакакибара-кун.

Кинув взгляд на Миками-сэнсэй, Акадзава жестким тоном продолжила:

— Если бы Мисаки-сан следовала своей роли "той, кого нет", как мы договорились с самого начала, никто бы не умер. Она этого не сделала, потому что Сакакибара-кун с ней говорил. Вот почему мы -

— Эй, тормозни-ка, — перебил ее Тэсигавара. — Тебе не кажется, что это было, не знаю, неизбежно, что ли? В смысле, этому никто не мог помешать?

— Кто знает, — Акадзава уперла руку в бедро и бесстрастно продолжила: — Возможно, мы допустили оплошность, не сообщив заранее Сакакибаре-куну, что происходит. Когда я вспоминаю, что в первый его день в школе я заболела и осталась дома, у меня живот сводит... Но все равно: если бы Мисаки-сан держалась своей роли и отказывалась общаться с ним, если бы она просто не обращала на него внимания, "стратегия" сработала бы. Скажи, что я неправа.

— Я не -

— Даже если я признаю, что с новой "стратегией", когда "не существовать" стали двое, мы ошиблись... Считаю, что изначальная вина лежит на Мисаки-сан. Или я неправа?

На секунду Тэсигавара вроде как-то съежился, но тут же контратаковал:

— И что? Что с того? Чего ты сейчас-то хочешь?

Акадзава заговорщицки посмотрела на девчонок за ее столом, потом пробежалась взглядом по парням за остальными столами.

— Извинений, — заявила она. — До сих пор мы не услышали от Мисаки-сан ни слова извинений. Зато — Мисаки-сан, как только ты перестала "не существовать", ты ведешь себя так, как будто ничего не случилось, как будто...

Ее обжигающий взгляд снова уперся в наш стол. В этом взгляде я чувствовал ярость, и ненависть, и раздражение, а больше всего — жуткое негодование... но.

Как можно настолько не дружить со здравым смыслом... я сам с трудом сдерживал негодование. "Мей же..." — я снова глянул на нее. Однако Мей оставалась такой же спокойной, как раньше, — да нет, она хранила просто ледяное спокойствие.

— Когда умерла Сакураги-сан...

Эти слова ни с того ни с сего произнесла вовсе не Акадзава, а Сугиура — девушка, сидящая рядом с ней. Она постоянно терлась возле Акадзавы и всем своим видом говорила: "Я — надежный помощник".

— Моя парта у окна в коридор, и я видела, что в тот день было. Как она...

...Аа.

Невольно я и сам это припомнил. Тот день — последний день промежуточных экзаменов — когда я, Мей и Сакураги...

— Когда она узнала про аварию с матерью, то тут же выскочила из класса. И сперва побежала к восточной лестнице, как всегда, но там, перед лестницей, стояли вы двое, Мисаки-сан и Сакакибара-кун. И тогда Сакураги-сан побежала в другую сторону, к западной лестнице...

...Да. Здесь Сугиура права.

— Когда она увидела Мисаки-сан вместе с Сакакибарой-куном, хотя Мисаки-сан должна была "не существовать", она наверняка страшно испугалась, что из-за того, что они вместе, талисман не сработал и ее мама попала в аварию... И чтобы держаться от вас двоих подальше, она побежала в другую сторону.

— Если бы вы там не стояли, — подхватила Акадзава, — если бы Сакураги-сан побежала по восточной лестнице, как обычно, того происшествия могло и не случиться. Вот что я имела в виду.

— Ты это не... — вырвалось у меня.

— И сестра Мидзуно-куна, — продолжала давить Акадзава. — После того как это с ней случилось, Мидзуно-кун мне сказал, что его сестра была знакома с тобой, Сакакибара-кун. И что ты говорил ей про нашу ситуацию.

— Ээ, это...

— Возможно, именно потому, что ты с ней об этом говорил, она и стала одной из "жертв июня". Вполне разумная интерпретация, не так ли?

— Э...

...Моя вина.

Это я виноват, что Мидзуно-сан погибла в той аварии.

Когда кто-то так вот вслух мне это сказал, грусть, раскаяние и угрызения совести, хоть и потускневшие немного, с новой силой подняли голову. Да. Возможно, Акадзава права. Я, конечно, тогда ни фига не понимал, что происходит, но все равно — в том, что я полез вперед очертя голову и впутал в это дело Мидзуно-сан, был виноват я и никто другой...

— Это не относится к делу, — вдруг произнесла Мей. Холодным, отстраненным голосом, который я так хорошо успел узнать. — Сколько бы ты ни говорила на эту тему, проблему так не решить.

— Сейчас речь идет не о "решениях", — жестко отрубила Акадзава. — Мы хотим сказать тебе, Мисаки-сан, что ты должна принять свою ответственность и извиниться перед всеми.

— Если я извинюсь, это будет что-то значить? — Мей медленно встала из-за стола, так же пристально глядя на свою обвинительницу, как та на нее. — Если да, то я это сделаю.

— Мисаки... — попытался остановить ее я. — Нет... нельзя извиняться за такое...

Если уж кому и извиняться, то мне. Если бы я весной не перевелся в Северный Ёми, ничего из этого бы...

Однако Мей на меня даже не взглянула. Не дожидаясь ответа Акадзавы на свой вопрос...

— Извините, — будничным тоном произнесла она и медленно опустила голову. — Извините. Это я виновата...

— Нет! — вырвалось у меня.

И практически одновременно -

— Прекратите! — это Мотидзуки.

— Что за маразм, — это Тэсигавара. Он еще и сердито долбанул кулаками по столу. — Заставлять ее так делать — ваще бессмысленно. Сейчас только одно важно — найти "лишнего"!

Стойте-ка.

Тэсигавара — придержи коней. Я понимаю твои чувства, но если ты расскажешь все именно сейчас ...

...И тут.

Злую атмосферу разогнала суматоха, поднявшаяся за другим столом.

8

— Эй, Вакуй — ты как? Что за...

Наше внимание привлек чей-то выкрик.

Стол, соседний с нашим; одним из четверых там был Томохико Кадзами. Голос принадлежал кендоисту Маэдзиме, сидевшему напротив Кадзами. Вакуй, к которому он обращался, сидел слева от него, и с ним явно было что-то не так. Отодвинув стул, он перегнулся пополам и прижался лбом к краю стола. Его плечи поднимались и опускались; ему явно было плохо.

— Эй, Вакуй! — снова позвал Мэдзима, похлопывая его по спине. — Ты как? Дышать можешь? Давай же, дыши.

Секундой позже к ним подбежал Тибики-сан. Едва глянув на Вакуя, он прошептал: "Астма?" — затем обернулся к подбежавшей следом Миками-сэнсэй.

— Этот ученик болен астмой?

Однако Миками-сэнсэй лишь дрожала, не в силах ответить; за нее это сделал Кадзами.

— Да. У Вакуя-куна астма. Его лекарство всегда...

Кадзами показал на правую руку Вакуя, распростертую на столе. Пальцы сжимали портативный ингалятор.

— Лекарство... ты можешь его принять? — обратился Тибики-сан к Вакую, но плечи того вздымались и опускались все тяжелее. Он явно был не в том состоянии, чтобы отвечать на вопросы. Его странное, натужное "хюууу, хюууу" было слышно даже за нашим столом. Вакуй сипел — нет, почти даже свистел.

В классе он сидел прямо передо мной, но впервые я видел у него приступ. Поскольку у меня дважды за последний год рвалось легкое, я вполне мог посочувствовать его проблемам с дыханием. Пневмоторакс и астма — разные болезни, но, глядя на Вакуя, я ощутил, как мне самому становится трудней дышать...

Тибики-сан взял ингалятор и нажал на него, чтобы впрыснуть лекарство. Приборчик лишь тихо пшикнул.

— Аа... кончилось... — он придвинул лицо к самому уху Вакуя и спросил: — Ты взял с собой запасной?

Продолжая дышать с огромным трудом, Вакуй все же сумел еле-еле двинуть головой справа налево. Значение было понятно без слов: "Нет".

— Вызовите "скорую"! — громко приказал Тибики-сан, выпрямившись. У меня мелькнуло воспоминание, как он ворвался в класс сразу после самоубийства Кубодеры-сэнсэя. — Миками-сэнсэй, пожалуйста. Вызовите "скорую" немедленно!

9

Всего несколько секунд спустя выяснилось, что телефон в доме не работает. Эту новость сообщила нам хозяйка, которая, едва услышав в зале переполох, прибежала с кухни. Она сказала, что линия барахлила со вчерашнего вечера, а сегодня днем перестала работать совсем.

— Мы не можем звонить, поэтому не можем вызвать ремонтников, чтобы нам его починили. Ну надо же, именно сейчас...

Она не успела договорить, а Тибики-сан, покопавшись в кармане куртки, уже вытаскивал свой мобильник.

— Плохо, — тут же прошептал он тусклым, мертвым голосом. — Сигнал...

— Нет связи? — спросил я, подходя ближе.

— Да.

— Мой мобильник раньше работал.

— Тогда по нему позвоним. Быстрее, — приказал Тибики-сан. — У разных компаний может быть по-разному.

— Он у меня в комнате.

— Так беги за ним!

И тут -

— У меня есть сотовый.

— И у меня.

Сразу двое предложили свои телефоны. Тэсигавара и Мотидзуки. Мей молчала. Думаю, она оставила свой мобильник в комнате, как и я.

— Ясно, — сказал Тибики-сан. — Тогда, пожалуйста, вызовите "скорую", один-один-девять.

Но в итоге -

— Странно. Одна полоска есть, а все равно не проходит.

— И у меня... Не получается, сэнсэй.

Мобильник Тэсигавары и PHS Мотидзуки оказались бесполезны.

Вообще-то, когда Мей мне звонила, помехи были такие, что голос с трудом различался. Сдается мне, в горах качество сигнала в принципе поганое. Так что...

У других учеников нашелся еще один сотовый и один PHS. Но они тоже не пробились.

Все это время у Вакуя продолжался приступ. Он уже не мог сидеть на стуле и опустился на пол, на колени. Маэдзима отчаянно тер ему спину, тяжело поднимающуюся и опадающую с каждым вздохом.

— Плохо. Я пока не вижу цианоза, но мы не можем просто стоять и смотреть, — губы Тибики-сана сжались в узкую линию. — Я отвезу его в больницу на своей машине, — он перевел взгляд на Миками-сэнсэй, бледную, стоящую неподвижно. — Хорошо, сэнсэй?

— Э... да. Я поеду с вами.

— Вам нельзя. Оставайтесь здесь, с остальными учениками.

— А... да. Вы правы.

— С его родителями я свяжусь из больницы. И вернусь, как только его состояние стабилизируется. ...О, Нумата-сан, — обратился он к хозяйке. — Можно вас попросить принести несколько одеял? Необходимо не дать ему замерзнуть.

— Сию секунду, — кивнула женщина и засеменила прочь.

Ученики, собравшиеся вокруг стола, ученики, глядящие с почтительного расстояния... у всех на лицах были написаны страх и тревога. Кто-то из девчонок даже тихонько шмыгал носом.

— Все будет в порядке, — обратился Тибики-сан ко всем нам. — Незачем волноваться. Если мы прямо сейчас поедем в больницу, с ним все будет хорошо, ничего страшного не произойдет. Обещаю вам, все будет хорошо, не нужно себя накручивать. Понятно? У него приступ, но он к таким приступам уже привык, это не есть что-то экстраординарное. Это не какое-то из ряда вон выходящее происшествие. Поэтому совершенно незачем поддаваться страху и беспокойству. Успокойтесь и делайте все, что вам скажет Миками-сэнсэй. Я прошу вас всех сегодня лечь спать пораньше. Понятно?

Выражение лица его оставалось таким же твердым, как раньше, голос звучал просто до невозможности спокойно. Больше половины учеников послушно закивали, я в том числе, но...

Он лжет.

Так прошептало мне мое сердце.

Разумеется, то, что сейчас сказал Тибики-сан, было ложью. Если слово "ложь" чересчур суровое, ну, тогда — это была отчаянная попытка хоть чуть-чуть пригасить общую тревогу.

Многие другие "катастрофы" с нашим классом тоже не были "из ряда вон выходящими происшествиями". Скажем, Икуо Такабаяси, одна из "жертв июня" — у него ведь всегда было слабое сердце, так? И умер он от сердечного приступа.

Конечно, нельзя исключить, что Вакуй мог чисто случайно забыть проверить перед самой поездкой, сколько у него осталось лекарства, несмотря на то, что это лекарство он принимал каждый день; однако счесть такую ситуацию нормальной было трудно. Вдобавок к напряжению и тревоге, которые давили на нас всех, его стресс усилился из-за того, что он чисто случайно оказался свидетелем нашей перебранки... В результате у него начался приступ. Когда мы попытались вызвать "скорую", оказалось, что чисто случайно именно сегодня телефоны весь день не работали. И вдобавок ко всему мобильники не могли пробиться из-за слабого сигнала.

Такое громадное количество совпавших случайностей и невезений являлось прекрасным примером направленного риска, присущего классам 3-3 в "такие" годы. Как же можно было думать иначе? Выражаясь словами Мей, наш класс "близок к "смерти""...

Наконец хозяйка принесла одеяла и закутала в них Вакуя, потом мы с Тэсигаварой помогли перенести его к дверям гостиницы. Машина Тибики-сана была припаркована на подъездной аллее недалеко от входа. Это был заляпанный грязью серебристый седан. Модель я не разобрал, но был уверен, что это что-то довольно старое.

Было уже почти девять вечера.

Дождь моросил так же слабо, но ветер все усиливался. Я даже убедил себя, что в свисте ветра, раскачивающего ветви деревьев, слышу пронзительный вой какого-то странного создания...

Когда Вакуя положили на заднее сиденье, я подбежал к Тибики-сану, который уже садился за руль.

— Эмм, Тибики-сан, вообще-то я хочу кое-что -

Кассета, записанная Кацуми Мацунагой, — я хотел рассказать о ней, пусть даже самое основное, без деталей; однако на это просто не было времени.

— Все будет хорошо. Обещаю, я помогу Вакую-куну, — произнес Тибики-сан, как будто пытаясь убедить самого себя.

— Это... будьте осторожны.

— Конечно. И ты тоже береги себя. Помни, у тебя мина в легких.

— ...Хорошо.

— Ладно, мы поехали. Я вернусь при первой же возможности.

Тибики-сан небрежно взмахнул рукой и захлопнул дверь.

Я вдруг осознал, что рядом со мной стоит Миками-сэнсэй, — я и не заметил, как она подошла, — и решился спросить:

— Как вы себя чувствуете?

Она повернула ко мне свое пепельно-серое лицо и кивнула.

— Нормально. Не беспокойся обо мне... ладно?

Пробежавшись рукой по мокрым от дождя волосам, она надела на лицо безжизненную улыбку.

— Ээ... может, отменим завтрашний поход на гору?

— Посмотрим, — хрипло ответила она. И даже то подобие улыбки, которое было, исчезло с ее лица.

10

Мы проводили взглядом машину Тибики-сана и пошли обратно в гостиницу, когда...

— Сакакибара-кун, постой, — остановила меня Мей. — Спасибо тебе.

— Э?.. — вырвалось у меня.

— Когда они в столовой говорили обо мне всякое...

— А, да не стОит...

Мы стояли на крыльце перед входом в гостиницу. Нас обдувало дождливым ветром. Светил лишь тусклый фонарь. Причем светил точно в спину Мей, так что я даже не мог разобрать ее выражение лица.

— Это же не только я. Мотидзуки и Тэсигавара тоже...

— Спасибо, — повторила она почти шепотом и шагнула ближе. — Зайдешь ко мне попозже?

Снова у меня вырвалось только "э?..".

— Я живу одна.

В поездке участвовало пять девушек. Когда они заселились по две в комнату, одна оказалась лишней. И, разумеется, это была Мей.

— Комната двести двадцать три. В противоположном конце коридора от твоей.

— ...Думаешь, мне стоит?

— Я тебе говорила, что хочу кое-что еще рассказать, но позже, помнишь? Я хочу сдержать слово.

— ...Понятно.

— И еще...

В этот момент через плечо Мей я увидел Тэсигавару. Он стоял за дверью сбоку и пялился на нас, и на лице у него было написано: "Ну-ну".

Я смутился и, прежде чем Мей успела сказать что-то еще, оборвал ее:

— Хорошо, хорошо. Я все понял.

— Часов в десять, идет?

— Хорошо. Я приду.

— Договорились.

Мей изящно развернулась и вошла в дом. Я подождал несколько секунд и последовал за ней. Как и ожидалось, Тэсигавара набросился на меня, едва я оказался внутри.

— Йоу, — и он хлопнул меня по спине. — Зачет, Сакаки. Я слышал, как вы планировали вашу маленькую свиданку.

— Эй, стой, что еще за "свиданка"? Все совсем по-другому.

— Да не очкуй! Я никому не расскажу.

— Заткнись уже. Нечего тут выдумывать. Нам с ней надо кое-что серьезное обсудить, ясно?

— Кое-что серьезное о вашем совместном будущем?

Бесконечные подкалывания Тэсигавары начали меня уже доставать, и я огрызнулся:

— Слушай, кончай меня злить.

Он поднял руки с веселым "боюсь, боюсь". Но...

В какой-то момент я обнаружил, что, несмотря на его тон и поведение, в глазах у Тэсигавары не было ни намека на улыбку.

К оглавлению

Глава 15. Август II

1

Я в двух словах пояснил Мотидзуки, своему соседу по комнате, куда отправляюсь, и незадолго до десяти вышел.

Мобильник я положил в карман — это был уже рефлекс. Нет, не совсем удачное слово. Меня заставило так поступить произошедшее в столовой. Лучше иметь мобильник при себе — на случай чего. В конце концов, Мей же удалось связаться со мной сегодня вечером, хоть качество связи и было отвратным...

Идя по сумрачному коридору от комнаты 202 к 223, я не встретил ни души. Видимо, все последовали указаниям Тибики-сана и послушно засели по номерам.

Подойдя к комнате Мей, я кинул взгляд наружу через окно в стене коридора.

Ветер по-прежнему яростно свистел, но дождь, похоже, прекратился. Облака, недавно застилавшие небо плотной пеленой, стали тоньше, сквозь них призрачным круглым фонарем светила луна. В ее свете я различал контуры деревьев возле здания.

У самого края леса, в углу лужайки, я заметил маленькое одноэтажное строеньице. Слишком маленькое, чтобы его можно было назвать пристройкой или задним домиком. Скорее, сарайчик для инструментов.

Рассеянно глядя наружу, я вдруг увидел, как окно сарайчика зажглось. Похоже, кто-то там внутри включил свет.

Разумеется, это был не повод всерьез задаться вопросом, кто бы это мог быть. Кто-то из супругов Нумата, кто же еще. Видимо, он (или она) зашел туда за чем-то нужным.

Я отодвинулся от окна, медленно, глубоко вдохнул и постучал в дверь комнаты 223.

После довольно долгой паузы Мей наконец открыла дверь. Она была в легком кардигане цвета слоновой кости поверх летней школьной формы, и ее лицо казалось еще более восковым, чем обычно.

— Давай, — напряженным голосом и без намека на улыбку произнесла она. Было не так уж жарко, однако кондиционер в ее комнате работал на полную катушку. — Сядь хотя бы.

Точно такими же словами она впервые пригласила меня в гостиную у себя дома. Я уселся на стул возле стола, стоящего напротив балконной двери. Мей села на краешек одной из двух кроватей, потом вдруг заявила:

— Мы говорили про Мисаки.

Она смотрела на меня, не моргая. Я молча кивнул.

Естественно, это "Мисаки" относилось не к парню "Мисаки" двадцатишестилетней давности, не к ее собственной фамилии "Мисаки" и даже не к району "Мисаки", в котором она жила. Она имела в виду Мисаки Фудзиоку, свою двоюродную сестру, умершую в городской больнице Юмигаоки в тот день в конце апреля.

— Честно говоря, я об этом думал с того самого дня, когда увидел тебя в больнице. Я думал, зачем ты ехала на лифте на второй подвальный этаж, — заговорил я, будто освежая собственную память. — Мисаки-сан лежала в больнице, но в тот день она скончалась, да? И ее перенесли в морг на втором подвальном этаже, да? И ты сказала, что несешь ей куклу. Но все равно...

— Тебе показалось, что все это странно?

— В общем, да.

— Ситуация, понимаешь, немного запутанная, — Мей опустила взгляд. — Я вообще-то не хотела никому рассказывать, но...

— Ты не против, если я узнаю? Ты мне расскажешь?

Чуть помолчав и по-прежнему глядя в пол, Мей ответила:

— Да.

2

— Мы с Мисаки Фудзиокой были двоюродными сестрами. И одногодками. Но — как бы это сказать? Так было не с самого начала.

Мей чуть подняла голову, тихим голосом начав свой рассказ. Такое вот она выбрала интригующее введение. Я склонил голову набок, изо всех сил пытаясь понять смысл ее слов.

Она как ни в чем не бывало продолжила:

— Маму Мисаки зовут Мицуё, у моей — Кирики — настоящее имя Юкиё. Они сестры и при этом ровесницы.

— Ты имеешь в виду... — перебил я, по-прежнему сидя со склоненной набок головой, — что они близнецы?

— Разнояйцовые, по-видимому. А фамилия их Аманэ. Мне рассказывали, что бабушка Аманэ за всю жизнь так и не вышла замуж.

Я думал, "бабушка Аманэ", та старушка в "Пустых синих глазах" — двоюродная бабушка Мей по материнской линии?

— Они разнояйцовые близнецы, но очень похожи; кроме того, они выросли в одной среде, получили одно и тоже воспитание... Мицуё вышла замуж первой. За человека по фамилии Фудзиока. Я слышала, он был офисным работником в мелкой фирме, как-то связанной с продуктами. Многообещающий молодой человек.

Вскоре Юкиё вышла за Котаро Мисаки — моего отца. Он успешный бизнесмен и круглый год летает всюду по своим делам. В общем, можно сказать, полная противоположность мужу Мицуё.

Мицуё, жена Фудзиоки-сана, родила первой.

— Она родила Мисаки-сан?

Мей молча кивнула, ее взгляд скользнул в мою сторону. Потом она добавила:

— И еще одну девочку.

— Э?..

— Она родила двойню.

Мей снова уткнулась взглядом в пол.

— Двух девочек. Тоже разнояйцовых близнецов, и тоже очень похожих друг на друга.

У Мисаки Фудзиоки была сестра-близнец?

Я снова склонил голову набок.

Неужели же?.. Нет, не может быть.

— Юкиё тоже забеременела — через год после Мицуё. Но у нее при родах возникли осложнения.

— Да, ты мне уже говорила.

— Ей было очень, просто невероятно грустно. Почти до сумасшествия. Самым подлым ударом стало то, что из-за неудачных родов она больше не могла иметь детей в принципе.

— ...Аа.

Тут-то я начал примерно догадываться, к чему все идет.

— В семье Фудзиока, вознагражденной двойней, было не все в порядке с деньгами, и они были не уверены, что сумеют вырастить двух детей сразу. В то же время семья Мисаки должна была сделать что-то, чтобы спасти Юкиё, которая все глубже впадала в отчаяние. И я уверена, что Мицуё тоже было очень жаль сестру. И тогда, можно сказать, был найден баланс между спросом и предложением.

— Спросом... и предложением?

— Да. Ты ведь понял, что я имею в виду? — спросила Мей. Все это время ее тон оставался таким же тихим и спокойным, как в начале рассказа. — Одну из близняшек Фудзиока удочерила семья Мисаки.

— Значит...

— Это была я. Я превратилась из Мей Фудзиоки в Мей Мисаки, когда мне было два года. Я ничего не помню, что могло бы подсказать, почему выбрали меня, а не Мисаки.

Мей сделала короткую паузу, но тут же продолжила, как бы отгоняя вопрос:

— Думаю, это из-за наших имен.

— Из-за имен?

— Если бы семья Мисаки удочерила Мисаки, она бы стала Мисаки Мисаки. Думаю, они приняли решение из-за какой-то такой глупости.

Тень улыбки возникла на бледно-розовых губах и тут же исчезла.

— Таким образом, сколько я себя помню, я росла в семье Мисаки как единственная дочь Юкиё — Кирики. Мне даже не рассказывали, что я приемная. Когда я была маленькая, я была уверена, что Мицуё — это моя тетя. А Мисаки — двоюродная сестра, и просто так получилось, что мы с ней ровесницы и очень похожи. Даже то, что у нас один и тот же день рождения, — это было просто "Уаа! Ничего себе совпадение!". Думаю, это из-за того, что наши матери тоже были близнецами.

Правду я узнала, кажется, в пятом классе. Бабушка Аманэ случайно что-то ляпнула, а потом все мне рассказала; Кирика... моя мать тогда была просто в панике. Думаю, дай ей волю, она бы это от меня всю жизнь скрывала.

Хотя Мей рассказывала мне нечто очень важное о своем происхождении, голос ее оставался еле слышным, а выражение лица — совершенно неподвижным. Я понятия не имел, как реагировать на ее слова, и все, что мне оставалось, — лишь молча слушать.

— Для нее я по сути была заменой ее собственного мертворожденного ребенка. Заменой. Для отца — тоже чем-то подобным. Думаю, они обо мне заботились больше, чем большинство настоящих родителей о своих детях. Когда была эта история с глазом, они сделали все, что только могли, и мать даже создала для меня этот специальный искусственный глаз... Я им благодарна за все это. Но...

"Я одна из ее кукол".

— Но замена есть замена. Она всегда видела во мне своего родного ребенка, того, которого она должна была родить.

"Я живая, но ненастоящая".

— Я уверена — она запирается в своей мастерской и продолжает делать всех этих кукол, потому что ее сердце по-прежнему разбито смертью ее ребенка. Я просто не могу думать как-то по-другому. И для меня, как только я узнала правду, она стала матерью, которая меня вырастила, но не настоящей мамой...

Слова Мей увяли, и я влез с вопросом:

— А что ты подумала сразу, когда узнала?

Мей долго подбирала нужные слова, наконец ответила:

— Я... захотела встретиться с ней. С настоящей матерью, Мицуё. И с отцом.

Мне показалось, что ее щеки при этих словах чуть-чуть порозовели.

— Я вовсе не собиралась ругать их, винить их за то, что они отдали меня, а не Мисаки. Правда не собиралась. Я просто хотела их увидеть, поговорить с ними по-настоящему, самой убедиться, что это те самые люди, которые дали мне жизнь.

Но примерно в то время семья Фудзиока переехала. Раньше мы с Мисаки ходили в начальные школы по соседству, и наши дома тоже были недалеко; но тут Мисаки сменила школу и стала жить далеко, хотя и в том же городе, и видеться нам стало не так уж просто. Но я все равно решила встретиться с мамой и сказала это Кирике. У нее тогда стало такое печальное лицо, а потом она так сильно рассердилась...

— Что, она не хотела, чтобы ты виделась со своей настоящей матерью?

— Да, — кивнула Мей, и ее плечи чуть съежились. — По-моему, я уже говорила. Ей безразлично, куда я хожу и что делаю, но в отношении некоторых вещей она очень сильно беспокоится и нервничает.

— А... ага.

— Я тогда именно это имела в виду. Сближаться с Мицуё. Думаю, вполне естественно, что она нервничает по этому поводу. Особенно с учетом того, что та женщина — ее родная сестра. То, что она заставляет меня носить мобильник, — видимо, тоже из-за этого беспокойства. Он нас всегда соединяет. Я, в общем, понимаю ее чувства, но...

Мей снова сделала паузу, подбирая слова.

— Но... я все равно время от времени по секрету от нее встречалась с Мисаки. После того как мы поступили в среднюю школу — чаще, чем раньше. И примерно в то же время она узнала, что мы с ней родные сестры.

Может быть, тебе это покажется странным, но и я, и она чувствовали эту связь. Мы связаны тем, что вместе были внутри матери. Мы были половинками друг друга; звучит как штамп, но мы действительно так чувствовали.

Да, на случай если тебе интересно — это не такое уж приятное чувство. Такое загадочное, непонятное... что моя вторая половина вот здесь, рядом... это самое сильное впечатление, что у меня было в то время. И кроме того, ну, Мисаки росла в настоящей семье с родными мамой и папой, а ее вторую половинку отослали в приемную, и она там даже глаз потеряла... Возможно, я выросла немного более циничной, чем она.

Вдруг резко задребезжала оконная рама. Ветер переменился, что ли? У меня внезапно возникло ощущение, что кто-то заглядывает снаружи в комнату — хотя этого просто не могло быть, — и я машинально обернулся посмотреть.

— А потом... прошлой весной. Мисаки вдруг заболела, — продолжила Мей. — Это была очень серьезная болезнь, что-то с почками. Ей пришлось бы сидеть на диализе до конца жизни. Единственной альтернативой была пересадка почки.

— Пересадка...

— Да. Мисаки должна была получить почку от Мицуё, своей матери, и ее положили на операцию в большую больницу в Токио. Знаешь, я хотела дать ей свою почку. Ну, мы же близнецы, хоть и разнояйцовые, и с одинаковой фигурой — ведь правда же это лучший вариант для трансплантации? Говорят, пересаживать почку от взрослого к ребенку очень трудно из-за разницы в размере и всего такого, так что... Но, по-видимому, есть какой-то закон, что дети до пятнадцати лет не могут служить донорами органов, так что я ничего не смогла сделать. Сколько я ни клялась, что хочу этого. Правда... даже если бы в больнице согласились сделать исключение — Кирика, как только узнала бы, вцепилась руками и ногами и все равно не пустила бы меня...

Значит, это и есть "серьезная операция в другой больнице", которую сделали Мисаки Фудзиоке до того, как положить в городскую больницу. Голос Мидзуно-сан отчетливо прозвучал у меня в памяти — она сказала по телефону эти самые слова. Я невольно зажмурился.

— Операцию сделали в начале года, и она прошла очень успешно. Но надо было продолжать следить за состоянием Мисаки, поэтому, когда оно стабилизировалось, ее перевели в здешнюю больницу. Даже после перевода она поправлялась так, как врачи прогнозировали. Я время от времени потихоньку ходила ее навещать. Кирике не говорила, естественно.

Мы с Мисаки разговаривали обо всем подряд, и однажды она сказала: "У тебя дома столько классных кукол, я так тебе завидую". И тогда я ей пообещала. Я показала ей фотографию со всеми куклами в моей комнате и спросила, какая ей больше нравится, и сказала: "Ту, которая тебе нравится больше всех, я тебе подарю на выписку из больницы". И...

— Это была та самая кукла, которую ты отнесла в морг в тот день?

— ...Я ей обещала, — Мей медленно и грустно опустила ресницы, потом снова открыла глаза. — Я и подумать не могла, что она так внезапно умрет... Совершенно не думала. Она же поправлялась без проблем, врачи говорили, что скоро ее выпишут. А потом вдруг она...

...Да.

Мидзуно-сан тоже так говорила.

Состояние Мисаки Фудзиоки вдруг резко ухудшилось, и она умерла, прежде чем кто-либо успел что-либо сделать. Это было 27 апреля, в понедельник. Мидзуно-сан сказала: "Она была единственным ребенком в семье, родители были вне себя от горя".

Да, я получил ответ на вопрос, который уже долго не шел у меня из головы; но стоило мне представить себе, что творилось в душе у Мей, как мое сердце сжалось, и я с трудом удержал слезы. Однако в то же время...

Предельно ясным стал новый, важнейший факт.

— Значит, вы с ней изначально были не двоюродными сестрами, а родными, — произнес я, чувствуя мощное замешательство. — А значит, ты и Мисаки-сан — кровные родственники в пределах двух колен.

— Да.

— Значит, ты поэтому тогда так сказала?

Мой первый день в школе, моя первая встреча с Мей там. Во время нашего разговора возле клумбы с цветущими желтыми розами неподалеку от нулевого корпуса...

"Будь осторожен. Возможно, это уже началось".

— Помнишь, ты сказала: "Возможно, это уже началось"?

— У тебя хорошая память. Да, так и есть.

— Значит, это уже началось, — повторил я, не сводя глаз с лица Мей. — "Катастрофы" этого года начались уже в апреле.

— ...Скорее всего.

— Почему ты уже тогда не сказала?

— Я... в общем, я... — не глядя в мою сторону, Мей снова медленно, печально опустила и подняла ресницы. — Мне не хотелось верить, что она... Мисаки умерла... из-за такого. Я просто не могла принять, что причиной стала такая иррациональная вещь, как проклятие. И поэтому, даже когда ты спросил, есть ли у меня братья или сестры, я просто не смогла ответить "да". И когда ты спросил про Мисаки, я могла только сказать, что она моя двоюродная. Я просто не хотела говорить.

Мне вспомнилось.

После того как Юкари Сакураги стала одной из "жертв мая" и я во второй раз наткнулся на Мей в подвале выставки, она сказала: "Я... думаю, в глубине души я только наполовину верила. Сначала было это, потом в мае, когда пришел ты, я тебе всякого наговорила, но все равно я на сто процентов не верила".

"Сначала было это" — имелась в виду смерть Мисаки в апреле. И, видимо, то, что "она мне всякого наговорила", — это отсылка к той самой предыдущей фразе, что "возможно, это уже началось"...

Голова Мей была опущена, пальцы сжимали простыню на кровати, где она сидела. Я снова честно попытался представить себе, что она чувствовала, но просто не смог удержаться от того, чтобы, сложив вместе факты, которые я осмыслил, громко произнести:

— "Катастрофы" этого года начались уже в апреле, как и во все прошлые годы. Мисаки Фудзиока, умершая в больнице, стала первой жертвой... "жертвой апреля". Значит...

Порывистый ветер, стучащийся в окно, словно впился в меня, высасывая тепло. Холод пополз вниз по спине, мурашки побежали по всему телу.

Мей медленно подняла голову, будто говоря: "Я знаю..."

— Я тоже об этом думала.

— О чем?

— Когда ты пришел в школу после больницы, было уже начало мая. Именно тогда мы поняли, что в классе не хватает парт, и поэтому все решили, что "катастрофы" этого года нетипичные и должны начаться в мае. Но если Мисаки была "жертвой апреля", значит, мы ошибались...

— ...Да, так и есть, — крепко обхватив себя руками, я кивнул. — Значит, несмотря на то, что с самого начала парт хватало, "лишний" проник в класс в апреле, еще до того, как я пришел в Северный Ёми...

3

— Значит, поэтому, да? — робко спросил я после нескольких секунд молчания. — Когда я сказал, что думаю, уж не я ли "лишний", ты так уверенно сказала мне, что нет. Ты сказала: "Расслабься, это не ты".

— ...Да, было такое.

— Это как раз потому, что ты знала, что "катастрофы" начались уже в апреле, да? А раз в апреле я еще не учился здесь...

— Отчасти да... но главная причина в другом.

У меня возникло ощущение, что я заранее знал, что Мей ответит как-то так.

— То есть? — продолжил я. — Что за причина?

— Я...

Она начала было отвечать, но в нерешительности остановилась. Взгляд ее устремился куда-то в пространство, и довольно долго она даже не моргала — сидела неподвижно, как кукла. Потом наконец...

Похоже, она приняла решение. Встала с кровати, повернулась ко мне лицом. Я увидел повязку на ее левом глазу, которая все это время была от меня скрыта. Потом размеренным движением Мей сняла повязку.

— Этот глаз...

Специальный искусственный глаз, сидящий в пустой глазнице. "Пустой синий глаз" смотрел прямо на меня.

— "Глаз куклы" сказал мне, что это не ты.

Конечно, я не понял, что она имела в виду. Однако какое-то смутное предчувствие у меня возникло.

— Как он это сделал? — задал я очередной вопрос.

Мей ответила сразу, уже без намека на нерешительность:

— Кажется, я тебе уже говорила. Этот глаз может видеть невидимое. То, что ты не ожидаешь увидеть; то, что лучше бы не видеть; то, что хотелось бы не видеть.

— То, что не ожидаешь увидеть? Что лучше бы не видеть? Это, например, что?

— Например... — Мей подняла правую руку и закрыла здоровый глаз, не "глаз куклы". — Например, "цвет смерти".

Эти слова прозвучали, как какое-то заклинание.

— Цвет или оттенок чего-то, что по ту сторону, там, где смерть.

— ...

— Понимаешь? Нет... вижу, не понимаешь.

Честно говоря, я просто не знал, что ответить. Однако -

— В нормальной ситуации вряд ли ты мне поверил бы, даже после объяснения... Но сейчас я вполне могу рассказать тебе все. Хочешь?

Я энергично кивнул, не задумавшись ни на миг. И посмотрел прямо в уставленный на меня глаз. Красивый, но абсолютно пустой синий глаз...

— Хочу, — сказал я.

4

— Сперва я не могла понять, что происходит, и поэтому постоянно была не в своей тарелке.

Не возвращая повязку на место, Мей снова села на край кровати. Она начала новый рассказ тем же тихим голосом, что и предыдущий.

— Когда я потеряла левый глаз, то, конечно, и видеть им перестала. Хоть в упор фонариком посвети — я даже искорки не увижу. Если я закрою правый глаз, то вообще ничего видеть не буду. Операция была, когда мне было четыре года, так что я живу с одним нормальным глазом всю свою сознательную жизнь. Даже после того как Кирика сделала для меня "глаз куклы", какое-то время так все и оставалось. Но потом...

Когда это началось? По-моему, когда умер кто-то из родственников отца; тогда меня взяли на похороны. То ли в конце третьего класса начальной школы, то ли в начале четвертого. Они сказали, чтобы я попрощалась, и я положила в гроб цветы... и вот тогда я посмотрела в лицо человека, который умер, и почувствовала что-то очень странное. Мой левый глаз не должен был ничего видеть, но он как будто воспринимал что-то... не форму, нет. Больше похоже на цвет.

Я была просто в шоке. Ну, потому что я, по сути, вообще впервые что-то ощутила левым глазом. И это было очень странное ощущение. Когда я закрыла левый глаз и смотрела только правым, я видела просто лицо, абсолютно нормальное. А когда я смотрела и левым глазом, добавился какой-то странный цвет поверх всего...

— Что ты имеешь в виду, "странный цвет"?

— Я не могу объяснить, — Мей вяло качнула головой. — Этот цвет я никогда не вижу правым глазом... просто не могу видеть. Я не могу его назвать словом, вроде "красный", "синий", "желтый" — вообще никаким названием цвета. Ни одно не подходит. Это... цвет, которого в нашем мире просто нет.

— Даже если смешивать все существующие цвета и краски?

— ...Да.

— И это и есть "цвет смерти"?

— Сперва я этого не поняла... — Мей задрала голову и коротко вздохнула. — Никто мне ничего не мог нормально объяснить. Врачи меня осматривали, но ничего необычного не находили. Они говорили, что это просто мое воображение. Я пыталась им верить, но... Время от времени я снова это видела, и оно не прекращалось. И... — Мей медленно вернула взгляд к моему лицу. — Через не знаю сколько лет я поняла. Когда я ощущаю этот цвет, это означает, что где-то рядом "смерть".

— Ты имеешь в виду, "смерть" рядом, когда ты смотришь на лицо умершего?

— Один раз это было, когда рядом со мной произошла автокатастрофа. Водителя машины зажало. Его лицо было все в крови... он был уже мертв. Я тогда ощутила тот же цвет, что и на похоронах.

— ...

— И это не только, когда я смотрю на самого человека. Скажем, в новостях, когда показывают видео или фото каких-то аварий или войн. По телевизору и в газетах такое нечасто показывают, но в журналах иногда попадаются фотографии трупов. Когда я на них смотрю, я тоже вижу.

— Тот же самый цвет?

— Не уверена, что тот же самый. У него много оттенков.

— Что?

— Иногда я его вижу четко, иногда туманно. Это можно назвать разными оттенками одного цвета. Когда кто-то уже умер, он яркий, а когда сильно ранен и должен скоро умереть или, скажем, умирает от болезни, этот цвет сравнительно слабый.

— Значит, этот цвет ты ощущаешь не только у тех, кто уже умер.

— Да. Мне кажется, у живых я его ощущаю, когда они близки к "смерти". Они оказываются ближе к "смерти", чем нужно, ближе, чем нормально... и их тянет к себе та сторона. Вот почему он слабый. Не столько цвет, сколько тень... Знаешь? Я терпеть не могу большие больницы. Бабушку Аманэ один раз положили, чтобы удалить опухоль, и она поправилась, потому что эту опухоль у нее рано обнаружили, но когда мы пришли ее навестить... Мне было очень тяжело. И страшно. Я не хотела, а все равно видела у разных больных в ее палате "тень смерти"...

Это не предвидение, не какая-то такая сила. Я вижу этот цвет у людей, которые тяжело ранены или больны, но если я встречусь с человеком, который скоро погибнет в аварии, то ничего не почувствую. Мне кажется, я скорее вижу в человеке что-то вроде предрасположенности к смерти.

— ...

— Честно говоря, ходить в больницу к Мисаки тоже было малоприятно, потому что время от времени я это ощущала. Но именно у Мисаки я ни разу не заметила. Я этому радовалась — думала, что она поправится, а потом... а потом она вдруг...

Мей закусила нижнюю губу — то ли от горя, то ли от раскаяния. Потом сжала губы и довольно долго так сидела, прежде чем продолжить.

— Тебе наверняка интересно, почему этот глаз может видеть такие вещи, как так получилось. Кстати, этот "цвет смерти", как я его, называю, я вижу только у людей. У животных не видела ни разу... странно, да? По-моему, очень странно.

Я тоже не понимала, и боялась, и ненавидела этот глаз. Я обдумывала и так, и эдак, но — просто не знаю. Я этого не понимаю, но избавиться не могу. Остается только принять. И в конце концов я стала думать об этом так: "Может быть, это из-за пустоты, которая внутри кукол".

"Куклы пустые".

А... И это тоже Мей сказала мне в подвале выставки.

"Куклы — это пустота. Их тела и сердца — полная пустота... вакуум. Эта пустота похожа на смерть".

— Понимаешь, куклы пустые. В них пустота, похожая на "смерть".... Может быть, именно поэтому мой левый глаз, такой же, как у них, видит в людях "цвет смерти". А может быть, это как-то связано с тем, что было во время операции на глазу, когда я чуть не умерла.

Я слушал ее рассказ, и меня не покидало ощущение, будто Мей раскрывает передо мной глубочайшие таны мироздания.

— Все, что мне оставалось, — принять такое объяснение. И, конечно, говорить об этом с кем-либо я никак не могла. Даже Мисаки я это до конца не объяснила. Просто не смогла. И однажды я решила просто держать глаз под повязкой, особенно в присутствии других людей.

— ...Ясно.

Хоть я и деревянно кивнул на ее слова, рациональный кусочек моего сознания не переставал думать о них. Насколько серьезно можно воспринимать эту историю?

Не подавая виду, что сомневаюсь, я с серьезным лицом спросил:

— А привидения? Ты их видела когда-нибудь? Духи умерших или еще что-нибудь?

— Нет... никогда, — с таким же серьезным видом ответила Мей. — В смысле, я вообще понятия не имею, существуют ли они в таком виде, как все про них говорят, и обитают ли они во всех тех местах, где считается, что они обитают. Сдается мне, их просто нет.

— А паранормальные фотки?

Естественно, этот вопрос я задал с умыслом.

— И их тоже, — ответила Мей, сидя неподвижно. — Фотографии, которые показывают по телевизору и в журналах, — это всё подделки. Но именно поэтому... — выражение лица Мей вдруг стало жестче, — именно поэтому я хотела посмотреть на ту фотографию, которую сделали двадцать шесть лет назад. Я хотела взглянуть на настоящую этим глазом и убедиться.

— Конечно. И когда ты ее рассмотрела...

Позавчера, когда она пришла ко мне домой и стала изучать мамины фотки, она сняла повязку с глаза. И...

"А цвет?"

Да, этот вопрос она задала. И дальше -

"Цвет тебе не кажется странным?"

— Что ты увидела? — спросил я. — "Цвет смерти" у того ученика на фотке, Мисаки Ёмиямы?

— Да, — тут же ответила она. — Я впервые в жизни ощутила такой цвет на фотографии, которую называют "паранормальной". Значит, это и...

Не отрывая глаза от губ Мей, оборвавшей фразу на середине, я с запозданием вспомнил:

"Я знаю, что я сама не "мертвая"".

Эти слова она произнесла, когда я пришел к ней домой и мы долго разговаривали в гостиной на третьем этаже.

Я тогда уцепился за них и сказал: "Значит, в том, что ты сама не "мертвая", ты уверена, да?"; она начала было что-то объяснять — "Понимаешь..." — и тут же замолчала.

— Думаю, так тебе будет понятнее, — произнесла Мей, вновь медленно встав с кровати. — Когда я снимаю повязку и смотрю на тебя, я не вижу "цвет смерти". Значит, это не ты. Ты не "лишний".

— И поэтому же ты знаешь, что это не ты.

— Да.

Кивнув, Мей взялась за повязку. Начала надевать, но остановилась, будто передумав.

— Вообще я верю в эту непонятную способность моего "глаза куклы". Но где-то в глубине души, думаю, я все-таки немного сомневаюсь. Все-таки я немного сомневаюсь — вдруг это все обман?

Я тебе только что сказала: "Это не предвидение, не какая-то такая сила", да? Но иногда мне кажется, что по крайней мере для меня это действительно что-то вроде предвидения. Если где-то в скором времени за мной придет смерть, может быть, я это как-то почувствую. И если буду действовать правильно, то, возможно, смогу избежать смерти... Помнишь тот раз, когда ты сказал, что беспокоишься, что я иду домой одна, а я тогда сказала, что все в порядке? Вот поэтому и сказала.

...Точно.

Я помнил.

— Если поверить всему, что ты рассказала... — произнес я и тоже встал. Мурашки по коже бегать перестали. Наоборот, несмотря на холод в комнате из-за кондиционера, у меня на спине чуть ниже шеи выступил пот.

Я стоял чуть более чем в метре от Мей. Оба ее глаза — и левый, и правый — были открыты и устремлены на меня. Сзади вновь отчаянно задребезжало окно.

— Тогда, значит, ты знаешь, кто это?

"Кто мертвый?.."

— Ты смотрела своим "глазом куклы" и теперь знаешь, кто в нашем классе "лишний"?

Мей двинула головой как-то неопределенно — ни подтверждая, ни отрицая того, что я сказал. Потом ответила:

— Я стараюсь не снимать повязку в школе. С самого начала третьего года, когда я узнала о "проклятии", я ее ни разу не сняла. Даже после того, что случилось с Мисаки, даже после того как ты перевелся к нам в школу... Даже после того как Сакураги-сан умерла и я начала верить, что "катастрофы" взаправду начались, я ни разу...

— Даже когда ты написала те слова на парте?

"Кто мертвый?.."

— Ведь тебе достаточно было снять повязку, и ты тут же смогла бы сказать, кто это?

— Даже если бы я узнала — даже если бы я знала, кто это, мне казалось, что я ничего не смогу изменить. Я думала, что знание нисколько не поможет. Я об этом думала, но... понимаешь?

Откровенно говоря, я был не очень настроен принять такую точку зрения.

Да, я действительно никогда не видел ее в школе без повязки. Но неужели она на самом деле ни разу даже не позволила ей соскользнуть? Неужели она ни разу не попыталась отыскать ответ на загадку "Кто мертвый?". Как она вообще могла не думать об этом все время, постоянно?

Но...

Делала она что-то или не делала — все это в прошлом. Сейчас размышлениями об этом ничего не достичь. Проблема в настоящем.

— Если так...

Я положил руку на грудь и сделал глубокий вдох. Может, стресс виноват, а может, просто мое воображение разыгралось, но мне показалось, что в груди кольнуло, и я тут же как наяву увидел картину своего скукожившегося легкого.

— ...То что дальше? Что сейчас?

Да — сейчас, когда она услышала кассету, записанную и спрятанную Кацуми Мацунагой пятнадцать лет назад. Теперь она уже не может сказать, что информация о том, кто "лишний", ничем не поможет.

— Сейчас ты знаешь? Видела его или ее? Этот человек сейчас здесь, с нами?

Брови Мей задрожали, будто мой поток вопросов выбил ее из колеи. Она явно не хотела отвечать. Мне показалось, что она сейчас прижмет руку к груди и сделает глубокий вдох, как я только что; но тут ее растерянный взгляд ушел в сторону и она снова слегка закусила нижнюю губу.

И наконец напряженно кивнула.

— "Лишний" здесь.

— ...Значит, поехал с нами.

По моей коже под рубашкой пот лил в три ручья. Я не отводил взгляда от губ Мей.

— Кто он?

— Я не -

В этот момент наш разговор прервал раздавшийся от двери грохот. Кто-то лупил по ней снаружи. Не стучал — а как будто бился всем телом.

— Кто там?

Одновременно с вопросом Мей дверь резко открылась. Едва я увидел, кто ввалился в комнату, как начисто забыл, что делал и думал всего несколько секунд назад.

— Тэсигавара?! Что случилось?

5

Достаточно было одного взгляда, чтобы понять: что-то очень не так.

Тэсигавара дышал тяжело, будто бежал сюда со всех ног. Рубашка налипла на потное тело. Волосы и лицо тоже были мокры от пота. И при этом он был ужасно бледный; глаза на застывшем лице смотрели куда-то в пространство.

— Что случилось? Что-то... — повторил я и шагнул было к Тэсигаваре, но он издал какой-то придушенный звук и лихорадочно замотал головой. Потом посмотрел на Мей, потом снова на меня. Абсолютно никак не среагировав на то, что Мей была без повязки, он сумел наконец выжать из себя между тяжелыми вдохами-выдохами:

— Ага... прости... слуш... простите, что врываюсь, но... можно один вопрос задать?

Он хочет всего лишь задать нам вопрос? Странно. Просто очень странно. Тэсигавара, ты вообще как себя чувствуешь? Что, черт возьми...

— Просто хочу кое-что спросить, по-быстрому.

По-прежнему тяжело дыша, Тэсигавара прошел мимо меня и направился к балконной двери. Балкон выходил на внутренний двор, окруженный зданием с трех сторон.

Встав у двери, Тэсигавара повернулся к нам лицом.

— К-короче. Ребята, вы знаете такого Томохико Кадзами? — вдруг ни с того ни с сего спросил он.

— Чего?

Я машинально склонил голову набок. Мей среагировала примерно так же.

— А контекст можно?

— Слушай, я задал конкретный вопрос. Вы знаете, кто такой Кадзами? Можете его описать?

Голос Тэсигавары, когда он повторял свой вопрос, был таким серьезным, какого я еще никогда у него не слышал.

— Ну да, знаю, конечно, но это не... — ответил я, чувствуя, как на меня наваливается тяжелое предчувствие. — Он в нашем классе староста от парней. Твой старый приятель.

— Оооой... — с исказившимся лицом простонал Тэсигавара. — А ты, Мисаки? Ты его знаешь?

— Конечно, я его знаю.

Тэсигавара снова простонал "ооой", потом вяло пробормотал:

— Н-ну да, конечно...

Его колени подогнулись, и он сел — свалился, фактически — на пол. Он и так был бледен, но тут его лицо стало еще белее; губы задрожали.

— Эй, Тэсигавара, ты почему спрашиваешь? Что случилось?

Он по-прежнему сидел на полу; когда я подошел к нему, его голова закачалась вверх-вниз.

— Паршиво, — промямлил он голосом, вызывающим ассоциацию с раздавленной лягушкой. — Ой как паршиво...

— Да ты вообще о чем?

— Кажись, я облажался...

— Облажался? В чем?

— Я... слуш, я был просто уверен, что он и есть "лишний". И только что я...

— "Он"? Это ты про...

Это он про Кадзами?

— Кадзами.

— ...Не может быть.

— Я это сделал.

Он это сделал? Неужели он убил Кадзами?

— Врешь!

— Да чего мне врать? — Тэсигавара обхватил голову руками. — Я последнее время втихаря его проверял. Говорил с ним о разных штуках из нашего детства, ну, проверял, помнит он или нет. И он...

— Аа... ну это же...

— Он странно себя вел, зуб даю! — умоляюще, почти всхлипывая, произнес Тэсигавара. — Я спросил о том месте — ну, о нашем тайном убежище у реки, мы в третьем классе началки там все время играли, а он такой: "Я не помню". Потом я еще спросил про лето, когда мы были в пятом классе, — мы тогда на великах хотели проехать до самого океана, а сдались почти сразу, как выехали из города. А он такой: "Как-то не припоминается". Ну и...

— Ну и?

— Я сперва-то был не очень уверен, это знак или нет, но потом я думал и думал, и это все стало казаться подозрительным... И я решил, что это не он. Что настоящий Кадзами давно умер, а этот Кадзами — "лишний", он пролез к нам в класс весной...

Дааа. В смысле — у Тэсигавары явно серьезное непонимание ситуации. "Лишний" / "мертвый" вряд ли так бы себя вел.

Насколько я понял из объяснений Мей и Тибики-сана, вопрос, он "настоящий" или "фальшивый", бессмысленный в принципе. Он однозначно "настоящий" во всем; человек, который умер, возвращается к жизни, нисколько не подозревая, что он уже "мертвый" и пролез в наш мир незаконно. Поэтому что он помнит из детства, а что не помнит, вообще никакого значения не имеет. Это никак не может служить доказательством или признаком, позволяющим его вычислить. И все же...

Детские воспоминания, о которых говорил Тэсигавара, могли потускнеть или вовсе стереться у кого угодно. И все же...

— Вот, а сегодня вечером я... так подстроил, что он пошел со мной.

Давясь словами, Тэсигавара принялся объяснять, что произошло дальше.

— Я с ним живу в одной комнате, но я не хотел, чтобы в соседних комнатах слышали, и мы пошли в другое место. Я нашел в углу второго этажа комнату отдыха и сказал ему, что хорошо бы пойти посмотреть... А когда мы пришли, я психанул и так и врезал ему: ты, говорю, не настоящий Кадзами, правда? Ты "лишний", правда? Его аж затрясло, и он испугался, а потом как начнет на меня орать. И я подумал, блин, раз так себя ведет, значит, точно виноват. Ну и — на той кассете же сказано, если он умрет... если я его верну в мир мертвых, то спасу всех.

— ...И ты его убил? — мой голос едва не сорвался, я его еле сдержал. — Взаправду?

— Сперва мы с ним просто толкались и лаялись. Я не думал ничего такого, типа: так, пора его пришить; не бил его, ничего... Блин, да я вообще не помню, что я думал. Потом мы как-то оказались снаружи, на балконе. А потом я даже понять ничего не успел, а он...

— Упал?

— ...Мм.

— Ты его толкнул?

— ...Может, и толкнул.

— И он из-за этого умер?

— Он лежал на земле и не шевелился. И голова была вся в крови.

— ...Аа.

— Но тут я вдруг очканул. Меня аж затрясло всего, — Тэсигавара прижал колени к груди и еще сильнее вцепился в свою шевелюру. — Я выскочил в коридор... и прибежал сюда. Потому как знал, что ты пошел к Мисаки. Решил, что надо вам первым сказать.

— А Мотидзуки-куну?

— А он ненадежный.

— ...В любом случае — зачем ты нам те вопросы задавал?

— Из-за той кассеты. Забыл, что ли?

Тэсигавара опустил руки и поднял глаза на меня. Глаза были красные, в них стояли слезы, готовые вот-вот потечь по щекам.

— Сказал же этот Кацуми Мацунага: когда он убил "лишнего" пятнадцать лет назад... ты же слышал, да? Когда "лишний" умер, он исчез. Никто в целом классе не помнил, что он вообще был, кроме самого Мацунаги, потому как он сам это сделал. Потому-то я и...

— Ты хотел проверить, Кадзами действительно "лишний" или нет.

— Ага. Но вы сказали, что знаете его.

Плечи Тэсигавары тяжело поднимались и опускались. С отчаянием в голосе он спросил:

— Я что, все сделал не так? Сакаки — я налажал?

Пытаясь понять, как ему ответить, я углядел два возможных варианта, которые и стал обдумывать.

Первый вариант — Томохико Кадзами не "лишний", чего и боялся Тэсигавара. Иными словами, Тэсигавара "все сделал не так".

Второй вариант — даже если Томохико Кадзами "лишний", он еще жив. Судя по рассказу, который мы только что услышали, Тэсигавара не спускался с балкона, чтобы проверить, мертв ли Кадзами. Значит, не исключено...

— Возможно, он не умер.

— Э?

— От падения со второго этажа не обязательно умирают. Возможно, он жив, просто потерял сознание.

— А...

Тэсигавара, пошатываясь, поднялся на ноги и отвернулся к балконной двери. Потянулся — практически качнулся вперед — открыл ее и вышел. Я поспешил за ним.

Дул влажный ветер. Между облаков пробивался лунный свет...

Прижавшись грудью к стальной балконной решетке, по-прежнему мокрой от дождя, Тэсигавара вытянул правую руку вперед и наискось. Слева от входной двери, в углу второго этажа... тускло светилось несколько окон. Где-то там, видимо, была и комната отдыха.

— Это было... вон там, — показал Тэсигавара. — Блин. Не вижу его отсюда. Он за теми кустами...

Я достал из кармана мобильник. Надо позвонить в полицию или в "скорую". Увидев мое движение, Тэсигавара сказал:

— Э-эй, Сакаки. Ты ж не собираешься сдать полиции лучшего друга?

— Дурак.

В голове у меня мелькнул образ того следователя.

Старший из двух полицейских, расспрашивавших меня по поводу смерти Мидзуно-сан. Тот, на которого я как-то раз наткнулся возле школы. Его звали Оба. Он еще говорил, что у него дочь учится в начальной школе. Потом дал визитку с номером своего мобильника на обороте и сказал: "Если вы когда-нибудь сочтете, что я могу чем-то помочь..." Я тогда внес номер в адресную книгу телефона — на всякий пожарный. Если мы расскажем ему, что произошло, возможно, он в какой-то степени поймет.

Я отодвинулся от Тэсигавары и поспешно набрал номер. Но...

Сигнал не проходил.

Я глянул на экран — там была одна полоска. Но все равно дозвониться не получалось.

— Сакакибара-кун.

Я услышал голос Мей. Она смотрела на меня сквозь окно, не выходя на балкон.

Мей слабо, но акцентированно покачала головой. Потом произнесла очень тихо, чтобы Тэсигавара не услышал:

— Это не Кадзами-кун.

— ...Вот как.

Стало быть, "глаз куклы" сказал ей, что "это не Кадзами". "Лишний" кто-то другой.

— Тэсигавара! — с напором заявил я. — В первую очередь надо пойти выяснить, он жив или нет. И если жив — надо оказать первую помощь. Согласен?

— Ага... — кивнул Тэсигавара без особой убежденности в голосе и отодвинулся от балконной решетки.

Глядя на совершенно убитого крашеноголового пацана, я сказал:

— Ты, конечно, жуткий пессимист, но даже не думай кончать с собой.

И я вовсе не шутил.

— Ага...

— Тогда пошли быстрее.

6

Выскочив из комнаты 223, мы побежали прямо к выходу — по коридору второго этажа до лестницы в середине здания, затем по лестнице вниз, в фойе. И по пути...

У меня внезапно возникло какое-то странное ощущение.

Предчувствие, какой-то звоночек в самом нутре... нет, не совсем. Если подключить рассудок — никакого такого шестого чувства просто не может быть.

Эхо... да. Я почувствовал эхо чего-то.

Странное эхо. Беспокойное эхо. Кошмарное эхо. Если подключить рассудок — наверняка причиной послужило что-то, что мельком попалось мне на глаза, когда я сбегал по лестнице.

Тэсигавара и Мей неслись вперед, не оглядываясь. А у меня ноги сами собой остановились.

Я в фойе. Уже ночь, света почти нигде нет. Коридор, уходящий вдаль, словно всасывающийся в черноту. И там...

Приоткрытая дверь — совсем на чуть-чуть. Вот что я увидел.

Дверь в столовую?

Свет за ней не горел. Там было еще темней, чем в коридоре. И вот в глубине этой черноты, видимой сквозь щель приоткрытой двери, я ощутил что-то — что-то чертовски беспокоящее. Отсюда, видимо, и то "эхо", которое я почувствовал.

Звать остальных мне не хотелось. Я в одиночку подошел к двери и взялся за тускло блестящую ручку.

Она была влажная.

Пот? Нет, не пот. Это...

Я убрал руку и, развернув ее ладонью вверх, вгляделся. Несмотря на темноту, мне удалось с трудом различить что-то. Да, это был не пот. Что-то более темное запачкало мне руку. Это...

...Кровь?

Кровь? Но почему?

Можно было отойти от двери и догнать Мей с Тэсигаварой. Но я не мог. Вовсе ни о чем не думая, я открыл дверь и осторожно вошел в столовую. В темноте почти ничего не было видно, так что я двигался медленно, шаг за шагом, по стеночке. И вдруг -

— Ай! — вырвалось у меня, когда что-то вдруг вцепилось мне в лодыжку. — Уай. Что...

Что это? Кто это?

Я дернулся назад и вырвался.

Что-то... кто-то лежал на полу ничком. Мои глаза уже приспособились к темноте, и я различил контур тела в слабеньких лучах лунного света, вливающегося через окна в задней части комнаты.

— Ка... какого?.. — в ужасе пробормотал я. — Кто это? Что...

Человек, похоже, был в летней школьной форме. Причем, судя по брюкам, в мужской.

Поскольку он лежал ничком, лица я не видел. И не мог определить, кто это. Правую руку он выбросил вперед. Видимо, этой рукой он меня и схватил за лодыжку. Я тогда испугался от неожиданности, но захват был на удивление слабым.

— Ты как? — я наклонился и положил руку ему на плечо. — Эй, тебе плохо? Почему ты?..

Услышав мой голос, он дернулся. Я поводил рукой вдоль его вытянутой руки. И...

Снова такое же скользко-влажное ощущение, что от дверной ручки.

— Ты поранился?

Он тихо, сдавленно простонал.

Я снова взял его за плечо и попытался приподнять. Но...

— ...Нееет, — голос прозвучал слабее, чем я мог вообразить. — Уже поздно...

— Почему? — спросил я и только тут заметил: на белой рубашке до самого пояса было здоровенное темное пятно. Она была вся в крови.

— Тебя... тебя ударили чем-то? — спросил я. Потом, прижавшись щекой к полу, попытался разглядеть лицо. Из-за темноты и крови, покрывавшей лицо тоже, разобрать, кто это, было трудно, но...

— Маэдзима-кун?

Маэдзима, который без устали тер спину Вакую, когда у того случился приступ астмы после ужина. Маленький, худощавый Маэдзима с детским лицом, который на самом деле был отличным кендоистом. Я был почти уверен, что это он.

— Как это случилось? — спросил я, подведя губы вплотную к его уху. — Тебя кто-то ударил? Тебя кто-то...

Он снова тихо, болезненно простонал и наконец заговорил, пропихивая слова между тяжелыми вздохами. Как будто выжимал из себя все силы до капли.

— К-кухонный... кухонный нож...

— Кухонный нож? Что было?

— Меня... ножом... хо... хозя...

— Хозяин? — я потряс Маэдзиму за плечо. — Нумата-сан? Что он сделал?

Я поливал его вопросами, но ответов больше не получал. Приглядевшись к лицу Маэдзимы, я увидел, что его глаза закрыты.

Похоже, он потерял сознание. Или умер? Я не мог успокоиться и взять себя в руки, чтобы проверить...

Поднявшись на ноги и пересилив страх, заполнивший было все мое тело, я зашагал вперед. Даже не найдя выключателя, в лунном свете я различил дверь кухни в противоположном конце столовой.

"Этот старикан чертовски подозрительный".

В памяти начали прокручиваться комментарии, которым меня обильно угощал Тэсигавара несколько часов назад в этой самой комнате.

"Как мы сюда пришли, он все время на нас сердито пялится, заметил?"

Нет... не может быть.

"Зуб даю, есть уйма стариков, которые в один прекрасный день съезжают с нарезки и убивают собственных внуков или еще какую-нибудь хрень делают".

Не мог же он...

"Лучше за ним приглядывать".

Добравшись до кухонной двери, я снова ощутил что-то странное. На этот раз не благодаря зрительной информации. Благодаря слуховой и обонятельной...

Из-за двери доносился какой-то необычный тихий звук; я не мог понять, что за звук.

Я чувствовал какой-то необычный слабый запах — да, из-за двери; но не мог понять, что за запах.

Но...

"Не открывай. Нельзя открывать". Так меня предупреждал внутренний голос, однако я не послушался его и взялся за ручку.

В тот же миг моя ладонь ощутила жар. Не настолько сильный, чтобы обжечь меня, но ручка была необычайно горячей.

Возможно, сейчас мне следовало бы бросить эту затею. Однако я без колебаний повернул ручку и с силой распахнул дверь.

И тут же понял, что это за странный звук и странный запах. В кухне был пожар.

Горело по всей комнате.

На меня обрушились дым и раскаленный воздух; я поспешно закрыл лицо рукой и задержал дыхание. В тот же миг...

Мне в глаза бросилось нечто — в свете пожара оно было видно очень хорошо.

В окружении языков пламени лежало тело.

Голова была повернута лицом ко мне. Огонь мог в любую секунду добраться до одежды. Однако человек не шевелился — видимо, потому что был уже мертв. Причиной смерти, скорей всего, послужили несколько предметов, глубоко вонзенных в спину и шею... Если зрение меня не подвело, то это были шампуры, с которых мы ели мясо за ужином.

Огонь бушевал. Даже окажись поблизости огнетушитель, вряд ли в такой ситуации он бы помог.

Я помчался обратно к лежащему на полу Маэдзиме, вопя на бегу:

— Эй! Маэдзима-кун! Там ужас! Пожар... Эй! Если мы сейчас не выберемся, то умрем здесь!

7

Маэдзима еще дышал. Услышав мой голос, он чуть шевельнулся.

Его раны и потеря крови меня тревожили; оставить его здесь я никак не мог. Я раз за разом повторял ему "давай держись", чтобы только он остался в сознании; кое-как мне удалось его поднять и вытащить в коридор. Огонь к этому времени уже выбрался из кухни и начал охватывать столовую.

Я закрывал дверь с мыслью "Если я смогу задержать огонь, пусть совсем на чуть-чуть...", когда...

— Что случилось, Сакакибара-кун? — кто-то позвал меня из фойе. Это была Мей. Должно быть, она обнаружила, что меня нет, и вернулась.

— Почему ты — э?..

Она шагнула ко мне, но тут же застыла.

— Кто это? — на лице ее было написано замешательство. — Что случилось?

— Он сильно ранен! — прокричал я в ответ. — А на кухне пожар!

— По... пожар?

— Хозяин... Нумата-сан остался там. Мертвый. Его убили. И наверняка кто его убил, тот и поджег там все.

Пока я, запинаясь, обрисовывал Мей ситуацию, в голове у меня мелькнула мысль: вот оно что.

...Тогда.

В десять часов, когда я выглянул из окна коридора, прежде чем постучаться к Мей.

На заднем дворе был сарайчик, и в нем я увидел свет. Я тогда решил, что кто-то из хозяев зашел туда по своим делам. Но...

Это вполне мог быть убийца, который зашел туда после убийства Нуматы-сана, а может, перед убийством, чтобы взять керосин для поджога.

— Это Маэдзима-кун? А с ним что случилось?

— Он лежал в столовой. Вроде его в спину ножом пырнули. Наверняка тот же, кто устроил все остальное.

— Глубоко пырнули?

— Крови было много.

Мы с Мей, поддерживая Маэдзиму с двух сторон, направились в фойе. Наконец перед нами оказалась распахнутая настежь входная дверь.

— Сможешь сам его вытащить? — спросила Мей.

— Наверно. Но его надо перевязать как-то.

— Да.

— Где Тэсигавара? И Кадзами?

— С Кадзами-куном все в порядке. Земля от дождя размякла. Он вывихнул ногу, но голову повредил несильно. И уже пришел в себя.

— Слава богу.

Приняв на себя вес Маэдзимы, я потащился к входной двери. А Мей развернулась в обратную сторону.

— Э... а ты куда?

— Нужно всем сообщить о пожаре.

Она была совершенно права. Но если она сейчас пойдет обратно на второй этаж...

Это опасно. Естественно, опасность представляет и пожар, но главное — по зданию до сих пор может носиться убийца с ножом...

— Постой, Мисаки...

Когда я это произнес, она была уже на лестнице. Я хотел побежать за ней, но на мне был Маэдзима, который не мог передвигаться самостоятельно. Чувствуя, что разрываюсь, я снова двинулся наружу, таща его на себе.

Там я сразу увидел идущих к крыльцу Тэсигавару и Кадзами, жутко грязного и вообще неважно выглядящего. Очков на Кадзами не было — видимо, потерял их при падении. Он подволакивал правую ногу — каждый шаг явно причинял ему боль; Тэсигавара поддерживал его.

— Нет! Уходите от дома! — велел я.

— Э? — взгляд Тэсигавары уткнулся в меня. — Кто это? Маэдзима? Сакаки, где ты -

— Там пожар! — заорал я. — Пожар на кухне, и нам его не потушить. Кажется, это поджог.

— Ни фига себе! Ты серьезно?..

— И кто-то напал на Маэдзиму-куна. Он тяжело ранен.

— В натуре, что ли?

— Слушай, надо отойти подальше!

— Д-да, ага.

Тэсигавара помогал Кадзами, я Маэдзиме — так вот мы двинулись прочь от крыльца. Ковыляя и спотыкаясь, мы вышли на передний двор.

Где-то сзади раздался грохот. Обернувшись, я увидел, что справа от входа — там, где была столовая, — разбилось окно, и из него вырывается пламя. Раздуваемое сильным ночным ветром, оно начало распространяться по стене.

Вдруг из гостиницы донесся вой сирены.

Похоже, это автоматически сработала противопожарная сигнализация. Или ее кто-то включил вручную. Так или иначе, теперь все, кто сидит в комнатах на втором этаже, поймут, что происходит что-то странное. Ну давайте же, ребята... выходите, пока огонь до вас не добрался...

Мне не сиделось на месте, потому что я тревожился за Мей, но я не мог бросить тяжелораненого Маэдзиму. Следовало подумать и о Кадзами. Он тоже не мог ходить, а значит, нельзя было просто взять и попросить Тэсигавару приглядеть за Маэдзимой вместо меня.

В первую очередь надо было оттащить Маэдзиму куда-нибудь, где до него точно не достанет огонь.

Направляя Тэсигавару, я на максимальной скорости, какую только был способен развить, поплелся прочь от здания. Несколько учеников, встревоженных противопожарной сигнализацией, уже выбежали из главного и боковых входов.

Они все были перепуганы огнем, который расползался по стене, усиливаясь с каждой минутой; бежали мимо нас к воротам, к безопасности. Все были в спортивных штанах и футболках или в пижамах. Некоторые даже в тапочках.

Я уже не мог заставлять свои мышцы слушаться, и во мне начало разрастаться отчаяние. Жар и дым буквально гнались за мной. В реве огня я то и дело улавливал звон разбивающихся окон. И треск самого здания.

В какой-то момент тело Маэдзимы стало намного тяжелей.

— Держись. Не сдавайся, — сказал я ему, но реакции не было. Да уж, сам он точно не пойдет...

Посреди всего этого -

Я услышал крик.

Хотя он смешался с уймой других звуков пожара, я его различал отчетливо... это был именно человеческий крик. Резкий, пронзительный вопль.

Он шел сверху.

Подняв голову, я увидел человека на балконе второго этажа. Это была комната в паре дверей от 223, из которой мы выскочили совсем недавно. Я не думал, что огонь дотуда уже добрался, но... Похоже, обитатель этой комнаты не мог выбраться в коридор и поэтому звал на помощь с балкона.

...Нет.

Я тут же понял, что дело в другом.

На балконе были уже два человека.

Судя по телосложению и прическе, одним из них была Идзуми Акадзава. Кричала, видимо, она. А второй...

— Нееет!

Пронзительный вопль наложился в моей голове на образ Акадзавы.

— Что вам?! Почему вы...

У меня от ужаса глаза вылезли из орбит. Тот человек на балконе явно пытался напасть на Акадзаву. Его правая рука была занесена над головой. И в ней был нож — возможно, тот самый, удар которым получил Маэдзима...

— Неет! — снова крикнула Акадзава. — Помогите!

Силуэты нападающего и жертвы на балконе слились в один. И тут -

Раздался такой адский грохот, что я чуть не оглох. И одновременно ослепительный огненный столб вырвался из здания в задней части, возле одного из углов...

Взрыв?

Да, взрыв.

Ну конечно — в кухне, наверно, газовые плиты. Взрыв произошел как раз там, где, по идее, должен был находиться баллон с пропаном. Значит, огонь уже и до него добрался.

Я на автомате поднял руки к лицу, защищаясь от сыплющихся искр и волны жара. Тело Маэдзимы, лишившись опоры, шмякнулось на землю. Я поспешно наклонился к нему, чтобы что-то сделать, но в то же время...

...мой взгляд остался пришпилен к балкону второго этажа. И я поймал момент, когда две сцепившиеся фигуры вместе перевалились через ограждение.

— Что вообще творится? — пробормотал я, отводя взгляд. Потом сжал руку Маэдзимы.

— Ты как? Давай, держись.

Опустившись коленом в грязь, я напряг все силы, чтобы поднять Маэдзиму, но тот не реагировал вообще никак. Стоило мне чуть ослабить хват, как его тело вновь шлепнулось на землю. Он был словно надувная игрушка, в которой совсем не осталось воздуха.

— Маэдзима... Маэдзима-кун?

Я звал его снова и снова, щупал запястье в поисках пульса. Искал дыхание, сердцебиение. Но...

— Эх, Маэдзима...

Он был мертв.

8

Я застыл, пригвожденный к месту, охваченный чувством бессилия, которое перевешивало даже страх. Быстро затряс головой и начал было, хоть и медленно, приводить мыслительные процессы в норму, но тут...

Где Мей?

Во мне вдруг вспухла тревога.

С ней все в порядке?

Надо сейчас же вернуться и поискать ее. Такая мысль у меня мелькнула. Но... нет, это бесполезно.

Мей -

Она должна была предупредить всех на втором этаже, что гостиница горит, однако удалось ли ей после этого выбраться? Главная дверь — не единственный выход. Мей могла выйти через другую дверь или даже через окно...

Наверняка у нее получилось. Так я в отчаянии повторял самому себе.

Наверняка у нее получилось. Иначе сколько я буду проклинать себя за то, что не остановил ее тогда?

Взрыв придал пламени новые силы, и огонь начал распространяться по всему зданию. Оставаться здесь было уже небезопасно. "Прости". Это были последние слова, которые я адресовал Маэдзиме. Я начал разворачиваться, как вдруг увидел...

...то, во что просто невозможно было поверить.

Из-за кустов, куда сразу после взрыва свалились с балкона двое, медленно появился тот человек.

Под слоем крови, грязи и пепла было уже невозможно разобрать, какого цвета была его одежда изначально. Так же густо заляпаны были волосы и открытая кожа. Не вглядываясь, различить черты лица было просто нереально.

Стало быть, когда они с Акадзавой сцепились и вместе упали с балкона, тот человек остался жив. Значит, Акадзава... разбилась? Или тот человек ее прикончил?

Фигура передо мной подволакивала ногу, рука с противоположной стороны висела плетью, все тело гротескно шаталось, и все же...

Тот человек ковылял в мою сторону. Сквозь поднимающийся дым, красноватый от пожирающего гостиницу огня, его движения показались мне похожими на походку зомби.

Он направлялся прямо ко мне. Между нами оставалось всего несколько метров. В правой руке у того человека действительно был то ли нож, то ли еще что-то подобное. На непроглядно грязном лице горели выпученные глаза. Мгновение спустя по моему потному телу побежали мурашки.

Я воображал это сотни раз, когда читал книги. Я даже видел это в кино... но в реальной жизни я такого не видел. Никогда. Ничего даже близко похожего...

...Безумные глаза. Глаза человека, абсолютно съехавшего с катушек.

Они были не похожи даже на глаза Кубодеры-сэнсэя, когда тот перерезал себе горло в классе. Его глаза были тогда абсолютно пусты. По крайней мере они не страшили, в них не было этого убийственного блеска.

Эти глаза...

Они смотрели на меня.

Едва я это понял, как рванулся прочь со всех ног. Я ни капли не сомневался, что он собирается напасть на меня и убить.

Я бежал. Кажется, сзади кто-то закричал раз или два. Наверно, те из наших, кто был недостаточно быстр и на кого напал тот человек. Я не останавливался, даже не оборачивался. Мне было слишком страшно.

Я мчался через передний двор, пока наконец не увидел перед собой тень главных ворот. И вдруг — острая боль пронзила мне грудь. Не в силах ее вытерпеть, я остановился и, прижав руки к груди, опустился на колени.

Вспышка боли оказалась кратковременной, я сразу же почувствовал себя лучше.

— Блин... сколько можно уже... — пробормотал я и встал. После чего оглянулся.

Тот человек... убийца шел, волоча ногу. Кажется, я прилично оторвался. Может, он уже не ко мне идет... Да, наверно, уже все хорошо... Но.

Тот человек по-прежнему был здесь.

Выглядел он, как будто прямиком из ада.

Да, сейчас между нами было расстояние побольше, чем раньше, однако он все равно ковылял ко мне с прежней скоростью.

В панике, ничего перед собой не видя, я побежал, но тут же поскользнулся на шматке грязи. Неуклюже грохнулся на землю, больно ударился бедром. Застонав, попытался встать — но сил уже не было. В конце концов мне все же удалось подняться, и я снова обернулся. При виде надвигающейся фигуры врага у меня кровь застыла в жилах; еще одна стрела боли прошила грудь.

Мне не уйти...

Эта беспомощная мысль возникла у меня в голове.

Мне не уйти. Куда бежать? Значит, теперь моя очередь умереть. Как хозяин, убитый в кухне. Как Маэдзима. Как Акадзава.

— Не подходи.

Жалкий бунт; мне слова и выговаривать-то удавалось с трудом.

— Не подходи. Стой уже...

Кривые шаги того человека, убийцы, даже не замедлились. Пожалуй, наоборот, он пошел быстрее. Рука с ножом взметнулась вверх. Пламя за его спиной взревело еще громче. Дым был повсюду. И вдруг -

Откуда-то сбоку возникла черная тень.

Слова "что? кто?" даже сформироваться у меня в голове не успели, когда тень яростно бросилась на убийцу и выбила нож из его руки. В следующий миг убийца сам совершил кульбит и бухнулся на спину. Тень склонилась над ним.

— ...Ааа... — промямлил я, изумленно таращась на происходящее. — Тибики-сан?!

К тому времени, когда я это произнес, все было кончено.

Тень отодвинулась от лежащего неподвижно убийцы, выпрямилась и повернулась ко мне.

— Тибики-сан!

— Близкий был звоночек, — пробормотал библиотекарь в черном. — Я только вернулся из больницы, а тут такое. Я был просто ошеломлен. Направился сюда и вдруг заметил, что на тебя нападают с ножом...

Поправив грязные очки в черной оправе, Тибики-сан кинул взгляд на лицо убийцы.

— Я не знал, кто это, но тут же понял, что что-то не в порядке.

— Хозяина убили, в кухне.

— Хозяина?

— Да. Нумату-сана.

— Значит...

— Думаю, с этого все и началось. Потом Маэдзиму-куна пырнули, пожар начался...

— И все это она? — Тибики-сан снова взглянул на убийцу — хозяйку, Нумату-сан. — Почему она это сделала? — спросил он, но тут же помотал головой. Словно говоря себе, что задавать такие вопросы бессмысленно. Это была просто одна из "катастроф" нынешнего года...

— В любом случае, тебе следует убраться отсюда немедленно, — приказал Тибики-сан, отведя взгляд от убийцы. — За ворота. Сейчас же.

— А... ага.

— Иди один. Я займусь... Нуматой-сан.

— Э?

— Она всего лишь без сознания. И я не могу оставить ее в таком виде.

— Но...

— Все будет хорошо. Ты же видел, что я только что сделал? По моему виду не скажешь, но я достаточно хорошо разбираюсь в таких вещах. Я до их пор исправно посещаю додзё.

Похоже, он занимался то ли дзюдо, то ли кемпо, то ли еще каким-то боевым искусством. Поражаться было некогда, но факт оставался фактом: с внешностью Тибики-сана это и правда не вязалось совершенно.

— А теперь иди, быстро.

— ...

— Иди, я сказал!

— ...Хорошо.

9

Среди тех, кто уже выбрался за ворота, я в первую очередь отыскал глазами Тэсигавару. Прислонившись к одному из каменных воротных столбов, он с отсутствующим выражением лица смотрел на горящий "Мемориал Сакитани". Кадзами сидел возле противоположного столба, подняв одно колено, уткнувшись в него лбом и обхватив ногу обеими руками. Все его тело было напряжено.

— Эй... Сакаки, — вяло поднял руку Тэсигавара, заметив меня. — Что с Маэдзимой?

Ответить ему я не мог.

— ...Слишком поздно, да?

— ...

— Тибики-сан вернулся. Он побежал туда посмотреть, что творится.

— ...Я его видел, — ответил я, ища глазами Мей. — ...Он меня спас.

— Он нам сказал сидеть тут и не дергаться, ждать "скорую" и пожарных.

Огонь бушевал так сильно — даже издалека любой поймет, что тут пожар. Непосредственно отсюда звонки не проходили, но все равно пожарные наверняка уже были в пути.

— Это что, все, кто смог выбраться? — оглядевшись, я обнаружил, что, кроме меня, здесь пятеро. Мей среди них не было. — А Мисаки?

— ...Мм? А, ее тут нет, — Тэсигавара вцепился в свою грязную коричневую шевелюру. — И Мотидзуки тоже... Да ладно, все пучком. Наверняка они оба успели свалить куда-нибудь.

Я, однако, был совершенно не способен на такой оптимизм — не мог отбросить тревожные мысли. Мне не сиделось на месте. Я отвернулся от Тэсигавары, сделал несколько быстрых шагов прочь от ворот, уставился на пламя, по-прежнему обжигающее ночное небо... И тут -

— Мей Мисаки.

Произнеся ее имя тихо, но с силой, я принялся шарить в карманах брюк. И нашел мобильник. Когда я упал, он не сломался. Найдя в списке звонков номер Мей, я нажал кнопку вызова.

Пожалуйста...

В буквальном смысле слова молясь, я поднес трубку к уху.

Один раз сегодня этот телефон уже связался с ее. Пожалуйста, сделай это еще раз. Всего один раз, прямо сейчас, пожалуйста...

...Пожалуйста, соединись.

Пожалуйста. Пусть даже на одну секунду.

Короткие электронные звуки "попытки соединения". Они шли один за другим, достаточно долго, чтобы уже можно было сдаться, и вдруг -

Они сменились гудками. После четвертого гудка кто-то взял трубку.

"...Сакакибара-кун?"

Сквозь помехи было практически ничего не слышно, но я знал: это был голос Мей.

— Слава богу... не могу поверить, что я пробился, — я свободной рукой прикрыл рот и конец трубки, чтобы сфокусировать голос. — Мисаки, это ты? Значит, ты цела.

"Сакакибара-кун, а ты? И ребята?"

— Мы убежали к воротам. Но не все. Маэдзима умер, а Тибики-сан вернулся и спас меня, а убийцей была Нумата-сан, а... — вдруг я осознал, что несу совсем не то и совершенно не по делу, и резко сменил тему. — Где ты?

Это был самый главный вопрос.

"На заднем дворе, — ответила Мей. — Рядом с каким-то сараем".

Она там? Значит...

— Ты ранена?

"Я в порядке, — бесстрастно ответила она. Потом, после странной паузы, добавила: — Но уйти отсюда пока не могу".

— Э?

Она в порядке, но не может оттуда уйти? Я совершенно не въезжал, что это значит. Но, прежде чем даже попытаться обдумать это, заявил:

— Я уже иду. Буду совсем скоро, оставайся на месте.

Но когда я так сказал -

"Нельзя, не приходи", — ответила Мей. Кшшшшшхххшшш... На ее голос тут же наложились неприятные помехи.

— Почему?

"Тебе нельзя, Сакакибара-кун".

— Ну объясни, почему?..

"Я..."

Помехи резко усилились, ее голос стал тонуть в них. Я крепче сжал трубку и прижал плотнее к уху, чтобы не пропустить ни слова.

"Я... должна с этим покончить".

— Что должна?

Покончить?.. Неужели она...

Смутный образ, прятавшийся в глубине моего сознания, вдруг выбрался на передний план и обрел четкие очертания. Неужели она...

— Мисаки, ты же не хочешь сказать, что...

Я повысил голос, но помехи становились хуже и хуже, и я понятия не имел, сколько из того, что я говорил, она услышала.

— Там с тобой кто-то есть?

"Я..."

— Кто это? Мисаки!

"...сожалеть об этом, поэтому..."

...И все.

Ее голос пропал. Краткий миг — и посреди летней ночи, полной жутких "катастроф", слабая нить, каким-то чудом соединившая нас, оборвалась. Надвигалась полночь; близилось 9 августа.

10

Я кинулся бежать сразу же, никому ничего не став объяснять.

Освещением мне служило пламя, продолжающее пожирать здание. Со всех ног я несся прочь от ворот по тропинке, огибающей задний двор с востока. Пепел, падая на мокрую от дождя землю, образовывал месиво, бежать по которому было жутко скользко. Мне все же удалось ни разу не упасть — и наконец передо мной оказался тот самый сарай. Думаю, не прошло и пяти минут.

Вой ветра состязался с ревом пламени. И сквозь все это я услышал далекий голос пожарных сирен...

Подбегая к сараю, я искал глазами Мей.

Сарай отстоял от главного здания метров на десять, не больше, так что не удивлюсь, если скоро он тоже займется — раньше или позже, в зависимости от направления ветра. Но пока, к счастью, постройка была на вид цела.

— Мисаки! — придушенным голосом выкрикнул я. — Ты где? Мисаки!

Ответа не было. Но...

Я пошел вокруг сарая, продолжая ее звать, и, добравшись до северной стороны, наконец увидел. Мей стояла в одиночестве, прислонившись спиной к стене.

— Вот ты где...

Ее блузка, юбка, ее волосы, лицо, руки, ноги... все было в саже и пепле. Но, как она и сказала мне по телефону, без серьезных ран, похоже, обошлось...

— Мисаки?

Когда я в очередной раз ее позвал, она чуть повернула голову в мою сторону. Но тут же ее взгляд вернулся туда, куда был обращен раньше. И...

В четырех-пяти метрах от нее — туда она смотрела — был еще кое-кто... еще один человек.

Он лежал на земле ничком. Его покрывало еще даже больше пепла, чем Мей. Вдобавок нижняя часть тела была погребена под тяжелыми деревянными обломками. В общем, неудивительно, что с того места, где я стоял, я не только не мог разобрать, кто это, но даже определить пол или рост.

— Взрывом обрушило стену, — произнесла Мей, не сводя взгляда с лежащего человека. Повязки на левом глазу не было. — И завалило...

— Мы должны ему помочь, — на автомате сказал я. И тут у меня перехватило дыхание — Мей молча покачала головой.

Лишь тут я заметил, что она что-то держит. ...Кирку? Правая рука сжимала рукоять, выкрашенная в красный цвет основная часть опиралась на землю. Видимо, эта штука лежала где-то поблизости. А может, Мей взяла ее в сарае.

— Нельзя, — не поворачиваясь ко мне, произнесла Мей. — Это "лишний". Так что мы...

Эта мысль сгустилась во мне, пока я бежал сюда, — что Мей может быть рядом с "лишним". Но все равно у меня вырвалось приглушенное:

— Э?.. Правда?

— Я его вижу... "цвет смерти".

— Ты его... только что увидела?

— ...Довольно давно, — голос ее почему-то звучал очень печально. — Я знала, но ничего не могла сказать.

Почему-то очень, очень печально...

— Но... в общем, когда я прослушала кассету, то подумала: я должна это остановить. Я и представить себе не могла, что сегодня ночью случится весь этот ужас. Я должна это прекратить. Иначе мы все...

Мей резко подняла голову. И обхватила рукоять кирки обеими руками.

— Стой...

Я прыгнул и встал перед ней. Чисто машинально.

Потом развернулся и направился к лежащему ничком человеку, которого Мей объявила "лишним". Я хотел своими глазами увидеть, кто это.

Я думал, что он без сознания, но вдруг он резко зашевелился. Со стоном уперся руками в землю и, приподнявшись, попытался выползти из-под обломков. Но сил не хватило, и он рухнул обратно в грязь.

Я подошел к нему. Встал рядом и, затаив дыхание, склонился и заглянул этому человеку в лицо.

Его расширенные, пустые глаза вдруг встретились с моими.

— Аа...

Ее губы задрожали.

— ...Коити-кун.

— Нет... — я с трудом удержался от того, чтобы взвыть. — Нет...

...Не может быть.

Это что, шутка какая-то?

Я моргнул несколько раз, потом снова посмотрел на это лицо. Передо мной по-прежнему, вне всяких сомнений, была она.

— Ты хочешь сказать, это и есть "лишний"? — я, пошатываясь, выпрямился и повернулся к Мей. — Она? Правда?

Мей молча кивнула и опустила голову.

— Нет... только не она. Как такое вообще...

Дзззззз... Знакомый густой шум поднялся из ниоткуда.

Он будто истирал мое сердце, мои мысли, мои воспоминания. Он резко стал угрожающим, чужеродным. Он набегал волнами; а в промежутках между этими волнами...

"Сколько раз я уже бывал в этом городе?"

Это был мой — Коити Сакакибары — внутренний монолог в самом начале всего, в апреле, когда я только переехал сюда из Токио.

"Когда учился в начальной школе — был три или четыре раза. С тех пор, как поступил в среднюю — вроде сейчас первый раз?.. А может, нет".

А может, нет?..

"Кстати, Коити".

Какой-то из моих телефонных разговоров с отцом в Индии.

"И как тебе Йомияма полтора года спустя? Есть разница?"

Йомияма полтора года спустя?..

"Почему? Почему?"

А это уже майна, которую держали бабушка с дедушкой.

"Бодрее... давай бодрее".

Пронзительный, полный энтузиазма голос птицы.

Они назвали ее "Рей-тян".

Рей-тян? Ну конечно. Птицу звали Рей-тян.

"Ей было — тут идет еще одно "предположительно" — года два. Позапрошлой осенью бабушка с дедушкой ее просто так вдруг взяли и купили в зоомагазине".

Позапрошлой осенью... то есть полтора года назад. Я тогда учился в первом классе средней школы.

"С тех пор, как поступил в среднюю — вроде сейчас первый раз?.. А может, нет".

...Йомияма полтора года спустя.

Полтора года назад я...

"Когда человек умирает, всегда проходят похороны.

Я не хочу... не хочу больше ходить на похороны".

Это сказал дедушка, у которого уже не все в порядке с головой.

"Бедненькая Рицко. Бедненькая... Рицко... и Рейко..."

Рицко и Рейко...

— Вот оно что... — выдавил я практически в ступоре. — Вот, значит, в чем дело.

Дззззззззззззз... Непрерывное низкое, пугающее гудение, заглушая все мысли, без перерыва звучало у меня в мозгу.

"А что, учителя тоже умирают?"

Я вспомнил разговор с Тибики-саном; не вспомнил только, когда он был.

"Классные руководители и их помощники — да. Потому что они часть класса три-три".

Любой, кто является частью класса — класса 3-3, — может умереть в результате "катастрофы". А значит — естественно — может и вернуться в качестве "лишнего"...

Но...

— Что, правда?

Все равно я не мог не уточнить еще раз у Мей. В конце концов, это не тот случай, когда я могу так вот сразу поверить, просто потому что она сказала.

— Она... Миками-сэнсэй... в смысле, Рейко-сан... она правда "лишний"?

11

"В школе я "Миками-сэнсэй", понятно? Постарайся не забывать".

Вечером накануне моего первого дня в новой школе Рейко-сан рассказала мне "Основные принципы Северного Ёми"...

"Номер один" и "номер два" оказались полушутливыми суевериями; "номер три", гласящий, что "я обязан подчиняться любому решению класса", — это, как я теперь уже понимал, намек на важную роль всего, что относилось к проблеме "лишнего". Но, по крайней мере в тот момент, важнейшим правилом для меня было четвертое.

"Ты должен четко разграничивать личные и общественные отношения. Постарайся не обращаться ко мне "Рейко-сан" в школе, даже нечаянно".

Разумеется, я послушался.

Моя мама Рицко Сакакибара (девичья фамилия Миками) умерла пятнадцать лет назад. Ее младшая (на одиннадцать лет) сестра Рейко Миками приходилась мне тетей. То, что Рейко-сан преподавала в той же школе, куда я перевелся, да еще и была помощником моего классного руководителя, в некотором смысле внушало оптимизм. Однако если бы я вел себя неосторожно, эти отношения могли бы послужить источником множества проблем и глупых недоразумений. Я это понял и принял, так что...

Я строго следовал ее указаниям, которые она специально подала мне как "четвертый Основной принцип Северного Ёми". В школе обращался к ней "Миками-сэнсэй", дома "Рейко-сан", как будто это были два разных человека.

Рейко-сан вела себя так же. В школе она ни разу не обратилась ко мне "Коити-кун" — я всегда был "Сакакибара-кун, новый ученик"... В общем, уйму времени мы вели себя друг с другом сдержаннее, чем требовалось.

Естественно, Кубодера-сэнсэй знал правду с самого начала, как и большинство моих одноклассников. Именно поэтому, скажем, в июне при обсуждении новой "тактики", согласно которой "не существовать" должны были двое — мы с Мей, — Кубодера-сэнсэй обратился к классу с таким словами:

"Мы все должны уважать решение класса. Даже Миками-сэнсэй, несмотря на то, что она в довольно трудном положении, уже сказала нам, что сделает все возможное".

"Трудное положение" Миками-сэнсэй. Конечно, трудное — ей приходилось в школе держаться с родным племянником так, будто его "не существовало", а вне школы жить с ним под одной крышей.

А незадолго до того Юя Мотидзуки заявился к нам в Коикэ и болтался возле дома.

"Я просто, ну, беспокоился.

Мой дом тут недалеко, и я подумал, что, может, это..."

Когда я внезапно появился, Мотидзуки принялся, запинаясь, объясняться; однако беспокоился он вовсе не обо мне, хоть я и пропустил в тот день школу из-за больницы. Я был абсолютно уверен: в первую очередь он пришел проверить самочувствие Миками-сэнсэй/Рейко-сан, которой не было в школе уже несколько дней.

Окончив школу живописи в Токио, она вернулась в Йомияму и стала работать учительницей в средней школе, где когда-то училась. Домик на заднем дворе она объявила своим "кабинетом и спальней" и устроила там студию — рисовала картины в свободное время; это она называла "своей настоящей работой"...

Все последние четыре месяца я на ощупь искал правильную дистанцию между нами.

После смерти Юкари Сакураги Мей несколько дней подряд не появлялась в школе... и я хотел узнать, как она себя чувствует. Тогда у меня был простой "способ" узнать — попросить у Рейко-сан список класса.

Однако я этого не сделал. Я не сказал ей, что мне нужен список, я ни разу не пытался задавать ей напрямую все те вопросы, которые у меня копились... Это все, видимо, было из-за нерешительности и беспокойства, вызванных моими попытками найти верную дистанцию.

"Мне видней, что мне стОит, а что нет, у меня тут, понимаешь, тяжелые душевные переживания".

Да, я сказал что-то такое Мотидзуки, но...

— Сакакибара-кун.

Миками-сэнсэй — Рейко-сан — полупогребенная под обломками и неспособная выбраться. Мей с тяжелой киркой в руках. И я между ними. Я не мог найти слов. Просто стоял.

Потом Мей с напором произнесла:

— Подумай, Сакакибара-кун. Как следует подумай. Еще хоть в одном классе в нашей школе есть помощник классного?

— Э? Ну... то есть...

— Больше нигде, — отрубила Мей. — Почему-то никто никогда об этом не задумывался. Мы все это просто приняли. И я тоже — сначала. Но тебе не кажется это странным? Класс три-три — единственный на всю школу, где у классного руководителя есть помощник.

— ...

— Думаю, Миками-сэнсэй умерла в позапрошлом году, когда она сама была руководителем класса три-три. После начала второго триместра, когда тот парень, Сакума-сан, не выдержал своей роли "несуществующего" и начались "катастрофы". Вот почему кружок живописи приостановили до этой весны — потому что Миками-сэнсэй была его куратором, и она умерла.

Ну да, а в этом апреле он возобновился, потому что Рейко-сан вернулась как "лишний" и снова стала куратором. А все, что было в памяти людей и в документах, исчезло, все воспоминания и записи стали фальшивыми... да?

Я изо всех сил искал ответ в собственной голове и в сердце.

Однако восстановить изнутри измененные/подделанные в результате "феномена" воспоминания было, по-видимому, невозможно, пока я был частью этого "мира". Скорей всего. Оставалось только пытаться экстраполировать горсточку объективных фактов, которые мне удалось собрать, чтобы на этой основе восстановить истину...

Возможно... я не первый раз в Йомияме с начала средней школы. Возможно, я приезжал уже сюда полтора года назад — осенью, когда учился в первом классе.

Что если я приезжал сюда... на похороны умершей той осенью Рейко-сан?..

"Я не хочу... не хочу больше ходить на похороны".

Вот что означает тот стон дедушки.

"Бедненькая Рицко. Бедненькая... Рицко... и Рейко..."

Горе, вызванное тем, что он похоронил свою старшую дочь Рицко пятнадцать лет назад. Горе, вызванное тем, что он похоронил свою младшую дочь Рейко два года назад. Все это, смешавшись в его голове, и так тронутой слабоумием, заставило его произнести те слова...

Чтобы хоть как-то смягчить потрясение, скорбь и одиночество, принесенные внезапной смертью Рейко-сан прошлой осенью, бабушка с дедушкой купили майну, которую увидели в зоомагазине. И назвали ее именем умершей дочери, сократив его до "Рей-тян".

Совсем скоро Рей-тян выучила человеческое слово: "Почему?".

Этот вопрос, по-видимому, убитый горем дедушка, а может, бабушка, задавал своей покойной дочери каждый день, сидя в комнате у крыльца и глядя на семейный алтарь. "Почему? Почему ты нас покинула, Рейко? Почему?" Возможно, Рей-тян тогда выучила это слово и с тех пор кричит его все время.

"Бодрее... давай бодрее".

Скорей всего, и это так же получилось. Эти слова, видимо, бабушка день за днем говорила дедушке, разбитое сердце которого не желало заживать и который тонул в океане отчаяния. Рей-тян выучила их и...

"Бодрее... давай бодрее".

— Парт в классе было достаточно, хотя "катастрофы" начались уже в апреле... и теперь понятно, почему, да? — указала Мей, опустив кирку. — На самом деле одного стола в начале триместра все-таки не хватало. Только не в классе — а в учительской.

— Аа...

— О чем... о чем таком вы говорите? — услышал я ошеломленный голос Миками-сэнсэй/Рейко-сан. — Это все неправда. Коити-кун, я не...

Упершись локтями в землю, запрокинув голову, Рейко-сан смотрела на меня. Ее лицо, все черное от грязи и сажи, — лицо, в котором я видел тень мамы, — было искажено. Наверно, от сочетания физической боли и психологического шока.

— Сакакибара-кун, — произнесла Мей, вновь подняв кирку и шагнув в мою сторону. — Отодвинься.

— Мисаки...

На лице Мей была написана железная убежденность. Потом я увидел искру в распахнутых от непонимания и ужаса глазах распростертой на земле Рейко-сан. И -

— Нет, — сказал я и взял кирку из рук Мей.

Кирка была среднего размера — рукоять длиной всего шестьдесят-семьдесят сантиметров, — но когда она оказалась у меня в руках, я ее едва не выронил от тяжести. Оба стальных конца были на вид острее, чем я ожидал. С таким весом и такой остротой ранить человека насмерть совсем нетрудно.

— Нет. Ты не можешь...

— Но, Сакакибара-кун... Если мы не -

— Я знаю, — кивнул я, чувствуя на себе всю тяжесть своего решения. — Я знаю. Я сам сделаю.

Я услышал сдавленный вскрик Рейко-сан. Медленно повернулся к ней и перехватил поудобнее взятую у Мей кирку.

— К-Коити-кун, погоди, что ты -

"Я не верю!" — буквально кричало ее лицо; она мелко трясла головой.

— Вернуть "мертвого" в мир мертвых... — проговорил я, сражаясь с болью и с бешено колотящимся сердцем. — Только так можно остановить "катастрофы", если они уже начались. Нам это сказал твой бывший одноклассник Мацунага-сан.

— О чем ты говоришь? Это... это безумие. Прекрати сейчас же!

— Прости, Рейко-сан.

Крепче упершись ногами в землю, я собрал все оставшиеся во мне силы и занес кирку. "По-другому никак. По-другому никак". Я раз за разом повторял себе эти слова.

Потом -

Нацелив кирку в спину лежащей ничком Рейко-сан, в то место, где сердце, я почти начал наносить удар -

Это правильно?

То, что я делаю, — это правильно?

Это действительно правильно? Мы не ошибаемся?

Имелось всего одно свидетельство, что Рейко-сан — "лишний". Утверждение Мей, которое она сделала благодаря своей особой способности — "глазу куклы", позволяющему видеть "цвет смерти". Вот единственное прямое свидетельство. Все остальное — не более чем догадки, построенные на горсточке фактов. Никакой сильной убежденности, что все именно так, у меня не было, и я не мог просто взять и выкинуть свои воспоминания о Рейко-сан. Так что...

Это правильно?

Поверить Мей и вернуть Рейко-сан в мир мертвых?

Это действительно правильно? Мы не ошибаемся?

Что если Мей все не так поняла? Что если умение видеть "цвет смерти" — не более чем самообман, иллюзия, в которую она сама поверила?

Если так, то я сейчас собственными руками убью Рейко-сан, хотя она вовсе не "мертвый". Убью человека, которого невольно ассоциирую с Рицко — мамой, знакомой мне только по фоткам. Человека, к которому просто не могу не тянуться душой. Человека, занимающего, возможно, одно из самых важных мест в моей жизни. Человека, с которым я вовсе не "не мог нормально общаться", а, наоборот, любил с самого детства.

Если говорить общими словами — "реальность" здесь, в Йомияме, такова, что под действием "феномена" воспоминания людей и документы постоянно изменяются, а воспоминания еще и быстро тускнеют, а потом вовсе исчезают... И это происходит все время. Как же я могу в такой ситуации принять на веру то, что может видеть одна лишь Мей Мисаки, хоть она и клянется, что это "правда"? Сделать то, что я собираюсь сделать, только потому, что так сказала Мей, — правильно ли?

Мои сомнения, тревога, смятение сплелись вместе. Я был не в силах двинуться с места, я почти в буквальном смысле закаменел.

И вдруг дикий грохот донесся от главного здания, где продолжал бушевать огонь. Несущие конструкции наконец прогорели, и крыша рухнула. Огромное облако искр и густого дыма взметнулось в воздух. Некоторые из этих искр долетели и до меня, по-прежнему стоящего столбом. Если все так и продолжится, нам тут тоже станет опасно находиться.

Значит...

Я не могу тут колебаться вечно.

Это правильно?

Это действительно правильно?

Снова и снова задавая себе этот вопрос, я опять повернулся к Мей.

Она ни на шаг не сдвинулась с того места, где стояла, и глядела прямо на меня. Ее правый глаз, холодно прищуренный, и левый, "пустой синий глаз", "глаз куклы" — в них обоих не было ни капли сомнения, ни капли нерешительности. Только... да, их наполняла одна только печаль.

Губы Мей чуть шевельнулись.

Я не слышал, что она произнесла, но прочел слова по губам. "Поверь мне".

...Я...

Я зажмурился и сделал глубокий вдох.

Я...

Я открыл глаза, снова повернулся к Рейко-сан. Раздираемый эмоциями на части, избиваемый нерешительностью, страхом и отчаянием, я по-прежнему видел в ней тень мамы, знакомой мне лишь по фоткам. Но...

Я... поверю Мей.

Я ей поверю.

Стиснув зубы, я принял решение.

Я поверю Мей.

Возможно, это не столько "я собираюсь поверить ей", сколько "я хочу верить ей". Но этого достаточно. Мне — достаточно.

Прорвавшись сквозь нерешительность, я вновь замахнулся киркой. Даже вопль Рейко-сан "неееет!" (...Рейко-сан) не проник мне в сознание (Прощай... Ре-й-ко-сан).

Наполнив свое движение последними каплями сил, я вонзил острие кирки ей в спину (Прощай... ма-ма...), сквозь плоть — прямо в сердце...

И, как будто этот удар вернулся ко мне самому, мою чахлую грудь пронзила боль гораздо более яростная, чем я когда-либо раньше испытывал. Перед глазами вспыхнула картина рентгеновского снимка моего скрюченного, скукоженного легкого после третьего разрыва.

Я оторвал руки от кирки, вонзенной в спину Рейко-сан, и, прижав их к груди, мешком повалился на землю. Мучительно пытаясь вдохнуть, уже на грани потери сознания я почувствовал, как слезы бесконечными ручьями текут у меня из глаз. И явно не только из-за боли и удушья.

К оглавлению

Эпилог

Вот факты, ставшие известными в последующие дни.

Пожарные, прибывшие на место происшествия, боролись с огнем до самого утра 9 августа, но тщетно: "Мемориал Сакитани" сгорел практически полностью. В здании и рядом с ним было обнаружено шесть мертвых тел.

Их личности и местонахождение:

— Кенсаку Нумата Хозяин. Внутри здания (в кухне).

— Манабу Маэдзима Школьник. На переднем дворе.

— Идзуми Акадзава Школьница. На переднем дворе.

— Сигеки Ёнэмура Школьник. На переднем дворе.

— Такако Сугиура Школьница. Внутри здания, в восточном крыле. Вероятно, находилась в комнате 221 (где жила с Акадзавой).

— Дзюнта Накао Школьник. Внутри здания, в восточном крыле. Вероятно, находился в коридоре второго этажа.

Судебно-медицинская экспертиза показала, что ни один из них не умер в результате пожара.

Хозяин, Нумата-сан, получил множественные проникающие ранения в спину и шею металлическими вертелами, что и послужило причиной смерти, и лишь затем сгорел. Из пяти остальных (все они были школьниками) четверо — Маэдзима, Ёнэмура, Сугиура и Накао — умерли от потери крови в результате множественных колотых и резаных ран, нанесенных острым предметом. Смерть Акадзавы наступила в результате перелома позвоночника при падении с балкона второго этажа.

Множество улик и показания свидетелей позволили с высокой степенью достоверности заключить, что все шесть убийств совершила Миеко, супруга Кенсаку Нуматы, обслуживавшая "Мемориал Сакитани" вместе с ним. Предположительно она же разлила керосин в кухне и совершила поджог после того, как убила Нумату-сана. Тибики-сан задержал убийцу, однако она скончалась до прибытия полиции. Она откусила себе язык в попытке суицида, и эта попытка увенчалась успехом.

Почему Миеко Нумата совершила все эти преступления в ту ночь? Были ли у нее какие-то психические отклонения? Так или иначе, причина произошедшего осталась загадкой.

*

Вакуй, у которого случился приступ астмы 8 августа во время ужина, выжил благодаря помощи, своевременно оказанной ему в больнице, куда его отвез Тибики-сан. На вопрос, почему он не проверил, сколько лекарства осталось в его ингаляторе, он ответил, что его самого это удивляет.

Кадзами, внезапно пострадавший из-за глупого недопонимания своего лучшего друга, серьезных травм не получил, отделавшись лишь вывихнутой лодыжкой. При падении он ударился головой, однако тщательное обследование показало, что, кроме значительного кровотечения, других последствий этот удар не имел. Я пока что не в курсе, как он и Тэсигавара уладили свои дела. Но, учитывая их характеры, сдается мне — вряд ли они рассорились начисто.

*

Причиной острой боли, которую испытал я, Коити Сакакибара, был, как и предполагалось, спонтанный пневмоторакс левого легкого, который привел к более серьезному коллапсу, чем предыдущие два. Я не полностью потерял сознание, но боль и удушье, которые продолжались, пока мне не оказали помощь в больнице, были просто адскими... Поэтому, честно говоря, я мало что помню из тех событий — что произошло сразу после разрыва легкого, как меня спасли...

Так или иначе...

Когда мое состояние более-менее стабилизировалось, а сам я успокоился в достаточной степени, чтобы вернуть себе способность думать, я обнаружил вокруг себя знакомую палату в знакомой больнице близ Юмигаоки, где лежал всего несколько месяцев назад.

Бабушка примчалась сразу, как узнала, что я здесь; она переговорила с врачом, и тот предложил мне пойти на хирургическую операцию. Он считал, что операция — оптимальный выход, который позволит избежать в будущем новых рецидивов. С моим отцом, который сидел у себя в Индии, ни о чем не подозревая, быстренько связались, получили согласие, и через два дня меня уже прооперировали.

Сейчас, в отличие от прежних времен, такого рода операции на легких делаются торакоскопическим путем. Во мне проделали несколько дырок размером по сантиметру, ввели через них эндоскоп и всякие другие инструменты и провели операцию извне. При этой методике нагрузка на пациента гораздо ниже, чем при операции на открытой грудной полости, и восстановление тоже проходит намного быстрее.

Операция прошла успешно, без осложнений. Выздоровление тоже шло быстро, и вскоре мне сообщили, что выпишут через неделю.

*

Мей с Мотидзуки навестили меня 15 августа, всего за три дня до выписки. Наверняка они об этом не задумывались, но ровно в этот день много лет назад в нашей стране закончилась большая война.

— ...И все-таки, — заговорил Мотидзуки. — Понять не могу, что заставило Нумату-сан вдруг резко взять и свихнуться. За ужином она вела себя совершенно нормально.

Так вот и получилось, что события той ночи сами собой стали темой разговора. Мотидзуки, как только узнал о пожаре, выбежал через запасной выход в западном крыле здания. А потом направился к главным воротам, где, судя по всему, самую малость разминулся со мной, когда я бежал к Мей.

— Это мы уже не узнаем, она ведь умерла. Так полицейские сказали.

Позавчера меня навестил следователь Оба из криминальной полиции Йомиямы. От него-то я и узнал подробности происшествия.

— Я слышал, она откусила себе язык, — произнес Мотидзуки; его лицо исказилось от явного отвращения. — Что за жуткий способ самоубийства.

— Иногда, когда человек откусывает себе язык, этот кусок застревает у него в горле, и он задыхается. Вроде бы с Нуматой-сан это и случилось.

— Хмм...

— Так что у нас семь "жертв августа".

Услышав это заявление Мей, я склонил голову набок.

— Семь? Ты считаешь и Нумат?

— Тибики-сан выяснил, что они приходятся бабушкой и дедушкой Такабаяси-куну. По материнской линии.

— Ээ. То есть это значит...

Икуо Такабаяси, умерший от сердечного приступа в июне.

— Раз так, значит, они его родственники в пределах двух колен. То есть они связаны с классом и в "зоне охвата". Кстати, они стали ухаживать за гостиницей лет десять назад. Так что во время того лагеря, который был пятнадцать лет назад, там работал кто-то другой.

Чувствуя почему-то полное уныние, я вздохнул. Потом осторожно погладил сквозь пижаму грудь — там еще ощущались отверстия от операции.

— Конечно, это просто совпадение, — сказала Мей и вздохнула, в точности как я только что. — Вряд ли стоит думать, что тут вмешалась какая-то злая воля.

— Это Тибики-сан сказал?

— Тибики-сан наверняка бы так сказал.

— ...В общем, это, — снова вмешался Мотидзуки. — Я рад, что тебе лучше, Сакакибара-кун. Когда я услышал, что тебе будут делать операцию, я очень беспокоился за тебя.

— Да операция-то ерундовая была, — ответил я с самым беззаботным выражением лица, какое только смог состроить; однако в глазах Мотидзуки все равно стояли слезы.

— Но слушай, у нас же в этом году "катастрофы", так что после любой операции может быть куча жутких осложнений.

— Добрый ты очень, пацан. Но все нормально. "Катастрофы" кончились.

— Серьезно? — Мотидзуки перевел взгляд с меня на Мей, на его лице было написано нескрываемое подозрение. — Мисаки-сан тоже так говорит... но все равно...

— Думаю, "лишний" в ту ночь погиб при пожаре.

— Мисаки-сан тоже так говорит. Но я вот не знаю... — Мотидзуки моргнул слезящимися глазами, скрестил руки на груди и нахмурился. — Это один из пяти наших, кто тогда умер? Хотя нет — ведь если верить словам Мацунаги-сана на кассете, когда "лишний" умирает, он тут же исчезает начисто. Хмм...

— Значит, "лишний" существовал до той ночи, но сейчас мы уже не помним, кто это, — сказал я ему, изо всех сил отгоняя печаль. Потом, чуть сменив тон, спросил: — Сколько народу участвовало в поездке?

— Ээ... четырнадцать. Пятнадцать, если считать с Тибики-сэнсэем.

— Наверняка было шестнадцать. Просто этого уже никто не помнит.

Никто... никто, кроме нас с Мей, слишком сильно причастных к ее смерти.

Ни Мотидзуки, ни Тэсигавара, ни Тибики-сан... никто ее больше не помнил. Ни один человек не помнил, что учительница рисования Рейко Миками существовала с апреля и помогала руководить классом 3-3. Что она стала исполнять обязанности классного руководителя после смерти Кубодеры-сэнсэя, что с трудом помнила про себя саму пятнадцатилетней давности, что запланировала летний лагерь — жест отчаяния с ее стороны, судя по всему, — и что приглядывала за нами в тот вечер.

Все это я узнал из телефонного разговора с Мей. За день до операции я не без труда сбежал из палаты и позвонил Мей домой по зеленому больничному телефону. Мой мобильник был в палате, но у него сдох аккумулятор, и звонить по нему я не мог.

Трубку взяла Кирика-сан и, как обычно, передала дочери.

"Про Миками-сэнсэй все забыли, — первым делом сказала Мей, даже не спросив, как у меня дела. — Все говорят, что она умерла осенью два года назад".

— Два года назад...

"Да. Тот парень, Сакума-сан, прекратил "не существовать" сразу после летних каникул; в начале октября умер один из учеников... а потом Миками-сэнсэй. Говорят, она утонула в реке. По-прежнему не помнишь?"

— Утонула?..

"В конце октября было много дождей, река вышла из берегов. На следующий день ее тело нашли ниже по течению. Неизвестно, она утопилась или случайно упала..."

— ...

"Я этого тоже не помню, но это действительно произошло. Человек, связанный с классом, умер из-за "катастрофы" два года назад. То есть всего их в том году было не семь, а восемь. И у всех воспоминания пришли в норму. И куча записей и документов. Все, наверное. Я посмотрела список класса — там, где было написано "Помощник классного руководителя: Рейко Миками", тоже ничего нет".

— Значит, она и правда была...

Вот самое надежное доказательство того, что Рейко-сан и была "лишним".

"Все считают, что после смерти Кубодеры-сэнсэя временным классным стал Тибики-сан. Это исключение из правил, и он параллельно продолжал работать в дополнительной библиотеке. И еще говорят, что Тибики-сан спланировал наш лагерь и руководил нами... он один".

— А рисовальный кружок? — задал я вопрос, неожиданно пришедший мне в голову. — Что сейчас с кружком, ведь его только в апреле открыли заново?

"После смерти Миками-сэнсэй учитель, который курировал кружок вместе с ней, действительно перевелся на следующий год. А новый учитель рисования сказал, что не хочет вести кружок, и его приостановили. А теперь говорят, что этой весной тот учитель согласился".

— Ясно.

Главное о Рейко-сан я понял, еще когда бабушка примчалась в больницу. Она ни разу не поинтересовалась безопасностью дочери, поехавшей с нами, а лишь терла глаза и повторяла: "Ах, если бы Рейко была жива".

Еще бабушка сказала: "Ты же знаешь, какая она была, Коити-тян. Ты для нее был все равно что родной сын. Она даже говорила, что, если бы Ёске-сан оказался плохим отцом, она бы тебя отобрала у него и сама вырастила. Хотя она тебя очень редко видела, когда ты был маленьким".

Интересно, как сейчас выглядит задний домик, где жила Рейко-сан.

В течение коротких четырех месяцев она продолжала жить в этом городе, в этом доме — "мертвец, обретший плоть". Какие-то следы этого должны же... хотя нет, все должно было исчезнуть. Или обрести какую-то другую суть, другое значение.

"Обон уже кончается, но, когда ты выпишешься, не хочешь навестить могилу Рейко? — предложила бабушка, и мне с огромным трудом удалось не отвести глаз. — Уверена, она будет счастлива, если ты придешь вместе со мной".

...

...

Я решил, что вполне нормально будет, если я расскажу Мотидзуки, Тэсигаваре и Тибики-сану о том, что на самом деле было. Хотя у меня такое ощущение, что — Тибики-сан ладно, а для остальных, как ни старайся, все это останется чем-то нереальным.

*

Не знаю, пытался ли Мотидзуки проявить тактичность или еще что, но он ушел домой первым, оставив нас с Мей наедине. Уже уходя, он вдруг пробормотал: "Ах, да", — и достал что-то из сумки.

— Я хотел вот это тебе дать. Мисаки-сан, тебе я тоже сделаю.

Мотидзуки протянул мне "фото на память", которое мы сделали вечером 8 августа перед воротами "Мемориала Сакитани".

— Скажи, Мисаки — когда ты узнала? — дождавшись, когда Мотидзуки уйдет, я задал Мей вопрос, который меня интересовал все время, что я тут валялся. — Ну, что Миками-сэнсэй... Рейко-сан и есть "лишний"? Когда ты?..

— Когда? — Мей театральным жестом приложила руку ко лбу. — ...Не помню.

— Почему ты мне не сказала? — спросил я, серьезно глядя на нее.

— Я считала, что, даже если скажу, лучше от этого никому не будет. Пока не услышала ту кассету... Кроме того... — рука Мей перекочевала со лба на повязку поверх левого глаза. — Я просто не могла тебе рассказать. Как я могла? Миками-сэнсэй была так похожа на твою маму, которая давно умерла. Когда я увидела школьный альбом и те фотографии, которые ты мне дома показал... я подумала: это же просто одно лицо. Ты очень любил ее, правда? Миками-сэнсэй... Рейко-сан.

— Угу... но...

— Что "но"?.. Ты нашел кассету, и я узнала, что "катастрофы" можно остановить, и... вот почему.

"Вот почему"... Да, ей пришлось чертовски тяжело.

Если вернуть "мертвого" в мир мертвых, "катастрофы" прекратятся. Кто же он? Она уже знала, кто. И что она должна была сделать? Что ей нужно было сделать?

Чтобы укрепить свою решимость, она захотела сама прослушать кассету Кацуми Мацунаги, лично услышать его слова. А еще до этого она собственными глазами посмотрела на групповое фото класса 3-3 двадцатишестилетней давности и удостоверилась, что Мисаки Ёмияма обладает "цветом смерти". Так она в одиночку все выяснила и попыталась в одиночку со всем покончить...

— Когда я тебе отсюда звонил, — я решил слегка сменить тему, — я сперва набирал твой мобильный, но не мог дозвониться.

— Да. После той поездки я его выбросила в реку, — будничным тоном ответила Мей. — Кирике... матери потом сказала, что он потерялся при пожаре.

— Почему ты его выкинула?

— Потому что... да, я согласна, он удобный, но все равно это ужасная машинка. Быть связанной с другими все время — это совершенно лишнее.

С этими словами она чуть заметно улыбнулась — и при виде ее лица мне живо вспомнилась наша с ней первая встреча в конце апреля в больничном лифте.

— Хотя, наверное, она скоро заставит меня завести новый.

— Когда заведешь, можно я буду тебе звонить иногда?

— Только иногда, — и Мей снова едва заметно улыбнулась.

"Не хочешь как-нибудь вместе пройтись по токийским картинным галереям?" Я хотел так сказать, но проглотил слова.

Как-нибудь... когда настанет это "как-нибудь"? Сейчас, в отличие от того, что было раньше, этот вопрос уже не вызывал у меня тревоги.

Когда-нибудь... Я знал, что когда-нибудь в будущем снова встречусь с Мей. Я чувствовал. Даже когда я уеду отсюда будущей весной. Даже если мы при расставании не пообещаем друг другу чего-то конкретного. Даже если связь между нами, которую я сейчас чувствовал, оборвется. Я знал, что когда-нибудь мы снова встретимся.

*

Потом мы вдвоем принялись смотреть фотки, которые дал Мотидзуки.

Их было две. Первую сделал сам Мотидзуки, вторую — Тэсигавара. В нижнем правом углу была дата.

На обоих снимках стояло пять человек.

В центре был столб с табличкой "Мемориал Сакитани". По обе стороны от него на первой фотке стояли (справа налево) я, Мей, Кадзами, Тэсигавара и Миками-сэнсэй — Рейко-сан. На второй место Тэсигавары занимал Мотидзуки, который, как скомандовал тогда Тэсигавара, держался вплотную к "любимой Миками-сэнсэй"...

— Рейко-сан здесь видна, — глядя на фотки, произнес я, чтобы Мей подтвердила. — А Мотидзуки наверняка ее не видит.

— Угу, — кивнула она.

— А цвет? — спросил я. — Как Рейко-сан тут выглядит?

Мей сняла повязку с левого глаза и снова всмотрелась в фотку. Потом тихо ответила:

— "Цвет смерти".

— ...Ясно.

Я вылез из кровати, подошел к окну и приоткрыл створку. День был ясный и солнечный, однако ветерок почему-то оказался прохладным.

— Наверно, мы тоже скоро станем забывать, — произнес я, снова повернувшись к Мей. — Конечно, забудем, что произошло той ночью. И все остальное про Рейко Миками, что произошло между апрелем и той ночью, — тоже забудем. Как Мотидзуки и остальные.

...Даже то, что я собственными руками вернул ее в мир мертвых.

— И даже если мы сделаем, как Мацунага-сан пятнадцать лет назад, — запишем все, что помним, — скорей всего, самые важные части исчезнут, как на той кассете.

— Скорее всего, да, — чуть кивнула Мей, вернув повязку на место. Потом спросила: — Ты так сильно хочешь это все помнить? И никогда не забывать?

— ...Не знаю.

Забыть было бы лучше. Мне и самому так казалось. Даже сейчас в груди чувствовалась боль, не имеющая никакого отношения к легким. Если забвение означает, что эта боль когда-нибудь утихнет... может быть. Но все-таки...

Я медленно отвернулся к окну. Две фотографии по-прежнему были у меня в руках. Кинув на них еще один взгляд... я задумался.

Не знаю, случится это через несколько дней, через несколько месяцев или даже через несколько лет. Но если когда-нибудь вся информация о "лишнем" сотрется из моей памяти...

В тот день...

Что я увижу на пустом месте, которое появится на этих фотках? Что я буду чувствовать?

Легкий порыв ветра влетел в приоткрытое окно и растрепал мне волосы. Да, на удивление прохладный ветер.

Последний летний ветерок. Такая мысль мелькнула у меня в голове, и я почувствовал, что мое пятнадцатое лето подходит к концу.

К оглавлению

Послесловие автора

По-моему, впервые я серьезно занялся обдумыванием "Another" в начале 2006 года.

Издательство "Кадокава сётэн" любезно попросило меня написать крупный роман-триллер (это издательство уже опубликовало мою книгу "Последнее воспоминание" в 2002 году). В итоге было принято решение начать публикацию в журнале "Ясэй Дзидай" в том же (2006) году. Я решил попробовать себя в жанре "школьного триллера", включив туда некий мотив, который давно уже обдумывал, — но этим я тогда и ограничился. Я не знал, как подступиться. Потом, в один прекрасный день в конце марта, мои редакторы — их тогда было двое — отправились ко мне в Киото, чтобы меня как следует подстегнуть. И в тот же день, когда я принимал душ, перед тем как отправиться их встречать, мне внезапно пришла в голову некая базовая идея. Она мне показалась довольно вкусной, и я подумал: ну, с этим уже можно работать. Идею эту я обсудил с редакторами — помню, мы сидели в атмосферном ресторанчике "Сисигатани Сансо". Сейчас его уже нет. Светлая память.

В те годы меня стали интересовать так называемые шарнирные куклы. Отправившись в Токио, я посетил в Сибуе кукольную выставку под названием "Maria Cuore", где познакомился вплотную с куклами Катан Амано и Коицукихимэ. Примерно в то же время я открыл для себя аниме и мангу "Девы Розена" и начал слушать группу ALI PROJECT.

И на эту развивающуюся часть моего мозга, выстраивая все в более-менее стройный порядок, наложились фильмы "Джошуа", "Другие" и "Пункт назначения", роман "Шестая Саёко", написанный Рику Ондой, и множество других произведений, собравшие вместе самые разные образы, которые мне просто нравятся. И история, которая должна была совместить тот мотив и ту идею, родилась сама собой — так мне показалось.

Роман выходил в "Ясэй Дзидай" с июля 2006 по май 2009 с небольшими перерывами. Я закончил писать примерно через три года после того, как начал. Несмотря на множество трудностей, которые мне тогда пришлось предодлеть, я ценю то время, что провел со своими юными друзьями в воображаемом городе Йомияма.

Говоря откровенно, реакция, последовавшая за публикацией книги в октябре 2009, меня немного удивила.

Читатели классических триллеров, которые я в основном писал прежде, проявили необычный энтузиазм; вдобавок книгу с восторгом приняли новые, молодые читатели. Я не только удивился, но и почувствовал в этой реакции поддержку.

То, что последовало дальше, было уж совсем неожиданно. Манга, аниме-сериал, художественный фильм... такое огромное количество планов, возникших за столь короткое время, — все это благодаря вам, читателям, которых затянула история, рассказанная в романе "Another".

Вот почему это произведение, созданное мной через двадцать два года после писательского дебюта, занимает особое место в моем сердце. Я до сих пор льщу себе мыслью, что это мой "новый magnum opus". И сейчас, когда чуть раньше, чем обычно, выходит карманное издание, я считаю, что будет просто замечательно, если оно позволит погрузиться в эту историю еще большему количеству читателей.

За все то, что происходило от задумки "Another" до сегодняшнего дня, я благодарен в первую очередь Акико Канэко-сан, работающей в лучшем (для меня) издательстве "Кадокава сётэн". Благодарю также Сино Энду-сан, разработавшую дизайн обложки этого, а также первого издания, и переплетчика Куми Судзуки-сан. Спасибо Сэю Хацуно-сану, который, несмотря на занятость, произвел разбор моего произведения (в конце этого издания). И — конечно — огромное спасибо выставке "Maria Cuore", к сожалению, закрывшей свои двери этой осенью, и всем тем людям, которых я встретил в ее стенах.

Честно говоря, у меня в голове вертятся еще несколько идей, которые могли бы лечь в основу другой истории, происходящей в Йомияме, или побочной истории с участием Коити и Мей, или сиквела, описывающего последующие события "феномена Йомиямы". Не знаю, будут ли когда-нибудь воплощены эти идеи, но, в общем, это тоже во многом зависит от того, что вы, читатели, захотите увидеть.

В любом случае...

Надеюсь, что "Another" вам понравился.

К оглавлению

Версия текста от 11.04.14. Последнюю версию можно найти на http://ushwood.ru/another/

Another — (англ.) "другой", "иной". В японском оригинале название романа на английском языке. Здесь и далее — прим. Ushwood.

Третья параллель третьего класса средней школы — это соответствует 9 "В" в нашей системе образования.

Имя Мисаки, как правило (хотя не всегда), женское.

Японское летоисчисление ведется по годам правления императоров. Эра Сёва — годы правления императора Хирохито (1926-1989).

Инцидент в Асама-сансо — известное в Японии криминальное происшествие: группа террористов заперлась в вилле у подножия горы Асама, взяв заложника. Полиция вела осаду виллы десять дней, после чего взяла ее штурмом и освободила заложника.

Золотая неделя — неделя в конце апреля и начале мая, на которую выпадает несколько праздников. Начинается 29 апреля (День Сёва — день рождения императора Хирохито) и включает в себя также День Конституции (3 мая), День зелени (4 мая) и Праздник детей (5 мая).

"Юмигаока" дословно означает "горы с видом на вечер/закат", "Асамидай" — "возвышенность с видом на утро/восход".

Обычно в Японии начальная, средняя и старшая школы — это разные школы, в каждую из которых надо сдавать вступительные экзамены. Однако есть и так называемые школы-эскалаторы, в которых дети учатся с младшего (или среднего, как в данном случае) школьного возраста до поступления в ВУЗ.

"Ёми" в зависимости от написания может означать "вид на ночь" (отсюда название города) или "ад", "подземный мир".

Татами — соломенные маты, которыми в Японии традиционно застилают полы домов. Татами же служат единицей измерения площади застилаемых ими комнат. Размер татами регламентирован: 90х180 см. Соответственно, комната на восемь татами имеет площадь 12.96 м2.

Роман Стивена Кинга "Мизери".

Бэнто — в Японии однопорционная упакованная еда; традиционно включает в себя рис, рыбу/мясо и овощи в общей коробочке с крышкой. Типичный обед "на вынос" школьников, студентов и офисных работников.

Аристократический "оттенок" фамилии Тэсигавара придает то, что она в оригинале пишется четырьмя кандзи. Большинство японских фамилий пишется двумя кандзи.

Имеется в виду зариновая атака в токийском метро, устроенная сектой Аум Синрикё 20 марта 1995 года.

Кандзи "мей" входит в слова "кёмей" (резонанс) и "химей" (крик).

Речь идет о нашумевших происшествиях в Кобэ: 14-летний школьник, известный под псевдонимом "Сэйто Сакакибара", в марте и мае 1997 года убил двух учеников начальной школы, причем одному из них отрезал голову. Действие "Another" происходит в 1998 году, а значит, главный герой — не только однофамилец, но и ровесник того Сакакибары.

PHS — стандарт мобильной связи, использовавшийся в основном в Японии, Китае и на Тайване. Сейчас почти не применяется.

Напомню, что имя Мисаки — как правило, женское. А по рассказу Мей в оригинале пол ученика не опознается никак.

Семпай и кохай — соответственно старший и младший (по возрасту, опыту, положению) в одной и той же организации (как правило, в школе или институте). Слово "кохай", в отличие от "семпая", используется довольно редко и почти никогда не используется при обращении.

По японским похоронным обычаям похороны или кремация происходят на следующий день после отпевания, а в ночь между ними близкие родственники покойного бодрствуют у его гроба. "Плохой день" — день, когда все дела заканчиваются неудачей, а похороны влекут за собой новую смерть; считается, что такой день бывает раз в месяц.

10 размер холста соответствует ширине 530 мм. Здесь и далее — прим. Ushwood.

Адати — район Токио, Мусасино — город близ Токио (входящий в состав т.н. Большого Токио). Коити, по-видимому, просто вспоминает знакомые ему названия, которые могут служить и фамилиями людей.

Это не ошибка — фраза действительно дословно повторяет ту, что стоит в начале главы.

Напомню, что "ёми" может означать также ад, загробный мир.

Обон — японский праздник поминовения усопших. На большей части страны проводится с 13 по 15 августа.

Хикикомори — распространенное в последние годы социальное явление в Японии: люди, отказывающиеся от общественной жизни и стремящиеся к крайней степени изоляции.

Maria Cuore — (искаж. итал.) "сердце Марии".