Закуси горе луковицей

— Проблема глубже, ребята. Скоро не то что учить будет некого, — заметил Владимир, — но и работать станет некому, охранять границы, двигать науку.

— Да, позабыли люди первый завет Господа, — заметил Анатолий.

— Да разве в этом дело, — возразил Георгий. — Кому не хочется продолжить свой род? Но прежде чем обзавестись семьёй, семь раз подумаешь, а стоит ли это делать? Нет никаких гарантий, что жильё получишь. А ведь семье нужна крыша, ребёнку — уют.

— Да и беспризорников на улицах нынче больше, чем после войны, — сказала Татьяна. — Мы их теряем. Содержать нескольких детей для многих семей стало просто не под силу. И это вина не только родителей.

— Вот это верно, — поддержал её Анатолий. — Таким семьям, безусловно, помогать надо. Да ещё процедуру усыновления детей упростить. Вот их и заберут не только с улиц, но и из детдомов.

— Кроме материальной поддержки им ещё нужно обеспечить и должное воспитание, — заметила Зоя.

— Чтобы вообще говорить о каком-то воспитании, — сказала Елена, — обществу нужно определиться, кого оно хочет вырастить из наших детей: созидателей или циников и разрушителей? Годы духовной летаргии, видит Бог, для страны не прошли даром. Она многое утратила. А нравственность нужно оберегать так же тщательно, как и саму жизнь. Она для общества — что молоко для младенца. Я уверена, только в нравственной среде и можно вырастить настоящего человека. Без неё общество обречено на деградацию.

— А я бы хотел спросить вас, — задумчиво обвёл глазами присутствующих Женя, — правильно ли то, что лучшие книжки нашего детства вытесняются совершенной безвкусицей и ерундой?

— Это тоже ошибка, — согласилась Люба, — безусловно.

— Вот и я так думаю, — сказал Женя. — А ведь они бы ещё могли послужить воспитанию в наших детях настоящей дружбы и патриотизма. Согласитесь, помыслы их маленьких героев были ясны и бескорыстны. Они дети мечтателей. Наши газетчики нашли оправдание и царскому режиму, и белой гвардии. Думаю, пора оправдать и Красную Армию. Не бандитов, палачей и фанатиков, которых с обеих сторон было в достатке, а идейных противников, сражавшихся за счастье русского народа. И тогда всё встанет на места.

— То, что безнравственность — причина большинства преступлений, это ясно, — вернулась к высказанной мысли Татьяна. — И, кстати, хотим мы этого или нет, но во многих семьях основным воспитателем детей сегодня стал телевизор. А там — дикий ужас! И, что любопытно, за единичное совращение малолеток срок определён, а за массовое — нет. Это какой-то правовой инфантилизм! Неужели так сложно понять, что для страны нравственное воспитание — по важности задача равноценная её экономическому возрождению? Или это непонимание намеренное? Так вот я и думаю: коли так уж случилось, нужно добиться того, чтобы этот 'незваный воспитатель' не был ни дураком и ни извращенцем.

— Но телевидение сплошь частное, — заметила Люба, — и, похоже, руководят им не патриоты. Поэтому в нужные рамки поставить его вряд ли возможно.

— А я думаю, для государства это не проблема, — возразила ей Татьяна. — Нужно лишь законом очертить границы дозволенного, а потом крупными штрафами обанкротить любого, кто будет их нарушать. И выкинуть их вообще с информационного поля.

— Однако такого закона нет, — произнёс Женя.

— Друзья мои, — произнёс Володя. — После беседы с ино-странцем у меня тоже возникло немало острых вопросов, связанных с Россией. Например, почему у нас до сих пор нет национальной идеи? Отчего нас постоянно одёргивают, учат и навязывают нам абсолютно неприемлемые для нас вещи? Почему мы подчиняемся диктату доллара? Ну и так далее. И знаете, где я нашёл причины для такого отношения к нам? (Взгляды друзей сосредоточились на Владимире) — В Конституции России.

— В главном законе страны? — опешил Евгений. — Да брось.

— Знаешь, я и сам удивился, — вздохнул Владимир. — Но там и впрямь есть статьи, позволяющие держать нас на поводке, да ещё и понукать. А кроме того, безнаказанно клеветать на нашу страну и грузить нас негативом. Мало того, есть статья, которая утверждает, что мы имеем право обсуждать в обществе любые идеи, взгляды, но вот свести их в систему и руководствоваться ими нам нельзя.

Лицо Татьяны побледнело от негодования, жестом она попросила внимания.

— Володя, ты хочешь сказать, что наш народ сам себе запретил думать над тем, что за государство мы строим, какие у нас приоритеты и цели? Так что ли?

— Примерно так. Дело в том, что размышлять-то можно, а вот делать выводы и увлекать всех к цели нельзя, потому что система идей и взглядов — это уже мировоззрение или, что то же самое, идеология. А вот её-то устанавливать нам в качестве государственной и нельзя.

— Но это же абсурд, — растерянно произнесла Татьяна. — Брести, не зная куда, и кружить по сорок лет, как Моисей со своими земляками, мы не можем — не то время. А лететь, не зная курса... вообще, самоубийство. Нет, теперь пока досконально не перечитаю конституцию и не вникну в смысл всех статей, я не успокоюсь.

— И сколько там таких троянских статей? — спросил Женя. — И, вообще, как они могли туда попасть?

— Тех, что напрямую подрывают наш суверенитет, четыре или пять, — сказал Владимир. — Иван Дмитриевич, наш историк, сразу обратил на них внимание и уверяет, что это — 'бескорыстная помощь' иностранных консультантов и заслуга наших либералов. В общем, здесь нужна коррекция.

— Выходит, мы сейчас живём по конституции, написанной для нас нашим вероятным противником, — пробормотал Женя. — Да. Это неожиданно.

— Ребята, ну, допустим, мы уже выправили эти статьи, — сказала Зоя. — Какую миссию, по-вашему, в условиях, в которых мы живём, вы могли бы предложить России? Какой образец будущего она должна нести миру?

— Я думаю, нашими приоритетами должны быть милосердие, духовность и справедливость, — сказала Люба, — этому и надо учить детей.

— Согласен, — произнёс Владимир. — По-моему, искать справедливое мироустройство — это крест России. Кроме возвращения независимости во всех смыслах, на мой взгляд, есть только одна национальная идея, достойная нашей Родины — это создание высоконравственной цивилизации. Я убеждён, на её реализацию с радостью будут работать все здравомыслящие люди. Потому что только нравственность способна изменить и человека, и общество. Цель бесконечного совершенствования, я считаю, вполне естественна и привлекательна.

— Ты прав, Владимир, — воодушевился Анатолий, — чем Россия воистину может послужить миру, так это сохранением очага высокой культуры, традиционных человеческих отношений и духовных ценностей; и ещё новыми успехами в искусстве и литературе. И пусть несколько по-разному мы понимаем суть духовных поисков, но все они подразумевают работу с душой. И я, как священник, знаю, что душа — это сосуд, который содержит в себе дух, а в духе обитает Бог. Так что разница наших подходов не велика. И всё же я хочу напомнить, друзья мои, что у России есть та чудесная сила, что способна скрепить общество — это наша православная вера, она истинное сокровище страны и оберег.

— Да, ребята,— думая о своём, сказал Женя, — украли мечту у народа.

Внезапный порыв ветра, как бы напоминая всем об осени, швырнул на стол несколько жёлто-багряных листьев. Стало хорошо и празднично. Несколько мгновений тишины вернули покой в смятенные души.

— Ох и чудный же сегодня день! — в восхищении сказал Некрасов. — А не пора ли нам что-нибудь спеть?

Его поддержали. Зоя подала ему гитару. Он, прикрыв глаза, задумчиво взял несколько аккордов и с чувством запел: 'Осенние листья шумят и шумят в саду...' Песню подхватили. Осеннее настроение быстро овладело всеми. Потом пели: 'На тот большак', 'Деревня моя', 'Ямщик, не гони лошадей', 'Ты сама догадайся' и другие песни.

Владимир пел, поглядывал на просветлённые лица друзей, их счастливые увлажнённые глаза и размышлял о чудодейственной силе песен: 'Не их ли величественная грусть, от которой так сладостно замирают наши сердца, и есть настоящая отрада для русского человека? Кто знает...'

Наступил вечер. Все друзья Некрасовых, кроме Лиды, благополучно разъехались и разошлись по домам. Женщины убирали со стола, а Володя и Жора, разместившись у самой стены сруба, о чём-то разговаривали. Когда Зоя с Лидией, наконец, освободились, они подошли к мужчинам.

— Не помешаем? — спросила Зоя.

— Нет-нет, садитесь, — ответил Владимир. — У нас самый обычный разговор. Мы так давно не виделись, что никак не наговоримся.

— Володя вот интересуется исходом боя, в котором был ранен,— пояснил Жора.

— Это и мне интересно,— сказала Зоя. — О войне он не любит рассказывать.

— Ну, так заодно и вы послушайте, — предложил Жора. — Накануне той заварухи в составе полуроты я находился на спецзадании. Возвращаемся через сутки, и вдруг нам преграждают дорогу морпехи. Говорят, проезд запрещён. В городе банда. Включаем рацию: в эфире наши работают открытым текстом и звуки боя слышны. По всем признакам — дело дрянь.

Я к морячкам: 'Ребята, нам своих выручать надо'. А они: 'Приказано никого не пропускать'. Спрашиваю их офицера: 'По своим-то стрелять не будете?' — 'Нет, конечно', — отвечает. 'Ну, тогда бывайте, — говорю. — Идём на выручку'.

Тараним шлагбаум и жмём на всю железку к городку. Останавливаемся в лощинке. Уточняем задачу, определяем взаимодействие, место встречи. Договариваемся: в эфире до поры до времени ни звука. И разъезжаемся.

Взяли южный сектор города в клещи, проехали по улицам, встретились на центральной площади. Нигде никого: ни бандитов, ни наших. Вдруг слышим стрельбу в районе железнодорожной станции. Мы туда. В бандгруппе два бэтээра, долбят из пулемётов по станции. А тут и мы подскочили. Спешились, ввязались в перестрелку. Такой расклад им не понравился. И они по-быстрому очень грамотно свернулись и умотали.

Ищу ротного — не нахожу. Лёшка, командир третьего взвода, говорит: 'Погиб он. Мой боец видел, как всё было. По его машине прямо на перекрёстке из гранатомёта шарахнули, та и перевернулась. Комроты только успел выбраться, его тут же из пулемёта срезали, да ещё и бэтээром проехали по нему'.

Взял я провожатого и поехал с ним к тому перекрёстку. Подъезжаем, смотрим, машина есть, а ротного нет. Кто и куда его увёз, и главное — зачем, неизвестно. Теперь-то уж ясно, что какая-то добрая душа подобрала его и доставила прямо к вертолёту. А тогда мы решили, что его кто-то просто похоронил.

Вот и всё. Через месяц меня перевели в другую часть на новую должность. И узнал я о Володькином спасении только из его письма, что он послал на адрес моих родителей. Это лучшая из новостей, полученных мною.

— Жора, скажите, а на войне страшно? — спросила Лида.

— Не очень. Но всякое бывает. Всё зависит от случая. В бою иногда спасают инстинкты, но чаще — товарищи.

Стемнело. Было уже около десяти, когда Лидка заявила, что ей пора домой, и потребовала себе провожатого. Взяла Георгия под руку и, предупредив Некрасовых, чтобы зря не беспокоились, увела его в противоположную от своего дома сторону.

Вернулся Жора к завтраку. Виновато улыбаясь, извинился. Наскоро привёл себя в порядок, сел за стол. Рядом с собой положил какую-то вещичку в целлофане.

— Как самочувствие? — спросил Володя. — Устал, наверное?

— Всё нормально. В дороге отосплюсь.

— Какие впечатления?

— С этой девчонкой обо всём на свете забудешь.

— Ты в курсе её дел?

— Конечно. Она что открытая книга: читай, не ленись. Да, Володя, вчера не нашлось подходящего момента передать тебе вот этого зверька.

С этими словами он достал из пакета и протянул ему небольшого плюшевого кенгурёнка.

— Узнаёшь?

Володя как-то нерешительно взял его. Пристально осмотрел игрушку и, прикрыв глаза, то ли ощупал её, то ли погладил.

— Хм. Узнаю. Как-то раз заведующая давала мне его поиграть. Если не ошибаюсь, мне было тогда лет пять. А как он у тебя оказался?

Жора улыбнулся.

— Не так давно зашёл я в детдом твоего крестника проведать...

— Какого крестника? — поразилась Зоя.

— Алёшку.

И, вынув из нагрудного кармана рубашки фотографию, он коротким жестом подал её Некрасовой.

— Вот он какой!

На фото — потешный головастый малыш. Его русые волосы коротко подстрижены. Карие глазки выражают некое ожидание. Зоя перевернула фотографию обратной стороной и прочла: 'Некрасов Алёша, 2 года'.

'Уж не сын ли его?' — перехватило у неё дыхание. Ошеломлённо глядя на Володю, она передала ему фотографию. Тот со спокойной улыбкой посмотрел на неё, прочитал надпись на обороте.

— Некрасов? Это хорошо. Там всё как и раньше: кто принесёт ребёнка, фамилию того человека и дают ему.

— А где ты нашёл этого мальчика? — спросила Зоя.

— Да в самом Грозном. Иду как-то мимо трёхэтажки и вижу, что из одного окна старуха машет рукой, подойди, мол. Подхожу ближе, жестом показывает: зайди в дом. Оказалось, что её постоялица рожала дома без чьей-либо помощи. Ребёнка родила и умерла. Муж её ещё раньше погиб, дом сгорел, вот бабушка и приютила женщину. Старушка сама на ладан дышит, а тут ещё и новорожденный. Пристрой, говорит, куда-нибудь, а то ведь помрёт малый. Вот я и отнёс его в свой детдом. Выходили, значит, мальчишку.

Володя взглянул на Жору.

— Ну и какой он сейчас, Алёшка?

— Смышлёный парнишка. Я ему медвежонка подарил. Обрадовался. Бегает, тормошит всех. Теперь у них там новый заведующий — мужчина. По нынешним временам это неплохо. На случай, если захочешь написать, он дал свои точные координаты. Адресок — в сумке у кенгурёнка.

— Жора, а зачем он мне эту игрушку передал?

— Ты так и не понял? Это твой семейный талисман. Заведующий, принимая дела, поинтересовался, что за вещи лежат в шкафу рядом с сейфом, и записал всё в тетрадку. Когда я назвал твою фамилию, он вспомнил об игрушке, заглянул в свои записи и отдал мне её для тебя. А на словах передал, что принесла тебя молодая худенькая брюнетка. Сказала, что ребёнок не её. Оставила сумочку с детскими вещами. А в ней была эта игрушка и записка с твоим именем и датой рождения. Тебе тогда был один год. Вместо подписи стояли инициалы: 'Е. М.'. Вот такие дела.

— А почему же мне раньше об этом не рассказали? — удивился Некрасов.

— Говорит, очевидно мал был, а когда уезжал поступать в училище, об этих нюансах не вспомнили. Ну а потом, сам знаешь, служба и война.

Володя помолчал.

— Спасибо, друг. Это неплохие новости. Есть над чем поразмышлять. Я обязательно напишу туда.

Через полчаса Георгий попрощался и уехал.

Лидка недели две ходила тихая, задумчивая. Иногда напевала что-то вроде: 'Как мне тебя не хватает' или 'Приезжай! Хоть на минуту приезжай'. Сразу видно: влюбилась девчонка.

Однажды она пришла и, зарумянившись от удовольствия, показала Зое конверт.

— Жора письмо прислал. Тут есть кое-что и для вас.

Лида вытащила и развернула голубоватый лист бумаги, исписанный размашистым почерком. В глаза бросилась первая фраза: 'Здравствуй, моя Лидуся! Я ужасно скучаю по тебе...'