Лишь одна Звезда

И вдруг заметил вдалеке коня. Тот в одиночестве жевал траву, никто не следил за ним. Джоакин рванулся к добыче.

Оказался, не конь, а кобылка. Костлявая, узкогрудая, с проваленной спиной. Но другой не было, а солнце шло на убыль, и Джоакин взял эту. Как-нибудь обойдется, — сказал он себе.

Уже вечерело, когда воин вернулся к хибаре. Он вел двух лошадей (одну — под седлом), нес за пазухой пол-буханки лукового хлеба с куском сыра, в кармане имел мешочек зелья, и чувствовал себя настоящим героем.

— Миледи, — крикнул он еще с улицы, — я вернулся!

Было бы здорово, чтобы она вышла на порог ему навстречу. И причем — без вуали. Так, чтобы он увидел радость на прекрасном лице. Не зря он покричал заранее — пусть Аланис знает, что это он, и смело выходит встречать безо всякой маскировки.

— Чего-оо? — донесся изнутри грубый хриплый голос.

Джоакин нахмурился. Голос миледи и утром звучал скверно, но теперь совсем уж испортился. Неужто ей стало настолько хуже? Тьма, конечно! Ведь рану не промывали уже целые сутки!

— Простите, миледи, что я так долго... — сказал парень, входя в лачугу.

И замер. В углу, на груде тряпья, лежал грязный заросший мужик в обрывках ливреи. Бродяга. Бесформенная шляпа, похожая на воронье гнездо, закрывала его лицо. Бродяга поднял ее, исподлобья зыркнул глазами и прохрипел:

— Ну, здрааасьте... еще один.

Язык у бродяги заплетался.

— Где миледи?! — подскочил к нему Джо. — Я тебя спрашиваю: что с нею сделал?!

— Это мое место! — рыкнул в ответ бродяга. — Мое, понял? Еще весной нашел! Все добро тут — мое!

Он скомкал дерюгу, на которой лежал.

— И вот это — тоже мое.

Бродяга подтянул к себе поближе бутыль с мутной жидкостью.

— Мое место. Уходи отсюда!

— Если ты мне сейчас же не скажешь, где она...

Джоакин ухватил бродягу за грудки, но тут же выпустил: до того омерзительно тот смердел.

— Чего разошелся?.. Видел твою деваху... Я ей тоже сказал: мое место!..

— Где она?

— Зашел я днем, а она, понимаешь, сидит... Прямо тут, на моем месте. Я ей: чего расселась? Убирайся! Вот что сказал...

— Да ты хоть знаешь, кто она? — взревел парень.

— Чего мне знать-то... Сидит на моем месте, я и говорю: уходи отсюда! Она что-то в ответ... Я и слышу: она какая-то, не того...

— Какая?

— Больная, вот. Хворая деваха... Я и сжалился: говорю, ладно, раз больная, то сиди под крышей... Но только вон там, на земле, а тряпки мои, не отдам!

— Жадная скотина, — процедил Джоакин.

— Не, не, не скотина! — замотал головой бродяга. — Чего ты так о ней? Она же не знала, что место мое. А как узнала, так сразу и пересела. Сидит такая несчастная, морда занавешена... я и говорю: на вот, хлебни.

— Хлебни?!

— Ага... ну, доброе сердце у меня, что уж... дал ей хлебнуть — отсюда вот, с бутыли...

Он выдернул пробку и хлебнул сам для иллюстрации слов.

— Воот, дал я ей, значит... А она только в рот — и тут же назад. Выплюнула, представь! Хорошее же пойло, на вот, понюхай! Хорошее, а она плюется! Я ей чуть не врезал за такое.

— Ударил?.. Ее?! — Джоакин непроизвольно ухватился за эфес.

— Да не ударил, пожалел... Хворая, жалко. Только замахнулся, чтобы знала... А она и ушла.

— Куда ушла?

— Туда вон... — бродяга неопределенно мотнул головой в сторону леска.

— Давно?

— Кто ж знает... — Джоакин бросился к выходу, а бродяга крикнул ему вслед: — Ты с ней лучше не того... больная она, слышишь?

В состоянии близком к отчаянию он вбежал в лес. Царила темень, за двадцать шагов не различишь деревьев. Как найти девушку?! Далеко ли она ушла? Было бы правильно прятаться невдалеке от лачуги, ведь она знала, что Джоакин вернется... Но могла и сглупить, уйти в самую чащу. Девушка все-таки, к тому же хворая, испуганная... Ему стало настолько жаль ее, что сжималось сердце.

— Миледи!.. — закричал Джоакин. — Миледи, отзовитесь! Я вернулся!..

Ответа не было, он бежал дальше в лес, петляя зигзагами, и кричал:

— Леди Аланис! Умоляю, отзовитесь!.. Слышите меня?

Потом спохватился, что орать во весь голос имя герцогини — не лучшая идея. И стал орать свое:

— Джоакин Ив Ханна! Я — Джоакин!

Услыхав его голос, она должна выйти. Ведь знает же, что ему можно доверять!

— Я — Джоакин Ив Ханна! Не прячьтесь от меня, миледи!

Но она все не отзывалась, и парень впадал в отчаяние. Стемнело уже настолько, что он то и дело спотыкался о корни. Чтобы видеть хоть немного, вышел на опушку, к реке, пошел вдоль нее. Возможно, и Аланис спряталась где-то здесь, у воды.

— Миледи! Миледи! Я — Джоакин!

Ему не хотелось даже думать о том, что будет, если он не найдет ее. И он не думал, просто шел и продолжал кричать. Позже, отойдя уже довольно далеко от лачуги, сообразил, что оставил там лошадей, и за ними придется вернуться. Что, если он найдет миледи без чувств? Тогда точно понадобится лошадь! Он повернул назад и бегом ринулся к мазанке... и вот тут увидел девушку. Возникла прямо на его пути, закутанная в плащ, сумрачная. Ее фигуру невозможно было спутать ни с кем.

— Миледи!..

От счастья Джоакин бросился к ней и едва не стиснул в объятиях. Она отшатнулся и процедила:

— В...вы!

Столько презрения вложилось в эти два звука, что Джоакин замер.

— Миледи?..

— Н...не было весь день. Я д...думала, вы привели Блэкмора. Г...где были?

Ее голос дрожал — от злости или страха. Джоакину вновь захотелось обнять ее и успокоить.

— Все хорошо, миледи, я с вами! Теперь вы в безопасности...

Он протянул руку, чтобы погладить ее по плечу.

— Не сметь! — шикнула Аланис. — Почему т...так долго?

— Возникли некоторые непредвиденные трудности. Но все успешно решено, и ваши приказания выполнены.

Рассказ о том, как нелегко было преодолеть все препятствия, он решил пока отложить. Вынул узелок с едой, протянул девушке.

— Вот, возьмите.

Она развязала, поднесла к лицу, чтобы разглядеть.

— Редька? Луковый хлеб?..

— Верно, миледи. Там еще сыр имеется.

— Ах, к...какое лакомство! В...вы меня осчастливили! А снадобье?

Он протянул сверток с порошком.

— Вот...

— Это еще что? — герцогиня брезгливо тронула порошок кончиком пальца, понюхала. — Сушеный помет?

— Нет, что вы!.. — твердо возразил Джоакин, хотя, строго говоря, и не был уверен. — Прекрасное и действенное снадобье. Нужно размешать с водой и смазать...

— Вы с...свихнулись? Я не стану мазать этой дрянью свое тело!

— Но знахарка сказала: обязательно нужно смазать, иначе рана загноится...

— З...знахарка?.. — слово слетело с языка миледи как-то криво, боком. — Какая еще з...знахарка?

— Ну... понимаете, в том селе не было лекаря, но люди сказали, что бабка-повитуха вполне благонадежна. Она все хвори пользует...

Леди Аланис швырнула ему сверток с порошком.

— Заберите эту мерзость. Знахарка вместо лекаря, куриный помет вместо с...снадобья, редька вместо еды! В...вы хоть что-то можете сделать, как следует?! Всем известно, что Южный Путь обделен умом. Но чтобы настолько! В...впервые вижу такого т...тупого наемника!

— Миледи, я вас попрошу... — сдерживая горечь, сказал Джоакин.

— Нет уж, это я вас попрошу! — она распалялась все больше, даже голос перестал дрожать. — Мне нужен хороший лекарь, хорошее снадобье, хорошая еда! Это что же, невыполнимая задача для выходца Южного Пути? Ладно, военное дело — уж ратных-то подвигов от вас никто не ждет. Но мне думалось, хотя бы в пище путевцы знают толк! Зачем вообще ездили? Просто наловили бы пиявок в канаве — по-вашему, они сгодятся и в пищу, и для врачевания!

Джоакин потемнел от обиды, что, впрочем, произошло незаметно в виду темноты.

— Миледи, вы понятия не имеете, с какими трудностями я столкнулся. Ни один ваш рыцарь не пошел бы на то, что сделал я! Чтобы добыть коня...

Внезапно миледи осознала данный аспект ситуации.

— Стойте. А где, собственно, кони? Вы не только не привели мне лошадь, но и потеряли свою? — В голосе проступило злое веселье. — Бедняга! Но не тревожьтесь, сударь, присядьте тут, на берегу, а я сбегаю и разыщу вашу кобылку! Или, может быть, лучше привести корову? Ведь я не знаю, на чем привыкли ездить жители Южного Пути! Какой скакун вам по нраву? Вол? Баран? Возможно, свинья?..

— Миледи, — скрипя зубами, процедил Джоакин, — обе лошади в порядке. Одна из них даже оседлана. Они на опушке, у лачуги. Сейчас приведу их.

— Одна даже оседлана? Вот так чудо! А вторая что, привязана к плугу? Теперь я понимаю, отчего вас так долго не было! Без плуга лошадка быстрей бы пошла, но где вам догадаться...

От обиды он не смог найти ответа. Но этого и не требовалось.

— Ступайте, приведите скакунов! А я попытаюсь впихнуть в себя то, что вы зовете едой.

Джоакин ушел. Смятение его было столь сильно, что ни одна мысль не появилась в голове за всю дорогу до опушки и обратно. Он пытался сказать себе, что голод и хворь, и испуг выведут из равновесия любую девушку, так что нужно быть снисходительным... Однако, обида заглушала все мудрые слова. Чтобы успокоиться, он даже сошел к реке и умылся прохладной водой. Вроде, немного полегчало...

Когда вернулся к миледи, ведя за собою двух лошадей, она приветствовала его словами:

— Я оставила вам половину редьки — в...вашего любимого лакомства!

Он подвел герцогине кобылу, всей душой уповая на ночную темень. Какое там!.. Леди Аланис все поняла по одному лишь силуэту кобылки. И расхохоталась.

— О, Светлая Агата! Где вы нашли это существо? В лошадиной богадельне? Может, вырыли на кладбище и чарами знахарки вернули к жизни? — Она смеялась, прижимая ладони к груди, и никак не могла успокоиться. — Сударь, вы меня удивили! Всю жизнь езжу на лошадях, но не подозревала, что эти звери могут дожить до ста лет!

— Миледи, — проскрипел Джоакин, — завтра я найду вам другую...

— Мы поедем сейчас же! Только ночью можем двигаться б...безопасно!

Внезапная тревога вытеснила прочь всю его обиду. Джоакин понял, почему дрожит голос миледи: от лихорадки у нее стучат зубы! Рискуя навлечь гнев, он крепко взял ее за руку и прикоснулся ко лбу. Так и есть: леди Аланис сжигал жестокий жар.

— Вам нельзя ехать, — сказал воин. — Болезнь обострилась. Нужно обработать рану средством и лечь спать, а завтра я разыщу лекаря и привезу к вам. Клянусь, хоть бы мне его силой пришлось тащить — все равно привезу.

— Р...раз так говорите... — протянула герцогиня, — ...то, стало быть, точно нужно ехать сейчас. Не помню случая, чтобы вы не ошиблись. М...мы тронемся в путь немедленно.

— Но вам нельзя, миледи! Сделается хуже!

— Мне с...сделается хуже, если я проведу еще хоть час в этом лесу. Мне необходим пристойный лекарь и пристойное снадобье! И постель, которая похожа, знаете... на постель!

Джоакин тяжело вздохнул.

— Возьмите мою лошадь, миледи. А я поеду на... той, другой.

— Э, нет, сударь. Вы сломаете хребет несчастной старушке. Сегодня я оседлаю ее, а завтрашним днем найдете мне п...риличного коня.

* * *

Ехали неспешным шагом, считай, еле ползли. Ночью иначе и нельзя, тем более, когда конь ненадежен. Кратчайшим путем выбрались из лесу, но на дорогу не сунулись, а двинулись прямиком через безлюдные поля.

Оба молчали. В душе Джоакина бурлила обида. Переполняла и распирала, подкатывала к горлу горячей густой массой, будто кипящая смола в крепостных котлах. Говорить не хотелось, да и мыслей ясных не было, даже дышалось с трудом. Джоакин Ив Ханна не привык, чтобы над ним насмехались. Не тот он человек, над кем можно безнаказанно смеяться! С детства понял: никому нельзя спускать, чуть что — давать сдачи. Только так добьешься уважения. Крестьянские мальчишки рано стали его побаиваться. Старшие братья, бывало, подтрунивали — Джоакин и на них кидался с кулаками. Несколько раз братья задали ему трепку... но смеяться перестали, зауважали. Отец и мать никогда не унижали сына. И сельский старейшина, и судья говорили с ним вежливо, и даже епископ Холмогорья — отцовский сюзерен! Торгаш Хармон попробовал было посмеяться над Джоакином... но вскоре жестоко раскаялся, когда сидел в каменной могиле! Сидеть бы ему там по сей день, если бы не Джоакин Ив Ханна!

Словом, молодой воин был не из тех, кто привык таить в себе обиду и сдерживать злость. Однако сейчас другого пути не было, кроме как молча терпеть, и давалось это с великим трудом. Джоакин задумался: со всеми ли Аланис так жестоко насмешлива, или только с ним? Оба варианта ответа ему ни капельки не понравились. Если со всеми, то, значит, не стоит надеяться, что она станет добрее, когда выздоровеет. А если только с ним, то, выходит, он в ее глазах стоит ниже самого низкого из ее слуг. Откуда же такое презрение?

Может быть, дело в том, что он из Южного Пути? Вдруг меж домами Лабелин и Альмера есть давние счеты, кровная вражда, о которой он не знает? Но миледи должна понимать, что он никак не связан с Лабелином! Хотя, пожалуй, стоит сказать об этом отдельно: я, мол, никогда не служил Лабелину, да и вообще, с Южным Путем имею лишь ту связь, что родился там, но военную карьеру делал на Западе...

А может, все испортил этот мерзкий бродяга со своим пойлом? Нахамил дворянке, разозлил, а Джоакин попался под горячую руку! Следовало проучить бродягу и доложить об этом Аланис — вот тогда бы она подобрела.

Или, возможно, стоило проявить большую твердость? Девушки любят крепкую мужскую руку. Надо было жестко ей сказать: "Я решил: останемся здесь на ночь. Значит, так тому и быть. Хотите выжить — слушайтесь". Верно, именно это он и сказал бы, если бы обида не сбила с мысли. А еще ни в коем случае нельзя показывать, что тебя легко задеть. На все ее шутки стоило ответить: "Смейтесь себе сколько угодно, мне без разницы. Я даже радуюсь за вас, ведь смех помогает выздоровлению. А делать мы все равно будем то, что я скажу". Именно так. И сказать это с равнодушной такой прохладцей, с уверенностью в своем превосходстве. Вот как Хармон учил говорить, когда Джо изображал лордского вассала. Теперь-то этот урок пойдет на пользу!

Он почувствовал желание сказать что-нибудь прямо сейчас, причем с таким равнодушием и холодным достоинством, чтобы миледи сразу поняла: все ее насмешки пропали даром! Он спросил, тщательно выдерживая тон:

— Позвольте осведомиться, куда мы направляемся?

— В Клерми.

Что это за Клерми и где оно — Джоакин понятия не имел. Но спросил со знающим видом:

— Почему именно туда, миледи? В чем превосходство сего населенного пункта?

— Стану я отчитываться перед наемником.

— Я — вольный меч, благородный странник, миледи. Воинская честь составляет важнейшее различие между мною и наемным отребьем!

Леди Аланис не ответила. Он поглядел на нее и залюбовался: грациозная стройная фигурка, вдвойне романтичная в лучах лунного света. Даже чахлая кобыла под нею смотрелась не так уродливо, как будто переняла у всадницы долю грации. Обида начала растворяться в душе воина. Он добавил несколько мягче, хотя и с должным самоуважением: