Бод

Так, теперь рассудить надо, отчего у Шмойлы вдруг недостача, что едет под—

гребать товар? У ляхов да немцев моль все шубы разом поточила?

И об этом спросил гонца:

— Не помню я, чтобы рухлядь в цене поднималась. Кожи — да. Те перед войной вздорожать могут в разы. Харч* в лихой год так же в цене, и с ним овёс для лошадей. Кому наша пушнина понадобилась? Ляхам? Те не раскошелятся. А Москве не нужно и подавно, у них такого добра больше нашего по лесам скачет.

— Османские султаны всегда охотно скупали меха.

— Через крымчаков?

— Через них. А крымчаки откуда брали? У нас. А теперь вот уж сколько лет им дорога сюда непроста — Запорожская Сечь на пути.

— И слава богу! Чтоб и навечно заколодела! — перекрестился купец. — Знаем, не забыли, что творили крымские татары в округе во времена перемирных лет* с Московией.

'Века пройдут, прежде чем забудут люди ужасы татарских нашествий! Только в крепость Речицу не смели сунуться: сильно боялись тогдашнего нашего князя Семёна Полоза, хитрого, коварного, как истинный змей! — И дальше размышлял старик, — Шмойла купец богатый, известный. Торгует широко. Теперь пробивает дорогу на полдень. Раз поделил с напарником земли, в которых закупаться будет, значит, у крупных купцов дело пойдёт крупное — выгодное дело! Успеть бы только повернуться раньше всех; так всё рассчитать, чтобы в барыше остаться, не сходя с места*.

Так-так! А почему не торопится Шмойла Нахимович к началу торгов? Ага! Да он людей своих зашлёт — понемногу скупать начнут. Иначе цена на товар подскочит: магистрат же на меха цены не держит*. Умно! Что ж, спеши, поворачивайся, Тимофей Иванович!'

От Речицы и по окрестным сёлам, как круги на воде, побежали слухи.

'Мех! Мех!' — шелестели осенние липы и клёны.

'Мех! Мех!' — шуршали листья под ногами.

'Мм-е-е-х!' — говорила всем болтливая коза корчмаря Моисея.

Кушнер Хрус кусал себе локти за то, что поспешил распродать весь свой товар. Но не один он попался! Ещё не началась ярмарка, а шкурок ни у кого не найти: сначала, не подумав, продали старому хитрому просолу, а затем — припрятали в ожидании, когда на них поднимутся цены. Мало того: подсуетились, бросились по сёлам и хуторам прикупить кто — десяток, кто — хоть штуку, хоть две: хочется верить, что сбудут по цене небывалой, такой, что потом долго будут вспоминать, гордиться своей удачей.

* * *

И снова наступила весёлая, суматошная ярмарочная седмица.

И опять съехался торгующий народ и люди из окрестных сёл. В весовую избу очередь: взвешивают приезжие свой товар местными мерами. Мытники спешат-поворачиваются, собирая с прибывающих по реке водное мыто*. Зато остальные поборы не взимаются в Речице в эти дни: тем и привлекательна ярмарка!

Вестовой Фёдор на обратном пути заехал в город и попал как раз к началу торгов. У вестового отдых, так по закону положено. Федор пошёл поглазеть, потоптаться среди людей: когда ещё выпадет такой случай? Завтра ему опять в дорогу, и скакать с короткими остановками до самого великого Пинска*.

По всему берегу продавали. В одном месте — деревянную домашнюю утварь: бочки и бочонки, тяжкие ступы и толкачи, вёдра, корыта, ложки и ковши с резной ручкой, и точёные миски-братины. Там же блестели свежими боками из местной хорошей глины лепленные горшки, миски, крынки. Вот красуются выправкой, как солдаты в строю, глиняные кухоли — пивные кружки. В другом месте ходят люди смотреть железные котелки на трёх ножках, нужные путешествующим. В третьем — конскую сбрую, сёдла, стремена, колёса. А подалее — обувь кожаную шитую, обувь валяную. А вон там — любуются на сундуки, лари, прялки, колыбельки, выбирают детские забавы: лошадок, вертушки, свистульки, глиняных зверей и лялек.

Предлагают печиво: пироги с начинкой, свежий хлеб, бублики-баранки, коржи и пряники. Носят в лотках сладости: леденцы, орешки, семечки в меду, печёную тыкву, засахаренную репу и клюкву, мочёные яблочки.

В ятках торговцы, закатав рукава повыше, продают масло, и мясо, и колбасы, и рыбу, и всё это — свежее, вяленое, присоленное всегда находит спрос!

Крестьяне привели скот, привезли домашнюю птицу. Сбывают полотно, лён, пеньку, зерно, кожи, шкурки хорьков и белок, птичье перо на перины, корзины, короба, веретёна, плетённые из соломы циновки, из той же соломы сделанные круглые коробки с крышечками, которые служат деревенским девушкам шкатулками, и другие нехитрые свои изделия: ложки, веретёна — сотнями! Предлагают маслице, сало, сыр, яйца, овощи, лесную ягоду, грибы свежие и сушёные.

Особо на видном месте чуть ли не у каждого сельского человека висят гирлянды лаптей. Лапти — ходовой товар. Простому работнику на год подай больше дюжины пар лаптей. Стоят они дёшево, и нужны всем — от мала до велика. В летний зной даже зажиточный городской народ обувается в лапти, чтобы не пачкать ног на пыльных речицких улицах, заметанных домашней птицей, не брезгуя простой и лёгкой этой обувкой.

Шныряют туда-сюда смышлёные местные ребята, носят на продажу самодельные дудки-жалейки, плетёные рыболовные снасти, мелкую рыбёшку, лозу и корзины.

У одного мальчишки, одетого в свежую рубашку, с чистой мордашкой и чистыми ладошками, Фёдор купил домашнее горячее варево в горшочке. Малец стоял рядом, терпеливо ждал, пока вестовой хлебал своей ложкой сытный борщ, забеленный сметаной. Вестовой порасспросил мальчишку, есть ли у того отец, или мамка вдова? Оказалось, отец есть. Из городских огородников. Значит, не в отъезде, дома. Огородники — они от земли никуда. 'Что ж!' — вздохнул Фёдор, думая о своём, вылил в рот остатки похлёбки из горшочка и вернул мамкину посудину довольному ребёнку, разжившемуся мелкой монетой.

* * *

А местные кушнеры терпеливо ждали, когда появятся покупатели мягкой рухляди, и раскупят сначала, по закону, панский товар, а затем повернутся и к ним.

Но не приехал большой гость Нахимович. Пан Халецкий, пан-боярин Мирский, видя такое дело, указали своим людям не упорствовать в цене, сбыли часть пушнины черниговским перекупщикам и, придержав на случай часть скопившейся в фольварках рухляди, разрешили торговать всему остальному люду*.

Купец Шмойла Нахимович так и не появился в городе.

Ближе к концу ярмарки явился человек от кобринского жида. Зашёл на поклон во двор старосты, а затем заглянул и в лавку к Тимофею Ивановичу. Жаловался на лихие времена, на высокие пошлины на торговых путях и под конец согласился скупить пушнину по цене не обидной, но и близко непохожей на ту, что ожидалась.

Старик просол аппетит потерял.

Это невиданная прибыль? Это барыш? Обманул, провёл его Федька-холоп?

Вдруг одна догадка осенила его! Где-где, сказывали, остановился занедуживший Шмойла? Чтоб ему обрасти с головы до ног тем самым мехом, за которым он не явился! На хуторе Волчья Гора?

В шести верстах от ярмарки лежит-отдыхает большой купец, выслав замест себя родственника, унылого Шеклу с глазами обиженной коровы?

Э-э! Нет такой болезни, которая бы удержала купца под периной, когда куётся злато!

И Тимофей Иванович велел своему дворовому запрягать коня в возок, и ждать его наготове. А сам (только чтобы отвести глаза сборщикам налога), продал малую часть меха Шекле, уплатил шаферам* что положено с продажи, остальное добро, таясь, забрал с собой, и выехал из города по грязной дороге через Щукино болото. Про себя то проклинал еврейскую хитрость, то радовался, что сумел её разгадать.

Когда ближе к вечеру подкатил Тимофей Иванович к хутору, оттуда как раз отъезжал эконом пана Воловича, и сам по себе — бургомистр Александр Горностай. Вот так встреча!

— Боже мой! — встретил просола пинский купец, в болезни своей — вот дела! — не снимавший дорогой кафтан из густо-красного сафьяна с золотой отделкой и двумя рядами золочёных пуговиц.

И продолжал нараспев, вертясь и поворачиваясь:

— Боже мой! Какое место! Какие люди! Золото, а не люди! Они едут и едут к больному старику! Они не дадут умереть Найхимовичу в этой дыре! Нет! Бедному Шмойле нельзя умирать — некогда умирать. Двери в хату не закрываются. Приляжешь, сложишь руки, чтобы умереть — но Вихор* просквозит тебе кости так, что больше не встанешь! — и, когда купчина выдохся причитать, Тимофей Иванович вставил вежливое своё слово:

— Любезнейшему купцу от меня наилучшие пожелания здравствовать многие лета, на радость супруге и многочисленному потомству.

— Э-эх! — проскрипел больной, махнув рукой в ответ на пожелания. И вопросительно глянул на гостя...

...Шмойла Нахимович купил у речицкого просола все шкурки.

Цену заплатил хорошую, хоть напряг сильно: торговался долго и яростно. Забыв свои немочи, бегал Шмойла по низкой светлице, дёргал себя за длинные пейсы, клялся, что отдаёт последние гроши, и платит такую цену лишь из уважения к славному купцу Тимофею Ивановичу — почтеннейшему и достойнейшему человеку.

'Где-то я уже слыхал такие речи' — размышлял старик, выжидая, пока перестанет сновать туда-сюда перед ним весь какой-то дёрганный, костлявый Шмойла.

— Не от тебя ли, купчина, научился хитрый Федька? Не ты ли продал гонцу по сходной цене дорогие шкурки? За какую такую услугу? Ох, и племя!'

Прикидывая, сколько сэкономил купчина на своей хвори, не доехав до торгового места, не уплатив торговое померное, Тимофей Иванович, довольный, что не остался в дураках, хоть и переволновался маленько, вернулся домой. 'Сколько налога недосчитался город!'

А кому пойдёт рассказывать купец про это дело, если удалось всё-таки сорвать неплохой барыш? И что, доложит Тимофей на кобринского еврея в замковый суд, если сам пан Волович и почтенный пан бургомистр Горностай провёли сделку за спиной своего же магистрата?

'Горностай продал свой мех — вот смех!' — подумал старый просол. 'Славная шутка! Узнали бы скоморохи — растрезвонили бы по всем городам и местечкам про то, как делаются дела в вольном городе Речице.

Но нет, не узнают. Молчание — злато!'

* * *

А здоровье Шмойлы Нахимовича никак не поправлялось. Обижаясь на такую свою неудачу, сопровождаемый бывалой стражей, купец, уезжая с хутора, всем рассказал, что остановится отдыхать в Бояричах. И мелкие кушнеры, правильно догадавшись, не надеясь больше на последний ярмарочный день, рванули в недалёкие Бояричи, надеясь сплавить непроданную рухлядь, чтобы хоть не зависла она до следующей ярмарки в клетях, где придётся год перетряхивать её, опасаясь мышей и моли. Но, приехав справиться о здоровье славного купца Шмойлы, едва-едва вернули свои гроши, вложенные в товар. Купец воротил нос, брать шкурки по штуке-другой не хотел, но не везти же кушнерам меха обратно, в Речицу? Отдали за так.

* * *

До сих пор хранятся в Варшаве документы тех лет, в которых написано, что кобринский еврей Шмойла Нахимович приобрёл для продажи меха куницы, соболя, горностая, бобров на общую сумму 610 коп грошей, а его товарищ берестейский еврей Еска Песахович имел такого же товара на 950 коп грошей. И весь товар был закуплен в речицком и мозырском староствах.

Примечания:

* Мягкая рухлядь — меха, пушнина

*Замковый суд — суд, рассматривавший торговые махинации и дела о контрабанде. Хрус хорошо знает, что просол, у которого другой товар, не имеет право сбывать меха в Речице.

*Панцирный слуга — слуга по особым поручениям, в данном случае, гонец для доставки государственной корреспонденции. За его работу доход имел пан-хозяин крепостного.

*Коростель — полевая птица с резким скрипучим голосом

*Гость — большой купец, ведущий торговлю с другими государствами.

*Из этого рода и Р. Ф. Сангушка, сменивший в Речице великокняжеского наместника А. Горностая. Роман Фёдорович. Сангушка был старостой нашего города с 1567 по 1575 годы. Следующим старостой Речицы (с 1575 г.) стал Астафий Волович.

*Торговое померное — налог на продажу, собираемый в городскую казну.

*Фанты — векселя, закладные, которые можно было обналичить у менял.

*Лихвяр — меняла, ростовщик. В XVI веке деятельность ростовщиков приобрела такой размах, что государство стало облагать их деятельность 10% налогом.

*Харч (бел.) — провиант

*'Перемирные лета' — междоусобицы с московским государством из-за приграничных и спорных территорий в первой трети XVI века.

* '...не сходя с места' — купцам-просолам не разрешалось торговать в сёлах. В основном, они продавали то, что перекупили во время ежегодных ярмарок.

*'Магистрат цены на меха не держит' — в XVI веке городские власти регулировали цены на жизненно важные товары: зерно, масло, полотно. Остальные цены регулировал рынок: спрос и предложение определяли их рост или падение.

*Водное мыто — этот налог с прибывающих по реке особым разрешением дозволено было взимать некоторым городам, в том числе и Речице.

*Пинск — в XVI веке крупнейший город Великого Княжества

* 'Разрешили торговать всему остальному люду' — право первой продажи принадлежало дворянам. Как только была продана продукция их хозяйств — фольварков, торговать аналогичным товаром могли все участники ярмарки. Но придерживаться цен, утверждённых магистратом, 'держать цену справедливую', обязаны были и помещики.

*Шаферы — сборщики налога.

* Вихор — дух ветра, сквозняк.

СВАДЬБА

В доме Кондрата опять была свадьба. Кондрат выдавал замуж младшую из дочерей — Татьяну.

С уходом этой дочери совсем опустеет просторная хата.

Давно умерли старики-родители.

Давно замужем старшие девоньки.

Не вернулся из путешествия Егор: понравился ему торговый город Могилёв, а особенно понравилась строгая Евфросинья из слободы мастеров-резчиков.

Вышла замуж крестница Марьи Ульяна.

Вот уж сколько лет женат Иван: совсем детьми были, когда полюбились с Марусечкой. Как ни уговаривали родители сначала обручиться, подождать, нет — настояли на своём; липли друг к другу, целовались в углах так, что распухали губы. Родители, понятно, бросились венчать их поскорей. И молодые взялись за дело сразу: родили своего богатыря Александра.

Застрял в холостяках насмешник-Василь, который то ли перебирал невест, то ли страдал о ком-то, кому замены так и не нашёл — кто знает?

Вот теперь увезут Танюшку, и, скорее всего, не дав Кондрату передышки, соберётся жениться взрослый парень Кастусь. А за ним, оглянуться не успеешь, подойдёт черёд четырнадцатилетнего Степана.

Устал седой Кондрат. Но дети крепко держат его на земле. По-прежнему работает отец в мастерской с сыновьями, по-прежнему выбирают его в раду, где рядом с недавних пор сидит и его Иван. Марью тоже не подкосили годы: жена Кондрата терпелива, трудолюбива, как и в былые времена. Только недавно призналась Марья, что уж поскорей бы привели сыновья в дом молодых невесток: порой хочется ей остановиться, присесть под старой грушей, замереть, подставив лицо ласковому осеннему солнышку!

А пока некогда грустить им и рано думать о покое: в доме шумит свадьба!

Дружки* жениха забыли свою службу — увидали Анниных дочек: Екатерину и Елизавету.

Как летит время! Двойняшкам этой осенью исполнится шестнадцать. Строгий отец впервые вывел их в люди, и вот — пожалуйста! За столами все парни сделались косыми на оба глаза: так разглядывают сестёр. Ещё и наряжает своих красавиц Бод: прямо не девушки, а жар-птицы! Что там блестит у каждой на пальчике? Перстень с алым лалом — у одной, и у другой. Хоть бы разные колечки купил папаша, девчонки как были похожи, так и остались: чужие люди различить их не могут.