Лишь одна Звезда

Лишь одна Звезда

Соавтор сюжета -

Юлия Юрьевна Барановская

Перо

Конец июля 1774г.

Фаунтерра и окрестности

Насыпь с рельсовой дорогой рассекает поле надвое, будто горный хребет. По сторонам от нее тянутся в два ряда клены. Их назначение — укреплять корнями насыпной грунт, а заодно скрывать от взглядов благородных пассажиров немиловидную крестьянскую возню на полях. Впрочем, и крестьянам ни к чему лишний раз отвлекаться от праведного труда, попусту глазеть на составы...

В кленовой тени параллельно рельсам идет колесный тракт. Он размыт дождями, разбит ободами телег. Колея такая, что если угодил в нее колесом, то уже не дергайся, кати себе куда все. Ложбинкой между трактом и рельсовой насыпью ползет ручей, едва живой от июльского солнца. Весною, надо полагать, он был полноводен и дерзок, ему даже достало сил подмыть дорогу: там, где два клена сошлись ветвями, образуя арку, обочина просела, оголив корни, вгрызлась ямой в полотно тракта.

В глинистой грязи на дне этой ямы лежит труп человека.

Пятеро живых, стоящие над ним, видят лишь его спину. Тщедушная спина, узкие плечи. Коричневый сюртук, белый ворот... то бишь, был белым прежде, чем пропитался глиной. На ногах чулки и бриджи, один башмак. Затылок торчит пеньком, волосы — пакля.

Пятеро живых определенно не знают, что делать с мертвым. Это явствует из вопросительных взглядов, коими они обмениваются. Двое в синих жилетах и бронзовых шлемах констеблей стоят возле тела, постепенно вгрузая сапогами в жижу. Они смотрят на покойника с нерешительностью и отвращением: ни малейшего желания извлекать его из грязи, переворачивать лицом к солнцу и видеть, во что оное лицо превратилось. Третий человек возвышается над констеблями, стоя на тракте. На груди его камзола — два серебряных копья, перечеркнутые пером, из чего следует, что он — помощник шерифа города Фаунтерры. Защитник права и порядка, важная птица. Его каменный подбородок вздернут, а губы твердо сжаты, без слов выражая мысль: то, что здесь творится, — непорядок. Это должно быть улажено немедля!

Двое его соседей одеты в штатское: высокий рыжий парень и темноволосый мужчина с проседью в висках. На поясе темноволосого кинжал и шпага, на лице — ироничная улыбка, совершенно неуместная в присутствии покойника. Темноволосый первым нарушает тишину:

— И все же, любезный Ферфакс, что мы, собственно, здесь делаем?

Ферфакс — так зовут помощника шерифа — указывает на труп.

— Мертвое тело, — констатирует он.

— Сложно с вами поспорить, — отвечает темноволосый. — Но зачем нужны мы — я и Рыжий? За каким чертом вы притащили нас сюда в такую жарищу?

— Найти убийцу, — бросает Ферфакс, хмурясь. Ему неприятно, что приходится пояснять столь очевидные вещи.

— Да-аа?.. А тысяча констеблей службы шерифа больше не занимаются такой ерундой, как поиск преступников? К тому же, с чего вы вообще взяли, что этот несчастный убит?

Ферфакс делает паузу, чтобы одарить темноволосого презрительным взглядом, потом машет рукой в сторону насыпи.

— Бедняга выпал из вагона и скатился сюда. Но насыпь не такая высокая, чтобы убиться при падении. Стало быть, он умер еще в поезде. А если смерть наступила в вагоне, то как тело оказалось в ручье?! — Ферфакс победно вздымает палец к небу. — Его убили, господин Марк, а затем выбросили из вагона. Вот единственное объяснение.

Мужчина при шпаге, названный Марком, убирает с лица малейшие признаки улыбки.

— Ладно, Ферфакс, я сформулирую так, что поймешь даже ты. Я служу в протекции. Наше единственное дело — обеспечивать безопасность его императорского величества. Мы не ловим преступников, не наказываем злодеев, не блюдем справедливость. Мы находим и убираем тех, кто угрожает Династии. Вот все. А теперь скажи-ка мне, Ферфакс, какую опасность для Короны представляет труп этого несчастного?!

— Он был выброшен из вагона, — без промедления отвечает помощник шерифа. — Его величество трепетно относится к безопасности рельсовых дорог. А этот человек убит в поезде. Вы не можете пройти мимо такого! Его величество не простит вам подобной небрежности!

— Дурак ты, — бросает Марк. — Столица кишит шпиками и слугами альмерского предателя. Мы сбиваемся с ног, вылавливая их. Император в бешенстве: альмерец бежал, его шавки на свободе, суд не может состояться. А ты тратишь три часа моего времени, чтобы показать мертвеца в ручье?! Да плевать, выпал он из вагона, рухнул с дерева или грохнулся с луны! Это твое дело — установить причины смерти и найти убийцу. И только если убийца под пытками заикнется о Янмэй Милосердной — лишь тогда ты имеешь хоть какое-то право беспокоить меня! Идем отсюда, Рыжий.

Ферфакс кричит:

— Вы не можете так просто...

Но Марк уже шагает к карете. Рыжий — его помощник — нагоняет темноволосого и говорит:

— Постойте, чиф...

— Надоели дураки, — обрывает Марк. — А еще больше — лентяи. Люди шерифа не умеют ничего сложнее, чем ловить карманников на площади! Дергают нас, когда есть хоть малейший повод. Дело имперской важности — ну, конечно!

— Чиф, я хотел сказать, раз уж потратили время на дорогу, не взглянуть ли на тело? Хоть одним глазом — может, что увидим...

— Именно так я и поступал предыдущую дюжину раз.

— Позвольте, чиф, я сам погляжу. Всего пять минут! Прошу — просто подождите. А вдруг действительно что-то важное? Мало ли, как бывает... Все равно ведь приехали!

Марк с ухмылкой качает головой. Его помощник любит покойников. Мертвое тело — всегда загадка. Так считает Рыжий. Сам же Ворон предпочитает беседы с живыми людьми.

— Приятель, я хочу добиться развивающего эффекта. Если констебли не получат подсказок, то им придется воспользоваться собственными мозгами. А это, знаешь ли, бывает полезно.

— Но что, если они не справятся, чиф?

Марк уже вертит на языке очередную колкость, как тут замечает поодаль на дороге нечто любопытное. Ярдах в двадцати на юг, в направлении от города лежит в пыльной колее башмак. Лакированный, почти новый. Близнец того, что остался на ноге покойника. Марк поднимает его и задумчиво разглядывает. Наконец, говорит Рыжему:

— Ладно, вперед. У тебя есть пять минут.

И громче, помощнику шерифа:

— Вам повезло! Янмэй Милосердная только что явила мне видение. Святая Праматерь велела помочь вам.

Рыжий сбегает с тракта в ложбину, а Марк стоит наверху, поигрывая башмаком. Спустившись, смог бы рассмотреть больше. Но там, где дело касается мертвых тел, он скорее доверяет наблюдательности Рыжего, чем собственной.

— Ну-ка, переверните его...

Слышится чавканье грязи, сдавленные проклятья констеблей.

— Мужчина лет тридцати пяти, — Рыжий добросовестно озвучивает все, что видит. — Мещанин среднего достатка. Одет аккуратно, хотя не роскошно. Безоружен. Похоже, мертв больше суток, но меньше двух. Лицо синее, опухшее. Язык выпал изо рта. На шее борозда от удавки. Ясно, что его удушили.

Пауза, Рыжий оттирает грязь с рук мертвеца.

— На ладонях ссадины, два ногтя сломаны, рукав порван. Покойный сопротивлялся, старался вырваться из рук убийц. Также на ладонях следы... следы чернил или туши. Вероятно, незадолго до смерти он писал письмо, хотя и странно, что вода не смыла чернил.

Новая пауза — Рыжий осматривает карманы.

— Никаких денег нет, хотя, судя по одежде, несколько агаток он должен был иметь при себе. Очевидно, перед смертью жертву ограбили.

— Это все, знаете, прекрасно, — вклинивается помощник шерифа Ферфакс, — но у нас самих глаза есть. Пятна чернил, борозда на шее — это мы и сами видим. Безоружен, денег нет... Ясное дело: раз убили, то и ограбили! Ничего поинтереснее вы сказать не можете?

— Его убили не ради денег, — с некоторой обидой говорит Рыжий. — Удавка — не орудие грабителей. Нож или дубинка — это да.

— И все?.. Больше ничего не добавите?

Марк бросает Ферфаксу найденный башмак.

— Отчего же, добавим. Этот человек трудился в типографии Университета Фаунтерры. Преступники подкупили его, чтобы что-то узнать. Возможно, содержание книги, которая пока еще не выпущена. Позапрошлой ночью они приехали за ним в экипаже, усадили в кабину и принялись расспрашивать. Он потребовал деньги вперед, они заплатили. Он стал говорить, они слушали. Тем временем карета выехала за город и двинулась по этой дороге. Едва он сказал все, что злодеи хотели узнать, они накинули ему на шею петлю и задушили. Отняли обратно свои деньги, а заодно — и те, что были у жертвы. Затем выкинули тело в ручей. Их было двое, оружия при них не было. Карета темная, закрытая, со шторками на окнах, запряженная парой лошадей. После убийства поехали дальше на юг. Желаешь что-то еще узнать, господин помощник шерифа?..

Ферфакс таращится на Марка с насмешливым недоверием:

— Может быть, еще имена убийц назовете?

— Да ладно тебе! — фыркает Марк. — Узнайте хоть что-то сами! Идем, Рыжий.

Парень вылезает на дорогу, спешит за начальником, на ходу вытирая руки. Спустя несколько минут они уже катят в сторону столицы. Исторгнув могучий рев, их обгоняет поезд с гербами Литленда.

— Едва окажемся в столице, пошли человека в типографию, — говорит Марк Рыжему, когда утихает гул состава. — Черновик последнего "Голоса Короны" — мне на стол.

— Думаете, это из-за "Голоса Короны" его?..

— Конечно! Из-за чего еще?..

— Да, чиф.

— Дневную сводку прикажи подать мне к обеду, в кухню. Похоже, другого времени прочесть ее не будет.

— Да, чиф.

— Сегодня до полуночи хочу увидеть таких людей: старших дознавателей по делу герцога Альмера — пусть явятся с докладами; алого капитана Бэкфилда, затем — Клемента и Дойла, и еще — секретаря Итана.

— Да, чиф. Позвольте заметить, с капитаном будут трудности. Он гонорист. Потребует, чтобы вы сами шли к нему...

— Нет времени за ним бегать. Предстоит прогулочка по темницам часа на два. Потом слушать дознавателей, потом читать сводки. Сделай так, чтобы капитан явился сам. В крайнем случае, скажи ему... кто там его Праматерь?

— Люсия.

— Так вот, скажи, что я купил суку и назвал ее Люсией. Капитан прибежит за сатисфакцией, там и поговорим.

— Да, чиф.

— Попробую поспать до столицы. Неясно, когда еще доведется.

Надвинув шляпу на глаза, Марк откидывается на спинку. Но вскоре приподнимает поле шляпы:

— Да, и вот еще. Ты молодчина, хвалю.

— За что, чиф? Осмотр тела?..

— Осмотр так себе, не обольщайся. Ты ничего не понял из того, что увидел. Но почуял, что это дело может быть важным, — и оно действительно может. Если так и случится, получишь елену.

Рыжий снова благодарит, недолго молчит. Нерешительно спрашивает:

— Чиф, а не скажете ли, откуда... ну, как вы...

— Сам скажи мне.

— Ммм... вы нашли башмак. На дороге, но чуть дальше. Значит, они приехали в карете, башмак зацепился за порог и остался в кабине, когда выбрасывали тело, но потом убийцы заметили его и выкинули следом. Отсюда же ясно и то, в какую сторону ехали.

— Верно.

— Ну... Жертву удавили веревкой. Кинжалы или шпаги носят все, кому не лень, но вряд ли кто-то постоянно держит в кармане веревку... Значит, к убийству готовились. Беднягу сажали в карету уже с намерением убить. Чтобы не отмывать от крови кабину, в качестве орудия выбрали удавку.

— Дальше.

— Мертвец одет по-городскому, значит, садился в экипаж еще в столице. Зачем убийцы привезли его сюда? Не для того, чтобы спрятать тело: можно было бросить в Ханай или оставить в трущобах на окраине... Из этого ясно, что убийцы хотели поговорить с ним по дороге. Маршрут выбрали так, чтобы все больше удаляться от людных мест, а чтобы бедняга не видел этого, зашторили окна. Пока он говорил, был жив. Как только преступники услышали все нужное, задушили его и выбросили труп.

— И это верно.

— Что работал в типографии — наверное, поняли по чернилам на его руках... но ведь вы даже не посмотрели на пятна!

— И не нужно было. Вода не смыла пятна — значит, это типографская краска, а не чернила.

— Как вы узнали, что убийц двое и без оружия? И что карета темная, без гербов?

Марк усмехается.

— Ну, будь их больше да при клинках — он побоялся бы ехать с ними. А что до кареты, неужели ты подался бы на грязное дельце в белом экипаже с золотыми вензелями на боках?

Он вновь закрывает глаза.

* * *

Когда человек старается что-то скрыть, он применяет стратегию. Полагая, что ложь — дело непростое и опасное, не позволяет себе действовать наобум, отдаться на волю случая, хотя это и было бы лучше всего. Он силится выстроить свою речь предельно логично и связно, забывая о том, что в обычной жизни слова простого человека полны неувязок. Смертельно боится показаться странным, вести себя подозрительно, хотя кто не ведет себя странно на допросе?

Человек, старающийся что-то скрыть, планирует свои действия, как сражение. Он выбирает тактику, продумывает пути к отступлению и обходные маневры. Его мысли так упорно заняты планированием, что взгляд становится пустым или, напротив, мучительно сосредоточенным. По одному лишь этому выражению глаз уже можно понять, что человек лжет, и даже — о чем лжет. А тактик лжи имеется несколько.

Одни допрашиваемые принимаются говорить много и без умолку, о чем попало — важном и неважном, уместном или неуместном, во всех деталях, какие смогут припомнить. Такая тактика проста: в страхе человеку легче говорить, чем молчать. Безудержный поток речи смягчает отчаяние узника, а вот дознавателя, напротив, сбивает с толку. Что в этом потоке существенно, а что нет? Что запомнить, что пропустить мимо ушей?..

Другие лгут прицельно и изощренно. Изобретают сказку — как можно более гладкую, правдоподобную. Ее и выдают дознавателю, всеми силами стараясь, чтобы поверил. Люди крепкие порой готовы даже терпеть пытки какое-то время, а лишь затем — словно через силу, с болью в голосе, с ненавистью к собственному малодушию — начать излагать вымысел. Если узнику достанет хладнокровия, чтобы лгать напропалую, невзирая на боль и угрозы, дознаватель почти наверняка купится. Сам Марк, пожалуй, выбрал бы именно эту тактику.

Третьи упрямо молчат. Сурово, твердокаменно, наперекор всему. Когда становится невтерпеж, выкрикивают оскорбления, плюются ненавистью. К такой тактике нередко прибегают дворяне, уверенные, что молчание не запятнает их чести, в отличие от вранья. Глупо. Молчание — слабейшая из тактик. Когда молчун сломается, он неминуемо скажет правду — такова уж природа. А ломаются в конечном итоге все...

Старик молчит. Собственно, не совсем старик: крепкий мужик лет пятидесяти пяти, ручищи здоровенные, как оглобли, шея жилистая, густые брови. Только волосы седые, как полотно, потому с первого взгляда он и кажется стариком. Дознаватель — Сэмми, бойкий парнишка, Марк взял его из беспризорников южной окраины — прохаживается вокруг мужика, поигрывая дубинкой. На голых голенях мужика и на ребрах, и на скуле красуются синяки. Естественно, узник обнажен. Как иначе?..

— Дедуля, ты бы не запирался, — говорит Сэмми, — оно тогда шустрее пойдет. Думаешь, я устану с тобой? Уж поверь: не устану. Рано или поздно, а ты заговоришь, как миленький... Куда повез герцога с игр? А? Давай, старичок, давай!

Сэмми проходит перед лицом деда, и тот, изловчившись, плюет в него. Промахивается, шипит проклятье.

— Сгинь во тьму, подонок.

Дознаватель замахивается дубинкой. Марк негромко свистит. Сэмми оглядывается:

— Чиф?..

Марк требует, чтобы подчиненные звали его так. Сударь — слишком обыденно; милорд или сир — слишком помпезно, да и какой он милорд?.. А "чиф" — значит "вождь" на старозападном наречии. Это хорошо подходит к его положению: Марк — не рыцарь, не лорд, не военачальник, но, тем не менее, вождь.

Марк пальцем подзывает Сэмми.

— Кто это?

— Джонас Холи Мартин, кучер герцога Айдена.

— Лжет?

— Молчит. Но скажет, ручаюсь! Будьте спокойны, чиф.

— Да я, как будто, и не волнуюсь, — пожимает плечами Марк, идет дальше вдоль череды допросных. Сзади слышится глухой стук, сдавленное рычание пленника.

Допросные соединяются меж собою толстыми дверьми. Их можно раскрыть настежь, тогда крики слышны даже с дальнего конца анфилады, еще и отбиваются эхом от сводов, приобретая некий мертвенный оттенок. Недурной эффект, весьма полезен для работы. Однако если кто-то из узников заговорил по делу, дверь следует немедленно закрыть. Соседям ни к чему слышать его ответы.

Марк переходит из комнаты в комнату, думая о скуке. Нет ничего скучнее бесполезной работы. Владыке Адриану нужны доказательства, и тем более они потребуются Палате... но сам Марк не видит в них никакого смысла. Его опыт говорит: доказать можно что угодно. Можно нанять свидетелей, которые скажут любые слова, можно подбросить улики, кого угодно оклеветать, очернить. Судьи верят доказательствам и словам свидетелей, публика обожает улики и обличительные речи... Марк доверяет лишь одному свидетелю: собственному уму. Единственная улика, которую нельзя сфабриковать, — это умозаключение. Единственное непогрешимое доказательство — логика. Все прочее — шелуха.

Марк проходит поочередно двух лакеев (один рыдает и молится, второй, кажется, лишился чувств), стражника (неумело лжет, дознаватель не верит ни единому слову), горничную (скороговоркой лепечет что-то, слезы ручьями по щекам и шее). Марк кривится. Мерзость — допрашивать девушку... тем более — безо всякой пользы. Дознаватель, однако, полон вдохновения:

— Вы только послушайте, чиф! Она слышала, а потом и видела, понимаете! Подсмотрела в замочную скважину...

Дознаватель с восторгом излагает, как кто-то из еленовцев переспал с кем-то из южных софиек. Еще в июне, во дворце, в одной из гостевых комнат. Пересказывает подробности, какие запомнила горничная... Марк пропускает все мимо ушей.

— Запиши и отпусти ее, наконец. Когда уйдет, сожги запись.

— Что?.. Как?..

Марк ленится отвечать. В следующей допросной Хряк — сынок мясника — возится с посыльным герцога Альмера. Посыльный твердит, что не знал ничего о содержании писем, только доставлял и все, Праматерью клянусь! "Нет у тебя Праматери", — бросает Хряк и тычет посыльного раскаленным прутом. Тот, ясное дело, орет. Хряк жесток и туп. Он допрашивает ради удовольствия, а не для результата. Марк бы с радостью избавился от него, да только где возьмешь других? На эту работу такие, в основном, и идут. А суд требует удостоверенных показаний. Удостоверенные — это когда следом за подозреваемым на трибуну выходит его дознаватель и методично излагает, при каких, значит, условиях, под воздействием каких инструментов показания были получены. Тогда высокий суд изволит поверить. Сия чудесная процедура предстоит теперь всем придворным, кто так или иначе был связан с герцогом Айденом Альмера — интриганом и предателем. Таковых счастливцев никак не меньше сотни.

Марк тычет Хряка под ребро:

— Составь полный список всех его поездок и адресатов. С начала июня по нынешний день. Это понадобится.

— Эээммм... чиф... я, эээ... — Хряк чешет затылок. Он с трудом пишет даже собственное имя.

— Трудись, давай, — говорит Марк и идет дальше.

Пустота, скука. Зачем вообще нужен суд? Айден бежал, владыка знает о его вине, и Марк знает, и сам Айден знает, что они знают. Потому и сбежал. Допросы, разбирательства — долгое, трудное, жестокое и совершенно пустое дело. Что бы ни постановили высокие судьи, имперские искровые войска все равно осадят Алеридан, а герцог со своим гарнизоном все равно станет биться насмерть, как раненый тигр...

Марк шагает обратно, в допросную с герцогским кучером. Все-таки седой дед интереснее прочих. Когда Ворон входит, Сэмми подхватывается навстречу:

— Все еще молчит, чиф. Но я справлюсь, обещаю!

Сэмми — еще не законченный подонок. Редкость для дознавателя.

— Постой-ка в сторонке. И послушай.

Марк придвигает табурет, садится, глядит в лицо седому кучеру. Тот отвечает на взгляд, сверкая ненавистью в зрачках. Занятно: на Марка он смотрит с большей злобой, чем на Сэмми, хотя Марк даже не притронулся к дубинке. Сэмми моложе, он почти годится кучеру во внуки...

— У тебя ведь нет детей, правда? — говорит Ворон узнику. Тот фыркает в ответ:

— Какое тебе дело?!

Но брови дернулись вверх — кучеру действительно интересно, какое Марку дело. Сэмми не спрашивал узника ни о детях, ни о нем самом. Лишь о его хозяине — опальном герцоге Альмера.

— Нет детей, но прежде были, — говорит Марк. — Ты — серьезный человек, обстоятельный. Обзавелся семьей, родил детей, а потом...

— Заткнись! Не суй свой нос, понял?! — рычит кучер.

Марк пожимает плечами:

— Ну, нет — так нет... Давай-ка я о себе расскажу. Моя дочурка — Лиззи — она знаешь, на кого похожа? На черного котенка. У нее волосы темные, как смоль, и глазища огромные, что монетки. Если ей любопытно, она смотрит вот так, не отводя взгляда, и чуть головку наклоняет. Говорит: "Пап, а пааап... ну скажи мне, почему солнце — оно то есть, то нету? Куда оно ночью девается?" И глядит, пока не отвечу. А когда слушает, то кончик мизинчика в рот кладет — вот так.

Марк показывает. На разбитых губах кучера висит очередное проклятье, но не срывается. Висит, висит. Узник глядит на Марка со страданием и горьким любопытством. Нежность Ворона к дочери причиняет узнику боль.

— Видишь ли, Джонас, — говорит Марк, — пока не родилась Лиззи, я не знал, как можно любить чужих детей. Ну, в смысле, они же тебе никто, с чего их любить-то? Но вот теперь переменилось. Когда вижу ребенка — так и хочется заговорить с ним, угостить чем-то, хотя бы просто по волосам потрепать. И в сердце теплеет. Ты мне можешь, конечно, не верить... но теплеет. Если бы — спасите, боги! — Лиззи умерла, я бы нанялся служить господину, у которого есть маленькие дети. И всего себя им бы отдал... Ведь что еще светлого на свете осталось бы? Только они.

Кучер дышит тяжело и прерывисто. Марк понимает, что седовласый мужик пытается удержать в груди стон.

— У герцога Айдена, — говорит Ворон Короны, — трое детей. Малютка Альберт — милый, тихонький мальчонка. Среднему Альфреду уже четырнадцать, он прекрасно владеет шпагой и вовсю упражняется с рыцарским копьем. Ну, а леди Аланис — о ней и говорить нечего, это подлинная драгоценность.

Марк ждет момента, когда кучер не сдержится, и этот момент наступает при звуке последнего имени: узник тяжело вздыхает.

— Я соболезную, — говорит Марк, — сочувствую тебе, Джонас. Беда в том, что мне ведь плевать на твоего хозяина. Вина герцога доказана, ему не отвертеться. Я хотел говорить о леди Аланис — это ее судьба на повестке дня.

— Она невиновна! — кучер едва не срывается в крик. — Отстаньте от нее, отлепитесь! Ее светлость ничего не знала, ни в чем не участвовала! Ты говоришь, любишь дочку? Вот и скажи: ты бы впутал ее в ту мерзость, которой сам занимаешься?!

— Пожалуй, что нет... — неторопливо отвечает Марк.

— Так отстань от ее светлости! Делай со мной, что хочешь, хоть шкуру спусти, я тебе ничего о ней не скажу. И не потому, что упрям, а потому, что нечего сказать! Она ни в чем не замешана, ни в чем!

— Понимаешь, — Марк говорит с сочувствием, — дети растут быстро. Моя Лиззи еще вчера, кажется, ползала на коленках, и, чтобы встать, брала меня за палец всей ладошкой... А сегодня у нее на подоконнике нахожу грязный след. Почему бы? Да потому, что вылезала в окно. А это зачем? Затем, что какой-то мальчонка к ней прибегал — представляешь? Я это к тому говорю... с чего ты взял, будто все знаешь о леди Аланис?

— С того, что когда ее светлость хотела с кем увидеться, то всегда брала меня, вот с чего! И когда обидел ее один, то рыдала в карете, а я на козлах сидел и все слышал. Ее светлость очень редко рыдала, не тот она человек. Но если уж плакала, то в карете, а не дома — так, чтобы никто не слышал... один я, понимаешь?! И когда с подружкой своей северной секретничала, то тоже меня не стеснялась — сидели в кабине, шептались, я бы все слышал, если б захотел! И если злилась на кого, то велела мчать, как ветер, и я мчал, а ей было мало, и она лупила кулачком в стенку... А ты говоришь, не знаю ее!

Кучер медлит, переводя дух, а потом добавляет:

— Если уж так тебе нужна девица-заговорщица, то подумай про эту рыжую сучонку.

Марк приподнимает бровь, а Сэмми аж подается к узнику. Марк жестом велит ему молчать.

— Про рыжую?..

— Дочь Медведицы. Это с нее вся дрянь началась, из-за нее все пошло боком! Твой... — кучер мечет взгляд в сторону Сэмми, — твой сынок спрашивал, куда его светлость ездил с игр. Так я тебе скажу, куда. Эта медвежья сучка его шантажировала, вот куда. Она ему подкинула записочку, и милорд велел подать карету. Когда садился в кабину, то записку комкал в ладони и злился. А потом привели ее — эту рыжую. Она села, они поговорили. Конечно, я не слышал, о чем, хотя и мог бы. Потом она вышла — довольная такая. А его светлость — темнее тучи. Рыкнул: скачи давай. И мы поскакали. Знаешь, куда?

Марк качает головой.

— К Ушастому, вот куда. Это главный шептун его светлости. Ты не надейся, не поймаешь: Ушастый давно уже смылся из столицы. Поговорил его светлость с ним, а потом вызвал к себе капитана Дермота. Его-то ты знаешь: командир над герцогскими гвардейцами. Велел снова: скачи. Но не как попало, а так, чтобы мимо особняка Лабелинов. Понял? А проедешь особняк — встань на пригорке, оттуда хорошо всю усадьбу видно... Встал я, там они с Дермотом, значит, и беседовали...

— И что все это значит? — Марк невинно взирает на кучера.

— Дурак, что ли? — фыркает Джонас. — Рыжая сучка — дочь Медведицы! Она же северянка, ненавидит Лабелина! Нашла против его светлости какую-то дрянь и шантажировала, чтобы руками его светлости изжить Лабелина со света! Вот тебе заговорщица! Ее бери, а от леди Аланис отстань.

Марк улыбается.

— Чего скалишься? — зло фыркает кучер. — Не веришь, что ли?

— Напротив, очень даже верю. Ай да Глория!..

Марк поднимается. Сэмми пялится то на него, то на кучера, и все не может вернуть на место отпавшую челюсть. Марк аккуратно вынимает из ладони Сэмми дубинку.

— Ты этой штуковиной пореже пользуйся. Если хочешь в жизни чего-то добиться, вообще забудь про нее. Ага?..

— Чиф... да, чиф, конечно...

Сэмми, наконец, собирается с мыслями и принимается тараторить:

— Что прикажете, чиф? Мне изложить все в донесении, или вы сами доложите?

— Кому доложу?..

— Его величеству, конечно! Ведь это же... вы же, чиф, вы же просто сокровище выкопали! Как вам это удалось?! За десять-то минут! Дочь Медведицы покушалась на Лабелина — это же как гром будет!

Марк усмехается:

— Забудь, чепуха.

— Как? Почему?..

— Да потому, что Лабелин жив. Глория сперва выпустила в него стрелу, а потом одумалась и сама же перехватила. За что прикажешь ее судить? За ненависть к правителю Южного Пути? Ну, парень, если это — преступление, то весь Север Империи надо превратить в одну большую каторгу.

— Но, чиф, она же... что же нам, просто забыть?..

— Именно, Сэмми, в самую точку. Ты об этом забудешь сразу, как только я выйду из допросной. — Глаза Ворона Короны становятся неприятно серьезными. — А если вдруг когда-нибудь ляпнешь хоть слово — окажешься на месте этого кучера. Тебе ясно?

Дознаватель ошарашено кивает. Марк уходит, не сделав даже попытки объяснить свое решение.

* * *

Во дворце Пера и Меча проживают тысяча триста человек, еще не менее пятисот бывают здесь ежедневно.

Император Адриан Ингрид Элизабет стоит на верхушке пирамиды. Ступенью ниже — его нареченная невеста леди Минерва Стагфорт, генералы Серебряный Лис и Уильям Дейви, а также советники из высшей знати: графиня Нортвуд, герцог Фарвей, граф Шейланд. Ниже — восемь министров; за ними — шестнадцать старших чиновников на имперской службе, в их число входит и Марк. Ниже — имперская канцелярия: могучая махина, склепанная из десятков секретарей, счетоводов, надзирателей, управителей, эмиссаров. Добрая половина постоянно находится в разъездах, контролируя дела в той или иной части Земель Короны, но вторая половина — здесь, во дворце, переписывает слова с бумаги на другую бумагу, а оттуда — на третью... Ступеньку под канцелярией занимает лазурная гвардия, на полголовы ниже стоит алая. Далее — жены, дети, братья и сестры, альтеры и альтессы всех, названных выше. Под ними лежит фундамент пирамиды — сотни слуг всех мастей: лакеи, конюхи, горничные, повара, привратники, прачки, садовники... Окинуть единым взглядом это грандиозное строение почти невозможно — сродни попытке сосчитать насекомых в муравейнике. Тем не менее, первейшая задача Марка — держать под наблюдением каждый отдельный кирпичик.

Он обедает в кухне южного крыла, вместе с челядью. Есть свои преимущества в простом происхождении. Будь Марк дворянином, не мог бы сесть за один стол с поварятами и служанками... и лишился бы полезнейшей возможности слушать все, о чем болтает эта братия.

Марк ежедневно раздает несколько елен серебром многочисленным шептунам. У него имеются шпионы среди гвардейских оруженосцев и конюхов, среди писарей канцелярии, генеральских адъютантов и графских слуг, среди любовниц чиновников и горничных нареченной невесты. Марку удалось купить двух человек из свиты Фарвея и одного — из свиты Шейланда (этот почему-то обошелся особенно дорого)... Тем не менее, все платные шпионы вместе взятые приносят едва ли больше сведений, чем досужая болтовня слуг за обедом.

К тому же, в кухне южного крыла весьма вкусно кормят: как никак, объедки со стола самого владыки. Сегодня — салат из перепелиных яиц с маслинами и виноградом, форель в сливочном соусе, пироги с пряным шиммерийским сыром. Остальные девять блюд уже расхватали: Марк явился слишком поздно. Слуги давно покончили с обедом и закрутились в вечерней кутерьме. Кухню наполняют запахи ванили и корицы, тертого яблока и яичного крема, мандариновой цедры, сахарной пудры и еще не пойми чего чертовски аппетитного. Готовится императорское чаепитие.

— Их величество изволят чаевничать наедине с госпожой, — сказала повариха Берта, выставляя на стол лакомства, которые приберегла для Марка. — А госпожа любят сладенькое, вот и стараемся. Уж она порадуются сегодня, пальчики оближут!

Марк улыбнулся в ответ:

— Не сомневаюсь в твоих талантах, Берта.

— А то! Ведь это, знаешь ли, не просто так, а дело чести. Сладости будут, каких госпожа у себя там на Севере в жизни не нюхали!

— Затронут авторитет Короны? — понимающе кивнул Марк, уплетая сырный пирог.

— Не только авторитет, дорогой мой, а и сердечный интерес, так то!

Берту несказанно радует мысль о том, что его величество наконец-то женится. Повариха вряд ли хоть раз видела леди Минерву Стагфорт, однако заочно обожает ее, называет не иначе как во множественном числе. Кого попало их величество не выбрали бы, так то.

— Приходи сюда к полуночи — ахнешь, какая вкуснятина будет!

— Благодарю за приглашение...

— Пф! Не "благодарю", а возьми и приди! И барышню приводи, если нашел... — Берта досадливо скривилась. — Хотя, какая у тебя барышня!.. От тебя не дождешься.

— Ммм... угу... — мурлыкнул Марк с набитым ртом. — Почему в полночь-то?.. Так поздно?

— Как у их величеств закончится — так у нас начнется.

— Ясное дело, но чаепитие начинается в девять. Думаешь, продлится долго?

Берта подмигнула:

— Так ведь они вдвоем с госпожой будут, без никого больше. Куда им спешить, коли они вдвоем, а?

Вот вам и выгода кухонных бесед! Даже от поварихи можно узнать нечто полезное.

— Постой-ка, Берта. В протоколе значились еще приглашения для графини Нортвуд и генерала Дейви. Я его нынче утром своими глазами читал.

— Читал — перечитал, тоже мне!.. — фыркнула Берта. — Людей слушай, а не бумажки читай. Медведица отказалась, голова у нее. А генерал решил, что третьим быть не годится, и тоже, значит, извинился. Их величество ужинают наедине с госпожой.

Впервые, — отметил мысленно Марк. Что ж, леди Сибил знает свое дело: весьма вовремя у нее разболелась голова.

— Кстати, о чтении... Твой Рыжий вот это принес для тебя, — Берта подсунула ему пухлый конверт без надписей. — Ты ж не читай, пока не доешь, а то подавиться недолго! Засиделась я с тобой, побегу...

Повариха вернулась к делам, а Марк вскрыл конверт. Дневная сводка — заметки о том, что видели его многочисленные глаза. Большая часть — чушь: стараясь набить себе цену, некоторые шептуны доносили обо всем подряд; другие просто не могли отличить важное от неважного. Но встречались и жемчужины: чтобы распознать, нужно чутье. Марк жевал и скользил глазами по листам, с полувзгляда отбрасывая шелуху. Повздорили... подрались... разжился деньгами... переспали... пойман пьяным и высечен... украдкой читала письмо... поглядел на графиню искоса... потерял бумагу из архива... сказал, что его величество...

В кухню ворвался капитан алой гвардии сир Кройдон Бэкфилд. Подлетел к столу, гремя шпорами, кольчугой и всем остальным, чем может греметь гвардеец в полной амуниции.

— Встань, мерзавец! Ты оскорбил мою честь, я требую удовлетворения!

Марк подвинул капитану блюдо с рыбой:

— Может, лучше вы сядете, сир? Форель вкусная, угощайтесь...

— Да как ты только!.. — Капитан чуть не задохнулся от гнева. — Чтобы я жрал объедки вместе с челядью?! Да за одно это тебя нужно...

— Ну, как хотите, — пожал плечами Марк. — Но если на то пошло, вы прибежали в кухню, чтобы вызвать на дуэль простолюдина. Ваше достоинство и так уже в дерьме. Съешьте форели — хуже не станет.

Бэкфилд схватился за меч и замер, выдвинув из ножен примерно на дюйм. Было заметно: капитан не знал, что делать дальше. Зарубить одного из доверенных людей владыки прямо во дворце — такой вариант отпадал, даже при всей его заманчивости. Вызвать на поединок? Незаконно в Землях Короны и, что важнее, весьма унизительно. Рыцарь не должен биться с простолюдином.

— Вот-вот, — примирительно сказал Марк, — лучше спрячьте оружие и объясните, в чем я провинился.

— Еще спрашиваешь! — снова взвился Бэкфилд. — Ты назвал свою собаку славным именем Праматери моего рода!

— Люсия?.. — округлил глаза Марк. — Собаку?

— Думаешь, это смешно?! Я проучу тебя за такие шутки!

— Смешно?.. — Марк хохотнул. — Да, таки забавно. Но я этого не делал. У меня и собаки-то нет...

— Твой Рыжий сказал...

— Он соврал.

— Соврал?!

— Да, сир. Он не дворянин, ему простительно.

— Скоморохи!.. — выплюнул капитан и повернулся, чтобы уйти.

— Погодите, сир. Позвольте спросить.

— С чего мне отвечать тебе?

— Вы хотя бы послушайте вопрос, а там может и будет желание ответить. Видите ли, в типографии случилось убийство.

— Мне-то что? Алая гвардия не охраняет типографию!

— Вы давеча заявили владыке, что протекция — бесполезная стая шакалов, ее стоит разогнать, а безопасность Короны всецело поручить заботам гвардии. Вы даже рвались делом доказать это мнение.

— Я так считаю! — выпятив подбородок, отчеканил капитан. — И что?

— Ну, я подумал, вдруг вы, сир, проявили инициативу и взяли под свою опеку такое ценное для Короны учреждение, как типография...

— Зачем бы это? Не было приказа, чтобы...

Бэкфилд осекся. До него внезапно дошла вся выгода подобной инициативы. Взять под охрану типографию, а затем невзначай доложить владыке: протекция, мол, не смогла уберечь Голос Короны от посягательств, допустила преступление, но все уже под контролем бравой алой гвардии! Ваше величество может не опасаться...

— Убийство, говоришь?

— Позапрошлой ночью.

— Кто убит?

— Не знаю. Рыжий должен выяснить.

— А мотив?

— Пока неизвестен...

Марк изобразил неосведомленность. Капитан Бэкфилд, как мог, скрыл интерес:

— Ладно, Ворон, это твое дело. Меня не касается.

Он ушел. Марк не сомневался, что уже завтра все гвардейцы роты Бэкфилда, не занятые в дворцовых караулах, будут рыскать коридорами типографии. Собственно, к этому результату Марк и стремился. Две выгоды: во-первых, если служащие типографии действительно повадились продавать сведения, то каменные рожи гвардейцев отобьют у них такое желание; во-вторых, пусть лучше Бэкфилд следит за типографией, чем за Вороном Короны и его агентурой.

Проводив гвардейца, Марк вернулся к пирогу и записям. Он успел проглотить два куска и пробежать глазами полстраницы (герцог Фарвей прогнал секретаря... леди Катрин Катрин гуляла в саду вместе с...), когда его вновь отвлекли. Перед Марком возникли два старших дознавателя по делу герцога Альмера и принялись пересказывать то, что Ворон уже слышал в допросных камерах. Одни узники признались в соучастии, другие выдали третьих, четвертые сообщили массу сведений, порочащих герцога и его дочь... Марк вновь ощутил скуку и целиком отдался поглощению пищи. Однако встрепенулся, услышав число:

— Шестьдесят пять человек?.. Что, правда?

— Верно, чиф. Кроме явных слуг и охранников герцога Альмера, схвачено уже шестьдесят пять его тайных агентов. И это еще не все. Надо полагать, человек двадцать осталось. Желаете увидеть список?

Марк пожелал. Пробежал глазами листы. Подумать только: какая многочисленная, ладно сплетенная сеть! Он ощутил уважение к мятежному герцогу. Шпионы Айдена в итоге сделали свое дело: кто-то из них вовремя предупредил хозяина об опасности, и тот успел бежать из Фаунтерры. Не будь шпионов, Айден Альмера и его великолепная дочь уже озаряли бы своим блеском пыточные камеры.

Марк вернул список дознавателям:

— Значит, так, парни. Есть задание на ночь. Перечитайте все материалы, собранные против этих шестидесяти пяти. Отберите всех, против кого улики недостаточно сильны. Используйте для оправдания любую зацепку: несвязный донос, неочевидные улики, нет конкретной сути преступления — что угодно. К утру всех, кого можно хоть как-то оправдать, — на свободу. А их список — мне.

— На свободу, чиф?..

— Конечно! Готовая сеть из полусотни человек, которые станут бесплатно шпионить хоть за родной матерью, лишь бы я не отдал их под суд! Разве не расточительство — гноить их в темнице?

— Понимаем, чиф.

— И чтобы ни в одной следственной бумажке не осталось ни слова об этих людях, ясно? Должен существовать лишь один список — тот, что утром окажется в моем столе.

— Так точно.

— Вы свободны, парни.

Он опустил глаза в сводку. Там было нечто... промелькнуло необычное, занятное. Крупица смысла. Из архива пропала бумага...

— Д...доброго вечера, сударь, — с легким заиканием сказал следующий посетитель.

* * *

Итан Гледис Норма, сутулый бледный дворянчик, пятый секретарь его величества — один из полезнейших агентов протекции. Его ценность — не в гибком уме, не в богатом запасе знаний или завидной исполнительности, хотя всем этим Итан наделен с лихвой. Подлинное преимущество заики — его пушистая, зефирная безобидность. Даже среди мальчиков-семинаристов едва ли сыщешь настолько неопасное создание. В силу этого качества никто из вельмож не принимает Итана всерьез. Однако, будучи дворянином и имперским секретарем, он вхож в их круг, может говорить с кем угодно и о чем угодно, не вызывая никаких подозрений. Леди Сибил Нортвуд и ее умница-дочь — далеко не единственные, кого обманула беззубая внешность Итана.

— В...вы вызывали меня, сударь.

— Ага.

— Жду в...ваших распоряжений.

Марк отмахнулся.

— Я не за этим... Это ты хотел со мной поговорить. Парни докладывали, что ты уже два дня рыщешь по моему следу, как голодный волк. Ну вот, теперь мои уши в твоем распоряжении.

— Ммм... сударь, я излагал письменно...

— Ага, ты передал мне три бумаженции, которые я сжег. Никогда не пиши такой ерунды. Это — готовая улика против тебя. Если есть желание городить чушь — городи вслух, не на бумаге.

— Сударь, так вы читали?..

— Читал, читал. У меня, знаешь ли, возник логичный вопрос: зачем?

— П...простите, сударь?

— Ну, зачем ты это написал, а? Какую цель преследуешь?

Итан глубоко вдохнул:

— Леди Глория Нортвуд в беде. Мы должны помочь ей.

— Повтори-ка еще раз.

— Мы должны спасти леди Глорию Нортвуд.

Марк отложил вилку, промокнул салфеткой губы, почесал подбородок. Внимательно поглядел в лицо секретарю: пушок на щеках, хмурые складки на переносице.

— То есть, ты с полной серьезностью?

— Да, сударь.

— Спасти леди Глорию от... ее собственной матери, верно? Каковой матерью является графиня Сибил Нортвуд — хозяйка половины Севера?

— Д...да сударь. В...видите ли, с леди Глорией приключилось нечто очень скверное. Когда вы навещали ее, она б...была тяжело больна, вы сами так сказали. Но на следующий день — внезапно, срочно, ни с кем не прощаясь! — леди Глория отправилась в монастырь, где останется, видимо, до конца своих дней. Перед этим она отправила лишь короткую записку леди Ребекке Литленд...

— А ты хотел, чтобы тебе? — усмехнулся Марк. — Причем длинную и про любовь, а на обороте — алое сердечко?

Итан промямлил:

— Я н...не о том, сударь.

— Чиф.

— Да, чиф. Эта записка — очень странная, как и все обстоятельства. Леди Глория никогда не была особо н...набожна, но вдруг исчезает в монастыре. Накануне в...вы сами видели и леди Глорию, и ее мать, но никто из них н...ни словом не обмолвился о намерении... В день, когда леди Глория и...исчезла, у них в гостях б...был приарх Галлард Альмера. Ч...что он там делал? Связан ли к...как-то с решением?..

Все это Марк слышал уже не раз: сперва от своей агентуры, затем — читал в записках самого же Итана. Однако он дал секретарю возможность выговориться.

— П...потом, прощальная записка, которую отправила леди Глория. Она скупа, безэмоциональна, холодна. Ни капли иронии, х...хотя вы же прекрасно знаете: у миледи отличное чувство юмора! Почерк леди Глории, но писала будто не она, а кто-то другой.

— Откуда знаешь?

— Леди Ребекка показала мне письмо...

— То есть, ты допрашивал Ребекку Литленд? Стало быть, Литленды знают, что ты копаешь под Нортвудов?

— С...сударь, я с...смотрю на это с другой точки зрения...

— Я прекрасно знаю, с какой. Юная леди страдает от самодурства матери. Томится, бедняжка, в монастыре, вдали от жизни, а ты — герой-избавитель — спасешь ее. После чего прелестная леди, конечно, бросится тебе на шею и воспылает страстью. Верно излагаю?

— С...сударь...

— Помолчи. Теперь я выскажусь. Твоя расчудесная леди Глория, нежный северный цветочек — прирожденная интриганка. Нашла способы разделаться с двумя великими лордами, скормила протекции первого советника Короны, обыграла в стратемы самого императора. При этом рученьки ее остались беленькими, чистенькими. С другой стороны, ее матушка — Леди-Медведица, воплощение харизмы, один из самых влиятельных феодалов Империи, посаженная теща владыки. Дорогой мой, ты действительно хочешь всунуться в склоку между этими двумя дамами?

— Н...но сударь...

— А еще южная очаровашка Ребекка. Как мило, что вы вместе разыскиваете ее подругу!.. Бекка — племянница герцога, помнишь об этом? А самого герцога Литленда ты часто видишь во дворце? Нет?.. Знаешь, почему? Потому, что северяне оттеснили южан в глубокую тень! А когда Литленд узнает от племяшки какую-нибудь пакость о Нортвудах — по-твоему, как он поступит?

Лицо Итана покрылось пятнами, он давно уже не смотрел в глаза начальнику. Однако, выслушав, заговорил с прежней решимостью:

— С...сударь, я хочу всего лишь понять и разобраться. С леди Глорией случилось нечто странное и загадочное. Р...разве не вы сами говорили, что любая странность должна привлекать внимание? Первый признак опасности — необъяснимые поступки. Р...разве не вы учили меня?

— Четыре, — пожал плечами Ворон Короны.

— Четыре чего?

— Веских и вполне объяснимых причины для графини Сибил отправить дочку в монастырь. И это навскидку, а можно и еще найти. Первая: Глория пользовалась немалым успехом при дворе. Просто-таки вознеслась к зениту славы. Тем временем леди Сибил прочила за владыку свою протеже — Минерву Стагфорт. Сделать императрицей дочку она не могла: Глория не настолько высокородна. Но успех Глории вполне мог испортить всю игру и отвлечь внимание владыки от Минервы. Графине это ни к чему.

— Но п...почему тогда просто не отослать...

— Вторая причина, — перебил Марк. — Глория упряма. Она вела расследование заговора вопреки приказу матери. Ей даже удалось раскопать тайный союз самой леди Сибил с Эрвином Ориджином. Ни одна мать не придет в восторг от подобного непослушания дочки. Третья. Глория была тяжело больна, снадобья и лекари не помогали. Близкий друг леди Сибил — архиепископ Галлард — сказал: я буду молиться за нее. И молился, и Глория выздоровела. Тогда приарх заявил: коль боги помиловали девочку, теперь ее жизнь принадлежит им, правильно будет посвятить ее служению. За скобками, конечно, остается обида Галларда на северянку, отвергшую его сватовство... Ах, ты не знал?.. В твоем отчете за тот день значилось лишь то, что Глория на час опоздала на встречу. В этот час, да будет тебе известно, к ней сватался его светлость архиепископ Альмера. Глория отшила его и сбежала на свидание с тобой. Да, можешь потратить минутку на самодовольство, я подожду.

Итан залился краской, словно вареный рак. Марк с улыбкой добавил:

— Четыре. Глория Нортвуд манипуляцией заставила Айдена Альмера подготовить убийство герцога Лабелина. Чем-то ей этот жирдяй не понравился... да чего греха таить, мне он тоже не особо по душе. Но видишь, какая штука: графиня Сибил, полагаю, предпочла бы сохранить за собой исключительное право казнить и миловать врагов Дома Нортвуд. А когда семнадцатилетняя дочь вытворила такое за спиной у матери — это, знаешь ли, немного обидно. Самую малость.

Секретарь выглядел удрученным, но все еще не сломленным. Марк с расстановкой произнес:

— Есть и пятый вариант. Он, боюсь, тебя расстроит. Леди Глория умерла. Когда писала записку, она знала, что это неизбежно. Солгала про монастырь, чтобы пощадить чувства Бекки.

Итан вздрогнул.

Помедлил, сказал твердо:

— Н-нет, сударь. Этого не было. Графиня Сибил не выглядит как мать, потерявшая единственную дочку. Говорит о Глории почти без грусти.

— Постой-ка... — прежде разговор забавлял Марка, но сейчас он ощутил гнев. — Постой-ка, приятель. Хочешь сказать, ты расспрашивал об этом инциденте саму леди Сибил?

— Да, сударь. Сегодня. Я собирался вам доложить...

— Какова наша цель?

— Простите?..

— Назови главную задачу протекции.

— Безопасность императора.

— Еще раз!

— М...мы защищаем его величество Адриана!

— Ну и как, тьма тебя возьми, ссора с Великим Домом Нортвуд способствует безопасности императора?!

Итан выпучил глаза и не нашел ответа. Марк саркастично хмыкнул.

— Так я и знал. Тебе даже не хватило ума посмотреть с этой стороны. Ах, любовь... Согласно законам Империи, графиня Сибил в праве распоряжаться жизнью своей дочки любым способом, за исключением убийства. Если Медведица решила отправить Глорию в монастырь, или выдать замуж за свинопаса, или сделать горничной, или отдать бродячему цирку — она может сделать это. Единственный в мире человек, кто может потребовать у нее отчета, — ее лорд-муж Элиас Нортвуд. Если ты или я, или сам владыка Адриан сунут нос в ее семейные дела, Медведица рассвирепеет — и будет права! Понятно?

— Д...да, сударь.

— Чиф.

— Да, чиф.

Марк подвинул ему утешительный кусок пирога. Парень влюблен, потому глуп... но его благородный порыв заслуживает если не уважения, то хотя бы сострадания.

— Давай-ка я отвлеку тебя. Твоим мыслям нужен предмет получше, чем любовные страдания. Прочти вот это и скажи, что думаешь.

Ворон Короны ткнул в сводку — тот ее абзац, где говорилось о бумаге, пропавшей из архива. Итан прочел, недоуменно глянул на Марка.

— П...простите, чиф, к...какое это имеет значение? Нумерация бумаг в архиве н...нередко нарушается. Служки бывают небрежны. Старший архивариус наказывает их, но...

— Прочти еще раз, внимательно.

Итан прочел, пересказал своими словами:

— С...служитель архива Грэм искал по просьбе одного дворянина из Надежды грамоту о пожаловании ленного владения. Такие бумаги пронумерованы и хранятся в ящиках согласно землям и датам. Просматривая нужный ящик, Грэм заметил, что пропущен один номер. За грамотой номер сто двенадцать от месяца апреля шла с...сто четырнадцатая. Грэм доложил старшему архивариусу Хэммилу, а тот — вам. П...простите, чиф, но сбой нумерации — ерунда. Я ч...часто видел такое. Просто сунули бумагу не в тот ящик.

— Ничто не настораживает?

— Нет, чиф.

— Старший архивариус Хэммил — самый дотошный и аккуратный человек на свете. Если он пожаловался нам, значит, прежде уже перерыл весь архив от стены до стены и нигде не нашел грамоту. Она не попала в другой ящик, она вовсе исчезла.

Итан молчал.

— Не понимаешь?.. Идем. Хочешь знать, куда? В архив, конечно... Благодарю, Берта! Все невероятно вкусно! — воскликнул Марк, выходя из кухни. Секретарь поспешил следом.

* * *

— Странности привлекают внимание, как ты и говорил. Я вижу четыре причины сослать Глорию Нортвуд в монастырь, но ни одной — чтобы украсть ленную грамоту из имперского архива, — пояснял Марк на ходу. — Если грамота касается твоего собственного лена, то у тебя имеется копия. Коли потерял копию, можешь заказать в архиве, чтобы восстановили. А если грамота о чужом владении, то зачем она тебе?

— Кто-то захватил чужую землю и выкрал документ, чтобы владелец земли не подал в суд, — предположил Итан.

— Ерунда. Уважающий себя лорд в такой ситуации не побежит в суд, а соберет воинов и задаст жару захватчику. А если не справится, то пойдет с жалобой к сюзерену. Сюзерену же вовсе не требуется сверяться с имперским архивом, чтобы вспомнить, где чья земля. Сюзерен хорошо знает, чем владеет каждый его вассал.

— Хм... — сказал Итан.

— Вот именно, хм, — подтвердил Марк.

Они вошли в Святилище Пера. Стояли уже сумерки, однако архив продолжал работу и после заката. Было немноголюдно: горстка посетителей из числа работников имперской канцелярии, несколько служителей архива. Старший архивариус встретил Марка с неожиданным воодушевлением, едва ли не с улыбкой на лице:

— Не ожидал, сударь, что вы среагируете так быстро! Думал, вы сочтете это мелочью...

— Для нас нет мелочей. Бдительность превыше всего, милейший! — гордо задрал подбородок Марк. Архивариус не уловил иронии.

— В ваших словах — святая истина, сударь. Я готов подписаться под каждой буквой! Если мы позволим себе не замечать мелочей, то погрузимся в умственную лень и превратимся в глиняных истуканов. Нет, сударь, порядок должен быть во всем: в каждой бумаге, фразе и слове. Это дисциплинирует разум, приучает его к прилежному труду.

— Да-да, и я о том же, — кивнул Марк. — Покажите ящик, о котором идет речь.

Хэммил повел гостей во внутренние залы Святилища. Но прежде Марк поймал за плечо одного из младших служителей:

— За полчаса собери здесь всех своих коллег. Всех до единого, кто есть во дворце.

Парень был новеньким. Недоуменно округлил глаза:

— Сударь, простите, кто вы?

— Каррррр! — гортанно выкрикнул Марк.

— Делай, что сказано, — потребовал Хэммил.

Парень отправился выполнять приказ. Марк и Итан в сопровождении архивариуса углубились в бумажную сокровищницу. Шагая между рядов полок, маркированных латунными табличками, Хэммил говорил:

— Вчера после полудня к нам пожаловал барон Рэдлейк из Надежды и запросил две апрельских ленных грамоты касательно рыцарских владений на границе графства Холливел и Пастушьих Лугов. Выполнять отправился Грэм. Согласно каталогу он определил ящик, в котором следует искать бумаги, а когда принялся проглядывать его содержимое, то нашел пробел в нумерации. Вынул все документы из ящика и тщательнейшим образом перепроверил. Убедился в том, сударь, что грамота за номером сто тринадцать исчезла.

Они сделали поворот, миновали арку, задрапированную тяжелыми бархатными шторами, вошли в новый зал. Потолки здесь были ниже, а воздух — прохладнее. Свернули в просвет между стеллажами.

— Сто тринадцатая грамота была одной из тех, которые просил барон?

— Нет, сударь. Те, которые он запрашивал, присутствовали и были исправно ему доставлены. Грэм исполнил заказ, несмотря на замешательство. Любой мой подчиненный отлично знает: дело — прежде всего.

— Нельзя не согласиться. И Грэм доложил вам о пропаже?

— Да, сударь.

— А вы говорили кому-то?

— Кроме вас, сударь, никому. Более того: я и Грэму запретил говорить с кем бы то ни было. Знаете ли, если всякий начнет разглагольствовать о том, что в Святилище Пера пропадают бумаги...

— Полагаете, Грэм выполнил ваш приказ?

Седой Хэммил бросил на Марка удивленный взгляд и ничего не ответил. Миновав несколько рядов стеллажей, они нырнули в неприметный проход, также занавешенный бархатом. За шторой царили сумерки, лишь пара искровых ламп освещала новый зал.

— Вот здесь, — сделав новый поворот, Хэммил подвел гостей к стеллажу, маркированному "Исх. Пожал. 1752 — 1774", выдвинул ящичек "74-А". Марк заинтересовался:

— Что значит: "исх пожал"?

— Исходные документов о пожаловании, сударь.

— Почему на ящике значится семьдесят четыре — а?

— "А" обозначает весну. Чтобы проще ориентироваться.

— Ах, вот как... Здесь все грамоты о пожаловании ленов за означенный период?

— Конечно, нет! — сказал Хэммил как о чем-то само собой разумеющемся. — В данном шкафу только вольные западные графства и Юг, и только за последние годы. Земля Короны — слева от вас, Альмера и Надежда — у дальней стены, Север — вон тот ряд стеллажей. Как видите, сударь, у нас во всем полный порядок!

Марк усмехнулся.

— Что скажешь, Итан? Что следует из увиденного нами?

Имперский секретарь, нередко бывавший в архиве, лишь пожал плечами:

— З...здесь действительно полный порядок. Т...так что заметить отсутствие документа было...

Марк оборвал его:

— Порядок? Да здесь можно заблудиться и умереть с голоду прежде, чем найдешь нужную бумагу! Лишь опытные следопыты способны отыскать тропу в этом месте.

Губы Хэммила вздрогнули от обиды, а Итан улыбнулся с пониманием:

— Хотите сказать, если бы сюда даже проник посторонний, он не нашел бы нужный документ б...без помощи служителей?

— Именно. Что приводит нас к следующему вопросу: не мог ли сам Грэм украсть бумагу по заказу барона Рэдлейка?

— Ни в коем случае, сударь! — возмущенно отрезал Хэммил. — Грэм — хороший парнишка, весьма аккуратный и старательный. Он ни за что не пошел бы на такое! К тому же, барону Рэдлейку эта бумага без надобности.

— Откуда вы знаете?

— Барон бывает у нас регулярно, не реже, чем дважды в неделю. Он занят весьма благородным трудом: пишет книгу о географии и землеустройстве вольных графств. Весьма доскональный труд, сударь! Мне довелось прочесть его черновики — поистине, талантливейший человек! Не жалея усилий, он провел глубочайший анализ перераспределения земель, вывел закономерности укрупнения феодальных владений...

— Какая тоска, — покачал головой Марк. — И вы считаете, сей графоман не мог похитить документ?

Хэммил скривил губы и отвернулся. Вместо него ответил Итан:

— В...вряд ли. Очевидно, барон Рэдлейк просто выписывает сведения из грамот в свой черновик. Зачем ему красть оригинал?..

— Пожалуй... Хэммил, что конкретно представляла собою похищенная бумага?

— Грамота о пожаловании двух поместий в Холливеле, общей площадью порядка семисот акров.

— Маленькие... Кому они были пожалованы?

— Малоизвестным рыцарям. Мне нужно будет свериться с записями, если желаете знать их имена.

— Позже пожелаю.

Марк выдвинул ящик, проглядел две грамоты, соседние с пропавшей. Обе представляли собою фрагмент карты графства Холливел, на которой штриховкой были отмечены небольшие владения. Ниже шло описание, какие именно земли передаются в ленное пользование, кому, за какие заслуги. Подпись ответственного секретаря, подпись его величества, печать имперской канцелярии.

— Скажите-ка, Хэммил, вы уверены, что эта грамота вообще появлялась здесь?

— В каком смысле, сударь? Не понимаю вас.

— Ну, самый простой способ украсть ее — вовсе не помещать в ящик. Изъять сразу, как только она попала в руки служителя.

— В каталоге имеется запись о помещении грамоты в архив.

— И что же? Служитель мог сделать запись в каталоге, но украсть сам документ.

— Сударь, в каталоге значится, что бумагу поместил сюда тот же Грэм, который и обнаружил пропажу! Зачем бы парнишке сперва красть документ, а потом самому же и докладывать о пропаже?

— Ясное дело: чтобы отвести от себя подозрения!

Хэммил не ответил, но его лицо хорошо передавало мысли старика о подобных обвинениях. Итан вмешался в беседу:

— С...сударь, ведь вы регистрируете всех посетителей? Кто, когда и какие бумаги запрашивал, верно?

— Конечно. Порядок должен быть во всем.

— К...кто-то запрашивал пропавший документ в последнее время?

— Никто. Ни одной записи нет, я лично просмотрел книги регистрации.

— Т...то есть, бумагу держал в руках только Грэм, а после него — похититель?

— Верно.

— Достаточно, — сказал Марк. — Давайте выбираться из этой пещеры.

В читальном зале уже собрался десяток служителей. Они перешептывались, сбившись в нестройную кучку. Лица выглядели тревожными — это хорошо. Двое вошли и присоединились к группе уже на глазах у Марка. Это плохо: согласно задумке Ворона, подозреваемые должны успеть поволноваться, понервничать в ожидании. Он решил потянуть время и попросил у Хэммила каталог архивных документов. Не торопясь, не обращая внимания на шепчущихся служителей, принялся листать массивный том. Страница за страницей — однообразные скупые записи: такого-то числа таким-то служителем внесен документ за номером таким-то. Почерк меняется от строки к строке. Вот апрельская запись сто тринадцать, сделанная Грэмом. "Пожал лен влад Холливел. 113 — 19-4-1774". Подпись.

Здесь имелась странность, Марк нахмурился.

— Хэммил, вы говорили, площадь владений — семьсот акров?

— Верно, сударь.

— Откуда вы знаете? В учетной книге это не сказано, а сам документ пропал.

Архивариус нимало не смутился:

— Достаточно просмотреть апрельский "Голос Короны". В нем печатаются все последние сведения о землевладениях.

"Голос Короны"... хм.

Ворон шумно захлопнул каталог, и когда все взгляды служителей обратились в его сторону, заговорил:

— Как вы уже поняли, господа, тайная стража его величества заинтересовалась вами. Хотите знать, почему?

Служители молчали, однако пожаловаться на нехватку внимания Марк не мог. Он медленно прошел вдоль группы туда и обратно, вглядываясь в лица. На них — растерянность, тревога. Это правильно — такими и должны быть лица невинных. Кто из них Грэм? Марк не знал и намеренно не спрашивал архивариуса. Он был почти уверен, что именно Грэм украл документ. Однако для проверки хотел взглянуть на служителей непредвзято, разглядеть виновного по одной лишь его реакции, которая неминуемо отразится на лице.

— Вы стоите и гадаете: в чем мы провинились? Зачем прилетел сюда Ворон Короны? Или, может быть, не гадаете? Возможно, кто-то уже рассказал остальным, что случилось?..

Речь Ворона лилась спокойно и вкрадчиво. Служители не шевелились. Кажется, даже боялись дышать. Еще бы: почти сотня придворных прямо сейчас ночует в темнице. Любой из тех, кто пока сохранил свободу, вздрогнет при одном слове "протекция".

— Я уверен, парни, что большинство из вас невиновны. Однако вы все равно не чувствуете себя в безопасности. Вы думаете: не ошибется ли Ворон? Не схватит ли меня, невинного? Будет ли спасение? Ведь тайная стража может вырвать признание у любого. Даже святая Глория Заступница дала бы показания, попади она в лапы протекции. Созналась бы в убийстве Ульяны Печальной, а заодно донесла бы на Янмэй и Агату. Верно говорю?..

— Сударь... — рискнул подать голос кто-то, и Марк рявкнул в ответ:

— Молчать! Предатели, продажные псы! Разве я позволял говорить?! Один из вас, гнилых шкур, работал на Айдена Альмера! Кто?!

Свирепо раздувая ноздри, Марк обвел взглядом служителей.

— Ты — шпион альмерской дряни? Или ты? Или, может быть, ты?!

Парни бледнели от страха и отводили глаза. Один, второй, третий... десятый. Все до единого боялись. Дрожали от мысли о камерах, дыбах, "спелых яблочках"... Плохо. Вор не должен был испугаться. Услыхав, что речь идет не о краже документа, вор испытал бы облегчение. Марк надеялся заметить эту эмоцию на чьем-то лице... но не замечал.

В эту минуту в зал влетел Рыжий, держа в руках пухлый сверток вощеной бумаги.

— Эскиз июльского "Голоса", как вы просили, чиф. Я проглядел: там, вроде, ничего такого, ради чего стоило бы...

Марк шикнул на него:

— Тьфу! Ты сорвал мне всю мизансцену.

— Простите...

— Ладно, неважно.

Ворон отозвал в сторону двух своих помощников и старшего архивариуса.

— Хэммил, здесь собрались все ваши люди?

— Четверых нет, сударь. Отсутствуют Бойл, Гаррет и Томсон — они живут в городе. И еще Ленард...

Нечто мелькнуло в глазах старика, и Марк повторил:

— Ленард?

— Да, Ленард. А в чем дело, сударь?

— Я просто хотел рассмотреть это выражение на вашем лице... да, вот это. Что не так с Ленардом?

Хэммил вздохнул:

— Сегодня была его смена, и он не явился.

— Что? То есть, он пропал?!

— Да не пропал он... — архивариус покачал головой. — У бедняги Ленарда жена захворала. Когда ей совсем худо, он остается с нею. Такое уже случалось...

Марк переспросил с металлом в голосе:

— Хотите сказать, прежде Ленард уже пропускал службу из-за того, что его жена больна? И вы не вышвырнули его, и даже не доложили мне?!

— Да где ваше сердце, сударь! — с презрением бросил Хэммил. — Кем надо быть, чтобы выгнать человека за такое? Он ни в чем не виноват! Разве что любовь к жене теперь считается преступлением!

Ворон Короны покачал головой.

— Знаете, за что Темный Идо любит добрых людей? У кого добрая душа, у того глаза незрячие! Вашему Ленарду отчаянно нужны деньги, понимаете? Настолько нужны, что он боится вас и даже меня меньше, чем лекаря, называющего цену за снадобья. Этот человек ненадежен! А теперь он исчез.

Марк повернулся к помощникам.

— Рыжий, возьми в картотеке портрет Ленарда и домашний адрес. Езжай, проведай хворую жену, спроси, где муж. Когда жена скажет, что не видела его пару суток, организуй розыск тела. Ищите на берегах реки, в канализационных стоках, в оврагах вдоль дорог. Словом, ты лучше меня знаешь, куда обычно деваются тела.

Хэммил ахнул, Марк не обратил внимания.

— Итан, а ты отправляйся в типографию.

— Так ведь там только что был я!.. — воскликнул Рыжий.

— Ты искал черновики "Голоса". А теперь меня интересует личность парня, которого нынче утром мы видели в канаве. Итан, один из сотрудников типографии был убит вчера. Твоя задача — узнать о нем все: как звали, чем занимался, с кем водился, когда в последний раз был на службе, что делал в тот день.

— Так точно, чиф. А в...вы думаете, есть связь?..

— Из архива пропала грамота о ленных владениях. Содержание таких документов дублируется в "Голосе Короны". Вчера убит человек из типографии. Предположительно, убийцы хотели узнать что-то о "Голосе Короны".

Итан задумался.

— Чиф, но г...грамота ведь апрельская. Апрельский "Голос Короны" давно отпечатан и распродан, его можно найти в любом богатом доме. Если вчерашнее у...убийство и связано с "Голосом", то с июльским. И в нем ничего нет о том апрельском документе.

— Хочешь сказать, связи нет?

— Я ее не вижу, чиф.

— Я тоже. Потому и говорю — копайте. Связь есть, найдите ее.

Он зашагал к выходу, не дожидаясь ответа. Через плечо бросил стайке служителей архива:

— Да, парни, чуть не забыл: вы все невиновны.

Итан Гледис Норма догнал Ворона Короны на улице. Схватил за плечи, заглянул в лицо.

— Чиф, вы действительно д...думаете, что эта ч...чертова бумага, это крохотное поместье за тысячу миль отсюда важнее судьбы л...леди Глории?

Марк покачал головой:

— Ты так ничего и не понял. Твоя леди Глория — прошлое. Скелет в шкафу Дома Нортвуд. Ее история окончена. Пропавший документ, мертвец в канаве, "Голос Короны" — это начало другой истории. И да, тьма тебя сожри, будущее всегда важнее прошлого!

Меч

Август 1774г. от Сошествия

Герцогство Альмера

На свадьбе должен быть важный гость. Это — неотъемлемое условие, как цветы в гривах коней, испытания для жениха и обручальные браслеты. Святой отец из соседнего села, баронский писарь, старший лесничий, помощник судьи — кто-нибудь в таком роде. Странствующий монах или бригадир с рельсовой стройки тоже сгодится... На свадьбе мельничьего сына из Трех Тополей, что в землях Бонегана, был северный рыцарь.

Вот как вышло. Мельник Ходжис слыл скрягой по всей округе — от Валиента до Смолдена. Не так уж много в этих краях мельниц, потому к Ходжису ездили крестьяне даже за десять миль. Он смекнул, что находится в выгодном положении, какое городской купчина назвал бы "монополией", и принялся выжимать монету. Почитая себя человеком справедливым, Ходжис не делал скидок никому: ни своим кумовьям, ни одиноким вдовам, ни тем, кто день тащился по жаре, ни тем, кто поил его вишневой настойкой, ни даже тем, кто грозился поколотить. Цена едина для всех, как закон: пол-агатки за три мешка пшеницы.

Крестьяне ходили к барону жаловаться на мельника. До самого барона, конечно, не дошли — поговорили с кастеляном. Ходжис вовремя прознал о такой интриге, погрузил в телегу бочку пива и сам поехал к кастеляну. Договорился. Позже мельника подловили в кабаке и как следует отлупили. Две недели он охал и почесывал синяки, уговорил священника прочесть проповедь о вреде насилия, но цену не скинул. Полтина за три мешка — и все тут! Еще позже сельчане собрались толпой, вооружились вилами и подступили к мельнице. Однако переговоры с позиции силы провалились: на стороне Ходжиса были четыре крепких сына, пять немаленьких псов и арбалет. Крестьяне прокляли мельника, нарекли безбожником и прихвостнем Темного Идо, поклялись сжечь мельницу, освежевать псов, а арбалет запихать Ходжису в... скажем, отнюдь не за пазуху. Затем они отступили восвояси... и смирились. Крестьяне Альмеры — терпеливый народ.

Но с тех пор о Ходжисе пошла дурная слава. На беду для него, Три Тополя ничем не были примечательны, кроме, собственно, Ходжиса с его мельницей. Так что мельник-скряга стал чем-то вроде опознавательного знака. По всей округе, от Валиента до Смолдена, спроси кого хочешь:

— Как проехать в город?

И тебе скажут:

— Езжай до Трех Тополей — это там, где скупердяй живет. Увидишь мельницу — плюнь на нее, а потом сверни налево и еще пять миль...

Ходжис, почитавший себя человеком суровым, но справедливым, терял сон от бессильной злобы. Думал в отместку повысить цену еще больше, но вовремя сообразил, что слухи от этого только ухудшатся. Понизить цену он не думал — не пришло в голову подобной мысли... Но вот второй сын мельника посватался к внучке старейшины, и Ходжис решил, что это — возможность все исправить. Отгулять свадьбу как следует, на широкую ногу, чтобы по всей округе загудело — и никто больше не посмеет назвать мельника скрягой! Тем более, что своих-то денег тратить не нужно: имеется невестино приданное. Говорят, у благородных принято наоборот — жених платит выкуп за невесту. Вот же странные люди!.. Ходжис толково поторговался со старейшиной, взял приданное вперед — шестнадцать елен, и целых четыре из них швырнул на устройство свадьбы. А позже, как стало не хватать, широким жестом докинул еще две. Теперь уж точно никто не скажет!..

Свадьба получилась на славу. Десять бочонков вина, двадцать — пива; восемь молочных поросят, две дюжины огромных пирогов с телятиной, а гуляша столько, что впору накормить целый полк! Столы накрыли во дворе — ни в одну избу такая трапеза не вместится. Гостей — без малого сотня! Есть певец с лютней и музыканты со свирельками. Цветами забросали всю дорогу от церкви до избы, гривы коней украсили шелковыми лентами, а на концах привязали медные звездочки, чтобы звенело... Все отлично! Даже самые злостные недруги Ходжиса подобрели. Но сам мельник сидел мрачнее тучи. Давеча он беседовал с баронским кастеляном, и тот обещал приехать на свадьбу.

— Ваше высокородие, вы только не позабудьте!

— Сказал же, что приеду.

— Вся будущая счастливая жизнь молодых — в руках вашего высокородия!

— Да отцепись уже. Буду!

Но в назначенный день вместо кастеляна прискакал его сквайр:

— Господин не может приехать. Отбыл в Валиент по срочному делу.

С листа зачитал поздравление, передал подарок — серебряный кубок. То был единственный случай на памяти Ходжиса, когда серебро не подняло ему настроения. Сыновья свадьба — без почетного гостя! Святые Праматери, как же теперь? Что делать-то?! Вот тогда мельник и убедился, что Праматери слышат молитвы простого люда, не одних только дворян. Спасение явилось само собою! Верьте или нет — само!

На дороге показался рыцарь верхом на гнедой кобыле. Едва мельник увидал блеск кольчуги и шлема, как тут же послал навстречу всаднику двух младших сыновей, а следом и сам выбрался из-за стола.

— Добрый сир, здравия вам и доброго пожалования в Три Тополя!

— Приветствую, — обронил рыцарь, горделиво задирая подбородок.

Лицо у него было мужественное, хоть и молодое, плечи — широченные, а острая бородка — прям как у императора на портретах. Сын лорда, никак не меньше!

— Вы, добрый сир, устали с дороги? Проголодались? Не изволите ли разделить праздничную трапезу?

Рыцарь поколебался — еще бы, ему зазорно, поди, с простыми крестьянами сесть за стол! Ай, да рыцарь! Как раз такой, как нужен! Ходжис насел на него с полной силой: упомянул кастеляна, что обещался приехать, перечислил все блюда, имевшиеся на столе, и добавил:

— Клянусь, добрый сир, много у нас есть такого, чего вы в северных землях и не пробовали!

Почему-то мельник решил, что рыцарь прибыл с Севера. Тот не возражал.

— Что ж, — сказал благородный воин, — видимо, придется мне задержаться, раз уж вы так настаиваете...

— Очень настаиваю, очень! Все будущее счастье молодых зависит!..

— Ладно уж, — рыцарь спешился. — Меня зовут Джоакин Ив Ханна с Печального Холма.

Его усадили на почетном месте между тестями и свекрами, а чтобы рыцарю не скучалось, присоседили вторую внучку старейшины — конопатую хохотушку Маргери. Мельник Ходжис, раздуваясь от гордости, объявил:

— Боги послали нам славного гостя! Нас посетил сир Джоакин Ив Ханна, сын лорда Печального Холма, что находится в...

Он шепотом уточнил у воина:

— Вы из Нортвуда или Ориджина?

— Ага, — буркнул рыцарь.

— ...что находится в самом сердце священной земли Ориджин!

Гости шумно выразили радость. Джоакин поздравил молодых — немногословно, как и подобает суровому воину. Маргери наполнила тарелку рыцаря, и тот принялся уплетать за обе щеки. Это было очень вежливо с его стороны — сделать вид, что крестьянская еда пришлась по вкусу дворянину. Все гости оценили и одобрительно зашептались.

Маргери, радуясь соседству с приезжим, стала щебетать:

— Сир Джоакин, а вы были на войне?

Рыцарь отвечал, закидывая в рот куски пирога:

— Еще бы. В этом году участвовал в паре стычек под Лабелином, прошлой осенью — в Мельничной войне на западе... А прежде столько всего было, что и не упомнишь.

— А как звать вашу кобылу?

— Леди.

— Ой, как мило!.. А ваш меч?

— Что — меч?

— В балладах у рыцарей мечи всегда носят имена! Как зовется ваш?

— Я... назову его имя только благородному воину.

— Ой, простите!.. А где ваш оруженосец? Ведь у всякого рыцаря есть оруженосец, правда?

— Он... я отправил его с письмом.

— Ой, как здорово! Писать умеете! Сир Джоакин, покажите, как пишется мое имя!

— А как тебя звать-то?

— Маргери.

Он показал — мазнул свинину соусом и кончиком ножа вывел буквы.

Старейшина строго вычитал внучке:

— Прекрати беспокоить гостя! Ему немного удовольствия от твоей болтовни!

— Ой, простите!.. — Маргери прижала к груди ладошки. Вытерпела молча не больше минуты, а потом снова начала:

— Сир Джоакин, вы какого рода? Ваша Праматерь кто была?

— Будто по мне не видно!.. — буркнул с недовольством рыцарь.

Девушка принялась перечислять всех Праматерей, кого вспомнила.

— Агата?.. Люсия?.. Елена? Глория? О! Глория-заступница, да?

Рыцарь кривился и не отвечал. Воину было неприятно, что деревенщина не может распознать на его лице славные родовые черты. Неловкую сцену прервало развлечение, перетянувшее внимание на себя. Начиналось испытание жениха.

Смысл действа состоял в том, чтобы жених доказал силу своей неугасимой любви к невесте, а заодно позабавил гостей. Помочь ему в этом должны были два друга, а задания ставили подружки невесты. Девушки сразу напустили на себя суровый вид, показывая, что не дадут слабины и выдумают испытания со всей строгостью.

Сперва жениху приказали выпить для храбрости. Разумеется, не просто так, а с преодолением трудностей. Друг жениха залез на стол и зажал между коленями бутылку с вином. Сын мельника сел на землю у стола и раскрыл рот, пытаясь поймать струю. Выглядело очень забавно, гости веселились от души, особенно когда подружка невесты принялась щекотать парня с бутылкой, и тот облил жениха с головы до ног. Вот только сир Джоакин отчего-то хмурился.

В качестве следующего задания сын мельника должен был забраться на яблоню с завязанными глазами и с высоты спеть невесте песню о любви. Друзья жениха подсказывали ему путь, а подружки невесты — сбивали и отпускали шуточки.

Сир Джоакин раздраженно бросил:

— Какая унизительная забава! Неужели обязательно так позорить парня?

— Это же весело!.. — смеясь, ответила Маргери.

— Разве невесте по душе, когда любимый так унижается?

— Но ведь он доказывает свою любовь! Конечно, ей в радость!..

— Один стыд, а не испытание, — процедил рыцарь. — Вот у нас, на Севере, если жених хочет завоевать сердце девушки, то должен скрестить мечи с воином невесты. Если она любит парня, то выставит бойца послабее, а если не слишком пылает, то выберет самого сильного из своих вассалов. Тогда жениху придется несладко.

— Так то среди благородных... — ответила Маргери, но внезапно мысль овладела ею: — Эй, женишок, когда спустишься — сразишься с сиром Джоакином!

Бедный парень чуть не грохнулся с яблони. Гости покатились со смеху.

— Да я пошутила! — хохотала Маргери. — Шуток не понимаешь?..

— Ни за что не стану жениться в Альмере, — проворчал рыцарь и помрачнел.

В качестве третьего испытания жениху предлагалось оседлать кабанчика и проехать кругом мельницы. Взнуздать свинью и взобраться верхом было несложно — помогли друзья. Но вот направить животное в нужную сторону — это оказалось непосильной задачей. Едва друзья жениха отпустили кабанчика, как он стартовал галопом, не хуже боевого жеребца, но понесся отнюдь не к мельнице, а в более привлекательном направлении — к огромной грязной луже. Жених изо всех сил принялся дергать поводья, колотить скотину ногами и орать. В какой-то миг кабанчик даже было заколебался и шатнулся в сторону, но затем вернулся к прежнему плану и со всего разгону влетел в лужу. Достигнув цели, он резко затормозил — и сын мельника не удержался в седле.

Надо же было случиться такому, что в самый разгар потехи, когда жених в сердцах колотил себя по бокам, пытаясь сбить грязь, а кабанчик радостно хрюкал, избавившись от груза, — как раз тогда на свадьбу пожаловали трое незваных гостей. Они спешились у ворот и, не сразу замеченные, приблизились к столу. На них были дорожные плащи и серые сапоги, на поясах болтались топоры и кинжалы. Внешностью чужаки мало отличались от разбойников, разве только немного почище.

— Простите, честные люди, что мы вынуждены прервать ваше веселье, — заявил один из них, двигаясь вдоль столов. — Но дело у нас такое, которое не терпит. Среди вас прячется преступник!

Гости ахнули, притихли.

— Государственный преступник, — веско отметил чужак. — Нам необходимо разыскать его.

— А вы кто такие будете? — спросил старейшина. — Вас шериф прислал?

— Бери выше, папаша, — развязно бросил другой парень. — У владыки есть три стражи: алая, лазурная и невидимая. Мы — из третьей.

Тишина стала гробовой. Старейшина и мельник вышли навстречу чужакам. Двое агентов приблизились к ним, третий продолжал расхаживать вдоль столов. Он внимательно осмотрел Джоакина и двинулся дальше, не сказав ни слова. Стало ясно, что искомый преступник — не рыцарь Печального Холма. Кто-то другой.

— Вы ошиблись, добрые господа, — нарушил молчание старейшина. — Среди нас нет злодеев. Мы — честные крестьяне, все друг друга знаем много лет. Единственный пришлый человек за этим столом — добрый рыцарь Джоакин Ив Ханна с Севера. Вы же не станете обвинять его!

— Речь не о нем, папаша... Преступника, которого мы ищем, нет за вашими столами.

Старейшина с облегчением вздохнул.

— Но, — продолжил агент протекции, — мы ясно видели его следы, ведущие в вашу деревню. Вывод один: вы укрыли злодея. А что полагается за укрывательство? Скажи им, Берк.

Агент, которого назвали Берком, приобнял мельника со старейшиной, приблизил их головы к своей. Рожа у него была премерзкая: остроносая, хитрая, будто у хорька.

— Поймите вот что, ребятки, — вполголоса сказал Берк, — мы ищем парня, который пособничал Айдену Альмера — изменнику и заговорщику. Таким людям полагается плаха, никак не меньше. Ну, а тем, кто укрывают изменников, — каторжные работы. Пять лет рудников. Соображаете?

Ходжис побледнел. Старейшина горячо зачастил:

— Да о чем вы, добрые господа? Нет здесь никаких преступников! Никого не прячем!

— Все так говорят. Правда, Берк?

— Еще бы!..

— Хотите — обыщите избу, убедитесь! Там никого, все здесь, за столами.

— Можно подумать!.. — Берк издал презрительный смешок.

— Село большое, — сказал другой агент. — В каждом дворе — изба, погреб, сарай... Неделя нужна, чтобы все обыскать. Мы знаем способ пошустрее. Ага, Берк?

— Ага.

Хорек огляделся и указал на крытую сеном постройку:

— Там что у вас? Хлев?

— Да.

— Запирается?

— На засов. А что?..

— А то. Заберите оттуда скот — и пожалуйте внутрь.

— Простите, я не понял...

— Все ты понял, папаша! — рыкнул агент протекции. — Тебя вместе с кумом и молодыми, и всеми гостями мы запрем в хлеву до поры. По одному будем брать на допрос, покуда кто-то не сознается, где прячет злодея.

— Но вы не переживайте, — добавил Берк, — мы допрашиваем с толком, у нас любой мигом расколется. Дело пойдет быстро: посидите в хлеву денек-другой, не больше. Как найдем изменника, так пожалуйте, продолжайте гуляние. А сейчас...

Он махнул рукой третьему, и тот закричал:

— Все встаем из-за столов! Строимся в ряд вон там, у сарая! Чего не ясно? Всем встать и построиться!

Старейшина сунул руку в карман, нащупал и ткнул в ладонь Берку горсть монет.

— Взятка? Человеку императора?! — зашипел второй агент. — Да за одно это вас под суд!..

А Берк мельком оглядел монеты, заметил среди звездочек и полтинок одну увесистую глорию.

— Знаешь, Фокс, я вот вспоминаю, как дело было... И нет уверенности, что следы вели именно в это село. Мы там развилку проходили, помнишь?

— Да какую развилку! Что ты плетешь?..

Старейшина сунул Фоксу две глории.

— Хм... а может, ты и прав, Берк... в лесу тропинка раздвоилась. Хочешь сказать, мы ошиблись и не туда свернули?

— Ну, не факт, что ошиблись... — проворчал Берк, получивший на глорию меньше. — Протекция редко ошибается. У нас острый нюх.

Старейшина подбил локтем мельника Ходжиса:

— Давай, брат. Дай еще глорию — и, глядишь, обойдется.

Ходжис пощупал в кармане и, холодея, обнаружил там один золотой эфес. Целый эфес одной монетой — и больше ничего! Собирался подарить его молодятам на глазах у всей свадьбы... В нерешительности он глянул на Берка, боясь спросить, не будет ли у агента денег разменять золотой эфес?.. Берк нахмурился:

— По лицу твоему вижу, что мы не ошиблись. Точно укрываете злодея, никаких сомнений! Забираем их, Фокс!

Мельник никак не мог вытащить руку из кармана — пальцы впились в монету мертвой хваткой и не желали разжиматься. Он промямлил:

— Позвольте, я это... в избу...

В избе хранился ларец серебра, там точно была мелочь!

— Еще чего!.. Пойдешь злодея предупредить? Никакой избы, за мной!

Берк ухватил его под локоть и потащил к хлеву, Фокс тем же манером повел старейшину. Мельник Ходжис оглянулся и бросил отчаянный взгляд на Джоакина Ив Ханну. Рыцари же всегда защищают невинных! И денег за это не берут!..

Вряд ли воина убедила немая мольба в глазах мельника... Но вот шепоток девушки на ухо оказал влияние, а еще пуще — вкусный пирог, от которого рыцаря оторвали наглецы из тайной стражи. Джоакин встал и двинулся к третьему агенту, который как раз проходил неподалеку.

— По какому праву вы портите людям свадьбу?! — рявкнул рыцарь.

Агент открыл было рот для ответа, но не успел: молодецкий кулак воина угодил ему в челюсть. Агент повалился в пыль, рыцарь перешагнул его и пошел к двум остальным.

— Э, э, ты что это задумал!.. — закричал Фокс и нервно схватился за топор.

— Ты серьезно?.. — хохотнул рыцарь. Меч вылетел из ножен, сверкнул на солнце. Жених и три его брата присоединились к воину.

Фокс и Берк переглянулись... и бросились бежать. Джоакин мог бы настичь их, но Фокс ловко опрокинул на землю мельника — прямо под ноги рыцарю. Тот споткнулся, сыпля проклятиями. Агенты во весь опор мчались к лошадям. Их догонял и третий — он быстро оклемался после удара. Вот они уже прыгали в седла.

— Пускай себе скачут, — сказал рыцарь. — Не будем марать руки.

Но жених подхватил дубовое полено и метнул точно в затылок Берку. Тот грохнулся с коня. Два остальных агента даже не оглянулись. Конь без седока тоже не сбавил ходу: повертев головой, ускакал на луг. На диво, Берк остался в сознании: встал и метнулся в сторону, скрывшись за пресловутым хлевом.

— Не преследуйте! — приказал рыцарь. — У него топор, можете пострадать. Дайте я!

И решительно двинулся к хлеву. Жених с друзьями пошли было следом, но Джоакин грозно прикрикнул на них, и все замерли. Рыцарь свернул за хлев. Крестьяне с ужасом ждали звона железа, но до клинков не дошло. Вместо этого донеслись глухие удары кулаков и вопли Берка.

— Так и надо!.. — порадовался мельник. Крикнул погромче: — Деньги у него заберите, сир рыцарь!

Последовали новые удары, а стоны агента перешли в рыдание. Доброе сердце Маргери не выдержало:

— Пощадите его, сир Джоакин!.. Пускай идет!..

Рыцарь стукнул еще разок-другой и выполнил просьбу девушки. Из-за хлева выбежал Берк, прижав ладони к разбитому лицу. Сильно хромая, потрусил к опушке леса. Никто его не преследовал. Сир Джоакин вернул старейшине горсть монет. Округа огласилась криками восторга.

Каково было бы удивление старейшины и мельника, и всех гостей свадьбы, имей они возможность наблюдать события за хлевом! А произошло там следующее. Когда рыцарь Джоакин влетел в тень, Берк встретил его злым шепотом:

— Ты совсем ошалел, Джо?! Не узнал, что ли?

— Узнал, — ответил рыцарь, опуская меч. — Что мне с тобой, дубиной, делать? Отпущу — они поймут.

— А ты врежь мне, — посоветовал Берк, прижимаясь спиной к стене.

Джоакин врезал. Берк уклонился, кулак рыцаря впечатался в стену с такой силой, что дрогнула солома на крыше.

— Ааа, тьма!.. — застонал Джоакин, потирая костяшки. Берк тут же завопил во все горло, заглушив рыцарский стон.

— Давай еще!.. — сказал он, вдоволь накричавшись.

Джоакин ударил в стену осторожнее. Берк заорал.

— Так и надо!.. — донеслось издали. — Деньги у него заберите, сир рыцарь!

В промежутках между ударами Джоакин проговорил:

— Хорошо, что ты подвернулся. Есть дело.

— А у меня уже нет, твоими стараниями! — зло проскрипел агент. — Ааааа! Пощади, пощади!.. Какое?

— Завтра расскажу. На рассвете жди на опушке, за холмом.

— Ага. Ааааа! Смилуйся, умоляю!

— Пощадите его, сир Джоакин!.. Пускай идет!..

— Слово девушки — закон, — подмигнул Берк. — Мне пора.

— Стоп! — Джоакин еще раз ударил стену. — Деньги-то верни!

— Какие?

— Но-но!

Берк выудил горсть серебра и ткнул рыцарю:

— Ну, Джо...

Зажав лицо руками, он поковылял прочь.

* * *

Не сказать, что Джоакин явился на место встречи прямо таки к рассвету. На рассвете он еще видел сладкие сны на скирде соломы в обнимку с конопатой Мэри... или как там ее звали?.. Проснулся ближе к полудню и, понятно, захотел поесть. Отправился в избу, где собиралось уже новое застолье. Правильную свадьбу празднуют три дня, иначе это не свадьба выйдет, а стыдно сказать что. Героя минувшего дня досыта накормили, приправляя трапезу всякими расспросами. Джоакин охотно рассказал, как служил в войске герцога Ориджина и весною отправился в Шейланд воином почетного эскорта при Северной Принцессе. А затем граф Виттор поручил Джоакину сопроводить чрезвычайно важный груз для герцога Южного Пути. В дороге на них трижды нападали, и Джоакин зарубил никак не меньше пятнадцати разбойников и четверых жеребцов. Когда груз, невзирая на все опасности, был доставлен, сюзерен в благодарность пожал руку Джоакину и подарил искровый кинжал — ага, вот этот самый, — дал денег и сказал: "Ты заслужил отдых, храбрый воин! Иди, развлекись, как следует!" И Джоакин отправился в путешествие, поскольку его душа — как ветер: не терпит покоя... Он бы еще много интересного припомнил, если бы голова так не гудела с похмелья.

Но вот его желудок был полон, рассказ окончен, и Джоакин выступил в дорогу. Поклонился тестям и свекрам, пожелал огромной любви новобрачным и запрыгнул на коня — не так уж ловко, как ему хотелось бы. Спустя какие-то часов восемь после рассвета он выехал на опушку у подножья холма. Берк лежал на лужайке, голый по пояс, и жевал табак.

— Ты где был? Ждал, пока борода вырастет?

— Я задержался в пути, — ответил Джоакин и протянул приятелю буханку черного хлеба с куском ветчины.

— О, это дело!

Берк тут же накинулся на еду. Джоакин спешился, сел рядом.

— Ну, расскажи, как ты до такого докатился. Не просто шпик, а фальшивый шпик — ну и ну! Неужто нормальной службы для воина не нашлось?

— А то ты не знаешь!.. После Мельничной войны тут полная Альмера наемников. Кого Рантигар разогнал, все сюда хлынули, будто медом намазано. Нужен тебе головорез — найдешь любого на свой вкус: хоть мечника, хоть копейщика, хоть рыжего, хоть седого... И первым спросом, понятно, пользуются те, у кого морда мужественная. Обо мне, приятель, этого не скажешь.

Что правда, то правда: Берк с его заостренным носиком и лукавыми глазками напоминал скорей хорька, чем славного воина.

— И чем ты занялся?

— Ну, зиму мытарствовал... Весной встретил парней, мы с ними эээ... промышляли немного...

— Как промышляли?

— Оно тебе надо — знать-то? Негодовать начнешь, драться полезешь... А дело все равно уже прошлое. Летом мы с промыслом завязали и выдумали штуку получше. Как с его светлостью скандал случился, так мы и подумали: отчего бы не стать агентами тайной стражи? Протекцию все боятся, но никто толком не знает, как она выглядит. Рыцаря от мельника всякая собака отличит, а вот агента протекции — поди разбери, взаправду он агент или прикидывается.

Джоакин презрительно фыркнул.

— И что, неужели заработали на этом маскараде?

— А то! Берешь человека в оборот и нежно на ушко говоришь, что выбор у него: пойти с нами или выкатить монетку. Веришь: никто не выбирает первое. А свадьбы — так вообще раздолье. Свадьба, понимаешь, дело серебряное: и гости денежку несут, и невестино приданное в наличии... Легко можно елену-другую наварить.

— Пройдохи, — бросил Джоакин.

— Сам пройдоха! — отбил приятель. — Выгодное дело испортил. Парням теперь голодать придется. А с поломанными ребрами голодать, знаешь, особенно неприятно.

— И по делом. Нечего людей обманывать.

Берк покачал головой, запихнув в рот последний кусок хлеба.

— Тоже мне, проповедник... Ладно, по правде, оно и к лучшему, что так вышло. Ходят слухи, что тут настоящая протекция рыщет. Повстречаться с этими парнями было бы куда больнее, чем с тобой... Так что считай, что я тебя простил.

Джоакин хрюкнул, вложив в этот звук всю полноту негодования.

— А ты-то сам откуда и куда? — спросил Берк.

— Я вот... — Джоакин замялся. — Ну... есть один план, и я подумал, что ты мне пригодишься.

— Если запахнет монетой или хотя бы колбасой, то, пожалуй, пригожусь. А что делать нужно?

— Я хочу наняться на службу к большому лорду. А чтобы он наверняка меня взял, скажусь благородным.

— Вроде как лорденышем?

— Именно.

— А я тебе зачем?

— Понимаешь, приятель, я вот подумал... Если по правде рассудить, то чем я не дворянин? Имя — как следует: Джоакин Ив Ханна. Вроде, звучит. Меч есть, кольчуга имеется, кобыла — что надо. Дерусь получше многих благородных. Один только изъян: сквайра у меня нет.

— Сквайра?..

— Ну, это вроде оруженосца, только пониже рангом. Боевой помощник рыцаря.

— Ага.

— И вот что я подумал: не станешь ли моим сквайром?

— Кормить будешь? — мигом спросил Берк.

— Если сам найду, что пожрать, то и с тобой поделюсь.

— Денег заплатишь?

— Четвертину от того, что мне даст лорд.

— Треть.

— Еще чего!

— Четвертину и еще восьмушку.

— Только четвертину.

— Какой из тебя лорденыш, Джо? Торгуешься, как последний купчина!

Джоакин покраснел.

— Ладно, будь по-твоему... треть.

— А присягу нужно приносить?

— Да проку от твоей присяги, — отмахнулся воин, — ты же не благородный... Просто дай слово, что будешь служить, как следует.

Берк усмехнулся:

— Имеешь в виду, что не брошу тебя в самом дерьме и не продам за пару монет? Будь спокоен, не продам. Ты меня знаешь.

Джоакин знал.

— Что ж, тогда считай, приятель, что ты у меня на службе.

— Постой-постой, Джо. Еще один вопрос: к кому пойдем наниматься?

Джоакин поднял подбородок и горделиво сверкнул глазом:

— К его светлости герцогу Айдену Альмера.

— Чего?! — вытаращился Берк.

— К лорду Альмера.

Берк мотнул головой.

— Проходи, добрый путник, не задерживайся. Тебе в ту сторону, мне — в эту. Буду в храме, помолюсь за тебя.

— Ты чего? — не понял Джоакин.

— Да ты совсем свихнулся, Джо?! Или так упился, что все на свете позабыл?! Герцог Айден Альмера — изменник и интриган! Сам император его ненавидит, в столице против герцога суд готовится! А ты к нему на службу хочешь?!

— Хочу.

— И что, по-твоему, дальше будет? Владыка позлится немного, да и простит Айдена?! Головой своей чугунной поразмысли! Герцог — государственный преступник! Рано или поздно за ним придут. И не какой-нибудь младший помощник четвертого шерифа, а имперская искровая гвардия! Ты хочешь в этот момент быть на стороне Айдена?

— Я не такой дурак, как ты думаешь, — бросил обиженно Джоакин.

— Да ну?! Тогда поясни-ка. Может, я чего не понял.

Джоакин замялся. По правде, он представлял реализацию плана следующим образом: он является в Алеридан, с немалым трудом добивается приема у герцога или хотя бы кастеляна, долго спорит, убеждает, проходит какое-нибудь нелегкое испытание и, наконец, доказав свою доблесть, становится бойцом личной стражи леди Аланис Альмера. Что будет после — он не думал. Перспектива службы у леди Аланис сверкала так ярко, что слепила глаза. Рассмотреть более отдаленное будущее Джоакин не мог.

— Ну... суд будет еще нескоро... — выдавил он наконец.

— Месяц-другой всего остался! Держу пари, до своей свадьбы владыка покончит с герцогом.

Джоакин промолчал. Берк лукаво сощурился.

— Постой-ка... Хочешь сказать, мы месяц пожрем за герцогский счет, возьмем оплату да и уберемся оттуда прежде, чем заявятся искровики?

Джоакин буркнул нечто невразумительное.

— А ты и вправду не такой дурак! — Берк ухмыльнулся. — Хороший план. Я в деле. Когда выступаем?

* * *

Альмеру зовут в простонародье Красной Землей. Местные говорят: красная — значит, красивая. С ними сложно поспорить: города и поселки герцогства, даже самые крохотные, неизменно нарядны, вымыты, выкрашены, тщательно следят за собою, как дворянка средних лет. Мещанские домики так заманчиво опрятны, что хочется потрогать, а то и лизнуть — ни дать, ни взять, марципановые.

Приезжие говорят: прозвище пошло от карьеров. Холмистый центр Альмеры изобилует красной глиной. Кирпичные заводы, коих здесь десятки, обрастают карьерами. Изрытая земля становится неплодородной; овраги заполняются водой и превращаются в жутковатые бурые озера. А иные карьеры, напротив, высыхают, и ветер поднимает над ними вихри терракотовой пыли. Дороги среди холмов усыпаны ею. Идешь ты по грунту или булыжнику, под твоими подошвами все равно окажется тонкий слой красно-рыжего порошка. Местные говорят: наши дороги покрыты золотым песком! Приезжие говорят: высохшей кровью.

В очередной раз отряхивая пыль с волос, Джоакин ворчал:

— Ну, и земля! Как только герцог допустил такое? Стыдно же такой землей править! Ему бы следовало закопать к чертям все карьеры, фабричников разогнать, а земли раздать добрым лордам. Тогда и порядок был бы, а не вот это... тьфу.

Он сплюнул, плевок окрасился в бурый цвет.

— Как увидим герцога, выскажешь ему замечание, — посоветовал Берк.

— Ну, а что, я не прав? Ни луга, ни рощицы. Коню пастись негде, да и смотреть по сторонам противно.

— Не вся Альмера такая. Скоро холмы кончатся, пойдут поля — там красивше. А потом в Алеридан въедем — так ты вообще ахнешь! Не был там? Нет?.. Вот чем хочешь клянусь: лучше города ты не видал.

Берк принялся описывать. С его слов выходило, что во всем Алеридане нет ни единого деревянного дома — все кирпичные или каменные. Десять лет назад герцог велел сравнять последнюю нищенскую улицу, а взамен выстроить кирпичные дома и раздать прежним жителям. Без денег, за так — чтобы деревянные развалюхи не уродовали собою город. С тех пор весь Алеридан — как квартал богачей: каменный, могучий, многоэтажный. Да-да, меньше трех этажей домов вовсе нету. А улицы вымощены кирпичом, а на каждом углу — фонтан или поилка для коней. И прямо сквозь город рельсы проложены: по главным улицам ходят маленькие поезда. Четверть агатки — и ты в другом конце города. А если денег нет, то становишься на подножку и едешь снаружи вагона — еще веселее!

Джоакин познакомился с Берком год назад, на борту корабля, что шел из Беломорья в Рейс. Шхуна была набита наемниками, надеявшимися заработать на Мельничной войне. Берк играл в карты с парнями и по необъяснимой милости богов все время выигрывал. Громила-копейщик, лишившись пары глорий, озверел и схватил Берка за руку. Рванул рубаху — посмотреть, что в рукаве спрятано. Вопреки ожиданиям, в рукаве оказался не крапленый туз, а стальное "перо". Мигом — вот буквально за мгновение ока — "перо" очутилось в ладони Берка, а кафтан на груди громилы распался лоскутьями крест-накрест. Так быстро, что никто не успел проследить движение: вот копейщик стоял одетый, а вот — голый по пояс. После Джоакин спросил Берка:

— Ты где служил раньше, приятель? В каком войске таким штукам обучают?

— В войске?.. — Берк хохотнул. — Я что похож на служивого?..

— Зачем же ты теперь нанялся?

— Корабль хороший — далеко идет...

За плечами у Берка остался долгий шлейф городов, которые он покинул маршем скорее спешным, чем праздничным. Фарвей, Уайтшед, Отмель, Лабелин, Серый Утес, Твинси, Беломорье — в любом из этих мест Берк предпочел бы не появляться даже ночью и в закрытой карете: слишком уж теплую память оставил он по себе у местных жителей. Так что теперь, слушая из его уст описания Альмерской столицы, Джоакин встревожился:

— Постой, приятель, ты что же, и в Алеридане наследил? Хорошим я буду рыцарем, если по моему сквайру темница плачет!

— Нет, Джо, будь спокоен. Алеридан — хорошее место, здесь я тихий и мирный. По нраву мне этот городишко. Другие города — чтобы зарабатывать деньги, Алеридан — чтобы жить. Непременно куплю здесь домишко, когда разбогатею.

Спустя день они увидели город, и Джоакин уважительно присвистнул.

— Хорош, да? — сказал Берк. — А я что говорил!

Город был хорош, с этим не поспоришь. Много красивее всех прочих, какие видал Джоакин. Однако молодой воин смотрел на замок.

Эвергард — цитадель герцогов Альмера — лежал на холме, подобно тому, как корона лежит на голове императора. Он не нуждался во рвах — крутые склоны сами по себе защищали крепость от осадных башен. Три кольца стен опоясывали холм: одна — у подножия, вторая — посередке, третья — под самой вершиной. Дорога вилась между стенами, обжатая ими с обеих сторон, и горе вражескому войску, что рискнуло бы вступить на эту дорогу. Подобно зубцам короны, башни усеивали верхушку. Двенадцать остроконечных сторожевых вышек горделиво взирали на склоны с захватывающей дух выси; тринадцатая башня — центральная — была подлинным исполином. Квадратная в сечении, она имела никак не меньше двухсот футов в высоту и пятидесяти — в ширину. Половину башенной стены занимала огромная фреска: рыцарь, преклонивший колени перед святой Агатой. Волосы и плащ Агаты, шлем и меч рыцаря пламенели золотом.

— Сколько же деньжищ пошло на эту штуковину!.. — воскликнул Берк. — Раз десятый вижу — а все поражаюсь: червонным золотом пол-башни облепили! Будто некуда девать было...

— Эвергард невозможно захватить, — сказал Джоакин. — Он неприступен. Можно лишь увидеть, какие трофеи ждут тебя, рвануться на штурм — и сложить головы под стенами. Эта фреска — насмешка над врагами.

— Ага, и над бедняками тоже, — буркнул приятель. — Кстати, о бедняках, господин мой. Приезд в такое великое место неплохо бы отпраздновать. Не угостишь ли верного сквайра пивком? А где пиво — там и кабанья нога. А где наелся от пуза, там и до ночлега недолго... Словом, деньги у тебя есть?

— Пока — нет, — невозмутимо покачал головой Джоакин. — Потому сперва отправимся в замок.

Они спустились к речушке, что отделяла цитадель от города. По солидному каменному мосту пересекли ее, проехали полмили тенистой каштановой аллеей и приблизились к первым, нижним воротам. Ворота были заперты, несмотря на полдень.

— Не очень-то они рады гостям, — заметил Берк, и оказался чертовски прав.

До ворот оставалось еще двадцать ярдов, когда в амбразурах надвратной башни показались арбалеты.

— Стойте, где стоите! — крикнул некто, невидимый в тени бойницы. — Кто такие, зачем явились?

— Я — Джоакин Ив Ханна с Печального Холма, а это — Берк, мой сквайр! — могуче проорал Джоакин. — Пришли наниматься на военную службу к его светлости!

— Проваливай, — ответила бойница.

Берк невпопад хохотнул. Джоакин свирепо зыркнул на него и прогудел:

— Желаем поговорить с капитаном гвардии!

— Еще чего, — бросили сверху. — Проваливай, говорю.

— А я говорю — позови капитана! — зарычал Джоакин. — Ты хоть знаешь, с кем имеешь дело?

— С голодранцем, — фыркнула бойница. — Для тебя тут службы нет, убирайся.

— Только капитан может принять решение: взять на службу или отказать, — не сдавался Джоакин.

— А я могу принять решение: угостить тебя болтом или нет. Клянусь, если не уберешься сейчас же, проделаю тебе третий глаз.

— Эй, ты что творишь?.. Жить надоело?! — завопил Берк, поскольку Джоакин спрыгнул с коня, воткнул меч в землю, расставил руки в стороны и, безоружный, нагло зашагал к воротам.

— Слушай меня, ты там, на башне! — со злостью закричал молодой воин. — Ты, конечно, можешь пристрелить безоружного путника, с тебя станется. Но тогда ты убьешь человека, который мог бы верой и правдой служить ее светлости леди Аланис до конца своих дней!

Наверху послышалась какая-то возня, приглушенные голоса. Выстрела не последовало. Джоакин живым добрался до ворот, стукнул кулаком в доски. Спустя минуту открылась калитка. На пороге стоял не арбалетчик, но кольчужный рыцарь в белом плаще с гербом Альмеры. Рыцарь внимательно оглядел Джоакина, негромко хмыкнул.

— Сир Хамфри Эльза Карина, лейтенант гвардии его светлости. Командую привратным караулом.

— Я — Джоакин Ив Ханна с...

— Слышал, — кивнул сир Хамфри. — Ты, по всему, неплохой парень. И служил бы верно — я твою породу знаю.

— Благодарю вас, сир! — вскричал Джоакин, хватая лейтенанта за руку.

— Служил бы, — повторил лейтенант с ударением на "бы". — Замок переполнен, гарнизона вдвое больше, чем нужно. Не возьмем мы тебя — некуда.

— Но сир, нам не обязательно место в замке! — истово заговорил Джоакин. — Мы можем в городе квартироваться, а то и в поле ночевать — не в первой же. Просто на службу возьмите! Я — отличный мечник, вы не пожалеете! Хотите — прямо сейчас докажу. Любого поставьте против меня!

Лейтенант издал смешок и постучал кулаком по лбу:

— Совсем свихнулся... Не нужны нам воины, пойми ты! Ты — храбрый парень, но здесь тебе ловить нечего.

Сир Хамфри захлопнул калитку, и больше с Джоакином уже никто не говорил. Мрачнее тучи воин вернулся к своему приятелю.

— Ну, ты сделал, что мог, — утешительно сказал ему Берк. — Видать, им и вправду не нужны люди.

Джоакин угукнул и хмуро двинулся от замка. Берк поехал следом, приговаривая:

— Ничего, явимся в город — там найдем что-нибудь. Богачей в Алеридане много, кому-нибудь охрана да понадобится. Ты умеешь говорить веско, так что мы их живо убедим. Скажем: его светлость нынче в опале у его величества. А раз так, то времена грядут неспокойные. А в неспокойные времена всякого сброда на дорогах хватает, так что путешествовать без стражи — оно себе дороже будет. Уважаемый купец должен о сохранности товара заботиться, в этом деле лишний меч никогда не повредит...

При слове "купец" Джоакин дернулся.

— Ну, а что? — продолжил Берк. — Купцу знаешь, как хорошо служить! У него и денег-то поболе, чем у иного лорда, и кормежка вкусная — купцы в еде знают толк. И делишки непыльные. Лорды с другими лордами рубятся: меч против меча, рыцарь против рыцаря. А у купца враги — воры да карманники. Наймемся к торговцу — наши шкуры целее будут, вот что!

— Нет уж, благодарю, — буркнул Джоакин.

— Это чего же? Не понял всей выгоды? Едем в таверну, я тебе растолкую! Зуб даю: наняться к торговцу — отличная мысль! Даже не знаю, зачем мы на замок время тратили...

Вдруг дорога задрожала под ними. Топот копыт загрохотал в ушах, навстречу приятелям вдоль аллеи несся отряд всадников. Передний кричал, надсадно перекрывая грохот:

— С доррроги! Дорррогу герцогине!

Сзади донесся скрип — замок открывал ворота, готовясь принять отряд. Берк вильнул на обочину, увлекая за собой Джоакина. Спустя пару вдохов мимо них пронесся отряд.

Первым летел золоченый рыцарь на роскошном вороном жеребце. А следом, отставая от лидера на два шага, ехала девушка.

Джоакин глядел на нее. Глядел, не мигая. Глядел, не дыша. Джоакин не знал, где находится, и что делает. От его тела остались одни глаза — остальное было без надобности. Миг, за который леди Аланис промчалась мимо, все длился и длился, и длился... Джоакин смотрел ей вслед, сквозь дорожную куреву и спины всадников, сквозь створки ворот, сомкнувшихся за отрядом... и был уверен, что все еще видит девушку.

Леди Аланис сопровождала дюжина рыцарей — Джоакин заметил их краешком глаза. Самый блеклый из этих рыцарей выглядел так, что Джоакин рядом с ним казался бы нищим прокаженным... но это не имело значения. Замок переполнен, гарнизону не нужны ни воины, ни конюхи, ни лакеи — но и это не имело значения. Спустя месяц имперская пехота осадит цитадель, и всем, кто останется внутри, придется жрать крыс и подметки с сапог. Эта мысль тоже утратила всякую важность.

— Ну что, Джо, двигаем? — спросил Берк, когда улеглась взбитая подковами пыль.

Молодой воин уставился на спутника, будто на умалишенного. Джоакин твердо знал: что бы ни случилось, чего бы ни стоило, он не уйдет от Эвергарда.

Стрела

Август 1774г. от Сошествия

Первая Зима

Роберт Эмилия Герда рода Агаты, кузен молодого герцога Ориджина, являл собою отличное доказательство того, что люди не меняются с годами. Роберт Ориджин был фаталистом и в тридцать лет, и в двадцать, и в десять. Даже младенцем он был весьма фаталистичным — кто помнит, тот подтвердит. Всю свою жизнь Роберт свято верил, что все на свете — в руках Праматерей. Как они решили — так и будет; что положено — то и случится. Человек не в силах изменить что-либо, как ни старайся. Даже если кажется, будто принимаешь решения, на что-то влияешь — это иллюзия. Ты всего лишь реализуешь то, что предначертано Праматерями.

Такие убеждения вовсе не сделали Роберта смиренной овечкой. Подростком он начал службу грея, в шестнадцать получил красно-черный плащ, в девятнадцать командовал ротой, в двадцать три — батальоном. Будучи юношей, считал выигранные поединки, а когда перевалил за дюжину, сбился со счета и больше не давал себе труда. Ходил с лордом Десмондом в Шейланд и в Рейс, и в Закатный Берег. Турнирами пренебрегал — ерунда это. Лишь однажды в Нортвуде на спор принял участие и сделался чемпионом... Словом, кайр Роберт был обычным Ориджином, не хуже прочих.

Его мировоззрение выражалось в кромешном, непрошибаемом спокойствии при любой жизненной ситуации. Роберта невозможно было удивить или выбить из колеи. Что бы ни случилось, он принимал как должное и реагировал одним словом: "Ага". Или в крайнем случае: "Бывает". Кого-то убили — ага, кто-то тяжко хворал и выздоровел — бывает. Сошла лавина, снесла родовое имение — и такое бывает. За ночь выиграл в кости полсотни эфесов — ага. Роберт, вообще-то, был не азартен, но в ту ночь Праматери распорядились — он и сыграл. В Закатном Берегу оказался в безнадежной ситуации: с одной ротой, прижатый вражескими эскадронами к замковой стене, — ага. Прикинул: что угодно Светлой Агате? Ей угодно было, чтобы Роберт бросился на штурм. Он и полез — одной ротой. Замок пал. Позже герцог Десмонд хвалил его: "Ты — герой, племянник. Это легендарный успех". Роберт ответил: "Бывает, милорд". А днем позже скакал в чистом поле, конь угодил копытом в нору, и Роберт расшиб голову — так сильно, что всю зиму провалялся на грани смерти. Он и тут сказал бы: "Бывает", — да не смог, поскольку лежал без сознания.

А когда оклемался, старый герцог поручил ему дело.

— Очень важное дело, почетное, — сказал герцог, но замялся. Казалось, боялся унизить племянника.

— Ага, милорд.

— Наши денежные трудности растут из года в год. Ситуация становится плачевной. Я хочу поручить казну герцогства человеку, которому полностью доверяю, — одному из Ориджинов. Хочу, чтобы ты, Роберт, занялся этим.

Другой бы протестовал: что за дело для воина?! Убеждал бы: я выздоровел, рана зажила, готов к любому сражению! Намекнул бы осторожно: младший сын вашей светлости, Эрвин, справится намного лучше... А Роберт не спорил, даже ни о чем не спросил. Раз так случилось — значит, Праматерям угодно.

— Ага, милорд.

С тех пор шесть лет кайр Роберт заведовал всей казной герцога Ориджина.

К этому делу подходил он добросовестно, как и к любому другому. Старательно изучал отчеты управителей, крупные суммы выдавал только под расписки, каковые складывал в сундуке под замком. Раз в месяц брал на себя труд лично просуммировать все доходы и вычесть расходы. Если деньги тратились на что-либо видимое глазу — ремонт крепостной стены, строительство моста или дороги — ездил проверить, как идут дела. При этом Роберт продолжал носить кайровский плащ и меч на поясе. Управители боялись его, как сизого мора. Если прежде кто-то и воровал из герцогской казны, то теперь о краже не могло быть и речи.

Однако Великий Дом Ориджин продолжал беднеть. Кайр Роберт зорко следил за тем, куда расходуются деньги, но откуда они берутся — он имел смутное представление. Конечно, Роберт знал: основной источник доходов — налоги с торговли, ремесленных цехов и вольных крестьян. Но какова должна быть сумма этих доходов?.. На нее влияла масса факторов: урожай или неурожай, овечий мор, текущие цены на шерсть, торговая политика Южного Пути, даже столичная мода!.. Роберт Ориджин не разбирался во всей этой чепухе, и не пытался. Он видел ситуацию так: доходы зависят от воли Праматерей. Если им будет угодно, доходы вырастут. Как правило, Праматерям было угодно обратное.

Каждый сезон кайр Роберт докладывал своему дяде:

— Милорд, доходы упали на десятину против минувшего года. Я смог сократить расходы лишь на пол-десятины, так что по итогу остались в убытке.

Герцог хмурился:

— Куда деваются чертовы деньги?..

Роберт принимался обстоятельно отвечать, герцог кривился, как от кислого вина. Роберт выкладывал на стол учетные книги и векселя. Герцог рычал:

— Хватит, довольно! Скажи коротко: в чем беда?

— Праматерям угодно, чтобы доходы упали, — невозмутимо сообщал Роберт.

— Холодная тьма... Что можно сделать?

— Будем надеяться, милорд, что в следующем году станет лучше, — советовал Роберт. Герцог следовал совету.

Был конец августа 1774 года. Жизнь повернула и двинулась другим путем. Великий Десмонд Ориджин тяжко захворал и отрекся от власти. Эрвин София Джессика — новый герцог — собирал войско.

Он вызвал Роберта для беседы наедине в шестой день своего правления. Разговор состоялся на вершине южной башни — Эрвин любил высокие места. Молодой герцог предложил выпить, Роберт не отказался. Поднял кубок за Светлую Агату, влил в себя залпом, не поморщившись. Эрвин едва пригубил.

— Ну, ты и дела затеял, кузен!.. — сказал Роберт, кивнув в сторону бойницы.

Снаружи блестело лазурью озеро, плавали утки, служанки со смехом стирали белье... А за озером долина пестрела шатрами и флагами, чадила сотнями костров, всхрапывала тысячами конских глоток. Двенадцать батальонов развернулись в долине, и она сразу сделалась тесной. Военный лагерь уперся флангами в подножья гор.

— Что ты об этом скажешь? — спросил Эрвин.

— Сильное войско, — уважительно ответил Роберт. — Славный будет поход, надолго запомнится.

Глубоко в душе Роберт полагал, что армия кузена будет с треском разбита. Имперские войска вдвое превосходят северян по численности и носят искровые копья. А Эрвин, ко всему, совершенно неопытный полководец, так что его дело — пропащее. Однако Роберт не кривил душой: поход будет славный и памятный! Хотя и безнадежный.

— И ты не скажешь, что я совершаю самоубийство? — будто прочел его мысли Эрвин.

Роберт пожал плечами.

— Ты сказал, Агата говорила с тобой. Раз это ее воля — значит, быть посему.

— Я тоже так считаю, — с легкой улыбкой ответил герцог. — Загвоздка вот в чем: Светлая Праматерь не сказала мне, откуда взять денег для похода. Об этом я хотел побеседовать с тобой.

Роберт поднаторел в финансовых подсчетах и без труда прикинул вслух:

— У нас два батальона Первой Зимы. В каждом по триста кайров, каждый получает в месяц пять золотых. Добавим жалованья офицерам и походные затраты, выйдет общим счетом три тысячи девятьсот эфесов в месяц. Затем, ты призвал еще десять вассальных батальонов. Тамошним кайрам платят их лорды, но ты должен будешь оплатить продовольствие и фураж в походе, госпитали и снадобья, а также труд инженеров для осадных машин. Это станет тебе по двести пятьдесят эфесов на батальон, итого — шесть тысяч четыреста золотых в месяц...

— Еще не все, — покачал головой Эрвин. — Я ожидаю Флеминга и Уайта, и лордов Верхней Близняшки, и отзываю нашу горную стражу. Добавятся еще два батальона Ориджинов и шесть вассальных.

— Ага, — сказал Роберт и нахмурился, складывая в уме, — стало быть... одиннадцать тысяч восемьсот золотых за месяц похода. А если положить, что война не будет длиться меньше трех месяцев, то выходит...

— Пятьдесят девять тысяч эфесов, — опередил его Эрвин. — Мне понадобится не три месяца, а пять.

— Все в руках Праматерей, — согласился Роберт.

— Тут мы подходим к самому любопытному. Сколько есть у нас в казне?

Ни секунды не колеблясь, казначей сообщил:

— Сто девяносто эфесов серебром и восемьдесят шесть — золотом.

Ничтожная малость суммы не смущала Роберта. Он был уверен: дело казначея — в том, чтобы точно вести подсчет и не допускать воровства. А уж доходы — это в руках Праматерей, и от воли смертных не зависит.

Эрвин усмехнулся:

— И, я полагаю, эти баснословные богатства уже кому-нибудь обещаны?

— Точно, кузен. Твоя матушка велела выдать пятьдесят эфесов епископу и пятьдесят — госпиталю Глории-заступницы. Еще триста будут выплачены мастерам за укрепление моста через Створки Неба.

— Иными словами, я имею на сотню эфесов меньше, чем ничего?

— Бывает, — пожал плечами Роберт.

Молодой герцог сказал с улыбкой:

— Дорогой кузен, мне нужны деньги. Ты знаешь, сколько. Найди мне их.

Казначей глянул на лорда несколько озадаченно. Подобных дел ему прежде не поручали. Он привык повиноваться приказам и исполнять со всей тщательностью, но этот приказ был больно уж странным. Роберт попытался объяснить:

— Ты не понимаешь самую суть казначейского дела...

— Кузен, — добродушно подмигнул ему Эрвин, — я знаю, прошло совсем мало времени, ты не успел перестроиться... Никогда не говори герцогу Ориджину, что он чего-нибудь не понимает. Ага?..

Казначей не оробел:

— Прости, я не хотел проявить неуважение. Тут нет ничего зазорного: ясное дело, что лорд не понимает в финансах! Ты же не купец. Но я, волею Праматерей, освоился в этой кухне, и хочу пояснить.

— Что ж, давай, — милостиво разрешил герцог.

— Видишь ли, главная задача казначея — всегда знать, сколько денег имеется в казне. Если лорд желает потратить деньги, он спрашивает о том, сколько есть в наличии, и из этой суммы исходит. Для того и ведется учет — чтобы знать, сколько можешь потратить. Безрассудные лорды тратят больше, чем имеют, и влезают в долги. Слишком осторожные тратят меньше, и в казне остается избыток, который крадут управители. Умный лорд потратит ровно столько, сколько нужно. Такова суть финансового дела.

— Извини мне глупый вопрос... а кто отвечает за наполнение казны?

Лицо Роберта прояснилось, он сказал с глубокой убежденностью:

— Это не зависит от воли смертных! Доходы — в руках Праматерей.

Герцог почему-то рассмеялся.

— Ах, как мало мы значим в этом мире! Ничтожные смертные!.. Ладно, спрошу более конкретно. Граф Шейланд оплатил выкуп за мою леди-сестру. Сколько?

— Двадцать тысяч золотых.

— Всего?!

— Двадцать тысяч сразу, и еще обязался платить по десять в год на протяжении будущих десяти лет. Общим счетом выйдет сто двадцать тысяч эфесов.

Эрвин присвистнул. Это была чудовищная сумма. Редкий император выплачивал такой выкуп семье своей невесты! Однако деньги нужны были сейчас, а не через десять лет.

— Я могу использовать хотя бы первые двадцать тысяч?

— Нет, кузен. Они давно потрачены.

— Кем? На что?

В этом Роберт был силен. Улыбка озарила суровое лицо кайра.

— Две тысячи двести пошли на устройство свадьбы Ионы. Тысячу пятьсот Иона забрала с собой в Шейланд, чтобы пожертвовать тамошним беднякам и больницам. Тысячу двести герцогиня София потратила на открытие театра в Лиллидее и шестьсот отдала епископу для новых фресок в Скальную Часовню...

Герцог вновь расхохотался:

— Ну и семейка! Хоть кто-нибудь здесь тратит деньги на что-то полезное?

— Оставшиеся четырнадцать тысяч пятьсот и еще двенадцать тысяч из нашей казны герцог Десмонд уплатил мастеровым цехам задатком за сооружение подземной усыпальницы.

Смех Эрвина тут же оборвался.

— Мой отец зарыл в землю половину стоимости войны?!

— Неуместный сарказм, кузен. Подземная усыпальница — важное и дорогое строение. Она...

— ...очень скоро пригодится мне, если я не найду денег на содержание войска!

— Бывает, — развел руками Роберт.

Герцог глубоко вдохнул, чтобы набраться терпения.

— Ладно, кузен, я понимаю: задача непростая, творческая... Давай подумаем вместе: где взять денег? Вот, например. Отец заплатил цехам вперед... но ведь они не потратили эти деньги сразу! Не могли же! Таких деньжищ хватит на десять лет строительства. Можем ли мы забрать назад то, что цеха еще не истратили?

— Это против чести, кузен.

— Не силой забрать, а попросить. Пообещать цехам свободу от налогов на все время, пока мы не вернем задаток.

— Хм... Да, может сработать. Думаю, тысяч десять получим.

— А нужно шестьдесят. Где взять еще?

— Герцог Десмонд в таких случаях брал в долг...

— У Короны или Альмеры! Айден Альмера заперт в осаде, а император — наш противник!

— Есть Нортвуды...

— Сибил теперь подруга Адриана. Нортвуды ничего нам не дадут. Думай еще, кузен!

Вопреки ожиданиям, новая задача расшевелила Роберта. Найти денег — все равно, что придумать план кампании... только намного сложнее.

— Ха! Есть мысль, кузен! — казначея посетило озарение. — Говоришь, ты ждешь батальоны Флеминга и Уайта? Они опаздывают, и мы с тобой знаем, что это значит: эти люди ненадежны. Опасно вести в бой вассала, который колеблется прежде, чем выполнить твой приказ. Кузен, предложи Уайту и Флемингу внести откупную подать. Вместо военной службы пусть заплатят Первой Зиме по десять тысяч эфесов. Мы получим деньги и избавимся от людей, которым не можем доверять — двойная выгода.

Эрвин уважительно кивнул.

— Действительно, отличная мысль. Ты меня радуешь, кузен. Жаль, что не могу последовать совету.

— Почему?

— Император выставит против меня десять батальонов рыцарей и двадцать — искровой пехоты. Мне нужен каждый воин Севера, который может держать оружие. Я не могу отказаться от войск Уайта и Флеминга.

— Что ж...

— Не говори свое "бывает"! Подумай еще, давай! У тебя хорошо получается.

Роберт сказал:

— Граф Шейланд может заплатить нам десять тысяч в счет будущего года... если Иона попросит его об этом.

— Иона не станет просить, — отрезал Эрвин. — Тем более, у своего мужа. Только не Иона.

— Понимаю, кузен.

— Но мысль неплоха... Сделаем вот как, Роберт: не сестра обратится к Шейланду, а ты.

— При всем уважении... куда больше шансов, что граф даст денег, если попросит Иона.

— Не бойся, даст и тебе. Он будет сговорчив и добр: я сделаю графу щедрый подарок.

— Какой?.. — полюбопытствовал Роберт.

— Предложу ему сбежать из Первой Зимы и переметнуться на сторону императора. Я уверен, банкир будет в восторге.

Роберт покачал головой, но не сказал ничего об умственных способностях кузена. Лишь развел руками:

— Бывает...

В дверь постучали, на пороге возник кайр Джемис Лиллидей:

— Милорд, вассалы собрались в большой трапезной. Ждут вас.

— Верно, пора. Идем, Роберт.

* * *

В замковом дворе раздавался звон мечей. Герцог и кайры остановились, глядя на группу воинов, окружившую двоих дерущихся.

— Поединок, милорд, — прокомментировал Джемис.

— А то я не вижу!..

Эрвин подошел посмотреть. Зрители расступились, пропуская. В центре круга рубились двое кайров.

Обычно кайровские поединки быстры и кровавы. Эрвин видал такие, что решались в два удара. Атака — неудачный блок — повторная атака. И все, один лежит, второй отирает клинок. Собственно, на этом и строится кайровская тактика пешего боя: уложить противника за считанные секунды, пока не пришли на помощь другие. В мечевом бою кайр срабатывает, как взведенный арбалет: наносит один молниеносный и неотразимый удар, отточенный годами. Это позволяет разрушить строй, врубиться в глубину вражеских порядков, сокрушить значительный отряд небольшим числом воинов.

Однако сейчас бойцы были почти равны по мастерству. Один атаковал с такой скоростью, что клинок расплывался в воздухе блестящей дугой. Сыпал удары градом, зажимал противника в глухую защиту, не давая опомниться. Но тот, однако, успевал раз за разом парировать и смещался так, чтобы зайти противнику в бок. Нападающий сильно рисковал: если он хоть на миг сбавит напор, вполне возможно, первая же контратака прикончит его. Так же и жизнь защитника висела на волоске: спасала лишь предельная концентрация внимания, раз моргнуть — и один из ливня ударов достигнет цели.

Джемис шепнул:

— Красиво!..

Его точку зрения разделяли многие: две дюжины воинов следили за поединком, затаив дыхание. В их числе были и часовые, охранявшие двери трапезной.

— Господа, — кашлянул Эрвин, — простите, что отвлекаю!

Зрители обернулись к нему, вскинули руки в салюте:

— Милорд! Милорд!

Бойцы не заметили, и Эрвину пришлось рявкнуть:

— Отставить!

Они опустили мечи. Ни на одном не было ни капли крови. Несколько минут такого поединка без единой царапины — признак высочайшего мастерства обоих бойцов.

— Хороши, — вполголоса сказал Джемис.

— Кто начал? — холодно спросил герцог Ориджин.

— Я, милорд, — сделал шаг вперед нападавший кайр. — Мое имя...

Эрвин пропустил мимо ушей.

— Зачем?

— Он оскорбил Светлую Праматерь Агату.

— Вот как?..

— Назвал ее просто Агатой, будто какую-нибудь служанку!

— Какой ужас!.. — покачал головой Эрвин.

— Да, милорд.

Герцог повысил голос:

— И ваша память, господа, не сохранила тот незначительный факт, что я запретил поединки?!

Бойцы молчали. Джемис сказал:

— Ваш отец, милорд, поощрял...

— Ах, мы так похожи, сложно заметить разницу... Открою тайну: я — не мой отец!

Эрвин указал на кайра-защитника:

— Месяц в подземелье. В сидячем мешке.

Кайр спал с лица. В обширной темнице Первой Зимы имелись камеры разных размеров. Некоторые отличались от гроба лишь тем, что заживо похороненный имел возможность сесть.

— Милорд, за что?.. Я ведь только защищался!

— Два месяца. Вы могли принести извинения, а не хвататься за меч.

Герцог перевел взгляд на часовых:

— Вы составите ему компанию. Следовало вмешаться, а не зевать.

Три меча со звоном легли на брусчатку.

— Теперь вы... — Эрвин подозвал зачинщика поединка. — Вы устроили бой у дверей трапезной, когда меня ждут внутри. Хотели произвести впечатление и выслужиться?

— Да, милорд, — без смущения ответил кайр. Он считал себя победителем и был уверен: его наказание не коснется.

— Я дам возможность послужить, — сказал Эрвин. — Идите со мной, займите место за обеденным столом. Когда подам знак, встаньте и выйдите из зала.

— Это все, милорд?

— Поверьте: этого довольно.

В сопровождении трех кайров Эрвин вступил в трапезную.

* * *

Здесь было жарко и тесно: казалось, входишь в бочку, заполненную смолой. Зал переполнен: триста человек дышат пряными запахами яств, переговариваются, затапливая воздух гулом. Прим-вассалы — на помосте: сестра и мать, кастелян Хайрок и граф Лиллидей, бароны Стэтхем и Нойворт, полковники Хортон и Блекберри, кузен Деймон — брат Роберта. Здесь же и свояк — граф Виттор Шейланд. Секунд-вассалы — внизу, за общими столами: мелкие бароны, родовитые кайры, батальонные офицеры. Цвет герцогства, железный кулак Севера. Триста человек разом умолкли, обернувшись к Эрвину, и ему сделалось зябко.

В тишине он прошел на свое место между сестрой и кастеляном. Все, кто был в зале, поднялись и поклонились ему. Воздух громыхнул:

— Слава дому Ориджин!

Эрвин подумал: что вы запоете через десять минут, когда я скажу то, что собираюсь?.. Эти люди слышали, что сделал император. И привели свои войска в долину, и присягнули на верность молодому герцогу... Но они еще не слышали, что Эрвин намеревается сделать. Еще только предстоит посвятить их в свои планы.

Иона подалась ближе к брату, он ощутил ее тепло. Со дня, как он вернулся в Первую Зиму, Иона всегда находилась около него. Стояла за плечом, когда Эрвин принимал вассальные присяги; сидела рядом на совещаниях и обедах; читала книгу, пока Эрвин писал письма; с ним вместе ездила на прогулки, вместе смотрела на огонь в камине. Иона не требовала внимания: когда он был занят — а так случалось почти всегда — сестра не подавала ни звука. Но давала почувствовать: я — рядом. От этого становилось легче дышать.

Эрвин поднял кубок:

— Да славится Светлая Агата!

Вассалы выпили вместе с лордом. Он позволил им сесть, но сам не опустился на место.

— Господа, я хочу сразу сказать главное. Мы перейдем к трапезе после того, как поговорим о деле.

Зал притих. Голос лорда зазвенел эхом:

— Клянусь быть честным пред лицом сюзерена, не порочить его словом или делом, не совершать поступков, противных воле господина, как своими руками, так и руками людей, что будут служить мне. Знакомые строки?!

— Да, милорд.

— Клянусь чтить память Святых Прародителей, — чеканил Эрвин, — поступать согласно их заветам, свято соблюдать законы воинской чести. Клянусь поднимать меч в защиту слабых и невинных, беречь справедливость, уничтожать ростки зла и тьмы, проникшие в наш мир! ...А эти слова знакомы вам, воины?!

— Так точно, милорд!

— Эту присягу принес каждый из нас. Пришло время ее выполнить! Каждый в этом зале слышал, что произошло в Запределье. Каждый знает: человек, занимающий престол, попрал справедливость, растоптал воинскую честь, плюнул в лицо Праматерям! Адриан решил, что стоит выше заветов, что может призвать в мир тьму и поставить ее себе на службу. Праматери ему больше не указ. Он нашел себе нового союзника — Темного Идо. Вы готовы молча подчиниться этому человеку?! Готовы стать перед ним на колени и покорно склонить головы?!

Зал взорвался негодованием. Стены едва не дрожали от криков. Воины схватывались с мест, вздымали мечи над головами.

Эрвин дал им время, затем поднял руку, призывая к тишине.

— Буду честен с вами, воины. Я не обещаю легкой победы. Не обещаю звона золота и громких почестей. Не обещаю, что многие вернутся живыми. Вы привыкли к быстрым и победоносным сражениям, привыкли, что враг дрожит перед нами... но нынешний враг не таков! Подобного врага никогда прежде не было. Потребуются все наши силы до последней капли — и все равно окажется мало. Будет трудно и жарко, на нашем пути вырастут железные стены, а земля станет гореть под ногами. Но если кто и сможет противостоять такому врагу, то это — мы, северяне. Никто другой! Ни одна сила в мире не рискнет обнажить меч, если мы не сделаем этого! Мы — последний оплот, мы — надежда Праматерей, и другой не будет! Мы родились на свет, чтобы вступить в эту войну. И я клянусь вам: это будет чертовски славная война!

Трапезная потонула в криках. Злость, азарт, предвкушение. Эрвин и не ждал другого. Убедить кайра сразиться за своего лорда против сильного врага ради славы и чести — не сложней, чем уговорить пса броситься на волка... Нет, трудная часть — еще впереди.

Эрвин вынул из-за манжеты свернутый листок и подмигнул сестре. Она была рядом, когда он писал это, но не видела текста. Он попросил тишины и показал воинам письмо.

— Согласно древним законам чести, прежде чем начать войну, следует дать врагу шанс. Если он признает себя слабым и отступит без боя, благородный воин не должен его преследовать. Потому я намереваюсь отправить нашему врагу следующее письмо.

Он зачитал с листа:

— Адриан Ингрид Элизабет, сударь. Вам известно о страшных злодеяниях, творимых по вашему приказу в Запределье. Вы преступили законы людей и богов. Если хотя бы отзвуки чести присущи Вам, Вы сделаете то, чего я требую. Остановите святотатство; судите и казните тех, чьими руками творилось зло; освободите всех пленников и выплатите десять тысяч эфесов семьям безвинно погибших; принесите извинения Великому Дому Ориджин. Лишь тогда останусь Вашим верным вассалом. Эрвин София Джессика, герцог Ориджин.

На минуту повисла гробовая тишина. Ее прорезал чей-то возглас:

— Правильно! Пусть знает! Север воюет по чести!

Кто-то подхватил:

— Верно! Адриан может поджать хвост и сбежать, если захочет!

— Дадим ему время подрожать от страха!

И следом понеслось:

— Да здравствует Ориджин! Слава Агате!..

Но верхний, господский стол хранил хмурое молчание. Кто смотрел с укором, кто — с разочарованием. Роберт обронил:

— Бывает...

— Милорд, — сказал Артур Хайрок, — это плохая идея.

— Худшая из тех, что можно придумать, — добавил полковник Блэкберри.

— Самоубийство, — ввернул Деймон.

Полковник Хортон растолковал Эрвину, будто несмышленому:

— Внезапность — наш козырь. Адриан не знает, что вы живы. Если выступим быстрым маршем, за месяц достигнем земель Короны. Возможно, Адриан не успеет сосредоточить войска, и мы разобьем их по частям. Но если предупредим, он подготовится и соберет армию. Против каждого нашего воина выйдут по два искровых копья! У нас не будет шансов!

— Учтите политическую обстановку, милорд, — взял слово граф Лиллидей. — Как только вы оповестите Адриана о мятеже, он тут же созовет своих вассалов. Можно не сомневаться, что на его стороне выступят Лабелин и Литленды, Альмера и Надежда. Это даст ему не меньше тридцати тысяч рыцарей! У Адриана будет пятикратный перевес в кавалерии! Как вы планируете победить, милорд?..

Эрвин громко кашлянул и заговорил на весь зал:

— Я хочу дать шанс не только Адриану. Здесь, среди нас, могут быть такие, кто не согласен со мной. Те, кто не готов подчиняться моим приказам, кто считает меня глупым и неопытным. Те, кто не верит мне. Я даю вам возможность, но только одну: встаньте и уйдите прямо сейчас. И никогда не возвращайтесь. Я не стану преследовать — даю слово лорда.

Джемис аж присвистнул. По столам пробежал шепоток. Такого не ожидал никто. Разрешение на предательство?.. Как это?..

Некоторые лица выразили колебание. Некоторые предпочли бы не идти за неженкой в его самоубийственный поход... но не могли решиться подняться с мест. Было слишком похоже на издевку или жестокую проверку. Сложно поверить, что герцог говорил всерьез.

Эрвин нашел глазами кайра — зачинщика поединка, и чуть заметно кивнул. Тот побледнел, но встал. Растерянно развел руками.

— Милорд?..

— Ступайте, — сказал герцог.

Кайр пошел к выходу, то и дело оглядываясь. Эрвин буравил его взглядом, пока воин не оказался за порогом. Повернулся к залу:

— Кто еще? Кто еще не верит мне?

Поднялось несколько человек. Потом другие, и еще. Один за одним, двадцать три воина покинули зал. Больше, чем Эрвин хотел бы, но меньше, чем опасался.

Затем он окинул взглядом верхний стол: Хортон и Блэкберри, Лиллидей и Хайрок, бароны, два кузена, сестра и мать, граф Шейланд. Никто из них не изъявил желания встать. Многие опустили глаза.

— Я рад, что теперь меж нами полное взаимопонимание, — сказал Эрвин и взмахом руки велел начать трапезу.

Иона хотела сказать что-то, но Эрвин прижал палец к губам:

— Потом.

И через плечо сестры шепнул Виттору Шейланду:

— Граф, после обеда я хотел бы поговорить с вами наедине.

* * *

Эрвин плотно запер дверь кабинета и предложил свояку сесть. Тот отказался. Застыл в напряженной позе, готовый не то сражаться, не то оправдываться, не то отвесить поклон.

— Граф, почему вы не ушли?

— Простите?..

— Я предложил уйти всем, кто не хочет участвовать в моей безумной, безнадежной затее. Большинство северян остались — они сумасшедшие, как и я. Но вы-то, граф?..

— Ваша светлость... — Виттор Шейланд потер подбородок, опустил взгляд. — Вы не лучшего мнения обо мне. Я не первый день живу на свете, милорд... Понимаю: такие, как леди Иона, не выходят за таких, как я. Уже одного этого довольно для вашей немилости... Я — сын банкира и внук купца, это верно. Но и сын графини — тоже. Вы предложили уйти, и предатели ушли. Можете думать обо мне что угодно, милорд, но у меня есть достоинство. Я остался.

— Слово "предатель" неприменимо к тем, кто не связан клятвой. Вы не обязаны служить мне.

— Но я — ваш свояк, милорд.

Эрвин искривил губы в улыбке:

— Будьте верны Ионе — этого довольно.

Граф Шейланд прочистил горло:

— Милорд, неловко говорить... Не к лицу мне пафос и громкие слова. Не тот я зверь, чтобы рычать. Но... мне тоже не по душе то, что сделал Адриан.

Эрвин смерил его внимательным взглядом, будто увидел впервые.

— Хорошо сказано. Я рад это слышать... И тем не менее, буду просить вас, граф: уезжайте. Вернитесь в Уэймар. Доложите императору о том, что видели здесь.

Виттор дернулся:

— Вы принимаете меня за...

— За умного человека, граф. Тысяча ваших воинов не изменит ход войны. Они даже не удержат Уэймар, если император пошлет туда искровиков. Но если вы сделаете, как я прошу, то спасете себя... и мою сестру.

— Вы просите... постоять в стороне, пока вы сражаетесь со злодеем и тираном?

— Да. И защитить леди Иону.

Виттор поразмыслил — и покачал головой.

— Нет, милорд, простите. Я не сделаю этого.

— Имеются весомые причины, кроме уязвленной гордости?

— Даже две. Во-первых, леди Иона не согласится стоять в стороне. Ни за что.

— Я поговорю с нею.

— И она откажет вам, милорд. Увидите.

— Увидим. А во-вторых?

— Во-вторых, у меня есть идея. Вам ведь нужны союзники, верно?

Эрвин прищурился, склонил голову в сомнении.

— Хотите сказать, вы можете привести на мою сторону Великий Дом?

— Полагаю, да.

— Как?

Виттор медлил.

— Желаете плату за это?

— Да, милорд.

— Какую?

— Ваше доверие.

Герцог издал смешок:

— Всего-то?..

— Милорд, я женат на вашей сестре и знаю, чего стоит доверие Ориджина. Дороже всего, что я мог бы попросить.

Эрвин ответил:

— Ничего не обещаю вам. Лишь одно: я дам вам право выбрать сторону, и если по какой-то причине выберете мою — я приму вас.

Виттор слабо улыбнулся:

— Этого я и хотел, милорд. Моя идея — в следующем...

Полчаса спустя граф Шейланд покинул кабинет герцога. В приемном покое дожидались леди Иона и кайр Джемис. Они застали Эрвина в странном воодушевлении.

— Милорд, ваша радость скверно пахнет, — тут же заявил Джемис. — Вы имеете дурную привычку смеяться, стоя на пороге смерти.

— Сейчас — не тот случай, — возразил Эрвин. — Близость смерти наскучила и больше не забавляет. Я стал предельно осторожен.

— Неужели? — с сарказмом процедил кайр. — Из чистой осторожности вы предупреждаете императора о своем мятеже?

— Именно.

— Даете ему время подготовиться, собрать войска, встретить нас пятикратным перевесом?

— В кавалерии. И десятикратным — в пехоте.

— А изменникам в вашем войске милостиво позволяете предать вас?

— Точно так.

— Не объясните ли смысл ваших поступков, милорд?

— И не подумаю! — Эрвин буквально лучился самодовольством.

— А мне — объяснишь?.. — осторожно спросила Иона.

— И тебе — нет.

Лицо сестры посерело. Кайр Джемис сказал:

— Вы просили правду, милорд. Извольте: ваш поступок выглядит благородной глупостью. Очень благородной... и очень глупой.

— От всей души на это надеюсь! — Эрвин подмигнул кайру. — Вы можете идти, Джемис.

Тот покачал головой и вышел. Брат и сестра остались одни.

— И тебе не объясню, милая Иона... но ты поймешь сама.

Иона повела тонкой бровью.

— Ты хотел избавиться от предателей сразу, еще до сражений?

— Верно. А зачем я злю Адриана?

В темных глазах сестры блеснули искорки:

— Ты хочешь, чтобы он прислал за тобой своих убийц с Перстами Вильгельма. Мы схватим их и покажем всему миру. Тогда Великие Дома выступят на нашей стороне!

Эрвин улыбнулся в ответ:

— Провокация, дорогая сестричка. Ее так легко принять за безрассудство противника.

Иона обняла его и шепнула на ухо:

— Знаешь, что я хочу сказать?

— Тебе достался чертовски хитрый брат.

— А еще?

— Ты гордишься мною.

— Это не все, — глаза леди Ионы были очень серьезны.

— Если Адриан разгадает мою маленькую хитрость, то решит сыграть на опережение. Захочет раздавить нас прежде, чем мы сплотим Великие Дома. Швырнет в бой каждого рыцаря, каждого искровика, каждого зверя с говорящим Предметом, который ему служит. Здесь, в долине, случится самая кровавая бойня, какую только видел Север. Земля станет цвета кайровских плащей, а от Первой Зимы не останется камня на камня. Ты об этом, сестрица?

— Да, — кивнула Иона. — Но мы все равно победим. Иначе просто не может быть. Мы — Ориджины. Мы разобьем его.

— Не мы... — тихо сказал Эрвин. — Я.

— Что?..

— Прошу тебя: уезжай. Отправляйся с мужем в Уэймар. Когда они придут в Первую Зиму, хочу, чтобы тебя здесь не было.

Иона отстранилась. Обошла комнату, встала у окна. Долину накрывали сумерки, повсюду тлели искры костров.

— Как ты думаешь, милый: птицы умеют падать?

— Так же, как рыбы — тонуть...

— Если птица захочет умереть, что ей делать? Сложить крылья и рухнуть камнем вниз, на скалы... Хватит ли силы воли, чтобы не вспорхнуть в последний миг? Сможет ли заставить себя разбиться?..

Эрвин подошел ближе, а голос сестры стих до шороха.

— Я думала об этом, когда ты был... там. Стояла на башне меж зубцов, смотрела туда, где Запределье. Не видела тебя и думала о птицах... О себе. Я — не птица, мой дорогой Эрвин. Никаких крыльев, ни перышка. Мне было бы очень легко падать.

Брат развернул ее лицом к себе.

— Хочешь о смерти? Хорошо. Я вернулся из Запределья ради тебя. Проще было тысячу раз сдохнуть, чем вернуться... Так вот, не смей говорить мне про башни и перья, слышишь? Если сотворишь такое, я найду тебя на Звезде, притащу обратно на землю, а потом своими руками задушу.

— А ты не смей прогонять. Мое место — здесь!

— Иона, ты говоришь, как капризная девчонка. Вспомни, кто ты!

Северная Принцесса покачала головой с ледяной улыбкой на устах.

— Я хорошо помню, кто. А помнишь ли ты? Я — Ориджин. Ты — мой лорд, и я хочу служить тебе. У меня есть такое право.

— Сестрица, ты не...

— Прикажи! — оборвала Иона. — Прикажи что угодно, я сделаю. Тебе нужны деньги — сколько? Сто тысяч? Миллион? Я найду! Нужно командовать войском? Ты же знаешь, смогу и это! Искать союзников, договариваться, убеждать — кого угодно, хоть Темного Идо. Сидеть в засаде, ожидая, когда за тобой и мной придут всесильные убийцы? Я буду, если нужно. Только скажи!

Эрвин оторопел от этой вспышки и не находил слов. Иона продолжила:

— Но не приказывай уезжать. Не говори, что я снова должна оказаться в сотнях миль от тебя. Снова неделями не спать, снова дышать пеплом вместо воздуха. Чувствовать, как сердце леденеет в груди. Замерзать с каждой вестью, которую приносят голуби. Умирать вместе с тобой ночь за ночью, и делать вид, что живу... Не поступай так со мною, прошу. Я устала от смерти. Я знаю, как холоден мир без тебя.

Перо

Август 1774г. от Сошествия

Фаунтерра

Три недели в столице — это много. Не сказать, что целая жизнь, но где-то около. Множество событий теснятся, скрещиваются, затеняя друг друга.

Его величество начал появляться на людях вместе с ее высочеством. Минерва Стагфорт взошла на очередную ступеньку традиционной лестницы. В день помолвки она стала зваться "ее высочеством", наравне с принцессой крови. Первого августа обрела привилегии сопровождать владыку в светских делах и наполнять его кубок за столом. Шестнадцатого августа леди Минерва начнет носить фамильные цвета Династии, первого сентября получит место у трона во время больших приемов... Так, ступень за ступенью, она будет вживаться в новую роль, пока не сделает окончательный шаг: шестнадцатого октября корона императрицы ляжет на голову девушки.

Айден Альмера, обвиненный в измене, окопался в родовом замке Эвергард на окраине Алеридана. Пришли донесения: герцог удвоил гарнизон и набил склады припасами. Эвергард сможет продержаться до зимы против самого сильного войска. Герцог больше не покидает стен замка. А вот его дочь иногда выезжает в город под охраной рыцарского эскорта. Безрассудная смелость, или отчаянная глупость, или попытка доказать свою невиновность. А может, все вместе.

Архиепископ Галлард — брат герцога — отбыл из Фаунтерры в Алеридан, где собирает войско небогатых рыцарей и наемников. Едва суд лишит Айдена Альмера титула, как его брат тут же провозгласит себя правителем Красной Земли. Прежде это встревожило бы Корону: одиозный упрямец, собравший в своих руках и церковную власть, и военную мощь Альмеры... Однако со дня помолвки императора Галлард сделался шелковым: именем Праотцов благословил невесту, пожелал венценосной чете долгих лет счастья, осудил злодеяния брата, поклялся всеми силами бороться за справедливость. Ходят слухи, Галлард так увлекся, что даже сказал несколько слов о пользе рельсовых дорог! К сожалению, Марк не слышал этого лично.

Литлендский лорденыш заколол на дуэли дворцовую собачку — помощника почтового управителя. В тот же день бежал из Фаунтерры. Люди Марка нашли, догнали, вернули. Состоялся шумный процесс. Как ни старались судьи представить поединок преступлением против Короны, дуэль оказалась совершенно обычная: гордость, бахвальство, дамская честь и ни капли политики. Лорденыша лишили титула, сослали на Веселые острова. Дама подалась следом.

В Надежду протянули "волну", скоро состоится торжественное открытие. Линия, ведущая в Алеридан, работает уже несколько месяцев, но из-за неурядиц в Альмере никаких торжеств не было. А Надежда чиста перед Короной, так отчего бы не отпраздновать?.. Изначальное длинное название "голос-на-расстоянии" заменили простой и понятной "волной". Наглядное словечко: провода, по которым бежит искра, выгибаются дугой меж верхушек столбов — точно как гребень волны...

Марк читал обо всем этом в донесениях агентов. Мельком — за едой или в карете, или глубоко за полночь, когда глаза слипались. Иного времени не находилось: бесконечная череда допросов по делу Айдена Альмера подошла к концу, и теперь требовалось передать материалы суду. В деле имелись показания трехсот человек — свидетелей и обвиняемых. Общее число страниц перевалило за две тысячи. Марку следовало просмотреть их лично и внести необходимые правки.

Дело в том, что вина большинства подсудимых весьма сомнительна. Герцог Айден, конечно, поручил грязную работу двум-трем доверенным людям, а все прочие его слуги виновны лишь в том, что служили не тому господину. Однако суд не признает полутонов в подобных делах: человек либо виновен в измене — тогда его ждет топор или каторга, либо невинен — и прощен. И судьи не побоятся переусердствовать: лучше снести пару-другую лишних голов, чем выглядеть мягкотелыми в глазах владыки. Так что материалы дела следует представить суду в правильном свете: бросить на съедение тех, кто явно виновен, и по возможности обелить остальных. Суд — фарс, показуха для непосвященных. На деле судьбу обвиняемых решает Ворон Короны, вычеркивая и переставляя слова в протоколах допросов. Другой на его месте наслаждался бы своей невидимой властью... Марк сходил с ума от усталости и проклинал все на свете. Кто выдумал судейскую коллегию?.. В феодальных землях правосудие вершат лорды — выносят приговоры на основании собственной прихоти и сомнительного чувства справедливости. А в просвещенной столице дела обстоят намного лучше. Судьи трезво учитывают все нюансы дела: знатность обвиняемого, размер взяток, полученных от его родных, необходимость выслужиться перед императором, наконец, толщину протоколов. Протокол допроса невинного должен быть тонким. Если в отчете больше трех страниц, к чему трудиться и читать их все? И так понятно, что человек виновен...

Обиднее всего то, что канцелярская возня не оставляла времени для решения загадки, которая уже две недели беспокоила Марка. Он поручил своим помощникам пропавший документ и убийство в типографии, но вновь и вновь возвращался мыслями к этому делу. Вполне возможно, здесь нет и следа заговора против Короны. Убийство и кража — скверная штука, но обыденная. Такими делами занимается шериф и констебли, никак не тайная стража владыки... Но Марку не давал покоя вопрос: зачем? Какую цель преследовали злодеи?

Ленард, служитель архива, исчез без следа. В июле соседи видели, как дважды приезжали к нему некие господа в темной карете. На господах были широкополые шляпы — лиц не разглядеть. Уже шестнадцать дней Ленарда не видели ни в архиве, ни дома. Марк не сомневался: большей своей частью Ленард уже исчез в желудках крыс, а то, что осталось, невозможно будет опознать. Ясно и другое: именно Ленард взял из архива грамоту и продал тем самым господам в карете. Зачем?

Зачем кому-то понадобилась эта бумажка?

По требованию Марка воссоздали точную ее копию. Документ гласил: граф Холливел передает во владение двум своим рыцарям однощитные деревни на краю Пастушьих Лугов в награду за верную службу; Корона заверяет передачу. Графство Холливел — одна из самых диких земель Империи. Мелкие рыцари в этой земле мало чем отличаются от разбойников. Такие люди ценят железо и золото, немногим меньше — слово. На бумаги им плевать. Наверняка они даже читать не умеют. Зачем этим парням документ из архива? Зачем собаке подкова?..

Ладно, предположим... За две недели Марк много чего успел предположить. Допустим, кто-то подал в суд на добрых рыцарей по поводу спорных земель. Документ из архива выкрал затем, чтобы у воинов не было доказательств. Глупо. Такие споры на Западе решаются мечами или словом сюзерена, но не судом. Честный рыцарь признает над собой только одну власть — своего лорда, никак не судейскую коллегию.

Может быть, именно лорда хотели убедить в чем-то? Украли грамоту только для того, чтобы ему показать?.. Новый абсурд. Холливелы — Великий Дом. Сам граф или любой его доверенный слуга мог законно получить доступ к любому документу архива. Зачем красть?..

Предположим — эту мысль подкинул Рыжий — документ украли по ошибке. Ленард должен был взять другую грамоту — более ценную, но ошибся и взял эту. Потому его и убили. Марк сказал, что Рыжий — дурак. Преступник вернул бы ошибочный документ и взял нужный. Для этого действия ему требуется Ленард. Так зачем убивать?..

И вот что странно — это сказал Итан — что странно: документ-то новый, всего три месяца как выписан. Обычно тяжбы случаются из-за старых земель: кто-то умер, что-то сгорело, лес разросся, ручей сменил русло, а то и просто забылось, где проходила межа. Но когда владение только что пожаловано, сложно найти зацепки, чтобы оспорить. Верно, — согласился Марк, — это странно. Но все же, зачем красть бумагу?..

Хорошо думается в разговоре с умным человеком. Из тех, кому Марк доверяет, самый смышленый — Итан.

— Начнем сначала, — сказал Ворон Короны. — Что мы знаем о преступниках?

— П...простите, чиф, но я к вам по делу... — Итан мял в руках гербовый конверт.

— Всегда есть какое-нибудь дело! Подождет. Расскажите мне о злодеях.

— Н...ну, их двое. Одеты как мещане среднего достатка: рубахи, сюртуки, бриджи, башмаки. Ездят в темной карете, з...запряженной парой рысаков. Носят широкополые шляпы и стараются не показываться никому вблизи. Поэтому н...никто не помнит их лиц.

— А кто их вообще видел?

— Х...хворая жена Ленарда видела из окна, как муж сел к ним в экипаж. Л...лекарь, что приезжал к ней, тоже как-то видел эту карету — стояла недалеко от дома, двое сидели внутри, выглядывали. З...затем, этих же двоих видели у типографии...

— О типографии — предельно подробно, — потребовал Марк.

— Д...двадцать шестого июля печатный цех работал в ночь. На службе б...были семеро печатников, среди них — некто Джейк из Годвина, мещанин сорока лет. На рассвете охранник видел, как Д...джейк вышел из дверей типографии, неся в руках сверток бумаги. Он отошел ярдов на сорок и сел в к...карету, что ждала его дальше по улице. Темный экипаж, два м...мышастых рысака. Как и у дома архивариуса Ленарда. Карета укатила, с тех пор живым Джейка никто не видел. Его т...тело нашли констебли службы шерифа в канаве у рельсовой дороги. Там его и осмотрели вы с Рыжим.

— Что Джейк делал в ночную смену?

— Как и все: н...набирал июльский "Голос Короны".

— Что значит — набирал? Да-да, помню, ты уже рассказывал. Поясни-ка еще раз!

Итан пояснил. Чтобы изготовить одну страницу книги, сперва делается печатный барабан — труба, на поверхность которой рядками насажены металлические буковки, согласно тексту страницы. При печати барабан сперва прокатывается по красящей пластине, а затем — по странице. Краска перебивается на буквы барабана, а с них — на бумагу.

— То есть, бедняга Джейк всю ночь занимался тем, что цеплял бисерные буковки на этот самый барабан?

— Э...это не так уж сложно, чиф. Имеются приспособы, чтобы ускорить...

Итан рассказал, как буквы набираются на барабан. Марк попытался уследить за смыслом, но сбился. В чем-чем, а в машинерии никогда не был силен. Однако уловил одну деталь:

— Если я тебя правильно понял, после того, как Джейк ушел, на станке остался готовый печатный барабан?

— Тут есть странность, чиф. Обыкновенно п...печатник вполне успевает за ночь подготовить барабан. Но тот, что остался после Джейка, был готов лишь наполовину.

— Стало быть, полночи Джейк занимался чем-то другим?

— П...похоже на то.

— Чем именно?

— Пара свидетелей заявила, что Джейк заряжал барабан в станок и делал пробные страницы.

— Пробные страницы?

— Да, чиф. Закончив набор барабана, нужно напечатать пробную страницу, прочесть ее и проверить, не допустил ли ошибок. Н...на бумаге лучше видно, чем на барабане.

— И люди видели, как Джейк печатал пробные?

— М...мне кажется, они лгут, чиф. Во-первых, его барабан был не готов. Во-вторых, и пробных страниц мы не нашли. Р...разве что их сдуру выбросил кто-то или забрал какой-нибудь констебль. Там ведь побывало целое стадо...

— М-да...

Теперь Марк жалел, что некогда отправил в типографию и шерифа, и гвардейского капитана. Тогда дело не казалось ему интересным. Но теперь...

— Итак, Джейк из Годвина — совершенно обычный работник печатного цеха, ничем не примечательный, кроме одного: как-то он занял денег у своего коллеги, чтобы вернуть карточный долг. Это значилось в отчетах помощника шерифа.

— Верно, чиф.

— В ночь с двадцать шестого на двадцать седьмое Джейк набирал печатный барабан. Неизвестно, окончил ли он дело: свидетели говорят за, улики — против. Так или иначе, на рассвете он покинул цех и сел в карету к людям, которые часом позже задушили его и выбросили тело в канаву.

— В...все точно, чиф.

— Можем ли мы утверждать наверняка, что парни, приезжавшие к архивариусу и к печатнику — одни и те же?

— Н...нет, чиф. Констебли и гвардейцы Бекфилда п...перевернули типографию вверх дном и допросили всех, включая м...мышей и сторожевых собак. Несколько человек видели карету, но никто не рассмотрел самих преступников. Неизвестно, как они выглядят. Темная карета, шляпы, м...мышастые рысаки — вот все приметы.

— Но мы думаем, что и в архив, и в типографию наведались одни и те же ребята. Почему мы так считаем?

— Во-первых, там и там темная карета с парой мышастых коней. М...масть не такая редкая, но все же. Во-вторых, почерк злодеев похож в обоих случаях. Нашли человека, которому нужны деньги. Подкупили, он сделал работу, они увезли его и у...убили. В-третьих, на той странице, которую делал Джейк, речь шла о пожалованиях владений. Как и в украденной грамоте.

— Но в "Голосе Короны" речь о других владениях?

— Аб...солютно. Ничего общего с графством Холливел.

Марк щелкнул костяшками.

— Отлично. Подведем итог: мы ничегошеньки не знаем ни о преступниках, ни об их мотивах. Две недели расследования дали нам пару мышастых рысаков.

Итан потупился и вновь попытался сменить тему:

— И в...все же, чиф, у меня к вам дело... Приглашение...

Он протянул конверт, Марк нехотя взял.

— Что еще за новость?

— Вы п...приглашены на торжественное открытие "волны". Сегодня. У...уже и ехать пора.

Ворон скривился.

— Не люблю машинерию...

— Т...там будет его величество и ее высочество, нельзя отказываться.

Марк мельком проглядел бумагу — действительно, герб Династии. Однако...

— Здесь нет подписи Адриана. Владыке безразлично, явлюсь ли я. Это формальное приглашение, выписанное канцелярией. Наверняка, по ошибке: на такие сборища обычно зовут только высшую знать.

Тут он внимательно поглядел на Итана:

— Приятель, это не ты ли устроил? Зачем?

Секретарь потупился:

— Ч...чиф, вы выглядите очень ус...сталым. Вам нужно отвлечься от дел. На празднике будет весело, поверьте...

— Благодарю, Итан. Толпа благородных — как раз та компания, в которой мне хорошо отдыхается. Когда половина гостей смотрит на тебя с презрением, а вторая — со страхом, это так расслабляет!

Итан покраснел.

— Ладно, едем, — смирился Ворон. — В дороге хоть будет время поговорить.

Они покинули дворец в черной карете протекции. Итан уставился в окно, погрузившись в собственные мысли. Однако Марк не собирался оставлять его в покое.

— Мы остановились на сходствах двух дел. Сходств много, даже слишком. Попробуем зайти с другой стороны: в чем различия?

— Есть лишь одно. Т...тело печатника нашли на следующий день. Труп архивариуса так и не найден.

— Ага. О чем это говорит?

— Архивариуса убили раньше и тщательно спрятали тело. Печатник умер вторым, и п...преступники были небрежны. Н...наверное, им было уже нечего бояться.

— И почему?

— П...полагаю, убив печатника, они покинули столицу.

— Я тоже так полагаю. Выходит, они отправились восвояси, заполучив краденую грамоту и некий сверток, который вынес из типографии Джейк.

— Да, чиф.

— В типографии что-то пропало?

— Н...нет, ничего ценного.

— Но Джейк что-то вынес в своем свертке. Что?

— Возможно, бумагу... Может быть, черновики... Печатный цех завален пробными страницами.

Марк усмехнулся.

— Стало быть, преступники убили двух человек ради двух бесполезных бумаг. Одна бесполезней другой: документ на крохотное владение и пробная страница из книги новостей. Все упирается в один-единственный вопрос: зачем могут понадобиться эти две бумаги?

— Я не знаю, чиф, — покачал головой Итан. — П...простите, уже не раз об этом думал, но не смог понять.

— Что вообще можно сделать с бумагой? Если широко мыслить, без рамок.

Итан с недоумением воззрился на Марка:

— В каком смысле?

— Ну, например, можно продать кому-то, кто не умеет читать, — предположил Марк. — Сказать, что это — бумага на рыцарский титул. Найти неграмотного болвана с деньгами — и дело в шляпе.

— Н...ну, вряд ли...

— Показывать друзьям и хвалиться: у меня, мол, документ на владение леном, — продолжил Марк. — Правда, на чужое имя, но все равно ведь солидно, правда?

— Чиф, вы шутите!..

— Я строю версии. На грамоте есть имперский герб — опрятный такой, красненький... Если в избе стены голые, можно повесить посередине — сразу как-то живее станет.

— М...можно скомкать и поджечь — печку растопить, — вставил Итан.

— Сложить вчетверо, всунуть под ножку стола, чтобы не шатался, — добавил Марк.

— С оборота бумага чистая — можно цветочек нарисовать...

— Поплевать на чернила и потереть — пальцы посинеют. Тоже весело.

— "Г...голос Короны" не подойдет — там чернила не смываются. Только грамота из архива сгодится...

Марк хохотнул и на время умолк. Сложно было придумать еще более дурацкое применение документу...

Вдруг улыбка слетела с его губ.

— Стоп, Итан. Повтори-ка, что ты сказал?..

* * *

Дворцовый праздник — прекрасное событие, полное светлых чувств.

Сперва люди тратят состояния на шелка и жемчуга ради удовольствия глядеть с презрением на тех, кто потратил чуть меньше. Затем собираются в какой-нибудь зале и выстраиваются согласно иерархии. Иерархия — отличная штука, она сближает людей: тех, кто рядом с императором, роднит чувство превосходства, а тех, кто вдали, — зависть. Потом гостям позволяется разбиться на группки, чтобы обменяться слухами и сплетнями, отыскивая мишени для злословия. Насмешка над ближним весьма способствует дружбе между теми, кто смеется...

Сегодня дело происходит в саду Лилий, на большой поляне у пруда. Сюда вынесли машинерию: латунное чудовище громоздится на помосте, сверкая цилиндрами, щупальца проводов тянутся к зданию имперской почты. Стоит безлунная ночь, поляна освещена искровыми огнями. Лампы сияют так, что больно смотреть на них. Торжество науки над теменью... Что ж, это и вправду впечатляет. В избе, где вырос Марк, имелись два источника света: угли в печке и свеча. Топку закрывали заслонкой, свечу зажигали только по праздникам. Марк без труда мог бы сосчитать все светлые вечера, какие выпали на годы детства... Горячее вино из искровых самоваров — и вовсе нечто сказочное. Традиция пришла с Севера и мигом охватила всю столицу. Во многих знатных домах появились самовары, причем не в кухнях, а прямо в гостиных. Особый шик — разогреть вино самому, без помощи слуг. Никаких дров и углей, просто повернул рычаг — и готово! Здесь, в саду Лилий, тоже подают горячее вино. Ночь зябкая, пить приятно.

Гости располагаются на трех трибунах, построенных вокруг помоста. Центральную занимает владыка и его приближенные, Марк с Итаном сидят на той, что слева. Помост с машиной отсюда видно хуже, зато открывается недурной обзор на императорскую трибуну. Это и к лучшему: приемник "волны" вызывает у Марка сильное недоверие. Намного проще разобраться в человеческой душе, чем в устройстве этой штуковины.

Владыка Адриан сидит меж двумя прелестными дамами: леди Минервой и леди Сибил. Ее высочество — само очарование. Хрупкая и прекрасная, прямо северная азалия... или что там у них на Севере цветет? Не теребит владыку попусту, остерегается даже заговорить с ним, но сидит в позе чуткого внимания. Стоит Адриану шепнуть полслова — и девушка тут же среагирует. Конечно, ваше величество! Вы так добры. Что угодно для вашего величества!.. Графиня Нортвуд пышет красотой и здоровьем, как, впрочем, и всегда. Род Сьюзен, что ни говори. Выражение сияющего счастья не сходит с ее лица. Марк прежде не видел феодала, что так радовался бы прогрессу. Или дело не в прогрессе? Тогда в чем? Владыка погладил графиню по коленке?..

Сам же император спокоен и удовлетворен. Его головокружительный план сбывается. Несмотря на интриги, суды, убийства, протесты лордов... Несмотря ни на что, время идет тем путем, который указал Адриан. Сегодня — очередная веха. Сердце Света — древняя столица Надежды — соединилась с Фаунтеррой. Два города сплелись, как кони в упряжке. Сам герцог Надежды — Генри Фарвей — вчера отправился в Сердце Света сверхбыстрым поездом. Преодолев триста сорок миль меньше, чем за сутки, он отправит "волной" сообщение в Фаунтерру, которое будет доставлено мгновенно. Герцогство Надежда превращается в окраину столицы.

Собственно, об этом и говорит сейчас во всеуслышание управитель церемоний:

— ...недаром Милосердная Янмэй завещала: "Стремитесь к единству, ибо в нем — величайшая сила. Те, кто близок друг с другом, всегда найдут общий язык и придут к согласию. Согласие придаст им твердости. Семья всегда прочнее города, город прочнее графства, графство крепче державы. Потому сильнейшая страна — та, что едина и сплочена, как одна семья". Именно такую державу строит его величество Адриан. И мы, господа, — свидетели того, как новый камень ложится в ее фундамент!

Он делает красноречивую паузу, и трибуны нестройно восклицают:

— Слава Янмэй Милосердной!

Марк не сводит глаз с Адриана. Тот хранит величавое спокойствие, но лампы светят ярко, а Ворон достаточно хорошо знает владыку, чтобы разглядеть скрытое торжество.

— Подходит время, — говорит управитель, — предоставить слово нашему почетному гостю: творению инженерной мысли, машине...

Кто-то дергает Марка за плечо, и, обернувшись, он видит капитана Бэкфилда. Гвардеец торжествует едва ли меньше, чем сам владыка... хотя и по иному поводу.

— Кого я вижу — сам Ворон Короны! Твое плачевное поражение в типографии заставляет хвататься за ниточку? Надеешься, теперь злодеи покусятся на приемник "волны", и ты их поймаешь на месте?

— Нет, капитан. По правде, я здесь из-за выпивки. Люблю, знаете, горячее вино...

— Не надейся, — ухмыляется Бэкфилд, — сад оцеплен моими людьми, у преступников никаких шансов. Я больше не допущу нападок на дело прогресса!

— Вы о чем, сир? Убийство картежника из типографии — полагаете, это попытка остановить прогресс?

— Фиглярствуй сколько угодно, однако я безошибочно установил мотив преступления. Именно я, а не хваленая тайная стража!

Марк издает тонкий присвист:

— Мотив? Спасите меня, сир! Дайте ниточку, пролейте лучик света. Зачем убили несчастного Джейка?

Управитель оканчивает речь словами: "...услышим голос из дали, переставшей быть далью", звучит новая "слава Янмэй", и голоса утихают. Машина урчит, на ее латунной груди загораются огоньки.

— Преступники украли пробные страницы из "Голоса Короны", — победоносно шепчет Бэкфилд, — чтобы подорвать доверие к имперским новостям! Они хотели показать: любой может проникнуть в печатный цех, а значит, не нужно верить "Голосу". Но теперь, моими стараниями, проникновение больше невозможно!

— Уверяю, сир, вы ошибаетесь, — воркует в ответ Ворон. — Мотив преступления куда более серьезный.

— Неужели!.. И в чем он, по-вашему?

— Преступники покусились на святое — неприкосновенность чернил! Знаете, если смочить палец в воде и потереть, то чернила сотрутся, а палец посинеет! Вы можете представить такое святотатство?!

Капитан вертит пальцем у виска и готовит колкость, но кто-то сзади шепчет:

— Судари, судари, прошу тишины...

Оба умолкают. Машина, озаренная всеобщим вниманием, урчит и выписывает слова. Управитель зачитывает их:

— ...да славится та мудрость, что уважает богов и людей. Да славится та сила, что покорна мудрости. Да славится то милосердие, что присуще силе...

Первый завет Праматери Янмэй, превратившийся с веками в молитву. Гимн Блистательной Династии. Вот какие слова выбрал герцог Фарвей, чтобы прокричать на триста сорок миль.

— ...Да славится разум, направляющий силу, и смирение, склоняющее голову перед силой и разумом. Да будет вознагражден труд смиренного...

Марк переводит взгляд на императора. На лице Адриана проскальзывает скука. Владыка — человек дела, его божество — результат. Долгие речи, даже самые приятные, вгоняют его в тоску. Адриан предпочел бы, чтобы Фарвей сообщил "волной" два слова: "Я доехал". Или: "Я долетел", что ближе к истине.

— ...да будет священна та слабость, перед которой преклоняется сила, и то безумие, что превосходит мудрость.

Нареченная невеста тоже скучает, но с пользой: ее ладонь касается руки Адриана. Кто из них прикоснулся первым?.. В любом случае, владыка не убрал руку. Почему-то в душе Марка рождается тревога.

— Лорд Генри Фарвей из Сердца Света. Послание завершено.

Трибуны взрываются аплодисментами. Кто-то встает на ноги, другие следуют примеру. Стоячие овации в адрес машины... Хм, — думает Марк и смотрит на леди Сибил. Она от души рукоплещет и цветет в улыбке. Кажется, это ее триумф, а не владыки...

Тогда Марк тычет Итана под ребро:

— Эй, приятель, ведь ты нарочно привел меня сюда. Хотел показать ее, ага?

— К...кого — ее?

— Не дури! Медведицу, кого еще! Дочь гниет в монастыре, а мать блаженствует? Ты об этом?

— Ч...чиф...

— И вывод — все тот же: ах, бедная леди Глория! Как ей тяжело без тебя! Да? Итан, я устал повторять: это не твое дело!

Итан говорит с неожиданным холодом:

— Т...тогда скажите: чему графиня радуется? Невеста владыки — не родич ей и не союзник. Взлет Минервы — не взлет Медведицы. "Волна" свяжет земли со столицей и ограничит власть феодалов. Чему радоваться-то?!

— Ну...

— И еще, — прерывает Итан, — зачем она отослала Вандена?

— Кого?..

— Рыцаря, что охранял леди Глорию.

— Куда отослала?

— Не знаю. В Нортвуд... или под землю.

— Итан, это немного странно, да, но даже если так...

— Не верите моему чутью — взгляните на ту, кому верите, — вновь перебивает секретарь и указывает кивком.

На правой трибуне, точно напротив Марка, сидит леди Катрин Катрин — советница владыки в светских делах, знаток сплетен и любовных историй. Игнорируя чудо-машину, она буравит глазами невесту императора. Тревожный, неприязненный взгляд.

— Это не наше дело, — чеканит Марк. Но слышит шорох сомнения в собственных словах.

Он столкнулся с графиней Нортвуд, когда гости расходились с трибун. Преспокойно миновал все гвардейские кордоны и направился к императору вверх по ступеням. По неслучайной воле случая леди Сибил спускалась ему навстречу.

— Ах, графиня! Вы великолепны, я не могу отвести глаз!

Она благосклонно кивнула:

— А вы, как обычно, нахал! Кто вам позволил бросаться даме под ноги?

— Миледи, простите! Представился редкий шанс полюбоваться вами вблизи, и я его использовал. Понимаете, пока рядом нет ваших воинов...

Графиня улыбнулась и протянула руку для поцелуя. Марк поклонился, коснулся ее ладони.

— Как удачно сложилась встреча! Будь рядом ваш сир Ванден, он уже отшвырнул бы меня подальше.

Легкая тень по лицу графини, не более.

— А будь рядом ваш Итан, уже пытался бы учинить мне допрос. Марк, отзовите щенка. Я ведь терплю, но могу и разозлиться. Жалко будет мальчонку...

— Конечно, миледи. Любая ваша прихоть!.. Посажу Итана на цепь в самом дальнем углу дворца.

— Не забудьте подбрасывать косточки в его миску.

— Вы так великодушны, миледи! Приятно видеть вас в отменном настроении.

Леди Сибил подарила ему новую улыбку. Марк шепнул:

— Не откажите в любезности, передайте мое почтение леди Глории.

— Дочь в монастыре, — голос стал суше, — и вы об этом знаете.

— Знаю, миледи. Потому и прошу передать. Ведь ей будет приятно услышать, что свет помнит и ценит ее.

— Конечно.

Графиня двинулась с места, и Марк сказал ей вслед:

— Это из-за меня, верно?

— Вы о чем?

— Из-за меня вы сослали ее в обитель? Вам не понравилось, что дочь обменивается секретами с тайной стражей?

Леди Сибил расхохоталась:

— Вы так самонадеянны! Какая прелесть...

Она ушла. Марк подумал ей вслед: вы не умеете имитировать смех, миледи.

* * *

Хорошо думается в беседе с умным человеком. Иногда собеседник видит больше твоего. Бывает, он даже согласен поделиться.

— Я пришел за помощью, — говорит Ворон Короны.

Его собеседница — смуглая худая западница. Острый взгляд, тонкие губы; за плавностью движений скрыта хищная сила. Некоторые восторженные кавалеры сравнивают ее с рысью. Марк, хорошо знакомый с этой дамой, держит на уме другое сравнение: гадюка.

— Как мило, — отвечает Катрин Катрин. — Я знаю что-то, чего ты не знаешь?

— Надеюсь.

— Я люблю конфеты. У тебя найдется для меня?

— Какую конфету ты хочешь?

— Зависит от того, чего хочешь ты. Задавай свой вопрос.

Марк спрашивает:

— Твое мнение о браке владыки с Минервой Стагфорт?

Катрин Катрин отвечает без запинки, с интонацией светской мурлычущей вежливости:

— Ее высочество — достойнейшая леди. Она всецело заслуживает доверия владыки Адриана.

Марк качает головой:

— Видишь ли, существуют разные ступени искренности. Первая ступень — то, что ты скажешь за обеденным столом на большом празднике. Вторую шепнешь спутнику на прогулке, желая показаться откровенной. Третья — деловой разговор с человеком, в ком ты очень заинтересована. Четвертая — то, что предназначается ушам твоего альтера, принца Шиммери. Пятая — только для его императорского величества. Так вот, Катрин, я хочу услышать шестую ступень.

Глаза женщины сужаются, губы уродует ухмылка:

— Такое будет стоить очень дорого. Я не уверена, что услуга тебе по карману.

— Ты же понимаешь, это — не моя прихоть. Я действую ради безопасности Короны.

— Дорогой мой, любая собака при дворе может пролаять эту фразу.

— У тебя, Катрин, лучший нюх изо всех придворных собак. Такой интуиции нет больше ни у кого, потому я и пришел...

Катрин кривится:

— Ах, милый Марк, как давно прошли времена, когда я реагировала на комплименты. Хочешь искренности — заинтересуй меня. Почему мне стоит откровенничать с тобой, а не с самим владыкой?

— Потому, любезная Катрин, что тебе нечего сказать владыке. Ни одного факта, ни одной конкретной улики — лишь интуиция. Ты не смеешь тревожить императорский слух такой ерундой... но и успокоиться не можешь. Ты бы посоветовалась с кем-нибудь, поделилась тревогой, если бы умела доверять хоть кому-то. Ну вот, сейчас — редкая возможность. Поделись со мной.

— Я тревожусь? — брови Катрин Катрин весьма натурально ползут на лоб. — С чего ты взял?

— Милая моя, я охотно с тобой поиграю в любые игры... в другой раз. А сейчас давай обойдемся без детских забавок. Если я ошибся, то нет смысла тратить время друг друга. Но если прав, и ты подозреваешь в чем-то ее высочество Минерву Стагфорт...

Катрин Катрин складывает ладони перед грудью, сжимает. Костяшки издают хруст.

— Сперва ты сам выложишь все карты на стол.

— Идет.

— И останешься должен конфету. Любую по моему вкусу.

— Идет.

— Начинай.

Марк откидывается на спинку кресла, прочищает горло.

— Я не нашел ничего против ее высочества. Хотя, видят боги, старался. Еще во время игр по заданию владыки выкопал все, что можно было. Минерва чиста. Единственное пятнышко — отец служил в алой гвардии во время Шутовского заговора, водился с Джоном Корвисом. Однако суд императора Телуриана его оправдал, а это о многом говорит. Тот суд рубил головы безо всякой пощады, и если даже он не нашел зацепки... Словом, Минерва Стагфорт чиста, ее родители чисты, любимая кошка ее горничной — тоже чиста.

— Тогда зачем ты пришел ко мне?

— Из-за леди Сибил. Я не понимаю кое-чего. Не связывается.

— А именно?

— Что получает графиня от брака Минервы с Адрианом? Со времени игр Медведица сияет, как новая агатка, прямо лучится гордостью. Это можно бы списать на ее успех и лестное внимание владыки. Как никак, графиня теперь частый гость в малой чайной, ей обещана почетная роль опекуньи невесты во время свадебных торжеств... Вроде, все так. Но ведь Медведица — прагматичная дама. Тщеславная — да, но прагматичная — прежде всего. Она потратила массу усилий, чтобы защитить Минерву, привлечь к ней внимание, добиться поддержки у Великих Домов и, в итоге, выдать замуж за императора. Зачем? Ради одних лишь формальных почестей?.. Минерва ей никто — не родственница, даже не вассал. Графиня ничего не просила у владыки, напротив, сама обещала ему поддержку в Палате. В чем же ее выгода?

— Угу. Что еще?

— Сюзерен Минервы — Виттор Шейланд. Он не участвовал в чудесном спасении девушки — это еще ладно. Куда более странно, что сейчас он уехал на Север, предоставив свою подопечную заботам Медведицы. Все, кто так или иначе близок к ее высочеству, готовятся пожинать плоды... а ее сюзерен ни с того, ни с сего покидает столицу. Надо полагать, графиня чем-то отплатила ему за это "равнодушие". Может быть, именно она сумела устроить его сказочный брак с дочкой Ориджинов... не суть. Важно другое: зачем Медведице единоличная опека над Минервой? Ведь, повторюсь, она ничего не имеет от взлета девчонки.

Катрин Катрин подается вперед. Марку удалось вызвать ее интерес.

— А еще?

— Есть и еще. Герцог Айден Альмера — человек серьезный. Когда понадобилось убить кузена императора, Айден прикончил его прямо в столице, не возбудив подозрений. Тогда почему сорвалось покушение на Минерву? Люди герцога не справились с горсткой охранников северянки?.. Я все чаще думаю, что нападение на девчонку, с которого началась вся канитель, — дело Медведицы, а не Айдена. Чтобы заполучить Минерву в свои руки, графине следовало убить ее отца. Допустим, она это и сделала... Что возвращает нас к вопросу: зачем? Убийство, опека, покровительство, договор с Шейландом — все ради чего?

— Хочу еще, — говорит Катрин.

— Последнее лакомство на сегодня. Глория Нортвуд, дочь графини, ныне послушница неведомого монастыря, — умница, каких мало. Проницательна, словно Светлая Агата. Забавы ради Глория расследовала убийства наследников престола. И вот, с тех пор, как Минерва прибыла в столицу, Глория ни разу не увиделась с нею. Не странно ли? Минерва — единственный свидетель, оставшийся в живых, но Глория ею не заинтересовалась.

Катрин пожимает плечами:

— Ну, если Глория знала, что ее мать замешана...

— Тогда бы она вовсе не расследовала ту историю! Допускаю, в самом конце Глория таки узнала о преступлении графини. Возможно, именно поэтому графиня спровадила ее в монастырь. Но это не дает ответов, которых я хочу. Почему Глория не повидалась с Минервой? И главное — зачем графине нужна Минерва на троне?

Похожая на рысь Катрин Катрин улыбается краем рта:

— Хорошо. Вкусно.

— Теперь — твоя очередь.

— Я думаю, владыка совершает ошибку. Ему не стоит жениться на Минерве.

— А подробнее?

— Чутье. Как ты говоришь, нюх. Ты... ты знаешь многих янмэйцев?

— Доводилось...

— Минерва на них не похожа.

— Ну и что? Родовые черты заметны далеко не у всех. Это скорей удача, чем закономерность.

— Я не о внешности. Минерва... воспитание, манеры — на уровне. Знает, о чем говорить и когда молчать. Умеет пошутить, если нужно. Когда время улыбнуться — улыбается, если время кланяться — делает реверанс. Правильная такая леди...

— И что же?

— Не торопи! — бросает Катрин. — Скажу, никуда не денусь. У дворян рода Янмэй подо всеми манерами есть второй слой, а ниже — третий, а там еще четвертый. Эту глубину почти не видно и не слышно, ее прячут изо всех сил... Для янмэйцев дело чести — скрыть тот факт, что у них имеется душа.

Марк усмехается: отлично сказано, чего уж. Катрин добавляет после паузы:

— Ну, а ее высочество... Мне кажется, там нечего скрывать. Под ее манерами — пусто.

— Почему это тревожит тебя?

— Этот брак — неясная сделка. Владыка мог вытерпеть агатовскую суку и получить в награду влияние Альмеры. Мог взять дуру Грейсенд с торговыми богатствами Лабелина в придачу... Но сейчас непонятно, кого он берет в жены. Неизвестно, в чем подвох. Но он есть.

— Ты говорила с его величеством?

— Нет.

— Побоялась?

— Побоялась. Как и ты.

Марк не отводит взгляда.

— Одному из нас придется с ним поговорить.

— Да, Марк. Тебе.

— Мне?..

— Ты обещал конфету. Это она и есть.

— Больше похоже на пригоршню красного перца.

Катрин Катрин касается ладони Марка, лежащей на столе. Ее слова звучат, как утешение:

— Ты рискуешь меньше меня. У тебя — твоя агентура, которой не сможет управлять никто другой. К тому же, раскрытый заговор Айдена за плечами. А у меня никакой страховки. День, когда я расстрою владыку, станет последним.

— Твоя нежность наводит на скверные мысли. Это настолько рискованно?

— Адриан принес жертву. Сделал непростой выбор: связал себя с девушкой, которую вовсе не знает. Теперь он хочет слышать подтверждения: вы поступили правильно, владыка. Империя расцветет, история пойдет новым путем, потомки прославят вас в легендах... Да, Марк, я не хочу быть тем, кто скажет ему, что он ошибся.

— И почему возникает чувство, что ты мною манипулируешь?

— Возможно, потому, что я смотрела на Минерву тогда, на празднике. Ты видел, какими глазами я смотрю. А я знала, что ты видишь.

Ворон Короны невесело усмехается:

— Ладно. Кто-то из нас должен. Это буду я. Договорились.

— Удачи тебе, — говорит Катрин Катрин, поднимаясь.

Прежде, чем уйти, добавляет:

— Да, есть еще одна странность о Медведице. Ты проглядел. Умница Глория Нортвуд пробыла три года в пансионе Елены-у-Озера, потом мать забрала ее оттуда и привезла в Фаунтерру. Любопытно, зачем она это сделала, если обучение в пансионе длится четыре года? Зачем терять один год?

— Подумаю на досуге... если думалка останется на плечах. Благодарю, милейшая Катрин.

— Всегда к твоим услугам, дорогой.

* * *

Хорошо думается в беседе с умным человеком. Хочешь разобраться в чем-то — поговори с тем, кто не уступает тебе интеллектом. Беда в том, что умных людей мало. В особенности мало таких, кому можно доверять. Гибкий ум ищет себе применения: строит планы, лелеет амбиции, плетет интриги. Если не видишь человека насквозь, то не знаешь до конца, чего от него ожидать. А это всегда опасно.

Ворону Короны подчиняется более тысячи человек различных сословий: слуги, воины, секретари, торговцы, мещане, дворяне. Многие из них даже не знают Марка в лицо. Все они вместе служат славной цели — оберегают покой Короны. Ирония в том, что каждый в отдельности — ненадежен: малодушен, продажен, труслив. Благородные и смелые идут в гвардию. В тайной страже служат те, кто любит деньги, или те, кто замарался в какой-нибудь дряни. Секретарь Итан — один из очень немногих подданных Марка, кто служит за идею, по велению души.

Есть при дворе и еще один человек, кому Ворон доверяет безоговорочно и полностью — Адриан Ингрид Элизабет, правящий император Полари. Марк имеет удовольствие беседовать с ним раз в неделю: в четверг после полудня, за чаем. Три года назад, придя к власти, Адриан потребовал, чтобы глава протекции отчитывался перед ним регулярно, лично и устно, чем тут же заслужил уважение Марка. Действительно важные слова нельзя доверять ни посредникам, ни бумаге — в этом Ворон был глубоко убежден.

В этот четверг Адриан сидел спиной к окну — признак скверного расположения духа. Будучи в хорошем настроении, владыка любуется садом за окнами; в плохом — садится спиной к стеклу.

Лакеи внесли чай и сладости, быстро удалились, оставив Марка наедине с императором. Адриан кивнул, Марк наполнил его чашку. Повисло молчание: первое слово, как и последнее, принадлежит владыке, а владыка не спешил нарушить тишину. Он выглядел угрюмо сосредоточенным, погруженным в какой-то мысленный омут. Под вторым слоем всегда есть третий, а ниже — четвертый... Адриан пребывал на самом нижнем слое, и там, в глубине, было темно.

Марк подумал: хорошо бы сказать что-то ободряющее. Он понятия не имел, какими словами можно подбодрить императора — этикет не предполагал подобных действий. "Расслабьтесь, владыка, плюньте на всех и отдохните" — вряд ли подойдет. "А невеста у вас ничего, я вам по-доброму завидую" — звучит как-то сомнительно. Хлопнуть дружески по плечу, мол, выше нос, приятель... Тоже идея так себе, средненькая. Орджа бы ему налить... Но орджа на столе не было, только чай.

— Что скажете, Марк? — прервал, наконец, молчание император.

— Рад служить вашему величеству, — согласно этикету ответил Ворон. Губы Адриана отчего-то дернулись.

— Надеюсь, что рады... — со странным презрением обронил владыка. — Ладно, не будем терять времени. Слушаю ваш отчет.

Марк подобрался. Отодвинул чашку, прочистил горло. Отчет состоял из двух пунктов: неприятного и очень неприятного. Потому Марк начал с третьего — того, который мог хоть как-то порадовать Адриана. Дело герцога Альмера готово к передаче в суд. С полной уверенностью можно утверждать, что все шпионы и пособники изменника, состоявшие при дворе, найдены и выловлены. Сорок два человека в темнице ожидают суда. Пятьдесят восемь освобождены за малостью их участия в делах изменника, однако тщательно учтены. По первому слову вашего величества они будут изгнаны из дворца. Тридцать девять раскаялись и теперь служат безопасности Короны в качестве агентов протекции...

Адриан перебил его:

— Скажите мне, Марк: чем ваша паутина лучше Айденовой?

— Моя защищает Династию, ваше величество.

— Айден говорил то же самое.

— Герцог Альмера тайно вербовал своих шпионов. У меня же нет секретов от вашего величества. В любой момент я готов предоставить...

— Ладно, — махнул рукой Адриан, — это был риторический вопрос. Продолжайте отчет.

Марк помедлил в замешательстве. Возникло неприятное ощущение: император не просто мрачен, он мрачен именно из-за Марка. Гневается за что-то. Но все, что должно вызвать гнев Адриана, еще только предстоит сказать!..

— Ну, — поторопил владыка.

— Произошли скверные события в типографии, а также в имперском архиве, — Марк начал с меньшего зла. — Из архива похищена грамота о пожаловании ленных владений...

Он рассказал о грамоте и "Голосе Короны". Владыка слушал без внимания, рассеянно ковырял штрудель десертной вилкой.

— Не трудитесь, Марк. Эта история мне уже известна.

— Капитан Бэкфилд?..

Владыка помедлил.

— Ваше право задавать вопросы кажется мне сомнительным.

— Простите, ваше величество...

Марк оторопел. Уже давно его беседы с императором стали чем-то вроде доверительных совещаний: с вопросами и предложениями, откровенными словами, шутками. Откуда холод?

— Продолжайте.

— Ваше величество, я не знаю, какую трактовку придал событиям ваш... источник сведений. Потому позволю себе высказать свою.

— Любопытно, — бросил Адриан без малейшего интереса.

— Видите ли, всякий указ о пожаловании владения отражается в книге новостей. На соответствующих страницах "Голоса Короны" можно прочесть, кто получил какие земли за последний месяц. Я попытался увязать пропавшую грамоту с листом из "Голоса". Лист июльский, грамота — апрельская. На первый взгляд связи не было. Но затем я предположил: что, если грамота из архива нужна преступнику не сама по себе, а лишь как исходный материал?

— Поясните, — повел бровью владыка.

— На грамоте имеется имперская печать, подпись вашего величества и ответственного секретаря. Что, если именно эти детали важны, а вовсе не содержание грамоты? При помощи слабой кислоты преступник растворил и вывел чернила, и получил заготовку — бланк грамоты о пожаловании со всеми необходимыми подписями и печатями. Затем он вписал в нее другие сведения и заштриховал другие области на карте. Вышел полновесный документ на владение землей. Мы не знаем, какой именно. Возможно, огромной и ценной. Возможно, речь идет о сотнях тысяч акров! Такая игра стоит свеч, ради этого преступник и совершил два убийства.

Император не перебивал. Марк продолжил:

— Чтобы придать дополнительный вес поддельной грамоте, злодей также изготовил фальшивый выпуск "Голоса Короны". Зная, что в книге новостей печатаются все сведения о передачах землевладений, он подкупил сотрудника типографии, и тот изготовил подложную страницу. Набрал на печатном барабане другой текст, нужный преступнику. Сделал оттиск, а затем снял буквы с барабана, чтобы не оставить следов. Подложную страницу печатник передал нанимателю. Тот внимательно проверил содержание, задал ряд вопросов о том, все ли улики уничтожены, и как правильно вклеить в книгу подложную страницу. Когда с расспросами было покончено, он задушил печатника, тем самым оборвав цепочку следов. В тот же день злодей покинул столицу, имея на руках два документа, подтверждающих землевладение: грамоту о пожаловании и страницу из "Голоса Короны".

По мере своей речи Марк распалялся, глаза начали блестеть. Адриан — любитель стратем, интеллектуальных игр, тонких умозаключений. Он должен оценить блестящий вывод, сделанный из двух бесполезных бумаг!

Помедлив, император спросил со скукой:

— Зачем это нужно преступнику?.. И, что важнее, зачем вы беспокоите этим меня? Кто-то пытается захватить чей-то лен — такое случается каждую неделю. Обычно используются мечи, теперь — печатный станок. Вы решили порадовать меня тем, что даже преступники идут в ногу с прогрессом?

Марк нахмурился.

— Ваше величество, злодей не пытается присвоить владение. Он изготовил подложные документы не для захвата земли, а для провокации. Бумага способна вызвать войну. Положим, некто мечтает о владении соседа. И вдруг получает почтой из Фаунтерры грамоту о пожаловании оного владения, да еще и "Голос Короны" в довесок. Уверенный теперь в своей правоте, некто берет войско и вторгается в земли соседа. А тот, естественно, защищается. Вспыхивает бойня. Полагаю, к такому результату и стремится преступник.

— Допустим, — согласился Адриан. — Что еще можете сообщить?

— Ваше величество, я... — Марк запнулся. В иное время он сказал бы "советую" или "рекомендую", или даже "мы должны"... — ...мне кажется, было бы милосердно и дальновидно, если бы Корона предотвратила войну.

— Согласен, — равнодушно кивнул император. — Пусть секретари подготовят опровержение поддельной грамоты. Я подпишу, вы отправите жертве провокации.

— Ваше величество, — Марк набрал воздуха, — я не знаю, кто это. Нам не удалось выяснить, кому отослан поддельный документ.

Адриан нахмурился:

— Тогда чего вы, собственно, ждете от меня? Вы не нашли ни преступника, ни жертву, и я должен помочь?

— Я прошу: отмените все июльские передачи владений. Разошлите общее опровержение всем феодалам, кто получает "Голос Короны". Так мы сможем остановить действие фальшивой грамоты и предотвратить побоище.

— Отменить? Марк, вы в своем уме? После летних игр было передано из рук в руки больше сотни владений. Это же месяц брачных договоров!.. Сотня лордов не получат законные владения... почему? Потому, что протекция не справляется со своей работой?

— Ваше величество, я прошу лишь временно приостановить действие... Клянусь, за месяц я найду преступника, после этого все владения вступят в силу! Но опровержение нужно немедленно: если война вспыхнет, ее уже будет не остановить.

— Очередная феодальная усобица, — Адриан покачал головой. — Обычное дело... Мой ответ — нет.

— Ваше величество, — сказал Ворон, — это не будет обычная усобица. Похищение и подделка — все проделано смело, умно, ловко. Я чувствую: человек, который стоит за этим, не стал бы тратиться на мелкую рыбешку. А мишень провокации — из тех, кто привык доверять "Голосу Короны", то есть — из высшей знати. Думаю, эта война заденет кого-то из графов, а может, и герцогов.

— Марк, — медленно спросил император, — у вас все?

Скверно. Ох, до чего скверно. Ворон медлил, не зная, как поступить. Конечно, владыка не хочет злить лордов в преддверии голосования. Благодаря помолвке, примирению с приархом Галлардом и открытию "волны" Адриан сейчас на пике всеобщей любви. Палата проглотит с восторгом любой закон. Отобрать владения у сотни феодалов — значит, поднять бурю недовольства, столь неуместную сейчас... Однако Ворон ждал, что император доверится его чутью, как доверял прежде. Вышло иначе.

А теперь впереди второй вопрос, куда сложнее первого. Стоит ли вообще задевать его — без малейших-то шансов на согласие? Зачем? Для очистки совести? Или ради права с гордостью сказать впоследствии: "А я же говорил!.."

— У вас все? — рыкнул Адриан.

Хорошо было бы ответить: "Да, ваше величество". Заманчиво. Эх... Три, два, раз. И в омут головой.

— Ваше величество, я прошу разрешения поговорить с ее высочеством.

Зрачки императора сузились:

— Поговорить — значит, допросить, верно?

— Да, ваше величество. Наедине. От имени Короны.

— Допросить мою невесту от моего имени?

— Да, ваше величество.

— Знаете, Марк, — владыка недобро усмехнулся, — если вы не приведете никаких аргументов, я подумаю, что вы всего лишь сошли с ума. И, вполне возможно, для вас это будет лучше.

— К сожалению, ваше величество, у меня имеются аргументы. Есть причины не доверять графине Сибил Нортвуд. Перечислю их.

— А позвольте, я угадаю, — перебил его император. — Раз: леди Сибил внезапно услала дочь в монастырь. Два: графиня всеми силами ратует за Минерву, которая не приходится ей ни родней, ни вассалом. Три: графиня ничего не просила за свою поддержку в Палате, хотя могла бы. Четыре: графиня цветет от счастья без ясных на то причин. Это вас смущает, верно?

— Ваше величество...

— Из этих странностей, сударь, вы сделали выводы и, в безграничной своей заботе обо мне, решили предупредить. О чем?.. Первое: вероятно, леди Сибил убила отца моей невесты, чтобы получить девушку в свое распоряжение. Второе: леди Глория Нортвуд в ходе своих поисков узнала о преступлении матери, потому и отправилась в ссылку. Третье: Минерва считает себя обязанной графине и потому, став владычицей, примется ратовать за интересы Севера. В частности, графиня Сибил со своим приятелем, а возможно, и любовником Эрвином Ориджином положили глаз на торговый флот Южного Пути... Я ничего не упустил?

Справляться с удивлением — чертовски важное умение. Кому нужен советник, похожий на сельского дурачка?.. Марк не справился. Сам почувствовал, как полезли на лоб его брови.

— Ваше величество, простите...

Адриан жестом заставил его молчать.

— В другой день, Марк, я бы умилился вашей заботе. Улыбнулся тому, как вы и Катрин Катрин упорно считаете себя умнее всех. Как с высоты своего всевидящего ума оберегаете меня — этакое безмозглое дитя в короне... Простите, но так уж вышло: не вы одни способны размышлять. Да, мне жаль бедного сира Клайва Стагфорта и несчастную леди Глорию, и я глубоко сочувствую Минерве, оставшейся сиротой. Но если сейчас отдать под суд леди Сибил, то графство Нортвуд окажется на стороне моих врагов. Сколько сиров клайвов тогда лягут в землю? Сколько бедных девочек станут сиротами?

— Ваше величество, — с рискованным упрямством произнес Марк, — леди Сибил ненадежна. Не стоит доверять ей.

— Ненадежна?.. Боги, а кто надежен? Может быть, вы с вашей паутиной? Может быть, именно вы убережете меня ото всех бурь и невзгод, удержите корону на моей макушке?..

Император сделал паузу. Ворон не рискнул ответить. Адриан с горечью покачал головой:

— Марк, этот разговор — шанс, который я дал вам. Я все ждал, когда же вы скажете то, что должны сказать. Думал: Ворон не мог пропустить такое. Кто угодно, но не Ворон. Раз он говорит о неважном, значит, видимо, собирается с духом. Боится расстроить меня этакой дрянью — вот что я думал. Рано или поздно Ворон вздохнет поглубже и выпалит... Но нет.

Император извлек из-за манжеты крохотную бумажную ленточку — такие использует голубиная почта. Развернул, показал Марку через стол. Тот смог различить лишь вензелек — малюсенького нетопыря со стрелой в когтях.

— Последняя возможность. Что в этой бумаге? Знаете или нет?

Ворон глубоко вдохнул.

— Нет, ваше величество.

Император опустил ленту на стол. Она тут же свернулась в колечко, и щелчком пальца Адриан отправил ее Марку.

— Читайте.

Ворон прочел. В глазах потемнело. Очень уж мелкие буковки, расплываются, путаются. Наверное, от этого искажается смысл... Он перечел, поднеся ленту к кончику носа. И снова. Выронил, бумага издала шорох, свернувшись колечком.

— Ваше величество... Прошу: скажите, что это? Чья-то шутка? Проверка? Я понятия не имел... Никто не докладывал...

— Это письмо, — отчеканил император, — доставлено птицей из Первой Зимы, получено нынешним утром. Эрвин Ориджин объявляет себя герцогом и ставит мне ультиматум.

Проверка. Должна быть проверка! Или провокация, или шутка — что угодно, но не правда! Благородные Ориджины — опора Династии на протяжении шести веков! Эрвин — умненький щенок, герцог Десмонд — несокрушимая скала. Щенок убил отца, чтобы поднять мятеж против Короны?!

Марк развернул ленту и снова прочел, хотя уже помнил наизусть каждое слово.

Адриан Ингрид Элизабет, сударь. Вам известно о страшных злодеяниях...

— Ваше величество... — выдохнул Марк. — Я не знал об этом... Клянусь, не знал!

Адриан проговорил медленно и тихо:

— Знаете, что любопытно в этом деле. Ведь я с самого начала не доверял графине Сибил — с того майского дня, как она явилась на аудиенцию вместе с дочкой. Это вы убедили меня поверить графине. И вы же, Марк, теперь стараетесь очернить ее. Я спрашиваю себя: почему? Я спрашиваю себя: почему вы так тщательно ничего не знаете об Эрвине Ориджине? Почему отвлекаете меня ерундой, вроде краденых грамот, вместо того, чтобы предупредить о мятеже сильнейшего Дома? И я вижу объяснение, Марк. Вы хотите моей размолвки с Нортвудами потому, что вашему новому другу Эрвину требуется сильный союзник.

— Ваше величество, клянусь, я не... — горячо начал Марк, и осекся. Не верьте ни словам, ни уликам, верьте только умозаключениям — это говорил он сам.

Император покачал головой.

— Да, вы правы, капитан Бэкфилд доложил мне об убийствах. Капитан недалек, потому мне ясен его мотив: попытка выслужиться. С вашими мотивами, Марк, куда сложнее... Дневники Янмэй Милосердной, третий том, глава пятая: "Мы не выбираем ни друзей, ни врагов. Враги всегда сильны и хитры, друзья — самодовольны и слепы. Будь осторожен: хитрого врага легко принять за слепого друга". Любого наследного принца Династии учат: делай, как завещала Янмэй, и не допустишь фатальных ошибок. Далее в той же главе есть и такие слова: "Другу, в котором ты усомнился, дай шанс: поручи трудное и опасное дело. Справится — прости и доверься ему. Не справится — не горюй о нем".

— Что угодно, ваше величество! — отчеканил Марк.

— Отправляйтесь в Первую Зиму, — сказал император.

Повисла тишина. Краска сбежала с лица Ворона.

— Формальный повод прост, — сказал Адриан, — представитель Короны заверяет законность передачи власти в герцогстве. А ваша истинная задача... полностью отвечает задачам протекции.

Находим тех, кто угрожает Короне, и устраняем их. Боги. Святые боги!

— Ваше величество, вы приказываете... я... я должен убить лорда Ориджина в Первой Зиме?

Адриан молча смотрел ему в глаза.

— Ваше величество... Три года я служил вам верой и правдой. Поверьте мне! Я разочаровал вас, не сумел раскрыть планы мятежников. Если моя глупость достойна смертной казни, то так тому и быть, отдайте под суд и казните — но здесь, в столице! Ваше величество, проявите милосердие! Неужели я не заслужил хотя бы этого?..

— Я проявил милосердие, — ответил император, — и дал шанс заслужить прощение. Вы даже получаете возможность переметнуться к Ориджину. Вряд ли он простит вам провал с леди Сибил... но, пожалуй, вы сможете вымолить быструю смерть.

— Ваше величество, одумайтесь! Я предан вам. Пусть вы не верите, но допустите хоть возможность! Вы отдаете в руки врагу начальника вашей тайной стражи! Северяне получат все, что мне известно: имена агентов, пароли, координаторов сети...

— О, за это не волнуйтесь, — усмехнулся Адриан. — Вашей агентурой займется капитан Бэкфилд. Координаторы будут переназначены, пароли сменены. То, что вы успели сообщить Эрвину, завтра потеряет вес. И, полагаю, догадываетесь, что вашему слуге Итану больше не место в имперском секретариате. Возьмите его с собой.

Адриан взмахнул рукой, веля Марку уйти.

Марк силился выдавить что-то. Найти слова. Оторвать язык от пересохшего неба. Отчаяние намертво свело челюсти. Что ни скажи, ничего не изменить.

Он встал, двинулся к двери. Кажется, ноги не дрожали.

— Постойте...

Марк резко обернулся. Не сумел скрыть вспышку безумной надежды, промелькнувшую на лице.

— Мне жаль, — сказал император.

Меч

1-2 сентября 1774г. от Сошествия

Окрестности Алеридана

Вихря свела в могилу гнилая кровь. Худая смерть — долгая, мучительная. Не всякий воин вытерпит без стонов. А Вихорь был не воин, всего лишь крестьянин и конюх. Он и меча-то в руках не держал до того дня... Вихорь голосил двое суток подряд, пока не утих. Рыдала и Сара — дочурка, и даже Вихренок.

К счастью, Джоакин не слышал плача. Те двое суток он провалялся без чувств. Сквозь рубленую рану на плече вытекло слишком много крови. Позже, придя в себя, увидел Луизу — она меняла ему повязку и тихо приговаривала:

— Хоть ты останься... Хоть ты. Помрешь — никогда не прощу...

Она не плакала, но лицо было серым, почти черным. Джоакин сообразил: кончился Вихорь...

А Джоакин остался. Когда смог ходить и думать, обоз был уже далеко от Лабелина. Ближе к морю, наверное: ветер дул прохладный и соленый. Он спросил о Полли. Луиза сказала: похоронили. А священник? Помолились, — сказала Луиза. За всех помолились... кроме этого. Этот сбежал, бросив два мертвых тела и прихватив все деньги до последней агатки.

Зато в телегах остался товар. Где-то в землях Грейсендов они нашли ярмарку. Джоакин помог Луизе распродать добро. Вышло недурно: без малого четыре эфеса. Луиза предложила:

— Поехали теперь в порт. Накупим с корабля всяких южных шелков, потом в Короне продадим. Хорошо будет.

Джоакин удивился:

— Это что же, ты хочешь продолжить дело торгаша?

Она пожала плечами:

— Отчего нет? Я умею. Считаю быстро; знаю, как цену сбивать. А ты будешь с лордами говорить, если доведется; читать и писать письма. Мы с тобой хорошо поладим.

Он глянул на нее этак с подозрением, и Луиза фыркнула:

— Размечтался!.. Я тебе не руку предлагаю, а долю в деле. Смотри, затея выгодная. Хармон-торгаш делал до сорока эфесов в год. Мы, положим, не такие ловкие, но двадцать золотых выручим. Итого, по десять на брата. Ну?..

— Десять в год?.. Кайр полсотни за год службы получает.

Джоакин покачал головой и на лице изобразил презрение. Это было зря. Луиза потемнела:

— Дурак ты недобитый! Погибли три хороших мужика, а с ними — твоя любимая! Тебе же все неймется, все не навоевался! Ну, так езжай к чертям в свою Первую Зиму! Чтоб тебе следующую дырку проделали во лбу, а не плече!

Она плюнула и ушла в фургон. Джоакин призадумался, помялся, да и пошел следом.

— Луиза... Луиза. Ты... прости меня, ладно? Ты меня выходила, я тебе жизнью обязан. Прости, не хотел обидеть.

— Только выходила, как обратно в могилу лезешь...

— Да не в могилу... Пойми: у меня есть мечта. Вот ты в детстве знала, кем станешь? Нет? А я знал. Сколько помню себя, всегда знал, что сделаюсь рыцарем. Буду служить великому лорду, прославлю свою семью и свою деревню. Будут говорить: Печальный Холм? Так это же то самое место, откуда Джоакин!.. Вот только прежде не знал, кому хочу служить. А теперь и это знаю. Не в Первую Зиму, мне в Алеридан нужно, понимаешь? Там моя слава!

Не факт, что Луиза поняла, но серчать перестала. Пожелала удачи, отдала половину выручки. Сказала писать в гостиницу в Излучине, если вдруг надобность. Джоакин сказал: так ты же читать не умеешь! А она в ответ: ну и что? К священнику схожу, он прочтет.

Следующим днем он помог ей нанять на рынке охранника — такого, что вызывал доверие. А затем распрощался.

Прошел месяц — и вот он в Алеридане.

Точнее, на лесистом бугре за городом, среди черных камней и обугленных балок. Когда-то здесь была мельница, потом сгорела, а холм зарос. Если влезть на камни, видно Эвергард: три кольца стен, тринадцать башен, Светлая Агата и воин, выложенные золотом. На шпилях башен полощутся флаги: верхний — герцогский, остальные двенадцать — гербы знатнейших рыцарей гарнизона. Один из них мог бы принадлежать Джоакину. Он давно уже знал, какой герб себе выберет: сердце, пронзенное мечом, а ниже — осадная машина, катапульта...

Деньги, доставшиеся от Луизы, исчезли без следа. Львиная доля ушла на новый меч взамен отцовского, утерянного в бою. Затем была дорога через Земли Короны и Альмеру, продовольствие, овес для Леди. Последняя агатка испарилась вчера: потрачена на пиво для Берка, чтобы убедить его проторчать еще один день среди развалин мельницы. Пятые сутки они здесь, и каждое утро Берк заводил одну и ту же песню:

— Милорд, а милорд... Скажи мне, как лорд: какого черта мы здесь торчим, а? Жратва кончается, с выпивкой вовсе печаль. Давай-ка наймемся к кому-нибудь!

Идея о том, что Джоакин Ив Ханна — как бы дворянин, а он, Берк, — как бы сквайр, сперва только позабавила пройдоху. Но потом, осознав тот факт, что лорд обыкновенно платит за пиво и вино для сквайров, Берк понял все выгоды положения и теперь иначе, как милордом, Джоакина не звал. Правда, насмешливая нотка в голосе никуда не делась.

— Ну, что скажешь, господин? Давеча мы слыхали: архиепископ Галлард в городе собирает войско. Идем к нему наниматься!

— Не люблю святош, — уклончиво отвечал Джоакин.

— А кто их любит? Разве что монашки! Зато все любят деньги, а их у святоши полно. Чего, благородный Джо, не сказать о тебе.

Джоакин хорошо понимал, зачем приарх Галлард собирает войско. Вчера новомодной почтой — какой-то "волной" — в Алеридан прилетело известие: владыка начинает суд и велит герцогу Альмера явиться в столицу. В противном случае император лишит его титула и доставит в Фаунтерру силой, как беглого преступника. Ясно, что герцог и не подумает мчаться на плаху. Ясно, что император выполнит угрозу, и Айден Альмера лишится власти. Когда это произойдет, брат Айдена — Галлард — объявит себя новым герцогом и бросит войско на штурм Эвергарда. Ни за что в жизни не хотел бы Джоакин оказаться в той армии, что придет за головами Айдена Альмера и его дочери — леди Аланис. Ему противна была даже мысль.

Однако Берк посмеялся бы над этакой романтикой, потому Джоакин приводил другие аргументы:

— Дружище, ты замок-то видишь? Думаешь, сладко придется, когда архиепископ пошлет нас на штурм? Иначе, как винтовой дорогой по склону холма, до верхушки не доберешься. А дорога обжата стенами с обеих сторон. Мы станем ползти по ней вверх, как черепахи, а нас будут поливать смолой и обсыпать булыжниками. Эвергард неприступен! Никаких шансов нет.

— Святоша — не дурак, — возражал Берк. — Он не полезет на штурм, коли замок неприступен. Возьмет крепость в осаду. Всю осень, а то и зиму, мы будем жрать и пить в лагере, ничем не рискуя, да еще и монету получать. Потом гарнизон сдастся, мы заберем денежки и пойдем своей дорогой. А теперь, славный Джо, подумай, что будет, окажись мы внутри. Хотя нам и ясно сказали убираться прочь, но все же представь: твой чертов план сбылся, и нас таки взяли в гарнизон. Что из этого выйдет, а, милорд?

— Прославимся! — не раздумывая, сказал Джоакин.

— Ага. Станем славными пожирателями подметок, чемпионами по ловле крыс. Что мы есть-то будем в крепости, а?

— Имеются склады продовольствия.

— На осень хватит. Но потом-то запасы кончатся. Знаешь, приятель, я очень не хотел бы дождаться того дня, когда рыцари начнут жрать своих сквайров. Накануне я предпочел бы слинять подальше из этой дыры... да только не выйдет, крепость-то в осаде! Как ты вообще планировал выбираться оттуда?

— Герцог что-нибудь придумает. Когда станет невтерпеж, он выведет людей. Наверняка есть подземный ход.

Берк хохотнул. Джоакин взаправду верил в существование туннеля, даже принимался его искать. Собственно, и холм этот выбрал для стоянки потому, что он выглядел очень уж подходящим местом для выхода из лаза. Деревца и мельничные камни маскируют макушку, можно выйти незаметно для осаждающих. Зато с высоких башен замка бугор хорошо просматривается, и можно заведомо отследить, есть ли враги у выхода из туннеля. День Джоакин убил на поиски. Идея была такова: обнаружить подземный ход, пробраться прямо в Эвергард, а там заявить: "Мы нашли уязвимое место вашей обороны! В награду возьмите нас на службу". С утра до ночи приятели ворочали камни и балки, испачкались в саже, как Темный Идо... Потом Берк осведомился:

— Скажи-ка, милорд, позволено ли сквайру называть лорда дубиной?

— Ни в коем случае.

— А пустоголовым дураком? Или безрогим бараном?

— Тоже нет.

— Ну, тогда я промолчу.

На том и закончили поиски подземного хода.

Шел пятый день стоянки на холме. Солнце клонилось к горизонту, закатывалось за башню Эвергарда — точь в точь как на родовом гербе леди Аланис... Берк хлопнул Джоакина по плечу и заявил:

— Вот что я тебе скажу, благородный лорд. Моего терпения хватит еще на один вечер — вот этот, что сейчас. План "торчим туточки и ждем погоды" был, конечно, хорош, но немного приелся. Если до утра не выдумаешь идею получше, я иду в город наниматься к архиепископу. С тобой или без тебя — все едино.

Он закинул в рот щепотку табака и завалился на плащ. Джоакин взобрался на камень и крепко призадумался, глядя на остроконечные башни цитадели.

Если по уму, то Берк прав. Не возьмут их в гарнизон. Замок и так переполнен людьми, а запасы пищи ограничены. Значит, нечего им тут делать, нужно уходить. Податься к другому лорду, выслужиться у него, получить рыцарство. Потом, уже в звании, вернуться сюда, попроситься к леди Аланис... Пройдут годы. Джоакин возмужает, на лице будут шрамы, в висках — седина. Слава о нем разлетится по стране. Он сможет тогда не клянчить, а гордо заявить:

— Меня, миледи, любой бы взял на службу. Вот только моя душа рвется к вам. Не откажите же ей!

Но уходить не хотелось. Даже больше — не моглось. У него, Джоакина, может, и есть впереди годы... но у леди Аланис их может не быть! Она замешана в заговоре своего отца. Пусть и по незнанию, да кто на это посмотрит! Имперский суд не пощадит ее, войско приарха Галларда не выпустит из осажденной твердыни. Леди Аланис в западне, до конца года решится ее судьба. Если она у... ум... боги, даже мысленно Джоакин не мог произнести этого слова! Не умрет она! Он будет рядом, и она не умрет! Нельзя уходить.

Трижды они с Берком ездили в город. Один раз Джоакин снова увидел герцогиню: со своим блестящим эскортом она ездила в собор. Джоакин был потрясен — не одной лишь красотой девушки, но и отчаянной храбростью. Алеридан наводнен наемниками Галларда. Совершеннолетняя Аланис — помеха для дяди на пути к власти. Спусти священник псов — и они разорвут дюжину рыцарей герцогини. Джоакин знал: Аланис не зря пошла на такой риск. Она заявляла тем самым: "Я ничего не боюсь. Я невиновна, город — мой по праву". Мещане орали приветствия, смеялись от восторга. Герцогиня с нами, значит — все по-прежнему! Не будет войны, не будет смуты! Да здравствует Аланис Альмера! Джоакин тоже орал, его голос тонул в толпе, неслышный даже для соседей:

— Берегитесь, миледи! Прячьтесь в замке! Город опасен!

В дюжине тяжелых всадников мещане видели несокрушимую мощь. Стальные люди на стальных конях — что может их остановить?! Тем более, эти воины — лучшие из лучших, чемпионы турниров, герои битв!.. Джоакин знал, насколько хрупки и уязвимы рыцари на узких улочках города. Один арбалетный болт из-за оконных ставен — и...

— Прячьтесь, миледи! Ваша жизнь на волоске!..

Она посетила собор, подарила Светлой Агате пригоршню золотых эфесов и вернулась в Эвергард. Живая... на этот раз.

Нет, Джоакин никак не мог уехать отсюда!

Но что делать?

Он глядел, как полощутся флаги в розовых закатных лучах... Затем солнце пропало, его место заняла луна... Искровые фонари вспыхнули на стенах, принялись шарить вокруг. Пятна света скользили по голой земле. Подступы к замку вырублены, вычищены от деревьев. Одна лишь каштановая аллея, ведущая к воротам. Если войско хлынет на штурм, его увидят издали. В лучах фонарей люди — как на ладони. Арбалетчики замка нашпигуют их болтами, сотрут в кровавую пыль еще задолго до стен! Бедные, бедные наемники приарха! Эвергард неприступен... Эх.

Джоакин ничего не понимал в политике, но это было ясно даже ему: император не простит герцога. Когда войско Галларда расшибется о стены замка, владыка пришлет свое. Искровая пехота — перед нею никто не устоит. Холодная тьма. Нельзя уезжать. Нужно думать.

Воин снова вспомнил герб, который выбрал для себя. Пронзенное мечом сердце — отличный символ: это и смерть врага, и любовь девушки. Ниже — катапульта. На гербе леди Аланис — крепостная башня, а у него будет осадная машина. Герцогиня неприступна, как сам Эвергард, но найдется тот, кто возьмет ее штурмом!.. Еще недавно эмблема наполняла его радостными мечтаниями, но теперь казалась злой насмешкой. Скоро здесь хватит катапульт и без Джоакина: будут и машины приарха, и самого императора... Чего не хватит — так это щитов, чтобы укрыть миледи от смертельной опасности. Сердце на щите — вот каков должен быть герб! И придет день, когда он будет трепыхаться на одной из башен Эвергарда!

Тех гербов, что сейчас украшали башни, уже было не видать. Стояла ночь. Туча сглотнула луну. Лишь одна Звезда сияла в небе, да тревожные огни белесыми пятнами вспахивали землю. Громада замка тонула в черноте.

— Надо поспать, — сказал себе Джоакин. — Встану на рассвете, подумаю еще.

Он поднялся, чтобы спрыгнуть с камня, бросил прощальный взгляд на крепость. Шепнул:

— Доброй ночи, миледи. Ничего не бойтесь: я рядом...

...и тогда увидел отряд.

* * *

Всадники возникли на каштановой аллее. Фонарь выхватил их из темноты и повел, больше не отпуская. Люди в легкой амуниции, почти без доспехов. Кони идут галопом. Десять, двадцать... примерно полсотни. Они скакали прямиком к воротам Эвергарда.

С башни что-то крикнули — в ночной тиши звуки летят далеко. Всадники не сбавили ходу. Дураки, сейчас их перебьют, — подумал Джоакин... Подумал бы, если б успел. Но кое-что случилось, и мысли в голове разом погасли.

Надвратная башенка треснула и развалилась.

Куски балок и кирпича — дождем на дорогу. Людские тела.

Всадники мчали, не сбавляя ходу, и двое передних вскинули руки, будто в рыцарском салюте. Теперь Джоакин успел заметить, как воздух вздрогнул перед их ладонями. Мерцающие сгустки метнулись к воротам, и те лопнули — будто пузырь, в который ткнули ножом! Щепки брызнули в стороны. Кто-то рванулся навстречу всадникам, и передний конь смял его. Отряд хлынул в замок.

Джоакин не понимал... и не пытался, и даже не воскликнул: "Что за чертова тьма?!" Он — соляная статуя, он — истукан с глазами. Стоял и смотрел, и не мог ничего другого, кроме смотреть.

На дороге между стен царила темень — фонарщики не успели перенаправить свет. Вот они зашевелились, крутанули лампы, нацеливая лучи... и одна за другой фонарные башенки стали лопаться. Вспрыгивали на воздух, разваливались, сыпались градом обломков. Раскаленные внутренности ламп еще недолго мерцали искрами... Кто-то побежал по стенам, упруго сработал арбалет. В ответ полыхнул огонь. И снова. И снова. Истошные крики: живые факела падали на дорогу, под копыта коням. Вспыхнула галерея, за нею вторая...

А те, конные, скакали вихрем, поливая огнем стены. Вторые ворота — в щепки. Решетка — в пыль. Они неслись с такой скоростью, что полоса огня отставала от них! Пламя текло по стенам снизу вверх, охватывая десятки шагов за минуту... но конные шли быстрее. Балки, булыжники, головешки сыпались водопадом за их спинами. Всадники — огромный черный змей. Ворвался в замок и вспорол изнутри — будто двуручный меч в глотку.

Джоакин смотрел. На его глазах неприступный Эвергард превращался в факел.

Жутко, протяжно взвыл сигнал тревоги. Падал, притихая, и снова взлетал, вымораживал жилы. Огненная река, текущая снизу вверх, долилась до верхнего замка и уперлась в бастион. Здесь, впервые, всадники сбавили ход. Извилистый путь замедлил их. Пятна света поймали голову отряда. Скачут, прижавшись к холкам, выставив вперед руки. Вдох — и лежат, никого живого из тех, кто оказался на свету. Кричит и бьется на земле лошадь. Остальные отпрянули, прячась за поворотом стены. Свет скользнул за ними, выхватил одного... Уже не человек — губка, истыканная стрелами.

В груди Джоакина мелькнул луч. Все, конец им! Кто бы ни были, им конец! Сзади подступает огонь, впереди — лютые стрелки герцога. Всадники сбились кучей в узком безопасном простенке. Рыцари замка уже бежали к ним по зубчатым верхушкам стен. Круглые камни посыпались с бастиона, покатились вниз по дороге, ломая ноги коням.

Но вдруг среди мертвецов зашевелился один. В нем сидела стрела или две, но он двинулся, перекатился за труп лошади. Положил руку на тушу, как ложе арбалета на упор. Выстрелил.

Прежде, во тьме, Джоакин не мог разглядеть, но теперь фонарь светил прямо на этого, полумертвого, и все виделось ясно.

Он выстрелил из руки.

Никакого оружия! Просто из кулака вырвался огненный шар и воспламенил ворота. Затем второй, тут же — третий. Стена, переполненная людьми, издала вопль. Вспыхнула башня, заметались огни. Люди сталкивались, обезумев от боли. Зажигали друг друга, сгорали заживо, прыгали со стен. А тот, за конской тушей, продолжал бить, обращая бастион в пекло. Одной голой рукой.

Вот тогда Джоакин заорал.

Сжимал голову ладонями, мотал из стороны в сторону, исступленно орал:

— Ааааа!.. Ааааааааа!

Берк, что проснулся от воя, подскочил к нему:

— Заткнись, твою Праматерь!

Но увидел полыхающий Эвергард — и онемел.

Бастион выгорел дотла, выпали ворота. На стенах не осталось жизни. Всадники спешились и цепочкой вбегали в верхний замок. Где-то там — леди Аланис. Теперь беззащитная.

Джоакин бросился к лошади. Берк догнал его, развернул к себе и врезал кулаком по лицу. Воин упал, тут же выхватил кинжал, попытался ударить. Берк прыгнул, выбил нож, уселся на парня верхом:

— Да стой же ты! Дубина! Ничем не поможешь, сам подохнешь!

— Пусти! Убью! Пустииии!

— Не успеешь ты, дурак! Они уже в покоях! За пять минут всех вырежут, кто остался!

— Аааа!.. Пусти, гад! Ааааааа!

Джоакин метался, взрывая пальцами землю. Смотрел в небо — туча багровела от зарева. Берк сдерживал парня, приговаривая все тише:

— Ну, будет! Хватит уже!.. Успокойся... Как тебя заклинило, а...

Наконец, он утих.

Берк отпустил, Джоакин сел, привалившись спиной к камню. На замок он не смотрел. И так знал, что там: в небе плясали отсветы.

— Как же это... — прошептал воин. — Как они смогли... Это же... так не бывает! Не бывает!

— Да ладно, — пожал плечами Берк, — обычное колдунство. Император — потомок самой Янмэй. Он еще и не такое умеет!

— Император?.. — тупо повторил Джоакин. — Император?

— Кто же еще?! Он сказал, что притащит герцога на суд — вот и прислал за ним парней.

— Парней?..

О, нет, это и близко не парни! И не воины, и даже не кайры! Черные демоны на лошадях, крушащие стены одним взмахом руки!

— Ты проспал и не все увидел, — сказал Джоакин. — Наверное, не понял, что к чему. Они сражались, как Праотец Вильгельм! Смертные неспособны на такое!

Берк хмыкнул:

— Ну, тогда нам стоит помолиться. Умеешь?

В разговор вмешался странный звук — не то скрип, не то скрежет. Два камня провалились в землю. Вдавились и скрылись, оставив квадратную черную дыру. Из дыры возник человек с мечом, и еще один.

— О, подземный ход!.. — воскликнул Джоакин. — Я же говорил...

Рыцари двинулись к ним, в жутком молчании занося клинки.

— Э, стойте, стойте! Мы свои!

Джоакин успел вскочить и поднять меч, а затем рыцарь обрушился на него. Удар, полный холодной ненависти. Парень отпрянул, с трудом устояв.

— Мы не враги!

Не говоря ни слова, рыцарь вновь атаковал. Сталь гремела и выбрасывала искры. Джоакин чуть не стонал от напряжения, парируя удары. Рыцарь бил слишком быстро, чтобы уклониться, и слишком мощно, чтобы блокировать. Каждая сшибка едва не выворачивала запястье. Клинки скрещивались у самой груди Джоакина. Противник сминал его оборону.

Второй воин тем временем накинулся на Берка. Тот успел парировать первый удар, но второй вышиб из рук топор и бросил Берка наземь. Он откатился, меч вспорол грунт в дюйме от уха. Берк пнул рыцаря в промежность, сам же взвыл, разбив стопу о латы. Увернулся от удара, перекатился, встал на четвереньки, пополз. Латник подбежал к нему и врезал ногой в бок. Берк скрючился на земле, задыхаясь. Рыцарь взял меч в обе руки, неторопливо замахнулся, чтобы снести парню голову.

Джоакин отступал шаг за шагом под свирепым натиском врага. Он не мог улучить ни секунды для атаки. Все силы и время уходили на оборону. Однако, отступая, он выманил противника из тени и сумел разглядеть.

— Сир Хамфри, я вам не враг!

Рыцарь промедлил пол-вдоха, Джоакин отпрыгнул назад и вогнал меч в землю:

— Хватит! Мы на вашей стороне!

Лейтенант Хамфри из гарнизона Эвергарда подступил к Джоакину, смерил взглядом:

— Ив Ханна?

— Я!

— Рольден, стой!

Клинок замер у шеи Берка.

— Какого лешего вы здесь?

— Мы видели штурм и пожар. Хотим помочь.

— Помочь?

— Вам нужна помощь, сир Хамфри?

Замешкавшись на секунду, рыцарь принял решение:

— Нужна. С нами раненый.

Он и Рольден вложили клинки в ножны. Берк поднялся, отряхиваясь и потирая бок.

— Сюда! Безопасно, — крикнул сир Хамфри.

Из туннеля показалась молодая женщина в одежде служанки, за нею двое парней с закрытыми носилками, следом — еще один рыцарь, замыкавший отряд.

— Простите, сир, но я не лекарь, — сказал Джоакин. — Не могу помочь с раненым.

— И не требуется. В миле отсюда охотничье угодье герцога. Пойдем туда, там есть лекарь. От вас нужна помощь в защите. Нас мало, а погоня возможна.

— Конечно, сир. Можете положиться на нас.

Лейтенант кивнул:

— Благодарю.

Махнул рукой замыкающему воину. Тот дернул что-то в недрах лаза, камни пришли в движение и встали на место, закрыв дыру.

— Простите, сир... — Джоакин прочистил пересохшее горло. — Ее светлость... она жива?

— Герцог погиб, — холодно отрезал лейтенант. — Лорд Альфред тоже. О лорде Альберте не знаю.

— А... леди Аланис?

Рыцарь медлил. На лице ясно читалось желание солгать.

— Прошу, сир Хамфри! Я же здесь ради нее!!

Тот мотнул головой в сторону носилок:

— Ее светлость ранена. Но шансы есть. Вперед!

Джоакин ловил воздух, пытаясь вдохнуть. Наконец, отмер. Прыгнул в седло и двинулся следом за уходящей горсткой людей.

* * *

В голове Джоакина царил черно-бело-красный хаос, похожий на гибнущий Эвергард. Черная растерянность, близкая к смятению. Мир стал другим: теперь в нем есть сила, неподвластная ни воинскому мастерству, ни законам чести. Опоры, на которых прежде стоял Джоакин, шатались и уходили из-под ног.

Красные вспышки — озарения, как пламенные шары. Герцог погиб вместе со старшим сыном. Леди Аланис бежала. Приарх Галлард объявит себя правителем Альмеры. Обыщет Эвергард, не найдет тела герцогини и пошлет погоню. Как скоро это случится?.. Кто были те всадники, кому служат? Они ринутся по следам, или другие?..

А белый цвет — это надежда, теплые манящие лучи. Леди Аланис потеряла отца и брата, получила тяжкое ранение. Нужно быть бессердечным человеком, чтобы радоваться этому. И Джоакин честно душил в себе предательское чувство... но все же радовался. Судьба дала шанс. Впереди дюжина дорог. Та, что ведет в лапы к наемникам архиепископа, и та, что на столичную плаху, и та, где ждут всесильные всадники, и даже та, где леди Аланис вернет себе герцогство и взлетит обратно ввысь, бросив Джоакина ползать по земле... Но есть и такая дорога — одна-единственная — по которой Джоакин пронесет девушку на своих руках, спасет ото всех опасностей, и в конце... Именно там, в конце той дороги и сиял неотразимо заманчивый белый свет.

Краем уха Джоакин слышал обрывки разговоров в отряде:

— ...около пятидесяти. Убили всего дюжину...

— ...размолотили, как гнилую тыкву!

— Предметы. Говорящие Предметы!

— Безнадежно с самого начала...

— Персты Вильгельма... они нашлись!

— Приарх Галлард.

— Нет, император.

— Сам владыка?..

— А кто же еще?!

Берк приблизился и потряс Джоакина за плечо:

— Эй, милорд! Слышишь меня? Слышишь, говорю?!

— Что?.. Ага, слышу.

— Думаешь, у них есть с собой деньги?

— Деньги?..

— Деньги! Ты что оглох? Как только нам заплатят, сразу сваливать нужно.

— Это еще почему?

— Точно, оглох. Уши прочисти и слушай, о чем люди говорят! Леди Аланис — наследница герцогства. Едва святоша поймет, что она осталась жива, сразу отправит псов искать следы. Нам бы к тому моменту оказаться подальше от этих носилочек.

— Ага, носилки...

Джоакин нагнал парней, что несли раненую. То были воины, за их плечами висели мечи и щиты. Сир Хамфри, идущий впереди, задал безумный темп. Парни с носилками тяжело дышали, выбивались из сил.

— Вам помочь, друзья?

— Да как поможешь? Верхом раненую не понесешь!

— Могу отдать ей лошадь или взять к себе в седло.

— Ее светлость не сможет... она без чувств.

Точно: девушка лежала удивительно тихо. Была бы в сознании, стонала бы. Тревога ожила в сердце с новой силой.

— А рана сильная?

— Не позавидуешь...

— Какая?

— Ожог.

— Большой?

Сир Хамфри обернулся и прикрикнул:

— Сир Джоакин, отстань от них! Парням и так нелегко!

Он переключился с расспросами на лейтенанта:

— Что случилось с ее светлостью?

— Задело огненным шаром.

— О, боги! Страшный ожог?

— Я видал и хуже.

— Значит, есть надежда?

— Есть. Особенно если не болтать попусту, а идти быстрее.

— Так точно, сир.

Джоакин умолк было, но вскоре не удержался:

— А далеко еще до поместья?

— Тебе какое дело? Ты ж верховой. Ноги, поди, не ноют.

— Нет, сир, я о том... ну, как долго еще идти? Ведь ее светлость... она же без лекаря долго не сможет!

— Сир Джоакин, — рявкнул Хамфри, — закрой рот! Я все понял: ты очень хочешь служить герцогине! Оценил твое рвение. А теперь — помолчи!

Джоакин сжал зубы.

К счастью, охотничье угодье уже показалось впереди. Немаленький двухэтажный дом на опушке леса, обнесенный бревенчатой стеной. Тропа упиралась в ворота. Одна створка покосилась и цепляла землю. Ее не смогли закрыть полностью, в щель пробивался факельный свет.

— Что за лодыри... — буркнул Рольден. — Герцог бы им уши оторвал.

Сир Хамфри сплюнул.

Отряд встал у ворот. Воины опустили носилки и принялись дышать. Рольден стукнул сапогом в створку. Берк шепнул Джоакину:

— Надо сразу с ними войти. А то запрутся, оставят нас здесь — и плакали денежки.

С этой целью он спешился и выдвинулся вперед, втерся между Рольденом и Хамфри.

"Здоровая" створка, скрипнув, отклонилась. Мужичок в плаще, с факелом в руке, мотнул головой:

— Здравья вам, рыцари. Проходите, добро пожаловать.

Рольден вошел первым, следом Хамфри, за спиной у лейтенанта во двор проскользнул Берк. Сир Хамфри смерил взглядом мужичка:

— Отчего не спрашиваешь, кто мы такие? А вдруг разбойники?

— Вижу ведь: башни на грудях, — резонно заметил факельщик. — Значит, люди его светлости.

— А ворота почему скособочены?

— Сегодня только телегой саданули, починить не успели...

— Телегой? Какой телегой?

— Да вон той — муку, значит, везли...

Сир Хамфри с недовольством оглядел двор. Заглянул и Джоакин. Действительно: левее ворот стояла телега с мешками. В глубине, ближе к усадьбе, свалены были полдюжины бочек. В кольцах на заборе торчали факела, трепетали огни.

— Дурачье, — процедил лейтенант. — Муку привезли и до сих пор не разгрузили! И бочки у главного входа — что за черт!

— Да хватит! — крикнул Рольден, он стоял уже на полпути к усадьбе. — Кончай выволочку, пускай заносят...

В этот миг на телеге, за мешками почудилось Джоакину какое-то едва заметное движение. Сир Хамфри рванулся с места, схватил мужика и закрылся его телом, будто щитом. Раздался свист. Мужик хрипнул, ловя стрелы. Джоакин шатнулся за створку. Рольден коряво выхаркнул:

— Гады... — и с грохотом рухнул наземь.

Не выпуская свой живой щит, сир Хамфри бросился к телеге. Берк — следом, прячась за спиной рыцаря. Снова свист. Стук, скрип. Стрела задела латы, но не пробила. Затем лязг — меч выскочил из ножен.

Замыкающий рыцарь — его звали Ланс — крикнул воинам с носилками:

— На помощь лейтенанту! Вперед!

Они рванулись в ворота. Один тут же вылетел назад с болтом в груди. Второй успел пробежать несколько шагов, потом свалился, плюясь кровью.

Из-за телеги раздались вопли: Хамфри с Берком рубили лучников, прятавшихся там. Но вторая группа стрелков скрывалась за бочками, держа на прицеле и телегу, и ворота. Стоит лейтенанту высунуться из-за телеги, как он — покойник. Пойдешь ему на помощь — получишь болт.

— Ты, — Ланс ткнул пальцем в Джоакина. — Я не оставлю миледи с тобой.

Конечно. Последний рыцарь будет стеречь носилки любой ценой. Джоакин вырвал у него щит:

— Это мне понадобится.

Прыгнул в седло, подъехал к воротам, прячась за закрытой створкой. Сунул щит в проем. Тум-тум! Два болта разом прошили его, один оцарапал руку. Джоакин пришпорил кобылу и рванулся во двор. Если там остался третий со взведенным арбалетом — то конец.

Третий был. Встал из-за бочек, вскинул оружие, сверкнула дуга. Джоакин упал всем телом на холку Леди и швырнул щит навстречу стрелку. Тот пальнул. Болт свистнул над головой парня. А в следующий миг копыта Леди разнесли груду бочек, вминая арбалетчика в землю...

Их насчиталось восьмеро: один у ворот, трое за бочками, четверо у телеги. Большинство уже испустили дух, один шумно стонал. Стонал и Рольден. Лейтенант прочел молитву и нанес удар милосердия.

Стрелку, которому не повезло остаться в живых, сир Хамфри отрезал поочередно три пальца. Тот сразу сказал, что служит приарху Галларду, но все же следовало убедиться. Джоакин злорадно бросил Берку:

— Ты, говоришь, хотел наняться к святоше?..

Хамфри и Ланс внесли носилки во двор. За ними вошла служанка. Видимо, то была смелая девушка: она не издала ни звука, увидев дюжину мертвецов. А вот в доме не сдержалась и охнула. Вся прислуга поместья была в гостиной, аккуратно уложена в ряд на полу. Глотки перерезаны, кровь стеклась в одну огромную лужу. Кружились мухи.

— Лекарь здесь? — спросил Джоакин.

Сир Хамфри поочередно осветил лица мертвецов.

— Тьма сожри. Да, здесь.

— И как же теперь?..

— Софи, — лейтенант кивнул служанке, — найди лекарский инструмент, потом поможешь Лансу. Ланс, тебе же случалось штопать раны?

— Не такие, сир.

— А есть выбор?

— Сделаю, что могу.

— Отлично. Сир Джоакин, со мной. Внесем ее светлость.

Носилки положили на кухонный стол, подальше от мертвецкой гостиной. Софи принесла саквояж лекаря и бутылку вина. Ланс мыл руки в тазу.

— Сир Джоакин, идемте во двор. Не будем мешать.

Носилки так и стояли, накрытые завесой. Джоакин задержался в дверях, надеясь поймать момент, когда Ланс отбросит ткань. Взглянуть бы хоть одним глазом!.. Но сир Хамфри взял его за плечо и увел прочь.

Они вышли во двор, лейтенант подозвал Берка.

— Как видите, нас осталось четверо. Двое нас и двое вас. Ближайший вассал, которому наверняка можно доверять, — граф Блэкмор. До его замка почти сто миль пути. Мы с Лансом не справимся. Сир Джоакин, сквайр Берк, ее светлости герцогине Альмера требуется ваша служба.

— Ага, — буркнул Берк. — А какая оплата?..

Джоакин велел ему молчать. Встретил взгляд лейтенанта.

— Сир Хамфри, такое дело... Я не рыцарь, а Берк — не сквайр. Мы — просто два парня с оружием.

— И что? Ваши клинки нужны герцогине. Готовы служить?

— Так точно, сир, — ответил Джоакин.

Перо

1-3 сентября 1774г. от Сошествия

Эльфорт (Южный Путь), пансион Елены-у-Озера (Ориджин)

В Эльфорте, что на севере Южного Пути, не доезжая двадцати миль до впадения Мудрой реки в Нижнюю Близняшку, двое мужчин сошли с дилижанса. Они накинули капюшоны плащей, поскольку моросил дождь, и поскорее убрались от станции, ища места, где можно согреться и перекусить. Однако ни первая, ни вторая, ни даже третья таверна не смогла соблазнить путников аппетитными запахами копченостей и заманчивыми пивными кружками на вывесках. Двое мужчин в плащах уходили все дальше от станции, пока не затерялись в лабиринте кривых, кособоких переулков. Достигнув самой глубины Эльфортской утробы, путники нырнули в мрачный погребок без окон. На обруче под потолком чадили три свечных огарка, в углах заведения царила могильная тень. Путников это полностью устраивало.

Они сделали заказ, дождались, пока хозяин принесет пару мисок бобов с телятиной и кувшин эля, и лишь после скинули капюшоны. Предосторожность была излишня: в радиусе ста миль не было ни единого человека, кто смог бы узнать в лицо бывшего начальника протекции или бывшего имперского секретаря.

— Мне думается, пришло время обсудить кое-что, — сказал Ворон Короны.

— Я с...согласен, чиф.

— Мое имя — Марк Фрида Стенли, — сказал Ворон. — Стенли — так звали моего отца в те давно забытые годы, когда он еще был жив. Как звали мою бабку по матери — понятия не имею. Мама ее боялась, как огня, и никогда не поминала всуе, словно повелителя тьмы. Вышла замуж, лишь бы сбежать от нее.

— К чему вы это?

— К тому, приятель, что я — не дворянин. В высшей степени не дворянин, если можно так выразиться. Учти это, когда будешь слушать мое предложение. А предлагаю вот что: сейчас мы доедим, выйдем отсюда и свернем за угол: ты — направо, я — налево. Я поеду в Первую Зиму, а ты... куда угодно, но не туда, где правит Янмэй или Агата. Можешь в Нортвуд или на острова. Если хватит денег, сядь на корабль, что идет в Шиммери... И главное — не говори мне о том, куда собираешься. Просто уходи.

— А... а вы, чиф?

Марк ухмыльнулся:

— Устарел титул. Забудь о нем.

— Да, п...постараюсь... Так что же будет с вами? Вы тоже с...скроетесь?

— У меня есть дела на Севере, как ты знаешь. Я направлюсь туда. Но ты не обязан. Ты мне больше не подчиненный, и уж тем более — не вассал. У твоей дворянской чести нет ни единой зацепки, чтобы заставить тебя сунуть голову в петлю.

— П...приказ его величества, — ответил Итан.

— Владыка — человек результата. Ему важно, чтобы мятежник умер. И неважно, сколько из нас последуют за Ориджином на Звезду. А твое присутствие все равно не добавит мне шансов.

Итан покачал головой.

— Я давно вас знаю, сударь. У в...вас имеется для меня какая-то роль. Будь я так б...бесполезен, вы бы отослали меня без вопросов.

— Я даю тебе полное право убраться подальше и жить долго и счастливо, — сказал Марк. — Но если вдруг решишь остаться, то есть одно маленькое дельце... Ты можешь мне пригодиться в качестве знатока.

— Знатока ч...чего?

— Леди Глории Нортвуд, конечно. Ведь ты эксперт в данном вопросе?

— О-оо...

Итан поперхнулся. Марк стукнул его по спине:

— Ну-ну, спокойно. Я направляюсь в Первую Зиму... но не сказал, что сразу. Пансион Елены-у-Озера лежит в предгорьях Кристальных — считай, по пути. Наша милая дама проучилась там три года... из четырех необходимых. Хочу узнать, почему.

— Л...леди Сибил забрала дочь из пансиона в год императорской свадьбы...

— Да. А зачем? Чтобы Глория совала нос куда только можно, притягивала внимание протекции, сверкала при дворе, очаровывала императора и портила сватовство Минерве из Стагфорта? Что из этого на руку Медведице?..

— Н...ну, она могла не ожидать...

— От Глории? Помилуй, это же ее дочь! Медведица знала, чего ждать от девушки, и все же привезла в столицу. Понять бы логику этого поступка.

— И вы направляетесь в пансион Елены?

— Там полно народу, кто хорошо знаком с Глорией. Возможно, она откровенничала с кем-то. Может быть, что-то говорила о матери.

— Сударь, а з...зачем вам это? Вы считаете, это личные дела Нортвудов... так не все ли равно, почему да как?..

— Я намерен кое-что кое-кому доказать, — ответил Марк. — Дело чести, знаешь ли.

— Я с вами!

Ворон поскреб столешницу ножом, издав противный скрип.

— Видишь ли, какое дело. Елене-у-Озера покровительствуют Ориджины. Традиционно управительница пансиона на короткой ноге с герцогом. Мы ступим на порог, Эрвин узнает об этом через час — столько летит голубь до Первой Зимы. Может статься, пути обратно для нас не будет. Так что если в твоей голове осталась хоть унция мозгов — последуй моему совету: беги, куда глаза глядят. Сейчас.

— Н...нет, сударь. Я с вами.

— Ты же понимаешь, что Глория Нортвуд не оценит твоей жертвы? Просто потому, что никогда не узнает о ней.

— Понимаю, сударь.

— Что ж, дело твое.

Марк отнял нож от дерева. На столешнице осталось вырезанным вороново перо.

* * *

Они заночевали в Эльфорте, а следующим утром сели в другой дилижанс. За день проделали двадцать миль, пересекли бойкую речушку — нижнюю из двух Близняшек, задержлись на пограничной станции. Забавное место... или тревожное — как посмотреть. Не остров, а лоскут суши между двух речек всего шагов пятьсот шириной. На севере искрится Верхняя Близняшка, на юге плещется Нижняя. Обе видны, как на ладони, обе перепоясаны бревенчатыми мостами. Мост, ведущий в Южный Путь, охраняет массивный форт: полощутся флаги, маячат на стенах стрелки, торчат мачтами в небо рычаги требушетов. Мост, ведущий в Ориджин, не охраняет никто. За Верхней Близняшкой — открытая дорога, что уходит в холмы. Где-то вдали белеют среди зелени крестьянские избушки, пасутся овечки. Идиллия: въезжай, любуйся... Ориджины не стерегут границу — незачем. Ни один лорд Южного Пути не рискнет потревожить покой северных овечек.

До пансиона оставалось несколько часов пути. Марк с Итаном провели ночь на постоялом дворе между Близняшек, а на рассвете пустились в дорогу. Нанятая бричка перевезла их через верхнюю речушку, по сторонам развернулись холмистые сочно-изумрудные луга.

— М...мне кажется, или стало холоднее? — спросил Итан.

— Вроде, нет, — сказал Марк и поежился.

Главная дорога уходила к Фейрису и Лиллидею, но возница свернул на северо-восток, минуя крохотные хутора, рассыпанные среди лугов. Холмы становились все круче, а на горизонте все яснее проступали вершины, увенчанные снежными коронами. Их очертания были резкими, угловатыми, гранеными, будто кристаллы хрусталя или соли. Порода искрилась на солнце, усиливая сходство.

— Впервые здесь?

— Да.

— Красиво?

— Б...будет красивее на обратной дороге.

Дорога пошла вверх, бричка забралась на седловину меж двух возвышенностей, оттуда и открылся вид на пансион.

Озеро, давшее имя пансиону, было малюсеньким — не то пруд, не то перекормленная лужа. Однако бросалось в глаза сразу, поскольку находилось на склоне каменистого холма, у самой вершины. Какой-то родник, пробиваясь сквозь толщу земли, избрал трудный путь и вскарабкался на высоту добрых семисот футов. За века он промыл среди утесов чашу и наполнил зеркальной, сапфировой водой. К чаше прильнули корпуса пансиона.

Зодчий постарался придать строениям самые ажурные контуры, привести в согласие с изяществом природы. Здания из белого камня были узки и высоки, словно дополняли, подтягивали к небу вершину скалы. Архитектурные излишества превращали пансион в картинку из детской сказки: стрельчатые окна, мансарды, шпили, декоративные стройные башенки, арочные мостики, соединившие корпуса... Все задумано так, чтобы постройка выглядела легкой, эфирной. Но в сравнении с крохотным озером пансион все равно казался тяжеловесным — будто седло, одетое на котенка.

Дорога привела на каменную площадку, где стоял гостевой дом и флигель охраны. Здесь, впервые в землях Ориджина, попались на глаза вооруженные люди. Двое молодых мечников прохаживались вдоль парапета — статные парни в блестящих кольчугах и белых плащах. Один из них встретил путников и провел в приемный покой. Небольшой, но очень уютный зал: темный мореный дуб, белый камень, прудик со смешными головастыми рыбками. Марк и Итан расположились в бархатных креслах, служанка предложила им кофе с печеньем и попросила ждать, пока леди Марта Валерия не выйдет к ним. Кофе оказался вкусным до чертовой тьмы.

— Послушай, приятель, — шепнул Марк, — давай-ка ты у нас будешь за главного.

— Я?..

— В этаком местечке простолюдина, вроде меня, точно не примут за человека. Ты будешь дворянин, а я — твой секретарь. Уяснил?

Итан поправил кружевной воротничок, потеребил эфес шпаги.

— Вот-вот, — кивнул Марк.

— К...как думаете, что это за леди Марта Валерия?

— Мрачная грымза-гувернантка. В пансионах служат только старые перечницы, ты не знал? Их подбирают по внешности: если дама хоть немного краше клыкана, ее не возьмут.

Итан сдавленно хохотнул.

— Приветствую вас, господа. Надеюсь, дорога была легкой.

Гости подняли глаза на старую грымзу. Марк облизнул губы, Итан проглотил язык.

Леди Марта Валерия имела за плечами от силы двадцать два года и была сложена, как богиня спортивных игр. Строгое платье в пол, призванное замаскировать формы тела, совершенно не справлялось с задачей. Из-под тонких удивленно изогнутых бровей смотрели роскошные изумрудные глаза, присущие роду Люсии. Единственный изъян немного портил картину: крупное родимое пятно на шее. Ворон зацепился за него глазами и восстановил дар речи:

— Доброго здравия, миледи! Меня зовут Марк.

— Мое имя — Марта Валерия Эдна, — с поклоном сказала дама. — Чем могу служить, господа?

— Итан Г...ледис Норма, — представился секретарь и оказался в тупике сразу, едва отзвучал последний слог его имени. — М...мы к вам по делу... э... которое можно назвать шшш...чекотливым... Я н...не знаю, с чего начать...

Марта Валерия созерцала его потуги с видом безграничного терпения.

— Позвольте мне, милорд, — вмешался в беседу Марк. — Видите ли, миледи, мой господин имеет честь служить в имперской канцелярии Фаунтерры. К несчастью, он рано осиротел, и его леди-сестра — прелестная Дженифер — оказалась целиком на попечении брата. Сейчас ей исполнилось тринадцать, и мой господин со всей дальновидностью задумался о будущем девочки.

Марта Валерия понимающе улыбнулась:

— О, господа, нет ни малейшей неловкости в этом вопросе. Совершенно справедливо, что вы решили сперва посетить заведение, куда хотите направить юную госпожу. Я с большим удовольствием покажу вам пансион и отвечу на любые вопросы. Или господа предпочтут прежде отобедать?

— П...ремного благодарю, мы не голодны! — вежливо отнекнулся Итан. Марк сглотнул слюну. Дама угадала его чувства и сказала:

— Я распоряжусь, чтобы для вас накрыли стол. Пока готовится, мы осмотрим корпуса и внутренний двор, а во время трапезы сможете задать вопросы.

— Благодарствую, миледи! — воскликнул Марк.

Леди Марта Валерия пригласила следовать за нею и повела путников сквозь гостевой дом. Вид сзади в эстетическом отношении ничуть не уступал виду спереди. Ворону стоило немалых усилий переключить внимание со "старой перечницы" на детали интерьера: портреты на стенах широкого коридора, бюсты и вазы на постаментах.

— Наш пансион основан в четырнадцатом веке, во время правления владыки Лексиана Второго, — начала рассказ леди Марта. — С тех пор, к сожалению, сохранилась лишь одна постройка — здание Сестринского корпуса. Мы размещаем в нем студенток первого года обучения с тем, чтобы они в полной мере ощутили дух нашей древней истории и славных традиций.

— В четырнадцатом веке? — чувственно ахнул Ворон. — Неужели еще до Лошадиных Войн?..

— Верно. Многие считают, что наш пансион был открыт Юлианой Великой, но это ошибочное мнение. Когда владычица Юлиана посетила нас, пансион уже пережил двухвековую историю. Владычицу привели в восторг наши взгляды на женское образование. Юлиана Великая высоко отозвалась о пансионе и пожертвовала тридцать тысяч эфесов на его развитие. Именно с тех пор начался наш подлинный расцвет.

— Сама Юлиана Великая!.. — в полном восхищении покачал головой Марк. — Подумать только!

— Со времен Юлианы, — с гордостью продолжала Марта Валерия, — у нас обучались четыре принцессы крови, семь инфант Блистательной Династии, три будущие императрицы, в их числе и покойная мать владыки Адриана.

— Прекрасно!..

— Не раз нашими студентками становились наследницы Великих Домов — вошедшие в историю графини и герцогини. Портреты самых родовитых выпускниц собраны в нашем зале славы. Среди них была...

Марта Валерия назвала имя, Ворон округлил глаза.

— ...а также...

Ворон присвистнул.

— ...и даже сама...

Ворон воскликнул:

— Невероятно!

— Среди наших недавних выпускниц — леди Аланис Аделия Абигайль, наследная герцогиня Альмера, и леди Иона София Джессика, Северная Принцесса, графиня Шейланд. Также и единственная дочь графини Нортвуд — Глория — проучилась у нас три года.

— Блестящее общество!

— Более чем. Возможность провести годы в подобном обществе, обзавестись знакомствами в кругу высшей знати, весьма заманчива для всякой молодой леди.

— Конечно, миледи! Юная госпожа будет в полном восторге, когда я перескажу ей ваши слова! Да что и говорить — мы сами в полном восторге. Правда, милорд?

Итан выдавил:

— Д...да. К...конечно.

Выйдя с тыльной стороны дома, они попали на ступени широкой лестницы, ведущей вверх по склону холма. Миновав арку, покрытую каллиграфическими письменами, вошли во внутренний двор пансиона. С трех сторон над двориком возвышались корпуса: те самые сказочные замки, соединенные мостиками. Четвертая сторона была свободна от построек, ее занимало сапфировое озерцо и беседка со скульптурой. Мраморная девушка держала воду в ладонях, сложенных лодочкой, и смотрела на свое отражение. Капли сочились меж пальцев.

К скульптуре и направилась леди Марта Валерия.

— Наш пансион построен в том самом месте, где Праматерь Елена, согласно преданию... Впрочем, вряд ли мне стоит занимать ваше время легендами.

— Расскажите, миледи! Нам очень любопытно! — горячо заверил Ворон.

Леди Марта поведала легенду. Гости слушали с величайшим вниманием, не отводя глаз от рассказчицы.

— Но не стоит думать, что заветы одной лишь Святой Елены легли в основу наших принципов, — вернулась из прошлого леди Марта.

— Что вы, мы и не думали!..

— Дневники Праматери Янмэй, "Записки о природе власти" Вильгельма Великого и "Мгновения" Светлой Агаты — настольные книги наших студенток, наравне с "Людьми и землями" Елены. Мы полагаем, что именно эти труды дают наилучшее понимание того, в чем сущность власти, и как она реализуется.

— Власти, миледи?..

— Господа, наш пансион построен на особых принципах. Миссия лорда — осуществлять власть. Миссия леди — быть соратницей и помощницей лорду. Не светские манеры и знание искусств создают истинную леди, а понимание природы власти и умение править людьми.

"Природу власти" леди Марта Валерия произнесла с таким волевым нажимом, что Ворон не сумел сдержать в узде свое воображение и покраснел.

— Эээ... а... как... как на это смотрят мужья ваших выпускниц?

— Любой лорд Империи счастлив получить в жены нашу выпускницу, если только он не отчаянно глуп. Мы добиваемся того, чтобы девушки в совершенстве овладели навыками политики, дипломатии, управления землями и финансами, а также основами военной стратегии и феодального права. Взяв такую невесту, лорд получит надежную и верную соратницу, прекрасную собеседницу, советчицу, помощницу. Ни один вассал не сравнится с нею в этих качествах. Поверьте, большинство секунд-вассалов Империи — глупцы и невежды в сравнении с нашими девушками.

— Охотно верю... — мурлыкнул Марк.

— Р...разве для мужчины не унизительно уступать в познаниях жене? — спросил Итан.

Впервые леди Марта Валерия позволила себе улыбнуться.

— Мужчины, не вполне уверенные в себе, не получают в жены выпускниц пансиона. Такого просто не случается. Наши девушки становятся невестами первых лордов государства.

Итан смущенно потупился, и леди Марта Валерия добавила мягче:

— Кроме того, существуют вопросы, разбираться в которых зазорно для лорда, но не зазорно для леди. Всякий лорд будет благодарен, если его леди возьмет на себя, к примеру, управление финансами.

— В...вы учите аристократок считать деньги? — удивился Итан.

— Конечно. Однако это ничуть не портит их манер. Позвольте, я покажу.

Две студентки в одинаковых синих платьях проходили по двору, леди Марта Валерия подозвала их. Девушки сделали реверанс:

— Миледи... милорды...

Одна явно принадлежала к агатовской породе, вторую угадать было сложнее — возможно, Глория северной ветви.

— Ответьте мне, — задала вопрос леди Марта, — как следует поступить лорду, если его имение приносит от пятидесяти до восьмидесяти эфесов дохода ежемесячно, а сосед просит четыреста эфесов за ценную политическую уступку?

— Есть ли накопления в казне? — спросила девушка рода Глории.

— Нет, но некий банкир предлагает в долг пятьсот золотых под годовую четвертину. Брать ли лорду ссуду?

— А кто спрашивает меня об этом? — уточнила агатовка.

— Допустим, подруга.

Агатовка округлила глаза и мило хихикнула, прижав ладони к губам:

— Ох, дорогая, что за вздор! Разве я торговка, чтобы считать деньги? Они у меня имеются — вот все, что я знаю о деньгах.

— А если спрашивает ваш лорд-отец?

— При тех доходах, что вы назвали, — ответила девушка рода Глории, — никаких шансов возместить ссуду меньше, чем за пять лет. Таким образом, милорд, вы покупаете уступку у соседа, но сами попадаете под влияние банкира, который станет помыкать вами при помощи кредита. Это нецелесообразно, милорд.

— Благодарю, можете идти, — кивнула леди Марта.

Девушки ушли, Итан пробормотал:

— В...печатляюще...

— Ваша леди-сестра после трех лет учебы ничем не будет уступать им, — заверила леди Марта Валерия. — Синие платья носят студентки четвертого года. Девушек разных курсов мы одеваем в разные цвета и селим в разных корпусах. Они питаются в разное время, так же и молятся, и выходят на прогулки. Лишь несколько раз в год пересекаются друг с другом. Нехорошо, чтобы старшие студентки знакомились с младшими и давали какие-либо советы. После курса дипломатии девушки становятся хитры и склонны искать лазейки в нашей экзаменационной системе.

— Стало быть, леди Аланис, Иона и Глория почти не общались друг с другом?

— Леди Альмера и Северная Принцесса учились на одном курсе и сблизились. Леди Аланис особенно преуспевала в управлении городами, леди Иона — в дипломатии и искусствах. Что же касается леди Глории, то она пришла к нам тремя годами позже и сталкивалась с Северной Принцессой пару раз, не более.

— А что представляет собой полный курс обучения?

— Первый год посвящается светским навыкам и дипломатии, второй — истории, географии и искусствам, третий — экономике и праву, четвертый — феодальной политике и основам военной стратегии. Курс управления поместьями, городами и землями проходит сквозь все четыре года обучения.

— В...военная стратегия?.. Вы шутите, миледи!

— Отнюдь. Война — главное дело жизни многих лордов. Плоха та жена, которая ничего не знает о жизни супруга.

— Н...но битвы, мечи, кровь... к...как можно впутывать в это девушек?

— Вы не станете отрицать, милорд, что женщина способна размышлять? А война — это, прежде всего, работа ума. Мечи бойцов — только отзвук мысли полководца. Такие соображения высказал сам герцог Десмонд Ориджин, когда посетил нас три года назад.

Итан хмуро качал головой. Сказанное претило самому естеству его галантной натуры. Марк перевел беседу в другое русло:

— Как девушки успевают овладеть такой горой знаний?.. Всего-то за четыре года?

— Образование требует труда, — с оттенком гордости сообщила леди Марта. — Каждый день, кроме воскресенья, четыре часа отводятся на лекции, четыре — на практические занятия, три — на самостоятельную работу и чтение. Не менее часа в день посвящается спортивным играм и телесным упражнениям, полчаса — молитвам.

— Б...боги, когда же они спят?! — вырвалось у Итана.

— Шести часов сна в сутки вполне достаточно при правильном режиме. В ночь с субботы на воскресенье позволяется семь часов.

— М...моя сестричка не справится с этим!..

— Поверьте, милорд: вы ее недооцениваете. Это обычная ошибка отцов и старших братьев. Юная леди умней и выносливей, чем вы полагаете.

Итан вздохнул:

— Ах, если бы...

— Однако, милорд, — отметила леди Марта, — некоторая исходная подготовка потребуется от вашей леди-сестры, и будет проверена при поступлении. Беглое чтение и письмо, свободный счет в уме, общая география земель, начала этикета, геральдика Великих Домов — надеюсь, все это не составит трудностей для леди?

— М...моя малютка Джанин — умная девушка, но...

Ворон чуть не застонал. Леди Марта Валерия повела бровью:

— Разве вашу сестру зовут не Дженифер, милорд?

— Н...нет... то есть, да... — Итан смешался. — Я х...хотел сказать...

— Кто вы, господа? Зачем сюда прибыли?

Марк виновато развел руками:

— Простите нам этот маленький обман, милая леди Марта. Мы действительно прибыли из Фаунтерры, состоим на службе его величества...

— Это не вызывает сомнений: ваш акцент, одежда, форма шпажных эфесов. Но какова цель визита?

Из-за спин гостей раздался скрипучий женский голос:

— Я отвечу на ваш вопрос, Марта. Перед вами некто Ворон Короны — глава имперской тайной службы. С ним, полагаю, один из агентов протекции. Задача этих господ очевидна: шпионство и допросы.

Они обернулись. Обладательница скрипучего голоса соответствовала всем представлениям о пансионных дамах: тощая, суровая, желтолицая мегера лет шестидесяти от роду. Леди Теодора Азалия Берта — управительница пансиона, встречи с которой Марк всей душою надеялся избежать.

— Дорогая леди Теодора, я счастлив видеть вас в добром здравии! — Ворон отвесил ей поклон.

— Вам следует немедленно покинуть пансион, — отрезала управительница.

Леди Марта Валерия, кажется, не была согласна: ее лицо выражало живой интерес. Однако она предпочитала молчать.

— М...мы здесь по приказу императора, — сообщил Итан, — и в целях б...безопасности Короны...

— Пансион является феодальным субъектом, и, как таковой, находится под сеньоратом Дома Ориджин. Император желает учинить расследование? Пусть заявит об этом герцогу Эрвину. Лишь с позволения последнего вы сможете находиться здесь.

— Экая незадача... — обронил Марк. — Послушайте, миледи, давайте не будем заострять попусту. Наше расследование никак не касается пансиона. Вас ни в чем не подозревают, мы лишь собираем сведения об одной из ваших выпускниц...

— Тем хуже! — фыркнула Теодора. — Тайны девушек мы храним более свято, чем собственные. Покиньте нас, господа.

— Од...ну минуту, миледи, — взмолился Итан. — П...прошу, выслушайте! Ваша студентка, Глория Нортвуд, попала в беду! Она стала жертвой заговора, ее жизнь висит на волоске! Мы пытаемся спасти ее. Любые сведения, любое ваше слово может помочь! Н...не лишайте ее шанса!

— Глория Нортвуд?.. — удивилась леди Марта. — Как вы с нею связаны, сударь?

— Я... я... — Итан покраснел.

— Никакого значения, — бросила желтушная Теодора. — Уходите, или я попрошу охрану помочь вам.

Марк одарил управительницу милой улыбкой:

— Как на счет сделки, леди Теодора? Выгода вам — выгода мне. Вы же учите дамочек считать барыши.

Старуху буквально перекосило:

— Предлагаете мне взятку?!

— Да, миледи. Но очень особого свойства. Вам придется по нраву! Три часа в день — практические занятия, так? На четвертом году учебы преподают политику, да? Предлагаю уникальное занятие для студенток последнего года: политическая разведка. Как узнать всю подноготную в ходе приятной застольной беседы. Как допросить человека, чтобы он даже не заметил этого. Как сказать все — и не сказать ничего. Преподаватель — лучший мастер допросов во всей Империи, сам Ворон Короны. Что скажете, леди Теодора?

Старая карга нахмурилась — морщины на переносице превратились в черные рытвины.

— Подумайте вот о чем, миледи, — убеждал Марк, — после занятия каждая студентка напишет своим чертовски знатным родителям, что начальник тайной стражи по вашей просьбе провел занятие. Выйдет, что жуткая протекция, устрашающая великих лордов, для вас — нечто вроде гувернантки. Представьте славу, которая пойдет о пансионе!

Управительница покосилась на Марту Валерию, та сказала:

— Весьма полезное занятие. Звучит заманчиво, миледи. Девушки с радостью послушают...

— Не припомню, чтобы я тебя спрашивала, — скрипнула Теодора. Вперила взгляд в Марка: — Не сомневаюсь, у вас немалый опыт в данном вопросе. Но ваша хитрость не сработает. Недопустимо, чтобы вы опрашивали девушек, даже в ходе учебного занятия.

— А что, если они допросят меня? — заявил Марк. — Я — свидетель, они — дознаватели. Они спрашивают, я отвечаю и показываю, как выкрутиться. В таком виде занятие устроит вас, миледи?

— Противоречит уставу. Преподаватель — мужчина...

— Иногда мужчины проводили у вас единичные занятия. К примеру, три года назад Десмонд Ориджин, будучи здесь, поделился мыслями о военном деле.

— Пф!.. — одним звуком леди Теодора выразила всю глубину пропасти между великим герцогом и Вороном Короны.

— Тем не менее, он — признанный мастер своего дела, а я — своего. С точки зрения науки, не вижу разницы.

— В чем ваша выгода? Что получите от этого занятия?

— Удовольствие, — улыбнулся Ворон. — Потом, леди Марта обещала обед, а вы пообещаете еще и ужин. Не сомневаюсь, харчи у вас превосходные! А если сама леди Марта составит нам компанию...

— Чушь какая-то.

— И еще...

— Что?

— Тему для допроса выберу я.

— То есть, — леди Теодора недоверчиво прищурилась, — вы хотите, чтобы девушки спрашивали вас о ком-то из выпускниц?

— Да, миледи.

— Зачем вам это?

— Люблю отвечать на вопросы, миледи. Особенно когда их задают юные девушки. Мое мужское самолюбие блаженствует!

— Фигляр... — бросила управительница и пошла прочь.

Леди Марта Валерия догнала ее:

— Прошу, миледи, позвольте мероприятие! Ведь это исключительная возможность. Настоящие агенты тайной стражи...

— Ты невнимательна! — оборвала Теодора. — Я уже дала позволение. Оповести студенток.

* * *

Девятнадцать молодых леди. Одинаковые синие платья с белыми манжетами и воротничками. Лица — как на подбор: здесь Агата и Софья, Люсия и Вивиан, Елена и Сьюзен; здесь остроглазый Запад и смуглый Юг, скуластый Север и утонченная Фаунтерра, курносая Надежда, миниатюрный Дарквотер... Соцветье! Кой черт понес их в политику? Как додумались отцы взвалить на дочек всю мерзость государственной власти? Любились бы, плясали на балах, детей рожали. Да уж... Марк с удивлением замечает любопытство на лицах студенток. Четыре года Елены-у-Озера испортили девиц достаточно, чтобы методы протекции заинтересовали их! Бедняжки...

Ладно, дорогие мои. Желаете большой политики? Добро пожаловать!

Ворон Короны кашляет, прочищая горло, и говорит:

— Глория Нортвуд умерла.

Комната утихает, лица каменеют.

— Простите, милые дамы, я перепутал время. Будущее, а не прошлое. Глория Нортвуд умрет. Мы здесь для того, чтобы помешать этому событию. А теперь — прошлое: я обманул вашу управительницу, леди Теодору. Я солгал, будто намерен провести занятие. Но мое желание иное: спасти вашу бывшую сокурсницу. Простите меня.

Леди Марта Валерия, призванная наблюдать за занятием, в негодовании открывает рот. Ворон не дает ей вымолвить слова.

— Размышляете, как поступить? Позвать охрану, вышвырнуть меня прочь? Боги, какой скандал! Девятнадцать великих лордов узнают об этом! Запад и Юг, Фаунтерра и Надежда... Стыд! У меня имеется иное предложение. — Он обводит взглядом девушек в синих платьях. — Я обещал занятие? Давайте вместе превратим это в занятие. Три часа на то, чтобы раскрыть будущее убийство. Я обещал, что не стану допрашивать? И не стану. Вы ставите вопросы. Я даю ответы — те, которые знаю. Вы заполните пустоты своими знаниями. Вместе найдем убийцу.

Леди Марта Валерия поднимается:

— Мне нужно поговорить с управительницей...

— Прошу вас, миледи, не нужно! — восклицает утренняя агатовка — та, что решала задачку.

Девушка из первого ряда — западница — добавляет хрипловатым голосом:

— Позвольте ему, миледи. Нам любопытно.

— Да, просим вас, — вторит курносенькая Надежда.

Видимо, эти три девушки — инфанты весьма знатных родов. Марта Валерия в растерянности медлит.

— Присядьте, миледи, — просит Марк. — Едва начнется хоть что-то, по вашему мнению, неподобающее, вы взмахнете рукой, и мы умолкнем.

Леди Марта медленно кивает.

Западница спрашивает:

— Хотите сказать, вы прибыли из Фаунтерры сюда, за пятьсот миль, чтобы защитить Глорию Нортвуд?..

Марк качает головой:

— Ради надежды найти сведения, которые помогут защитить ее. Так будет точнее.

Он идет вдоль рядов, заглядывая в лица девушек, и неторопливо рассказывает:

— Факты таковы. Глория Сибил Дорина, дочь графини Нортвуд, училась с вами вместе три года. Этой зимой она почему-то покинула пансион и вернулась в Клык Медведя, откуда очень вскоре отправилась вместе с матерью в столицу. Там Глория сделала блестящую придворную карьеру, что, впрочем, мало относится к делу. Важнее то, что Глория занялась расследованием громких убийств наследников престола — вы, конечно, читали об этих злодеяниях.

— Заговор Айдена Альмера, — вставляет блондинка рода Софьи.

— Он самый. Глория сумела обнаружить несколько очень ценных фактов. Заговор был раскрыт в значительной степени благодаря ее помощи.

Несколько девушек недоверчиво ухмыляются.

— Вы хотите о чем-то спросить, миледи? — Марк смотрит на них.

— Глория помогла раскрыть заговор, сударь? Вы не ошиблись?

— Ни в коей мере.

— Как она это сделала? Случайно? Подслушала под дверью?..

Это говорит агатовка, ее соседки смеются.

— Путем логических размышлений вычислила мотив убийств и планы заговорщиков. Исходя из этого, смогла понять, кто виновник. Затем нашла против него доказательства.

— Логические размышления? Глория Нортвуд?..

Новые смешки. Западница спрашивает:

— Вам не показалось, сударь, что Глория немного... эээ... недостаточно прозорлива?

— Она показалась мне чертовски умной леди, — честно отвечает Марк.

Девушки озадаченно молчат.

— Что было дальше? — спрашивает ажурная леди из Дарквотера.

— Под конец расследования Глория тяжело заболела — печеночная хворь. Затем, если верить ее матери, пошла на поправку. Но едва здоровье стало возвращаться, как мать отослала Глорию в монастырь, где она и находится сейчас.

— Почему вы думаете, что ее убьют?

— Потому, милые леди, что монастырь — полумера. Хочешь надежно избавиться от человека — отправь на Звезду. А монастырь — не Звезда, оттуда возвращаются.

Долгая пауза.

Западница:

— Хотите сказать, вы подозреваете леди Сибил в покушении на свою дочь? Это абсурд, сударь. Она обожает Глорию. Медве... графиня часто приезжала к дочери, и мы видели, как они нежничали.

— Да... верно, — поддакивают другие.

— Не обязательно Медве... Сибил. Она злилась на дочку и отослала в обитель, но подбросить такую мысль мог кто-то другой. Есть минимум два человека, подозреваемых в связях с графиней: архиепископ Альмера и младший лорд Ориджин. Любой мог подкинуть графине мысль о монастыре. Также альтер графини Кларенс, но он был убит на дуэли еще в июне, так что альтер отпадает.

Западница:

— То есть, кто-то рассорил графиню с дочерью, убедил отправить Глорию в монастырь, а теперь намеревается убить? Почему было сразу не убить?

— На этот вопрос я не знаю ответа.

— А зачем вообще от нее избавляться? Заговор Айдена уже все равно раскрыт!

— Полагаю, затем, что заговор Айдена — не единственный. Злосчастный первый советник послужил ширмой другим интриганам, более изощренным. И их план сейчас набирает обороты.

— Почему вы так считаете?

— Это я оставлю при себе, миледи. Но скажу так: есть серьезные причины думать, что кое-кто сейчас манипулирует владыкой. А кто-то другой угрожает ему и ставит ультиматумы.

Блондинка-софиевка:

— Вы не очень-то откровенны, сударь! Кое-кто, кое-кто еще...

— Говорю, что могу, миледи.

— Как Глория связана с новым заговором?

— Не уверен в этом, но думаю так: она узнала что-то о заговорщиках, и те устранили ее.

Агатовка:

— Так может быть... что, если она уже мертва? Возможно, ее убили, а не сослали в обитель?

— Не думаю.

— Вы навещали ее в монастыре?

— Я не знаю названия монастыря.

— Тогда почему уверены?

— Глория написала записку подруге, Ребекке Литленд, перед отъездом в обитель.

— Покажите!

— У меня ее нет... Но написано хладнокровно, твердой рукой. Не думаю, что Глория писала под угрозой смерти.

— Глория? Хладнокровно?.. Вот уж жаль, что вы не сохранили записку! Мы бы посмотрели!

Несколько усмешек.

— Добавлю еще вот что, — говорит Марк. — Мне кажется очень странным, что мать забрала Глорию из пансиона после третьего года. Ведь самое вкусное, по меркам графини Сибил, преподают на четвертом курсе — феодальную политику.

— Ничего странного, сударь, — уверенно отвечает западница, и другие кивают. — Сибил хотела привезти дочь ко двору в год свадьбы владыки.

— Да, да, Глория так и говорила!.. — подтверждают многие. — Она и сама мечтала на адрианову свадьбу. Будто ей что-то светило!..

Смешки.

— Думаете, Сибил везла ее на свадьбу императора?.. Но тьма, зачем?.. — спрашивает Марк. — И почему отослала, не дождавшись свадьбы?..

— Нарушаете правила, сударь, — подмигивает ему ажурная Дарквотер. — Вы же не ставите вопросов.

— Да, простите...

— Вы сказали, — задумчиво клонит голову западница, — Глория болела во время заговора Айдена?

— Да, верно.

— А что, если она не болела? Может, ее пытались отравить?

— Точно!.. Яд — оружие заговорщиков! — восклицает блондинка, и агатовка добавляет:

— Хотели убить прежде, чем она раскроет Айдена!

Марк озадаченно чешет затылок:

— Очко в вашу пользу, милые леди. Я не думал о такой версии.

— Так подумайте!

— ...И не думал я потому, что болела Глория долго. Стало быть, травили регулярно, методично. Так часто могли подсыпать яд только самые близкие люди: Ребекка Литленд и... родная мать.

— Это не Сибил, — заявляет западница, но агатовка возражает:

— И не Лошадница. Зачем ей? Литленды не друзья Айдену Альмера, так зачем им его спасать?

— Хочешь сказать, матушка отравила свою дочь?

— Как будто такого никогда не случалось! Вспомни историю Династии!..

— Ну, хорошо, а скажи мне: зачем это Медведице? Она дружит с Галлардом Альмера — так сказал сударь. Галлард ненавидит Айдена. Дочка Медведицы отправляет Айдена на плаху. Матушка должна ее расцеловать, а не травить!

— Послушайте, сударь... — вмешивается девушка из Дарквотера. — Леди Сибил любит охрану, всюду ездит с рыцарями. Значит, и к дочке она приставила стражника. Что, если кто-то подкупил его?.. И не графиня, а стражник подсыпал девушке яд в вино?

— В кофе... — машинально поправляет Марк.

— Кофе? Глория не пьет кофе. Говорит: горькая южная дрянь.

— У меня другие сведения... — хмурится Марк. — Ладно, неважно. Подкупили стражника? Хорошая мысль. Тем более хорошая, что, по моим данным, леди Сибил убрала одного своего стражника вскоре после отъезда дочери.

— Вот видите, сударь. Тогда выходит, графиня не убивала дочь, а спасала! Она узнала, что кто-то травит Глорию. Расправилась с охранником, а саму Глорию отослала в монастырь, чтобы защитить.

— Прекрасно мыслите, миледи, — кивает Марк. — Просто великолепно! Благодарствую.

— Всегда к вашим услугам, — кокетливо мурлычет Дарквотер.

Западница, утратившая первенство, ревниво бросает:

— Ах, ты так проницательна! Тогда скажи: кто подкупил стражника? Айден Альмера? А как он узнал, что Глория под него копает? Галлард Альмера? Но зачем ему спасать брата от петли? Он же его ненавидит!

— Сударь еще упоминал молодого Ориджина...

Несколько девушек напряженно притихают. Чертов Север! К семейству Ориджин здесь какое-то болезненно трепетное отношение.

— Лорд Эрвин все лето был в Запределье, — отрезает путь агатовка. — Это всякий знает.

— Да, да... Точно, ты права!

— Тогда кто?

— Действительно, кто?

— Сударь, кто еще под подозрением?

Марк чешет затылок. Еще под подозрением — Минерва Стагфорт, нареченная невеста императора. И она прибыла в столицу как раз тогда, когда Глория начала болеть. Но не говорить же этим языкатым ядовитым змейкам, что обвиняешь в убийстве будущую императрицу!

А с другой стороны, почему нет? Владыка приговорил тебя к смерти за измену — неужели вылетело из памяти? Что теперь терять-то?..

Он открывает рот, чтобы продолжить, но вдруг девица из Дарквотера говорит:

— А стоит ли копать дальше, сударь?.. Вы хотели спасти Глорию. Теперь знаете, что она вне опасности: матушка спрятала ее. Зачем тревожить осиное гнездо?

— Нужно найти убийцу! — строго заявляет западница.

— По мне, — отвечает Дарквотер, — главное — защитить невинных. Понимаете, сударь, Глория — хорошая девушка, хотя и недалекая. Она тщеславна и заносчива, и... как бы это сказать... немного пуста. Но зла в ней нет! Не стоит копать дальше и подвергать ее риску.

— А как же заговор? Пусть себе идет, как идет?! — возмущается западница, но вскоре замечает, что осталась в меньшинстве.

Агатовка соглашается с девчонкой из Дарквотера, а затем и блондинка-софиевка, и курносая из Надежды, и другие.

— Сударь, оставьте Глорию в покое. Не навлекайте опасность, ищите заговорщиков другими путями.

Марк улыбается:

— Я рад, милые леди, что с вами не все потеряно.

— Простите, сударь?..

— Да так, мысли вслух... — но вдруг он спохватывается: — Вы сказали, Глория — недалекая девушка?

— Ну, этого не скажешь сразу, она умеет изображать... — говорит агатовка.

— Жеманная пустышка! — бросает блондинка.

— Зато добрая и веселая, — возражает Дарквотер.

— Танцы и скачки — в этом Глория хороша, — заявляет западница. — Но в стратемы проиграла бы и кошке!

Леди Марта Валерия поднимает руку:

— Довольно сплетен. Это неуместно.

И очень вовремя — предваряемая дверным скрипом, в зал входит управительница пансиона.

— Что у нас происходит? Как идет занятие?

— Ответьте управительнице, милые леди, — просит Марк и украдкой подмигивает девушке из Дарквотера.

— Сударь Марк преподал нам прекрасный урок имперского права, миледи.

— Права?.. В планах было иное!

— Мы сами попросили его, миледи. И восхищены результатами.

Она поднимается и кланяется Ворону:

— Благодарю вас, сударь, за то, что вы делаете.

Марк отвечает с самодовольной ухмылкой:

— Не стоит благодарности, милые леди. Обычная работа протекции, и только.

Его мысли уже витают очень далеко.

* * *

Харчи, как и предполагал Марк, оказались выше всяких похвал, а малая трапезная в гостевом доме — уютна и опрятна. Горел камин — не ради тепла, но во имя эстетики. Искровые фонарики были стилизованы под канделябры со свечами и вполне годились на символ всего пансиона: прогрессивная суть, упакованная в старомодную форму.

Правда, ни леди Марта Валерия, ни кто-либо иной не составили компанию мужчинам. Это противоречило правилам. У девушек возникло множество вопросов к Марку, и он добрые полчаса грелся в лучах внимания... но потом время занятия вышло, и мужчин выпроводили в гостевой дом. Ужинали они в одиночестве, если не считать расторопной служанки.

Зато уединение позволило обсудить новые сведения.

— Что думаешь? — спросил Марк, и секретарь с готовностью отозвался:

— Было красиво! В...вы хороши.

Надо заметить, что секретарь во все время "занятия" сидел очень тихо, и даже чуть сжавшись в размерах. До того, как Марк увлек внимание девушек расследованием, несколько студенток рассматривали Итана с беззастенчивым любопытством. Желая стать невидимым, Итан уткнулся в тетрадь и принялся делать заметки, то и дело слюнявя карандаш. Девицы утратили к нему всякий интерес.

Теперь Марк надеялся, что в тетради Итана осталось записанным нечто ценное.

— Благодарю, конечно... Но как на счет мыслей, относящихся к делу?

— Б...боюсь, мы все еще не знаем, кто травил леди Глорию.

— Не знаем?.. — Ворон выглядел удивленно. — Хочешь сказать, ты не знаешь?..

— П...простите... видимо, я упустил что-то важное.

— Это уж точно!

— Так к...кто же покушался на леди Глорию?..

— Никто.

Итан потер лоб, задумался.

— А м...мне версия с ядом показалась хорошей. Ведь я б...был с нею вместе в госпитале и не подхватил никакой хвори. И В...ванден исчез. Вполне возможно, что он добавлял отраву в кофе...

— Да уж конечно! Никаких сомнений, что добавлял! Но не Глории же.

— П...простите?..

Марк изобразил самую насмешливую мину из своего богатого арсенала насмешливых мин.

— Приятель, ты и вправду пропустил все самое важное! Оно, конечно, простительно: двадцать барышень в одной комнате, все смотрят, некоторые даже на тебя... немудрено растеряться. Даю подсказку: как тебе понравилось их описание леди Глории?

— Л...леди Глория не играет в стратемы, не пьет кофе и обожает танцы. А сокурсницы считают ее жеманной пустышкой. Очень странно!

— Точно.

— М...может быть, девушки подшутили над нами?

— Подумай еще.

— Пытались очернить Глорию? Скажем, из зависти...

— Они ей не завидуют. Они считают Глорию настолько глупой, что даже питают симпатию. Их коллектив многое потерял с ее отъездом: не над кем стало возвышаться.

— Но как иначе объяснить расхождение? Леди Г...лория глупа? Леди Глория не любит кофе?! Ее что, подменили по пути в столицу?

Ворон Короны подмигнул:

— Идем-ка, я покажу тебе фокус.

Служанка как раз внесла десерт, и Марк обратился к ней:

— Милейшая, мы слышали, в пансионе есть некий зал славы...

— О, да, сударь. Леди Теодора заказывает портреты всех студенток из Великих Домов. Их собралось уже больше двухсот!

— Мы можем увидеть их?

— Конечно, сударь. Они здесь, в гостевом доме.

Служанка клацнула рычажком, и зал осветился. Портретов действительно было несколько сотен: больших и малых, овальных и прямоугольных, ярких и выцветших с годами. Некоторые были формально строги; другие, написанные мастерской рукой, передавали чувство, отблеск души. Галереи Фаунтерры позавидовали бы коллекции, собранной в этом зале. Итан вертел головой и восторженно вздыхал. Марк, равнодушный к живописи, прошел в конец зала, где располагались самые новые работы. Вот покойная императрица-мать. Вот набившие оскомину внучки Агаты — Иона и Аланис. А вот...

— Иди-ка сюда, приятель, — позвал Марк. Итан подошел, проследил взгляд начальника, сразу узнал лицо.

— Нареченная невеста? М...Минерва Стагфорт? Разве она училась здесь?

Вместо ответа Ворон щелкнул по табличке на раме: "Глория Сибил Дорина р. Сьюзен, инф. Нортвуд, 1772".

— Это не она... — обронил Итан. — Ошибка, видимо...

— О, нет! — широко улыбнулся Марк. — Отнюдь не ошибка! Настолько не ошибка, что жуть берет!

Он ухватил служанку за руку и подвел к портрету:

— Умеете читать?

— Нет, сударь.

— Прекрасно! Скажите: кто это?

— Глория, дочь графини Нортвуд. Я хорошо ее помню, сударь. Непоседливая была девочка.

— Благодарю, ступайте. Мы еще полюбуемся немного.

Итан с трудом дождался момента, когда двери закрылись за служанкой.

— Холодная тьма!.. Сибил подменила девушек!

— Да, друг мой. Настолько очевидный обман, что никто даже не заподозрил! Медведица посадила на трон собственную дочку, а настоящую Минерву упрятала в монастырь. Это объясняет абсолютно все, даже неоконченный курс в пансионе. Глория должна была прибыть в Фаунтерру раньше сокурсниц — ведь они узнали бы ее в лицо. И отравление, и монастырь... Боги! Та, кого мы считали дочкой Медведицы, на деле ей даже не родня! У Сибил ни один мускул не дрогнул, когда приказала дать ей отраву!

— Она... лгала мне?.. — пробормотал Итан.

— Минерва? Конечно! Не только тебе, а и мне, и самому императору, да так искусно, что никто не уличил ее. Род Янмэй, как никак.

Марк рассмеялся.

— Воистину: хочешь что-то спрятать — положи на виду! А я-то все удивлялся, кого она мне напоминала, с ее абсурдным юмором, чертовой догадливостью, ямочками на щеках... Владыку Адриана, вот кого! Своего троюродного дядю!

— Она... — выдавил секретарь, — тоже в сговоре?.. Глория... то есть, Минерва — она виновна?

— Уверен, что нет. Иначе...

Стук двери заставил их обернуться. Стремительными шагами леди Марта Валерия пересекла зал. Ворон двинулся ей навстречу.

— Простите, леди Марта. Я обманул вас и...

Она прервала на полуслове:

— Уезжайте. Чем быстрее, тем лучше.

— В ч...чем беда? — спросил Итан. — Что случится?

— Сейчас. Немедля. Не оставайтесь на ночь.

— Мы отпустили бричку... — сказал Марк.

— У нас своя конюшня. Я дам лошадей. Берите вещи, ждите в нижнем дворе.

— Вам попадет за это...

— Не слышите, что говорю? — голос Марты Валерии обрел твердость железа. — Убирайтесь прочь. Бегите.

— Благодарю вас, — Марк сжал ее ладонь.

— Да, — кивнула Марта Валерия и выдернула руку.

Во двор она не вышла. Конюх вывел оседланных лошадей и попросил Марка оставить их на пограничной станции. Он спросил о леди Марте. Конюх развел руками:

— Велела только оседлать коней... Больше ничего не сказала.

Стражники в белом равнодушно прохаживались мимо. У них не было приказа задержать гостей. Леди Теодора не собиралась пачкать собственные руки.

Итан и Марк выехали на ночную дорогу.

— Счастливого пути, — крикнул стражник вслед.

Когда удалились ярдов на триста, Марк сказал:

— Отправимся в Эльфорт. Там есть имперская голубятня. Как можно скорее пошлем письмо владыке. Он должен узнать обо всем до заседания Палаты. Правда, он не поверит на слово... но сможет допросить Медведицу и Глорию, в крайнем случае, отправит людей сюда, в пансион...

— Есть верный способ доказать владыке, — сказал Итан. — Пусть его величество поговорит с М...инервой.

— Той самой, которая неведомо где?..

— Я знаю, где она, — просто сказал секретарь.

Марк обалдел.

— Ты знаешь?.. Как? Откуда?..

— Р...ребекка Литленд. Глория... то есть, Минерва оставила ей записку, там содержался шифр. Ребекка смогла понять смысл: северянка в монастыре Ульяны Печальной на западе Альмеры.

— И вы с Лошадницей не полетели прямиком туда?! Как это вы сдержались?!

— Бекку удержал отец... Она п...попросила эскорт, отец понял, что к чему, и посадил дочь под замок.

— А ты?..

— Я понял, что вы были правы. Т...только по приказу императора можно забрать девушку из монастыря, никак иначе. С...следовало убедить его величество, а не мчаться самому.

— Ты повзрослел на десять лет, — сказал Марк. — По крайней мере, в моих глазах.

Совсем стемнело. К счастью, в небе стояла луна и давала возможность разглядеть дорогу. Пахло травами и росой. Трещали сверчки — точно так же, как в Землях Короны. Даже странно: суровые северные сверчки ничем не отличались от южных...

— Того, что у нас есть, — сказал Марк, — хватит на счастливый билет до Фаунтерры. Хотя бы один — для тебя.

— Как это понимать?

— Ты пошлешь письмо из Эльфорта, а затем помчишься в столицу и лично доложишь обо всем владыке. За это он восстановит тебя в должности и правах.

— А вы?..

— У меня есть приказ императора. Никакие открытия не отменяют его.

— Чиф... в Первой Зиме вас убьют. Искалечат в п...пыточной камере, а потом убьют.

— По слухам, Эрвин Ориджин — человек милейшей души... Думаю, он просто снесет мне башку.

— Не едьте туда. Я п...прошу, не едьте! Зачем погибать зря? Вы все равно не выполните приказ. В...вам не дадут!

— Кто знает...

— Лучше спрячьтесь где-нибудь и подождите! Когда провалится интрига М...медведицы, император простит вас! Может, и мятеж Эрвина — всего лишь часть сговора северян. Рухнут планы графини — проиграет и Эрвин. Тогда вы будете оправданы, вернетесь в Фаунтерру!

— Ага... — рассеянно обронил Марк.

Они успели отъехать мили на четыре. Пожалуй, это было глупо — скакать по дороге, а не прямиком через луга. Марк думал, что предупреждение Марты Валерии даст им целую ночь форы. Он ошибся.

В белесом свете луны из-за холма вывернул конный отряд и перерезал путь. Командир подъехал к Марку. Черно-красный плащ на плечах воина не оставлял сомнений в том, кому он служит и какой титул носит.

— Господа, следуйте за нами. Вас ждут в Первой Зиме.

Итан непроизвольно потянулся к шпаге. Кайр только приподнял бровь: ты серьезно, мальчик?

— Первая Зима?.. — воскликнул Марк. — Прекрасно! Мы как раз туда и собирались. Составите компанию?

Стрела

6 сентября 1774г. от Сошествия

Первая Зима

Сегодня — только плохие новости. Эрвин чувствовал это еще до того, как Джемис Лиллидей вошел с докладом. День такой, солнце светит иначе.

— Милорд, войска Уайта и Флеминга все еще не прибыли. Разведчики горной стражи обнаружили их. Уайт и Флеминг стоят лагерем в долине Слепых Дев. Не двигаются. Численность — три батальона.

Выявить предателей за обеденным столом, тихо и без крови избавиться от них — хорош был план... Только двух главных изменников за тем столом не оказалось.

— Вы же понимаете, что это значит, милорд?.. — уточнил Джемис.

Эрвин кивнул:

— Теперь у меня на три батальона меньше.

— Хуже. Понадобятся еще четыре батальона, чтобы уничтожить это войско. Иначе они переметнутся к Адриану.

Уайт и Флеминг — лорды северных портов. Им подвластны три четверти герцогского флота и около тысячи кайров. Потерять седьмую часть армии и почти весь флот еще до начала войны... Благодарю тебя покорно, Светлая Агата!..

— Почему они перешли к Слепым Девам, а не остались в своих замках?

— Надеются ударить по Первой Зиме, когда мы выступим в поход, — ответил Джемис.

— Тогда они слишком явно выдают свои планы. Глупо... неправдоподобно. Есть другая версия: они шли к нам, согласно приказу, но в дороге получили известие. Кто-то рассказал им о письме, которое я направил Адриану. Они решили, что не хотят служить сумасшедшему. Думают, как поступить. Пока думают, стоят.

— Может, и так, милорд... Что это меняет?

— Ничего... Или что-то. Их лагерь укреплен?

— Нет, милорд. Но долина...

Конечно. Долина Слепых Дев — сама по себе укрепление. Есть только две дороги, ведущие в нее. Обе узки, петляют меж нависающих над ними утесов. В таком месте сотня воинов может сдерживать тысячу.

— Попробуем сделать ставку, — сказал Эрвин. — Флеминг с Уайтом не укрепляются и не отступают в родные земли — значит, колеблются. Есть сомнения — есть надежда. Иона, ты ведь хорошо знаешь этих людей?

Сестра лишь пожала плечами. Еще бы ей не знать: оба множество раз гостили в Первой Зиме. Флеминг держал на коленках маленькую принцессу, Уайт подарил ей пони...

— Кто?

Сестра прикрыла глаза.

— Не верь Уайту...

— Согласен. Джемис, сколько займет путь к долине Дев самым быстрым маршем?

— Двое суток, милорд.

— А точнее?

— Сорок часов, если на пределе.

— Отправьте сообщение в долину: "Милорд Флеминг, сорок два часа".

— Это все?

— Вполне достаточно. И предупредите вашего отца: мне скоро могут понадобиться его батальоны. Пусть будет готов выступить к Слепым Девам на третьи сутки.

— Да, милорд.

— Еще известия? — спросил Эрвин, наверняка зная ответа.

Джемис хмуро кивнул.

— Мы получили письмо из Бледного Луга — это на околицах Фаунтерры. В столице тайная стража арестовала наших лордов-представителей и их слуг. Одному адъютанту удалось бежать. Он выбрался из столицы и послал донесение. Корона разорвала отношения с Домом Ориджин.

— Следовало ожидать, — кивнул Эрвин.

— Этим не исчерпывается. Протекция конфисковала наши голубятни в Земле Короны. Почта, идущая на Север, досматривается агентами. Мы получаем лишь те сообщения, которые хочет Адриан.

— Иными словами, мы слепнем и глохнем... Земля Короны — белое пятно на наших картах.

— Да, милорд. Но одно известие имперская почта все же доставила. Валери Грейсенд — вы знаете такую девицу?

Эрвин кивнул.

— Адриан отдал ей в мужья своего первого полководца — Серебряного Лиса. А в качестве свадебного подарка разрешил Грейсендам и Лабелину использовать порты Веселых островов.

— Южный Путь повенчался с Короной... — сказала сестра. — И никаких надежд, что он встанет на нашу сторону.

Джемис одарил ее снисходительным взглядом:

— О чем вы, миледи? Никаких надежд и не было! Южный Путь ненавидит нас, как...

Эрвин оборвал его:

— Ненавидит и боится. Иона права: мы могли запугать Лабелина и убедить остаться в стороне. Теперь это невозможно. Южный Путь будет сражаться за императора.

Иона глянула на кайра с явным торжеством, Эрвин не смог сдержать улыбку. Джемис проворчал не без язвительности:

— Уверен, миледи, вы уже разглядели все тактическое значение события, и легко поясните милорду без моих подсказок.

— Вы о рельсовой дороге, Джемис?.. — невинно полюбопытствовала Иона. — Нет, что вы, я даже не думала...

— Хватит, — отрезал Эрвин. — Да, Лабелин предоставит Адриану рельсы, искровую силу и все свои составы. Адриан за неделю перебросит армию прямо в центр Южного Пути, а оттуда еще за неделю дойдет до Близняшек. Это значит, что к концу месяца он может вступить в Ориджин. И, дорогие мои, это — единственное на данный момент радостное известие.

— Радостное?.. — в один голос удивились Иона и Джемис.

— Содержание войска стоит нам кучу денег! Если война будет затягиваться, мы разоримся и лишимся провианта, а затем — и самой армии.

— О...

Об этом они не думали. Никто в Первой Зиме не думает о деньгах! И как этот город простоял пятнадцать веков?..

Джемис сказал, что с новостями покончено. Эрвин вздохнул с облегчением и велел вызвать казначея, а следом — полковников. Прежде, чем кайр удалился, в комнату вторгся Деймон — кузен герцога.

Если предположить, что в детстве у Эрвина имелись друзья, то в первую очередь следовало бы назвать именно Деймона. Эрвин был болезнен и замкнут, Деймон — вспыльчив, здоров и драчлив. Однако кое-что роднило их: оба считали себя белыми воронами, от чего страдали. Эрвин был слишком добросердечен для северянина, Деймон — слишком красив. Агатовские черты воплотились в нем со всем великолепием: выразительные губы, резко очерченные волевые скулы, глубокие темные глаза и — самое скверное! — солнечные, светло-золотистые волосы. Деймон ненавидел их всей душой. Воину Севера не к лицу девчачьи кудри! Из-за них Деймона называли и Смазливым, и Красавчиком, и Симпатяжкой, и даже — стыдно сказать — Золотым Эфесом. Он боролся, как мог. Месяцами не мыл голову, чтобы волосы потемнели; носил дешевый мундир с непременной парой пятен; нарывался на поединки в надежде получить шрам на лице... И все равно оставался Симпатяжкой.

Незаурядную свою внешность Деймон винил во всех бедах. Так и не получил под командованье батальон — несомненно, потому, что был слишком смазливым. Кому нужна этакая куколка во главе войска!.. В сердечных делах не везет — опять же, из-за красоты. Чересчур много девушек упадают за Деймоном, потому и невозможно выбрать. Когда лавина смела его родовое имение — в этом снова-таки виновна внешность: сама Светлая Агата щелкнула Деймона по носу, чтобы не зазнавался...

Надо заметить, Деймон был весьма удалым воином: соображал быстро, бился ловко, умел вдохновить людей, знал толк в тактике. И, несмотря на все достоинства, командовал всего лишь ротой в гарнизоне Первой Зимы. Вот до чего довела красота! Однажды брат Роберт попытался объяснить ему: внешность, мол, совершенно ни при чем. Ты, брат, слишком вспыльчив. На тебя горный орел посмотрит косо — ты и за ним погонишься с мечом. Деймон выслушал, поскольку уважал брата, но остался при своем мнении: проклятые волосы всему виной! Впрочем, к очевидному крайнему средству — побриться наголо — так и не прибег. Быть лысым болваном — еще хуже, чем красавчиком...

Деймон вихрем влетел в кабинет герцога и бросил на стол два раскрытых конверта.

— Кузен... кузина... кайр... — вместо приветствия он отвесил три быстрых кивка. — Поглядите на это! Один — из Алеридана, от нашего посла. Второй — от самого императора.

— Что случилось?!

— Предметы в Запределье, кузен? Какое там Запределье! Злодей больше не прячется! Прочти.

Эрвин прочел. За ним — Иона и Джемис. Дыхание сестры сбилось, кайр изрыгнул проклятье, кузен мерил шагами комнату, будто леопард в клетке. Эрвин сжал пальцами виски и думал.

Итак, Адриан нанес первый удар. Одним махом перечеркнул Эрвинову хитрость и оказался на голову выше. Провокация провалилась. Что дальше?..

Герцог поднялся:

— Идем, сестра.

* * *

Спальня лорда Десмонда Ориджина была разрублена надвое светом и тенью. Направленные фонари выхватывали из сумрака гостевое кресло и столик со снадобьями, и угловатый подвес с раскрытой книгой, похожий на паучью лапу. Кровать тонула в глубокой тени, лежащий человек выглядел темной, едва различимой скульптурой. Великий лорд Десмонд не желал, чтобы его видели, и Эрвин не видел... но и без того знал, как обстоит дело. Болезнь развивалась. Кожа отца стала грубой и серой, как булыжник мостовой. Подвижность сохранили только пальцы, язык и глаза. Чтобы лорд мог жевать, лекари втирали ему в скулы смягчающее снадобье, а чтобы не задохнулся, тем же зельем обрабатывали грудь. Снадобье содержало щелок. Оно не убивало болезнь, а постепенно растворяло кожу. Рано или поздно случится одно из двух: или кожа отвердеет настолько, что остановит дыхание, или зелье проест ее насквозь, и человек умрет от потери крови.

— Н-ну?.. — рыкнул отец.

— Десмонду неприятно, что ты смотришь, — пояснила герцогиня София. Она была здесь в качестве переводчика: лучше всех в замке мать умела различать скрипящий шепот, издаваемый отцом.

— Милорд, я пришел за советом, — сказал Эрвин. — Сегодня мы получили два письма. Вот первое.

Он развернул лист и вставил в крепление перед глазами отца. Лорду будет приятно прочесть самому. Чтение — единственное дело, с которым он справляется самостоятельно.

В письме говорилось об Эвергарде. Адриановы убийцы, вооруженные Перстами Вильгельма, за один час сокрушили цитадель герцога Альмера, безжалостно уничтожили гарнизон и исчезли без следа. На рассвете в замок подоспели воины архиепископа Галларда и обнаружили пепелище, заваленное трупами. В одном из них удалось узнать Айдена Альмера. На голову мертвого герцога убийцы надели шутовской колпак. Леди Аланис Альмера и лорд Альфред Альмера были заживо сожжены оружием врага. В живых осталась горстка воинов гарнизона, пара десятков слуг и юный лорд Альберт. Архиепископ объявил себя опекуном племянника и регентом-правителем Альмеры.

— Боги, какой ужас!.. Зверство!.. — мать прижала к груди ладони. — Бедняжка Аланис!..

Отец скрипнул:

— Другое?..

Эрвин укрепил перед ним второй лист. То было послание от императора, адресованное всем Великим Домам Полари.

"Я, Адриан Ингрид Элизабет рода Янмэй Милосердной, заявляю. Интриги и козни, мошенничества и заговоры, творимые феодальными семействами, переполнили чашу терпения. Дома, что имеют дерзость называть себя Великими, ставят свои интересы выше блага народа и будущности государства. Они не признают ни верховенства закона, ни власти Короны, ни долга верности, скрепленного вассальной присягой. Сила — единственный аргумент, доступный пониманию феодалов. Да будет же явлена сила!

Я, Адриан Ингрид Элизабет, единственный и полновластный правитель Полари, сказал свое слово. Оно прозвучало в Эвергарде. Оно будет повторено для всякого, кто, подобно Айдену Альмера, пойдет путем обмана и интриг.

Тем лордам, кто остается верен своему долгу перед Короной, я повелеваю: явитесь в Фаунтерру лично, в кратчайший срок, с тем, чтобы клятвой засвидетельствовать свою полную и безоговорочную преданность мне, правящему императору Полари."

Отец выхаркнул несколько слов. Мать перевела:

— С Палатой Представителей покончено. Адриан — абсолютный монарх.

— Да, милорд. Великие Дома доживают свои дни.

Эрвин глубоко вздохнул.

— Кроме того, Адриан предугадал мои планы. Я хотел спровоцировать атаку на Первую Зиму — император выбрал более легкую цель. Я надеялся объединить против него Великие Дома — больше такой надежды нет. Все, кто труслив и хочет выжить любой ценой, теперь подожмут хвосты и прибегут к Адриану на поклон.

— Трусов большинство, — скрипнул Десмонд.

— Да, милорд. Адриан требует подчиниться силе, и его сила — больше нашей. Каждый день кто-то будет становиться на его сторону, и чем больше у него окажется союзников, тем меньше будут колебаться остальные. Полагаю, нам осталось около двух месяцев. К зиме все лорды Полари присягнут на верность всемогущему правителю. Мы останемся одни против целого мира.

Даже в тени было заметно, как побелело лицо герцогини. Отец выдохнул одну букву:

— И?..

— Милорд, в течение месяца мы должны сокрушить имперские войска и свергнуть Адриана. Хочу посоветоваться о том, как это сделать.

— Никак, — после паузы сказал лорд Десмонд.

— Нет, милорд. Я не приму такого ответа, — отрезал Эрвин. — Я буду говорить. Вы — слушайте и отвечайте. Мысль первая. Максимально быстрым маршем идем на Фаунтерру. Пробиваем насквозь Южный Путь, сметаем силы герцога Лабелина. Вторгаемся в Земли Короны прежде, чем Адриан сосредоточит силы. Его армия поделена на два крыла: восемь полков у Алексиса Смайла, семь — у Дейви. Против каждого крыла в отдельности мы имеем шансы на победу.

— Нет, — сказал отец.

— Вы правы, — сказал Эрвин. — Я сам предупредил Адриана. Он встретит нас соединенными силами, а не разрозненными. К тому же, благодаря рельсам, он может перебросить войско в Лабелин всего за неделю. Там он нас и встретит: пятнадцать искровых полков плюс четыре тысячи кавалерии, плюс пять тысяч рыцарей Лабелина, плюс пехота Южного Пути — тысяч сорок. Сокрушительный перевес — даже без Перстов Вильгельма.

— Да, — шепнул отец.

— Вторая идея. Вторгаемся в Южный Путь и идем на восток, к побережью. Захватываем порт Уиндли и весь флот, который там будет. Перебрасываем войско морем в тыл Адриану. Когда имперская пехота выступит на Север, настигаем на марше и бьем в спину.

— Нет.

— Конечно, нет, милорд. В Уиндли не базируется военный флот, лишь неповоротливые торговые галеоны. Нас перехватят у Веселых островов и потопят. Или Лабелин догадается попросту сжечь корабли прежде, чем мы их захватим.

Сестра следила за разговором, затаив дыхание, словно за рыцарским поединком. Шепнула едва слышно:

— Третья идея?..

— Есть и третья. Идем через Нортвуд и Шейланд. Договариваемся с Нортвудами... если не выйдет — сметаем их. Вступаем в Шейланд через Предлесье. Речным флотом перебрасываем войско к Дымной Дали и через нее — на юг, в Альмеру. Присоединяем вассалов герцога Айдена с их войсками — они должны быть очень злы на Адриана. Совокупными силами идем на Фаунтерру с запада. В то же время один или два наших батальона подступают к Лабелину и планомерно жгут города, чтобы выманить Адриана на север. Едва он покинет столицу, как получит неожиданный удар во фланг из Альмеры.

В этот раз отец задумался на какое-то время.

— Нет, — сказал он после паузы.

— Не хватит времени?

— Да.

— Две недели чтобы пройти Нортвуд, две недели вверх по Торрею на веслах, пять дней через Дымную Даль, и две недели в Альмере... Да, милорд. За это время Адриан возьмет Первую Зиму.

— Четыре, — сказала сестра. — Мы можем найти союзников. Надежда и Литленд, Южный Путь и Шиммери встанут, конечно, на сторону императора... Но нортвудцы и западники любят свободу, не отдадут ее без боя — даже Адриану. А рыцари Альмеры захотят отомстить за Аланис.

Отец проскрежетал:

— Нет.

— Согласен, милорд, — с горечью бросил Эрвин. — Никто не встанет на заведомо проигрышную сторону. Чтобы за нами пошли, мы должны доказать свою силу: выиграть хоть один бой против войск Адриана. А он не даст нам этого сделать. Он превосходит и числом, и скоростью, и мощью оружия.

— Да.

— И ждать в Первой Зиме, конечно, тоже нет смысла? Когда за нами придут, их будет столько, что не выстоят никакие стены.

— Да, — подтвердил лорд Десмонд.

— Что ж... благодарю за совет, милорд. Теперь я знаю, какими путями не стоит идти.

Он направился к выходу, Иона двинулась следом. Отец шепнул что-то, и мать перевела:

— Не сдавайся, Эрвин.

Сын обернулся со злой усмешкой на губах:

— А я и не думал.

* * *

— Хочешь спросить, что мы будем делать?

— Хочу, — сказала сестра. — Но боюсь обнаружить, что ты не знаешь ответа.

— Никогда не давай им почувствовать, будто ты чего-то не знаешь, или сомневаешься, или боишься. Не дай им понять, что ты — такой же человек...

— Чьи это слова?

— Отца. Не бери в голову. Просто воспоминание... — Эрвин подмигнул. — Что будем делать? Ну, для начала напишем письмо.

— Адриану?

— И ему тоже. Всем. Император обратился к лордам — мы последуем примеру. Мы предложим Адриану добровольно отречься от престола в пользу законного наследника, а всем, кто не желает склонять головы перед тираном, — встать на нашу сторону.

Он помедлил, размышляя.

— Но это должно быть особое письмо... Не ультиматум, не угроза, привычная Северу... Адриан апеллирует к страху, и у него это прекрасно получается. Значит, мы будем взывать к иным чувствам. К гордости, чести, справедливости, жажде свободы, благородству. Первая Зима привыкла говорить языком железа и огня... в этот раз будет иначе. Хочу, чтобы в нашем обращении звучал свет, надежда и вера. Пусть в нем читается избавление от страха, который посеял Адриан. Пусть это будет письмо с душой. Лучше всех его напишешь ты.

— Я?..

— Конечно, сестричка. Во мне слишком много политики, интриг, властолюбия — всей этой феодальной дряни... Мое письмо будет смердеть дешевым пафосом или манипуляцией, или тем и другим вместе. А я хочу, чтобы оно было искренним.

— Ты чернишь себя, братец. Я не слышу ни пафоса, ни дряни... — Сестра решительно кивнула. — Но, конечно, я напишу!

— Хочешь спросить, поможет ли это? — предположил Эрвин.

— Да.

— Нет. Самое лучшее обращение даст нам при удаче один Великий Дом из двенадцати. А при совсем невероятном везении — два. Чтобы получить больше союзников, потребуется громкая победа.

— И... и что мы будем делать?

Он покачал головой:

— Мы с отцом перебрали все разумные стратегии — как видишь, все они ведут к гибели. Значит, есть лишь один путь: действовать неразумно. Абсурдно, глупо. Как ни один опытный полководец, вроде нашего отца или Серебряного Лиса, ни за что не поступил бы!

Иона вдруг рассмеялась:

— Извини, милый братец, я уверена: вот это у тебя прекрасно получится!

— Укушу, — пригрозил Эрвин и попытался засмеяться в ответ.

В зимний сад, где секретничали брат и сестра, вбежала большая серая овчарка. С разгону прыгнула на Эрвина и обняла: поставив передние лапы ему на плечи, принялась горячо дышать в лицо. Длинный розовый язык норовил лизнуть герцога в нос, тот с переменным успехом уклонялся.

— Стрелец!.. Хороший!.. — растаяла Иона и принялась теребить густую шерсть на собачьей холке.

Эрвин ухватил пса за брыли и отодвинул на мало-мальски пристойное расстояние.

— Ну, друг мой, расскажи, не забыл ли ты уроки походной жизни? Не разучился ли выть? Поверь: если есть желание повыть, то сейчас — самое время!

Стрелец непонимающе склонил голову набок.

— Говори проще, — посоветовала Иона.

— Ррррав! — сказал Эрвин.

— Ав-вуууу! — с готовностью отозвался Стрелец.

— Милорд, вы нужны, — бесцеремонно заявил кайр Джемис, возникший следом за собакой. — Люди взволнованы известиями из столицы. Войско хочет видеть лорда.

— Объявите сбор офицеров. Я поговорю с ними.

— Кроме того, вас ищет кайр Роберт по поводу денег, кастелян — на счет поединков в гарнизоне, полковник Хортон имеет вопросы о снабжении временного лагеря, граф Лиллидей — о походе в долину Слепых Дев.

— Кто-то еще?

— Человек тридцать, милорд. Вам перечислить или список написать?..

* * *

Сегодня — только плохие новости. Если полночь осталась позади, но ты еще и не думал спать, — это еще сегодня или уже завтра? Как считается?

Эрвина оставили в покое глубокой ночью. Странная штука: весь день к нему шли с вопросами, и всегда — с неважными. Как наказывать участников дуэлей? В какой части долины разместить батальон горной стражи? Граф Шейланд дает всего пять тысяч эфесов, а не десять. Граф Лиллидей готовит свои войска для похода к Слепым Девам, но просит еще кавалерии. Полковнику Хортону не хватает транспорта для поставок фуража... И каждый проситель выглядел напряженно собранным, в словах каждого звучала скрытая тревога, каждый боялся задать главный вопрос: что будем делать, милорд? Знаете ли? Просто скажите, что знаете, как победить. Хоть намекните, что знаете!

Эрвин отвечал им. О неважном. Но твердо и спокойно, с привычной своей искристой иронией.

Что делать с дуэлянтами? Раздайте всему войску деревянные мечи. За три победы деревом — пять эфесов, почет и хвалебная ода. За одну победу железом — уютный каменный мешок и никаких шансов участвовать в походе.

Где разместить горную стражу? Тьма, в горах, конечно же! А именно, в тех, что между долиной Слепых Дев и Южным Путем. Если Уайт и Флеминг решат переметнуться, по дороге потеряют половину войска.

Граф недодал пять тысяч? Скотина... Ах, нельзя так о свояке? Ммм... половинчатые действия графа не отвечают грозному духу военного времени — лучше? Что ж, передайте ему в этой формулировке.

Лиллидею нужна кавалерия? Зачем? Штурмовать долину Дев и положить добрый батальон? Нет уж. Лиллидею нужны две роты — запереть долину, и полсотни катапульт — долбить с гор по лагерю изменников, пока те не осознают ошибочность своих политических взглядов.

Хортону не хватает транспорта? Телег, что ли?.. У городских купцов их полно. Потребуют денег? Платите. Нет, не монетой — размечтались! Векселями Дома Ориджин, чем же еще! Нет, не грабеж, а редкий шанс заработать! Когда герцог Эрвин-Победитель возьмет Фаунтерру, его векселя станут дороже золота!

Когда я возьму Фаунтерру... когда мы выступим ... сейчас-то хаос, но в походе станет проще... кайры дерутся, поскольку дуреют со скуки, но после первой настоящей битвы... Эрвин говорил так, будто решению подлежат лишь текущие, сиюминутные вопросы, а в перспективе — все ясно. Войско выступит из Первой Зимы, и дальше все пойдет своим чередом, в полном согласии с задумкой герцога. Ни с кем, кроме отца и сестры, Эрвин не обсуждал свои планы... и все верили, что план имеется. Люди уходили от него твердыми шагами, полные уверенности. Собственно, за этим и являлись. Не за телегами и кавалерией — за верой в успех. Лорд Ориджин знает, как победить. На то и Ориджин!

И лорд говорил очередному посетителю:

— Все ясно, вопросов больше нет? Тогда ступайте. Через три дня выдвигаемся. Мирная жизнь — сущий кошмар! Скорей бы уже война!

Человек принимал за чистую монету и уходил с довольной миной на лице...

Последней пришла мать — далеко за полночь. На ней запас уверенности исчерпался. Герцогиня стала рассказывать о новом театре, о концертах, которые устроит ко дню Сошествия, о благотворительности. Сейчас это не волновало никого, и леди София Джессика страдала. Ей необходимо было, чтобы ее выслушали. Эрвин честно слушал. Но вдруг на полуслове мать сорвалась:

— Бедняжка Аланис... я пытаюсь не думать, и не выходит. Ведь это так ужасно! Ни стены, ни войска больше не дают защиты. В любой миг смерть может свалиться прямо с неба...

— Миледи, — процедил Эрвин, — не нужно! Вы жалеете Аланис? Я тоже, пусть и не любил ее. Хотите услышать, что с Ионой не случится такого же? Не случится, клянусь. Как я этого добьюсь? Не знаю. Как быть с тысячами искровиков Адриана? Не знаю! Что противопоставить Перстам Вильгельма? Тьма сожри, не знаю! Как только придумаю способ разбить сильнейшую армию всех времен, сразу скажу вам! А пока, прошу, давайте о театре.

На какой-то миг показалось, что герцогиня заплачет. Леди Дома Ориджин льет слезы в присутствии мужчины — это было бы чем-то вроде снега в июле. Но чуда не случилось. Леди София Джессика глубоко вздохнула, моргнула несколько раз и сказала:

— Ах, да, прости, я сбилась... О чем я говорила?

— Вы хотите поставить балладу о Терезе...

— Нет, о Семи Кораблях! Как можно быть таким невнимательным? Чем только забита твоя голова?.. Придется мне повторить с самого начала! Я поняла, что хочу увидеть в нашем театре полноценную трагедию. Комедия — это не искусство, а забавка для черни. Ведь ты согласен со мною?

Эрвин улыбнулся:

— Я люблю вас, мама.

— А я не стану любить ребенка, равнодушного к искусству! Так вот, для успеха трагедии нужно...

Когда она ушла, Эрвин тщетно попытался уснуть. Покрутился в постели, чувствуя то жар, то холод. Закрыл глаза, открыл, закрыл. Полежал носом в подушку. Встал, зажег свечу, налил орджа. Уселся на подоконник, принялся пить, глядя в окно.

Двор полон ночи: несколько пятен света ложатся на входы, а громады построек растворяются в темени. Их не различаешь глазом, но чувствуешь. Тесная темнота: протяни руку — упрешься в камень. Ощущение склепа... оно же — ощущение покоя. Нет разницы, если разобраться. Смерть и есть покой.

Звучат шаги во дворе — одинокие, потому очень гулкие. Фыркает конь, со стуком засова отворяется дверь. Поскрипывает ветряк искровой машины. Любой звук в стенах замка — даже упавшая капля воды — отчетлив и звонок, исполнен значимости. А за стеной лает собака — далекая, будто за горами. Как ни надрывается, все равно едва слышна. Тяв... тяв...

— Первая южная, — раздается голос караульного, и другие тут же откликаются:

— Вторая южная... Надвратная... Склады... Арсенал... Первая восточная...

Перекличка часовых — каждые полчаса. Любая ночь Первой Зимы размечена этими звуками. Северная колыбельная. Из детских лет Эрвин не мог вспомнить случая, чтобы мать пела у его кроватки, зато хорошо помнил, как учился угадывать время по голосам часовых: около полуночи они звонки, ближе к рассвету — тягучи, будто эль... Первые месяцы в столице Эрвин не мог спать без этих звуков, тишина казалась слишком тревожной.

— Вторая восточная... Казармы... Озерная...

Небо безоблачно. Светит Звезда, одинокая, как вечность. "Есть лишь одна Звезда", — так говорила Аланис Альмера, имея в виду себя саму. Звезда сгорела заживо. Тонкий янмэйский каламбур... И шутовской колпак на голове убитого герцога — еще одна милая шуточка. У императора теперь два шута: живой и мертвый. Мертвый забавнее.

Любопытно, Адриан уже заготовил третий колпак с бубенцами? Как он будет смотреться на голове Неженки?.. Говорят, Адриан — величайший император династии Янмэй. Адриан видит время насквозь на столетие вдаль. Каковы шансы, что он знает наперед каждый маневр Эрвина? Каждое действие, любую мысль в голове?.. Когда Север выступит в поход, на каком шагу его лапа угодит в медвежий капкан?

Внезапно кто-то забарабанил в дверь. Звук был просто оглушителен.

— Вы там свихнулись?! — крикнул Эрвин.

— Ты все равно не спишь, — ответил кузен Деймон-Красавчик.

— С чего ты взял?

— Под дверью светится. Впусти меня, кузен!

Эрвин нехотя отодвинул засов:

— Какого черта тебе не спится?

— Командую ночным караулом.

— А я, представь, нет... Чего тебе?

— Прибыли гости.

— Я счастлив! Прямо на душе потеплело.

— Это такие гости, что я подумал, ты захочешь их увидеть поскорее.

— Деймон, открою тебе тайну: ночами люди спят. Ну, кроме тех, кто в ночном карауле.

— И кроме тех, кто пьянствует в одиночку, — блондин указал глазами на чашу в ладони Эрвина.

— Ты — невежа. Герцог Ориджин в принципе не может пьянствовать. Иногда он придается глубоким раздумьям о стратегии... с чашей орджа в руке.

— Твое остроумие придется очень кстати, — сообщил Деймон, — в беседе с послами императора.

— С кем?!

— Послами императора. Его не такого уж величества Адриана.

— Серьезно?! Почему ты не сказал сразу?!

— Ждал, пока иссякнет поток твоей иронии.

Эрвин уже одевался.

— Кто они?

— Итан Гледис Норма, имперский секретарь. И Марк.

— Что за Марк?.. Какого рода?

— Никакого. Просто Марк.

Секретаря Итана герцог не помнил. Возможно, видел когда-то при дворе — лицо смутно знакомо... Но вот Марк — потрясающе! Тот самый Ворон Короны — лукавый, хитрый, грозный начальник протекции! Адриан пожертвовал такую фигуру?!

Эрвин принял гостей в своем кабинете. Послы выглядели уставшими с дороги, помятыми и пыльными. Однако глаза у обоих горели. На лице Марка — живейшее любопытство, в зрачках Итана — тревога.

Герцог усадил гостей за стол, излучая светское гостеприимство.

— Приветствую вас в Первой Зиме! Вы очень устали? Желаете сразу отойти ко сну или сперва перекусить?

— Мне бы бараньих ребрышек, милорд, — заявил Марк, — и кружку горячего вина. Премного благодарствую!

— М...милорд, — только и выдавил Итан. Очевидно, он ожидал иного приема.

— Надеялись увидеть зверства северян?.. — угадал Эрвин. — Это у нас в планах на завтра. Сперва поешьте, выспитесь, а утром обязательно прикажу кого-нибудь повесить ради вашего удовольствия.

Секретаря передернуло, Марк ухмыльнулся:

— Когда будете у нас в Фаунтерре, непременно окажу вам ответную любезность, милорд!

Эрвин позвал слуг и велел принести еды для Ворона, а себе и секретарю — вина.

— Деймон, останься с нами, выпей.

Кузен охотно сел за стол.

— Ведь вы незнакомы? Позвольте вас представить друг другу: Деймон Эмилия Герда рода Агаты, мой милейший кузен. А это — Ворон Короны, самый влиятельный и жуткий простолюдин во всей Империи.

— Я польщен, милорд, — улыбнулся Марк.

— Нет, это я польщен, что именно вас прислал Адриан. Приму это как знак исключительного внимания.

Ворон Короны отвесил учтивость кузену:

— Жаль, что я не видел вас при дворе, лорд Деймон Эмилия.

— Непременно окажусь там в ближайшем будущем, — подмигнул Деймон. — Может быть, даже раньше вас.

— Приезжайте обязательно. Владыка ждет с раскрытыми объятиями всю семью Ориджинов и окажет вам самый теплый прием!

Эрвин ответил не менее двусмысленной любезностью, Деймон ввернул свое слово, Ворон Короны не остался в долгу. Итан следил за перепалкой, побледнев от напряжения. Его единственного отчего-то не радовала милая беседа.

Принесли вино и еду, Ворон накинулся на лакомство, Эрвин наполнил кубки.

— За здоровье вашей прелестной сестры, — предложил Ворон.

— Благодарю вас, это так любезно.

— ...и великого лорда Десмонда. Надеюсь, он полон сил?..

Эрвин помедлил с ответом.

— Знаете, господа, вот сейчас меня начал занимать вопрос: чему обязан вашим визитом?

Ворон проговорил, обгладывая ребрышко:

— Побеседовать с умным человеком, милорд, выпить вкусного вина, полюбоваться роскошными видами — отчего бы и нет? А горный воздух, по слухам, продляет жизнь...

Светловолосый кузен Деймон не то чихнул, не то фыркнул. Эрвин перевел внимательный взгляд на Итана, и тот сказал:

— М...мы явились, чтобы уд...достоверить законность передачи власти в герцогстве.

— Ах, вот как... Вы, случайно, не зарезали своего отца, лорд Эрвин? Нет, что вы, господа, и в мыслях не было, это же так невежливо! Тогда не возражает ли ваша светлость, чтобы мы осмотрели тело лорда Десмонда? Конечно, господа, сейчас мигом откопаем и принесем!.. Нечто в таком роде, да?

— Это об...обычная про...цедура, с...совершенно законная, — выдавил Итан.

— Простите его, милорд, — перебил Ворон. — Молодой человек утомился в дороге и плохо соображает. Ему бы поспать. Не откажите в гостеприимстве!

— Я п...прекрасно... — запротестовал Итан, но Марк одним взглядом заставил его умолкнуть.

Это уже любопытно. Зачем Ворон избавляется от подручного?..

— Да, конечно, — согласился Эрвин. — Кузен, будь добр, выдели Итану спальню.

— Уютную спальню?.. — с ехидной улыбкой осведомился Деймон Эмилия.

— Обычную спальню, где есть кровать и окна.

— Ага... — кузен выглядел разочарованным.

Он поманил секретаря за собой. Эрвин сказал им вслед:

— Великий лорд Десмонд заболел каменной хворью. Завтра вы сможете убедиться в этом, Итан Гледис Норма.

Двое исчезли, и в кабинет тут же вошел кайр из ночного караула, замер у двери, положив руку на эфес. Деймон не собирался оставлять герцога наедине с послом — весьма разумно.

Эрвин добавил вина в кубки, сделал глоток и спросил самым светским тоном:

— Как дела в столице, Марк? Как служба?

— Не служба, а тьма, милорд! То интриги, то убийства, то мятежи — ни минуты покоя! Так утомительно... Недавно кто-то придумал — подделал выпуск Голоса Короны. Представляете?

— Экий подлец!..

— Не то слово... Опять же, допросы заговорщиков — то еще дельце, врагу не пожелаешь. Разве только леди Сибил радует: ее допрашивать — одно удовольствие.

— Полностью согласен на счет леди Сибил.

Марк хохотнул. Съел мяса, запил вином.

— Недавно у владыки был праздник — открыли "волну" в Надежду. Письма по проводам — представляете?

— Слышал, но не представляю. Что за машина? Как она работает?

— А мне откуда знать, милорд? Ведь это вы учились в Университете, а не я. Вам должно быть виднее...

— Учился в Университете? Скверно вы осведомлены, Марк! Кто же там учится!..

— Вина агентуры, милорд. Вечно все перепутают... Взять хотя бы Итана. Представьте, что он вычудил: однажды спутал леди Минерву Стагфорт с леди Глорией Нортвуд...

— Совершенно не разбирается в женщинах.

— Вот-вот. Не диво, что владыка прогнал его со двора и навязал мне в попутчики. Я бы рад без него — зачем мне этакий птенец? Но куда попрешь против приказа...

— Служба, служба... — сочувственно покивал Эрвин.

Кубки уже опустели, он поднял кувшин, неловким движением пролил вино на скатерть.

— Нервы совсем расшатались... — смутился молодой герцог. — Эти мятежи — такое беспокойное дело!

— Я вас прекрасно понимаю, милорд, — склонил голову Марк. — Позвольте, помогу.

— Что?.. Ах, да, прошу...

Посол взял у него кувшин, придвинул чаши. Эрвин поглядел в окно. Предрассветное небо было черно, как смола или вороново перо, или волосы сестры.

— Марк, я все продолжаю думать, и не нахожу ответа... Зачем вы здесь? Да-да, ваш птенчик сказал: законная процедура, все верно... попутно и поглядеть, что творится в Первой Зиме, посчитать лагерные костры... Но почему именно вы? Один из самых доверенных, хитрых, умных людей, что есть у Адриана. Зачем он отдал мне вас?

Ворон опустил сосуд на стол.

— Владыка был уверен, что мы с вами поладим. И я с ним всей душой согласен.

— Простите, Марк, я слишком устал за день. Нет сил разгадывать ваши проверки, и это делает игру скучной для вас... Остались ли у меня агенты в Фаунтерре, что мне известно о связи Минервы с Глорией, я ли заказал поддельный "Голос Короны" — конечно, вы уже получили ответы. Возможно, за ними вас и прислал Адриан... Но с чего он взял, что вы сможете увезти их из Первой Зимы? Зачем мне вас отпускать?

— Долина Первой Зимы — красивейшее место, — пожал плечами Ворон. — Я не против задержаться здесь.

— Вы угодили в опалу к императору? — удивился Эрвин. — Как вас угораздило? Вы разоблачили Айдена Альмера!

— И проглядел вас.

Эрвин ухмыльнулся:

— Не ваша вина, Адриану следовало понять. Один южный мальчик не умел пользоваться ножом — ударил в грудь, не попал в сердце. Позже парни из бригады не потрудились пересчитать мертвые тела... А вы отдуваетесь за чужие промахи — сочувствую.

— Благодарю, милорд, — сказал Ворон. — Вы понимаете меня лучше, чем я сам.

— Положим, Адриан вас наказал... Но разве это повод доверять вам? Верный пес остается верным даже когда его бьют.

Марк пожал плечами и протянул герцогу кубок. Эрвин взял, рассеянно поглядел в багровое зеркальце жидкости.

— У меня кончились идеи, Марк... Признаю свое поражение. Скажите сами, почему вы здесь? Не могу понять.

— Попробуйте еще, милорд, — сказал Ворон, пригубив вино. — Разве вы не любите загадки? Я — люблю. К тому же, вы ведь не поверите ни слову, которое слетит с моего языка.

— Н-ну... может быть, дело в том, что вы — из черни? Адриан надеялся таким странным способом оскорбить меня? Он считает меня настолько спесивым индюком?..

— Спесивые индюки правят нашим миром, — ухмыльнулся Марк. — Выпьем за их здоровье.

Эрвин покачал головой.

— Весьма поучительно. Я надеялся предугадать планы императора — и не могу понять мотивы даже одной его собачки. Что ж, будем считать, он пожертвовал вами ради урока. За учителей, Марк.

Герцог поднес чашу к губам.

Открыл рот. Язык ощутил пряную терпкость вина...

В последний миг что-то случилось с глазами Ворона. Свечи как-то по-особому отразились в его зрачках.

Эрвин замер.

Осторожно отодвинул чашу. Сплюнул.

— Так это вы?.. Вы, Марк?..

Ворон Короны молчал.

— Я ждал асассинов с Перстами. Думал, явится вся бригада, как за бедным Айденом Альмера... А пришли вы. Ни летучего огня, ни Предметов — мне не полагается смерть мученика, верно?

— Милорд, постойте... — начал Ворон, но Эрвин движением пальца подозвал часового.

— Мой добрый гость должен сидеть очень тихо.

Лязгнула сталь, и лезвие ножа прижалось к яремной вене Марка.

— Почти, — сказал Эрвин. — Отвлекли внимание загадками, отлично сыграли обиду на Адриана. Отослали юного дурачка, который мог вас выдать. Позабавили — смех усыпляет бдительность... Всего в дюйме от цели. Надеюсь, это вас утешит.

Ворон сглотнул, на острие кинжала появилась капля крови

— Любезный Марк, если бы я выпил это, мои люди позаботились бы о вас. В том... хм... объекте, что остался бы от вашего тела, жизнь теплилась бы еще очень, очень долго. Возможно, годы... — Герцог помедлил, словно колеблясь. — Но я буду милосерден, как учит Праматерь Янмэй. Кайр, наш гость хочет пить.

Лезвием клинка часовой разжал Марку зубы и влил в рот отравленное вино.

Меч

2-4 сентября 1774г. от Сошествия

Западная Альмера

Джоакин искренне не понимал происходящего. Если бы спросили его, как должны развиваться события, то он без колебаний ответил бы следующее.

Чудом спасшаяся прекрасная герцогиня Аланис в сопровождении своих верных воинов направляется в замок ближайшего лорда. Тот немедля рассылает письма всем графам, баронам и рыцарям Альмеры. Весть о спасении Аланис мигом облетает Красную Землю. Под ее знамена стекаются все, кто способен носить оружие. Все благородные люди Альмеры, все настоящие мужчины собираются в могучее войско и выступают против подлеца-архиепископа Галларда, незаконно захватившего власть. (Джоакин знал, что за Перстами Вильгельма стоит император, но все равно склонен был винить во всем приарха. Видимо, тот сумел каким-то способом обмануть владыку, хитростью толкнуть на преступление.) Итак, объятое праведным гневом и жаждой мщения, войско движется к Алеридану, а во главе его стоит несравненная леди Аланис. Любой воин с радостью ринется в бой ради нее. Ей достаточно одного слова, чтобы привести в движение полки. Однако юная леди не искушена в военном деле, к тому же обессилена ранением, потому ей требуется помощник — надежный и крепкий мужчина, способный командовать войском. У Джоакина имелся на примете такой мужчина.

Под командованием герцогини и ее верного помощника, армия мщения окружает Алеридан. Сражение даже не состоится (хотя и жаль). Наемные банды архиепископа разбегаются, бросая оружие. Приарх кидается к ногам победительницы и молит о пощаде. Великодушная Аланис дарует Галларду его никчемную жизнь... но, конечно, он отрекается от мантии архиепископа и уходит в монахи. Немедленно собирается капитул (или как там называется этот большой съезд епископов), избирает нового приарха Церкви Праотцов, и тот отправляется в Фаунтерру, чтобы воззвать к совести императора. Владыка Адриан, будучи человеком чести, просто не может не осознать своих заблуждений. Он раскаивается в содеянном и клянется, что Персты Вильгельма отныне будут использованы только на благо человечества. В знак покаяния владыка совершает пешее паломничество в Кристальные Горы. Леди Аланис тем временем полностью выздоравливает и становится еще прекраснее, чем была до ранения: пережитые страдания придают ее чертам глубину и загадочность. Она приказывает восстановить сожженный Эвергард и принимается править герцогством. Даже такой властной и волевой натуре, как Аланис, непросто управлять пятьюдесятью городами, тысячей сел и миллионами людей. Ей требуется умный и крепкий помощник. У Джоакина имелся на примете таковой...

Но происходило нечто иное. Чем дальше, тем больше различия бросались в глаза.

Сир Хамфри велел Джоакину обыскать мертвецов. Джоакин заикнулся о мародерстве и рыцарской чести. Лейтенант объяснил Джоакину, куда именно тот может засунуть свою честь, и прибавил, что в дороге понадобятся деньги. Джоакин поразился: как это — нет денег? У герцогини Аланис, наследницы богатейшего Великого Дома, нет денег на дорогу?.. Сир Хамфри назвал его кретином и лег спать. То есть, сел спать — на полу у закрытых дверей спальни, внутри которой Ланс обрабатывал рану миледи. Джоакин вздохнул поглубже и вместе с Берком отправился выполнять приказ. Они обшарили карманы и сумки наемников приарха, нашли пять с лишним елен серебром. Одна елена немедленно перекочевала в карман Берка, вызвав на его лице выражение блаженного покоя. Джоакин не стал спорить: он был слишком деморализован мародерством.

Под конец операции леди Аланис очнулась и закричала. То был первый раз, когда Джоакин слышал ее голос. Забывшись, он кинулся на помощь, но дверь оказалась заперта. Он стоял в коридоре, слушая, как крик сменился сдавленным стоном: миледи пыталась терпеть, стиснув зубы. Лейтенант проснулся, взял у Джоакина четыре елены и послал запрягать экипаж.

— И только попробуй сказать, что не умеешь. Я тебе уши оторву.

Джоакин действительно не умел запрягать кареты, но не это удерживало его.

— Вы слышите? Миледи стонет!..

Сир Хамфри буркнул:

— Ей льют вино в открытую рану. По-твоему, она должна петь от радости?

Закрыл глаза и снова уснул. Делать нечего, Джоакин скрепя сердце подался на конюшню. Здесь имелись и упряжные лошади, и верховые. Нашлись и экипажи: под навесом стояла телега, две брички и полноценная блестящая карета. Джоакин потер подбородок. Он, конечно, видел, как Вихорь запрягал фургоны торговца, да и сам помогал. Но Хармонов фургон тащила пара тяжеловозов, а карету следовало запрячь четверкой рысаков. С четверками и рысаками он никогда не имел дела.

Джоакин привлек на помощь смекалку, инженерную мысль, творческое воображение и Берка. Приятель хмыкнул: "Ну, знаешь...", — и почесал затылок. Взялись размышлять вместе. Несколько способов соединения лошадей отвергли как заведомо провальные. Один испробовали, запутались в ремнях, распрягли, начали сызнова. Вроде, справились. Вздохнули с облегчением, утерли пот со лба. Передняя пара рысаков принялась как-то странно переминаться и фыркать. Проверили натяжение ремней. Убедились, что весь вес кареты достается задней паре, а передняя привязана только для виду. Помянули праматерь, распрягли, вернулись к началу...

Когда, наконец, экипаж был готов, уже рассвело.

— Они там, поди, спят... — кивнул Берк в сторону дома. — Давай-ка и мы подремлем, пока можно.

Он залез в карету и быстро захрапел. Джоакин не стал ложиться. Как-то не сподручно было дрыхнуть, когда леди Аланис там, наверху, рыдает от боли... К тому же, есть хотелось сильней, чем спать. Он нашел на кухне хлеб и колбасу. Жуя, подался наверх и столкнулся с рыцарями.

— Готово?.. — спросил лейтенант. — Тогда в путь.

— Как миледи?..

— Жива, — коротко ответил Ланс.

Все вместе вышли во двор, где ожидала запряженная Джоакином карета.

— Ну, и дурак... — вздохнул сир Хамфри.

— С чего это?! — возмутился Джоакин.

Упряжь теперь была в полном порядке — он мог поручиться. А сама карета — и вовсе произведение искусства. Джоакин выбрал самый роскошный экипаж: борта в белой эмали, золоченые гербы Альмеры, вензеля герцога Айдена, сиденье для кучера покрыто алым бархатом, колеса окованы бронзой.

— Перепрягай, — бросил лейтенант. — Простой фургон возьми.

— Почему?.. — удивился воин.

— Постой, — вмешался Ланс. — Может, так и лучше. Люди еще не знают, что его светлость погиб. Наемники Галларда обыщут руины, осмотрят трупы. Потом Галлард разошлет птиц с известием. На все требуется время. До вечера мы можем ехать без остановок под гербами его светлости.

— Верно, — кивнул сир Хамфри. — Тогда скорее, не будем задерживаться.

Джоакин надеялся, что ему поручат нести раненую. Взглянуть бы... Но их с Берком послали собирать еду, а когда приятели вышли во двор, леди Аланис уже была в карете вместе с Софи, за плотно задернутыми шторками.

И вот они мчали по тракту, вздымая куреву. Рыцари расположились на козлах, попеременно спали и правили лошадьми. Джоакина клонило в сон после ужасно долгой бессонной ночи. При той скорости, с какой двигался отряд, невозможно было задремать в седле. Куда мы так летим?.. — думал Джоакин. Бедной миледи станет хуже от такой тряски! Можно подумать, мы спасаемся бегством!..

Это и вправду походило на бегство, и чем дальше — тем больше. Проехав пару миль, лейтенант свернул в сторону и час двигался по проселочной дороге, нещадно терзая ухабами рессоры. Обогнул стороной несколько деревень, и лишь тогда вернулся на тракт. Очевидно, сир Хамфри путал следы, вот только Джоакину не понравилась эта мысль. Перед дорожной развилкой лейтенант остановил у таверны и громко спросил, как проехать к Косому Рву. Ему указали южную дорогу, он двинулся ею, но спустя милю по едва накатанной тропке переехал на северную. Встретив крестьянскую телегу, сир Хамфри кричал: "Дорогу почтовому управителю его светлости!" А если попадался пеший путник и спрашивал из любопытства: "Кого везете, сир рыцарь?", то получал тот же ответ: "Почтового управителя! Сам не видишь, что ли?"

Джоакин не понимал, почему лейтенант то и дело сворачивает в буераки, ни капли не заботясь о покое раненной. Еще более он не понимал, отчего путешествие герцогини так сильно напоминает бегство воришек с чужим добром. А если Джоакин Ив Ханна чего не понимал, то он и спрашивал напрямую.

— Сир Хамфри, куда мы так несемся?

— Нужно покрыть добрую сотню миль, — хмуро ответил лейтенант. — Хорошо бы до вечера сделать хоть полсотни.

— Сотню миль? Неужели нет лордов поближе? Мы с Берком видели замок всего в паре часов от Эвергарда!

Вместо ответа сир Хамфри спросил:

— Ты где служил, парень?

— В войске графа Рантигара при Мельничной войне! — гордо ответил Джоакин.

— Ах, у дикарей!.. Вот оно что... — лейтенант кивнул так, словно теперь ему все стало ясно. — У западников дисциплина не в чести. Но если хочешь служить хоть где-то восточнее Холливела, то запомни: солдат — не курица, попусту не квохчет. Будешь молоть языком — вылетишь без расчета из любого войска. Ясно?

— Но я же только спросить...

— Вот об этом и говорю.

Джоакин утих, но не сказать, что удовлетворился. Напротив, беспокойство росло и искало выхода. Приблизился к Берку и негромко повел разговор:

— Как думаешь, куда мы скачем?

— Я слышал, как сиры говорили: в именье графа Блэкмора.

— Граф Блэкмор — тот, что владеет городом Блэкмором?

— Ну, да. Потому так и зовется.

— Но это же сотня миль пути!

— Лейтенант тебе так и сказал.

— Но зачем ехать далеко? Вокруг полно вассалов — баронов всяких... Любой даст приют ее светлости!

Берк искоса глянул на приятеля.

— Джо, я вот слышал, как лейтенант назвал тебя дурачиной... Так вот, не обижайся, но мне иногда кажется, что он чуточку самую малость прав. Когда приарх не найдет тела Аланис под камнями Эвергарда — что он сделает, по-твоему?

— Отправит за нами своих головорезов. Мы могли бы устроить засаду и всех их покрошить. А не бежать, сломя голову, как зайцы!

— Отправит, непременно отправит. А еще что сделает?

— Ну, не знаю... Испугается?

— Точно. И со страху объявит себя правителем Альмеры. Разошлет письма вассалам: мол, герцог умер, я теперь герцог. А внизу такая маленькая приписочка: если встретите беженцев из Эвергарда, то передайте мне за награду. Чем знатнее человек, тем больше денег. Конечно, святоша не скажет, что Аланис жива — незачем ему об этом болтать. Но едва кто-то из вассалов увидит миледи, как тут же смекнет, что ее можно продать святоше этак за... — Берк прищурился, — тысяч сто эфесов.

— Продать? — ужаснулся Джоакин. — За сто тысяч?!

— А сколько бы ты заплатил за власть над богатейшей землей?

Джоакин не нашел ответа.

— Так что, приятель, мы везем в карете весьма дорогую вещицу. И у всякого, кто об этом узнает, тут же зачешутся руки.

При слове "вещица" Джоакин вспомнил Хармона-торговца. Лицо исказилось от злости.

— По себе судишь?! В мире есть и благородные люди, не одни торгаши да продажные шкуры!

Берк примирительно развел руками:

— Да ладно тебе! За сто тысяч-то золотых я не стану нарываться. Нетушки. Вот за сотню — мог бы. А сто тысяч — такой кусок, которым легко подавиться. Если хочешь жить долго, нужно в еде меру знать. К тому же, я видел, чего стоят в бою эти альмерские рыцари... и что-то не больно охота связываться. Так что за меня будь спокоен: не позарюсь на твою миледи.

— То-то же!

— Но вот на счет "благородных людей" я бы не сильно обольщался... Думаешь, зачем мы едем в такую даль? Очевидь, там живет человек, которому миледи может довериться. А все, кто ближе, — не такие уж благородные.

— Вот жизнь!.. — ужаснулся Джоакин. — Чтобы встретить того, кому можешь доверять, нужно проехать сто миль! Что только творится в этой Альмере?.. Распустил старый герцог своих вассалов!

— А по мне, — ответил Берк, — если хоть за сто миль есть человек, кому всецело доверяешь, так это уже очень неплохо.

После обеда... Обедом, к слову сказать, назывались те десять минут, когда сир Хамфри сбавил ход и позволил людям перекусить прямо в седлах, не останавливаясь и не спешиваясь. После обеда кончились сады, окружавшие Алеридан, и начались красные глинистые холмы. Лейтенант был доволен. Дорога петляла меж холмов, часто пропадая из виду, и если кто и шел по их следам, то не смог бы издалека заметить отряд. К тому же, пыль из-под колес вскоре покрыла борта экипажа, сделав его менее приметным. Джоакин от пыли начал неудержимо чихать. Он проклинал все на свете, отплевывался, сморкался, но продолжал чихать так, что чуть не падал из седла. Ланс постучал в кабину кареты и попросил у Софи платок. Джоакин повязал его на лицо и лишь тогда был спасен. Молодой воин ехал теперь с белой кружевной тряпочкой на физиономии, чувствовал себя полным идиотом и с надеждой думал: леди Аланис, наверное, тоже не по нраву эта пыль. Когда миледи придет к власти, то прикажет всюду сделать фруктовые сады, а где не сады, так хоть траву посеять. И еще прикажет, чтобы фабричники не наглели и копали свои дурацкие карьеры вдали от дорог! Как пить дать, прикажет! А если сама не догадается, то... Нет, Джоакин, конечно, не рассчитывал, что герцогиня станет с ним советоваться в деле управления землей. Он все-таки воин, а не управитель. Но если он все же подбросит миледи мыслишку-другую, то вреда от этого не будет.

С такими мыслями он пересек глубоченный карьер по бревенчатому мосту, наведенному прямо поперек выработки, не сдержался и плюнул с высоты. А потом Софи выглянула из кареты:

— Сир Хамфри, ее светлости плохо.

Лейтенант обругал ее за высказанный вслух титул — мало ли кто на дороге встретится. Потом спросил: насколько плохо? Софи ответила: мечется, стонет, и жар. Тут уж думать не о чем — свернуть к ближайшему городку и искать лекаря. Это Джоакин так решил... но сир Хамфри ответил:

— Попроси миледи потерпеть. Дотянем до Флетхила, там найдем помощь.

Потерпеть?! У Джоакина глаза на лоб полезли. Как можно так обращаться с раненой девушкой?! Издевательство, пытка! Необходимо вмешаться. Джоакин уже открыл рот, когда Берк дернул его за рукав:

— Не лезь. Миледи сама разберется.

И верно, из кареты раздался голос:

— Терпела, сколько могла! Теперь остановите.

Джоакин вздрогнул. Голос звучал глухо, с присвистом. Видимо, девушке действительно было худо.

— Флетхил — ближайший город, миледи, — ответил лейтенант.

— Сколько до него?

— Часа два, миледи.

— Тьма!.. Я правлю этой чертовой землей!.. Неужели нельзя найти лекаря?!

Ланс и Хамфри зашептались меж собой. Отряд тем временем взобрался на вершину холма. Сир Хамфри привстал на козлах и посмотрел назад, поверх крыши кареты. Оглянулся и Джоакин. Милях в четырех позади над дорогой курилось облачко пыли.

— Всадники за нами, — сказал Хамфри достаточно громко, чтобы слышала миледи, и еще прибавил ходу.

Вот теперь желание развернуться и вступить в драку стало таким сильным, что Джоакин был готов нарушить приказ. Удержало одно: если он задержится, чтобы дать бой, то Аланис уедет дальше всего с двумя рыцарями охраны. Смогут ли они защитить миледи на всем будущем пути?.. Вряд ли. Эх, вряд ли.

Лейтенант ошибся со временем этак на час-другой. А может, намеренно солгал. Когда они въезжали во Флетхил, уже смеркалось. У ворот их остановила стража:

— Кто такие?

— Курьеры герцога, — немедленно ответил Хамфри.

— Которого герцога? — спросил стражник, и Берк шепнул Джоакину:

— Вот слухи нас и догнали...

— Это как — которого?! — возмутился лейтенант. — Думай, что говоришь, свинья!

Стражник снисходительно покачал головой:

— Ты, сир, видать, в пути не слышал... Беда с его светлостью.

Он коротко рассказал путникам, что случилось в Эвергарде. Они изобразили печаль, подобающую случаю. Потом Хамфри сказал стражнику:

— Прескверные новости... Его светлость погиб, но у меня-то приказ остался. Везу пакет бургомистру Флетхила... Последний приказ нельзя не выполнить.

Стражник согласился и впустил их в город.

Оказалось, что найти лекаря, сохраняя маскировку, — та еще задачка. Не ездить же по городу в гербовой карете покойного герцога! И явиться домой к лекарю, показать миледи его слугам и домочадцам — тоже не лучшая мысль. Молодая герцогиня — участница летних игр и первая красавица страны, слишком многие знают ее в лицо.

Хорошо, что была Софи. Только женщина из простонародья способна выдумать такую штуку. На леди Аланис надели плащ с огромным капюшоном, а под платье напихали тряпья. Лицо герцогини скрылось в глубокой тени, а животик весьма недвусмысленно вздулся. Сир Хамфри бережно взял миледи под руку и, войдя в гостиницу, заявил:

— Моей жене нужна лучшая комната! И лучший лекарь в городе, немедля.

Он подкрепил слова парой серебряных глорий, и хозяин гостиницы засуетился, как встревоженная курица. Мальчишка убежал за лекарем, горничная указала самую светлую комнату в доме, и лейтенант прошествовал туда в обнимку с "беременной" герцогиней. Джоакин аж почернел, глядя им вслед. Сам-то он, как и Ланс, изображал наемного охранника высокородной пары и остался в трактире на первом этаже — пил эль, жевал бобы, лелеял зависть. Карету поручили заботам Берка: он должен был найти способ обменять ее на экипаж попроще.

Лекарь явился вскоре и сразу произвел хорошее впечатление: у него было пенсне и внушительных размеров саквояж, а на руках — белые перчатки. Софи провела его наверх, в комнату "супругов". Джоакину подумалось, что лекарь ведь наверняка разденет миледи и увидит ее, стало быть, без одежды... От этой мысли настроение парня изменилось таким образом, что он запил эль двумя стопками орджа.

— А где у миледи рана? — спросил он Ланса.

— На плече, вот здесь, ближе к шее, — показал рыцарь.

Почему-то Джоакину сдалось, что Ланс соврал. Наверное, не на плече, а на боку, возле самой груди. Чтобы обработать рану, Ланс развязал шнуровку корсажа, и... Вот же!.. Джоакин взял третью стопку.

Наконец, лекарь спустился по лестнице, на ходу снимая пенсне. Воин подхватился ему навстречу:

— Как она? Как госпожа?

Выраженье лица у лекаря было весьма неудобочитаемым.

— Ну, знаете ли, сударь... Это ведь, понимаете ли, очень такой, знаете, особый случай... Я с подобными раненьями почти что и не встречался прежде.

— Она выживет?! — чуть не закричал парень.

— Нет, ну...

— Нет???!

— Нет, сударь, я не об этом! Конечно, выживет, тут ручаться можно.

— Слава богам!..

— Да, клянусь честью, что выживет. Ваша госпожа — девушка крепкая, а рана жестокая, но исцелимая. Я ее обезвредил первично, а далее требуется промывать раствором каждые шесть часов — и дело пойдет на лад. Но, знаете ли, сам характер ранения такой, что...

Тут подоспел Ланс и прервал объяснения:

— Довольно, сударь. Благодарим за помощь.

И лекарь удалился, оставив на память о себе три пузырька упомянутого раствора.

Характер ранения? Что он, черт возьми, имел в виду? Наверняка, задета грудь!.. Или... Боги, вот в чем дело! Джоакина осенило, он чуть не подпрыгнул. Миледи не обожгло пожаром, как сказали ночью солдаты. Ее задело Перстом Вильгельма!

Эта мысль сперва испугала его, но лишь на секунду, а затем — восхитила. Лекарь сказал, леди Аланис выживет, и нет причин ему не верить. А значит, она станет первым смертным, кто пережил попадание Перста! Будет носить на плече (или на груди) отметину от стрелы, пущенной божественным арбалетом! Черт, здесь даже есть чему позавидовать. Он почесал шрам на собственном плече. Отнюдь не Перст Вильгельма — всего лишь клинок бандита в монашеской рясе... эх.

Почти одновременно вошли сир Хамфри и Берк. За Берком следовали двое парней такой наружности, что у любого констебля зачесалась бы дубинка. Берк подскочил к лейтенанту:

— Господин, я нашел ребят, согласных перегнать карету!

— Перегнать карету?

— Ну, да, господин! Вы же говорили — нужно карету отогнать в Косой Ров, управителю имения. Неужто запамятовали?..

Сир Хамфри почесал затылок и смекнул.

— Да-да, точно, ты прав. Пускай отгонят, и прямо сейчас. Шесть агаток плачу.

— Десять, — мигом встрял один из хмурых парней.

— Шесть. И еще две докинет управитель.

— Идет, — кивнул проходимец.

Сир Хамфри описал дорогу к несуществующему имению в Косом Рву. Парни сделали вид, что стараются запомнить. Всем ясно было: они отъедут от Флетхилла миль на десять и начнут искать, кому бы продать карету. И тем самым прекрасно запутают следы.

Лейтенант заплатил им и велел Берку выпрячь одну пару рысаков.

— Вам и двух лошадей хватит, — сказал проходимцам.

Те не возражали. Нежданно обломившийся куш — роскошная карета, пара рысаков, да еще и шесть агаток в придачу — переполнил чашу их мечтаний. Когда они убрались, Берк доложил:

— Я сыскал отличный крытый тарантас всего за елену... тьфу, за полторы. Возьму лошадей да пригоню сюда, если денег дадите.

— Неприметный?

— Неприметней не бывает, сир! Торговец показал — так я не сразу и увидел, минуту присматривался.

Когда Берк подогнал тарантас, весь отряд спешно отбыл из гостиницы. Дали несколько кругов по улицам Флетхила и, посеяв изрядную путаницу в мозгах возможных преследователей, остановились на ночь в другой гостинице. Как и прежде, леди Аланис скрывала лицо капюшоном и вуалью. Она расположилась в одной комнате с Софи, в другой — Джоакин, Берк и Ланс. Хамфри спал в коридоре, подперев спиной дверь герцогини. Ложась на тюфяк, Джоакин услышал отрывистый девичий вскрик — миледи неосторожно задела рану. Я не смогу уснуть, когда она рядом и страдает! — подумал парень, но спустя минуту уже безмятежно спал.

* * *

На второй день они уже не гнали — это стало невозможно. Тарантас, запряженный парой, делал не больше четырех миль в час. И каждый час приходилось делать остановки. Вести разлетелись со скоростью почтовых голубей, и вся Красная Земля уже знала о гибели герцога. Готовясь к смутному времени, феодалы запечатывали замки, выставляли заставы, рассылали дозоры. То и дело на пути встречались почтовые курьеры и лордские посыльные, порою попадались целые отряды воинов. На всякой меже, при каждом мосту стояла усиленная охрана, подозрительно оглядывала путников. Кто такие? По какому делу? Что творится в Алеридане? К счастью, главным был последний вопрос, первые два задавались скорее для формы. Однако всякий встреченный стражник норовил заглянуть в тарантас: уж не везете ли чего... этакого? Иногда помогала угроза: положить руку на эфес и серьезно так поглядеть в глаза — и содержимое экипажа уже не кажется стражнику таким интересным. Иногда приходилось давать взятку. Даже чаще, чем иногда. Деньги таяли быстрее, чем хотелось бы. Раз-другой ситуацию спасала Софи — показывала в окошко голое плечо и игриво мурлыкала: "Заглянуть хотите? Экие проказники!.." Стражники отставали...

Возникла мысль ехать ночью, но была отвергнута. Странные путники, шатающиеся по темени, вызовут двойное подозрение. Ехали днем, под моросящим мерзопакостным дождиком. То и дело останавливались, вступали в склоки с дозорными и стражниками. Под вечер сир Хамфри сказал Лансу:

— Дальше ты говори с ними, я помолчу. А то чую, потеряю терпение, рубану кого-то.

Джоакину были ох как понятны его чувства.

Дорога тем временем удлинялась. Некоторые пути внезапно оказывались перекрыты, ворота замков — заперты, мосты — загорожены телегами. Приходилось пускаться в объезд. На третий день они встретили целый город в осадном положении: ощетиненный и закрытый наглухо. Потратили пару часов, чтобы обогнуть его.

Радовало лишь одно: миледи шла на поправку. Четырежды в день Софи промывала рану снадобьем, разведенным с водой, и это давало пользу. Лихорадка уходила, боль слабела. Леди Аланис могла спокойно спать, свернувшись клубком на сиденье. К вечеру второго дня даже попросила поесть. Джоакин знал об этом от Софи — единственного человека, кто не отказывался отвечать на его вопросы. Он до сих пор так и не видел миледи: большую часть времени она спала в закрытой кабине или в гостиничной комнате, а когда все же показывалась на свет, то предусмотрительно скрывала лицо. Порою Джоакин слышал ее голос — он звучал все так же сипло и глухо, заставляя парня тревожиться: уж не задето ли легкое миледи? Или просто боль в груди не дает ей нормально дышать?.. Тогда он думал о том, каково это: страдать при каждом вдохе и стойко терпеть, не жаловаться, не кричать. Для воина — обычное дело, но для девушки — настоящий подвиг. Подлинная внучка Агаты: волевая, сильная натура. Наверняка, леди Аланис ничего не боится на всем белом свете. Наверняка она любит и охоту, и рыцарские турниры. Джоакин непременно спросил бы об этом, но до Блэкмора оставалось уже недалеко, и сир Хамфри вполне мог прогнать парня прочь за лишнюю болтовню. Так что Джоакин просто слушал молчание, с которым Аланис терпела боль, и отдавался восхищению. Пожалуй, герцогиня и за битвой наблюдала бы, не вздрогнув! Иная девица завопила бы: "Ах, сколько крови, не могу этого видеть!" А леди Аланис смотрела бы за делом вместе с полководцами, и для воинов нашла бы нужные слова, чтобы вдохновить на подвиг. Джоакину вспомнилась Иона Шейланд. "Не устраивайте поединков ради девушки... Это скверно, этого не нужно..." Тоже мне, принцесса Севера! Трусливая крольчиха, позор рода Агаты. Наверное, орала бы во все горло от малейшей царапины. Леди Аланис — совсем другое дело!

Он хотел бы заговорить с нею. Подъехать поближе, сказать пару фраз — о том, как сопереживает ей, желает скорейшего выздоровления, и о своем восторге, конечно, тоже. Однако все не мог решиться. Побаивался сира Хамфри... точней, не Хамфри самого по себе, но его офицерского права уволить наемного воина и таким путем разлучить с миледи. А, кроме того, Джоакин вынужден был себе признаться, он немного робел. Ведь первое знакомство — оно навсегда запомнится. Тут нельзя оплошать, нужно сказать нечто действительно умное и достойное. Чтобы с первой фразы миледи поняла, с каким человеком имеет дело! Ну, а как тут скажешь умность, если даже лица не видишь? Даже отрекомендоваться толком не выйдет. Подъедешь к темному борту тарантаса и скажешь ему: "Я — Джоакин Ив Ханна с Печального Холма..." Стыд, да и только. А говорить с герцогиней, не представившись, — тоже неловко. "Миледи, я до глубины души восхищен..." А она в ответ: "Вы, собственно, кто? Откуда взялись?" Допрос какой-то выйдет вместо светской беседы... Оказия нужна. Некое событие, которое сразу покажет Джоакина в выгодном свете. Вот когда Аланис его оценит в действии, тогда уже и заговорить можно безо всякого стеснения. Я, мол, восхищен вами, миледи, но вы-то уже убедились: я и сам парень не промах! И будьте спокойны, никому не дам вас в обиду.

Джоакин все думал, какая могла бы быть оказия, и до чертиков жалел, что миледи лежала без чувств, когда они попали в засаду, и не до чертиков, но чуточку жалел о том, что ото всех дозоров так легко удавалось откупиться деньгами...

Тем временем наступил вечер третьего дня, и на дороге показалось поместье графа Блэкмора.

* * *

Замок был новой постройкой и мало походил на угрюмые цитадели времен Лошадиных войн. Белый, светлый, светящийся многочисленными окнами, почти лишенный стен: с трех сторон защитой служили сами здания поместья, лишь с четвертой имелось невысокое ограждение с воротами. Оборонная способность сооружения была невелика, и Джоакин скептически покачал головой. Однако прием, что оказали им здесь, превзошел все ожидания.

Ворота открылись, стоило только сиру Хамфри сказать, что он прибыл с поручением от старого герцога. Слуги попросили путников подождать на подворье, и через несколько минут к ним спустился сам граф. То был приятный человек: черноволосый, с благородной проседью в висках, черты лица строги, но не мрачны, манеры — достойны дворянина высшего ранга. С ним вышла и жена — тучная белолицая матрона. Платье с тугим корсетом придавало ее телу некую видимость формы.

Граф сердечно приветствовал путников и заверил, что глубоко скорбит о кончине его светлости.

— Мы оба бесконечно скорбим, — веско добавила графиня.

— Милорд, — сказал сир Хамфри, — я должен сообщить вам кое-что немедля и наедине. Прошу вас сесть в карету.

Граф согласился и открыл дверцу. Леди Аланис была в своей извечной вуали, и он не узнал ее сразу. Следом за графом в кабину сел лейтенант, дверца закрылась. Видимо, герцогиня показала лицо. Блэкмор издал какой-то звук: не то ахнул, не то воззвал к Праматери. Недолгое время они шептались в кабине, затем мужчины вышли, и Джоакин услышал, как граф говорит лейтенанту:

— Конечно, сир, все, что потребуется. Теперь вы под нашим покровительством. Вы поступили правильно, придя ко мне!

— Благодарю, милорд, — отвечал сир Хамфри.

Его милость Блэкмор выделил всему отряду комнаты в гостевых дворянских покоях, даже Джоакину с Берком. Приятели подивились обилию дорогих и бесполезных вещей, как то: умывальник с горячей водой, текущей из трубы; настенное зеркало в серебряной оправе; секретер примерно с миллионом ящичков; три пухлых тома сочинений Праматерей и раскладная подставка для чтения. Чтобы полностью ощутить себя лордом, не хватало только искровых фонарей: комната освещалась масляными лампами. Берк завалился на постель со словами:

— Ну, Джо, вот теперь я тебя зауважал! То есть, и прежде уважал, а теперь — так совсем! Твоя затея с лордовской службой окупается что надо. Поспим на мягком, поедим горячего — житье!.. Как думаешь, мы долго тут пробудем?

— Да уж не меньше месяца! — ответил Джоакин. — Пока миледи выздоровеет, пока соберет войско — это недель пять пройдет. Лишь потом выступим.

Но едва он это сказал, как тут же ощутил беспокойство. Ведь отряд прибыл в безопасное место, под защиту верного вассала герцогини... Теперь услуги двух странствующих воинов не очень-то нужны. Что, если лейтенант завтра их рассчитает?!

Друзей пригласили к обеду. Был накрыт прекрасный стол. Берк наелся до отвала, заявил, что непременно лопнет, и после этого скушал еще столько же. Джоакин тоже приложился к графским яствам, но без особого аппетита: тревога заглушала голод. Нужно срочно поговорить с сиром Хамфри, — думал парень. Убедить его, что я — не дикарь, как шаван какой-нибудь. Я знаю дисциплину. Мой отец — рыцарь, и братья — рыцари, и вырос я в Южном Пути, а это почти Север... без каких-то трехсот миль Первая Зима! Непременно нужно его уговорить, а то ведь и вправду уволит. Зачем мы ему теперь?!

Но поговорить с лейтенантом не удалось: граф усадил его на почетное место по правую руку от себя, вдали от приятелей. Было в этом нечто неправильное, ведь это место должно было достаться самой леди Аланис! Но ей нездоровилось, да и граф сказал, что благоразумней будет не показывать миледи слугам до поры, и обед герцогине подали в спальню. Джоакин пил очень мало вина, стараясь не захмелеть, и дожидался конца трапезы. Едва лейтенант выйдет из-за стола, нужно сразу обратиться к нему... Но и после обеда ничего не вышло: граф позвал рыцарей в свой кабинет обсудить дела. Джоакин шатался по дому, не находя себе места. Подогреваемая бездействием, тревога росла. Он принялся приставать к слугам и стражникам с вопросами: не давал ли граф каких распоряжений? Что говорил о комнатах — надолго их выделяет, или на день-два? А еду на завтра на шестерых гостей велел готовить или на четырех?.. Но не узнал ничего полезного, кроме того, что одна из горничных положила на Джоакина глаз, а к другой тем временем подкатывал Берк, но был обращен ею в позорное бегство.

Тогда воина посетила дичайшая мысль. Кто-то даже назвал бы ее постыдной, но трудное время требует нелегких решений, а цель оправдывает тактическую хитрость... Словом, он решил подслушать под дверью кабинета: о чем там совещаются граф с лейтенантом? Не упомянется ли будущая судьба двух наемников?

Выяснить расположение кабинета не составило труда. План провалился по иной причине: часовые охраняли коридор. Едва Джоакин сунул туда нос, как воин Блэкмора спросил:

— Ты к кому?

Он вынужден был сказать, что пришел к сиру Хамфри.

— Твой лейтенант занят. Иди в гостевые, там жди.

Джоакин отступил и рассмотрел возможность обходного маневра: залезть по стене и подслушать у окна. Он потратил немало минут на поиски нужного окна, благословил архитектора и его предков до четвертого колена, затем понял: кабинет выходит на наружную стену здания. Чтобы залезть по ней, нужно сперва покинуть замок. Этого ему не позволили часовые у ворот: не велено, ночь на дворе, нечего шастать. Джоакин в отчаянии вскричал:

— Я не служу вашему графу! Я здесь гость, олухи!

— Тогда тем более не велено, — отрезал часовой.

Он ретировался. На подворье столкнулся с Берком, который также пребывал не в лучшем расположении духа после фиаско с горничной. Приятели поделились бедами. Джоакин великодушно позволил Берку первым излить печаль, а затем сказал:

— А я вот тревожусь, что нас с тобой уволят. И, если подумать, то моя беда посерьезней твоей. Ведь горничных в Альмере сколько угодно, в любом городе или замке найдешь. А леди Аланис — одна. Если завтра нас рассчитают, то как я к ней попаду на службу? Никак!

Уязвленный таким пренебрежением к его страданиям, Берк ехидно бросил:

— Ну, так иди и поговори с нею! Что ты к лейтенанту цепляешься? Хочешь служить миледи — вот с ней и договорись.

Прозорливый человек поразмыслил бы минут несколько и сообразил, что Берк, пожалуй, шутит. Близилась полночь, герцогиня Аланис, очевидно, спала. И если тебе не доводилось видеть, как ведет себя герцогиня, разбуженная среди ночи, то все же нет веских оснований ждать от нее радости... Но Джоакин принял за чистую монету, сказал:

— Благодарю за поддержку, дружище! А то я все не мог решиться.

И зашагал в гостевой дом. Смело поднялся на третий этаж (мужские комнаты были на втором этаже, дамские — на третьем), вступил в коридор и... наткнулся на стражников графа Блэкмора.

— Я к госпоже, — заявил Джоакин, не сбавляя ходу.

Часовые преградили путь:

— Не положено.

— Мне только на пару слов...

— Какая еще пара слов?! Не слышал — не положено!

И тут Джоакин рассвирепел. Надвинулся на стражника, грозно зарычал:

— А кто ты, собственно, такой?! Я иду к своей госпоже! На каком основании ты мне мешаешь?!

— Милорд запретил...

— Причем тут твой милорд? Я служу не ему, а миледи! Хочу ее увидеть! Прочь с дороги!

— Миледи спит, — пришел на помощь второй стражник.

— Ты-то откуда знаешь?! Может, ты ей колыбельную спел? Одеяльцем укрыл?! Убирайся, говорю!

Подоспел и третий караульный — старший из них.

— Парень, ты верно говоришь, у тебя есть право увидеть госпожу. Но и нас пойми: милорд приказал — мы и стережем. Полезешь силой — будем драться. Ты один, нас трое... Словом, приходи лучше утром, а?

Джоакин прикинул, нахмурился, сделал шаг назад... Вдруг заорал во всю глотку:

— Софи!.. Софииии!

— Заткнись! — рявкнул первый стражник и двинулся к парню.

Джоакин выхватил искровый кинжал. Охранник заметил мерцающие очи, растерянно попятился, а парень продолжал орать:

— Софиии!

Служанка приоткрыла дверь, высунулась.

— Чего тебе?

— Подойди, будь добра. Меня, видишь, не пускают.

Софи не спорила — вышла, как была, в ночной сорочке. Стражники переглянулись. Потом старший хохотнул:

— Ты б сразу сказал, что нужна служанка, а не госпожа...

Часовые расступились, пропустив Софи к Джоакину. Она спросила:

— Что-то передать миледи?..

Когда миледи проснется, передай, что мне нужно поговорить с нею. Скажи, все, о чем я мечтаю, — верно служить ей. Скажи, преданней меня она не сыщет никого! И добавь, что неслучайно судьба привела меня к Эвергарду, когда миледи была в опасности.

Это Джоакин собирался сказать... Но кое-что переменилось: часовые замешкались прежде, чем выпустить Софи. Очень ему не понравилось это промедление. И он прошептал, наклонившись к уху служанки:

— Разбуди миледи. Пусть прикажет этим стражникам позвать сира Хамфри. А если откажутся... одевайтесь.

Софи кивнула без лишних вопросов. Хорошая девушка.

Она ушла в комнату, а Джоакин сбежал на второй этаж и постучался к лейтенанту. К счастью, тот уже вернулся от графа. Увидев Джоакина, сир Хамфри сказал:

— А, хорошо. Ты как раз нужен. Хотел поговорить о твоей будущей службе.

— Есть дело поважнее, — сказал Джоакин. — Кажется, мы в плену.

— С чего ты взял?

— Стража на воротах замка не выпускает наружу.

— Естественно: ворота ночью не отпираются.

— А стража у дверей миледи не пустила меня к ней.

— Ты ходил к миледи? С какой радости?!

— А когда Софи вышла из комнаты, часовые поколебались, выпускать ли. Понимаете, сир, если бы стража никого не пускала к миледи — это было бы ради ее безопасности. Но когда не выпускают из комнаты — уже похоже на темницу.

Сир Хамфри поразмыслил.

— Ерунда. Граф Блэкмор — вернейший человек. Двадцать лет служит его светлости...

— Его светлость умер, — отметил Джоакин.

Рыцарь подумал еще.

— Блэкмор целый час говорил со мной... Все расспрашивал — как доехали, что было в дороге, кого встречали. Если бы хотел пленить, просто бросил бы в темницу без лишних слов!

Вмешался Ланс:

— Как доехали, говоришь? Он выспрашивал, сколько человек знают о леди Аланис! Убедился, что знаем только мы. По-твоему, что случится дальше?

— Чертова тьма... — выронил Хамфри.

В дверь затарабанили:

— Это я, Берк! Впустите. Худые новости.

Они впустили, и Берк быстро заговорил:

— Блэкмор послал гонцов к приарху. Когда мы с тобой, Джо, разошлись, то я еще поторчал на подворье. И тут вижу: трое всадников на отличных конях подъезжают к воротам, и часовые отпирают, готовятся выпустить. А ты ведь говорил, что не выпускают. Я насторожился, подбежал к ним. Спрашиваю: куда едете? Уж не в Алеридан ли? Он в ответ: не твое дело. Я начал канючить: у меня там жена осталась, очень надо весточку передать, ну очень! А сир не отпускает. Передайте весточку моей кошечке, хорошо заплачу. Сир у меня щедрый!.. Они, понятно, отказали. Сказали, в Надежду скачут, Алеридан не при чем... Да только я понял, что врут.

Сир Хамфри размышлял недолго:

— Наверх. Поговорим с миледи.

— Нас попробуют не пустить, — предупредил Джоакин.

Они надели доспехи и вооружились. Когда вышли на лестницу, снизу послышались шаги. Десяток графских воинов поднимались с первого этажа. Их командир крикнул:

— Милорд велел привести вас четверых.

— Сдается мне, ваш милорд — нам не указ, — ответил сир Хамфри.

— Значит, добром не пойдете?

Лейтенант обнажил меч. Воины Блэкмора ринулись в атаку. Их позиция была неудобна: они наступали с лестницы, снизу, а Джоакин с друзьями отбивались, стоя вверху на площадке. Двое нападавших сразу получили ранения, один упал, мешая двигаться остальным. Атака захлебнулась.

— Держите лестницу, — велел сир Хамфри. — Я за миледи.

— Ее стерегут трое.

— Ага.

Он ушел вверх. Воины Блэкмора перегруппировались и снова рванулись на штурм. Джоакин, Берк и Ланс опять отшвырнули их. С третьего этажа донесся лязг мечей, чьи-то крики. Джоакин помнил, как бьется сир Хамфри, и был за него спокоен.

— Сдавайтесь, — предложил командир блэкморцев. — Вам деваться все равно некуда. Это единственный выход.

— Размечтался! — бросил Джоакин. — С чего бы сдаваться, когда мы побеждаем?

Враги заржали в ответ, но снова лезть на штурм не спешили. У них было уже четверо раненых, а на защитниках Аланис — ни царапины. Джоакин даже сделал несколько шагов вниз по лестнице, поигрывая мечом. Враги боязливо попятились. Но вдруг внизу послышалось движение: топот шагов, скрип, неприятно похожий на звук тетивы.

— Прячься! — крикнул Джоакин. — Арбалеты!

Кинулся вверх, на площадку, и вбок, в дверной проем. Вражеские мечники на лестнице присели, и стрелки дали залп поверх голов. Два болта вонзились в косяк у плеча Джоакина. Выругался Ланс — у него было пробито бедро. Мечники Блэкмора медленно двинулись по ступеням, стрелки за их спинами взводили арбалеты.

Как на зло, именно сейчас на верхней лестнице показался лейтенант, за его спиной шла миледи.

— Нет, сир, здесь опасно! — закричал им Ланс. — Отступайте наверх!

Враги уже выходили на площадку. Джоакин вылетел им навстречу и пнул одного. Тот потерял равновесие, скатился вниз по лестнице под ноги остальным. Блэкморцы замешкались, и защитники ринулись вверх, на третий этаж, навстречу Хамфри и женщинам. С лестницы вбежали в коридор. Все трое, что стерегли Аланис, лежали на полу. Но это не очень утешало: через минуту сюда явится еще дюжина врагов. Куда деваться? Четыре гостевых комнаты, пара окон — все. Никакого выхода, кроме лестницы.

— У нас под окном, — сказала Софи, — был сарай...

Вошли в комнату, захлопнули дверь. Очень вовремя — в коридор уже сунулись вражеские мечники. Окно... Внизу, действительно, крыша пристройки. До нее футов двенадцать, можно спрыгнуть. Но куда дальше? Подворьем бегали люди Блэкмора, сияли факела...

Раздался удар, дверь затрещала.

— Надо прыгать, — констатировал Берк и полез на подоконник.

— Внизу нас схватят...

В комнате было светло от масляных ламп. У Джоакина мелькнула мысль. Он схватил лампу и метнул через подворье, в открытые ворота конюшни. Масло расплескалось и вспыхнуло, от него занялась солома. Испугано заржали кони.

— Отлично! — похвалил сир Хамфри.

Сорвал простыни с постелей, бросил грудой у двери и разбил вторую лампу. Огонь мигом охватил тряпье и дверь, обивку стен. Полыхнуло жаром.

— А теперь — прыгаем. Ланс!

Раненый воин выбрался на подоконник, ухнул вниз, на крышу сарая.

— Берк!

Следом за Лансом Берк юркнул в проем.

— Миледи... ваш черед.

Герцогиня, похоже, не проснулась до конца. Растерянно стояла посреди комнаты, кутаясь в собственные руки. На ней был все тот же плащ с огромным капюшоном... какой теперь-то смысл в этой маскировке?..

— Миледи, прошу вас!

Сир Хамфри поднял ее, осторожно усадил на подоконник. Миледи сумела понять, что от нее требуется, и скользнула вниз. Ланс поймал ее. Никто не замечал беглецов: в конюшнях разгорался пожар, люди графа метались по двору. Кто-то нес воду, кто-то пытался вывести лошадей, иные просто вопили в панике.

Под ударом вылетела одна доска двери. Графский стрелок сунулся в дыру, но наткнулся на стену огня, отпрянул. Софи последовала за госпожой. Джоакин вместе с лейтенантом подбежали к окну и перемахнули через подоконник. Хорошо, что крыша пристройки была крепкой: доски застонали под ногами, но выдержали.

— Вперед, вперед!

Беглецы спрыгнули с сарая на подворье. Леди Аланис замешкалась на краю, рыцари передали ее из рук в руки, будто амфору с вином.

Очутившись во дворе, Джоакин быстро смекнул: тут безопасно. Люди носились в полном хаосе, не видя друг друга, не замечая ничего, кроме пожара. Воины герцогини побежали напрямик через двор. Мимо них, не обращая внимания, пролетали воины графа с ведрами воды, топорами, лопатами... Какой-то офицер налетел прямо на Берка, заорал:

— Куда прешь? Помогай тушить!

А Берк крикнул в ответ:

— Сир, глядите: гостевой дом горит!

Офицер увидел огонь в окнах, чертыхнулся, принялся звать людей. Берк ускользнул у него из-под носа.

Джоакин увидел слуг, что выводили из пожара ошалелых от ужаса коней. Бедные лошади ржали и брыкались; у одной горела грива, и слуги пытались накрыть ее попоной; другая вырвалась и понеслась по двору, раскидывая людей. Нет уж, свою кобылку я не оставлю в беде! — решил Джоакин и ринулся к конюшням.

— Ты куда?! Не смей!.. — крикнул сир Хамфри.

— Я догоню. Догоню!..

Джоакин заметался между слуг, коней, воинов... Языки пламени, ломаные черные тени, вопли, едкий дым, шипенье воды... Как на зло, гнедая Леди все не попадалась ему, и Джоакин пробивался к конюшне, свирепея от отчаянья. В шаге от него жеребец встал на дыбы, взмахнул копытами, едва не пробив парню череп. Воин отпрыгнул, споткнулся о ведро, упал. Подхватился, проклиная человека, что уже успел на него наступить. Рванулся ко входу в конюшню, отбрасывая с пути любого... как вдруг увидел Леди. Она выбежала из ворот, обогнув языки огня, и растерялась среди хаоса: дергалась вправо, влево, и всякий раз налетала на других лошадей.

— Хорошая моя!..

Джоакин был уже рядом с нею, но кто-то схватил его за плечо:

— Эй, а ты не из этих?..

Он с разворота ударил рукоятью кинжала в ту точку, откуда донесся голос. Человек упал с разбитым лицом, а другой замахнулся топором, но Джо нырком ушел от удара и разрядил в живот врагу кинжальное око. Потом вскочил на спину Леди. Она была без седла, но в узде. Джоакин подхватил поводья и поскакал к воротам напролом. Люди шарахались с пути, никто не пытался удержать.

У ворот дело уже было кончено. Часовые, что на свою беду не покинули пост, лежали в крови. Берк отпирал калитку, Софи вела герцогиню, сир Хамфри прикрывал тыл. Ланс успел тоже разжиться конем и, держа под уздцы, пытался успокоить.

Калитка скрипнула, Берк вырвался из замка, за ним — девушки. Будь мост поднят, беглецов ждала бы гибель... но в этой новомодной цитадели моста не было вовсе, как и рва. Джоакин пригнулся и, не сходя с лошади, вылетел на волю. Ворота мигом отсекли панику, треск пожаров, вопли людей. В блаженной ночной прохладе лежало поле.

Сир Хамфри тоже выбежал из калитки. Последним хромал Ланс с трофейным конем, и тот артачился, задерживая рыцаря. Но конь был нужен, какое бегство без коня! Ланс, наконец, совладал с ним и подвел к калитке, ступил в проем... и тут вздрогнул, замер на миг, повалился в пыль.

— Стрелки!..

Сир Хамфри кинулся обратно к калитке. Первый арбалетчик сунулся в нее, и меч лейтенанта продырявил ему живот. Но следом подбегали другие, кто-то командовал: "Мечники — в калитку! Стрелки — на стену!.. Бейте со стены!.."

Джоакин рванулся на помощь лейтенанту, но тот крикнул:

— Нет! У тебя лошадь. Бери миледи, скачи. Спаси ее!..

Берк, Хамфри, Софи... три хороших человека. А лошадь одна, а времени на сомнения — ноль. Джоакин подхватил миледи, втянул на спину кобыле, огрел каблуками лошадиные ребра. Подковы застучали по дороге, ветер дыхнул в лицо. Дважды мимо просвистели болты, пощекотав ознобом спину... Когда от замка отделяло шагов триста, Джоакин обернулся. Увидел, как раскрываются настежь ворота, выпуская в поле солдат Блэкмора, а двое мужчин и девушка бегут врассыпную через поле.

Больше он не оглядывался. Кобыла шла галопом. Он стискивал ногами гнедые бока и изо всех сил прижимал к себе леди Аланис. Сквозь платье и плащ, кольчугу и рубаху он чувствовал жар ее тела.

Перо

7-12 сентября 1774г. от Сошествия

Первая Зима

Герцог Эрвин София Джессика положил подбородок на ладони и ждал, пока императорский посол умрет. Часовой стоял наготове с обнаженным клинком: обреченный враг может выкинуть напоследок какой-нибудь фортель.

Ворон Короны не собирался делать глупости... и не спешил умирать.

Откашлялся, вытер платочком вино с лица и кровь с шеи. Восстановил дыхание, опасливо покосился на кайра. Сказал:

— Благодарю вас, милорд. Но незачем было помогать — я бы и сам справился. Еще нескоро придет тот день, когда Марк из Фаунтерры не сможет донести кубок до рта.

Эрвин склонил голову:

— Что за чушь?.. Там не было яда?!

— Нет, милорд. Уж простите.

— Значит, он в другой чаше? Вы полагали, что я их поменяю?..

Вместо ответа Марк сделал глоток из второго кубка. Герцог Ориджин нахмурился:

— Но вас прислали убить меня. Не говорите, что я ошибся!

— Вы правы, милорд.

— Только что вам представился отличный шанс. Возможно, единственный. Почему не воспользовались? Смалодушничали? Струсили?

Марк усмехнулся:

— Я хотел спросить вас, милорд. Будучи мертвым, вы бы вряд ли ответили.

— Каков, а?.. — обронил герцог.

Часовой сказал нечто о мужском органе Марка, сделанном из железа.

— Да уж, дерзости вам не занимать, это точно. Хорошо, считайте, что заслужили. Задавайте вопрос.

— Собственно, их два, милорд. Первый: хороша ли в постели леди Сибил?

Против воли Эрвин хохотнул.

— А второй?

— Что произошло в Запределье?

— Ого... Два вопроса — это много, Марк. Тем более — таких. Выберите один, и я отвечу.

Ворон потер подбородок.

— Запределье, милорд. Чем владыка провинился перед вами?

— Так вы не знаете?!.. О, боги, ну конечно! Адриан не послал бы вас сюда, знай вы хоть что-то о бригаде!

— О какой бригаде, милорд?..

Вместо ответа Эрвин открыл ларец с бумагами, вынул два письма, лежавшие на самом верху.

— В Запределье, любезный Марк, произошло много интересных событий. Какое-то время я даже был склонен расстраиваться из-за них и жаловаться на судьбу... Но теперь понимаю: в сравнении с тем, что случилось в Эвергарде, мой поход в Запределье — всего лишь загородная прогулка.

Эрвин протянул послу оба письма. Странная симметрия бросилась Марку в глаза. Таким же способом владыка сообщил ему о мятеже Ориджина — не сказал сам, а велел прочесть. Будто содержание было настолько мерзко, что пересказ замарал бы уста.

Марк прочел.

Слишком много мыслей, настоящая лавина. Он попытался выбрать главное — самую суть происходящего, и не смог. Каждая фраза в каждом из писем была настолько важна, что годилась стать сутью. Конец Великих Домов. Начало абсолютной монархии. Страшная месть владыки и переворот в Альмере. Неизбежное поражение Ориджинов. Персты Вильгельма!..

Марк отложил письма и поднял глаза. Герцог, внимательно наблюдавший за ним, спросил:

— Что думаете обо всем этом?

— Думаю, милорд, — честно сказал Ворон, — на вашем месте я отказался бы от мятежа. У вас не было шансов и до Перстов, а уж теперь... Поезжайте в столицу один, молите о прощении, примите милосердие Янмэй. Спустя пару лет вы умрете на каторге или на галере, но хоть спасете своих людей! Двадцать тысяч верных воинов отца — неужели вам их не жаль?

— Хотите сказать, — повел бровью герцог, — вас не смущают методы вашего господина? Ни возмущения, ни ужаса, ни упрека — ничего?..

— Хочу сказать, совесть владыки — это его совесть. Если он и должен ответить, то лишь перед Праматерью Янмэй. Не перед вами, милорд, и не передо мною.

— Ладно, — помедлив, кивнул Ориджин. — Нет смысла спорить. Пусть будет так.

— Милорд, вы обещали ответ и не дали. Что случилось в Запределье? Откуда взялась ненависть к императору?

— Запределье... Хорошо. Слушайте.

Эрвин рассказал — сухо и кратко, обрывчатыми резкими фразами, похожими на осколки стекла. На середине истории в комнату вернулся Деймон Ориджин и слушал вместе с Марком. Когда герцог умолк, кузен сказал:

— Скоро светает. Не хочешь лечь поспать?

— Что?.. — Эрвин будто не сразу вспомнил, где находится. — Спать?.. Зачем?.. Ах, ну да. Сперва нужно позаботиться о ночлеге для гостя. Кузен, выдели Марку уютнейшую из наших спален... пожалуй, в северном рукаве подземелья.

Усмешка Деймона наполнила Марка отвратным предчувствием.

— Милорд, мы послы... — напомнил он герцогу.

— Вот как!.. Кайр, будьте добры, осмотрите манжеты и ворот любезного посла. Найдите капсулы с ядом, предназначенным мне в дар. Затем проводите посла в камеру. Деймон, разбуди кастеляна, пусть назначит лучших мастеров допроса — посменно на будущие трое суток. И, конечно, не давайте нашему гостю сомкнуть глаз. Ни на минуту.

Часовой деловито ощупал ткань камзола, сорвал с манжет обе пустотелые пуговицы, выдернул из ворота крохотный пузырек. У Марка было несколько секунд, чтобы попытаться раскусить капсулу... Он не сделал этого. Замер, глядел на Эрвина, не веря в происходящее.

— Милорд, вы же знаете, что пытки — худший из способов допроса?

— Конечно, Марк, — с ноткой извинения ответил герцог. — И не подумайте, что я на вас в обиде... Но ведь вы — первый хитрец Империи. У меня нет мастеров, кто смог бы распознать вашу ложь. Так что остается лишь один способ.

Он махнул часовому, тот рывком поднял Марка на ноги.

— Милорд, мы должны подтвердить законность передачи...

— С этим прекрасно справится Итан Гледис. Держу пари, у него не было яда. К тому же, он дворянин, в отличие от вас.

* * *

— Где стоят искровые полки? Каковы планы императора? Что ты знаешь о бригаде Пауля?..

Есть такой способ допроса: на износ. Самый длительный и трудный для дознавателя. Но единственно эффективный, когда имеешь дело с крепким орешком.

Начинается с очень слабой боли: иглы, капли щелока. Неторопливо, размеренно, осторожно. Поверхность тела узника следует беречь, ее должно хватить на несколько суток. Нет задачи запугать или сломить — при данном методе не это главное. Есть задача — держать узника в состоянии непрерывного изнуряющего напряжения. И, конечно, не давать уснуть.

Раз за разом дознаватель ставит вопросы. Одни и те же, бесконечным повтором:

— Где искровые полки? Кто командует? Каковы планы императора?..

Поначалу узник молчит. Не знает, как вести себя. Надеется молчать как можно дольше. Вытерпеть пару лишних часов — узник почему-то считает это успехом. Но дознаватель и не добивается ответов. Все, что скажет или не скажет узник в первые сутки, не имеет значения. Вопросы ставятся лишь для того, чтобы приучить к ним жертву. Узник должен знать: в мире есть только боль и вопросы — ничего иного.

— Где стоят полки? Что ты знаешь о бригаде Пауля? Сколько есть говорящих Предметов?..

Узник молчит. Дознаватель роняет капли щелока на кожу связанного. Следит за лицом: узник не должен расслабляться. Ко всякой боли человек со временем привыкает, и это становится заметно: уходит напряжение мышц, тускнеют зрачки. Тогда воздействие нужно усилить. Проходит час за часом...

В какой-то момент узник открывает рот. Говорит:

— Хватит, прекратите! Я все расскажу, не надо больше.

Это ложь. Он еще очень далек от предела. Дознаватель не раз видел людей на пределе. Если дать узнику слово, он начнет врать. Стоит ли тратить время и бумагу?..

— Где находится бригада? Что ты знаешь о Перстах Вильгельма?.. — повторяет дознаватель, но едва узник собирается ответить, как в рот ему вгоняют кляп. Затем присыпают солью нанесенные прежде ранки и уходят. Тюремщикам тоже нужен отдых.

Спустя недолгое время является другой дознаватель — на смену. Глядит в помутневшие глаза узника. Тот впал в дремоту, а это недопустимо. Дознаватель берет что-то со стола и что-то делает со стопой узника...

— Где стоят полки? Что ты знаешь о бригаде? Сколько Перстов в распоряжении владыки?

Узник давится беззвучным воплем, дознаватель не спешит вынимать кляп. Кому охота глохнуть от крика? Неторопливо делает свое дело. В ход идет нечто тонкое и зазубренное. Сила воздействия нарастает медленно. Куда спешить?.. Еще только первые сутки...

Трижды узник почти впадает в забытье. Дознаватель вовремя замечает и меняет инструмент. Человек склонен привыкать к силе и характеру боли, потому необходимы перемены. Вопросы, однако, остаются прежними. Сливаются в атональную музыку вместе со скрипами железа и сопением узника.

— Где стоят полки? Каковы планы императора? Сколько поездов?..

Ему вынимают кляп и льют в глотку холодную воду. Когда поток иссякает, узник принимается сыпать словами:

— Полк Бесстрашный — под Излучиной, Несокрушимый и Стремительный — около...

Дознаватель качает головой и сует в огонь железный прут. Пока он греется, узник успевает выпалить еще десяток фраз. Все ложь, естественно, либо неважные детали. Предел еще очень, очень далек, пусть узнику и кажется иначе.

Прут с шипением ложится на кожу. Помощник палача сует в рот жертве кляп, чтобы не слышать воплей. Дальше все происходит в деловитой тишине. Еще час, еще, еще...

— Где находится бригада?.. Каковы планы?..

Тьма и огонь сменяют друг друга, раскачиваясь, как маятник. Перерыв — узник валится в темноту, в беспамятство. Новая вспышка боли тут же вытаскивает его обратно, на багровую поверхность. Сотая вспышка. Двухсотая. Дознаватель вновь сменяется. Идут вторые сутки.

— Где стоят полки?.. Что ты знаешь о бригаде?..

Узник не знает о бригаде. Он не знает, как его зовут, и где находится, и когда это началось. Зато знает, когда кончится: никогда. Каждый раз, когда опускаются веки, это так похоже на конец... И всякий раз вспышка тащит его назад. Бесконечность.

Тело устает от боли и деревенеет, покрывается корой. Чтобы вырвать узника из забытья, нужны все более сильные инструменты. Он не видит, но чувствует. Закрывает глаза, падает в темноту... тут же возвращается, давясь криком. Все вокруг — цвета крови.

— Сколько Перстов у Адриана?..

Узник в очередной раз блюет. Желудок давно уже пуст, но дознаватель, как и прежде в таких случаях, выдергивает кляп. Нельзя, чтобы узник захлебнулся.

Он срыгивает желчь и шепчет:

— Убейте... Расскажу — и убейте.

— Сколько Перстов у владыки? — спрашивает дознаватель.

— Я не знаю...

Кляп движется ко рту, узник орет:

— Правда, не знаю! Ни о Перстах, ни о бригаде! Скажу другое! Бесстрашным полком командует Дейк Уитерс, он из Надежды, хорош с пехотой, но мало имел дела с кавалерией. Несокрушимым...

Дознаватель слушает несколько минут, а потом качает головой. Слишком складно, слишком быстро. Еще не предел. Человек на пределе неспособен говорить так.

— Нет! Неееет! — орет узник. Кляп разжимает его челюсти, вкус крови и кожи на языке.

Дознаватель дробит узнику палец. Сменяется. Приходит первый. Начинаются третьи сутки.

Время пульсирует.

Вверх и вниз. Провалы все глубже и чернее. На поверхности — кровь. Крах, хруст, треск, дробь...

— Где стоят... планы владыки... о бригаде?..

Узник больше не закрывает глаза. Обрел способность слепнуть с открытыми зрачками. Дознаватель упускает первый такой момент, и узник успевает проспать несколько минут. Заметив, палач возвращает его калеными клещами. По часам замеряет, сколько времени нужно узнику, чтобы стерпеться с новой пыткой. Очень мало. Считанные минуты.

Он извлекает кляп.

— Где стоят полки? Каковы планы императора?

Узник долго дышит ртом. Речь теперь стоит таких усилий, что узник не сразу справляется. Выдыхает обрывчатые звуки, хрипит. Сплевывает пену. Ценой огромного напряжения цедит слова:

— Полк Бесстрашный стоит у тебя... в заднице. План владыки — поймать твоего герцога. Его разденут... как шлюху... и приведут мула.

Узник расписывает любовные утехи герцога с мулом. Дознаватель слушает, держа клещи над лицом жертвы. Одно резкое движение — и узник отправится туда, откуда не вытащит уже никакая боль. Он и надеется на это... но палач остается спокоен.

— А сестра герцога, — выхаркивает узник, — первая шлюха в столице. У нее между ног...

Палач вводит кляп. Делает два надреза на предплечье узника и срывает длинный узкий лоскут кожи. Показывает жертве, швыряет в огонь.

Узник уходит.

И возвращается.

Не ясно, как... Как это удалось дознавателю...

Что он сделал...

Что происходит...

Время теперь — пакля, рваная бумага.

Куски больше не связаны...

— Где... полки?..

...ничем. Провалы...

— планы... император...

...разделены пустотой. Там ни...

— ...сколько Предметов?..

...чувств, ни мыслей. Мозг...

— ...что ты знаешь о...

...угасает. Это...

— ...пора говорить.

...предел.

Кляп исчезает изо рта. Узник говорит.

Клочками.

Правду.

Какая тут ложь.

* * *

— Проснись!

Ведро воды обрушилось на голову Марка. Он застонал, накрыл лицо руками.

— Проснись, говорю, — повторил тюремщик, тыча пленника сапогом под ребра.

— Зачем? Подали утренний кофе?.. Привели девочек?..

— К тебе гость.

Тюремщик ухватил и поволок Марка в угол.

— Гость? Милостивый герцог прислал лекаря?

— Лекарь был ночью, дубина. Ни черта не помнишь.

Тюремщик надел ему на руки кандалы, прикованные цепью к стене. Марк с удивлением оглядел собственное тело. На ранах — свежие повязки, ожоги смазаны чем-то белым, раздробленные пальцы зажаты в колодки. Действительно, поработал лекарь... Я еще нужен живым. Знать бы, зачем...

— Долго я спал?

— Какая разница?.. — буркнул тюремщик, выходя. Снаружи донесся куда более вежливый голос: — Готово, ваша милость. Прошу.

Сквозь два квадратных оконца в потолке вливалось достаточно света, чтобы Марк сразу разглядел гостя. Белолицый граф Виттор Шейланд несмело вступил в камеру, скривился от брезгливости и страха. Смердело блевотиной, мочой и кровью. Пол темнел от какой-то бурой дряни. Сам пленник, надо полагать, также не услаждал графский взор.

Он выдавил усмешку:

— Милорд, простите, у меня слегка не убрано. Хотите — подождите снаружи, позову горничную...

— Здравствуйте, Марк.

— Здравствую изо всех сил, как видите. Стараниями милейшего герцога Эрвина.

Шейланд прошел в камеру, огляделся в поисках стула. Не найдя, кликнул охранника. Тот принес табурет, и Виттор осторожно опустился на сиденье.

— Закройте дверь, — велел он, и ориджиновский тюремщик почему-то послушался приказа.

Граф и Ворон остались наедине.

— Герцог не желает вам смерти, — сказал граф.

— Я тронут его добротой!..

— Надеялся, вас порадует это известие.

— А я и радуюсь. Просто улыбаться больно — вчера так хохотал, что прямо челюсти устали.

Граф вынул бумажный сверточек, положил на пол и раскрыл. Внутри оказалась горсть прессованных порошков.

— Они утоляют боль, — пояснил граф.

— Угу... Раз и навсегда, полагаю?

Шейланд проглотил одну из пилюль. Марк ухмыльнулся:

— Ага, теперь я понял. Это такая игра: злой лорд и добрый лорд. Очень эффективно: сердце узника прямо наполняется теплом! Видите слезы умиления на моих глазах? Еще нет? Потерпите, сейчас появятся!..

— Марк, зачем вы так?..

— Я бы непременно разоткровенничался с вами, любезный граф. Но вот незадача: люди Ориджина уже вытрясли из меня все. Ступайте, прочтите протоколы, там все есть. Про Фаунтерру, про полки, про офицеров, про надежных собачек, про трусливых собачек... Про то, с кем я сплю, что ем, когда испражняюсь... Будь у меня прыщи в промежности — это тоже попало бы в протокол.

— Марк, послушайте меня...

— А куда же я, собственно, денусь? — захохотал пленник. — Можете говорить сколько угодно, хоть до самого дня Сошествия!

Граф Шейланд тяжело вздохнул.

— Марк, мне нужна ваша помощь. Я пришел не пытать, а просить.

— Почему вы не назвали меня, например, Джоном? Тогда ваша фраза была бы идеальна: без единого слова правды.

Виттор Шейланд подтащил табурет ближе к узнику, сел, придвинулся к самому уху Марка.

— Прекрати паясничать, недоумок. Тебя, вроде, не били по голове — так напрягись и подумай ею. Я с дюжиной сопляков эскорта оказался в Первой Зиме именно тогда, когда этому больному самоубийце вздумалось поднять мятеж. Каковы мои шансы уйти отсюда живым? А какие шансы остаться в живых, когда Адриан размолотит войско Эрвина и примется за его союзников?.. Да, идиот, мне нужна твоя помощь! И коли мягкость тебе не по вкусу, обойдусь без нее.

Марк хмыкнул.

— Теперь звучит искренне, милорд. Но если уж напрячься и подумать... то вы можете обратиться прямо к Ориджину. Он легко отпустит вас в обмен на безопасность Ионы. Ориджин обожает сестру — не говорите, что не знаете этого.

— Есть проблема. Иона не хочет уезжать. И я не хочу... без нее. Когда Эрвина вздернут на площади Праотцов, я не желаю, чтобы моя жена оказалась в соседней петле. Понимаете?

— Вам нужен способ убедить владыку помиловать не только вас, но и Иону?

— Да.

— Думаете, я знаю такой?

— Если кто-то знает, то это — вы.

Марк прокашлялся, помотал головой. Она была отвратительно тяжелой. Сквозь дыры в потолке лился розоватый свет — стало быть, сейчас закат. Когда все кончилось, тоже был закат. Он проспал круглые сутки, а может, и двое. В башке — мокрая вата. А подумать нужно... прямо сейчас.

— Дайте воды, милорд... Кажется, вон там, в миске.

Шейланд принес, Марк зачерпнул и умылся. Лицо и ладони вспыхнули. По рисунку боли можно было разглядеть все раны — как в зеркале. Зачерпнул еще, напился. Попросил платок, протер глаза. Кофе бы выпить... как любила Минерва.

Послушница монастыря Ульяны Печальной. Первая наследница престола. Необходимая жертва заговора.

Герцог Ориджин и леди Сибил Нортвуд — кто они друг другу? Союзники? Любовники? Уж точно, не враги — в это не поверю. Слишком лукавым было лицо Эрвина, когда говорил о ней. Может ли быть так, что весь мятеж Ориджина — обходной маневр, обманка? Главный удар готовится не на поле боя, а в коридорах дворца. Медведица найдет способ убить Адриана и усадить на престол свою дочь. А Эрвин заявит, что мир теперь спасен от гнета тирана, и уничтожит любого, кто думает иначе. Вероятный ход событий? Вполне. Достаточно вероятный, чтобы учитывать это.

— Каково решение, Марк? — поторопил граф.

— Не мешайте. Вы велели подумать — вот и думаю.

Нужно предупредить Адриана. Как? Если Итан доберется до столицы... а если нет? Герцог обещал отпустить его... а если солгал? Нужно выбраться самому... ха-ха. Благодарю, дружище, отличная идея! Сам ни за что бы не догадался!

Сказать Эрвину? Ведь я промолчал о подмене невест. Черт, это уж я точно помню. Чудеса случаются редко, сложно забыть! Каким-то чудом я скрыл, что знаю о подмене. А может, стоило сказать? Нет, чушь. Если Эрвин — союзник Сибил, то он и так знает. А если нет, то использует сведения для шантажа и перетащит Нортвуд на свою сторону. Ему говорить нельзя. Нужно — Адриану.

Нужно выбраться. Тьма!..

Выбраться и дать знать владыке.

Попытаться выбраться.

Попытаться дать знать.

— Так что же? — нетерпеливо процедил Шейланд.

— Подумал, — сказал Марк.

— И?..

— Нет, — сказал Марк. — Ничем не могу помочь.

Граф резко схватил его за шею и подтащил к себе.

— Ты меня не понял. Я видел, как герцог читал отчеты. Он был чертовски доволен. Он уверен, что ты сказал все. Он, черт возьми, собирается оставить тебя в покое. Ты не выйдешь из камеры, но будешь жить — дышать, пить, есть, ходить из угла в угол. Так планирует герцог... Но я могу превратить твою жизнь во тьму! Тебе сломали всего несколько косточек? Говорят, в человеческом теле их больше двухсот.

Ворон прохрипел с кривой ухмылкой:

— Я не знаю, что сделать для вас.

— Ты все еще не понял. То был кнут, а теперь — пряник. Поможешь мне — вытащу тебя отсюда.

Он разжал пальцы, выпуская горло узника.

— Бред, — сплюнул Марк. — Вы, может, купили одного стражника, но осталась еще пара сотен.

— И все они подчинятся приказу герцога.

— А герцог подчинится вам?.. Хватит выдумывать.

— Как ты верно подметил, герцог обожает сестру. Если она попросит, он отпустит тебя.

— Даже не знаю... — замялся Марк.

— Слово лорда: дай мне то, что нужно, и выйдешь на свободу. Мы с женой устроим это.

Ворон сделал паузу, придвинулся к уху графа:

— Монастырь Ульяны Печальной на западе Альмеры. Ваш вассал помещен туда без вашего согласия. Весьма ценный вассал. Спасите его и познакомьте с императором — владыка будет вам безмерно благодарен.

— Какой еще вассал?..

— Увидите, когда окажетесь в монастыре.

— Скажи сейчас!

— Сделайте, что обещали. Затем поезжайте в монастырь. Там все узнаете. А попробуете выпытать силой — стану орать так, что услышит даже герцог в своей башне. И тогда, поверьте, тайна потеряет для вас всякую ценность.

Граф, помедлив, кивнул:

— Хорошо, уговор.

И крикнул стражнику:

— Отпирай!

* * *

Хорошо, когда есть надежда. Появляются силы терпеть.

Многое. Полумрак, боль в каждом дюйме тела. Трясину.

Вечером того дня снова пришел лекарь. Осмотрел и смазал раны, поцокал языком над полоской содранной кожи. Дал выпить безвкусного раствора, сказал: будешь спать, но поправишься быстрее.

Марк провалился в темень. Непохоже было на сон. Больше — на свечу: будто задули, и чувства погасли. Это, пожалуй, к лучшему: в забытье боль не чувствовалась. Ненадолго очнулся, выпил воды, провалился снова. Так повторялось не раз.

Выныривал рывками, с криком. Казалось: сейчас начнется. Иногда казалось, что чувствует клещи или слышит голос:

— Где стоят полки?..

Вопил, катался по полу, покрывался ледяным потом прежде, чем осознавал: он один. В камере никого. Оконца в потолке, тусклый свет, миска с водой. Сухари и каша.

Он долго не притрагивался к пище. Сама мысль о еде не приходила в голову. Мертвецам не нужно...

Только подползал к миске и пил по-собачьи. Снова угасал.

День на третий после... или на пятый... тщательно ощупал и осмотрел себя. "В том объекте, что останется от вашего тела..." Он с удивлением обнаружил, как мало потерял. Ноги и руки действовали, глаза и уши остались на месте. Переломаны четыре пальца: три на левой, один на правой. Кожу покрывала сетка ранений, но серьезным было лишь одно: полоска голого мяса на руке. Стараньями лекаря она не гнила, только болела так, что хоть вой. Без боли в какой-нибудь части тела нельзя было ни сесть, ни лечь, ни почесаться... но Звезда осталась на положенном ей месте — на небе. Очень далеко от бренного тела узника.

Он решился поесть.

Поспал и поел вновь.

Поспал — поел.

Поспал.

В этот раз сумел проснуться без крика. Что-то светлое чувствовалось на душе. Надежда?..

Он принялся учиться ходить. Было сложно: стопы оказались продырявлены гвоздями или чем-то вроде... Однако ходить нужно. Он не мог вспомнить, зачем. Знал только, что нужно, — вот и ходил. Сгибал дубовые ноги, становился то на пальцы, то на пятку, подвывал.

Нашел горсть пилюль в углу и вспомнил: это что-то хорошее. Проглотил одну. Спустя сколько-то минут боль отупела и почти перестала досаждать. Он расхаживал из угла в угол все тверже с каждым шагом и думал надежду. Она походила на тепло от печки. Об нее можно было погреться.

Тепло. Надежда.

Долгое время это была единственная мысль, доступная сознанию.

Он ходил по камере, разминал ноги. Пил воду. Ел кашу, когда приносили. Глотал пилюли, когда хотел отдохнуть. Спал.

Был день восьмой или десятый, когда он проснулся с мыслью: нужно выбраться отсюда. И разом, зажегшись от этой мысли, как искровая люстра от поворота рычажка, ожило все остальное. Пансион Елены — подмена невест — заговор Сибил — мятеж Эрвина — Персты Вильгельма — всемогущий Адриан — Запределье — пытки — обещание графа. Нужно выбираться.

Почему? Теперь он это видел. Атака на Эвергард резко повысила ставки. Адриан решил упразднить Палату и приручить Великие Дома. Если в планы Сибил Нортвуд входило цареубийство, то она предпримет его в ближайшее время. Власть унаследует Глория под именем Минервы Стагфорт, а Великие Дома, одуревшие от счастья, присягнут ей на верность. Если кто и поставит под сомнение власть медвежьей дочки, то ему придется иметь дело с батальонами Ориджина. Очень действенный план. Потому нужно выбраться. Предупредить владыку.

Этой цели послужит граф Шейланд. Оглядываясь в прошлое, осторожно задевая взглядом черную трехдневную яму, Марк не мог не радоваться двум вещам. Первое: ориджиновские палачи не догадались спросить его о Минерве! Пытали о том, что было им важно: армии, полководцы, диспозиции, и Марк выложил в итоге все, что только мог вспомнить... но о Минерве они не спросили!

И второе: разговор с графом Шейландом. Конечно, Виттор не лгал. Конечно, он мечтает выбраться живым из переделки и найти способ подольститься к Адриану! Кто бы не мечтал на его месте?! Конечно, в теплой постельке, между порциями ласк, он замолвит словечко перед женушкой, а та следующим днем пойдет к своему дражайшему братцу...

Нет, конечно, Марк не строил иллюзий: никто не отпустит его на свободу. Чхать на слово чести, таких пленников не отпускают. Но граф выпросит его в свое распоряжение. Эрвин отдаст: Марк теперь бесполезен для него, как выжатый лимон. А граф возьмет: ведь куда лучше иметь двух заложников в подарок Адриану, чем одну лишь обманщицу-Минерву! Граф не знает о размолвке Ворона с императором. Граф считает Марка ценным помощником владыки. И главное: представ перед императором, Марк сможет подтвердить, что граф ни сном, ни духом не собирался поддерживать мятеж. Граф — жертва обстоятельств, и только! Ворон скажет это — владыка поверит.

Нужно учиться ходить.

До графской столицы, Уэймара, неблизкий путь. Карета — северный порт — морское судно — Предлесье — речное судно... Граф сам сказал, что его эскорт хилый. А корабль — не темница, доски — не камни... Давай, граф, шепчи на ухо своей красотке! Давай, принцесса Севера, иди к брату, тяни за ниточки! А я, тем временем, вспомню, как ходить. И плавать. И драться, если понадобится.

Корабль — не темница... Совсем другое дело.

* * *

— К тебе пришли, — сказал тюремщик. В этот раз не было ни пинка, ни ведра воды. И голос звучал как-то странно.

Марк сел. Стражник вставил факел в кольцо на стене и сковал пленнику руки.

— Входите, ваша светлость, — сказал он этим вот странным голосом.

Вошла девушка в шелковом алом платье, того же цвета перо украшало прическу. Она несла в руке кувшин, а в другой — вазу с фруктами. Тонкий хрусталь в серебристых узорах. Ваза. С фруктами.

Марк не смог придумать шутку.

— Миледи...

— Ступайте, — сказала леди Иона София Джессика тюремщику и поставила дары на пол у ног Ворона. — Здравия вам, Марк. Как ваше самочувствие?

— Миледи... — повторил он растерянно.

— В кувшине вино, — продолжила девушка. — Когда уйду, оно все еще будет горячим. Я хочу, чтобы в вашей жизни стало чуть меньше страданий.

Марк промолчал. Чувство было такое, будто он внезапно разучился говорить по-человечески, и потому не понимает ни слова.

— Эрвин поведал, что вы не знали о злодействах Адриана и не повинны ни в чем, кроме преданности вашему господину. Мы не хотим причинять вам боли сверх той, что была необходима.

— Ах, как любезно, — процедил Марк. Леди Иона не уловила сарказма.

— Я распорядилась: вас теперь станут кормить с солдатской кухни. Будут овощи и свежий хлеб, иногда мясо и эль.

Станут кормить?.. Марк насторожился.

— Вам принесут новую одежду и теплую воду, чтобы омыться. Раз в три дня вас будет осматривать лекарь. Или чаще, если понадобится.

Будет осматривать? Раз в три дня?! Какие еще три дня? Разве ты не пришла меня освободить?!

— Хотите чего-нибудь еще? Может быть, книгу и свечу?..

— Миледи, — не вытерпел Марк, — что ваш муж говорил обо мне?

— Муж?.. — ее брови поползли вверх. — Ничего. Почему он должен говорить о вас?..

Вот гад! Первородный подонок!

— Нет, сударь, муж и не знает, что вы здесь... Мне рассказал о вас Эрвин. Он восхищается вашей смелостью...

Марк скрипнул зубами, силясь скрыть досаду. Наткнулся глазами на вазу, с трудом подавил желание разбить ее к чертям. Леди Иона проследила взгляд узника.

— Я надеялась чем-то скрасить вашу жизнь... Понимаю, что одних фруктов мало.

— Ну, что вы!..

— Когда была на вашем месте, мне больше всего недоставало ярких цветов. Многое отдала бы за букет хризантем или азалий. Темница так сера и сумрачна... это самое худшее.

— На моем месте?.. О чем вы, миледи?

— Моя бабушка — леди Джессика — долго была заложницей в Рейсе. Однажды я решила узнать, каково это, и попросила запереть меня в темнице на две недели.

— Отец не сказал, что вы свихнулись?

— Отец сказал, что леди Ориджин должна быть готова ко всему, и с радостью выполнил просьбу.

— И вас кормили той же дрянью, что меня?

— Конечно. Иначе в чем смысл?

— А как на счет пыток, миледи? — ехидно обронил Марк. — Иглы под ногти?.. Каленые клещи?.. Щелок на грудь?.. Леди Ориджин должна быть готова ко всему, разве нет?

Иона пожала плечами:

— Я просила, но отец запретил.

— Вы насмехаетесь надо мною? — воскликнул Ворон, хотя и знал ответ. Никакой издевки, просто она сумасшедшая — вот и все.

— Мне неприятно, если вы так считаете. Я пришла затем, чтобы помочь. Не смейте мне не верить!

— Хотите помочь, миледи? — усмехнулся Марк. — Так отпустите меня. Что вам стоит?

— Этого я не могу.

— Неужели? Вы же Северная Принцесса! Тут все впадают в экстаз от одного звука вашего имени. Леди Иона-аа!.. А-ааах!.. Прикажите любому — и он выполнит со слезами счастья на лице.

Девушка нахмурилась.

— Темница — не повод забыть о приличиях, сударь.

— Простите мою грубость — обстановка располагает, знаете ли... Так что скажете на счет свободы?

— Я не могу отпустить вас, — покачала головой Иона, — ведь тогда вы отправитесь к императору и доложите обо всем, что здесь узнали. Нам с Эрвином не хотелось бы этого.

Ну, еще бы!.. "Нам с Эрвином", видите ли! Проклятый лжец Шейланд хоть каким-то боком участвует в этом "нам"?!

Ладно, по крайней мере, он не сказал ей о монастыре Ульяны, а это уже хорошо. Есть шанс, что Шейланд отдаст Минерву владыке, а не мятежнику.

— Тогда хоть выделите комнату получше. Мне здесь немножко тесно, сложно будет насладиться вкусом фруктов.

— Эта и есть лучшая, сударь. Те, что похуже, размером чуть больше могилы, в них вечная темень и запах тлена.

Марк не стал выяснять, откуда она это знает.

— А когда вы берете в плен первородных, тоже бросаете их в каменные гробы?

— Первородные дают слово, что не попытаются бежать, и живут в обычных гостевых покоях, гуляют во дворе, едят в трапезной. Но вы же не дворянин, Марк.

— Разве это имеет значение?

Леди Иона округлила глаза в искреннем удивлении.

— Не понимаю, о чем вы... Но так или иначе, не горюйте. Вы недолго останетесь в темнице.

— Простите?..

— Война будет короткой, сударь. Вы и сами это знаете.

Вот теперь уже его глаза полезли на лоб. Он-то не сомневался в скорой победе Адриана, но был уверен, что Ориджины питают иллюзии. Иначе зачем бы им лезть на рожон!..

— Миледи, я не могу понять. Возможно, вам по душе страдания — темницы, булавки под ногти, все такое... Может, вы мечтаете перерезать запястья и умереть в ореоле кровавой пены. Белое платье очень подошло бы — девичий трупик роскошно смотрелся бы в нем... Но ваш брат — другой человек! Голову даю на отсечение: Эрвин не хочет ни умирать, ни страдать! Пожалейте его. Если знаете, как и я, кто победит в этой войне, то отговорите брата. Сдайтесь сейчас, и Адриан вас помилует.

Леди Иона туманно улыбнулась.

— Не держите зла на Эрвина. Он не гневается на вас из-за яда — простите и вы. Когда мы возьмем Фаунтерру, нам понадобится глава тайной стражи. Соглашайтесь служить брату, и он вернет вам свободу и должность. Это случится не позже, чем кончится год.

— Вы? Возьмете?! Фаунтерру?!

Леди Иона не отвечала — спокойно смотрела на пленника и ждала продолжения. Здесь бы сгодилась какая-нибудь острота, желательно — из самых едких... Но отчего-то колкости не лезли в голову.

— Миледи, вы понимаете, о чем говорите? У императора пятнадцать искровых полков, шесть — гвардейских, четыре — кавалерийских. Под его флагами выступят и рыцари Южного Пути — это еще...

— ...пять тысяч тяжелых всадников и около сорока тысяч пехоты. В пансионе мы заучивали наизусть военную силу каждой земли.

— А вы изучали, кто такие искровики? Разбирали устройство копья с очами? Видели, как падает на землю тяжеленный рыцарь в полной броне от одного-единственного прикосновения?!

— Многие девушки в пансионе никогда не видели поединков. Им было легко запомнить численность, но сложно понять, чем мечник отличается от алебардщика или секироносца. Леди-наставница Франческа говорила для ясности: считайте, что пехотинец Южного Пути — хорек, грей Ориджина — волк, а искровик императора — кобра. Я знаю соотношение сил, сударь.

И вдруг он ощутил бешенство. Глупо злиться на умалишенную, но под ребрами закипела злость. Ты должна бояться! Детка, до конца года умрешь и ты, и твой братик, и отец с матерью, и все, кто тебе дорог. Счастье тем из вас, кто умрет быстро. Дочь кайра, внучка кайра, пра-пра-чертова-правнучка кайра — ты все равно девчонка, и должна испытывать страх!

— Стало быть, — проскрежетал Ворон, — вы понимаете, что у каждой кобры — три ядовитых зуба, убивающих одним касанием? Прежде, чем разрядятся копейные очи, прежде, чем бой хотя бы станет равным, вы уже потеряете сорок пять тысяч солдат! Это вдвое больше всей вашей армии!

— Я чувствую, что расстраиваю вас... — грустно произнесла Иона. — Это неприятно. Полагаю, лучше мне уйти.

— Ответьте: почему вы верите в победу?! Вас сотрут в порошок! Как вы можете этого не видеть?

Вместо ответа Иона сказала:

— Неужели вы не помните, кто я?..

Стражник открыл перед нею дверь. Когда она вышла, Марк с огромным удовольствием швырнул вазу в стену.

Стрела

10 сентября 1774г. от Сошествия

Первая Зима

Последний день... До чего же мерзко звучит!

Последний день в Первой Зиме. Завтра войско северян выступит в поход: сквозь Южный Путь на Фаунтерру.

Ночью Эрвин почти не спал. Старый добрый ордж отказался помочь. Тревога никуда не делась, преспокойно улеглась в постель Эрвина. Обняла, как нежная альтесса, поцеловала в шею и принялась нашептывать — ласково, вкрадчиво.

Ты — великий человек, мой дорогой! Ты войдешь в историю, о тебе напишут книги. Непременно напишут, и сколько!.. Многие века поэты и драматурги будут вдохновляться тобою. Послушай только!..

Двадцати четырех лет от роду Эрвин унаследовал процветающее герцогство Ориджин. Не больно-то оно процветает, но это мы с тобой знаем, а в веках сотрется. Процветающая земля, могучее войско, преданные вассалы, священная Первая Зима — такие слова любят поэты. Эрвин София Джессика поставил на карту все, даже собственную жизнь, и бросил вызов жестокому императору! Роскошно звучит, правда?.. Послушай только, что будет дальше! Слуш-шай дальшше, слушш-шай, — пришептывала тревога, покусывая мочку эрвинова уха.

Молодой герцог повел войско на юг отчаянным решительным маршем. Южный Путь разлетелся на части под ударом. Пали морские порты, рухнул Лабелин. Северяне наступали вместе с зимою. Ледяные ветры спустились с Кристальных Гор, хлынули на юг, неся с собою снега и морозы. Метель была авангардом северного войска, а следом за нею приходили кайры. Очень поэтично, правда, любимый? Тебе нравится образ?..

Тревога заглядывала в глаза, кончиком языка касалась губ Эрвина...

— Поди прочь!.. Исчезни! Спать хочу.

Не хочешшшь, — шептала она, — слушшшай. На заре нового года Эрвин Смелый — так его прозвали — сошелся в битве с Адрианом Жестоким. Кайры бились так, как никогда прежде. Самая лютая метель не сравнилась бы с их яростью, а горные ледники позавидовали бы их хладнокровию.

Но судьба Эрвина была предрешена. Любовь моя, каково звучанье этих слов! Они поражают до самой глубины души. Судьба предрешена — почувствуй, попробуй на вкус! Подумай: ведь Эрвин с самого начала понимал это! Со дня, как выступил в поход... нет, раньше, когда писал ультиматум... нет, глупость! Еще только вернулся из Запределья, едва увидел хворого отца — уже знал, что ничего не изменить! Судьба предрешена! Сделать то, что должно, пройти весь начертанный путь, от самого начала зная: в конце ждет только гибель. Скажи мне, какой поэт не захочет спеть об этом, какая девушка не зарыдает? Даже я плачу, мой милый! Чувствуешь слезы?

Тревога терлась щекою о его лицо. Ее кожа была холодной, влажной, рыхлой. Эрвину вспомнились трупы на мысу Реки... Вскочил, зажег свет. Уселся на подоконник с кубком орджа. Снаружи звучали голоса часовых:

— Вторая южная... Надвратная... Склады...

Тревога уселась на пол у его ног, обняла его лодыжки, лизнула скользким мертвецким языком. От касания бросало в дрожь.

Сладкий мой Эрвин... какая развязка тебе по вкусу? Давай выберем вместе, помечтаем. Площадь Праотцов в Фаунтерре, растворение щелоком. Вся столица увидит твой последний час — о, величие страданья! Хочешь, хочешшшь? Или бросишься в бой первым при решающем сражении, наткнешься на искровый удар? Мгновенье — и Звезда... Скука, скука! Погибнуть первым — как тоскливо! Не увидеть ослепительного своего поражения, не насладиться предсмертным блеском!

Тревога беззастенчиво целовала ноги Эрвина, сладко ворковала. Пожалуй, лучше, лучшшше будет бежать в Первую Зиму. С горсткою выживших воинов укрыться в цитадели, попытаться удержать последнюю твердыню. Представь дни ожидания, пока Адриан ползет на север, сжигая твои города. Представь череду голубей: один за другим падают замки, гибнут вассалы. И вот, кроме скудного гарнизона, остаешься только ты и сестра. Конечно, и я буду с вами, конешшно, любимый! А потом, одной ночью, слепящая вспышка, огненный удар. Пылают люди, трещат от жара каменные стены... Вам с Ионой нужно спать на вершине башни. Прежде, чем огонь доберется до вас, прыгнете вниз, взявшись за руки. Любимые дети Агаты, краса и гордость Севера погибнут вместе, и их тела поглотит божественный огонь Перстов... Роскошно, душа моя! Как хорошо, что я буду с тобою до последнего мига! Как хорошшшо...

Эрвин проснулся на подоконнике. Замерзший, с хрустом распрямил спину, поморщился от боли. Тьма, так же нельзя! Что с тобою, лорд Ориджин? Это еще даже не война! А что на войне будет? От страха упадешь в обморок при виде вражеского войска?.. Нет, раньше: при виде квадратика, которым враг обозначен на карте!

Взбодрись! Хлебни соку змей-травы!

Он принялся одеваться. Мысль не покидала: змей-травы бы. Отличная штука! Мигом прочищает голову...

* * *

Змей-травы не было. Имелся кайр Джемис. Под определенным углом зрения, разница невелика.

"Клинок" деревянного меча в руках Джемиса слегка приплясывал — будто заигрывал с противником или маялся от скуки.

— Атакуйте, милорд.

Эрвин отложил тренировочный меч.

— Кайр, сегодня, по особому случаю, сразимся на боевых.

Джемис взвесил деревяшку на ладони с таким видом, будто размышлял: не врезать ли Эрвину по лбу прямо сейчас — для очистки разума от непотребств.

— Скверная мысль, милорд. Мне она не по душе.

— Я же не прошу убивать меня! Только сразимся.

— Мне следует биться вполсилы?

— В полную. Просто не рубите насмерть, если у вас появится такая возможность.

Джемис ухмыльнулся при слове "если".

— Милорд, я не обучался щадить противника, потому не владею этим навыком. Безопасных атак и осторожных ударов нет в арсенале кайра. Когда вы получите рану, она может стать смертельной... — Джемис помедлил, — для нас обоих.

— Я не настолько уж плох! — настаивал Эрвин. — Каждое утро на протяжении трех месяцев обучался у вас...

— И кое-как доползли до уровня среднего грея. Весьма среднего.

Эрвин осведомился:

— Стало быть, вы мне отказываете?

— Да, милорд.

Своей исключительной привилегией Джемис воспользовался небрежно, словно и сам не заметил. Эрвин улыбнулся:

— А если я очень попрошу? И напомню об особых обстоятельствах?

— Каких, милорд?

— Изволите видеть, наш с вами нынешний бой — последний, — пояснил Эрвин. — Завтра вы отправитесь в Запределье.

— Милорд?..

— Помнится, я обещал уничтожить форт за Рекой. Теперь уж пора — и так промедлил на месяц. Адриановы слуги, поди, заждались нас.

Джемис отложил меч, сунул большие пальцы за пояс. Эрвин хорошо знал эту позу: кайр намеревался упрямо стоять на своем. Как в Кристальных Горах, при первом знакомстве.

— Милорд, в чем смысл сего действия? Адриановых слуг в форте нет. Мы прекрасно знаем: их перебросили в Альмеру, чтобы атаковать Эвергард.

— Если форт и окажется пуст, его все равно стоит навестить. Одно обстоятельство меня очень тревожит. Как Адриан разыскал ложе Дара? Запределье огромно. Не могли искровики случайно набрести на ложе. Происходит одно из двух. Либо люди Адриана методично и планомерно обшаривают земли за Рекою — месяцами, годами. Либо...

Эрвин взвесил на языке фантастичную догадку.

— ...либо в распоряжении императора есть Предмет, который на расстоянии чует другие Предметы.

Дал Джемису время осмыслить, продолжил:

— Если верно первое — планомерный поиск, — то я хочу, чтобы вы его прекратили. Выследите поисковиков Адриана и не дайте им добраться до других Даров. А если у Адриана имеется "Предмет-ищейка", и мы будем доподлинно об этом знать, то получим прекрасный шанс. Понимаете меня?

— Да, милорд. Сделаем приманку из достояния Ориджинов и поставим капкан.

— Как видите, — подвел итог Эрвин, — экспедиция за Реку принесет пользу, даже если форт пустует.

— Я не говорил, милорд, что экспедиция бесполезна. Я говорил: пошлите другого.

— Кого же еще? За Рекою были только мы с вами. А у меня, знаете, дела в столице. Я давеча надумал свергнуть императора... Возможно, вы слыхали.

— У меня нет вассалов, только двое греев, — хмуро ответил кайр.

— Вы получите достаточно людей. Граф Флеминг доказал свою верность в долине Слепых Дев. Пошлю его с тремя сотнями воинов, отправитесь с ним как проводник и советник. Вы с графом хорошо знакомы: помнится, он вам сватал дочку.

— Ту самую, с которой вы целовались в склепе... — выронил Джемис сухо и мрачно, словно обвинение.

— Ага, премилая история, — беззаботно ответил герцог. — Никак не пойму, кайр: что вас смущает? Боитесь?

Джемиса передернуло, и Эрвин поспешил добавить:

— Никакого упрека. Я бы тоже боялся. Персты Вильгельма, как никак. Да только их там не будет. В столице Персты — меня дожидаются. А вы найдете пустой форт с какой-нибудь хилой стражей да горстью пленников, если милостью богов они все еще живы. Будьте спокойны, кайр.

— Я не боюсь, — процедил Джемис. — Дело в другом. Меня тоже тревожит одно обстоятельство.

— А именно?..

Кайр собрался с духом. Редко случалось такое, чтобы Джемис Лиллидей полез за словом в карман. Набычился упрямо, свел брови, выпалил:

— Неопытный молодой лорд во главе огромного войска, уверенный, что он умнее всех на свете. Вот что меня тревожит.

— Сомневаетесь?.. — усмехнулся Эрвин без тени обиды.

— Может, вы и правда всех умнее... Светлая Агата такою была, а вы ей как родной сын. Но не станете же отрицать: боевого опыта у вас меньше, чем у любого грея! Стратемы — одно, а битва — совсем другое.

— При мне будут советники.

— Ага, — Джемис хмуро хохотнул. — И когда вы слушали советов? Не припомню случая.

— Ах, так вы, значит, переживаете: желторотый герцог наделает глупостей, а мудрого кайра не будет рядом, чтобы удержать и надоумить?

Джемис промолчал.

— Идемте со мною! — приказал Эрвин. — Ну же. Покажу кое-что.

Фамильная библиотека Ориджинов включала сорок тысяч томов. Большая часть содержалась в городской ратуше и была доступна грамотным мещанам. В замке хранились наиболее ценные книги, а также наиболее востребованные Ориджинами, то есть — посвященные военному делу. Даже эта меньшая доля собрания занимала целый зал. Дубовые стеллажи громоздились от пола до потолка, корешки отливали золотом и серебром, бархатом и кожей, покрывали стены диковинным колдовским орнаментом. Пахло бумагой и древностью.

Эрвин пошел вдоль стеллажей, легко отыскивая нужные тома. Снимал с насиженных мест, бросал на стол. Книги встревожено шелестели страницами.

— Вы говорите, опыт? Что, как не книги, суть вместилище опыта! Вот, к примеру, "Осада и фортификация" лорда Раймонда Ориджина: иллюстрированный труд в четырех томах. А вот "Ошибки полководцев владыки Эвриана Второго с их печальными следствиями" — обстоятельный анализ, принадлежащий перу лорда Моррея Ориджина, известного также как Лорд-летописец. Или возьмем "Хроники Первой и Второй лошадиных войн" того же автора, или "Историю противостояния Востока и Запада"...

Фолианты громыхали о столешницу, Эрвин брал с полок новые и новые.

— Милорд, я не сомневаюсь, что вы... — начал Джемис, но герцог не дал ему окончить.

— Вот "Баллада о семи кораблях и ее историческая сущность" — глубокий разбор рыцарских легенд с раскрытием их подлинного смысла. Арденн Мэйна Филис, герцог Ориджин, четырнадцатый век. А вот вам век пятнадцатый: "Мудрость Праматери Агаты, примененная к стратегиям наступления", лорд Георг Светлая Голова — Ориджин, естественно. Или...

— Милорд, я понял вашу мысль...

— Нет, тьма сожри, ничего вы не поняли! — Эрвин бросил новый том поверх растущей горки. — "Вооружение и тактика рыцарей нового времени", труд начала восемнадцатого века, принят в качестве учебного пособия во всех четырех университетах Империи. Вышел из-под пера моего деда. И еще вот эта книжица — знакома вам, кайр? Название лаконично, но метко, как и текст: "Вопросы полководца". Пятикратно переиздана в типографии Фаунтерры, служит практическим руководством для подготовки гвардейских офицеров. Автор — Десмонд Герда Ленор рода Светлой Агаты... известное имя, где-то мы с вами его слыхали, правда?

Джемис уперся кулаками в стол. Воздвигся этаким мрачным изваянием над горкой томов.

— Я знаю, милорд, что вы прочли все это. Но книги не научат вас сражаться. И управлять войском не научат. Весь книжный опыт в этом зале не стоит одного настоящего боя.

Эрвин покачал головой.

— Вы не уловили мысль, кайр Джемис. Бароны и графы Севера, славные кайры, доблестные воины... полагаете, мне следует слушать их советы? Перенимать боевой опыт, брать пример? Поймите, Джемис: вся Империя это делает! Адриан, его генералы и полковники, его псины и собачонки — все учились сражаться на опыте моих предков! Военная школа Севера давно исследована, описана, измерена, разложена на косточки. Если я поведу войну по примеру моего отца, по советам его баронов... Если мне достанет глупости вести ее именно так, то Адриан просчитает наперед каждое мое движение! Мой единственный шанс — не слушать советчиков, нарушать все писанные правила, совершать глупости. Строить свою собственную, никем ранее не придуманную стратегию. Только так я, возможно, обхитрю Адриана.

Джемис почесал бороду. Угрюмо потеребил "Вооружение и тактику...".

— Понимаю, милорд. Но тревога не слабеет. К услугам Адриана две дюжины советчиков, каждый — отнюдь не последний воин государства. Вы надеетесь обыграть их в одиночку? Как бы ни были вы умны, и как бы ни любила вас Агата...

— Я не говорил, что отказываюсь от советников. Только не обещаю всегда принимать их советы.

— Знаю, милорд, лишь одного человека, с кем вы беседуете часто и охотно: ваша сестра. Северная Принцесса — смышленая девочка, иные даже верят, что ей дано предвидеть будущее... Но какому рыцарю придется по вкусу, если лорд станет звать девчонку на военный совет!

— Леди Иона София Джессика, — вкрадчиво произнес Эрвин.

— Прошу прощения, милорд.

— Что же до сути замечания, то успокою вас: леди Иона покинет меня одновременно с вами и прекратит быть предметом зависти. Завтра я отправлю ее в Уэймар.

Джемис помрачнел. Он и прежде являл воплощение грозовой тучи в камне, казалось невозможным принять еще более хмурый вид. Но кайру удалось.

— Значит, милорд, диспозиция такая. Лорд Десмонд и леди София останутся в Первой Зиме, кастелян Артур с ними. Капитан Теобарт мертв. Я уеду в Запределье, леди Иона — в Уэймар. А кто пойдет с вами из людей, способных сказать вам правду?

— Да будет вам, кайр!.. Любой вассал может позволить себе искренность!

Джемис только хохотнул.

— Мои добрые кузены — Роберт и Деймон.

— Деймон слишком горяч и никогда не поднимался выше сотника. А Роберт излишне спокоен. И, уж простите, слишком долго пробыл казначеем.

— Ваш отец — граф Лиллидей, прославленный Снежный Волк.

— Мой отец, милорд, воин старой выучки. Ни за что не станет перечить своему лорду. До последнего будет терпеть и выполнять. Когда не вытерпит — возьмется за меч, но спорить не станет.

Эрвин усмехнулся.

— О, боги! Никто не будет учить меня жизни! Как же я справлюсь?..

Кайр грохнул кулаком по стопке книг.

— Тьма сожри, милорд! Это не шутки! Вы все время ходите по краю. За время, что я с вами, ваша жизнь четырежды висела на волоске. Да на таком волоске, что наполовину порван!

— Знаете, Джемис, поначалу меня это смущало... Потом как-то привык, вошел во вкус.

— Любите рисковать? Тьма, рискуйте в одиночку! За вами пойдут двадцать тысяч человек, вы не можете...

— Джемис... Джемиис! — мягко прервал его Эрвин. — Вы уж простите, так вышло: я знаю, что могу, а чего — нет. Благодарю за честность, но поступлю так, как сочту правильным. Ступайте. До встречи в Фаунтерре.

Кайр хотел сказать, передумал. Кивнул, двинулся к выходу. Развернулся.

— Милорд, я подумал и решил удовлетворить вашу давешнюю просьбу.

С этими словами Джемис обнажил меч.

— Ого!..

Эрвин опешил. Лицо кайра было неприятно серьезным.

— Здесь, в библиотеке?..

— Вам претит биться среди книг? Это ж вроде ваша стихия.

В голосе Джемиса проступило скрипучее презрение. Давно Эрвин не слышал этих нот — со дня несостоявшейся дуэли на болоте.

— Или снова спрячете меч за спину?.. — бросил воин, криво ухмыляясь.

Наверное, он шутит. Он, черт возьми, должен шутить!

Эрвин вынул клинок из ножен. Лорд и кайр замерли друг против друга. Слева — стол с горой фолиантов, справа — стеллаж, причудливый узор корешков. Узкое пространство, загон.

— Атакуйте, милорд.

Плохая идея. Контратака — лучший из приемов Джемиса. Ударю первым — лягу.

А каковы мои лучшие приемы? Метнуть в лоб врага "Тактику и стратегию"? Спрятаться под стол и укусить за ногу?..

— Атакуйте! — рявкнул Джемис.

Эрвин начал выпад — лишь для того, чтобы спровоцировать кайра. И тут же изменил движение, шатнулся вбок, ушел из-под меча. Ударил сам — теперь взаправду.

Конечно, кайр успел отпрыгнуть. Язвительно бросил:

— Ай, хорош!

Хочет разозлить? Зачем? Он и так сильнее!

Эрвин покачал клинком:

— В чем дело, кайр? Ваш противник — средний грей, а вы в защите...

Джемис ринулся в атаку. Эрвин ждал этого, и представлял, как именно ударит кайр, и просчитывал свой ответ... Но не ждал такой мощи! Встретив клинок кайра, меч едва не вылетел из руки. Боль прошибла запястье. Эрвин отскочил, кайр пошел на него, рубя крест накрест. Удары просты и мощны, как бычий рог. Никакой хитрости — тупая, свирепая сила. Эрвин парировал основанием клинка, с риском лишиться пальцев. При каждом ударе прогибался назад, пятился. Почувствовал спиною стену...

— Довольно, кайр! Мне расхотелось!..

— А мне — нет.

Джемис прижал его к стене и принялся методично рубить. Эрвин блокировал, кисть руки едва не отламывалась. Грудь противника долгие доли секунды оставалась открытой, но об атаке Эрвин даже не думал. Он был оглушен, задавлен, смят. Каким-то чудом все еще на ногах.

— Кайр, вы давали присягу!..

— Не помню.

— Вас повесят!

— Плевать.

Боковой удар сшиб Эрвина с позиции, влепил плечом в стеллаж. Массивный том грохнулся на пол, взгляд кайра скользнул на звук. Эрвин присел и, схватив меч двумя руками, ударил прямо в живот.

Джемис шатнулся вправо, клинок лишь задел кожу. Ответный удар вышиб меч из рук Эрвина. И тут же острие вжалось во впадину под ключицей.

— Плохой из вас полководец. Лучше умрите один, чем вместе со всеми.

Кайр надавил.

Прежде, чем клинок вошел меж ребер, Эрвин выхватил кинжал и сбил меч в сторону. Прыгнул в ноги Джемису — ударить по коленям, свалить на пол... Сапог кайра встретил его и отбросил назад. Джемис встал над поверженным противником, занес меч — острием вниз, в переносицу лорда. На миг клинок замер в воздухе — Эрвин успел подумать: быть не может! На эшафоте, на поле боя, но не в библиотеке же! — и меч обрушился ему в лицо.

Близко. В пальце от уха.

Со звонким стуком сталь на дюйм вошла в половицу. Холод обжег кожу.

Кайр Джемис протянул Эрвину руку:

— Поднимайтесь, милорд. Нечего...

Герцог встал не сразу — сперва отдышался.

— Ну, кайр, вы... эээ... хорошо пошутили. Тонко.

— Надеюсь, милорд, вам этого хватит на какое-то время.

* * *

Войско требовало внимания и поглощало его с жадностью ребенка, что месяц пробыл в разлуке с мамочкой.

Выходка Джемиса могла бы доставить Эрвину немало удовольствия, имей он время, чтобы прочувствовать и насладиться. Целая минута почти честного поединка с одним из лучших кайров — это, знаете ли... Но времени не было. Едва Джемис убрал клинок в ножны, на пороге возник кто-то из адъютантов герцога: позвольте доложить, милорд, имеются вопросы, милорд. В распоряжении Эрвина было шесть адъютантов, хотя такая формулировка не слишком точно отражала суть. Адъютанты постоянно хотели от лорда чего-нибудь, и вернее было бы сказать, что это он находится в их распоряжении. Эрвин отправлял их с пригоршней приказов для вассальных лордов и командиров; они возвращались с доброй телегой вопросов, ходатайств, жалоб и прошений. Такой-то отряд не получил жалованье. Такой-то барон недоволен качеством провизии. Этому батальону не хватает дров, а тому — походной кузницы. Этот капитан не желает подчиняться тому полковнику, ибо капитан — глориевец, а полковник — всего лишь эмилия. Среди горной стражи распространилась хворь, срочно требуются снадобья и лазарет для полусотни душ. Наняты инженеры по осадной технике, но полковник желает прогнать этих бездарей и нанять других. Двое знатных кайров повздорили и не зарезали друг друга (из уважения к запрету на дуэли), но каждый просит герцога бросить второго в темницу. Такой-то барон желает узнать, не примет ли герцог баронского сына к себе в услужение на должность адъютанта...

На последнее Эрвин ответил без труда: ни в коем случае! Лишний адъютант — лишних полсотни вопросов в день! Вопросы и так сыпались таким плотным потоком, что не было возможности хоть как-то обдумывать ответы. Собственно, никто и не ожидал, что герцог Ориджин станет раздумывать. Он должен сразу знать любой ответ — на то и герцог. Порою Эрвину казалось, будто он для вассалов — нечто вроде справочной книги. Если кто-то озадачен, испытывает затруднение, ищет ответ, то раскрывает том на нужной странице и ждет прочесть слова, которые мигом все прояснят.

От части лавины Эрвин избавился, свалив ее на головы других. Обставил так, что "счастливчики" даже гордились особым положением и сияли от чувства собственной значимости. Роберт Ориджин — не просто казначей, а главный военно-финансовый управитель, серебряный лорд. Со всеми вопросами о деньгах — будьте добры, к Серебряному Лорду. Он — подлинный мастер своего дела, берет монеты буквально из воздуха!.. Полковник Блэкберри — не фуражир, а кормилец войска. Как, не хватает провизии?.. Как, недовольны качеством?.. Пока Блэкберри здоров, этого просто не может быть! Восемнадцать тысяч воинов?.. Какая безделица! Будь нас хоть сто тысяч, Кормилец без труда найдет всем пропитание! Граф Лиллидей — высший наставник. На его широких плечах лежит забота о том, чтобы войско каждодневно тренировалось, достигая непревзойденных вершин боеспособности. Деймон Ориджин — мастер поединков и командир особого отряда. Всякий, кому неймется (а таких, черт возьми, немало!), может показать свое умение мастеру Деймону и заслужить высокую честь быть воином авангарда.

Доверенные герцога оказывались завалены делами по самую макушку, не находили свободной минуты от рассвета до полуночи, однако — причудлива людская натура!.. — лучились самодовольством. В особенности, кузены.

Роберту Эрвин сказал:

— Пойдешь со мною в поход как военно-финансовый управитель. Хоть ты и нужен в Первой Зиме, но я никак не могу тебя оставить. Финансовая ситуация очень сложна, без твоей помощи война попросту не состоится! Мы проиграем еще до первого сражения.

— Ага, — сдержанно ответил Роберт, но улыбнулся так, что борода расползлась в стороны.

А Деймону сказал следующее:

— Кузен, я знаю, ты давно мечтаешь командовать батальоном, и заслуживаешь этого, как никто. К сожаленью, не могу тебя назначить: каждый батальон уже имеет командира, и снять его перед войною — все равно, что плюнуть в душу. Сам понимаешь. Однако я поставлю тебя выше их: не чином, но славою. Я разрешил поединки только тренировочными мечами и обещал награду каждому, кто принесет три трофейных деревяшки. Возьми к себе в подчинение этих головорезов и сделай из них особый отряд. При всякой битве вы будете там, где нужны лучшие. Самые ответственные маневры, самые жаркие точки я поручу тебе и твоему отряду. И еще: я позволю вам носить особые знаки различия, чтобы враги узнавали вас среди любого войска. К концу войны вся Империя будет вас бояться!

Деймон обнял Эрвина так крепко, что у герцога хрустнули плечи, и выразил эмоции словами:

— Черт возьми, а!

Делом, которое Эрвин не отдавал никому, были люди. Войско должно знать лорда, а лорд — свое войско. Он наблюдал за построениями, говорил с командирами, принимал жалобы, даже выслушивал советы. Не всегда следовал им, но если следовал, то непременно упоминал: "Я решил поступить так, как советовал славный лорд по имени...".

Виделся с каждым офицером, кого назначали на должность. Помимо формальной присяги, тратил хоть немного времени, чтобы побеседовать, понять человека, узнать, каков. Офицеры вели себя до странности похоже: сперва растерянно молчали, потом, сообразив, что герцог действительно их слушает, принимались говорить обо всем сразу — от своих прошлых подвигов до того, на что хотят потратить будущие трофейные деньги.

Примирял вассалов — порою, это было непросто. Двое баронов Предгорья так озлобились друг на друга, что выставили Эрвину ультиматум: "Либо мы сейчас же, с вашего позволения, сойдемся в поединке, либо не станем служить в одном войске". Герцог мог судить их за измену, но поступил иначе. Сказал: "Тот из вас, кто сильнее ненавидит другого, пусть первым повернется и уйдет". Никто не захотел убраться первым — с риском-то, что второй останется в войске и дойдет до Фаунтерры! Еще час беседы, бутылка орджа — и бароны пожали друг другу руки.

Приходилось и вершить суд. Чаще всего — за поединки железом. Нередко — за грабеж в окрестных деревнях и увечья, нанесенные черни. Случались и убийства, даже одно женоубийство. Дуэлянты попадали в каменные мешки, мародеры возмещали ущерб пятикратным золотом, убийцы попадали на плаху, женоубийца — на колесо. С системой наказаний было просто, сложнее — смотреть в лица преступникам, не отводя взгляда. Казалось, каждый из них более уверен в себе, чем сам Эрвин! Никто не чувствовал вины за собою, на лицах читалось: "Милорд, вы поведете нас на войну. Вашим именем мы будем убивать людей. Пускай чужих, но — рыцарей, дворян! Какое же преступление — покалечить мужика?! Чего стоит деревенский скот?.." По правде, Эрвин жалел крестьян. Почти ничего о них не знал, едва мог представить, как и чем живут, но хорошо видел, насколько они бедны, темны, беспомощны. От того сострадал до самой глубины души. Показать это чувство войску было нельзя: сочтут за признак слабоволия. Случай с Джемисом в Споте очень уж нагляден... Потому, свершая суд, говорил так: "В долине восемнадцать тысяч мечей. Если каждый меч позволит себе тронуть крестьянина, то к зиме мы перемрем с голоду. Ущерб крестьянам — прямой урон войску!" Объявлял приговор, свирепея от усилий, каких стоило смотреть в глаза.

Что приятно, доводилось и награждать. Это Эрвин тоже делал лично. Казна была менее чем пуста, а нищенская щедрость не к лицу герцогу. Эрвин пожимал руку славному воину, делил с ним кубок вина, говорил: "Клянусь, я не забуду о вас, когда дело дойдет до трофеев". Странным образом это нравилось воинам больше, чем немедленная выплата. Грядущее золото представлялось несметнее нынешнего, а к тому же — милорд будет помнить обо мне! Милорд не забудет!..

Знали бы вы, — с усталой злостью думал Эрвин в последний день, — знали бы вы, сколько сил моих истрачено на ваше чувство, будто я о вас помню! Джемис прав, тьма его сожри: в книгах пишут чушь. Там написано о вооружении, маневрах, стратегии, планах... И нигде не сказано главного: львиную долю времени военачальник положит на то, чтобы показывать свое присутствие! Право слово, будто мамочка с капризным ребенком: едва она за порог, как младенец в крик. Отвернись — и сразу что-то пойдет не так. Войско действует ладно только когда знает, что ты рядом. Так что уж будь добр — будь! А стратегия, планы, всякие прочие мелочи — этим займешься по остатку, в свободное время, пока воины спят... Как удачно для кампании, если у полководца бессонница!

После очередной — седьмой, наверное — бессонной ночи да после очередного кубка поощрительного вина у Эрвина слипались веки. Однако он хорошо знал: когда наступит ночь, сна не жди. Любовница-тревога ходила за ним, притихшая при свете солнца, ласковая, вкрадчивая. Эрвин награждал, раздавал приказы, рассылал адъютантов... Альтесса шептала на ушко: вот они глядят на тебя — такие вдохновленные, преданные, аж светятся. Как полагаешь, душа моя, они знают, что ведешь их на смерть? Ты-то знаешь, а они?

В этот, последний день, Эрвин поражался тому, как воодушевлены солдаты. Вечно суровые, сегодня — чуть не смеются, все делают быстро, в охотку. Эрвин злился и завидовал им. Тьма бы вас!.. Где вы смелость берете?! Я от тревоги весь день мерзну, как мокрый щенок. Не могу взять кубок так, чтобы не расплескать. Если сижу, то все равно, что на углях. Пытаюсь поесть — как будто запихиваю камни в глотку. А вам все ни почем!.. Улыбаетесь!.. Как это выходит?!

Невидимая альтесса нежно гладила по спине. Мерзнешь, любимый? Дай, обниму тебя покрепче! Завидуешь? Не завидуй, душа моя. По-твоему, от храбрости они такие бодрые? Напротив, от незнания и глупости. Они, видишь, не знают, а верят. Во всякую чушь верят: в победу, славу, трофеи, в тебя... Можешь представить такое? Ты-то умница, ты-то знаешь, как будет... А они — слепые овечки со своей верою. Так легко их вести — куда угодно, хоть в столицу, хоть на плаху!.. Не завидуй им, родной: у них есть вера, зато я — только с тобою. Никому тебя не отдам, слышишь? Никому!..

* * *

— Прошу вас, матушка, никаких прощаний!.. — сказал Эрвин, войдя в отцовскую спальню.

Леди София Джессика поднялась ему навстречу.

— О чем ты, глупое дитя?.. Я позвала тебя для нравоучений!

С того года, как пропал Рихард, герцогиня носила только черное с платиной. Однако сегодня — по случаю нравоучений — надела платье из алого шелка, и помолодела примерно на полжизни.

Обняла Эрвина чуть крепче, чем обычно, отстранилась, властно взмахнула ладонью:

— Садись, слушай воспитательную речь.

Отец, лежащий в тени, заговорил первым. Слова — глухие и скрипучие — все же были различимы:

— Мы гордимся тобой.

Привычная к роли посредницы меж Десмондом и гостями, леди София Джессика перевела:

— Ты совершенно несносен, знаешь об этом? Всем забил головы этим своим походом, никто и слышать не хочет ни о чем, кроме войны! С тем, как подвешен твой язык, лучше было тебе сделаться епископом. Определенно, вышло бы больше проку.

— Твои первые шаги полководца обнадеживают, — сказал отец.

Мать растолковала:

— Меж тем, твое войско никуда не годно, дорогой. Они только едят и сквернословят, и топчут прекрасные луга долины — более ничего. Двадцать тысяч сытых бездельников изо дня в день маршируют и машут деревянными мечами... Какое падение нрава! Я не могу видеть этого, спасаюсь только игрою на клавесине.

— Одобряю твои назначения, — продолжил лорд Десмонд, леди София исправно перевела:

— Блэкберри — кормилец, Лиллидей — наставник? Сумел запрячь в телегу двух старых упрямцев — и рад? Так проявляется твоя хваленая ирония?.. А Деймон — я не в силах даже понять, какова его должность! Ты пожаловал ему чин будущего прославленного героя?.. О боги! Любой, кроме самого Деймона, поймет, что ты над ним издеваешься!

— Горжусь и тем, как ты справился с Флемингом и Уайтом.

— Я давно знала: следовало поженить тебя с Молли Флеминг. Меньше было бы печалей — и с Флемингами, и с тобою.

— Отрадно знать, что армия полностью готова к походу.

— По правде, милый мой, мы ждем — не дождемся, когда же ты, наконец, уведешь отсюда свою стаю. Наконец-то в долине воцарится покой.

Эрвин все это время прятал улыбку, но теперь не сдержался. Обнял мать, шепнул:

— Что бы я делал без ваших наставлений?

— Ответ очевиден, дорогой: влачил бы жалкое существование...

Лорд Десмонд проскрежетал:

— Многое мог бы сказать, но не время для советов.

Леди София Джессика отозвалась:

— Одевайся тепло, ты же так склонен к простудам. Возьми с собою несколько хороших книг для развлечения: ведь вы идете в Южный Путь, а там всегда смертная скука. Держи в узде свой юмор. Тебе кажется, кто-то кроме меня и Ионы его понимает, но, поверь, ты ошибаешься. Держи при себе умных людей и обязательно находи время для бесед. Война так отупляет! Боюсь, когда вернешься, с тобою и не поговоришь ни о чем высоком. Ах, и главное: окажешься в Фаунтерре — непременно посети театр! Я хочу услышать твой рассказ.

Лорд Десмонд выдержал паузу и медленно, отчетливо выговорил:

— Скажу главное. Мы в тебя верим.

Слова были прекрасно слышны, но леди София Джессика сочла нужным перевести:

— Скажу главное. Мы в тебя верим.

Одним махом уничтожив все впечатление, альтесса-тревога прошептала на ухо Эрвину:

— Вот видишь: они тоже.

* * *

Иона пришла к брату после полуночи.

— У тебя свет в окне. Ведь ты меня ждал?

— Совмещал ожидание с чтением. Давеча в библиотеке нашел прелюбопытную книгу.

Он показал сестре обложку, Иона удивленно хмыкнула:

— "Вопросы полководца"?.. Но это же отцовское сочинение! Ты должен бы знать наизусть. Даже нам в Елене-у-Озера преподавали...

— Вот-вот, — кивнул Эрвин. — Я нашел здесь кое-что занятное, чего прежде не замечал. Скажи-ка, раз уж преподавали: как следует действовать, вступив на вражескую землю?

Иона нахмурилась, напрягая память.

— Закрепиться. Занять опорные пункты, наладить твердое сообщение с родной землею, взять контроль над дорогами.

— Следует ли спешить, развивать быстрое наступление?

— Бывают редкие случаи, когда это выгодно. А чаще, быстро идущая армия подвержена опасности.

— Почему?

— Противник хорошо знает твое положение, ведь ты на его земле. Ты же знаешь о нем мало. Если идешь быстро и без оглядки, он окружит тебя и ударит в спину.

— Ага, ага... А что говорится о взятии крепостей? Когда предпочтителен штурм, когда — осада?

Иона отняла у брата книгу, уселась на стол перед ним.

— Ты будто наставница Франческа! Скучнейшее существо в подлунном мире.

Эрвин усмехнулся:

— Я уже услышал все, что хотел. На том и кончим экзамен. Отчего ты так поздно? Я ждал раньше.

— А я ждала, что ты позовешь.

— Третьего дня я сказал, что хочу видеть вас — тебя и Виттора — в Уэймаре.

— Сказал. За столом, при всех. Я ждала, когда наедине.

— А я ждал, когда ты придешь излить возмущение.

Она покачала головой:

— Я все понимаю. Уэймару нужны лорд и леди. И девушке не место на войне...

— Печаль. Печаль в твоих словах, не понимание.

— Мне следует быть в Уэймаре, тебе — в Южном Пути. Понимаю, что так нужно. Потому и печально.

— А теперь — смирение напоказ. Мне на зло?

Иона спрыгнула, обошла его сзади, шепнула на ухо — как давешняя тревога, но тепло:

— Ты слишком много воображаешь, братец! Иногда случается и так, что я думаю не о тебе. Представь, какое чудо!

— И о ком же, с позволения спросить?

— Я — замужняя женщина, сударь. Мой лорд-муж, по счастью, такой же интриган, как и мой самовлюбленный братец. Так что скучать не приходится.

— Виттор рассказал тебе?

— О вашем плане? Да. Он даже сказал: "Не думаю, что Эрвин посвятил тебя в это, душенька. Эрвин — человек чести, он не стал бы вмешивать девушку... Но у меня от тебя нет секретов!" Представляешь? Так и сказал: "душенька". Так и сказал: "нет секретов". Так и сказал: "Эрвин — человек чести"! Хорош человек чести: скрывает от родной сестры все самое занятное!

— Итак, ты знаешь, каковы дела в Уэймаре?

— У моего лорда-мужа от меня нет секретов, — Иона показала кончик языка.

— Твой лорд-муж воображает, что главное поручено ему.

— Конечно, нет. Главная роль — моя. Я все ждала, когда ты об этом скажешь. Три дня, знаешь ли...

— Я доверяю графу Шейланду...

— Именно поэтому я должна проследить, чтобы он сделал то, что должен сделать. Сестры бывают понятливы, даже если братья не говорят с ними.

— Я доверяю графу, поэтому пошлю с тобой всего сорок мечей, а не целый батальон. Но, по меркам Уэймарского замка, сорок мечей — хорошая сила. Если вдруг Виттор расстроит тебя...

— Он — не — по — сме — ет!.. — нараспев произнесла Иона. И сделалась серьезной: — Уэймар — твой. Не сомневайся.

Эрвин сжал ее ладонь.

Попытались поговорить о чем-то еще — не заладилось, все казалось пустым и неважным. Вместе помолчали — тишина вышла тоскливой. Слишком ясно Эрвин ощущал ночь — последнюю. И невидимую тревогу, сидящую у ног.

— Тебе нужно спать, — сказала Иона. — Хотя бы изредка. Постарайся.

Она нехотя собралась уходить. Слова висели у Эрвина на языке, он не мог ни выдавить их, ни сглотнуть. Давился молчанием.

— Иона... — запнулся.

Сестра заглянула ему в глаза:

— Ты боишься?

— Да. Очень. Никогда в жизни так не было. Даже за Рекой, даже на мысу... Кажется, я тону в болоте. Вокруг черно... и засасывает. Захлебываюсь. Страшно. Холодно.

Иона взяла брата за плечи. Помедлила, ища слов.

— Если хочешь сказать, что веришь в меня или гордишься, или что-нибудь еще... Отец и мать сказали все это. Не помогло.

— По-прежнему страшно?

— Да.

— Последний день?

— Да.

— Впереди только тьма?

— Именно.

Иона влепила ему пощечину.

Хлесткую — аж в ушах зазвенело!

— Мирная жизнь — кошмар. Так говорил герцог Ориджин. Завтра начнется война — сразу станет веселее.

Меч

5-6 сентября 1774г. от Сошествия

Западная Альмера

Джоакин видел сон. Кругом было светло: ясные солнечные лучи заливали комнату. Озаренная солнцем, будто ореолом, в лучах двигалась девушка. Боги сновидений не давали Джоакину рассмотреть ее лицо, но фигура девушки была совершенна: тонкая талия, крутые бедра, длинные стройные ноги, восхитительная грудь... Девушка была нагая. Она двигалась с такой грацией, что парень готов был век не просыпаться, а только лежать и смотреть на нее сквозь закрытые веки. Девушка что-то искала, что-то переносила — хлопотала вокруг него. Когда наклонялась или приседала, у парня вырывался глубокий вздох. Пожалуй, она готовила завтрак. Когда Джоакин проснется, она присядет около и станет кормить — как есть, обнаженная. А потом принесет чаю... с медом. Непременно с медом!.. Он облизнул губы и протянул руки к силуэту, пытаясь поймать.

— Иди ко мне... крошка... — прошептал сквозь сон.

Она подошла и склонилась к нему. Джо различил капельки пота на ее груди. Уловил запах ее кожи — терпкий и сладкий. Не в силах сдерживаться, подался к ней всем телом...

И вдруг ощутил на шее пчелиный укус.

— Ай!..

Он открыл глаза.

Герцогиня Аланис Альмера сидела над ним, одетая в шерстяное платье для верховой езды. Лицо укрывал платок, повязанный на манер пустынных всадников: на виду лишь глаза и лоб. Ее кожа, действительно, источала запах, но не сладкого вина, а медицинского зелья. Искровый кинжал в руке миледи упирался острием под кадык Джоакину. Пальчик девушки лежал на лепестке — именно том, что соответствовал заряженному оку.

— Вы, собственно, кто? — спросила герцогиня.

Голос звучал болезненно глухо.

— Эммм... эээ... я ваш верный...

Она слегка придавила клинок.

— Кто?

— Джоакин Ив Ханна с Печального Холма...

— Какого рода?

Соблазн был велик, но лгать при первой же встрече показалось Джоакину слишком унизительным.

— Я не первородный, миледи.

Переносица герцогини так презрительно сморщилась, что парень счел нужным тут же добавить:

— Но я — сын рыцаря!

Слова не произвели должного впечатления.

— Печальный Холм — это что, деревня какая-то?..

— Ленное владение моего отца, — со всей гордостью отчеканил Джоакин.

Леди Аланис нахмурилась — видимо, перебирала в уме земли своих вассалов. Парень счел нужным уточнить:

— Печальный Холм в Южном Пути.

— Так вы иноземец?..

— Южный Путь, миледи, — с обидой ответил Джоакин, — столь же древняя земля, как...

Она оборвала:

— Почему вы спите под одной крышей со мною?

Крышей являлась груда прогнившей соломы над корявой, давно покинутой каким-то крестьянином мазанкой. Вчера, бежав из замка Блэкмор, они скакали пару часов, старательно путая следы. Миновали поле, лесок, новое поле, речушку, по руслу которой Джоакин проделал полмили, чтобы сбить с толку преследователей. А затем, на опушке новой рощицы, нашли эту хибару. Она была явно заброшенной и совершенно незаметной от реки, потому парень счел ее подходящим местом для ночлега. Миледи не возражала: от усталости уснула еще на лошади. Джоакин бережно отнес ее в домик, уложил на груду сена, найденную в углу, укрыл своим плащом. Он попытался рассмотреть ее лицо, столь долго скрываемое от его взглядов. Но окошки были крохотны, лунный свет едва пробивался внутрь, а девушка беспокойно вздрагивала всякий раз, как он прикасался к платку, так что Джоакин оставил это дело и устроился на ночь в соседнем углу.

— Жду ответа, — напомнила герцогиня.

— Я слышу, что вам трудно говорить, — проявил великодушие воин. — Не утруждайте себя вопросами. Позвольте, я поясню вам все с самого начала.

— Кратко, — потребовала девушка.

Как мог лаконично он изложил события, начиная от своего появления у стен Эвергарда. При этом не упустил важные для понимания обстоятельства, как, например: свою проницательность, с которою он угадал выход из подземного лаза; энергичные и решительные действия во время засады; высокую оценку, каковую дал сир Хамфри его боевым качествам. Здесь девушка прервала его:

— А, вы — тот наемник, которого взял лейтенант?

— Слово "наемник", миледи, не отражает существа моей натуры. "Странствующий рыцарь" придется более в точку. Но если брать в общих чертах, то вы правы.

Наконец она отняла кинжал от его шеи, однако не поспешила вернуть владельцу.

— Так почему вы спите со мною под одной крышей?

— Позвольте, миледи, я окончу свой рассказ, и все станет понятно. Когда вчерашним вечером в замке у меня зародилось подозрение о неблагонадежности Блэкмора, то я сию же минуту позвал Софи и сказал...

— Я хорошо помню события в замке, — прошипела миледи. — Подлец Блэкмор ответит сполна! Но я не о замке, а об этой... ммм... конуре. Как это вы улеглись спать в моей комнате?

Джоакин озадаченно огляделся.

— Миледи, но здесь всего одна комната. Как же я мог лечь в другой?

— Вам следовало лечь снаружи, у двери! Или разыскать жилище попристойнее.

— Но мы и так ехали целых три часа, прежде чем нашли эту хибару...

— Три часа?! Хотите сказать, вы увезли меня всего на каких-то десять миль и уложили спать?! Мы все еще во владениях Блэкмора, его люди легко найдут нас! С тем же успехом вы могли привязать меня к воротам замка или бросить среди дороги!

— Смею вас уверить, миледи, — уязвленно процедил Джоакин, — мы покинули владения графа. Я помню, как мы проезжали межевые столбы.

— И в какую же сторону нужно ехать от замка Блэкмор, чтобы за три часа покинуть графство? Карта моих земель переменилась, пока я спала?

— Я уверен, миледи, что пересек межу.

— Уверены?

— Да, миледи. Практически полностью.

Она вздохнула с нотой сочувствия, адресованной, видимо, себе самой.

— Поднимайтесь. Дайте мне раствор, я промою рану. Вы тем временем седлайте коней. И позаботьтесь о еде.

— А разве вы не...

— Что?

Он имел в виду: "...вы не приготовили завтрак?", но вспомнил: у них же нет еды! Да и в таком скверном настроении девушка вряд ли стала бы думать о завтраке.

— Позвольте, миледи, отметить несколько обстоятельств. Ваши требования не являются выполнимыми. Ваше снадобье осталось у Софи, в недоступности для меня. Оседлать коней не удастся в виду отсутствия седел, да и лошадь у нас всего одна. Кроме того, еды в нашем распоряжении не имеется.

Брови леди Аланис выгнулись дугой, как спина разъяренной кошки.

— Ни еды, ни снадобья, ни седел, ни коней?! И вы позволяете себе спать?! Отправляйтесь и добудьте все это! Немедленно!

— Миледи, я бы предложил иной план, — твердо начал Джоакин. — Мы вместе сядем на спину моей лошадке и поскачем в какой-нибудь город. Там легко найдем лекаря и пропитание, а также отправим весть вашим верным вассалам.

— Я не сяду на одну лошадь с вами!

Это жаль. Было чертовски приятно прижимать ее к себе, обняв за талию и ощущая своими бедрами ее упругие ягодицы.

— Миледи, трудные времена иногда заставляют нас жертвовать манерами и поступать по-простому, без лишних...

— Тупица! Даже если бы я растеряла всю гордость и поехала с вами в обнимку, чего, уверяю, в ближайшее столетие не случится... то все равно двое всадников на одной неоседланной лошади за милю выглядят беглецами!

Он вынужден был признать ее правоту.

— Тогда я пойду рядом и поведу лошадь под уздцы, а вы — верхом...

— Нет. Мы будем день ползти до ближайшего села, снадобье же нужно срочно. Раз в шесть часов — так велел лекарь! Ступайте сейчас, добудьте зелье и второго коня! И, надеюсь, вы хоть немного разбираетесь в лошадях, чтобы отличить скакуна от старой клячи.

— Миледи, если хотите знать, конюшня моего отца...

— Пошел!

Так она это сказала, что не возникло у Джоакина мысли обидеться или возмутиться. Да и вообще мыслей не возникло, он просто быстро встал и начал одеваться, а лишь потом, задним числом ощутил горечь: что это она мною помыкает, как слугой?! Но списал на хворь и голод, которые всякого разозлят.

Перед выходом он вспомнил еще одно плачевное обстоятельство и задал вопрос:

— Миледи, простите, у вас имеются деньги?

Она только смерила его презрительным взглядом — сумасшедший, чего взять.

— Я имею в виду, не в казне, а сейчас с собою.

— Откуда?

— Тогда, простите, как же мне приобрести лошадь?

Она склонила голову, с пристальным интересом оглядела его, будто сказочное животное. Мужчин, у которых нет ни седла, ни еды, ни денег, герцогиня прежде не встречала, и, видимо, не подозревала об их существовании.

— Вся земля, сударь, на сотню миль вокруг, принадлежит мне. Даю вам право реквизировать любую лошадь, какую увидите. Только торопитесь, тьма вас сожри!

В глубоком душевном смятении он покинул лачугу.

* * *

Вскоре Джоакин осознал всю глубину народной мудрости, выраженной в поговорке: "легче сказать, чем сделать". Эти слова в полной мере относились к приказу реквизировать лошадь.

Как ее, собственно, реквизировать? Сперва лошадь необходимо разыскать. Поскольку нужна не крестьянская кляча, таскающая плуг, а добрый верховой скакун, то искать его надлежит на дороге, либо в чьих-нибудь конюшнях, либо на выпасе. Где находятся пастбища графа Блэкмора, Джоакин не знал. Можно было, конечно, вернуться и спросить у миледи, вот только... эээ... словом, от этой идеи он отказался. Конюшни имеются обыкновенно на хозяйских подворьях, и увести оттуда лошадь средь бела дня, на глазах у всей челяди — это, пожалуй, вызовет дипломатический конфликт с последующим сеансом фехтования на лопатах, топорах и оглоблях. Наконец, остается дорога. Конь, движущийся по тракту, будет иметь на спине седока. Что логично. И как же поступить? Убивать всадника Джоакин не собирался. Взять убеждением — мол, высочайшим приказом герцогини изымаю вашего коня, — так ведь не поверит. А если поверит — тем хуже: того гляди, это наведет врагов на след леди Аланис. Наконец, можно выдаться простым грабителем, пригрозить мечом и отнять лошадь. Противно и унизительно... и опасно: всадник побежит с жалобой к шерифу, а шериф мигом доложит подлецу Блэкмору.

По-хорошему, надо бы лошадь втихую украсть... то бишь, секретно реквизировать. Но ведь день стоит, и, как на зло, солнечный! Где найти днем лошадь без присмотра? Да еще и с седлом в придачу?

Размышляя об этом, Джоакин ехал вдоль речушки. Увидел мосток, свернул на дорогу, двинулся по ней. Авось попадется навстречу некий верховой путник, и Праматери подскажут верный образ действий... Но, люди встречались редко, да и те были пешими крестьянами. Раз увидел повозку, запряженную ветхой гнедой старухой, которая, пожалуй, помнила еще коронацию покойного императора. Другую телегу тащила пара волов. На телеге возвышался немалый стог сена, на сене безмятежно дремал мальчишка, накрыв лицо соломенной шляпой. Джоакин вообразил путешествие вдвоем с миледи, переодетой в крестьянское платье, лежа на стоге сена... Недурная перспектива нарисовалась, жаль, что пришлось отказаться. Затем мимо проскакал почтовый курьер. С этим парнем Джо решил не связываться: у почтовиков быстрые мечи и горячие кони. Либо станет драться, как черт, либо пришпорит коня и улетит — поди догони.

Но вот боги улыбнулись ему: поодаль показалась придорожная харчевня, а рядом имелась коновязь. Правда, она пустовала, но, не ровен час, приедет кто-то на обед, зайдет внутрь, а коня оставит без присмотра. Слово "обед", произнесенное даже мысленно, наполнило рот слюной. Джоакин оставил Леди в поле на приличном расстоянии, а сам пошел в таверну.

Хозяин — добротный усатый крестьянин — был в зале один.

— Мне бы покушать, — обратился к нему Джо.

— А деньги у тебя имеются? — недоверчиво повел бровью крестьянин.

— Еще бы! — солгал парень.

— Ну, так покажи.

Вот же бдительный гад! Джоакин подавил желание выхватить меч и вскричать: "Именем герцогини Альмера, я требую еды и питья!"

— Я... того, отработать могу. Скажем, дрова нарубить...

— Дров не нужно, — возразил хозяин. — Дрова я сам рублю, мне это в охотку. Приятная штука: ты его хрясь — оно и разлетелось... А вот копать не люблю.

— Копать?

— Хочу нужник передвинуть. Надо, значит, новую яму вырыть. Потрудишься — получишь обед.

Джоакин согласился. Хозяин предупредил:

— Только земля там влажная... смотри не уделайся.

Парень получил в руки лопату, был снабжен ценными указаниями о том, каких размеров копать яму, и приступил. Грунт был сырым, липким и черным. Скоро тот же цвет и фактуру приобрел Джоакин. Настроение сделалось отнюдь не радужным. Копать Джоакину не доводилось с детства, и никакой душевной тяги к этому занятию он не испытывал. Что это такое вообще — копать? Будто крестьянин в грязи возится... или могильщик яму роет. Мысль о могиле напомнила ему Полли, и Джоакин совсем приуныл. С тоскливой злобой вонзал лопату в проклятый чернозем, швырял, куда глаза глядят. Комья летели во все стороны, пачкая лицо и волосы. Парню было безразлично. Он провалился в пучину грусти, приправленной презрением к себе. Бедная милая Полли. Он ведь даже не попрощался с нею! Видел лишь, как подлый торгаш застрелили ее, а потом лишился чувств, а когда очнулся, Полли уже лежала в земле, в такой вот яме... Была — и не стало. Как одуванчик: ветер подул — и нету. А сам Джоакин опустился. Славный воин, будущий рыцарь, гвардеец герцога... ага, размечтался! Теперь вот роешь яму и думаешь о том, как украсть коня. Бандит с большой дороги — вот кто ты есть.

По счастью, боги наделили Джоакина полезнейшей чертой: он был неспособен долго переживать унижение. Вот и теперь его душа быстро пресытилась грустью и досадой, и события увиделись ему в новом свете. Чего не сделаешь ради миледи! Махать мечом всякий воин может, таких у герцогини вдоволь. Совсем другое дело — не побояться низкой работы, рискнуть запятнать руки рытьем отхожей ямы и конокрадством. Поступиться даже самым дорогим — своей честью — когда это нужно для спасения миледи! Вот где истинная преданность, вот в чем подлинный подвиг!

Заканчивая дело, Джоакин уже улыбался. Хозяин, что вышел проверить, даже воскликнул:

— Э, э, стой! Разогнался. Уже не нужник, а погреб вышел. От сих до сих зарой обратно.

Покончив с ямой, он добыл воды из колодца и хорошенько умылся, ополоснул даже волосы. А затем, на обратном пути в харчевню, невзначай прошел мимо коновязи. Там расположилась крестьянская телега с парой тихоходов, бричка с хилой лошаденкой и — то, что надо! — крепкий вороной жеребец под седлом. Приободрившись, Джоакин зашел в таверну. Владельца вороного он опознал сразу: хмурый воин при коротком мече и в легкой броне, смахивающий на курьера. Однако не курьер имперской почты, а, скорее, графский посыльный: на груди дублета воина был вышит ястреб со змеей и солнце, такой же герб Джо видел вчера в замке Блэкмора. Это наполнило парня двойной радостью: увести коня у слуги изменника — это вовсе не кража, а боевой трофей.

Хозяин выдал Джоакину харчей, и тот проглотил за минуту, не разбирая вкуса, до того уже был голоден. Однако успевал поглядывать на графского посыльного — тот жевал гуляш и прихлебывал эль, косясь на грудастую селянку, что обедала вместе с мужем за соседним столом. Все это в высшей степени отвечало замыслу: и посыльный, и крестьяне, похоже, просидят тут еще долго. А вот Джоакин уже промокнул свою миску краюхой хлеба, отправил в рот, запил водой и схватился с места. Вылетел было прочь, но вовремя вспомнил о миледи и вернулся.

— Трактирщик, мне бы еще с собой в дорогу еды взять.

Хозяин харчевни качнул головой:

— Об этом, вроде, не договаривались.

— Но ведь работу я хорошо сделал, верно? И эля не просил, водой обошелся. И еще, сам посуди: если ужин надо заново зарабатывать, то когда же мне ехать? Как я при этаких делах до Фаунтерры доберусь? До обеда одну яму копай, до ужина — другую...

Хозяин оценил весомость аргументов и выдал Джоакину лукового хлеба, сыра и редьку, завернув все это в тряпицу. Весьма довольный собой, парень вышел во двор, нагло прошествовал к коновязи и отвязал вороного жеребца.

Конь недобро покосился на него, ударил копытом.

— Ну, ну, — сказал Джо и потер вороного по морде.

Тот отпрянул и всхрапнул.

Джоакин, привыкший к Леди, давно уже не менял коней. Он озадачился было, но лишь на секунду. Потом вспомнил верное правило: лошади, как и девицы, уважают решительность. Нужно действовать прямо и твердо, ясно показать, кто главный. Он крепко ухватил поводья и вспрыгнул в седло. Жеребец притих. То-то же! Знай, кого слушаться!

Джоакин развернул его и ударил пятками... но конь не тронулся с места, а громко возмущенно заржал.

— Ах, ты так! — взъярился воин и со всех сил влупил коня под ребра.

Тогда жеребец встал на дыбы. Не ожидавший такого маневра Джо слетел с седла и оглушительно грянулся на землю. В голове загудело, как в пустом казане.

Он поднялся на ноги как раз вовремя, чтобы увидеть графского воина, хозяина харчевни и крестьянина, выбегающих во двор. При желании, Джоакин справился бы со всеми тремя... но он и не подумал о драке — слишком уж позорной была ситуация. Неудавшийся конокрад застигнут на горячем, сидя в пыли на заднице! Даже смотреть в глаза людям было стыдно, не то что сражаться с ними. Джоакин густо залился краской... и бросился наутек. Вслед ему понесся хохот. Крестьянин с крестьянкой, седой дед из брички, хозяин харчевни с двумя слугами и посыльный Блэкмора — все дружно смеялись, глядя вслед Джоакину. Тот бежал, прихрамывая, потирая ушибленный зад и виляя, как пьяный, из-за гула в голове.

Позже Джоакин понял, что унижение спасло ему жизнь. Не будь зрелище столь потешным, графский воин прекратил бы смеяться, верхом нагнал бы конокрада и на всем скаку снес ему голову.

* * *

День вышел долгим.

Потерпев неудачу в таверне, Джо не утратил надежды разжиться конем и двинулся дальше по дороге. Других харчевен не встретил, как и одиноких всадников, но спустя время добрался до села. Объездив его вдоль и поперек, не приметил ни единой беспризорной лошадки. Зато сам был замечен крестьянами и спрошен: "Вы что разыскиваете, добрый сир? Не нужна ли помощь?" Он спросил, не продает ли кто лошадь, в надежде как-то уломать продавца принять расписку вместо денег. Но нет, никто в селе не продавал коня, да ни у кого и не было коня, достойного доброго сира. Тогда он вспомнил о другом поручении и спросил лекаря. И лекаря в селе тоже не было — вот захолустье-то! Но была бабка-повитуха, которая зналась на травах. Джоакин подался к ней.

Едва увидав его, бабка — землистого цвета карга — заорала, чтобы он убирался прочь сей же час, ибо девичье зелье она нипочем не продаст мужику, пусть ее чумные крысы сожрут, а все равно не продаст!

— Какое еще девичье зелье?.. — оторопел Джо.

— Не прикидывайся, гаденыш! Насквозь тебя вижу! Смерть младенцу готовишь? Нерожденному дитяте своему?! Уйди во тьму, стервец! Чтоб тебя вороны расклевали!

— Чушь какая! — вскричал Джоакин. — Какие к чертям младенцы? Мне для раны зелье нужно, чтобы не гноилась, понимаете?

Бабка успокоилась мигом — так быстро, что аж жуть взяла.

— Покажи-ка рану.

Он пояснил, что раны на нем нет. Она, значит, на девушке осталась.

— А рана какая? Рубленая, колотая, резаная, жженая?..

Он сказал было, что ожог, но усомнился: рана ведь от Перста Вильгельма. Кто знает, ожог это или нет.

— Ну, такая... не так, чтоб от огня, и не совсем от клинка, а нечто среднее...

— Если бешеный пес укусил, то надо было железом прижечь, — зачем-то сказала бабка.

— Никто ее не кусал. Рубанули чем-то, а чем — поди разбери. Вроде бы чем-то горячим.

— Ладно...

Карга ушла, покопалась в закромах, что-то обрушила, выкрикнула гневную тираду про слепых кротов, которые нож от кочерги не отличают, наконец, принесла мешочек порошка.

— Размешай с водой, чтобы густая каша получилась, потом смажь рану, понял?

— Понял.

— Твоя девица орать будет, но ты спуску не давай, все равно смажь. А то загноится и помрет. Понял?

— Понял.

— Ну, раз понял, то деньги плати.

Денег у Джо не было, и бабка высказала ряд соображений по этому поводу. Джоакин покраснел, побелел, стал на полфута ниже ростом, но тут знахарка сменила гнев на милость и отсыпала ему наперсток порошка — за так.

— На два раза хватит. Потом найди денег и приходи с девицей вместе. А не то помрет. Понял?..

С огромным облегчением он сбежал от нее, вспрыгнул на спину Леди и поскакал через деревню. И тут увидел дивную штуку: на заборе висело седло с подпругой! Кто-то расседлал лошадку и оставил сбрую вот так, небрежно! Эх, сельская доверчивость! Он схватил седло и понесся во весь опор, вылетел из деревни, так и не пойманный на горячем. Лишь позже сообразил, какого свалял дурака: ему бы не седло хватать, а разыскать лошадь, что под ним была, и ее увести! А теперь-то пропажу заметили, и назад вернуться никак не выйдет.

В отчаянии он двинулся прямиком через поле, кляня себя за недомыслие. Да и не только себя — многим досталось. Треклятый посыльный графа — оседлал Темного Идо вместо коня. Чертовы нищие крестьяне — не держат лошадей. Проклятые домоседы — вот никто никуда не едет! Человек же не дерево, должен странствовать, а не взаперти сидеть! Так ведь нет, ни один не оторвет свой зад от лавки и не выедет на дорогу! Чтоб вам всем неладно было!

Да и вообще, Альмера эта — какая-то бедная земля! Отчего никто не пасет коней? Вот у нас, в Южном Пути, всякий крестьянин держит лошаденку! Хоть какую, хоть захудалую, а держит. И под вечер обязательно выведет на луг, стреножит да и оставит пастись. Бери — не хочу! А здесь...

И вдруг заметил вдалеке коня. Тот в одиночестве жевал траву, никто не следил за ним. Джоакин рванулся к добыче.

Оказался, не конь, а кобылка. Костлявая, узкогрудая, с проваленной спиной. Но другой не было, а солнце шло на убыль, и Джоакин взял эту. Как-нибудь обойдется, — сказал он себе.

Уже вечерело, когда воин вернулся к хибаре. Он вел двух лошадей (одну — под седлом), нес за пазухой пол-буханки лукового хлеба с куском сыра, в кармане имел мешочек зелья, и чувствовал себя настоящим героем.

— Миледи, — крикнул он еще с улицы, — я вернулся!

Было бы здорово, чтобы она вышла на порог ему навстречу. И причем — без вуали. Так, чтобы он увидел радость на прекрасном лице. Не зря он покричал заранее — пусть Аланис знает, что это он, и смело выходит встречать безо всякой маскировки.

— Чего-оо? — донесся изнутри грубый хриплый голос.

Джоакин нахмурился. Голос миледи и утром звучал скверно, но теперь совсем уж испортился. Неужто ей стало настолько хуже? Тьма, конечно! Ведь рану не промывали уже целые сутки!

— Простите, миледи, что я так долго... — сказал парень, входя в лачугу.

И замер. В углу, на груде тряпья, лежал грязный заросший мужик в обрывках ливреи. Бродяга. Бесформенная шляпа, похожая на воронье гнездо, закрывала его лицо. Бродяга поднял ее, исподлобья зыркнул глазами и прохрипел:

— Ну, здрааасьте... еще один.

Язык у бродяги заплетался.

— Где миледи?! — подскочил к нему Джо. — Я тебя спрашиваю: что с нею сделал?!

— Это мое место! — рыкнул в ответ бродяга. — Мое, понял? Еще весной нашел! Все добро тут — мое!

Он скомкал дерюгу, на которой лежал.

— И вот это — тоже мое.

Бродяга подтянул к себе поближе бутыль с мутной жидкостью.

— Мое место. Уходи отсюда!

— Если ты мне сейчас же не скажешь, где она...

Джоакин ухватил бродягу за грудки, но тут же выпустил: до того омерзительно тот смердел.

— Чего разошелся?.. Видел твою деваху... Я ей тоже сказал: мое место!..

— Где она?

— Зашел я днем, а она, понимаешь, сидит... Прямо тут, на моем месте. Я ей: чего расселась? Убирайся! Вот что сказал...

— Да ты хоть знаешь, кто она? — взревел парень.

— Чего мне знать-то... Сидит на моем месте, я и говорю: уходи отсюда! Она что-то в ответ... Я и слышу: она какая-то, не того...

— Какая?

— Больная, вот. Хворая деваха... Я и сжалился: говорю, ладно, раз больная, то сиди под крышей... Но только вон там, на земле, а тряпки мои, не отдам!

— Жадная скотина, — процедил Джоакин.

— Не, не, не скотина! — замотал головой бродяга. — Чего ты так о ней? Она же не знала, что место мое. А как узнала, так сразу и пересела. Сидит такая несчастная, морда занавешена... я и говорю: на вот, хлебни.

— Хлебни?!

— Ага... ну, доброе сердце у меня, что уж... дал ей хлебнуть — отсюда вот, с бутыли...

Он выдернул пробку и хлебнул сам для иллюстрации слов.

— Воот, дал я ей, значит... А она только в рот — и тут же назад. Выплюнула, представь! Хорошее же пойло, на вот, понюхай! Хорошее, а она плюется! Я ей чуть не врезал за такое.

— Ударил?.. Ее?! — Джоакин непроизвольно ухватился за эфес.

— Да не ударил, пожалел... Хворая, жалко. Только замахнулся, чтобы знала... А она и ушла.

— Куда ушла?

— Туда вон... — бродяга неопределенно мотнул головой в сторону леска.

— Давно?

— Кто ж знает... — Джоакин бросился к выходу, а бродяга крикнул ему вслед: — Ты с ней лучше не того... больная она, слышишь?

В состоянии близком к отчаянию он вбежал в лес. Царила темень, за двадцать шагов не различишь деревьев. Как найти девушку?! Далеко ли она ушла? Было бы правильно прятаться невдалеке от лачуги, ведь она знала, что Джоакин вернется... Но могла и сглупить, уйти в самую чащу. Девушка все-таки, к тому же хворая, испуганная... Ему стало настолько жаль ее, что сжималось сердце.

— Миледи!.. — закричал Джоакин. — Миледи, отзовитесь! Я вернулся!..

Ответа не было, он бежал дальше в лес, петляя зигзагами, и кричал:

— Леди Аланис! Умоляю, отзовитесь!.. Слышите меня?

Потом спохватился, что орать во весь голос имя герцогини — не лучшая идея. И стал орать свое:

— Джоакин Ив Ханна! Я — Джоакин!

Услыхав его голос, она должна выйти. Ведь знает же, что ему можно доверять!

— Я — Джоакин Ив Ханна! Не прячьтесь от меня, миледи!

Но она все не отзывалась, и парень впадал в отчаяние. Стемнело уже настолько, что он то и дело спотыкался о корни. Чтобы видеть хоть немного, вышел на опушку, к реке, пошел вдоль нее. Возможно, и Аланис спряталась где-то здесь, у воды.

— Миледи! Миледи! Я — Джоакин!

Ему не хотелось даже думать о том, что будет, если он не найдет ее. И он не думал, просто шел и продолжал кричать. Позже, отойдя уже довольно далеко от лачуги, сообразил, что оставил там лошадей, и за ними придется вернуться. Что, если он найдет миледи без чувств? Тогда точно понадобится лошадь! Он повернул назад и бегом ринулся к мазанке... и вот тут увидел девушку. Возникла прямо на его пути, закутанная в плащ, сумрачная. Ее фигуру невозможно было спутать ни с кем.

— Миледи!..

От счастья Джоакин бросился к ней и едва не стиснул в объятиях. Она отшатнулся и процедила:

— В...вы!

Столько презрения вложилось в эти два звука, что Джоакин замер.

— Миледи?..

— Н...не было весь день. Я д...думала, вы привели Блэкмора. Г...где были?

Ее голос дрожал — от злости или страха. Джоакину вновь захотелось обнять ее и успокоить.

— Все хорошо, миледи, я с вами! Теперь вы в безопасности...

Он протянул руку, чтобы погладить ее по плечу.

— Не сметь! — шикнула Аланис. — Почему т...так долго?

— Возникли некоторые непредвиденные трудности. Но все успешно решено, и ваши приказания выполнены.

Рассказ о том, как нелегко было преодолеть все препятствия, он решил пока отложить. Вынул узелок с едой, протянул девушке.

— Вот, возьмите.

Она развязала, поднесла к лицу, чтобы разглядеть.

— Редька? Луковый хлеб?..

— Верно, миледи. Там еще сыр имеется.

— Ах, к...какое лакомство! В...вы меня осчастливили! А снадобье?

Он протянул сверток с порошком.

— Вот...

— Это еще что? — герцогиня брезгливо тронула порошок кончиком пальца, понюхала. — Сушеный помет?

— Нет, что вы!.. — твердо возразил Джоакин, хотя, строго говоря, и не был уверен. — Прекрасное и действенное снадобье. Нужно размешать с водой и смазать...

— Вы с...свихнулись? Я не стану мазать этой дрянью свое тело!

— Но знахарка сказала: обязательно нужно смазать, иначе рана загноится...

— З...знахарка?.. — слово слетело с языка миледи как-то криво, боком. — Какая еще з...знахарка?

— Ну... понимаете, в том селе не было лекаря, но люди сказали, что бабка-повитуха вполне благонадежна. Она все хвори пользует...

Леди Аланис швырнула ему сверток с порошком.

— Заберите эту мерзость. Знахарка вместо лекаря, куриный помет вместо с...снадобья, редька вместо еды! В...вы хоть что-то можете сделать, как следует?! Всем известно, что Южный Путь обделен умом. Но чтобы настолько! В...впервые вижу такого т...тупого наемника!

— Миледи, я вас попрошу... — сдерживая горечь, сказал Джоакин.

— Нет уж, это я вас попрошу! — она распалялась все больше, даже голос перестал дрожать. — Мне нужен хороший лекарь, хорошее снадобье, хорошая еда! Это что же, невыполнимая задача для выходца Южного Пути? Ладно, военное дело — уж ратных-то подвигов от вас никто не ждет. Но мне думалось, хотя бы в пище путевцы знают толк! Зачем вообще ездили? Просто наловили бы пиявок в канаве — по-вашему, они сгодятся и в пищу, и для врачевания!

Джоакин потемнел от обиды, что, впрочем, произошло незаметно в виду темноты.

— Миледи, вы понятия не имеете, с какими трудностями я столкнулся. Ни один ваш рыцарь не пошел бы на то, что сделал я! Чтобы добыть коня...

Внезапно миледи осознала данный аспект ситуации.

— Стойте. А где, собственно, кони? Вы не только не привели мне лошадь, но и потеряли свою? — В голосе проступило злое веселье. — Бедняга! Но не тревожьтесь, сударь, присядьте тут, на берегу, а я сбегаю и разыщу вашу кобылку! Или, может быть, лучше привести корову? Ведь я не знаю, на чем привыкли ездить жители Южного Пути! Какой скакун вам по нраву? Вол? Баран? Возможно, свинья?..

— Миледи, — скрипя зубами, процедил Джоакин, — обе лошади в порядке. Одна из них даже оседлана. Они на опушке, у лачуги. Сейчас приведу их.

— Одна даже оседлана? Вот так чудо! А вторая что, привязана к плугу? Теперь я понимаю, отчего вас так долго не было! Без плуга лошадка быстрей бы пошла, но где вам догадаться...

От обиды он не смог найти ответа. Но этого и не требовалось.

— Ступайте, приведите скакунов! А я попытаюсь впихнуть в себя то, что вы зовете едой.

Джоакин ушел. Смятение его было столь сильно, что ни одна мысль не появилась в голове за всю дорогу до опушки и обратно. Он пытался сказать себе, что голод и хворь, и испуг выведут из равновесия любую девушку, так что нужно быть снисходительным... Однако, обида заглушала все мудрые слова. Чтобы успокоиться, он даже сошел к реке и умылся прохладной водой. Вроде, немного полегчало...

Когда вернулся к миледи, ведя за собою двух лошадей, она приветствовала его словами:

— Я оставила вам половину редьки — в...вашего любимого лакомства!

Он подвел герцогине кобылу, всей душой уповая на ночную темень. Какое там!.. Леди Аланис все поняла по одному лишь силуэту кобылки. И расхохоталась.

— О, Светлая Агата! Где вы нашли это существо? В лошадиной богадельне? Может, вырыли на кладбище и чарами знахарки вернули к жизни? — Она смеялась, прижимая ладони к груди, и никак не могла успокоиться. — Сударь, вы меня удивили! Всю жизнь езжу на лошадях, но не подозревала, что эти звери могут дожить до ста лет!

— Миледи, — проскрипел Джоакин, — завтра я найду вам другую...

— Мы поедем сейчас же! Только ночью можем двигаться б...безопасно!

Внезапная тревога вытеснила прочь всю его обиду. Джоакин понял, почему дрожит голос миледи: от лихорадки у нее стучат зубы! Рискуя навлечь гнев, он крепко взял ее за руку и прикоснулся ко лбу. Так и есть: леди Аланис сжигал жестокий жар.

— Вам нельзя ехать, — сказал воин. — Болезнь обострилась. Нужно обработать рану средством и лечь спать, а завтра я разыщу лекаря и привезу к вам. Клянусь, хоть бы мне его силой пришлось тащить — все равно привезу.

— Р...раз так говорите... — протянула герцогиня, — ...то, стало быть, точно нужно ехать сейчас. Не помню случая, чтобы вы не ошиблись. М...мы тронемся в путь немедленно.

— Но вам нельзя, миледи! Сделается хуже!

— Мне с...сделается хуже, если я проведу еще хоть час в этом лесу. Мне необходим пристойный лекарь и пристойное снадобье! И постель, которая похожа, знаете... на постель!

Джоакин тяжело вздохнул.

— Возьмите мою лошадь, миледи. А я поеду на... той, другой.

— Э, нет, сударь. Вы сломаете хребет несчастной старушке. Сегодня я оседлаю ее, а завтрашним днем найдете мне п...риличного коня.

* * *

Ехали неспешным шагом, считай, еле ползли. Ночью иначе и нельзя, тем более, когда конь ненадежен. Кратчайшим путем выбрались из лесу, но на дорогу не сунулись, а двинулись прямиком через безлюдные поля.

Оба молчали. В душе Джоакина бурлила обида. Переполняла и распирала, подкатывала к горлу горячей густой массой, будто кипящая смола в крепостных котлах. Говорить не хотелось, да и мыслей ясных не было, даже дышалось с трудом. Джоакин Ив Ханна не привык, чтобы над ним насмехались. Не тот он человек, над кем можно безнаказанно смеяться! С детства понял: никому нельзя спускать, чуть что — давать сдачи. Только так добьешься уважения. Крестьянские мальчишки рано стали его побаиваться. Старшие братья, бывало, подтрунивали — Джоакин и на них кидался с кулаками. Несколько раз братья задали ему трепку... но смеяться перестали, зауважали. Отец и мать никогда не унижали сына. И сельский старейшина, и судья говорили с ним вежливо, и даже епископ Холмогорья — отцовский сюзерен! Торгаш Хармон попробовал было посмеяться над Джоакином... но вскоре жестоко раскаялся, когда сидел в каменной могиле! Сидеть бы ему там по сей день, если бы не Джоакин Ив Ханна!

Словом, молодой воин был не из тех, кто привык таить в себе обиду и сдерживать злость. Однако сейчас другого пути не было, кроме как молча терпеть, и давалось это с великим трудом. Джоакин задумался: со всеми ли Аланис так жестоко насмешлива, или только с ним? Оба варианта ответа ему ни капельки не понравились. Если со всеми, то, значит, не стоит надеяться, что она станет добрее, когда выздоровеет. А если только с ним, то, выходит, он в ее глазах стоит ниже самого низкого из ее слуг. Откуда же такое презрение?

Может быть, дело в том, что он из Южного Пути? Вдруг меж домами Лабелин и Альмера есть давние счеты, кровная вражда, о которой он не знает? Но миледи должна понимать, что он никак не связан с Лабелином! Хотя, пожалуй, стоит сказать об этом отдельно: я, мол, никогда не служил Лабелину, да и вообще, с Южным Путем имею лишь ту связь, что родился там, но военную карьеру делал на Западе...

А может, все испортил этот мерзкий бродяга со своим пойлом? Нахамил дворянке, разозлил, а Джоакин попался под горячую руку! Следовало проучить бродягу и доложить об этом Аланис — вот тогда бы она подобрела.

Или, возможно, стоило проявить большую твердость? Девушки любят крепкую мужскую руку. Надо было жестко ей сказать: "Я решил: останемся здесь на ночь. Значит, так тому и быть. Хотите выжить — слушайтесь". Верно, именно это он и сказал бы, если бы обида не сбила с мысли. А еще ни в коем случае нельзя показывать, что тебя легко задеть. На все ее шутки стоило ответить: "Смейтесь себе сколько угодно, мне без разницы. Я даже радуюсь за вас, ведь смех помогает выздоровлению. А делать мы все равно будем то, что я скажу". Именно так. И сказать это с равнодушной такой прохладцей, с уверенностью в своем превосходстве. Вот как Хармон учил говорить, когда Джо изображал лордского вассала. Теперь-то этот урок пойдет на пользу!

Он почувствовал желание сказать что-нибудь прямо сейчас, причем с таким равнодушием и холодным достоинством, чтобы миледи сразу поняла: все ее насмешки пропали даром! Он спросил, тщательно выдерживая тон:

— Позвольте осведомиться, куда мы направляемся?

— В Клерми.

Что это за Клерми и где оно — Джоакин понятия не имел. Но спросил со знающим видом:

— Почему именно туда, миледи? В чем превосходство сего населенного пункта?

— Стану я отчитываться перед наемником.

— Я — вольный меч, благородный странник, миледи. Воинская честь составляет важнейшее различие между мною и наемным отребьем!

Леди Аланис не ответила. Он поглядел на нее и залюбовался: грациозная стройная фигурка, вдвойне романтичная в лучах лунного света. Даже чахлая кобыла под нею смотрелась не так уродливо, как будто переняла у всадницы долю грации. Обида начала растворяться в душе воина. Он добавил несколько мягче, хотя и с должным самоуважением:

— И если уж вам так не мил Южный Путь, то извольте знать. Военному делу я обучался в землях, совершенно на него не похожих. Мои боевые странствия пролегали через Ориджин, Закатный Берег и Мельничьи Земли. Также мне довелось служить барону Бройфилду в подвластной вам Альмере.

Она и тут не ответила, и Джоакин пригляделся внимательнее: уж не уснула ли? Тогда заметил скверную штуку: плечи девушки мелко подрагивали, а при дуновениях ночного ветра она зябко сжималась, кутаясь в плащ.

— Миледи, уж не усилилась ли ваша лихорадка?

— В...вам какое дело? — дрожа, процедила Аланис.

— Ваше здоровье — моя главнейшая забота! Давайте сделаем привал, обработаем рану, а затем я разожгу костер и согрею.

— П...пока темно, мы будем ехать! — отрезала герцогиня.

— Я искренне тревожусь за вас...

— Сударь, прошу: едьте молча. Н...не справляетесь — побеседуйте со своей кобылой. Но меня оставьте в покое!

Досада вновь сдавила горло, но вскоре уступила место тревоге, а затем примешался и оттенок стыда. Разве можно обижаться на раненую, слабую, испуганную девушку, недавно утратившую отца? Разве она не делает все возможное, когда просто едет сама, без посторонней помощи? Чего еще можно ждать от нее?!

Она ехала час за часом. Прохлада усиливалась, выпала роса. Миледи комкала платье на груди, сжималась, тщетно стараясь согреться. Джоакин предложил свой плащ, и она отказала гневным взмахом руки. Однажды она зашаталась и едва не упала с лошади. Однако, ей достало упрямства, чтобы продолжать движение до самого утра.

Когда рассвело, от джоакиновой обиды не осталось и следа. Было лишь сострадание... и восторг.

Колпак

15 сентября 1774г. от Сошествия

Фаунтерра

Сидя на полу тренировочного зала, Менсон Луиза рода Янмэй рисовал коня.

Конь выходил отличный, особенно — грива: угольно черная, яростно пламенистая. Менсон тщательно выводил изгиб каждой пряди. Покусывал кончик бороды, пытаясь представить ветер, треплющий конский волос. То и дело подтачивал карандаш бритвой: тот быстро тупился и приходил в негодность. Ничего другого на рисунке не было, одна лишь грива. Менсон рисовал то, что видел в своем воображении, а видел он только гриву.

Зал оглашался стуком учебных мечей. Владыка рубился с лазурным гвардейцем. Тот был из новеньких и, по незнанию, принялся поддаваться. Адриан трижды выбивал у него меч. Менсон не следил за боем — его интересовал гривастый конь. Он слышал только звуки ударов: тук — тук — стук — тарам! Меч полетел на пол. Тук — стук — тук — стук — тарам! Кто-то снова лишился оружия. Менсон знал, что побеждает владыка. Не было нужды смотреть.

Он почесал подбородок, прищурился и понял, что две длинные пряди должны спадать набок и тянуться вдоль конского хребта. Менсон нарисовал их, а затем и луку седла, которой почти касался кончик пряди. ...тук — стук — хах! — тук — тарарам!

— Бейтесь в полную силу, — холодно бросил владыка. — Если вы неспособны на большее, то вам не место в гвардии.

— Ваше величество...

Пристыженный рыцарь подобрал меч, а женский голос из ложи произнес:

— Никто не сравнится в бою с вашим величеством!

Их там двое, женщин: невеста-выскочка и Медведица из Нортвуда. Бесстыдная лесть — это по части невесты. Менсон представил, что девица перекатывает слова на языке, как листья табака, обильно смачивает слюной, перетирает зубами и сплевывает сладковатую липкую жвачку. Он нарисовал передние зубы лошади.

Звук шагов, шорох воздуха. Владыка прошелся по залу, вращая мечом, разминая кисть.

— Клэнси, повторите-ка еще раз, что пишут Литленды?

Клэнси — первый секретарь императора. Если Менсон посмотрит на него, то увидит сияющую лысину и непременно подумает о самоваре.

— Ваше величество, герцог Литленд заверяет вас в своей преданности и клянется прибыть ко двору, едва уладит пограничный конфликт.

— С западниками, надо полагать?

— Да, ваше величество.

— Что за конфликт?

— Письмо коротко, ваше величество: голубиная почта. Герцог сказал только, что его форпосты атакованы кочевниками.

— Ясно, — тон владыки изменился: — Чего вы ждете, сир? Нападайте!

Шаги — стук мечей. В этот раз жестче, суше, яростней. Гвардеец атаковал в полную силу. Зубы жеребца выходили ровными, острыми, длинными: конь молод и горяч. Хах! Стук. Стук. Хах. Шаги смещались, гвардеец давил владыку, теснил к краю площадки. Адриан берег силы и отступал. Заманивает, — отметил Менсон, выводя конскую губу. Звонко отстучала серия ударов. Один звук выпал — глухое касание, гвардеец задел корпус владыки. А в следующий миг вскрикнул: владыка рубанул по ногам и попал в коленную чашечку.

— Слабо, — констатировал Адриан. — Капитан Бэкфилд, на позицию.

Капитан вышел, молодецки пришаркивая подошвами. Со свистом рассек воздух.

— Капитан, — спросил император, — что с агентурой Ориджинов?

— Истреблена под корень, ваше величество!

Клац — стук — стук. Владыка провел пробную атаку, капитан парировал.

— Под корень? Правда?

— Тридцать шесть шпионов взяты. Мои люди работают с ними.

Хах. Стук. Стук.

— Я слышал, кто-то успел бежать...

— Адъютант лорда-представителя.

— Кто-то остался в Фаунтерре, верный Ориджинам?

— Никак нет!

Стук. Стук. Стук. Серией мощных ударов владыка отбросил капитана к ложе.

— Неужели? Прямо ни одного?

— Не могу знать, — сквозь стук мечей процедил Бэкфилд.

— Лучше. Правда всегда лучше. А что с голубятнями?

— Голуби... шарк... конфискованы... стук, стук... все до единого. В этом клянусь!

— Берегите их... стук... и руки ориджиновых шпионов.

— Беречь?.. — с недоумением ляпнул капитан и в следующий миг лишился меча.

В голосе Адриана послышалась досада.

— Скверно, что приходится объяснять. Мятежник не должен быть слеп. Он должен видеть то, что я пожелаю.

— Ааа...

Грифельный жеребец на листе обзавелся губами и раздутыми ноздрями. Менсон пожевал бороду, критически оценил работу, подправил нижнюю губу. Так много краше: в рисунке сквозил оттенок обиды, а теперь его нет, осталась только ярость. Можно браться за глаз. Менсон поставил едва заметную точку — будущий центр зрачка.

— Каковы вести из Альмеры, капитан?

— Ваше величество, приарх Галлард докладывает, что держит Красную Землю под полным контролем.

— Не сомневаюсь, что он докладывает именно это. А что говорят ваши агенты?

— Вассалы неспокойны, ваше величество. Некоторые бароны противятся власти приарха. Говорят, его регентство над юным лордом Альбертом незаконно. Говорят, нельзя просто самовольно взять регентство над великим лордом — это должен утвердить совет прим-вассалов.

— Многие так говорят?

— Меньше половины. Но еще...

Бэкфилд замялся, Менсон успел нарисовать несколько ресничек.

— Что, капитан?

— Некоторые дворяне Альмеры недовольны поступком вашего величества.

— Некоторые?

— Ну... больше сотни, ваше величество.

— Недовольны?..

— Просят приарха порвать союз с вами и лишить вас благословения церкви.

— Просят?

— Угрожают сбросить Галларда и выбрать регентом того, кто отомстит за герцога Айдена и леди Аланис.

— Тьма вас сожри, капитан! Научитесь говорить прямо!

Скрипнув подошвами, владыка атаковал. Скрестились мечи. В ложе Медведица что-то шепнула ее высочеству. Шут Менсон выводил огромный влажный глаз. Глаз был черен, как и грива, но из-под века выглядывала полоска белка, придавая оттенок неистовства. Менсон от напряжения покусывал губы.

За пару минут владыка разделался с капитаном. Однако Бкэфилд оказался крепок: когда поединок окончился, Адриан тяжело дышал и разминал запястье.

— Вы непревзойденны, ваше величество!.. — мурлыкнула невеста.

— Неужели?.. — хмуро бросил Адриан. — А вы что скажете, леди Сибил?

— Согласна с ее высочеством, ваше величество.

Когда Медведица хвалит кого-то, ее голос похож на вино с медом. Но сейчас меда не было, одно вино.

— Долго бы я выстоял против кайра?

Менсону увиделось, как в голове графини вертится кубик, и на каждой грани написан лживый ответ: "Я не видела кайров в бою" — "Лучше вас нет никого!" — "За кайрами сила, но вы ловчее и хитрей" — "Полководцу необязательно уметь..."

— Ваше величество уложит любого кайра, — сделала выбор Медведица, и Менсон громко чихнул.

— Ну, мне, конечно, сложно судить, — добавила графиня, — я не видела кайров в деле...

Менсон снова чихнул.

— Эрвин — не кайр, ваше величество, — наконец, сказала правду Медведица.

— Вы что, ровняете меня с ним? — с неожиданной злостью процедил Адриан.

— Нет, ваше величество.

— Ориджин — бесчестный подонок и трус. Сосунок.

— Да, ваше величество.

— Он недостоин погибнуть от моего меча. Умрет с позором на плахе — вот что его ждет.

— Да, ваше величество.

Что-то такое сделалось с воздухом... от последних реплик он стал не то липким, не то грязным. Менсон ощутил потребность сказать. Уже давно — лет пятнадцать — Менсону с трудом давались длинные фразы. Смысл, который хотелось передать, он видел сперва как картинку. Сейчас это был терьер, идущий на кабана. Клыки вепря сверкали, как искровые лампочки, а под лапами терьера лежал не то снег, не то битое стекло.

Потом Менсон долго подбирал слова, чтобы выразить увиденное, и слова никак не клеились в предложение, рассыпались, крошились. Благородство... нужно иметь... хитрый враг... стратемы... недооценивать... в ярости... риск... Шут словил за хвосты нестройную стайку слов и выкрикнул погромче, пока они не сбежали:

— Хитрррый враг, владыка! Не принижай! Опасссно...

Адриан поглядел с легкой растерянностью — кажется, забыл о том, что дядя находится здесь. Помедлив, кивнул:

— Да, Менсон, ты прав. Ориджин хитер, этого не отнять. Генерал, на позицию!..

Алексис Серебряный Лис прошагал на центр зала с гордо поднятым подбородком. Мятеж северян пошел ему на пользу, даже дважды. Генерал повенчался с высокородной маркизой Валери, по которой давно вздыхал, а вдобавок стал главнокомандующим всеми войсками Короны. Уильям Дейви, полководец Южного крыла, оказался в немилости из-за дружбы с Ориджином и был понижен до батальонного командира. На его место претендуют несколько знатных военачальников: шиммерийский принц, сын герцога Фарвея, барон Блейк — генерал имперской кавалерии. Покуда император не принял решение, Серебряный Лис остается единственным главой искрового войска.

Когда-то и Менсон был полководцем. Говорят, неплохим. Сам он почти не помнил того времени. Сейчас Менсон смог бы командовать войском из двух человек. Удерживать в сознании больше двух объектов стало невыполнимой задачей... Однако он сохранил способность оценивать других военачальников. Шут не пользовался логикой — это было слишком сложно. Просто смотрел и слушал, и откуда-то знал, чего стоит полководец. Так он знал, что принц Шиммери и младший Фарвей, и Блейк — все трое слабее Уильяма Дейви, а тот, в свою очередь, хуже Лиса. Серебряный Лис, пожалуй, уступает только двоим в Империи: владыке и старшему герцогу Ориджину... Хорошо, что мятежом командует младший.

Пока Менсон Луиза вырисовывал ухо жеребца, Алексис взял учебный меч, сделал несколько пробных выпадов.

— Ваше мнение, генерал? — спросил владыка. — Как разбить хитрого врага?

— Мятежник требует, чтобы вы отреклись от власти. Стало быть, он пойдет на Фаунтерру. Нет других способов заставить вас отречься.

— И каким путем он пойдет?

— По суше через Южный Путь. Мятежник не имеет шансов разбить нас в честной схватке. Он попытается привлечь союзников, чтобы получить численное превосходство. Но лорды боятся вас, ваше величество. Они станут на сторону мятежника, только если поверят в его силу. Для этого он должен выиграть хоть одну битву.

— Согласен с вами, генерал. Будь вы Ориджином, как бы вы добились победы в первой битве?

Клинок Алексиса рисовал в воздухе восьмерки. Казалось, мерное движение меча помогает генералу размышлять.

— Искровая пехота особенно сильна на равнинах. Наше войско неуязвимо, пока сохраняются боевые порядки. Значит, Эрвин попытается выманить нас на пересеченную местность. Идеально подойдут холмы на севере Южного Пути. В них сложно развернуть пехотный строй, к тому же, там нет искровой силы, чтобы после боя перезарядить копья. Будь я младшим Ориджином, ваше величество, я вступил бы в Южный Путь, но задержался бы в северной, холмистой его части. Сжигал бы села, грабил и убивал людей. Ждал бы, пока имперские войска придут на помощь и войдут в холмы, а тогда дал бы сражение на выгодной мне позиции.

Речь генерала была слишком длинной и не уместилась в сознании Менсона. Он потерял смысл, но слышал интонацию. Звук мельничного жернова. Генерал знал, о чем говорит.

— Вы правы, — сказал владыка. — Я поступил бы так же... на месте младшего Ориджина. Грабил...

Император атаковал, генерал парировал.

— ...убивал...

Удар — блок.

— ...разрушал города...

Удар — блок.

— ...сжигал урожаи на полях.

Удар — блок. Удар — блок.

— Мы должны позволить ему это, генерал?

Лис увел вбок меч Адриана и резко контратаковал. Владыка еле успел отпрыгнуть, клинок свистнул у его груди.

— Чем дольше Эрвин задержится на севере, тем ясней покажет себя трусом. Да, мы дадим ему время...

Лис теснил владыку серией мощных рубящих ударов, тот был вынужден отступать.

— ...дадим ему время на малодушие и низость. Когда Империя увидит, чего стоит мятежник, все отвернутся от него.

— И тогда?..

— Мы придем со всей мощью. У Эрвина не будет надежды. Он даст бой и погибнет... либо сдастся. Думаю, выберет второе.

Серебряный Лис выполнил красивый обходной выпад. Император отскочил и едва устоял на ногах. Генерал опустил клинок, давая владыке передышку.

— Хорошо, — Адриан кивнул дважды, мол, и поединок хорош, и план. — Но мы должны знать, что Великие Дома подчинятся нам, а не мятежнику. Откуда мы знаем это?

— Ваше величество... — начал Лис, владыка качнул головой.

— Я хочу задать этот вопрос вам, леди Сибил.

Менсон подточил карандаш, приступая к левой передней ноге. Сложная штука. Одна неловкая линия — и конь выйдет неуклюжим либо медлительным, боязливым или дурным. По тому, как лошадь ставит переднюю ногу, знающий человек многое скажет о ней... Кто-то когда-то обучал Менсона. Возможно, старший конюший. Говорят, когда-то у Менсона были конюшни.

Графиня Нортвуд с поклоном поднялась, обретя некое сходство с девушкой-студенткой, вызванной отвечать.

— Ваше величество, Нортвуд готов служить вам со всей преданностью. Мой лорд-муж, граф Элиас, со своими славными сыновьями сейчас направляется в Фаунтерру, чтобы лично принести клятву. Они спустятся по Торрею до Уэймара, затем пересекут Дымную Даль и через три недели будут в столице.

— Я имел в виду не только Нортвуд, графиня. Как вы оцениваете намерения других земель?

— Герцог Лабелин уже заверил ваше величество в преданности, и нет причин сомневаться в нем. Тем более, когда над его головой занесен меч Ориджина. Граф Шейланд, несомненно, встанет на вашу сторону, едва выберется из Первой Зимы. А если не выберется, то его вассалы не простят Эрвину убийства Виттора. Приарх Галлард Альмера также предан вашему величеству — я готова за него поручиться. Правда, к сожалению, в Красной Земле сейчас неспокойно, и Галлард не сможет прислать войско вам на помощь.

— Это очевидно... Как на счет остальных?

— Генри Фарвей сообщил "волною", что захворал и вынужден задержаться в Сердце Света.

— Вы ему верите?

— Конечно, нет, ваше величество! Старый пройдоха тянет время, чтобы посмотреть, чья сторона возьмет верх. Но это и на пользу вашему величеству: с течением дней станет ясно, что ваша сила растет, а Эрвин трусит.

— Допустим. Юг?..

Голос владыки звучал как колесо водяной мельницы. Менсон был уверен: владыка сам знает ответы, но испытывает искренность графини. Медведице хватило ума ответить честно:

— Юг сейчас очень обособлен. Литленд и Шиммери — почти что отдельные королевства, а не вассальные земли Империи... К тому же, Литленды могут таить обиду за то, что вы отвергли Ребекку... Юг не поспешит на помощь вашему величеству. Важно то, что и вашим врагам он не сможет помочь — слишком далеко.

— Уже неплохо. Половина Севера на моей стороне. Центр присоединится к нам со временем. Юг вынужден остаться в стороне в силу своего расположения. Несмотря на пламенное обращение Северной Принцессы, Ориджину сильно недостает союзников.

— Да, ваше величество.

— А что вы скажете о западных землях, миледи?

Карандаш замер в руке Менсона. При слове "запад" он ясно увидел: копыта жеребца не должны касаться земли. Конь мчится галопом по полю, усыпанному человеческими черепами. Подковы дробят кости, расшвыривают зубчатые обломки. Менсон выкрикнул несколько слов. К большой досаде, ни одно из них не выражало мысль в точности... да и мысли как таковой не было — лишь тревожное, черное чувство.

— Угррроза. Сжатая пружина. Тетива. Кипящая смола!

— Ты не переоцениваешь их, Менсон? Кочевники разрознены, дики, недисциплинированны. И они ни за что не станут на сторону мятежников, поскольку мятежники — Ориджины.

Шут попытался подумать над ответом, и увидел собственную мысль как картинку. Поискал слова, чтобы описать ее:

— Выплескиваются. Черное варево. Льются через край!.. Много лет заперты в страхе... теперь свободны.

— Свободны? Западники?.. Менсон, ты о чем?

Он погнался за этой мыслью, но она уже растаяла, а остался лист с рисунком, и шут сказал:

— Утром я видел коня. Посмотри, владыка — хорош ли?

Он поднял лист, император взглянул.

— Он вышел жутким, твой жеребец.

— Такого видел, владыка! Нынче утром. Они приехали. Прррибыли.

— Кто прибыл?..

Шут услышал шаги на пороге и не ответил. Он не знал имен тех, кто прибыл. Но вот секретарь, вбежавший с докладом, — этот точно знает.

— Ваше величество, явились послы двух западных графств — Рейса и Закатного Берега. Им сказано, что будут приняты завтра. Они просят о немедленном приеме. Утверждают, что дело...

— ...не терпит отлагательств, — окончил Адриан. — Не сомневаюсь в этом. Приведите их сюда. Я приму их присяги в тренировочном зале.

Секретарь удалился. Адриан поднял меч и к моменту, когда послы вошли в зал, обезоружил Серебряного Лиса.

Ради этих людей Менсон отложил рисунок и встал на четвереньки. Он решил, что в такой позе сможет лучше рассмотреть послов. Так и вышло. Менсон видел их со всей ясностью, зорко выхватывая детали.

Первым шел граф Рантигар — правитель Закатного Берега. На нем был черный дублет, расшитый золотыми узорами, перепоясанный широким алым ремнем. В роскошных ножнах покоился кривой кавалерийский меч, который тут же был изъят гвардейцами. Лицо графа Рантигара будто состояло из острых углов: заостренный нос и подбородок, узкие западные глаза, треугольные усики, отточенные на концах, как карандаш Менсона.

За Рантигаром следовал оруженосец: огромный, будто бык, в дублете из грубой черной кожи. На нем не блестело ничто: ни украшения — их не было в помине, ни шпоры — они были черны, как и дублет, ни глаза, подернутые мутной паволокой. Если допустить, что тень может быть вдвое массивней человека, то оруженосец выглядел бы тенью графа Рантигара.

Затем в зал вошли двое послов Рейса. Первый был смугл и обветрен, как древесная кора. Узкий шрам пересекал его рот, делая из двух губ четыре. Второй — худой, как змея, — двигался с пластичной, текучей ловкостью, напомнив шуту леди Катрин Катрин. Глаза у этого, второго, различались размером: левый глаз прищурен, правый — широко раскрыт. Оба посла Рейса были одеты одинаково: кожаные безрукавки, обшитые стальными бляхами, кожаные мягкие штаны, кавалерийские сапоги. На голых правых предплечьях — серебристые гербовые наручи; на поясах — роскошные ремни, украшенные вязью рисунков. Когда они приблизились, Менсон различил на ремнях крохотных тигров, мустангов, леопардов, удавов... Он вспомнил: воины Рейса не носят украшений на одежде. Их ранг виден лишь по рисунку на поясе, да еще — по богатым шпорам. Шпоры были на всех четверых западниках, отмечали звоном каждый шаг.

Секретарь назвал имена гостей. Менсон озадаченно потеребил бороду. Император приказывал землеправителям явиться лично, граф Дамир, правитель Рейса, не прибыл ко двору. Послы Рейса были всего лишь рыцарями — шаванами, как их зовут на Западе.

— Здравия вам, господа послы, — сказал Адриан с нажимом на последнее слово.

Они остановились двумя парами: левее — Закатный Берег, правее — Рейс. Поклонились: Закатный Берег — низко, Рейс — сдержанно. Произнесли слова приветствия.

— Граф Рантигар, предоставляю слово вам, — сказал владыка.

— Ваше величество, согласно вашему приказу я прибыл ко двору, чтобы заверить Корону в своей полной и беззаветной преданности. Вольное графство Закатный Берег глубоко почитает ваше величество как мудрого правителя и грозного полководца. Мы счастливы служить вам — ныне и вовек.

Менсон пожевал бороду, пытаясь взвесить сказанные слова. Стоят ли они дороже медной звездочки?.. Прошлым летом этот самый граф Рантигар поднял войну на Западе, чтобы присвоить владения Мельников. Таким образом, нарушил законы Империи и покусился на владения, пожалованные Династией своим вассалам. Однако верно и другое: Запад уважает силу. А владыка показал силу, какой позавидовали бы и Праотцы.

— Также смею сказать, — продолжил Рантигар, — что громогласная победа Короны над изменником Айденом Альмера восхитила Закатный Берег. Да будет всякий враг вашего величества сокрушен столь же быстро и бесславно! Да отправится новый мятежник — Ориджин — прямиком на Звезду, следом за подлецом Айденом.

Что ж, дело ясное. Вмешавшись в прошлогоднюю войну, Ориджины нанесли Рантигару позорное поражение. Теперь он жаждет мести и готов пообещать владыке что угодно, лишь бы увидеть Эрвина на плахе.

Менсон потянул к себе рисунок, облизал губы, разглядывая коня. На кого из послов он похож?..

— Мне приятны ваши слова, граф... — начал владыка, и тут один из послов Рейса выкрикнул:

— Слова труса!

Вдруг воздух наполнился нитями. Весь зал перехвачен нитями крест-накрест, они напряжены, от касания звенят, словно струны. Император подошел к шаванам, нити-струны лопались при каждом его шаге.

— Имеете что еще сказать, сир?

— Да, владыка. Ты презрел заветы Праотцов, когда пролил кровь силой Священных Предметов. Ты презрел достоинство и честь, когда потребовал от вольных графов собачьей покорности. Ты нарушил закон Юлианы Великой, когда отдал своим прихвостням Литлендам общие земли. Ты смешиваешь с грязью древние вольницы Запада. А этот шакал, — посол Рейса покосился на графа Рантигара, — предает свой народ и лижет тебе пятки. То, что мы слышим, — разговор зверей, а не мужчин.

Менсон видел, как гвардейцы напряглись и засветились изнутри пурпурным светом, будто заряженные искровые очи. Лицо владыки покрылось инеем.

— От чьего имени, сир, вы бросаетесь такими словами? Я звал сюда графа Дамира, вашего сюзерена. Вы говорите его голосом?

— Нет, владыка. Нашими голосами говорит Моран Степной Огонь — новый правитель Рейса. Он прислал нас сюда.

— Степной Огонь?.. — граф Рантигар издал смешок. — Всего лишь безродный вояка!.. Он не правит графством.

— Граф Дамир, — ответил четырехгубый посол Рейса, — подло убит Литлендами с попущения императора. Застрелен у них в гостях, прямо за обеденным столом. Степной Огонь — правая рука Дамира и лучший воин Запада. Он по праву взял власть и поклялся отомстить за вождя!

— По праву?.. — Рантигар не сдержал хохота. — Какие права у бандита?! Сложите оружие, склоните колени перед владыкой, молите о милосердии — вот все ваши права!

И в следующий миг...

— Ииииии!..

Воздух вспыхнул от крика. Шаваны Рейса расплавились: утратили очертания, хлынули волной. Гвардейцы возникли перед императором, заслонили скрещенными копьями. Но западники атаковали не владыку, а черноусого графа. Оруженосец вырос на пути, кулаком-кувалдой встретил одного, швырнул на спину. Но второй — разноглазый, гибкий, как змея, — подлетел к Рантигару и схватил за подбородок.

— Иииии!

Серебристая молния полоснула поперек шеи. Граф издал бульканье, словно тонул. Стек на пол красными струями. Обратился в груду тряпья, вокруг которого быстро росла лужа. Разноглазый стоял над ним, сжимая в руке шпору. Капля крови, сорвавшаяся с нее, много секунд висела в воздухе, а после упала на лицо мертвеца.

— Иииии! — длился надсадный вопль, и Адриан воскликнул, перекрывая:

— Менсон, Менсон!..

Лишь тогда шут понял, что это кричит он сам. Закрыл рот. Наступила тишина.

Трое стояли среди зала: оруженосец с лицом цвета пахотной земли, разбитый в кровь четырехгубый, убийца со шпорой. Люди императора сжимали их колючим кольцом клинков.

— Теперь Закатный Берег встанет на нашу сторону, — произнес шаван и плюнул на тело Рантигара. — Трусу не место во главе вольной земли.

Адриан спросил:

— Так вы сговорились с Ориджином?

Западники скривились в гримасах злобы.

— Ориджины — твои псы. Так было всегда. Мы рады, что даже псы восстали против гнусного хозяина. Но мы — люди, и не станем договариваться с собаками.

— Тогда чего вы хотите?

— Степной Огонь ведет наше войско на Литленд. Мы разделаемся с ворами, а потом придем за тобой. Ты ошибаешься, если думаешь, что Персты Вильгельма спасут тебя. Есть сила, стоящая выше Предметов — сила духа и жажда свободы. Ты ощутишь на своей шкуре. И если в день, когда падешь, Ориджин еще будет жив, — тогда мы убьем и его.

— Вы догадываетесь, что не выйдете из этого зала?.. — осведомился император.

Шаваны изобразили гримасы презрения. Они знали свою будущую судьбу. В этом и был смысл послания: Запад станет сражаться до смерти.

— Вы зовете Литлендов ворами. Почему?

— Они такие же воры, как ты. Присвоили переправы через священную реку Холливел, а ты позволил им сделать это. Герцог Литленд имеет грамоту, подписанную тобой.

— Я ничего об этом не знаю, — нахмурился владыка. Разноглазый западник только фыркнул.

Адриан смерил его долгим взглядом.

— Итак, вы здесь, чтобы преподать мне урок. Я покусился на ваши свободы, и вы будете биться до конца. Примете геройскую смерть: во дворцовом зале от мечей стражи, на поле брани от Перстов Вильгельма... Мир запомнит вас славными воинами, а меня — тираном. Верно?

Они не ответили. Император сказал:

— Я тоже преподам урок. Вечный Эфес!..

Поднесли священный кинжал в ножнах, Адриан опоясался им, положил ладонь на рукоять.

— Даю вам слово, вольные люди Запада. Я разобью вас в бою на равных, без помощи Перстов Вильгельма и кайров Ориджина. Я встречу вас в ратном поле и сокрушу силой честного железа. Начало своей победы я положу сейчас. Мечи.

Гвардейцы переглянулись, кто-то взял учебные клинки с пирамиды.

— Боевые мечи! — рявкнул Адриан.

— Ваше величество... ваше величество!.. Ваше величество!

Три голоса — воедино: леди Сибил, нареченная невеста, генерал Алексис. Император взял у гвардейца мечи и бросил один разноглазому шавану.

— Вы оскорбили меня словом и поступком. Вы пролили кровь моего верного вассала. Я вызываю вас на поединок.

Воин Рейса взвесил меч, крутанул в воздухе, проверил заточку. Он ожидал подвоха, но ошибся: в его руке лежала отличная сталь.

— Я убью тебя, владыка, — предупредил шаван.

— Попробуйте, — ответил Адриан и начал движение.

Говорят, когда-то Менсон умел фехтовать. Кто-то даже сказал, что он был хорош. Видимо, посмеялся. Сейчас шут не мог даже уследить за боем. Клинки расплывались в блестящие дуги. Бойцы не делали шагов, не атаковали и не защищались — перетекали с места на место, окруженные ореолом стали. Звенели удары — град в оконное стекло. Невпопад ахала нареченная невеста.

Менсон смотрел и видел, как бойцы меняются в размере. Адриан вытянулся в копье, рванулся в грудь шавану. Тот отлетел, сжимаясь. Адриан развернулся дугой, свистнул воздухом, чуть не задел. Западник — мелкий, юркий зверек — скользил по полу. Владыка преследовал и рубил. Владыка — огромен, заполняет собою едва не весь зал. У него не один меч, а пять, десять. Дюжина рук с клинками секут в клочья воздух. Ни один человек не увернется, не втиснется в щель меж дугами ударов. Но шаван — уже не человек и не зверь, а солнечный зайчик. Мечется в воздухе, парит. У него вовсе нет тела. Все его тело — один лишь блеск клинка. Адриан бьет, сечет, рубит этот блеск — и никак не может пробить.

И вдруг... дыхание Менсону перехватывает, будто легкие сжали клещами. Солнечный зайчик превращается в кольцо. Окружает, обертывает владыку. Жалит короткими острыми вспышками. Слева, справа, справа, сзади, слева, сзади... Адриан вьется спиралью, отбивает вспышки — но медленно. Медленно, до тьмы медленно! Клинок едва видим от скорости... но все равно — медленно!

Вспышка — росчерк. Рубаха Адриана наливается вишневым соком. Он движется назад, уходя из кольца. Шаван становится пчелиным жалом, целит в грудь, в пупок, шею, бедро... Адриан отбивается, отмахивается, отпрыгивает, откатывается... назад, назад, назад без конца... и вот упирается спиной в стену зала, а западник колет прямым выпадом. Стрела в живот. Молния!.. Но Адриан успевает шатнуться, клинок скользит по ребрам, вонзается в стену. А затем владыка рубит снизу вверх — неловким, слабым, косым ударом... и задевает руку врага.

Отличная сталь. Острей лезвия бритвы.

Со звоном падает меч, а шаван потрясенно смотрит, смотрит на свое запястье, рассеченное до кости, и не находит дыхания, чтобы закричать. Император извлекает из ножен Вечный Эфес и наносит последний удар.

Когда мертвец упал на пол, он стал совсем маленьким, не больше кошки. На глаза Менсону навернулись слезы. Сам факт смерти никогда не впечатлял его, но вот это странное превращение... Большое становится ничтожным. Сжимается, стискивается. Лишается права занимать место. Мир живых вытесняет прочь бесполезный мотлох...

Он протер глаза рукавом и взял рисунок. Да, под копытом жеребца должен быть череп. Человеческий, но крохотный, меньше подковы. Шут поднял карандаш и принялся править острие.

Владыка, хромая, прошел через зал. На теле краснели три раны — две на боку, одна на бедре, однако все неглубоки.

Он остановился против пары оставшихся в живых западников, поднял к их глазам окровавленный Вечный Эфес. Трехгранный клинок был гладок, как тончайший шелк, как лед, смазанный маслом. Багровые капли не могли удержаться на нем, срывались одна за другой, пока кинжал не остался совершенно чистым. Тогда стало видно, что он прозрачен, будто стекло.

— Я сохраняю вам жизнь, — сказал Адриан. — Возвращайтесь в свои земли. Расскажите Степному Огню и всем другим о том, что произошло здесь. Передайте: чтобы разбить вас, мне не нужны Персты Вильгельма.

Меч

6-8 сентября 1774г. от Сошествия

Первая Зима

Пожалуй, спать двоим одновременно — это была не лучшая идея...

Джоакина разбудило ржание Леди. Стоял теплый денек бабьего лета. Разморенный сладким сном, парень не сразу очнулся. Аланис схватила его за подбородок и резко встряхнула:

— Проснитесь же! Блэкморцы!

Теперь он различил в отдалении приглушенные подлеском мужские голоса:

— Туда...

— ...кони, что ли?..

Он мигом сел и взялся за меч.

— Ни в коем случае! — шикнула девушка. — Прячемся!

Она перекатилась на живот и поползла, прижимаясь к земле. Джоакин напялил на голову шлем, подобрал меч, пополз следом.

Шаги приближались, под сапогами хрустели веточки. Голоса слышались уже ясно:

— Дик, смотри: и вправду кони! Двое.

— А то сам не вижу...

Аланис проползла под кустами малины и оказалась на краю оврага. Недолго думая, юркнула вниз. Джоакин едва поспевал за нею. На склоне, вцепившись растопыренными корнями в откос, располагался дуб. Дожди вымыли часть грунта, и ниже дерева возник грот — впадина в склоне, накрытая мшистыми дубовыми корнями. Туда и нырнула девушка, цепляясь за дерево, чтобы не скатиться с обрыва. Джоакин последовал за нею. Позади тревожно заржала кобыла: чужаки вышли на их место ночевки.

— Откуда знаете, что это блэкморцы? — шепотом спросил Джо.

— По голосам слышу...

Джоакин ничего особого не замечал — голоса как голоса. Молодые парни — вот все, что можно сказать.

— Оглядите тут все, — говорил один, более хриплый.

— Нечего оглядывать, сир. Тряпье какое-то...

— Тряпье осмотри. А ты, Харрис, — коней.

Тот, кто звался Харрисом, издал смешок:

— Ну и лошади, сир! Гнедая — ничего, но вторую и лошадью-то не назовешь. Посмотри на нее, Дик!

— Таким чудищем только детей пугать...

Леди Аланис прыснула и быстро зажала рот рукой.

— Не зубоскалить! — рявкнул командир чужаков. — Кто приехал на этих лошадях?

— Да крестьяне какие-то, сир... Кто бы еще сел на этакую образину?

— Ага, Дик верно говорит. На гнедой был паренек из не самых бедных — какой-нибудь сын старейшины, вот его рубаха. А на второй — мелкая пигалица. Никого крупнее лошаденка не вынесла бы.

— И где эти крестьяне? Найдите же!

Прижавшись к уху миледи, Джоакин шепнул:

— Их, вроде, всего трое. Я с ними справлюсь.

— Сидите тихо!

— Но я могу...

— Тихо, сказала!

Судя по хрусту веток, Дик и Харрис обшаривали кусты вокруг места ночевки.

— Не видать, сир... — сказал один.

— Ищите лучше!

Над головами беглецов затрещала малина.

— Малина... — сказал блэкморец, — спелая!

— Тебе только жрать...

— А за малиной овраг какой-то. Наверное, они там внизу, в овраге!

— И что им там делать?

— По грибы пошли...

Дик и Харрис отчего-то загоготали. Сир не понял:

— Какие еще грибы?

— Ну, мальчик с девочкой пошли в лес по грибы. Девочка увидела гриб, наклонилась, а тут сзади мальчик...

— Ооох, какой грибочек! Какой... крепенький! И еще грибочек. И еще! Еще! Да-аа!..

Заржали все трое. Этот сир был не лучше своих сквайров.

— Грубое мужичье, — презрительно шепнул Джоакин, но по искоркам в глазах Аланис понял, что она тоже не прочь посмеяться.

— Ладно, довольно, — напустил на себя серьезность командир блэкморцев. — Лезьте в овраг да найдите мне этих двоих.

— Зачем? — спросил Харрис. — Что с них толку?

— Уши оборву, — пригрозил сир.

— Нет, правда, зачем? — поддержал Дик. — Они там любятся где-нибудь под кустом... Девчонку вам привести, тепленькую? Это мы устроим! Ну, а парень-то на кой?..

К великому удивлению Джоакина, леди Аланис продолжала улыбаться. Вульгарные блэкморцы не внушали ей никакого отвращения. Правда, герцогиня все же держала наготове искровый кинжал.

— Дурачье, — бросил сир. — Не нужна мне девка. Но может, эти двое видели наших двоих. Допросить надо.

Голос Харриса зазвучал над головой Джоакина, в каких-то трех ярдах:

— Больно крутой овраг, сир. Спускаться долго, а вылезать — и подавно.

— Ты мне договоришься, Харрис.

— Так ведь он прав, сир. Чертову уйму времени убьем, а толку не будет. Никого они не видели. Юнцы в глухомань забрались и любятся — над ними вагон проедет, и то не заметят!

— Черт с вами, — смирился сир. — Шмотки осмотрите — может, жратва есть. Да и поедем дальше.

Хрустя ветками, сквайры выбрались из малинника. Лошадь неспокойно всхрапнула, когда они принялись шарить в джоакиновом мешке.

— Глядите, сир: половина редьки.

— И все? Больше никакой еды?

— Ни крошки.

— Бедняги.

— Видать, их любовь кормит!

— Гы-гы-гы...

Аланис снова хихикнула, и Джоакин заподозрил: она предпочла бы иметь спутниками этих поганых сквайров, а не его!

— Мерзкие грязные животные! — прошипел он и, схватив меч, рванулся вверх по склону.

Миледи поймала его за ногу и резко дернула, он шлепнулся на корень, с трудом удержался, чтобы не покатиться в овраг.

— Сидите, тупица! Сейчас они уйдут!

Действительно, голоса преследователей стали удаляться, шорох копыт становился все тише и, наконец, пропал вовсе.

Беглецы выбрались из грота. Джоакин подал девушке руку, и она воспользовалась его помощью. Впервые он коснулся ее ладони. Тонкие пальцы Аланис оказались на диво цепкими. А кожа была теплой, но не горячей: лихорадка отступила.

— Вам лучше, миледи!.. — радостно воскликнул Джоакин. — Вы все же использовали знахаркино снадобье? Вы... поступили мудро!

Он вовремя сдержался, чтобы не назвать герцогиню "умничкой".

— Еще чего! — фыркнула Аланис и принялась оттирать с платья пятна глины. — Я не трогала ваш сверточек с пометом, не тревожьтесь. Светлая Агата заботится обо мне, потому хворь пошла на убыль.

Она говорила с ехидцей, но благодушно, и в груди Джоакина запели соловьи.

— Миледи, я так счастлив это слышать!.. Мечтаю о дне, когда увижу вас здоровой!

— А вот вам, сударь, явно нездоровится. Что за помешательство случилось? С чего это вы вздумали драться с блэкморцами?

— Я бы разбил их без труда! — сообщил Джоакин, гордо вскинув подбородок. — Вы не успели бы ахнуть, как подонки уже валялись в грязи! И мы получили бы коней, столь нужных нам!

— Вот уж сомневаюсь. Граф Блэкмор держит на службе отменных бойцов. Может, вы продержались бы минуту-другую против сквайров, но рыцарь мигом выпустил бы вам кишки.

— Их следовало проучить, — упрямо повторил Джо. — Мало того, что служат подлецу и предателю, так еще изрыгают пошлости, будто пьяный сапожник!

Герцогиня хмыкнула.

— Обычные сквайры. Где вы других видели?

— Эээ...

— Скажите правду, сударь: вы хоть где-то служили?

— Как я уведомлял вас ночью, — сухо ответил Джоакин, — мне довелось служить у графа Рантигара во время Мельничной войны, а затем — у барона Бройфилда, вашего вассала.

— И Бройфилд с Рантигаром позволяли вам спать в карауле?

Он почувствовал, как розовеют щеки.

— С вашего позволения, я не был назначен в караул...

— Но если бы я не проснулась, а ваша кобыла не заржала, нас бы уже схватили. И в том была бы лишь ваша вина.

Джоакин потупился.

— Простите, миледи...

— Я голодна, — сообщила герцогиня. — И мне по-прежнему нужно снадобье. И конь. Нынче ночью я слышала хруст: позвонки бедной старушки трещали подо мною. Больше я не сяду ей на спину.

— Да, миледи.

— И в будущий раз, когда мне доведется спать, пусть это будет в постели. Слышите? К следующему утру я хочу оказаться в гостинице.

— В Клерми?

— Клерми? Вы из ума выжили? Эти трое двинулись в сторону Клерми! Поедем туда — как раз их нагоним. Нет уж, теперь отправимся в Тойстоун. Тамошний бургомистр — честный человек. Доставьте меня к нему.

— Далеко ли до Тойстоуна, миледи?

— Миль двадцать. При хороших конях доедем за ночь.

Джоакин стал собираться в дорогу.

— Хорошо, миледи. Ждите меня здесь. Я разыщу лошадь и...

— Даже не думайте, такого не повторится. Я не стану больше ждать вас! Мы пойдем вместе, возьмем денег и коня, а затем поскачем в Тойстоун.

— Возьмем коня и денег?.. — не понял Джоакин. — Вы предлагаете...

— Тьфу! Что это за длинная штука у вас на поясе? Похоже на меч, правда? Быть может, вы даже умеете вынимать его из ножен?.. А мне требуются деньги и конь. Что вам неясно, сударь?

* * *

Смеркалось, когда на проселочной дороге показалась бричка, запряженная парой. Ехала неспешно, что было весьма на руку. Сумерки не позволяли разглядеть седоков, но и те не видели Джоакина, притаившегося за деревом. Повозка миновала его и остановилась через десять ярдов. Причиной тому была преграда: худая лошаденка, стоящая посреди дороги, и девушка, опирающаяся на ее холку.

— Вам нужна помощь, сударыня?.. — спросил седок из брички. Приятный низкий голос.

Девушка двинулась навстречу, пошатываясь.

— Сударь... я умираю... помогите, прошу!

Поравнявшись с упряжкой, она споткнулась. С трудом удержалась на ногах, ухватилась за поводья, повисла всем весом своего тела. Упряжная кобыла невольно вывернула голову влево. Теперь бричка не тронется с места. Пора!

Джоакин подбежал и вспрыгнул на подножку, выхватив меч.

— Не двигайтесь и останетесь целы! — выкрикнул он заготовленную фразу.

Внутри сидели двое: седой мужчина в сюртуке и девушка в шляпке — по всему, отец и дочь. Дочь взвизгнула. Отец поднял хлыст. Джоакин направил клинок ему в лицо.

— Не стоит. Нам нужна только лошадь, ничего больше.

— И деньги! — бросила Аланис. — Ваши деньги, сударь.

Ошарашенный мужчина никак не мог понять, что от него требуется. Его глаза прикипели к клинку, страх вытеснил прочь любые мысли.

— Быстрее! — рявкнул Джоакин, для убедительности замахнувшись мечом.

Седой прижал руки к груди, ахнул и... лишился чувств.

— Вот черт... — опешил парень.

Тогда девчонка обхватила отца обеими руками и завизжала:

— Умоляю, не убивайте! Пожалейте нас, господин! Мы хорошие люди, не убивайте нас!

— Мы вас не тронем, только деньги отдайте...

— Прошу, смилуйтесь! Не убивайте, не надо!

Она прижималась к полумертвому отцу и сверкала глазами, круглыми и белыми от страха. Клинок Джоакина смотрел теперь в шею девчонке. Парень смешался, меч задрожал в руке.

— Да сядь же... — в глубоком смущении воскликнул он. — Просто отдайте деньги — и езжайте себе...

— Заклинаю, добрые господа! — причитала девчонка. — Янмэй Милосердная вас благословит! Только не убивайте...

— Умолкни! — отрывисто каркнула герцогиня. Девчонка дернулась от неожиданности и затихла. — Сядь на свое место.

Она повиновалась. Аланис выронила:

— Надоела... Теперь обыщи эту куклу.

Джоакин с девчонкой переглянулись — оба не поняли, кому адресован приказ.

— Путевец, ты!

Джоакин обшарил сюртук путника, нашел в нагрудном кармане золотые часы, которые немедля сунул обратно. Провел рукой по поясу, нащупал кошель, снял. При этом деле мужчина очнулся. Раскрыл глаза и издал какой-то звук, Аланис тут же окрысилась на него:

— Сиди молча, ничтожество!

Тот повиновался. Джоакин заглянул в кошель.

— Сколько там?

Он пересчитал на ощупь.

— Около елены, кажется.

— Елена и две глории, — тихо сказал мужчина.

— Хорошо. Теперь выпрягай лошадей.

Джоакин сунул меч в ножны.

— Не ты! Пускай он выпрягает.

Седой мужчина выбрался из экипажа, трясущимися руками взялся за упряжь, принялся беспомощно дергать ремни. Аланис озлилась:

— Безрукий идиот!

— Простите, сударыня... Я не умею, конюх делал...

— Путевец, срежь ремни.

Джоакин рассек постромки у левой лошади, Аланис поймала ее под уздцы.

— Вторую!

— Но нам нужна только одна...

— Возьмем двух. Режь.

Он освободил вторую лошадь и лишь тогда понял смысл маневра. Без лошадей бедняги нескоро доберутся до города, а значит, нескоро и заявят о грабеже. Миледи сказала мужчине, указав на свою бывшую лошадку:

— Вон ту полудохлую оставляю вам. С нею вы долго провозитесь.

Сюртук успел забраться назад в экипаж и теперь обнимал дочку, приговаривая:

— Все обойдется. Прости меня, деточка. Все будет хорошо, только не бойся...

Лицо герцогини было, как всегда, укрыто платком, но Джоакин уже научился распознавать ее настрой по выраженью глаз. Сейчас они туманились от презрения.

— В путь, миледи, — сказал Джоакин и протянул ей руку, чтобы помочь взобраться на лошадь.

Аланис сняла с пальца рубиновый перстень — единственную драгоценность, что была на ней при бегстве из Эвергарда. Швырнула седому мужчине со словами:

— Получи оплату, жалкий человечек.

Джоакин мало знал о драгоценностях, но увидел, как вытянулось лицо седого. Похоже, перстень стоил дороже дюжины коней.

— Сударыня... — выдавил сюртук, но Аланис не пожелала слушать продолжение.

Опершись на плечо Джоакина, она запрыгнула на спину лошади и, не оглядываясь, пустила рысью.

Воин оседлал свою гнедую Леди и, ведя на привязи краденую лошадь, нагнал Аланис. Восторг охватывал его до самых глубин души. Как смело и твердо, и властно держалась Аланис во время дела! Никто не мог и пикнуть против! Попадись им не пара напуганных мещан, а целая банда разбойников — и те ходили бы по струнке от одного слова миледи. Так вот что, оказывается, имел в виду Хармон-торговец, когда говорил об "агатовской породе"! Как же прав был Джоакин, что изо всех женщин мира выбрал именно эту!

Он искал слова, чтобы выразить девушке свои чувства, и нашел такие:

— Миледи, вы — прирожденная грабительница!

Она едва не зашипела от ярости:

— Это что было?! Шутка? Ваш мелкий умишко дорос до чувства юмора?

— Миледи, я и не думал насмехаться. Лишь хотел высказать восхищение...

— Восхищаетесь, что я, Аланис Аделия Абигайль рода Светлой Агаты, опустилась до разбоя? Скатилась на вашу ступеньку — это вас радует?!

— Но разве не увлекательно пережить вместе такое приключение? Нам с вами будет что вспомнить. Никто из ваших сверстниц-дворянок никогда не делал подобного! Держу пари, все бы вам позавидовали, если б узнали!

— Боги, какой глупец! Это же из-за вас мне пришлось испачкаться в такой грязи! Вы должны были сами все сделать еще вчера и уберечь меня. Но вы не сумели, лишь поэтому мне пришлось вмешаться. Приключение? Мерзость и позор — вот что это было! Я отрежу вам язык, если посмеете еще раз заговорить об этом.

— Вряд ли у вас получится... — буркнул Джоакин очень тихо, чтобы миледи не слышала.

Дальше ехали молча. Двигались полем, но не теряя из виду дорогу, чтобы не сбиться с пути. Азартная радость парня отнюдь не угасла, когда миледи пристыдила его, а даже напротив, набрала сил. Он был уверен, что позже, когда Аланис выздоровеет, они вместе вспомнят дельце и улыбнутся тому, как ловко все провернули. Что особенно приятно, теперь у них имелась общая тайна — одна на двоих. Страничка жизни миледи, что открыта только ему, Джоакину, и никому более!

Пару часов он смаковал это дивное чувство, но потом нечто более прозаическое поселилось в душе... В желудке, если уж говорить точно. С прошлого вечера Джоакин съел лишь половину редьки и несколько горстей малины. Тело восставало против такого пренебрежения и заявляло протест при помощи яростных спазмов в животе.

Еще час-другой он терпел, проклиная выносливость герцогини, которая легко обходилась вовсе без еды. Затем не сдержался и спросил:

— Миледи, не сделать ли нам привал ради поиска провианта? Ибо успешность нашего продвижения возрастет, если мы подкрепимся...

— И где же вы возьмете пищу?

— Вокруг нас поле, миледи...

— А, по редьке соскучились! — усмехнулась Аланис. — Потерпите, бедняжка. Впереди развилка, взглянем на указатель. Мне кажется, до города уже недалеко.

У развилки они выехали на дорогу и осмотрели столб. На деревянных стрелках значилось несколько городов, среди них был и Тойстоун. Но число миль, стоящее следом, озадачило Джоакина.

— Вы говорили, миль двадцать, миледи, — без задней мысли отметил парень. — Пол-ночи едем, должно было миль десять остаться. А тут почему-то значится тридцать...

— Я ошиблась дорогой, — сквозь зубы процедила миледи.

Джоакин пожал плечами:

— Ну, со всеми бывает... Кто из нас не совершает ошибок?

Тогда, внезапно, леди Аланис вскричала:

— Тьма сожри эту дорогу! Ненавижу ее! И вас с нею вместе, тупица! И Блэкмора, и Галларда, и Адриана — всех подонков ненавижу! Будь они прокляты!

В сердцах она принялась пинать дорожный столб, повторяя:

— Ненавижу! Ненавижу!..

Башмак слетел с ноги, она схватила и зашвырнула его далеко в поле. И вдруг, будто силы мигом оставили ее, опустилась на землю, закрыла лицо руками.

— Боги, как же я устала... — прошептала миледи.

Утешать девиц, а тем более высокородных, Джоакину доводилось нечасто. Он присел рядом с нею, несмело тронул за плечо. Аланис судорожно вздохнула, будто собиралась заплакать. Парень приобнял ее и сказал, поглаживая по спине:

— Ну, будет, миледи!.. Ничего страшного не случилось, все хорошо. Нужно поесть и поспать, тогда настроение наладится. И завтра с новыми силами...

Аланис рывком отодвинулась, ее отчаяние враз сменилось гневом.

— Вы не можете мне сострадать. Я не давала вам такого права! Ступайте, принесите мой башмак!

Джоакин тут же подхватился. По правде, он был рад перемене: гневная Аланис восхищала его, а плачущая — пугала.

— Сейчас, миледи.

— И второй!

Она скинула другой башмак и швырнула в противоположную сторону. Джоакин подался на поиски. Когда нашел и принес обувь, миледи уже сидела на лошади.

— Наденьте, — потребовала она, пошевелив стопой.

Джоакин обул Аланис, радуясь возможности прикоснуться к ее ножкам.

— Я решила, — сказала она. — Поедем прямо по дороге и заночуем в первой гостинице.

— Миледи, это же опасно! Не лучше ли в поле, у костра?..

— Я решила, — повторила Аланис и тронулась с места.

Джоакину не осталось ничего другого, как догонять ее.

Гостиница попалась через несколько миль. Воин долго тарабанил в закрытые ставни прежде, чем хозяин проснулся и выставил в окно взведенный арбалет.

— Я не грабитель, — пояснил Джо. — Мне просто переночевать...

Хозяин поворчал, но впустил. Аланис ждала, притаившись за углом. Парень было предложил сказаться мужем и женой, как делала миледи с лейтенантом Хамфри, но Аланис и слышать не хотела. Так что Джоакин вошел один и попросил комнату на первом этаже. Получив комнату, он заперся внутри и открыл ставни, громко покашлял. Аланис подошла под окно, он втянул ее внутрь. Она велела зажечь свечу, он зажег. Миледи брезгливо огляделась:

— Клоповник. Мои собаки спят в лучших условиях!

— Потому я и предлагал заночевать в поле...

— Ступайте, принесите мне еды. И воды, чтобы омыться. Горячей!

Понадобилось все джоакиново красноречие с двумя агатками впридачу, чтобы убедить хозяина разогреть воды среди ночи. С едой было проще: имелся хлеб, ветчина, морковь и даже холодная овсянка. Он перекусил, пока вода грелась, потом отнес все необходимое девушке.

— Вот, миледи, здесь и вода, и пища — все, как просили.

— Угу... теперь ступайте.

— Позовете меня, когда окончите омовение?

— Зачем?!

— Ну, спать...

— Вы что, намерены спать здесь?! Убирайтесь! В моей комнате вас не будет.

— Но хозяин заподозрит неладное, если я один сниму две комнаты...

— Спите в коридоре. Спите в поле, как вы мечтали. Делайте что хотите, только исчезните отсюда!

Джоакин покорно вышел.

— Сладких снов, миледи... — сказал он уже закрытой двери. В ответ щелкнул задвигаемый засов.

Парень сел на пол, накрылся плащом и смежил веки.

* * *

Эти несколько дней были, пожалуй, самыми странными в жизни Джоакина. Они представляли собою непрерывное чередование жара и холода, огня и снега. Чувства сменяли друг друга в такой безумной круговерти, что парень уже не мог и различить их: обида, сострадание, тревога, страсть, унижение, нежность, восторг... Картежник, что проигрывает за ночь годовое жалование, потом возвращает вдвойне, и вновь теряет все до медяка — и тот, наверное, чувствует в душе больше покоя.

Парень проснулся в коридоре придорожной гостиницы. Раннему пробуждению помог слуга, споткнувшийся о джоакинову голень. Парень накинулся было на него, но быстро понял, что это — возможность сделать нечто приятное для миледи. Пока она спит, нужно раздобыть и принести еды, а если совсем повезет, то и кофе. Она будет рада проснуться и сразу позавтракать в постели.

Он так и сделал. Сперва умылся и причесался, придал себе пристойный вид, подходящий для общения с герцогинями. Затем заказал яичницу с беконом и чаю. Кофе, конечно, не нашлось, зато к чаю прилагался маковый пирог. Джоакин принес горячее кушанье под дверь и осторожно постучал.

— Миледи, вы проснулись?..

В ответ послышался болезненный стон.

— О, боги! Что с вами, миледи?

— Чего вы хотите?.. — вместо ответа прохрипела Аланис.

— Я принес завтрак...

— Не хочу есть. Сделалось хуже. Найдите лекаря...

Он попытался расспросить о ее состоянии, но она огрызнулась:

— Что вы понимаете в симптомах? Приведите мне лекаря!

Не помня себя от беспокойства, Джоакин проскакал шесть миль до ближайшего городка. Не без труда разыскал лекаря — благо, делу помогло серебро, что теперь имелось в кармане. Лекарь оказался хорош: в пенсне, с саквояжиком, как и тот, прежний. Джоакин потащил его в гостиницу, умолял ехать быстрее. Аланис впустила к себе одного лекаря, а парень остался мерить шагами коридор. Как вдруг из комнаты донесся голос миледи:

— Шарлатан! Неуч! Подите прочь!

Лекарь пытался оправдываться, но герцогиня лишь распалялась:

— Исчезните с моих глаз, мошенник! Вон! Убирайтесь!

Дверь распахнулась, лекарь, весь красный, сбежал из гостиницы. Аланис позвала Джоакина к себе и нещадно обругала:

— Где вы только нашли такого болвана?! Бездарности тянутся друг к другу?

Он сказал, что немедленно поедет за новым лекарем, но Аланис отмахнулась:

— Ни к чему, мне уже легче.

Парень аж опешил:

— Как — лучше?! Неужели?

— Ну, если я говорю!

Она потребовала обед и с аппетитом съела все, даже жирное куриное бедро. При этом не уставала бросать ядовитые замечания в адрес лекаря, Джоакина, хозяина гостиницы и повара. Парень слушал ее с умилением и не мог нарадоваться.

Когда стемнело, тронулись в путь. Прошла пара часов прежде, чем Джо узнал: они больше не едут в Тойстоун.

— Подумала про этого бургомистра... он мне не по нраву. Кто-то говорил, Тойстоун недоплачивает ремесленную подать. Будь бургомистр хорош, такого бы не было. Поедем в баронство Бонегана. Помню барона с турнира — бесхитростный вояка. Этот не предаст.

Путь, таким образом, удлинялся на двадцать миль. Но Джоакин был доволен тем, что Аланис подробно высказала свои мысли. Кажется, она начинала ему доверять. Да и голос ее звучал бодрее. Чем дальше они отъезжали от гостиницы, тем веселее делалась миледи. Свежий ночной воздух, несомненно, шел на пользу.

— Вы сами виноваты, — сказала она благодушно, — заставили меня ночевать в этом клоповнике. Там духота и грязь, всякому сделалось бы дурно. Ваше счастье, что у меня столь крепкое здоровье, иначе быть вам женоубийцей. Вас бы колесовали, Джоакин Ив Ханна.

— Но вы же сами хотели в гостинице... — начал Джоакин, и Аланис рассмеялась:

— Ах, полно! Это же шутка! Я не гневаюсь на вас. Сегодня вы еще не сделали ничего дурного. Бездарный медик — тоже не ваша вина. Правда?

— Да, миледи...

— Хорошие лекари попадаются так редко, что их трудно распознать. Будто сказочные животные: все слышали, но мало кто видел. Никогда не полагайтесь на медиков. Ежедневно посвящайте один час упражнениям и непременно молитесь Праматери Сьюзен — тогда будете здоровы. Так меня учили в пансионе.

— В пансионе, миледи?

— Елены-у-Озера в Кристальных Горах. Вы разве не слышали?

— Конечно, слыхал, миледи! — соврал Джоакин.

— Выдумщик!.. — хихикнула Аланис. — Ничего вы не слышали. Я там училась четыре года. Как-то на втором курсе...

Она принялась вспоминать некую историю, и Джоакин не уловил ни слова — настолько трепетал от самого факта, что Аланис откровенничает с ним. Парень боялся лишний раз вздохнуть, чтобы не сбить ее с этого настроя... Как вдруг девушка закричала:

— Куда вы смотрите? С дороги, с дороги!

В трехста шагах впереди показался отряд всадников, и Аланис с Джоакином помчали наутек через поля. Всадники пустились в погоню. Вряд ли они могли опознать беглецов, скорее, гнались лишь потому, что Джоакин и Аланис удирали. С полчаса длилась опасная скачка по ночным полям, бедные лошади выбивались из сил, а Джоакин с замиранием ждал мига, когда гнедая сломает себе ногу. Но потом вояки сбавили ход и отстали — пожалели коней. Джоакин не рассмотрел гербов на всадниках и так и не смог понять, кто же это был: люди Блэкмора или приарха, или императора, а может быть, просто банда разбойников.

Когда погоня исчезла из виду, Аланис напустилась на парня — в этот раз безо всяких шуток:

— Как мы оказались на дороге?! Вы забыли, что опасней дороги нет ничего? Хотели продать меня врагам?!

— Миледи, это же вы велели ехать по дороге! Я еще отговаривал...

— То было вчера, а это — сегодня! Неужели неясно? Нам следовало свернуть в поля!

Он не увидел разницы между вчерашней дорогой и нынешней, но не рискнул спорить.

— Отчего молчите? — потребовала Аланис и вдруг ойкнула.

— Что случилось?!

— Рана кровоточит...

— Позвольте, я посмотрю!

— Нет! Найдите воды.

— Поля орошаются, должен быть канал...

Они двинулись к каналу, и, не доехав совсем немного, Аланис упала без чувств. Джоакин отнес девушку к воде, распахнул ее плащ, развязал тесемки платья, чтобы добраться до раны. Но тут возникла другая мысль. Снять платок с лица миледи и наконец-то взглянуть!.. Едва он коснулся ткани, Аланис очнулась:

— Аа!.. Где я?.. Что вы?..

— Хочу помочь вам. Рана открылась...

— Прочь, прочь! — заорала она едва ли не в панике. — Я сама, не трогайте меня! Не трогайте!

Джо дал ей чистую тряпку и усадил у воды. Аланис кричала, пока он не отошел подальше. Он не мог видеть, что она делала, и только слышал время от времени болезненные стоны. Сердце разрывалось от сострадания, а еще больше — от невозможности помочь. Имей он хоть какие-то познания в медицине, насильно уложил бы девушку, связал ей руки и все сделал сам! А так не оставалось ничего другого, как сидеть в стороне...

В ту ночь уже никуда не ехали.

* * *

Миледи проспала до полудня. Очнувшись, накинулась на Джоакина за то, что не разбудил ее раньше. Он попытался возразить, мол, сон помогает выздоровлению. Герцогиня заявила: ее выздоровлению поможет вид дяди Галларда, разрываемого на части четверкой коней. А этого уж точно не случится, пока она валяется среди поля, как крестьянская девка!

— Я приготовил вам завтрак, миледи...

— Я не голодна. Скорее в путь. Наверстаем время, что мы потеряли из-за вашей лени.

— Вам нужны силы, миледи. Без еды вы не сможете поправиться.

— Я полна сил!

В это верилось с трудом. Глаза девушки были мутны и покрыты сетью красных жилок, под нижними веками легли темные круги. Но Джоакин не спорил. Уже уяснил: чем больше он настаивает на своем, тем жестче упирается Аланис.

Они сели на коней и двинулись в дорогу. Погода стояла пасмурная, скоро начал накрапывать дождь. Это не смущало девушку. Что ж, по крайней мере, морось давала хотя бы какую-то маскировку.

Спустя время, Джоакин заметил: сегодня они едут в другом направлении. Осторожно сказал об этом миледи.

— Нет, тьма вас сожри, я не ошиблась! — огрызнулась она. — Знаю, куда еду.

— Мы больше не направляемся к Бонегану?

— Барон — мелкая сошка. У него полсотни рыцарей, не больше. Пользы от него! Двинемся в замок Эрроубек.

— Долго ли ехать?

— С вашей скоростью — месяц. Но если будем иногда отвлекаться ото сна ради движения, то за два дня доберемся.

Джоакин хмурился. Ему крепко не нравилось состояние здоровья Аланис. Чем тщательней он присматривался, тем больше тревожных признаков замечал. Миледи гораздо хуже держалась в седле, чем вчера. Ее шатало, спина гнулась, плечи опускались. Лоб был бледен, а глаза — болезненны. В голосе девушки, прежде твердом, стали проскакивать горячечные высокие нотки.

Он набрался решимости поговорить напрямую.

— Миледи, ваше самочувствие меня до крайности тревожит. Давайте-ка отправимся в ближайший город, хоть бы в тот же Тойстоун. Позовем лекарей — одного, второго, третьего, десятого. Хоть один да окажется хорош и поможет вам!

— Я вам скажу, сударь, что мне поможет. Тысячи две тяжелой кавалерии, тысяч по пять копейщиков и лучников — вот снадобье, которое мне нужно. У вас найдется? Нет?.. Какая жалость!

— Желаете захватить Алеридан, миледи?

— Догадлив, как Светлая Агата!

— Вы не сможете командовать армией, если будете мертвы.

— О чем это вы?

— Болезнь, миледи, хуже, чем вам кажется. Она очень опасна...

— Откуда знаете? Вы — лекарь?

— Нет, миледи. Потому и хочу найти его...

Она издала глухой звук, похожий на рычание. Невпопад спросила:

— Какое сегодня число?

— Четверг.

— О, боги! Календарная дата какая? Слыхали когда-нибудь о календаре?

Джоакин вынужден был признать, что не знает даты. Когда живешь в странствиях, следишь за днями недели. В понедельник все хмуры, у лодочника воды не допросишься. В пятницу батракам и ремесленникам платят расчет, люди веселы, могут пивом угостить или хотя бы развлечь забавным рассказом. В субботу во многих городах ярмарки, покупать амуницию или подряжаться на службу лучше всего именно в субботу. А в воскресенье красиво: девицы принаряжаются к церковной службе, да и свадьбы тоже начинают в воскресенье... Но вот следить за датами — зачем оно путнику, какой прок?

— Ладно. Сколько дней прошло от... — она запнулась, — от Эвергарда?

— Шесть, — подсчитал Джоакин.

— А вы знаете, чем занимается эти шесть дней мой милый дядя — Галлард Альмера?

Джоакин высказал предположение: торжествует, празднует победу, читает проповеди. Аланис фыркнула.

— Каждый час от того мига, как погиб мой лорд-отец, Галлард занят лишь одним делом: укрепляет свою власть. Заменяет офицеров на преданных ему: сперва полковников и капитанов, затем и лейтенантов. Перемещает войска так, чтобы отряды отца стояли вперемешку с дядиными сворами. Нанимает и рассылает шпионов. Созывает в Алеридан отцовских вассалов, требует присяги. Запугивает тех, кого можно запугать, покупает тех, кто продается. Приближает к себе детей сильнейших вассальных домов. Вам, пожалуй, невдомек: это не знак уважения, а страховка. Если вассал восстанет, его ребенок сразу превратится в заложника... Ищет поддержки вне Альмеры. Весь двор шептался, как дядя заглядывал в декольте нортвудской Медведице, а позже ездил к ней на чай. На грибочки... Не удивлюсь, если пара полков северян уже плывет сюда через Дымную Даль. И Адриановы подонки, вооруженные Перстами, — с дяди станется даже у них просить помощи! Бедный мой темный Джоакин, вы ничего не понимаете. Каждый день, каждый час, каждую минуту я теряю куски моего герцогства! Альмера — моя Альмера! — прирастает к рукам дяди!

— Это очень печально...

— Печально?! Ваш отец жив-здоров, правда?

— Милостью богов, да, миледи.

— А братья?

— Не тужат.

— А землею вы когда-нибудь владели? Возможно, городом? Судоходной рекой? Вам служила тысяча-другая вассалов?..

— Нет, миледи...

— Стало быть, ваша наибольшая потеря — это агатка, по пьяному делу проигранная в кости?.. Так не рассказывайте, тьма вас сожри, что печально, а что нет! Не делайте вида, будто понимаете меня! Вы не поймете, вам не дано! Даже не старайтесь!

Джоакин ощутил сильное желание рассказать, как на его глазах погибла Полли, но поразмыслил и отказался. Мрачно выдавил:

— Простите, миледи.

— Впервые слышу от вас нечто разумное...

Прошли еще часы. Дождь продолжался. Аланис промокла, ее начало лихорадить. Однако любые предложения остановиться, перекусить, согреться она отметала.

— Время, сударь. Время уходит.

— Вы рискуете собою, миледи. Подумайте: здоровье и жизнь важнее власти.

— С точки зрения нищего — да.

Когда обида настолько окрепла в душе воина, что почти вытеснила сострадание, Аланис вдруг обратилась к нему доверительно:

— Вы говорили, что служили Рантигару...

— И Бройфилду! — радостно откликнулся Джо.

— Бройфилд слишком мелок. А Рантигар — беспринципный мерзавец. Но у него есть войско и готовность драться. Он может быть полезен. Как близко вы с ним знакомы?

Джоакин нехотя признал, что вовсе не знаком с графом, просто служил наемным мечом под его знаменами.

— Так и думала...

Миледи вновь замкнулась в хмуром молчании. Джоакин с надеждой вымолвил:

— Однажды я выполнял поручение для его милости графа Шейланда...

— Сын торгаша и Адрианов прихвостень! С Шейландом я не стану связываться. Жаль, что вы не служили его жене...

Джоакин воскликнул победно:

— Я знаком с леди Ионой Шейланд!

— Ориджин, — поправила Аланис.

— Да, Ориджин.

— Так вы знакомы с Ионой?

— Виделись не далее, как в апреле, миледи.

— Вы на хорошем счету у нее?

— Скажу так, миледи: Северная Принцесса побеспокоилась о моем здоровье и лично осмотрела мои раны после поединка.

— Сомневаюсь... Иона не любит ни дуэлянтов, ни наемников.

— Заверяю: для меня она сделала исключение.

Аланис помедлила в сомнении.

— Если я отправлю вас с посланием для нее, сможете доставить?

— Несомненно, миледи!

— А сможете добиться встречи лично с Ионой, не с ее мужем?

Джоакин сомневался, что Северная Принцесса хотя бы вспомнит его. Тем тверже прозвучал его голос:

— Так точно, миледи!

Аланис вновь задумалась.

— Мне кажется, вы лжете... Впрочем, это не имеет значения. Все равно я не пойду за помощью к Ионе.

— Верное решение, миледи! Иона — заносчивая и самовлюбленная, в ней ни капли благородства.

— Право, Джоакин, вы так глупы! Всякий раз, как собираетесь сказать что-то, тщательно взвесьте и поймите: лучше вам промолчать.

Он надулся и больше уже не затевал бесед.

Однако сумрачное облако хвори, окружавшее миледи, Джоакин прекрасно чувствовал. Аланис скидывала капюшон, надеясь, что дождь поможет взбодриться, но вскоре начинала дрожать и зябко куталась в плащ. Она держала вожжи одной рукой, а вторая никак не находила покоя: хваталась за шею, теребила мокрые волосы, царапала бедро. Девушка просила хлеба, но, едва взяв в руки, говорила, что не сможет съесть ни крошки. Она опасно пошатывалась в седле, и лошадь ступала неуверенно, то и дело прядала ушами, беспокойно мотала головой. Кобыла будто пыталась проверить: живого ли человека несет на спине, или мертвое тело.

Солнце скатилось к горизонту, когда герцогиня сдалась:

— Больше не могу. Мне трудно держаться в седле... Нужно лечь.

* * *

Заброшенный сарай когда-то был сеновалом. Теперь сена осталось немного, оно давно отсырело и начало гнить. Девушка упала на сено, подгребла к себе, стараясь зарыться. Немилосердный озноб колотил ее.

— Что я могу для вас сделать?.. — прошептал Джоакин, присев рядом.

— Давайте в...ваш куриный помет. И ф...флягу с водой.

Он дал ей сверток и предложил помощь. Аланис отказалась:

— Просто выйдите... я сделаю сама.

Он вышел. Стреножил и расседлал коней. В сильнейшем беспокойстве принялся бродить вокруг сарая, теребил бородку, кусал губы.

Наконец Аланис позвала его. Когда он вошел, девушка лежала на сене, обессиленная болью.

— Сядьте рядом... — попросила она.

Он сел.

— Знаете молитву Праматери Сьюзен? Помолитесь со мною.

— Не знаю, миледи.

— Тогда просто повторяйте...

По нескольку слов она прочла молитву, Джоакин повторил.

Потом она прикрыла глаза и шепнула:

— Холодно...

Он лег рядом с нею и обнял, укутал своим плащом. Впервые Аланис не возражала. Он почувствовал дрожь ее тела, ощутил запах снадобья — тяжелый, землистый.

— Вы ненавидите меня?.. — вдруг спросила Аланис.

— Нет, нет! — воскликнул Джоакин.

— Все меня покинули... — срывающимся шепотом заговорила миледи. — Ни семьи, ни жениха, ни вассалов... Остались лишь вы. Наверное, вам очень нужны деньги, иначе и вы ушли бы...

— Нет, миледи, что вы! — закричал Джоакин, стискивая ее в объятиях. — Деньги совершенно не при чем!

— В этом нет позора... Вы — наемник... Не волнуйтесь, я сполна расплачусь с вами. Получите щедрую награду...

— Дело вовсе не в деньгах! Я с вами потому, что... вы — самая лучшая!

— Какая чушь... Я несносна... — голос так ослаб, что Джоакин едва слышал. — Прошу, не нужно меня ненавидеть... Если умру — не держите зла.

Джоакин был в ужасе. Приник к самому ее уху и зашептал:

— Не смейте даже думать такого! Вы ни за что не умрете! Я не позволю. Если смерть придет за вами, я ей переломаю все кости и зашвырну обратно на Звезду! И вы ни капли не несносна. Вы прекрасны, Аланис! Вы — гордая, смелая, волевая, умная. Вы — лучшая из женщин на свете. Я люблю вас!

Он затаил дыхание, ожидая ответа. Но ответа не было: девушка спала.

Джоакин укутал ее потеплее, прижал к себе. Лег, уткнувшись носом в ее платиновые волосы и попытался уснуть.

Это было невозможно. Близость девушки будоражила его, кровь вскипала в жилах. Смерть, дохнувшая было в лицо землистым запахом снадобья, улетела прочь. Теперь Джоакин чувствовал лишь упругое горячее тело красавицы. Ничего другого в мире не осталось.

Его ладонь подвинулась вниз и легла на бедро Аланис. Огладила округлость, переползла на ягодицу, сжала. Он ужаснулся того, что делает, укусил себя за губу, отдернул руку. Джоакин приказал себе замереть и долго лежал без движения, пытаясь успокоиться.

Но Аланис была рядом, он чувствовал изгибы ее тела, слышал стук сердца, вдыхал сладковатый запах кожи...

Он крепко стиснул ее, надеясь, что от этого станет легче. Ошибся. Кровь загрохотала в висках, в глазах потемнело от вожделения. Рука поползла вверх, коснулась груди миледи... Он попытался сдержать себя... Пальцы нашли шнуровку на платье, осторожно потянули. Ладонь сунулась в вырез и ощутила горячую плоть...

Джоакин весь дрожал. Казалось, он умирает и в тот же миг рождается заново. Уже и вторая ладонь скользнула под платье, жадно гладила, щупала, сжимала... Плечо Аланис оголилось, и Джоакин приник к нему губами. Он в жизни не пробовал ничего вкусней, чем ее кожа.

Слишком поздно он вспомнил, что где-то — на плече или груди — имеется открытая рана. Стоит лишь задеть, и...

Аланис издала отрывистый стон. Он резко отдернулся, оторвал ладони от ее тела. Однако, просыпаясь, она успела почувствовать.

— Что?! Что происходит?

— Ничего... Все хорошо, миледи...

Она порывисто села, ощупала платье, обнаружила тесемки.

— Ах, подлец!..

Он заговорил с лихорадочным пылом:

— Миледи, простите, я вел себя недостойно, но есть то, что меня извиняет. Я люблю вас, миледи! Больше всего в мире люблю! Не могу думать ни о ком, кроме вас!

— Скотина!.. Поди прочь, пока жив!

— Клянусь: я люблю вас! Никого прекраснее не видел на всем белом свете. Я докажу, смотрите. Смотрите... сейчас... найду огонь.

Он отыскал огниво, нащупал горсть сухой соломы, поджег. Сверкнули яростные глаза Аланис над треклятой вуалью. Голое плечо, кинжал в руке.

— Смотрите! — Джо выхватил из-за пазухи и сунул герцогине сложенный вчетверо серый замусоленный листок. — Я полюбил вас по одной лишь этой картинке! Разве я мог не сойти с ума, когда увидел вас наяву?!

Она развернула страницу, поднесла к зрачкам.

— Вы — красивейшая женщина в мире! — горячо воскликнул Джоакин.

Аланис захохотала. Смех — смесь из ненависти, досады, злобного веселья и огромной, бесконечной боли.

— Я?.. Красивейшая?.. Ха-ха-ха-ха! Красавица!..

Джоакин ахнул, когда она скомкала страницу и сунула в огонь. Листок ярко запылал, Аланис поднесла его к лицу.

— Красавица, да? Ах-ха-ха! Полюбуйтесь!

Она сорвала платок.

Джоакин не сдержал крик ужаса. Черно-красная полоса горелого мяса пересекала щеку герцогини. Ожог начинался у губ и кончался под самым ухом. От кожи остались одни струпья, вся нижняя челюсть была выпачкана гноем и сукровицей. Казалось, половину лица сняли с сожженного трупа и пришили к голове девушки. Но самое худшее... Джоакин пытался отвести взгляд — и не мог!.. Под скулой щека Аланис была прожжена насквозь. В отверстие виднелись зубы.

— Как вам моя красота, сударь? Пришлась ли по вкусу?

Он не мог разжать челюсти, чтобы выдавить хоть слово. Лицо Аланис исказила ухмылка. Ожог сменил форму, стал похож на пасть чудовища.

— Ах, я больше не прекраснейшая на свете?.. Бедняжка, как же вы ошиблись!

Джоакин, наконец, смог отвести глаза от ее щеки.

— А теперь, — процедила герцогиня, — пошел прочь. Чтобы я тебя никогда больше не видела.

Подвластный силе ее голоса, он сделал шаг назад. Остановился. Встряхнул головой.

— Нет. Ни за что.

И двинулся к ней. Аланис сделала выпад. Он успел перехватить ее руку и вывернуть, не коснувшись клинка. Пальцы девушки разжались, кинжал упал наземь.

— Я не оставлю вас, — сказал Джоакин. — Вы без меня пропадете.

Она задохнулась от ненависти, до скрипа стиснула зубы.

— Ваша рана гноится, — сказал Джоакин. — За несколько дней вы умрете. Я отвезу вас туда, где помогут. Не к вашим вассалам, а к людям, которых знаю я.

— Вон, — прошипела Аланис.

Он выпустил ее, подобрал искровый кинжал.

— Я посплю снаружи, у ворот. Но утром мы вместе двинемся в дорогу.

Стрела

Сентябрь 1774г. от Сошествия

Герцогство Южный Путь

Как действовать полководцу, вступив на вражескую землю?

Распространено мнение, будто инициатива принадлежит наступающему, и он определяет всю стратегию военных действий. Данное мнение ошибочно. Тот, кто защищает свою землю, имеет в распоряжении обильные припасы и сеть дорог — а значит, большие возможности для маневра. Также защитник располагает крепостями и замками, следовательно, может выбрать выгодные позиции для сражений. Защитник способен навязать сражение захватчику либо уклониться от боя. Именно поведение защитника, а не захватчика, в значительной степени определяет ход войны. Захватчику следует прежде всего понять образ мысли и действия защитника. Только сообразуясь с этим знанием можно строить план наступления.

"Вопросы полководца", Десмонд Герда Ленор р. Агаты

Пограничные форты Южного Пути, зубчатою цепочкой усыпавшие Нижнюю Близняшку, оказались покинуты. Пустые стрелковые башни, гулкие галереи, бесполезные требушеты, торчащие в небо костлявыми рычагами... Нечто философское, если не мистическое было в этих покинутых громадах. Здание без людей — как тело умершего: осталась оболочка, ушла душа.

— Боятся нас путевские крольчата! Бегут, бросают норки, — ехидничал кузен Деймон.

Эрвин не ощущал ни торжества, ни радости, скорее — тихую грусть. Неспешно прошел по двору захваченной крепости: эхо шагов шарахается от стен, ветер посвистывает в щелях, треплет кучи мусора. Кто-то когда-то строил этот форт. Тесал бревна, месил раствор, клал камни, мостил черепицу. Надеялся на крепкую защиту, тревожно поглядывал на север — успеть бы, пока не набежали. Окончив долгий труд, довольно потер руки, порадовался вслух: "Вот так громадина вышла!.. То-то же, пускай теперь попробуют!.. Уже и спать можно спокойно..."

Почему мне грустно от этих мыслей? Хотел ли красивой победы — со звоном, со славою, с правом на гордость? Тревожусь ли, что Лабелин стянет воедино свои полки и не даст разбить их порознь? А может, речь о надеждах, что всегда оказываются напрасны?.. Глуп, кто надеется; мудр, кто не ждет...

— Эй, кузен, отчего хмуришься?

Между захваченной землею и родной нельзя оставлять фортификаций. Если противник захочет отрезать войско от Первой Зимы, он не получит никаких укреплений себе в помощь.

— Да что с тобою, Эрвин? Не строй Ульяну Печальную!

— А?.. Нет, пустое, задумался. Выступаем. Форт сжечь.

Исходим из допущения, что мы, наступая на вражеские земли, имеем силовое превосходство. Учитываем не только численность войска, но и другие факторы: мастерство бойцов и офицеров, оснащенность доспехами, качество вооружения, высокий боевой дух. Иными словами, мы имеем причины рассчитывать на победу в решающем сражении. Без этого было бы попросту неразумно развивать наступление.

Вопрос таков: что может противопоставить враг нашему превосходству в силе?

Глупо ожидать, что враг примет бой при низких шансах на победу. Несомненно, он станет уклоняться от сражения и постарается прежде свести на нет наше преимущество. Как он может сделать это? Возможны четыре стратегии защиты: измор, удержание крепостей, привлечение союзников, навязывание места. Рассмотрим их по очереди.

Первый способ защиты — измор — состоит в следующем. Отступая, враг планомерно уничтожает все трофеи, которые могут достаться нам. Сжигает посевы на полях, отравляет или закапывает колодцы, вывозит запасы оружия и продовольствия, те припасы, которые не может вывести, также сжигает. Собственное население защитника при этом подвергается страшным бедствиям и обрекается на голод. Чернь начинает ненавидеть своих лордов и симпатизировать захватчику. Однако наступать в условиях измора крайне трудно. По сути, наше войско движется через пустыню, лишенное всякой возможности пополнять припасы. Приходится снабжаться поставками из нашей родной земли, а это чудовищно замедляет наступление и истощает казну. Таких поставок всегда оказывается недостаточно, бойцы начинают голодать, подрываются их силы и боевой дух. При скверном снабжении и трудных условиях погоды в рядах армии вспыхивают болезни..

Как противостоять измору?

Вступая на земли Южного Пути, Эрвин поделил войско на три части. Семь батальонов генерал-полковника Стэтхема двинулись на юго-запад, чтобы, не доходя побережья Дымной Дали, занять крупный город Дойл. Другие семь двинулись прямиком на юг по центральному Торговому тракту, ими командовал сам Эрвин, при помощи кузенов. Оставшиеся шесть батальонов под командованием Снежного Графа Лиллидея — на юго-восток, к торговому порту Уиндли. Таким образом, войско напоминало трезубец. Зубцы вонзились в землю противника и вырезали широкий лоскут. Так слуга двумя взмахами ножа отделяет смачный кусок торта для хозяйки-сладкоежки. Эрвину нравилось сравнение. Мой лакомый кусочек — пятьдесят миль плодородных земель с деревнями и городами, погребами и амбарами. Я накормлю им свое войско.

Путевские лорды не ожидали боковых ударов. Потому земли, доставшиеся Стэтхему и Снежному Графу, были нетронуты и изобиловали провиантом. Но сам Эрвин шел на юг, к Лабелину — именно тою дорогой, которая от него ожидалась. Путевские бароны позаботились о том, чтобы захватчика встретила пустыня.

Эрвин видел все, о чем писал отец: пустые хлева и амбары, сожженные горы зерна, брошенные избы, мертвый скот. Видел трупы крестьян — их убивали не захватчики, а свои же лорды. Крестьяне пытались спрятать, спасти припасы на зиму. Рыцари-путевцы беспощадно рубили мужиков, иных пытали, чтобы найти тайники. Изымали продовольствие, вывозили, сколько могли, прочее сжигали тут же, вместе с амбарами, избами. Мертвецов бросали в колодцы и ручьи.

Эрвин прежде не питал к путевским дворянам никакой антипатии. Частенько видел их в столице: обычные лорды. Чуть полнее, чем следует быть дворянам, излишне внимательны к деньгам, да говорят забавно, подтягивая окончания слов. У агатовца Эрвина они вызывали только снисходительную усмешку. Война с ними доселе не представлялась ему кровавой драмой. Исконно феодальная забава: сразились два лорда, один победил и взял трофеи; второй проиграл и выплатил дань. Когда враг признал себя побежденным, можно ему и руку пожать, и чашу вина распить. Потом, встретившись на каком-то балу, в пору улыбнуться друг другу: мол, как я тебя тогда, а?.. Да ладно, парень, тебе просто повезло!..

Но теперь, проезжая пятую деревню, населенную покойниками, Эрвин чувствовал, как в груди закипает ненависть. Между этими "рыцарями" и адриановскими заречными ублюдками была лишь одна разница: вооружение!

— Боги!.. — шептал Эрвин. — Это звери, а не дворяне!.. Как можно так?..

— Бывает, — невозмутимо отвечал Роберт Ориджин.

— Попадись они мне!

— Непременно попадутся, будь покоен.

— Если хоть кто-то из наших позволит себе такое... Повешу к чертям и без разбору!

— Ага.

Невидимая спутница нашептывала Эрвину: любимый мой, ты же понимаешь, что это ты их убил? Вон дед на пороге избы — глаза стеклянные. И тот паренек, что в колодце. И детишки с мамкой — эти еще живы, но до весны не дотянут: харчей-то нет. Если бы не ты, все были бы целы...

— Прочь, оставь меня!..

— Простите, милорд?..

— Говорю: накормите всех, кто жив! И дайте припасов до весны.

Во всем есть светлая сторона, как говаривал охотник Кид. В мертвецах, как ни странно, тоже: они были свежими. И пепелище на месте хлева еще хранило тепло.

— Легкая кавалерия — быстрым маршем на юг!..

Нагнали за день. Обремененные грузом, путевцы ползли медленно. Вся дорога забита на милю: телеги, навьюченные лошади, скот... Полсотни рыцарей с бароном во главе. Десятеро дожили до встречи с Эрвином, в том числе и лорд.

— Кейс Хлоя Мэй рода Беатрис, к вашим услугам, милорд.

Барон чинно поклонился Эрвину — и впрямь, как на дворцовом приеме. Тут полагается пожать руку, распить вино...

Герцог Ориджин осмотрел остальных пленников, в одном заметил сходство.

— Это ваш сын, барон?

— Да, милорд.

— А остальные?

— Вассальные рыцари и сквайры.

— Вы с сыном — в сторону. Остальные — ко мне.

Эрвин протянул рыцарям кулак: из него петушиным хвостиком торчали стебельки.

— Тяните.

Паре достались короткие, шестерым — длинные.

— Барона и лорденыша вздернуть. Этих шестерых — следом. Вы двое... Останетесь жить при условии. Каждому встреченному путевцу перескажете следующее: пока вы жжете деревни, я вешаю путевских дворян.

Ах, какое благородство!.. — мурлыкнула альтесса. — Я горжусь тобою, милый...

На душе было отвратно.

В чем смысл удержания крепостей?

Прежде всего, в контроле над землею. Замок с гарнизоном из пятидесяти лучников и пятидесяти рыцарей легко может нанести удар в любую точку на расстоянии до пятнадцати миль. Двигаясь по вражеской земле, нам необходимо сохранить за собою дороги и опорные пункты. Нам потребуется рассылать курьеров с приказами, перемещать обозы с продовольствием, устраивать безопасные госпитали для раненых, отправлять в родную землю трофеи. Всему этому помешает наличие одного-единственного вражеского замка у нас за спиною. Наши обозы и курьеры не смогут передвигаться без сильной охраны, значит, войско будет ослаблено, а связь — нарушена.

Что предпочесть для устранения вражеских замков — осаду или штурм?

Если замок выстроен умело, то для штурма потребуется, по крайней мере, десятикратное преимущество. При этом на каждого поверженного защитника замка придется трое и больше павших захватчиков. Что особенно скверно, личное мастерство воинов не является решающим при штурме стен. Один крепкий мужик на стене, снабженный арбалетом либо грудой камней, может уничтожить несколько отменных рыцарей.

Осада, со своей стороны, также имеет недостатки. Она требует всего троекратного превосходства, а не десятикратного, как при штурме. Но осаждающий отряд будет надолго исключен из войска, возможно, и на все время войны. И все это время он будет подвергаться риску. Посредством голубей осажденный гарнизон может запросить помощи у соседних замков и общими усилиями истребить осаждающих.

Напрашивается ответ: поскольку и осада, и штурм вредят нашему наступлению, то необходимо найти способ взять замок иным путем — не осадою, и не штурмом.

Рыжебородый рыцарь с тремя скрещенными копьями на щитовом гербе хмуро глядел в лицо Эрвину из-под забрала. Пара вассалов в полных латных доспехах — по обе руки рыцаря. Замок Три Копья — хмурая гранитная скала — за его спиною.

— Эрвин София Джессика рода Агаты, — вежливо начал герцог. — Приветствую вас.

— Сир Коннел, барон Трех Копий. По правде, милорд, не знаю, о чем нам говорить. Вы повесили моего соседа — барона Кейса.

— Как лорд-землеправитель, я свершил суд. Человек, зарубивший безоружных крестьян, — не воин, а убийца. Но деревни вокруг вашего замка я нашел целыми и невредимыми, так отчего бы нам не побеседовать?

— Целыми... — угрюмо процедил рыжебородый. — Были целыми, а что вы от них оставили? Пепелища?

— Отнюдь. Ваши подданные, сир Коннел, живы и здоровы. Я даже не тронул их припасы.

Барон Трех Копий озадаченно поскреб бороду. Не верилось во вражеское великодушие... однако и дыма пожарищ он не видел со своих стен. Эрвин пояснил:

— Зачем мне грабить несчастных мужиков, если вы, барон, поделитесь со мною провиантом?

— Поделюсь?..

— Уточню: отдадите все, кроме запасов на месяц. А в довесок, — невозмутимо продолжил Эрвин, — мечи и доспехи ваших вассалов.

Вопрос "Ты свихнулся, северянин?" отчетливо проступил на широком лице путевца.

— Три Копья — крепчайший замок на севере Южного Пути. Вам не взять нас быстрее, чем за зиму!

Эрвин повел бровью:

— Стало быть, перспектива погибнуть в начале весны вас вполне устраивает? Могу понять: птички, цветы, пробуждение природы... Приятно умирать в такое время.

— Мы простоим, сколько сможем. Дешево не отдадимся!

— Вы теряете собственную голову; я — горстку солдат, которых даже не знаю. Невыгодная для вас сделка. Могу предложить выбор.

— Отдать припасы и оружие? Запятнать себя позором?!

— Видите ли, сир Коннел, мой враг — не вы, а Адриан. Рано или поздно я встречусь с ним. Кто-то победит. Если выиграет он — значит, вы просто отделаетесь от меня дешевою ценою. Груда железа да куча зерна — не много за радость увидеть смерть Ориджина. Но если — волею Агаты — выиграю я... Тогда, сир Коннел, вы сохраните в целости свои владения, а также добавите к ним земли соседа — барона Кейса. Он, знаете ли, повис на дереве так неудачно, что вскоре задохнулся. Имущество ему теперь без надобности.

Барон Трех Копий свел густые брови.

— Предать своего сюзерена? Встать на сторону мятежника?!

Конечно, возмущение наиграно — иначе он бы уже возвращался в замок. Какой лорд откажется от шанса удвоить свои земли! Однако совести барона требовалось успокоение.

— Я не предлагаю биться за меня, — сказал Эрвин. — Постойте в стороне, пока я не возьму Фаунтерру. Лишь тогда принесете присягу.

— Одинаково против чести.

Эрвин фыркнул.

— Сберечь, стало быть, жизнь и получить второе баронство — этого вам мало? Требуется еще поуговаривать, нежно попросить, как барышню?! Хотите по чести — извольте! Сразитесь один на один с любым из моих спутников. Победите — мы уйдем. Предложил бы себя вам в противники, но вот беда: я — герцог, вы — барон, мне честь не позволит. Какая жалость!

Рыжебородый угрюмо оглядел кайров, стоящих за Эрвином. Деймон Ориджин озорно подмигнул противнику.

— Тьма бы вас!.. — рыкнул барон. Вынул меч из ножен и метнул в землю.

* * *

Стратегия навязывания места такова.

Защитник уничтожает некоторые дороги и мосты, оставляя в целости другие; твердо удерживает одни замки, а иные сдает захватчику; опустошает избранные земли. Он добивается того, чтобы один путь продвижения был для захватчика много легче иных. Двигаясь этим легким путем, захватчик придет в выбранную защитником точку и вынужден будет вступить в сражение из крайне невыгодной позиции.

Преодолеть эту трудность захватчик может — на выбор — либо ценою больших потерь в живой силе, либо за счет применения хитрости. В большинстве случаев военачальники выбирают первое. Причина проста и обоснована: они используют тот ресурс, которым располагают. Гибкость полководческого ума — редкое качество. Солдаты же всегда имеются в наличии.

Неделю войско герцога двигалось на юг, не встречая сопротивления. Воины Южного Пути отступали без боя, и тревога каждую ночь шептала Эрвину: ты же не думаешь, что они сбегут в Шиммери, правда? Скоро встретишь их, милый, встретишшшь. Там, где меньше всего хочешь.

Противник ожидал Эрвина в наилучшей для обороны точке. Река Мудрая шириною в полет стрелы. Мосты сожжены. Единственный брод на всю округу упирается в крутой южный берег. Там, на круче, дымят костры, полощутся флаги, роятся, блестя шлемами, стрелки. Хорошие стрелки, тьма бы их: опытные наемники с длинными луками. Шесть выстрелов за минуту, стрела пробивает латный доспех. Я же говорила, любимый, видишшшь!

С помощью сигнальных флажков Эрвин предложил врагу сдаться. Без надежды на успех, а просто потому, что делал так всегда. В качестве ответа лучники показали, на что способны. Стрелы хлынули в небо плотной серой тучей, за пару секунд перемахнули реку, вонзились в берег разом, одномоментно — земля загудела. Несколько северян, неосторожно подошедших к воде, легли вместе с конями.

Эрвин собрал военный совет.

— Переправимся ночью, — сказал Деймон. — Они не смогут бить прицельно, только навесом на звук. Прикроемся тяжелыми щитами, перейдем!

— Там не только лучники, но и рыцари, — отметил Блэкберри. — Брод узок, мы будем выбираться на берег малыми отрядами. Путевские рыцари встретят и выкосят всех без труда.

— Так в чем ваш совет, полковник? — взвился герцогский кузен. — Сесть и зарыдать?

— Выше по реке имеется роща. Срубим деревья, сделаем плоты, переправимся скрытно в другом месте. А здесь оставим лагерь с гарнизоном — для отвода глаз.

— Скрытно нарубим деревьев? — хохотнул Майн Молот, лорд Верхней Близняшки. — Путевцы — дураки, но не глухари же! Когда лес валят, за полмили слыхать!

— До рощи мили три. Отсюда не услышат. Главное, чтобы не заметили, как пошлем отряд.

— А мне вот как думается, — вмешался Роберт. — Напротив рощи путевцы наверняка ждут атаки и держат дозорных. Пошлем отряд не к роще, а наоборот, вниз по реке. Там ни брода, ни леса, стало быть, и атака не ожидается. Переправимся вплавь без доспехов. Ночью внезапно ударим и вырежем стрелков.

Блэкберри и Молот восстали в один голос:

— Пара сотен бездоспешных — против тысяч стрелков и рыцарей? Да будь там хоть все спящие, пьяные и хворые в придачу — все равно ни шанса!

— Светлая Агата сбережет, — преспокойно пожал плечами Роберт.

— Вас, Ориджинов, может, и сбережет... Остальных перебьют, как овец.

Эрвин поднял руку.

— Благодарю вас, милорды. Я услышал все необходимое. Поступим вот как. По совету лорда-кормильца Блэкберри...

По совету Блэкберри, но к сильному неудовольствию остальных, безлунной ночью пятьсот греев отошли от реки и окольным путем передвинулись к роще. Как можно тише принялись за дело: валили деревья подальше от реки, чтобы не попасться на глаза дозорным врага, обтесывали, подгоняли по длине. Сколотить сами плоты планировалось в ночь сражения: быстро вытащить бревна на берег, соединить — и тут же в атаку, пока враг не успел среагировать.

Как ни странно, Эрвин также прислушался и к совету Роберта. Двести отчаянных бойцов из числа кайров были даны в подчинение кузену и выступили на милю вниз по реке, чтобы пересечь ее вплавь.

— Ты — счастливчик, в кольчуге родился, — напутствовал Эрвин кузена. — Молись сам, и я за тебя помолюсь. С помощью Агаты все сделаешь, как нужно.

— Ага, — согласился Роберт.

Миновало несколько дней. Батальоны Ориджина стояли лагерем у брода, с крутого дальнего берега глядели на них путевские стрелки. Порою северяне выходили на берег — напоить коней и набрать воды. Лучники стреляли, северяне бежали от реки. Лучники свистели, стаскивали штаны, показывали кайрам голые задницы...

Пришло новолуние. Месяц сжался до девичьего ноготка, Звезду скрыла дождевая туча. Пора.

После полуночи войско Эрвина покинуло лагерь. Оставив шатры и припасы, в полном молчании двинулось вверх по реке — к роще, где ждали плоты. Шесть тысяч человек и двадцать сотен коней... Тишина — наивная мечта. Притопывают копыта, шуршат шаги, то звякнет кольчуга, то всхрапнет лошадь. Слышишь? — тихо мурлычет тревога. — Я слышу, и те, на дальнем берегу, слышат. Полагаю, в Фаунтерре тоже слышат: девицы тревожатся, младенцы плачут спросонья. Как ты планировал, родной мой, незаметно передвинуть целое войско?!

— Я и не планировал, — ответил ей Эрвин и подозвал лорда Молота: — Разверните ваш батальон. Остальные идут к роще, мы с вами — назад, к броду.

Тем временем в покинутом лагере у брода возникло движение. Триста человек, затаившихся в шатрах, теперь поднялись и вооружились, оседлали коней. Держа наготове щиты, вошли в воду. Путевские стрелки услышали плеск. Нещадно напрягая зрение, различили всадников на броде, дали залп, и второй, и третий... Но их была всего сотня: дозор, выставленный для наблюдения, не рассчитанный на серьезную битву. Лазутчики Роберта Ориджина обрушились на них с фланга, всадники Деймона — с фронта. Когда кайры вышли на берег, стрелки прекратили бой. Обезоруженные и связанные, они смотрели, как целый батальон северян переходит брод.

Большинство путевцев ушло к роще, вслед за "неслышимыми" батальонами Эрвина. Выбрали удобные позиции для стрельбы, затаились, с предвкушением ждали, когда на воде появятся плоты — такие удобные мишени. Плоты появились: греи спустили их на воду, оттолкнули от берега. Командиры путевцев шипели:

— Не стрелять, ждать!.. Пусть отойдут от берега, тогда накроем — не сбегут!..

Плоты двигались медленно, все толклись у рощи, едва видимые в темени. Вот тронулись, сплывая вниз по течению и ползком, будто нехотя выбираясь на середину реки. Как чувствовали.

— Залп! Залп! Залп!..

Путевцы успели выпустить двадцать тысяч стрел и всадить в каждый плот примерно полсотни, прежде чем поняли свою ошибку. На плотах не было ни души. Некоторые несли на себе куклы — соломенные чучела. Другие — вовсе пусты.

— Назад, к броду!.. Живо!..

На полпути к броду их встретили. Батальон Молота и всадники Деймона уже были на путевском берегу. Численное превосходство все еще оставалось за путевцами, но кроме того — неразбериха спешного марша и отвратная позиция в чистом поле. И — ужас. Кромешной ночью, внезапно, без подготовки наткнуться на тысячу кайров!.. Путевские рыцари сражались с тем мужеством, какое придает человеку отчаяние. Пятьдесят кайров погибли от их рук, больше сотни получили ранения. Но лучники не принесли никакой пользы: едва рыцари были разбиты, стрелки бросили оружие.

Две сотни путевских дворян и три тысячи наемных стрелков оказались в плену у герцога Ориджина. Сколько-то счастливцев бежали на юг, к Лабелину.

Стоит ли быть великодушным с противником?

Этот вопрос не допускает сомнений. Разбитый враг заслуживает милосердия при любых обстоятельствах. Как только меч врага лег на землю, наш должен быть убран в ножны.

Щадя пленников, не показываем ли мы слабость? Не лучше ли безжалостно истреблять их ради устрашения врага? Сама постановка такого вопроса пятнает честь воина. Однако дадим ответ: никоим образом. Зная, что мы милостивы с пленниками, враг охотнее сдастся в плен и преумножит наши трофеи. Зная, что пощады ждать нечего, враг станет биться насмерть и увеличит наши потери.

— Милорды и сиры, мой истинный враг — Адриан Ингрид Элизабет, что пока еще именует себя императором. Вам я не желаю смерти, потому предложил возможность уйти без боя. Вы отказались — и вот вы в моей власти. Я дам новый шанс: оплатите выкуп и будьте свободны. Цена такова: триста золотых эфесов за голову рыцаря, тысячу — за барона.

— Побойтесь богов, милорд!.. Это же несуразно! Грабеж, разбой!.. Вы хотите вдвое больше, чем принято!..

— Никакого торга о выкупе не будет. Отступая, вы опустошили собственные земли. Ваши бывшие подданные, что теперь оказались на моем попечении, обречены на голодную смерть. Мне придется кормить их за собственный счет. Вы согласитесь на мою цену — либо окажетесь в темнице Первой Зимы.

— Но где же нам... Откуда взять... Ведь бешеные деньжищи!

— Выпрашивайте у Лабелина, занимайте, крадите, продавайте имущество. Берите, где угодно. Вы получите перо, бумагу и две недели сроку. Это все.

Эрвин перешел к лучникам.

— Судари, как я понимаю, вы служили за деньги, а не по клятве. Впереди зима и война — голодное время. Деньги нужны всякому. Так есть ли разница между монетой северянина и монетой путевца?

— Зовете на вашу сторону, милорд?..

Стрелки, прежде подавленные и напуганные, живо осмелели. Всем известно, что войско Ориджина сильно мечниками и слабо лучниками. Три тысячи опытных стрелков ох как пригодятся герцогу.

— Пять елен за месяц, милорд, и мы с вами... шесть елен!

— Путевцы платили не больше трех.

— Но ведь мы нужны вам, милорд. В вашем-то войске стрелков недочет...

— По чести, судари, я не могу перебить вас, да и кормить тысячи узников тоже накладно. Но что могу сделать, так это следующее. Я отниму луки и всю амуницию, оставлю при вас лишь голые ягодицы, которыми вы столь охотно сверкали. В таком виде отпущу на свободу, и вы попробуете наняться на службу к кому-то еще. Доблестные воины, что истыкали стрелами пустые плоты, убили целых полдюжины северян и ушли с поля боя в чем мать родила. Полагаете, много найдется нанимателей? Три елены, судари. Крайнее слово.

Над войском властвовала эйфория. Вскрывались бочки вина и орджа, полыхали костры, гремели песни. От криков, гогота, дребезжания струн, подвывания рогов тревога перепугалась и исчезла куда-то, не вернулась даже с приходом темноты. Что тревога — самому Эрвину было страшновато ходить среди своих подданных. Сколько ни старался он привыкнуть к бурным выражениям радости, все попытки потерпели неудачу. Когда солдаты, завидев его, вскакивали, громыхали мечами о щиты и ревели пьяным басом: "Слава Ориджину! Слава герцогу!.." — Эрвину хотелось раствориться в воздухе. Созерцание чужой радости отняло столько сил, что он уселся за лордский стол едва живой и мечтал только об одном: уснуть.

— Тьма сожри, кузен, я тебя обожаю! — хохотал Деймон, расплескивая вино. — Неженка, неженка, неженка... так и думал, что все врут! Не может Ориджин быть неженкой, правда, Берти?

— Ага, — кивал Роберт и довольно потирал бороду. — Хитер, как лис. Потерь — меньше сотни, а прибыли выйдет... дайте прикинуть... полста тысяч, не меньше! Благодарствие Светлой Агате. Любит она тебя, кузен!

— И дорога на Лабелин открыта, — добавил Майн Молот. — Десять дней марша — и мы у стен! А коль учесть, что стен в Лабелине нету, то возьмем город налетом, прямо с марша.

— Ага! Выпьем за это, милорды.

— На Лабелин, кузен! Отсечем путевцам голову!

— На Лабелин! На Лабелин!

Эрвин чувствовал дикую усталость и не имел никаких сил на споры, потому коротко бросил:

— Нет.

— Что?.. Кузен, ты о чем?

— Нет, мы не пойдем на Лабелин, — произнес медленно, чтобы не пришлось повторять вновь. — Я с Робертом и Деймоном отправлюсь на восток, в Уиндли. Граф Майн, вы останетесь здесь, укрепитесь и будете держать брод, пока мы не вернемся.

— Но, черт возьми, почему?.. Уиндли — большой порт, мечта наших дедов, это ясно... Но дорога-то открыта! Стрелою долетим до Лабелина, возьмем свеженьким! Жирный Дельфин даже войско собрать не успеет!

— Зачем тогда брод штурмовали?.. Зачем реку переходили? Чтобы теперь свернуть в другую сторону?..

Эрвин тихо постучал кубком по столу.

— Милорды, разве я просил совета? Граф Майн, вы держите брод. Кузены, мы идем на Уиндли. Это все.

* * *

Где находиться полководцу при сражении?

Для верного решения данного вопроса нужно учесть характер предстоящего боя.

Если бой обещает быть долгим, с многочисленными маневрами, тактическими отступлениями и контратаками; если враг располагает большими резервами, которые может внезапно ввести в дело, — при таком бое полководцу следует находиться в тылу и с расстояния управлять войсками. Оказавшись в первой линии, как велит гордыня, полководец утратит широту кругозора и контроль над ситуацией, войско лишится управления и не сможет вовремя среагировать на маневры врага. Ради успешного командования сражением полководец обязан поступиться личной гордостью и остаться в тылу.

Иное дело — скоротечный и решительный бой, к примеру, кавалерийская атака на превосходящие силы врага. В этом случае командование из тыла окажется слишком медленным и безуспешным. Присутствие же полководца в первых рядах войска придаст бойцам веры в победу. Пред лицом своего лорда рыцари проявят больше отваги и решимости, каковые и определят победоносный исход сражения.

Кайры втолкнули женщину в шатер и принудили встать на колени перед Эрвином.

— Милорд, согласно вашему приказу доставили. Ведьма как есть.

— Где нашли?

— Хутор в четырех милях отсюда, милорд. Все сбежали — она осталась.

— А как узнали?

— По окрестным деревням молва ходит. Чернь боится ее, милорд.

Годами знахарка равнялась с эрвиновой матерью. Внешностью преобычна: коренаста, узловата — мужичка. Эрвин позволил ей встать. Поднялась, скрестила руки на груди.

— Как твое имя?

Обращенье на "ты" к женщине вдвое старше себя с трудом давалось Эрвину. Знал, однако, что "вы", "сударей" и прочих вежливостей из лордских уст крестьяне не приемлют и побаиваются.

— Так что же, как зовешься?

— Зови знахаркой, не обижусь.

— Отчего не сбежала вместе со всеми?

— А тебе какая забота, северянин? Позвал же не разговоры беседовать, а просьбу просить. Вот о ней и веди.

Кайр замахнулся, чтобы вышибить дух из хамки. Эрвин резким взмахом руки остановил.

— Просьба такая. Есть на свете растение... Встречал в Запределье, называется змей-травою. Раненые звери едят, чтобы исцелиться.

— Угу, знамо.

— Мне нужен сок змей-травы. Сможешь достать?

— Тебе зачем?

— А тебе зачем знать?

Знахарка пожевала губу.

— Сок змей-травы — яд. Выпьешь сверх меры — помрешь.

— Знамо, — ухмыльнулся Эрвин.

Женщина прицокнула языком, искривила рот.

— А на отраву-то не сгодится. Больно вкус резкий. С одного глотка всполошатся и пить не станут.

— Знамо, — кивнул Эрвин.

— Ладно, принесу. К завтрему вечеру. Но плату возьму.

— Сколько?

Пожевала губу.

— Не деньгами. Другой монетой.

— Что же ты хочешь, знахарка?

Она сказала. Эрвин поднял бровь, переспросил:

— Моей крови?

— Угу. Три наперстка.

— Зачем тебе моя кровь? Для ворожбы?

Эрвин всю жизнь смеялся над ворожбою, колдовством, приворотами, сглазами и тому подобными мужицкими суевериями. Но тут сделалось как-то... прохладно.

— Не боись, — ответила знахарка. — Пока ты жив, творить не стану — мало проку с твоей крови. А вот помрешь на плахе — тогда другое дело. Кровь казненного обретает силу.

Незримая альтесса расхохоталась под ухом Эрвина. Он и сам не выдержал, усмехнулся.

— Да ты еще и провидица!.. Ступай, принеси что нужно. Будут тебе три наперстка.

То было еще на Мудрой реке, неделю назад. А теперь Эрвин стоял посреди Стихийного тракта, сжимая в ладони пузырек сока. По левую руку — Деймон Ориджин, по правую — Снежный Граф Лиллидей, за спиною — две с половиной тысячи всадников. Впереди, приземистой стенкой преграждая тракт, — фаланга копейщиков, и еще одна, и холм, обсиженный лучниками, будто мухами. По краям, на флангах, кавалерийские отряды.

— Рыцарей — около пятисот копий, — прикинул Лиллидей. — Пехоты и лучников — тысяч десять. Не считая резервов, а они вполне возможны.

— Обойдем?.. — Деймон поглядел по сторонам, кривя губы.

Нет, не обойдем. Левый фланг путевцев упирается в болотце, правый — в озеро. Потому и дорогу проложили через холм: низина непроходима.

— Дождемся подкреплений, милорд? — спросил Снежный Граф.

Дождаться можно... Следом за кавалерией, отставая на два дня, идут девять тысяч пехоты и лучников. С такою силой взять холм не составит труда. Но за холмом — Уиндли, огромный торговый порт. Множество купцов и вельмож прямо сейчас грузят на корабли свое золото и товары, спешат отплыть на юг, оставив Эрвину пустые дома. А Эрвину нужен флот на Восточном море. И деньги нужны — трижды распроклятые деньги! Потому он и бросился вперед кавалерийским маршем, оставив пехоту глотать пыль: именно для того, чтобы захватить Уиндли до отбытия судов.

Эрвин выдернул пробку из пузырька. Вдохнул. Нечто шевельнулось в груди. Сердце заколотилось чаще... Открыл рот, уронил на язык несколько капель. Глоток огня опалил небо и хлынул в горло. Вспышка свела внутренности. Вместе с болью проснулось и другое: мощное, яростное, забытое. Похожее на кинжал под ключицей, на Перст Вильгельма, на слово "вопреки". Развернуло плечи, выпустило когти...

— Кузен, ты в порядке? Смотришься так, будто призрака увидал!

Эрвин оскалился в ухмылке:

— Ищу союзников.

Бывшая противница, нынешняя союзница встала за плечом Эрвина во весь костлявый рост, дыхнула холодным жаром. Путевские полки вдруг стиснулись, скукожились, притерлись к земле. Сделались мизерны, едва значимы — ничто в сравнении с землянкой, дождевыми червями, лужами на полу... Даже не хочется сказать: "Я выживу ради...". Разумеется, выживу! Какие к черту варианты?!

— Тебе понравится, — подмигнул Эрвин кузену. — Идем в лобовую атаку. Прямо сейчас. Мы с тобой — впереди.

Эрвин скачет плеч-о-плеч с Деймоном. Следом несется поток, захлестывая тракт и поля. Рев, грохот, лязг. Земля — ковер, из которого выбивают пыль. Кажется, Эрвин не ведет войско, а бежит от лавины. Она преследует его, наступая на пятки; грозит поглотить и перемолоть. Вороной Дождь гремит копытами, свирепеет от вида врага, набирает ход.

Впереди широким частоколом — путевские копья. Умом Эрвин знает, что их много: вчетверо больше против его конницы. Но чувство — не азарт, а жалость. Человечки... Ничтожная преграда перед мощью лавины.

Внезапно дорога исчезает. Дождь зарывается копытами в грязь, теряет скорость, сбивается на рысь. Эрвин цепляется за луку седла.

— Дорогу срыли!.. — кричит Деймон.

И Эрвин орет, вторя ему:

— Берегись! Лучники!..

Стрелки с холма дают залп. "Воздух дрогнул от стрел..." — споют менестрели. Ничто не дрожит, и свиста не слышно: гул копыт перекрывает все. Лишь краем глаза Эрвин видит, как соседние всадники летят в грязь. Потом стрела бьет его в грудь. Удар и лязг, сильный толчок назад. Никакой боли — доспех выдержал.

— Вперед! Ходу! Герцог с нами!.. — орет кузен.

Эрвин обнажает клинок. Копья нет — не с опытом неженки браться за длинное рыцарское копье. Есть старый добрый меч, да еще широкая грудь Дождя, покрытая броней, — главное оружие Эрвина. К эфесу меча привязана длинная серебристая лента, такая же — на гребне шлема, чтобы герцога было видно издали. Эрвин выбрасывает клинок вперед, ленты полощутся по ветру.

— За мною, Север! За мной! Ради Агаты!

Второй залп. Снова кто-то падает, кто-то кричит, шарахается конь без седока. Эрвин забывает об этом, когда вылетает из грязи. Встав копытами на твердую землю, Дождь рвет в галоп. Навстречу несутся копья, перекошенные лица. Десять шагов, пять... Бедняга Дождь! Только бы выжил! — успевает подумать Эрвин. И таранит фалангу конской грудью.

Треск. Щепки. Комья. Лязг железа. Хруст.

На миг он глохнет. Звуки, лица, копья смешиваются в кашу. Эрвин опускает меч, не целясь. Клинок тут же бьется в преграду, чуть не выпадает из руки. Кто-то вопит, исчезает из виду. Дождь проминает шеренги, крушит копытами. Сразу два копья тычутся в доспех, Эрвин рубит наотмашь. Куски, брызги. Он бьет, не разбирая, но всякий раз клинок врезается в плоть. Слишком густа человеческая каша — не промахнешься.

Слева, справа рубятся кайры. Вонзаются в месиво, таранят, теряют скорость. Увязают в фаланге, как топор в полене. В этот раз Эрвин успевает заметить стрелы и закричать:

— Лучники! Щиты!..

Воины со щитами (Эрвин к ним не принадлежит) прячут головы и плечи. Залп падает с неба железным градом. Кайры, лошади, пехотинцы — наземь, вперемешку. Пехотинцев гораздо больше. Кайров спасают доспехи и щиты; спины копейщиков беззащитны для стрел. Но те, на холме, бьют снова и снова. Плевать на гибель своих. Лишь бы остановить северян!

Остатки фаланги бегут, охваченные смертным ужасом. Преграда тает.

— Вперед, Север! В атаку!

Дождь бросается вскачь, вынося Эрвина из-под града стрел. Под ним — спины врагов, макушки, плечи... При взгляде сверху пехотинцы до жути похожи на грибы: опускай меч и руби шляпки. Вторая фаланга стоит выше по склону, сверкает копьями, ждет атаки. Смотрит...

Маркиз Уиндли — полководец врага — допустил фатальную ошибку: позволил пехотинцам второй фаланги увидеть то, что случилось с первой. Мечи северян, копыта коней, стрелы своих же лучников. Месиво из грязи, крови и костей... Не стоило копейщикам смотреть на это. Когда кайры втоптали в землю остатки авангарда и двинулись вверх по склону, вторая фаланга бросилась наутек. А затем и лучники, лишившиеся прикрытия.

Убивать бегущих, оказывается, очень просто. Держи меч на нужной высоте и не вырони — остальное сделает скорость коня. В груди становится горячо. Сердце жадно колотится, будто чужая кровь переполняет его. Сочувствие, тревога, усталость — ничего нет. Жар — и меч! Все прочее — лишнее. Меч снова, снова бьется о преграды. Жар волнами врывается в грудь.

Чувство — как в Тот Самый Миг. Почти.

"Это плохо", — сказал кто-то. Деймон или Иона, или Светлая Агата — не разобрать... Эрвин просто услышал: "Это плохо. Очень скверно".

Натянул поводья. Дождь нехотя сбавил ход, загарцевал, не в силах стоять на месте. Эрвин вскинул меч к небу, закричал во все горло:

— Север, стой! Стоооой!

Деймон дважды повторил приказ, гул копыт стал утихать.

— Юг, если хочешь жить, — на колени!

Эрвин хотел крикнуть: "Бросай оружие", — но копья и так остались лежать далеко позади.

— На колени, Юг! Сохранишь жизнь!

Солдаты Южного Пути останавливались, глядели на Эрвина, от ужаса неспособные понять ни слова. Ловили воздух ртами, пытались отдышаться, скидывали лишний груз — шлемы, кинжалы. Вдруг снова бежать...

— Да что с вами, путевцы?! — заорал Эрвин. — Сдавайтесь — и будете жить! Слово герцога!..

Тогда один за другим они стали падать на колени.

Искра

Начало октября 1774г. от Сошествия

Озеро Дымная Даль; Уэймар (графство Шейланд)

Круглобокая озерная шхуна шла через Дымную Даль на север — прямиком в туман, за пеленою которого скрывался город Уэймар. Вдали от устий многочисленных рек, питающих Дымную Даль, вода была спокойна, и судно скользило гладко, будто сани по свежему снегу. На носу шхуны стояли двое: девушка и мужчина.

Девушка, не слишком худая, имела на плечах серую шерстяную накидку с капюшоном. Цветом и покроем, а особенно — капюшоном, накидка напоминала кольчужный доспех, чем придавала девушке вид суровой угрюмости. Темно-каштановые волосы девицы потсрижены коротко, по-мальчишески. Знающий человек мог заметить в ней черты рода Янмэй: широкое лицо, упрямый подбородок, чуть раскосые глаза. При улыбке, возможно, на ее щеках проступили бы ямочки и подтвердили догадку. Однако девушка не спешила улыбаться.

Мужчине с равным успехом можно было дать как сорок лет, так и все шестьдесят. Он имел настолько приметные, пышные, на концах завитые усища, что прочие черты его лица мигом терялись из виду. Одежду мужчины составляли бриджи и видавший виды камзол, надетый прямо поверх войлочной ночной сорочки. Оружия при нем не было, если не считать короткого ножа, который ни один рыцарь не назвал бы клинком. Так, порезать мясо, подправить бороду, расщепить на лучины веточку... Более внушительное оружие, впрочем, и не подошло бы мужчине, поскольку не был он ни статен, ни плечист.

Он поднес ладонь ко лбу козырьком, и манжет сполз. Стали видны четыре давних рубца на запястье, напоминающих букву W. Мужчина сказал:

— Берег уже близко — миль десять осталось. Точно тебе говорю. Хочешь знать, как я понял?

Девушка с любопытством приподняла бровь.

— Воон там видишь — чайки. Да вон же они!..

Она пригляделась и не без труда рассмотрела россыпь черных точек среди туманной мороси.

— То-то же, — подмигнул мужчина. — Ведь ты впервые попадешь в Уэймар, кроха? Ах, точно, не впервые — напутал. Когда-то неделю пробыла... Неделю, дорогуша моя, — это все равно, что не бывала. За неделю к этому городу никак не привыкнешь. Вот что я тебе расскажу. Как попал я впервые в Уэймар, так сразу и запил. Ей-ей. Утром выйдешь на улицу — туман. Днем сунешь нос — опять туман. Вечером глянешь — уже сумерки. Уж и не знаешь, где солнце над землею бродит, но только не над Уэймаром. И тоска такая находит, что хоть вешайся.

— Понимаю вас, сударь, — вежливо ответила девица.

Мужчина бросил в рот щепотку табака.

— Ну, вешаться-то я не стал, а вот к винцу пристрастился — это было. Выпьешь чарку — светлее станет. Понятно, выпьешь снова. А одному-то чего пить? Идешь в кабак. И вот какую штуку я приметил. Коли один в тоске, да второй в тоске — то вместе им еще хуже. Но вот если третьего найдут — то непременно все трое развеселятся. Есть у тоски такое свойство: она больше двух не складывается. Когда хочешь ее побороть, иди туда, где люди. И непременно чтоб было трое, а лучше — больше. Ты слушай меня, кроха. Ты — девица смурная, тебе пригодится в жизни.

— Внимательно слушаю, сударь, — сказала дворяночка.

— Ну, а кабаки в Уэймаре — это самое людное место. По улице пройдешь — пустота. На улице только грязь да слякоть, делать там нечего. И дома уэймарцы не сидят: что ни вечер, идут в кабак. У каждого имеется свое излюбленное местечко, там все друг друга знают. Заходишь — сразу жизнь, шум, компания. Кто смеется, кто в кости, кто в карты, кто на столе пляшет. И девицы повсюду. Веришь: в Уэймаре все барышни по кабакам развлекаются наравне с мужиками! Так у них принято. Правда, девицы там — одна другой страшнее...

Тут он скосил глаз на дворяночку и скептически оглядел с головы до ног.

— Тебе оно и лучше. По тамошним меркам ты первой красавицей станешь.

— Благодарю вас.

— Так вот, к чему я веду. Ты не робей и не стесняйся, а как тоска нахлынет — иди в кабак. Не думай, что это, мол, не к лицу... Все к лицу! Девушки что ж, хуже мужиков? Отчего бы им тоже не развлечься? Вот иди и первым делом выпей, а там оглянуться не успеешь, как у тебя друзья найдутся. Даром, что ты — вся такая молчунья. Растормошат тебя, плясать начнешь! В Уэймаре кабак — это не грязный притон, а самый центр светской жизни. Будто в Фаунтерре дворец какой-нибудь или театр.

— Как любопытно, — кивнула дворяночка, глядя в туман. Начал моросить дождь, первые капельки легли ей на ресницы.

— Послушай-ка, малютка... Может, оно тебе против шерсти, что я все время "тыкаю"? Может, тебе лучше "сударыня" да "миледи"?.. Но пойми: ты мне почти что во внучки годишься. Да плюс из такой дырищи вытянул, куда свет сто лет не заглядывает. Ты мне сделалась как родная. Как-то не с руки теперь важничать... давай мы лучше по-простому, так оно душевнее.

— Как угодно, сударь, — согласилась девушка.

— А ты совсем не болтушка, да?

Она лишь пожала плечами.

— И к лучшему, скажу я тебе. Молчаливая женщина — это редкая жемчужина. Вот моя первая жена такою была. Языком не трепала, почем зря, но зато...

Он принялся рассказывать о жене — надо заметить, далеко не впервые. Три дня пути через Альмеру, шесть дней плаванья по Дымной Дали... и всякий раз, будучи рядом с девушкой, усатый мужчина непременно что-нибудь рассказывал. Не мог без этого: слишком уж благодарной слушательницей была дворяночка. Всю историю его жизни она прослушала уже раза три кратко да раз-другой в подробностях, и ни разу не изъявила протеста.

Звался мужчина Инжи Прайс. Родился в Леонгарде — третьем по величине городе Надежды. Отцом его был часовщик, но рано помер, не успел передать мастерство сыну. Оттого Инжи подался в обучение к другому часовщику и семь лет проходил в подмастерьях. Отцовское дело тем временем пришло в негодность: слуги разбежались, горожане позабыли. Пришлось начинать все сызнова и пять лет работать за бесценок, лишь бы заслужить добрую славу. Но потом началась счастливая жизнь: работа уважаемая, непыльная, прибыльная. Вспоминая то время, он хлопал дворяночку по плечу и восклицал: "Можешь себе представить: случались такие недели, что я целый эфес зарабатывал! Неделя прошла — золотой в карман! У тебя хоть когда-то случался цельный золотой в кармане?.. А часы-то какие делал! Иногда такой шедевр выходил, что аж продавать жалко!" В часах девушка не разбиралась, и мужчина подробно пояснял, какие они бывают, как устроены и чем друг от друга отличаются.

При таких-то деньгах у Инжи не возникло трудностей с женитьбой. Невест было несколько на примете, и он выбрал вон ту, скромницу. Понятливая была, с полувзгляда все угадывала, чего мужу хотелось. И заботливая, и трудяга — Инжи с нею горя не знал. "Да что там горе!.. Не припомню такого утра, чтобы проснулся без счастливой улыбки на лице. Не веришь? Ты вот никогда не улыбаешься. А я был счастливый — ну, как сельский дурачок, право слово!"

Потом скромница сбежала с кавалерийским офицером. Инжи Прайс был в таком расстройстве чувств, что закрыл дело, распустил подмастерьев, распродал добро и хотел свести счеты с жизнью. Вспорол себе вены, но соседи явились не вовремя — спасли. Со стыда он не мог показаться на люди, а повторить затею тоже было как-то глупо. Тогда Инжи уехал из Леонгарда. Много где скитался, не помня себя от горя. И в Дарквотере бывал, и в Литленде, и в Короне. Как стали кончаться деньги, нанялся на стройку — тогда возводили Третий Его Императорского Величества искровый цех на Ханае. (Тут он подробно информировал девушку о том, как устроена искродельная машина. Дворяночка вежливо слушала.)

Как закончили цех, на другую стройку он не пошел — тоска. Привык скитаться по миру, на месте уже не сиделось. Нанялся в почтовую службу, стал курьером. Лет пять отколесил по городам и весям (большинство из которых живо описал слушательнице). Затем попал в Уэймар, и его милость граф Шейланд попросил Инжи выполнить одно особое порученьице. Инжи взялся и дорогою попал в переделку. Еле выкрутился. "Доложу я тебе, пришлось повертеться! Вот как змея на сковородке, или как пес, которому хвост подпалили, — сама выбери сравненье по душе. Но и награда вышла: его милость меня лучшими словами похвалил и предложил службу. Ты, мол, Инжи Прайс, — мастак и знаток. Не желаешь ли у меня остаться? Заплачу втрое против имперской почты. Ну, я и остался. Кто же графу отказывает?.." С тех пор Инжи на службе у Виттора Шейланда, делает для графа разные дела. Характер этих самых дел — единственная часть биографии, которую он укрыл от спутницы. Ну, разные дела... всяческие.

— Благодарю вас, сударь, это так любопытно.

Кто бы видел, с каким безукоризненно вежливым вниманием слушает дворяночка усатого спутника, тот глубоко посочувствовал бы ей. Будь на ее месте простая торговка, давно уже сказала бы: "Отлепись, болтун старый! Не язык, а помело!" А эта — нет, терпит. Воспитание, манеры... эх, бедняжка.

И тот, кто подумал так, сильно ошибся бы.

Три дня в Альмере и шесть на Дымной Дали девушка разгадывала загадки. Инжи Прайс был одною из них. Она внимательно слушала все, сказанное им, и не задавала вопросов, будучи уверена: в ответ он солгал бы. Ровно так же, как лжет во всех рассказах о себе.

Девушка смотрела, слушала и делала выводы. О, нет, она не скучала.

Некоторые свои истории Инжи Прайс повторил дважды. Повторил одинаково, в точности воспроизвел мельчайшие детали. Девушка знала: она не сумела бы дважды рассказать одно и то же одинаковыми словами. Точней, сумела бы в единственном случае: если это — вымысел, заученный наизусть, как стихотворение.

Инжи Прайс если и работал часовщиком, то лишь пару лет. Те чайки в тумане — дворянка едва сумела рассмотреть их. Глаза Инжи были глазами моряка, а не часовщика.

На запястье усача, действительно, имелись четыре шрама. Но оставил их не нож самоубийцы — слишком широки и рельефны для ножа. Если приглядеться, поймешь: это не надрезы, а ожоги. Таким знаком клеймят заключенных на каторжных работах: в рудниках и на галерах. По виду клейма можно определить, за какое злодейство человек отбывал наказание и где именно. Девушка не знала тонкостей, но даже сам факт каторги уже о многом говорил.

Не верилось, что такой человек, как Инжи, мог попасть на галеру за мелкое преступление. Кажется, на галеры вообще не отправляют за мелочи... К тому же, Инжи слишком уверен в себе, самолюбив и лукав, слишком легко и находчиво лжет. Не похож на мелкого воришку. За что бы ни судили его, это было нечто серьезное. Должен был он провести на галере лет десять, и если бы сошел на берег живым, то — глубоко больным, дряхлым, сломленным. Однако же, он отнюдь не таков, из чего следовал новый вывод: Инжи бежал с галеры. Или из рудника, что ничуть не проще. Выходит, это — решительный, отчаянный, дерзкий человек. По крайней мере, был таким в молодости.

Далее. Его служба курьером — новая ложь. Имперские почтовые курьеры — прекрасные бойцы и всадники. Не всякая лесная банда захочет связаться с одним-единственным имперским посыльным. Оружие курьера — полуторный меч, а друг и соратник — конь. У Инжи, меж тем, слишком узкие плечи для мечника и слишком ровные ноги для конника. Однако по свету он поездил — это правда. Очень уж яркими и точными были картинки городов: девушка могла сверить, когда Инжи описывал Лабелин и Фаунтерру. Дворянка предполагала: он начал скитания после побега, подался на Север, и в Уэймаре, действительно, попал на службу к Виттору Шейланду. Каким образом? Проявил себя, выполнив поручение? Вряд ли: граф не стал бы связываться с каторжником. Способ один: Инжи записался в графский наемничий отряд. Девушка не знала, что Виттор Шейланд — ее сюзерен — собирает отряды наемников, но приходилось допустить это. Уже там, в наемном войске, Инжи Прайс выслужился и привлек внимание офицера, а затем и графа. Кем он служил? Не мечником и не всадником. Лучник? Возможно: глаз зорок, пальцы крепки. Но обычный стрелок вряд ли далеко продвинется по службе, слишком уж мало зависит от одного лучника. Сейчас, на шхуне, Инжи носил только нож, и пару раз девушка видела, с каким удовольствием он вертит его в руках, прежде чем протереть и сунуть в ножны.

Она пришла к выводу: Инжи Прайс — асассин на графской службе. Любовь к ножам при равнодушии к мечу, зоркий глаз, дерзость, лукавое красноречие — качества, полезные именно наемному убийце. Еще весною девушку покоробило бы от этой мысли. Сейчас был лишь интерес, желание разгадать.

Одно оставалось ей неясным: откуда взялось прозвище Инжи Прайса? Его могли бы звать Усачом или Ножом, или Меченым, или, мало ли, Старым Волком... Но дело обстояло иначе. В кабине экипажа, уносящего их от монастыря Ульяны Печальной, мужчина внимательно так осмотрел дворянку и сказал:

— Тебе, видать, интересно, кто же я есть. Вот и скажу: звать меня Инжи Прайс, а прозвище мое — Парочка. Иные обижаются на прозвища, а я — нет. Если говорят: Инжи Парочка, — то я только улыбаюсь.

Тогда — сразу — и проснулось в ней любопытство. Но, будучи хорошо воспитана, девушка лишь сказала в ответ:

— Очень приятно, сударь. Мое имя...

Парочка поднес палец ко рту девицы.

— Тссс! Ты, по всему, высокородная, как митра на епископе. Сейчас насыплешь кучу имен, да все — женские. И мне, значит, доведется перед тобой ходить на цыпочках, а тебе — изображать этакую фифу. Давай без этого, малютка, а? Что скажешь?

Дворянка пожала плечами и сказала одно слово:

— Мира.

В ту самую секунду она ему и полюбилась.

Он, впрочем, никогда не звал ее по имени, всегда — крохой, малюткой, дорогушей или как-нибудь еще. Однако если кто другой из двадцати воинов отряда хотел заговорить с нею, Инжи Прайс тут же вмешивался:

— Ее зовут Мира, но для тебя — миледи, а лучше — ваше высочество. Быстро говори, чего тебе надо от барышни, и больше не приставай!

К полудню, как и предвидел Парочка, шхуна пришла в Уэймар.

* * *

Графский замок маячил на холме, отлично видимый еще из бухты. Серокаменные его стены густо заросли плющом и потому казались невероятно древними. Дороги от двух ворот замка сходили прямо в городской лабиринт и терялись из виду. Склоны цитадельного холма были облеплены домишками, испещрены кривыми улочками. Мира представила, как воет в тумане сигнал тревоги, и горожане высыпают на улицы, ручейками стекаются под защиту замковых стен, оставив пустые жилища захватчику. Насколько она знала, в прошлые века Уэймар был дважды сожжен западниками и однажды — нортвудцами.

Воины эскорта остались на подворье, а Миру проводили в холл Инжи Прайс и Эф. Отрядом, освободившим девушку из монастыря, почему-то командовали два человека. Эф, он же сир Френсис Мюррей, был молод, если не юн, заносчив, горделив и вспыльчив. Никогда и ничем не бывал доволен, презрительная ухмылка редко сходила с его лица. Однако, наравне с матерым Инжи, Эф пользовался огромным уважением среди воинов отряда. Тем уважением, которое легко примешь за страх — и не сильно ошибешься.

Двое старших офицеров замка — кастелян и капитан гвардии — встретили прибывших. Радушно поприветствовали Миру, предложили чашу горячего вина и уютное кресло, из чего девушка поняла: разговор мужчин не предназначается для ее ушей. Она пила и смотрела на огонь, пока четверо вассалов Шейланда беседовали о чем-то в другом углу зала. Она смогла расслышать всего несколько слов: "...распорядился ...Нортвуды ...нужно ей сказать".

Освободившись, Эф подошел к ней:

— Идемте со мной, миледи. Провожу вас в покои.

Ей выделили прекрасную комнату в башне гостевого дома, с окнами на все четыре стороны.

— После монастырской пещеры, миледи, вам должно прийтись по душе, — сказал Эф, ведя Миру вверх по лестнице.

Башни и крутые ступени граничили в памяти Миры с ядом, хворью, взведенным арбалетом. Она передернула плечами.

— Вы так добры, сир.

— Не я, а граф, — сказал Френсис. — Он велел дать вам все необходимое. Платья ждут в комнате, служанка скоро придет. Прослежу, чтобы выбрали толковую, а не полную дуреху.

— Благодарю вас.

— Мне сказали, вы любите читать. Желаете, чтобы принесли книги?

— Буду признательна.

— Какие?

— "Голос Короны".

— Свежий? Или все за полгода?

— Вы так добры.

— Пустое, — бросил Эф. Не со светской скромностью, а так, будто сыт по горло вежливыми беседами.

Он впустил девушку в комнату. Здесь и вправду было очень уютно. Большой камин, два кресла и круглый столик, секретер со множеством ящичков для писем, постель под балдахином, искровая лампа у изголовья. Окна утоплены в нишах необъятной толщи стены — нужно миновать небольшой туннель, чтобы добраться до стекла. Два из четырех окон оказались на самом деле прозрачными дверцами, ведущими на балконы. Все стекла покрывали искусные витражи.

— Да, да, миледи, сейчас вы скажете, как это мило, — проворчал Френсис. — А я говорю: пустое.

С тем он вышел. "Нужно ей сказать..." Либо под "нею" имелась в виду не Мира, либо мужчины изменили решение.

Девушка вышла на балкон, оглядела цитадель изнутри. Центральная башня, конюшни, казармы, господский дом, часовня... Просторный замок. Двор обширен и угловат. В двух стенах из шести имеются ворота: южной и северо-восточной. Южные заперты, опущена решетка. Северо-восточные раскрыты, двое копейщиков на часах. Дорога от ворот полукругом огибает колодец...

Явилась служанка, принесла кофе и конфеты. Назвала свое имя — Линдси. Спросила, чего угодно миледи? Переодеться, омыться с дороги? Мира согласилась на то и другое, Линдси показала платяной шкаф, спрятанный в выступ стены, и ванную комнатку в другом подобном выступе. Нужна ли миледи помощь? Мира отказалась. Желает ли миледи чего-нибудь еще?

Желаю ли?.. Хм. Френсис обещал смышленую служанку, и Линдси выглядела именно такой. Должна знать правила этикета.

— Яблоко, — попросила Мира.

— Сию минуту, госпожа.

Линдси принесла круглобокое розовое яблоко. Как и полагалось, на подносе имелся острый нож.

— Почистить яблоко, миледи?

— Нет, благодарю, — ответила Мира и кивком отпустила служанку.

Оставшись одна, она села в кресло, прикрыла глаза и сжала виски жестом человека очень усталого... или глубоко сосредоточенного. Посидела несколько минут, встряхнула головой, разделась и подалась в ванную.

Часом позже за нею явился Эф:

— Миледи, вас ждут в трапезной зале. Время обедать.

— Благодарю вас, сир.

Мира была одета в черное суконное платье с высоким воротом и длинными рукавами. Судя по гримаске на лице Эфа, его не привело в восторг стечение двух обстоятельств: одна дура поместила эту монашескую тряпку в гардероб, а другая дура еще и додумалась ее надеть.

* * *

В трапезной сидели трое Нортвудов.

Граф и два сына.

Всего за столом было человек двадцать, сновали слуги... Девушка не увидела никого, кроме Нортвудов. Мир сузился, словно видимый сквозь трубу. Лорд Элиас Нортвуд — землеправитель. Сир Крейг Нортвуд — наследник. Судья Хорас Нортвуд — младший сын.

Они тоже заметили ее — более чем. Умолкли, будто захлебнулись. Поднялись на ноги.

— Ваше высочество... — пробормотал граф Элиас.

— Милорды, — выдавила Мира.

Ни она, ни Нортвуды не нашли, что еще прибавить. Висела густая, сургучная тишина.

Эф взял ее под локоть и повел на место. Шепнул:

— Какая муха вас укусила?

Раздражение в его голосе отрезвило девушку. Вернулась способность думать.

Нортвуды здесь. Те самые, что использовали ее для своей игры, а после щелчком пальца сбросили с поля. Не Сибил, не Глория — это хорошо. Увидев их, Мира вряд ли смогла бы сдержаться. Но граф и сыновья... не они травили ее, но они знали!..

А Виттор Шейланд свел ее за одним столом с Нортвудами. Зачем?

Она села, гости последовали ее примеру. Эф наполнил чашу девушки, объявил:

— За здоровье ее высочества.

Нортвуды выпили, хмуро глядя на Миру поверх кубков.

Теперь она заметила необычное расположение гостей. По традиции принято, что старшая по рангу пара гостей садится рядом с хозяином и его женой, далее — гости с хозяевами вперемешку, попарно, чтобы дать возможность вассалам двух домов раззнакомиться друг с другом. Однако сейчас Нортвуды сидели плотной группой, отгородившись столом от вассалов Шейланда. В центре желтушный граф Элиас, по правую руку — здоровенный Крейг Нортвуд со своим оруженосцем, по левую — Хорас; двое телохранителей графа сидят по краям, прикрывая фланги. Через стол, напротив Нортвудов, — Мира и Эф, кастелян Уэймара и капитан замковой гвардии, еще несколько видных вассалов Виттора. Сложно не заметить конфронтацию, и сложилась она еще до появления Миры.

— Какими судьбами вы здесь, ваше высочество? — нарушил молчание Хорас Нортвуд.

— Стараниями вашей леди-мачехи, милорд.

— Леди Сибил поступила очень неосмотрительно.

Граф Элиас буркнул что-то на ухо сыну, тот умолк. Вновь повисло молчание. Какого-то звука особенно недоставало, и Мира сообразила: не слышно стука приборов. Никто не ест... все смотрят на нее.

Ах, ну да. Девушка положила в рот кусочек хлеба. Гости принялись за еду.

Слуга наполнил ее тарелку чем-то, она ковырнула вилкой, не разобрала вкус. Нортвуды не сводили с Миры глаз, она — с них.

Граф Элиас — тощий брюзгливый старик, равнодушный ко всему, кроме флота. Крейг Нортвуд — наследник графства, известный на всю Империю рыцарь, прозванный Клыкастым из-за приметного турнирного шлема. Шлем имел форму оскаленной медвежьей пасти. Хорас Нортвуд — тридцатилетний мужчина с невыразительным лицом, заведовавший сбором податей и судебной системой графства. Кто из них в сговоре с Сибил? Кого следует считать врагом? Отца? Сыновей? Всех троих?

— Мы ожидаем графа Виттора, ваше... — Элиас пожевал губу, — высочество. Отбыли из Клыка Медведя в Фаунтерру согласно приказу его величества. Прошли вверх по Торрею и сделали остановку в Уэймаре. Мы явились бы ко двору уже неделю назад, если бы не... эээ... гостеприимство Виттора Шейланда.

— Вам оказана честь! — взвился Эф. — Вы живете в доме его милости, как в своем собственном!

— Мне думалось, — ответил старший Нортвуд, — из собственного дома я могу уйти когда угодно.

— И уйдете, едва повидаете его милость! — Эф держался нагло, несмотря на юность. А может, вследствие. — Но убраться, не дождавшись хозяина дома, — это против правил даже в самой темной глухомани!

Кастелян Уэймара встал на ноги:

— Милорды, милорды! Будьте спокойны и вежливы! Не забывайте, что с нами ее высочество! Поднимем же кубки...

Нортвуды нехотя выпили, Мира лизнула вино.

Судья Хорас Нортвуд бросил в рот кусок сыра, и, поджевывая, неразборчиво сказал:

— Ммм... моя мачеха леди Сибил поступила очень неосмотрительно, ваше высочество. Отправила вас туда, откуда непросто... ммм... выбраться. Я об Уэймаре. Этот дом столь радушен... всякий гость, кто попадает сюда, остается жить.

— Хорас!.. — шикнул граф.

— Отчего же, отец? Я... ммм... не проявляю бестактности, а воздаю должное хозяевам! Жители этого замка так... ммм... мило убеждали нас задержаться. Разве тут откажешься!

— Милорды, — примирительно сказал кастелян, — граф Виттор с его леди-женой уже миновал полпути по Торрею. Еще день-два, и он будет здесь, и это недоразумение мигом улетучится!

— Ах, с леди-женой... Это радует. В противном случае нам пришлось бы дожидаться еще Иону, а затем ее слуг, а затем любимую собачку... Ведь что поделать — долг вежливости!..

— Не забывайтесь! — рявкнул Эф, громыхнув ножом по тарелке. — Вы находитесь в гостях!

— Ммм... мы заметили, — обронил младший Нортвуд и принялся за котлету.

Мысли Миры напоминали морозный узор на стекле: разбегались лучами, ветвились, сплетались в причудливый орнамент.

Нортвуды направлялись в Фаунтерру по приказу Адриана. Что за приказ? Нужно выяснить, но не это главное.

Виттор Шейланд велел своим вассалам задержать Нортвудов в Уэймаре. Зачем? Развилка.

В одну сторону: Виттор хотел лично увидеться с Нортвудами. Договориться. О чем? Очевидно, договор важен прежде, чем Нортвуды попадут в Фаунтерру. Настроить их против императора? Возможно. Даже сама по себе задержка в пути уже вызовет конфликт с Адрианом. Императору не по нраву, когда вассалы медлят, выполняя приказ.

В другую: Виттор хотел показать Нортвудам меня. Их задерживали в Уэймаре, пока Инжи с парнями везли меня из обители. Зачем? Развилка.

Влево. Предупредить Нортвудов об опасности: приедут в столицу — тут же попадут под суд. Я отправила из Альмеры три письма: Адриану, Марку и Итану. Хоть одно, да дошло. Адриан уже знает, что Сибил его обманула. Если Элиас и сыновья не хотят разделить с нею камеру, то им лучше не соваться в Фаунтерру. Они останутся должны Виттору, он найдет, что взыскать взамен.

Вправо. Шантаж. Я — живая угроза Виттора Нортвудам. Послание: заплатите мне, иначе император узнает о заговоре. Я отправила письма... что, если они перехвачены? Эф или Инжи подкупили почтовиков, письма никуда не ушли. Адриан все еще не знает, но Виттор сообщит ему, если Нортвуды не выполнят требования. Какие?..

Параллельно. Откуда Виттор вообще знал, где меня искать? Я писала Бекке... так почему явились люди Виттора? Бекка обратилась к нему за помощью, поскольку он — мой сюзерен? Бекка этого не знала. Она считала меня Глорией, а не Минервой.

Сплетение, линии сходятся в узел. Расшифровав записку, Бекка пошла к своему отцу, а затем — к Итану. И тот, и другой ответили ей одно: Глория в монастыре — личное дело Нортвудов, ты не в праве вмешиваться. Но слухи о моем заточении расползлись и дошли до Виттора. Он видел меня на балу и мог что-то заподозрить, а теперь, сопоставив, разгадал игру Сибил. Он стал шантажировать ее. Сибил рассмеялась ему в лицо: ведь он не имел доказательств. Тогда Виттор нашел меня и привез сюда, и предъявил Нортвудам как письмо с угрозой. Теперь выждет еще дня два-три, пока старый Элиас придет в полнейший ужас, а затем явится сам и потребует что угодно — и граф Элиас даст.

Стало быть, я — снова серпушка? Меня вернули на поле, чтобы удачно разменять?

Не бывать этому!

Мира поднялась. Эф тут же поймал ее за рукав:

— Куда вы?

— В уборную.

— Сама не найдете. Я проведу.

Кто бы сомневался!..

Она вышла. Сир Френсис Мюррей обогнал ее, пошел впереди, указывая дорогу. Молодой, раздражительный, до чертиков самоуверенный — лорденыш. Невысок ростом, несдержан, холеричен. Он никогда не нравился Мире. Это и к лучшему.

Миновали пролет лестницы, спустились в полуподвал. На Эфе перламутровый камзол, мышцы спины играют под тканью. Значит, под камзолом ничего, кроме рубахи.

Вошли в темный коридор. Пара лампад на стене, никакого другого света. На поясе Эфа — длинный кинжал с витой рукоятью, у гарды светятся два красных огонька.

Миновали дверцу в боковой стене, закрытую на защелку. Мира отстала на шаг, раскрыла дверцу... и в ужасе вскрикнула, отпрянула, выпучив глаза.

— Что такое?..

Эф обернулся к ней. Дрожа от страха, она указала в проем:

— Там... там!..

Он заглянул.

То была служебная кладовка, внутри стояло ведро, висели веники и швабра. Пару секунд Эф удивленно взирал на все это. За его спиною Мира вынула из рукава нож, сунула между ног Френсиса и нажала вверх. Лорденыш ахнул и замер.

— Руки на стену, — приказала Мира.

Он выполнил. Она вынула из его ножен искровый кинжал. Нащупала лепесток, нажала. Светящееся око издало тихий щелчок.

— Что вы за...

Он не договорил. Мира воткнула клинок ему в ягодицу. Тело Эфа сотряслось в судороге, обмякло, повалилось на пол. Девушка втолкнула его в кладовку, заперла дверь. Зашагала обратно, пряча фруктовый нож в рукав, а искровый — в складки платья. Сжимая эфес в ладони, той же рукою подобрала подол — и кинжал скрылся под тканью, оставшись в руке.

Вышла на лестницу, поднялась в холл. Двое слуг встретились на пути — поклонились, уступая дорогу.

Распахнула дверь, шагнула на подворье. Стояли сумерки, замок готовился ко сну. Южные ворота заперты наглухо, северо-восточные открыты днем, но закроются на ночь. Однако Мира выглядит дворянкою, держится и говорит, как дворянка. Стражники не рискнут остановить ее, если только не имеют специального приказа. Что ж, проверим. Если не выйдет — есть еще один заряд в кинжале. И плющ на стенах замка.

За гостевым домом показался колодец, за ним — ворота. Калитка заперта, двое копейщиков сидят на скамье. Если получится, за калиткою будет дорога, что через сто шагов нырнет в лабиринт городских улочек. Никто и ни за что не найдет ее там. Черное платье, темные волосы — любой тени довольно, чтобы исчезнуть. Правда, с собою ни денег, ни одежды — ничего, кроме платья и двух кинжалов. Но какое это имеет значение?!

Я — серпушка?.. Не бывать!

— Отпирайте! — походя бросила она стражникам.

Один подхватился:

— Миледи, постойте...

Мира поглядела на него, думая о Сибил Нортвуд, отравленном кофе, кинжале в руке.

— Да, простите, — буркнул копейщик и отодвинул засов.

Когда Мира шагнула к порогу, мужская рука легла ей на шею. Шагов она не слышала, человек просто образовался за спиной, возник из воздуха. Острие чужого кинжала царапнуло локоть.

— Малютка, будь паинькой, брось ножик, — мурлыкнул ей на ухо Инжи Прайс.

Мира разжала пальцы.

— И второй — тот, что в рукаве...

Она повиновалась.

— Золотое дитя! — Парочка развернул ее к себе и печально улыбнулся. — Куда это ты собралась? Не уезжай. Я же скучать буду.

Меч

Сентябрь 1774г. от Сошествия

Монастырь Марека и Симеона (север Альмеры)

В северной части Альмеры, на полпути от Алеридана к городу Флиссу, что на берегу Дымной Дали, находится небольшая обитель. Поименованный в честь Праотцов-отшельников Марека и Симеона, монастырь стоит в уединенной лесистой ложбине меж холмов. К скромным владениям братии принадлежит лесок, несколькосот акров пахотных земель да четыре деревушки. Одна из деревень занимает приметное положение на дорожной развилке: на север — Флисс и Дымная Даль, на запад — Блэкмор, на юг — столица герцогства. Деревню, в силу данного обстоятельства, зовут Дорожным Столбом.

Некогда, лет двести назад, настоятель монастыря покумекал, прикинул выгоду, да и открыл в Дорожном Столбе ярмарку. А после поразмыслил еще и прибавил к ярмарке пивоварню. Дело стало приносить плоды. Ярмарка цвела, питаемая тремя потоками людей. Столбовое пиво разъезжалось по Красной Земле в телегах торговцев. Рыночный сбор и доходы с пивоварни набивали кошелек аббата. Монастырь разрастался, наполнялся добром, обзавелся роскошным собором. Братия тучнела и привыкала к комфорту. Все хозяйственные хлопоты ложились теперь на плечи послушников и наемных батраков, братья же занимались лишь богослужениями, да с завидной регулярностью наведывались в Дорожный Столб — за податью. Крестьяне и торговцы порою начинали роптать: не слишком ли зажралась братия? Так ли по сердцу Праотцам эта свора ленивых чревоугодников?.. Однако стоило кому-нибудь из ворчунов наведаться в обитель Марека и Симеона, как его немедля вели в собор. Это грандиозное, величавое строение оглушало любого своим великолепием. Всякий прихожанин тут же проникался глубоким уважением к монахам, аббату и самой обители. Такой величественный монастырь просто не может быть неугоден Праотцам! Святые братья полны благодати божьей, раз каждый день молятся в столь прекрасном месте! Прихожане забывали роптать, жертвовали монастырю денег и уезжали восвояси, полные благоговения. Так продолжалось больше века.

А потом очередного аббата угораздило вступить в перепалку с графом Эрроубэком. Причиною стала сущая безделица, но граф оказался вспыльчив, а аббат — упрям. Они мигом проскочили ту ступень, где дело еще можно было уладить чашей вина. Миновали и ту, где хватило бы: "Простите, ваша милость" — "Не стоит извинений, ваше преподобие". Сгоряча перепрыгнули и ту ступень, на которой помогло бы вмешательство третьей стороны — скажем, герцога Альмерского или архиепископа Алеридана. А тогда уж свара переросла в лютую вражду и затянулась на десятилетие. Аббат гневно брызгал слюной с кафедры, слал кляузы герцогу и императору, срывал венчания графских детей и причащения внуков, убеждал капитул отлучить графа от Церкви. Эрроубэк, в свою очередь, окружал Дорожный Столб заставами, собирал несусветные путевые сборы, распугивал торговцев сворами угрюмых воинов, что бродили по околицам монастырских земель и, вроде, ничего плохого не делали, но все же выглядели отпетыми бандитами.

В итоге победил граф. Потратив шесть тысяч эфесов, он проложил новую дорогу из Флисса в Алеридан — в обход земель Марека и Симеона, — а при дороге открыл свою ярмарку и, конечно, пивоварню. Графская дорога оказалась шире старой, графское пиво — вкусней монастырского (хотя и на пол-звездочки дороже). Дорожный Столб обезлюдел, захирел, а с ним и сама обитель. Спустя полвека если кто и помнил монастырь Праотцов-отшельников, то лишь жители ближайших к нему деревень. Братия убавила в численности: монастырская жизнь сделалась не такой уж привлекательной. Пропала роскошь, исчезли батраки и служки, осталась лишь горстка послушников. За всем немалым хозяйством, в том числе и гигантским собором, теперь доводилось ухаживать самим братьям. Никакого удовольствия вести такую жизнь — один труд с утра до вечера, да редкие перерывы для молитв... Вот странность: деревенские старики, что помнят былые времена, говорят в один голос: монастырь сделался лучше от своего упадка.

Джоакин Ив Ханна побывал здесь прошлой зимою. В ходе своих безденежных мытарств набрел на обитель и спросил, не найдется ли работы. "Работа есть, да денег нет", — таков был ответ. Джоакин был голоден, потому согласился служить за харчи и две недели провел в монастыре. Среди прочих нелицеприятных обязанностей довелось ему ухаживать за хворыми крестьянами в монастырском госпитале. Собственно, от этой работы он вскоре и сбежал. Однако в памяти осталось: брат-лекарь Мариус — весьма знающий человек с огромным арсеналом средств и снадобий.

В средине сентября — Джоакин не знал даты, но день был суббота — он вкатил на подворье обители, правя тарантасом, запряженным парой коней. Его спросили, и он ответил, что разыскивает брата Мариуса. Брат-лекарь был занят, но тут Джоакин увидел другое знакомое лицо: сам приор Саймон проходил через подворье.

— Ваше преподобие, — вскричал воин, — здравия вам и долгих лет!

— Джоакин Ив Ханна?.. — узнал его приор. — И тебе здравия, сын мой. Какими судьбами в нашем скромном пристанище? Вера привела тебя или нужда?

За неделю, проведенную с герцогиней и ее гонористыми рыцарями, бедный парень успел отвыкнуть от вежливости в свой адрес. Чертовски приятно было, что такой важный человек, как приор, говорит с ним уважительно! Джоакин даже приосанился.

— Ваше преподобие, я очень рад встрече и глубоко вас уважаю... Но дело у меня такое, что говорить страшно. Видите ли, со мною женщина, и она в большой беде...

Приор Саймон нахмурился. Джоакин знал, что церковное имя свое монах получил вместе с саном, в честь святого отшельника. Однако, почитая гордыней присвоить в точности имя Праотца, монах переиначил две буквы и сделался Саймоном вместо Симеона.

— Женщины священны сами по себе, — изрек приор, — однако близость женщины с мужчиной порождает всяческие пороки. Праздность, зависть, ревность, злоба, отчаянье и жадность возникают от этой близости, потому святые отшельники Марек и Симеон дали обет никогда не касаться взглядом женского тела и не произносить женского имени, кроме имен Святых Праматерей. Женщина — неподобающий гость в нашей обители...

— Но она тяжко страдает! — вскричал Джоакин.

— Я не окончил, — поднял руку приор. — Женщина в беде — иное дело. Если вера твоя мешает тебе помочь страждущему, то грош цена этой вере. Так сказал Великий Вильгельм. Потому мы поможем твоей спутнице, Джоакин Ив Ханна. Что с нею стряслось?

Джоакин горячо поблагодарил монаха и подвел к тарантасу. Леди Аланис Альмера лежала без чувств, завернутая в плащ, будто в саван. Лицо было укрыто платком. Вчера днем она лишилась последних сил и не смогла держаться в седле. Джоакину удалось выменять тарантас на одну из лошадей. Большую часть пути герцогиня провела в беспамятстве на заднем сиденье. Джоакин гнал прямо по широкой графской дороге, не страшась уже ни застав, ни приарховых наемников. Он шкурой чувствовал, как истекало время. До паники боялся обернуться и увидеть, что миледи больше не дышит. Однако она дышала, порою издавала хриплый сдавленный стон. С ночи на сеновале они не обмолвились ни словом. Джоакину хотелось верить, что скверное самочувствие Аланис — единственная тому причина.

— Отчего закрыто лицо?.. — спросил приор Саймон. — Она скрывает себя?

— У миледи могущественные враги, — ответил Джо, — но повязка нужна не только для маскировки, а и затем, чтобы пыль не попадала в рану.

— Рана на лице?.. — помрачнел приор.

Джоакин убрал ткань со щеки миледи.

— Святые отшельники!.. — выдохнул Саймон. — Как это случилось?

— Я не присутствовал при ранении, — уклончиво сказал Джоакин. — Надеюсь, что брат Мариус сможет помочь...

— Конечно. Мы немедля поместим беднягу в госпиталь... Ибо, насколько я вижу, болезнь зашла опасно далеко.

— Ваше преподобие, у меня есть одна просьба... Видите ли, если враги миледи узнают о том, что она здесь, то это убьет ее вернее, чем гнилая кровь. Потому я умоляю вас...

Приор жестом велел замолчать.

— Разве я спросил у тебя ее имя? Она — несчастная девушка, которой срочно нужна помощь. Вот все, что мне требуется знать.

* * *

Брат-лекарь Мариус мог показаться стариком: иссеченное морщинами худое лицо, голова белая, будто качан капусты. Однако Джо знал, что Мариусу едва исполнилось сорок. Последние шесть лет он провел в обители, а до того служил полковым лекарем в Дарквотере, под знаменами Леди-во-Тьме. Говорят, он был хорош. Говорят, брался за все: раздробленные кости, дырявые животы, перемолотые конечности. Говорят, лишь каждый четвертый умирал под его ножом... Но одним из каждых четвертых оказался благородный сын Леди-во-Тьме. Когда рыцарь испустил последний вздох, оруженосец выхватил меч и хотел зарубить лекаря на месте. А потом поглядел этак пристально в лицо Мариусу, опустил клинок и сказал:

— Тебя совесть больнее сгрызет, чем сталь.

По всей видимости, он оказался прав.

...Мариус внимательно осмотрел рану. Промыл водой, ощупал края. Прижал так, что на поверхности выступила мутная жидкость, растер каплю на пальце, понюхал.

— Неделя прошла? — спросил у Джоакина.

— Да.

— Отчего так долго? Ты убить ее хотел?

Джоакин опешил.

— Я только и делал, что убеждал ее пойти к лекарю! Она сама отказывалась! Говорила, мол, справлюсь, уже стало лучше.

— Открытый ожог, — сухо сказал Мариус, — причиняет свирепую боль и лихорадку. Человек в таком состоянии неспособен трезво мыслить. Если она могла хоть говорить связно, то это уже божья милость. Тебе следовало подумать вместо нее.

— Но она же моя госпожа! Она приказывала...

Брат Мариус не ответил. Взял стальной щуп, поддел край отверстия, осмотрел десны раненой. Миледи издала тихий стон. Затем приподнял веко, заглянул в зрачок.

— Очень плохо. Рана на лице опасней любой другой. Едва гниение проникает в мозг, пути назад уже нет.

— А у нее... проникло?

— Не понять, пока без сознания. Когда она в последний раз говорила?

— Полтора дня назад... — с ужасом признал Джоакин. Брат Мариус тихо свистнул.

Подозвал послушника, что помогал ему, и потребовал какую-то настойку. Паренек принес бутыль, и Мариус смочил жидкостью тряпицу. Приложил к носу миледи, она несколько раз прерывисто вздохнула и открыла глаза.

— О-ооох...

— Как вас зовут? — спросил брат Мариус.

— Больно... Где... я?

— Как вас зовут? — настойчиво повторил лекарь, заглядывая в глаза миледи.

— Не ваше... дело. Кто... вы?

— Брат-лекарь Мариус из обители Марека-Симеона. Нужно понять, в каком вы состоянии. Отвечайте: как вас зовут?

— Спросите... другое.

— Она скрывается от врагов, — пояснил Джоакин.

— Имена Праматерей? — спросил Мариус.

— Мириам, Янмэй, Софья, Агата... Глория, Елена...

— Южнее Альмеры?

— Надежда...

— Севернее?

— Дымная Даль, Нортвуд, Шейланд...

— Пятью четыре?

— Двадцать... зачем все это? Что со мною? Какова... я?

— Вы можете думать. Это дает надежду. Иное плохо: рана воспалилась.

— Другой лекарь... во Флетхиле... давал снадобье. Прозрачный раствор... запах тмина...

Брат Мариус кивнул.

— Капли Теофила. Хорошее снадобье, успокаивает рану, мешает гниению. Теперь для него уже поздно: вы упустили много времени, гниль развилась и отравила кровь.

— Я... умираю?

— Нет! — вырвалось у Джоакина.

Взгляд герцогини метнулся к нему, обжег пламенем.

— Неведомо, — сказал брат Мариус. Подозвал послушника и шепнул пару слов, тот убежал. Лекарь повернулся к Аланис. — Существует средство, чтобы убрать мертвую плоть из раны. Мы применим его, рана начнет заживать. Но гниль уже проникла в кровь, и в этой части снадобья бессильны. Если вашему телу достанет сил перебороть гниение, то выживете. В противном случае — нет.

Джоакина покоробило от беспощадной прямоты лекаря. Аланис проскрипела:

— Правдиво.

— Скажите-ка, — спросил у нее Мариус, — у вас есть причины жить?

— В каком... смысле?

— Мечтаете о чем-то? Кого-нибудь любите? Может, ненавидите?

— О, да!..

— Хорошо.

Лекарь умолк. Миледи спросила, искоса глянув на Джо:

— Что он здесь... делает?

— Он привез вас.

— Не хочу, чтобы он был.

Мариус не ответил. Девушке не хватило сил настаивать.

Вошел послушник и поставил у постели раненой поднос. На нем был кубок с пахучей жидкостью и глиняный горшок, накрытый крышкой. Брат-лекарь подал кубок Аланис:

— Выпейте это, миледи.

— Что за снадобье?

— В чаше не снадобье, просто пряное вино. Оно усыпит вас.

— Я не хочу спать! Хочу знать, что со мною происходит.

Мариус покачал головой.

— Вам лучше уснуть. Средство, которое я применю, имеет особенность.

— В чем дело? — Аланис упрямо встряхнула головой. — Это больно?.. Я вытерплю. Не хочу спать. Хочу видеть!..

— Миледи, не упорствуйте. Лучше, чтобы вы не были в сознании.

— Я же сказала, что вытерплю боль!

— Дело не в боли.

— Тогда в чем же?

— Полагаю, если вы узнаете, в чем состоит процедура, то откажетесь, — неожиданно мягко произнес брат-лекарь. — Прошу вас, выпейте вина.

Аланис гневно оскалилась. Черные края раны разошлись, вскрыв дыру. Сквозь нее виднелись зубы, розовые от сукровицы. Джоакина передернуло, послушник в страхе отвел глаза.

— Брат-лекарь, — прошипела Аланис, — неужели я похожа на пигалицу? Я — дворянка рода Светлой Агаты. Мне достанет сил вынести все, что потребуется! Ну же, что там... за средство?

— Как пожелаете.

Брат Мариус пожал плечами и снял крышку с горшка. Внутри находилась белесая масса, Джоакин сперва принял ее за кашу. Всмотревшись, он вздрогнул от омерзения. Каша в горшке шевелилась. То были черви. Личинки.

— Это... это... — глаза Аланис полезли из орбит. — Вы... вы посадите их... мне на лицо?! Они будут жрать меня?!

Брат-лекарь взял ее за руку.

— Миледи, рана очень плоха. У вас весьма крепкое здоровье, только поэтому вы до сих пор живы. Но неминуемо погибнете, если не устранить гниение.

— Но... эта мерзость... — Аланис, как завороженная, не могла отвести глаз. — Эти черви... они едят мертвецов!

— Поверьте, миледи, они — благословенные божьи твари. Едят лишь поврежденную, мертвую плоть и не трогают живую. Они способны очистить рану. Без этого вы умрете.

— По крайней мере, я умру достойно, — процедила герцогиня. — Могильные черви не будут жрать меня заживо!

Брат-лекарь ответил с прежним спокойствием:

— Вы умрете, миледи, истекая гноем, источая страшное зловоние. В вашу келью никто не сможет войти без ужаса и отвращения. Рана опухнет и покроется волдырями, они станут лопаться, липкая жижа потечет по губам и шее. От постоянной тошноты вы не сможете ни есть, ни пить, и все равно будете пытаться изрыгнуть собственные внутренности. Лихорадка сделается невыносимой, вас будет трясти так, что зуб не попадет на зуб. Вы не сможете выдавить ни слова, чтобы помолиться Светлой Агате. А после, когда вашим страданиям наступит конец, я пошлю провинившихся послушников хоронить останки, поскольку никто по доброй воле не захочет иметь дела со смрадным полусгнившим трупом. Вы полагаете такую смерть достойной, миледи?

Аланис стиснула челюсти — через дыру в щеке было видно, как сжались зубы. Впилась в лицо брата-лекаря ненавидящим взглядом, взяла чашу с пряным вином. В три глотка осушила ее, склонив голову влево, чтобы напиток не пролился сквозь рану.

— Когда усну... приступайте, — выдавила она. Не глянув на Джоакина, махнула в его сторону: — Но прежде, пусть он уйдет.

* * *

Несколько дней прошли, будто в тумане.

Джоакин не видел миледи и ничего не слышал о ней. Он спрашивал, Мариус не давал ответа, говорил одно: "Борется".

Джоакин знал, что если Аланис умрет, ему непременно скажут. С ледяным ужасом он предчувствовал это известие. Вздрагивал от любого шороха ночью, спал обрывками. Днем холодел всякий раз, как кто-нибудь из братии обращался к нему.

Он просил работы. Приор ответил, мол, платить не сможем, с деньгами худо. Джоакин сказал: не для денег, лишь бы отвлечься. Его нагрузили самым простым, отупляющим трудом: таскать, рубить, поднимать... Он был рад.

Пытался заглушить беспокойство вином. На час помогало: душа притихала, накрывалась бесчувствием, будто периной. Но вскоре покров спадал, и становилось лишь хуже: начинало казаться, что герцогиня ушла именно в то время, когда он был пьян, и ему даже сказали об этом, но он не расслышал в спиртном дурмане. Тогда он бежал в госпиталь и молил послушников сказать хоть что-то. Говорили: "Борется..."

А потом, однажды утром, к нему явился паренек, что помогал Мариусу. Сказал: "Брат-лекарь зовет к себе". Джоакин прилетел за миг, каким был, а был он в исподнем. Брат Мариус поднял на него усталые глаза и сообщил:

— Миледи жива.

Джоакин не сразу даже понял, что это значит. Хлопал веками и спрашивал:

— Пока жива? Борется? Могу я зайти к ней? Ей хуже?.. Ей лучше?..

— Не пока, — ответил Мариус. — Совсем жива. Кровь очистилась, лихорадка ушла. Твоя госпожа справилась с хворью.

Джоакин так и сел. Брат-лекарь налил ему вина. Парень выпил залпом, Мариус налил еще.

— Можно к ней?.. — спросил Джо.

— Она отдыхает. Иди, поспи. Завтра зайдешь.

Джоакин протестовал: как это — спать с утра?.. Только же проснулся!.. Но вдруг накатило, веки будто свинцом налились, все мышцы отяжелели. Еле дополз до своей комнаты — и повалился.

Странное дело. Проснувшись, он все пытался вспомнить, и не мог: как же выглядит лицо Аланис? Помнил глаза — карие, искристые, прищуренные от гнева. Но сводил мысленный взор ниже, и не видел ни носа, ни губ, ни скул — одну лишь рану. Черную жуткую волчью пасть.

Он полез в карман за страницей из "Голоса Короны". Карман был пуст — листок сгорел в заброшенном сарае. Осветил собою лицо любимой. Истинное лицо.

Джоакин смежал веки и вновь пытался вспомнить. И вновь — рана. Белые клыки меж черных губ. По губам ползают личинки. Он вздрагивал, гнал со спины холодных мурашек.

Не лицо — так хоть голос! Вспомнить бы, как звучит. Повторить в уме ее устами что-нибудь теплое, доверительное, трогательное. Услышать, как она говорит: "Я несносна... Не нужно меня ненавидеть..." Но слышалось другое: "Вы так глупы!.. Тупица!.. Путевцы не блещут умом..." Джоакин хмурился. Что же такое? Отчего не вспоминается?!

Он стал искать восхищение, которое испытывал перед нею. Перед властной ее силой, железным упрямством, алмазной гордостью... И снова слышал смех: "Вы не сможете понять меня, даже не пытайтесь!" И видел ее на коне, но не изящную, как в первый день, а сгорбленную, дрожащую, полумертвую, как в последний. Старуха верхом на кляче... черная щель вместо лица.

В чем же дело? Отчего так погано на сердце?.. Услышать быть хоть слово ее голосом, но — красивое, звонкое. "Благодарю". "Простите". Внезапно он понял одну штуку. Ведь ни разу она не говорила ему: "Благодарю"! Он спас ей жизнь — трижды! Вырвал ее из рук врагов и изменников, из лап самой смерти! А она — не сказала... В душе начала бурлить ярость.

Заносчивая, надменная, язвительная, наглая... По какому, собственно, праву?! Будь она красавицей, как прежде, это давало бы основание... Но теперь — кем она стала? Ужасная, будто висельник, беспомощная, больная. Лишенная власти и силы. Герцогиня? Пустой звук! Нет ни герцогства, ни войска. Так отчего она позволяет себе?! Он, Джоакин, — ее единственный воин. Он не покинул ее, несмотря ни на что. Хотя мог бы — много ли радости служить этакому созданью... Но нет, остался с нею, вынес, вытащил. И что в ответ? "Благодарю вас, сир Джоакин. Простите за то, какою я была". Хоть бы раз!..

Потом ему сказали, что раненая бодрствует и может принять. Джоакин пошел в госпиталь. Прежде он думал: миг, когда миледи выздоровеет, будет счастливейшим в его жизни. Однако, входя в палату, чувствовал отнюдь не радость, а ядовитый сдавленный гнев.

Миледи лежала на подушках и цветом кожи мало отличалась от простыней. Глаза были усталы, здоровая щека ввалилась, тенью очертив скулу. Рану накрывал марлевый компресс, притянутый бинтом. Аланис выглядела старше лет на десять. Джоакин попытался найти в ней хоть отзвук красоты — и не нашел ничего. Даже волосы превратились в сальную паклю.

— Миледи... Приветствую.

— Хорошо, что пришли, — сказала герцогиня. — Вы как раз мне нужны.

— Как ваше самочувствие? — поинтересовался Джо.

— Лучше... — обронила она в ответ. — Я напишу письмо, вы его доставите. Адресат, граф Эрроубэк, заодно и расплатится с вами. Упомяну об этом в послании. Полагаю, трехсот эфесов достаточно?

Сумма была огромна: сравнима с жалованием офицера за несколько лет, или ремесленника — за всю жизнь. Однако Джоакин пропустил число мимо ушей. Горечь подкатила к горлу. В тоне миледи не было ни привычной насмешки, ни гнева, ни редкого тепла — одно равнодушие. Таким вот голосом она говорила со слугами, что накрывали ей на стол, стирали платья, чистили коня... Джоакин не был для нее ни близким, ни доверенным, ни, напротив, ненавистным и презренным. Никем не был. Просто одним из безликой черни.

— В чем дело?.. — осведомилась миледи. — Вы желаете больше?

— Я спас вам жизнь... — выдавил Джо.

— О, боги. Не ожидала, что придется торговаться. Назовите сумму. Сколько нужно?

— Дело не в деньгах... Я ожидал благодарности...

— В каком смысле? — не поняла Аланис. — Что-то особенное хотите? Драгоценность? Вы же знаете, все осталось в Эвергарде. Да и зачем вам — все равно продадите.

— Нет... Я хочу...

— Чего?

— Благодарности хочу. И уважения. Вот чего.

Глаза миледи сузились.

— Звучит так, будто вы требуете.

— Нет... да! Требую.

— Требуете благодарности?

И вот тут его прорвало.

— Да, черт возьми, требую! Я спас вашу жизнь, миледи. Трижды спас! Вытащил вас из засады под Эвергардом, потом — из замка Блэкмор, потом нашел лекаря, когда вы умирали от раны. Я выполнял все ваши капризы, терпел униженья и насмешки, и все прощал, миледи, поскольку люблю вас. Но, тьма меня сожри, я — не слуга! Не лакей, не дворовой пес, не тряпка, о которую вытирают ноги! Я — благородный, как вы... Пусть не как вы, но во мне — кровь рыцарей, и вы не смеете так обращаться со мною! Да, я из Южного Пути. Не знаю, за что вы презираете путевцев, но это я, путевец, оказался с вами рядом, когда вы умирали. Я — и никто другой! Я вытащил вас со Звезды обратно на землю и не услышал ни слова благодарности. Но вот теперь хочу услышать, и не уйду без этого! Вам ясно, миледи?!

Здоровая щека Аланис налилась румянцем, глаза засияли. Она произнесла очень тихо:

— Итак, вы требуете моей благодарности?

— Вы меня прекрасно поняли.

— И твердо стоите на своем?

— Еще бы.

— Так и быть... Джоакин Ив Ханна с Печального Холма, что в Южном Пути... я дам вам то, чего хотите. Признаю: ваши заслуги предо мною совершенно исключительны. О, да. Вы провели неделю со мной наедине. Наблюдали меня беспомощной и больной, всеми покинутой, жалкой. Слышали, как я стонала от боли, видели слезы на моих глазах, когда не хватало сил терпеть. Замечали, как мой рассудок туманился от хвори, радовались, когда путала дороги. Вы лежали со мною рядом, вдыхали запах гноя, пота и немытых волос. И все равно не побрезговали об... облапать меня, как дворовую девку!

— Миледи... — попытался перебить Джоакин. Она крикнула, привстав на локтях:

— Молчите! Ваши потные лапы — далеко не самое худшее! Вы не понимаете, вот что хуже всего! Вы смотрели, как низко я упала, какою жалкою сделалась! Видели, что стало с моим лицом! Были рядом, когда мне принесли... личинок! Вы наблюдали, как герцогиня Аланис Альмера превращалась в кусок безмозглой отвратной гниющей плоти. Неужели вам невдомек, насколько это унизительно?!

— Миледи!..

— Я сгорела бы от стыда, если бы даже родной брат или любимый отец увидел меня такою. Но вы!.. Показаться в таком состоянии... вам?! Да лучше бы меня заставили ходить перед вами голой, прислуживать, чистить сапоги, стоя на коленях! Даже это я снесла бы легче!

Она перевела дух.

— Но вам все мало. Не довольно той близости, в какой мы вынужденно оказались. Недостаточно знания моих самых омерзительных секретов. Все хотите залезть повыше, наступив мне на шею! Низкий, жалкий человечек! Каким же нужно быть ничтожным, чтобы так поступать! Но я благодарю вас. Благодарю за то, что подвернулись рядом, когда погибали все, кто мне дорог. Благодарю за гнедую кобылу, которую вы спасали, пока мои рыцари защищали меня. За редьку. За вшивое логово бродяги, с которым мне довелось познакомиться. За грабеж, с каким вы не справились без моей помощи. За комплименты, звучащие так унизительно из ваших уст. За мои капризы, которые носите в памяти и предъявляете к оплате, будто вексель... А в особенности благодарю за ваш любовный пыл. За то, как умело вы подчеркнули мое падение. За глубочайшее презрение, что вызвали во мне той ночью. Видите ли, Джоакин Ив Ханна, не будь мне столь мерзко умирать в ваших объятиях... пожалуй, я не встретила бы рассвета. Так что вы правы: я обязана вам жизнью. И никогда, никогда этого не забуду.

Джоакин почти не видел ее — до того потемнело в глазах. Гнев и обида свели челюсти мертвой хваткой. А когда он смог расцепить их, то выхаркнул, будто комок слизи:

— Раз я так плох, обойдешься одна!

И вышел прочь.

Несколько часов он просидел у себя, раздираемый изнутри. Думал ворваться к ней и наорать, выпалить в лицо, выплеснуть, вывернуть. И в то же время — сидел, не двигаясь, ожидал: нет уж, пусть сама пошлет за ним, пусть просит прощения, умоляет остаться! А тогда еще посмотрим, останусь я или нет!

Но начало темнеть, и она все не присылала, и он подался в госпиталь.

— Нельзя к ней, она спит, — сказал брат-лекарь.

— Ах, спит?!

— Ну, да, спит...

— Спит себе спокойно! Плевать ей! Ну и пропади пропадом!

Он схватил свои вещи, кое-как оседлал гнедую и к ночи покинул монастырь.

Искра

Начало октября 1774г. от Сошествия

Уэймар (графство Шейланд)

В событиях прошлого вечера имелась странность.

Не будь ее, Мира посвятила бы день одному лишь самоуничижению. Мерила бы шагами комнату в башне, кусала губы, звала себя дурой, доверчивой идиоткой. Говорила: как глупо, как не вовремя! Три дня пути через Альмеру — отчего она не попыталась бежать там? С нею были Инжи и Эф, и еще двадцать человек охраны, но все же обхитрить их проще, чем выбраться из крепости, набитой людьми! А если уж дала привезти себя в Уэймар, то почему кинулась бежать так опрометчиво — без подготовки, без расчета? Дурное несдержанное дитя! Вспыхнула, рванулась напропалую... А шанса для второй, продуманной попытки уже не будет: все, кто охраняют ее, теперь настороже. Она изгрызла и возненавидела бы себя, как в первые недели монастыря, и грешным делом даже пожалела бы, что не выпила тот отравленный кофе...

Но к счастью, в минувших событиях имелась странность. Незамеченная сразу, она тем больше притягивала внимание со временем.

"Мы ожидаем графа Виттора, ваше высочество. Отбыли из Клыка Медведя в Фаунтерру согласно приказу его величества. Прошли вверх по Торрею и сделали остановку в Уэймаре. Мы явились бы ко двору уже неделю назад, если бы не... эээ... гостеприимство Виттора Шейланда."

Речь старого Элиаса Нортвуда запомнилась Мире дословно, что позволяло теперь обдумать ее. И чем больше девушка думала, тем больше понимала: старый граф пытался перед нею оправдаться. Не за то, что сделала с Мирой его жена, а за задержку в пути — вот что самое забавное! Граф говорил так, будто Мира — действительно невеста Адриана. Обращаясь к ней, Элиас Нортвуд словно обращался к самому императору: простите, мол, ваше величество, мы спешим к вам изо всех сил, но подлец Шейланд задерживает.

Выходила удивительная штука: стало быть, граф Нортвуд не знает об интриге графини? Сибил подменила невест и усадила Глорию на престол... а Элиас всерьез верит, что Минерва — будущая императрица. То есть, Сибил не посвятила мужа в свой заговор — так получается? Хм.

Как же она планировала скрыть все в тайне? Рано или поздно Элиас увидел бы императрицу. То-то удивился бы, узнав в ней собственную дочь! Хотя, с другой стороны... Граф Нортвуд — стар и ко всему равнодушен. Он ненавидит покидать свой замок, даже в город выезжает раз в месяц — на осмотр какого-нибудь судна. А чтобы он подался аж в столицу — даже по случаю коронации — то это совсем уж сказочная небылица.

Стоп. Тогда с какой, собственно, целью Элиас Нортвуд едет в Фаунтерру сейчас? Для свадьбы и коронации — рано. Вчера за столом он упоминал приказ его величества, а не приглашение. Стало быть, Адриан вызвал к себе Нортвуда, и вызвал в таких выражениях, что отказ явиться стал равносилен измене. И это приводит к новому вопросу: что вообще происходит в столице?

В дороге спутники не баловали Миру новостями. Она почти не спрашивала — в монастыре отучилась задавать вопросы. Из тех разговоров, что воины вели при ней, Мира поняла следующее.

Айден и Аланис Альмера мертвы — владыка расправился с ними. Это не удивило ее. Правда, говорилось так, будто Адриан произвел наказание с некой особой жестокостью. Мира сочла это преувеличением.

Глория Нортвуд... то есть, "Минерва Стагфорт" готовится к свадьбе с Адрианом. И это не новость, к сожалению.

Западники Рейса овладели двумя переправами через Холливел и вторглись на земли Литлендов. Скверная новость. Однако едва ли удивительная: Бекка немало рассказывала о том, как важны эти переправы, и как часты конфликты с кочевниками.

А вот последнее было сюрпризом. Старый Ориджин умирает от хвори, его сын получил власть и поднял мятеж против Адриана. Войска Ориджина выступили из Первой Зимы и вступили в Южный Путь. Нет, в самом факте феодального мятежа нет ничего удивительного. Великих лордов тревожит усиление Короны и централизация власти Адриана. Рано или поздно столкновение должно было случиться. Но Эрвин?.. Мира хорошо помнила младшего Ориджина, хотя и видела всего раз. В ее представлении легко связывались Эрвин и сарказм, Эрвин и гордыня, Эрвин и капризы, изнеженность, едва ли не женская... Но Эрвин и война?!

Нет, Мира не имела оснований не верить новостям, потому полагала: она чего-то не знает. Должно найтись обстоятельство, что объяснит эту странность.

В монастыре Ульяны Печальной считалось греховной суетой задавать вопросы вслух. И Мира лишилась этой привычки... однако тем сильнее стала страсть к поиску ответов.

Почему Эрвин поднял мятеж?

Зачем граф медведей едет в столицу?

Чего Виттор Шейланд хочет от Элиаса Нортвуда?

После обеда она услышала стук в дверь.

— Малютка, впусти-ка меня!

Собственно, дверь была заперта снаружи: после вчерашней попытки бегства Мира сидела под замком. Однако со внутренней стороны имелся засов, и на зло своим тюремщикам она заперлась. Впустила только Линдси, когда та принесла обед. Теперь вот явился Инжи Прайс... лжец и убийца на службе у другого лжеца. Не то, чтобы он неприятен ей, однако же, лжец и убийца — это нужно помнить. С другой стороны, человек — источник сведений. Особенно такой болтливый, как Парочка.

Будто услыхав ее сомнения, Инжи крикнул сквозь дверь:

— Между прочим, я принес хорошие новости. И не одну, а целых две.

Она отперла.

— Добрый вечер, сударь.

— Пхе! Тоже мне, сударя нашла! Не умеешь ты с людьми обходиться... но я не в обиде. Ты же не виновата. Тебя сперва научили говорить слово "милорд", а уж потом — "мама".

— Леди-мама, — поправила Мира.

Инжи хохотнул в усы.

— Ты, когда шутишь, улыбайся хоть немного. А то ведь могут не понять.

Мира слегка улыбнулась.

— Прошу вас, сударь, — она указала на кресло.

Инжи важно уселся, закинув ногу на ногу. Порылся в кармане и с очень степенным видом протянул Мире леденец на палочке.

— Это тебе. Сладости же любишь?

— Благодарю вас.

— То-то же, — довольно кивнул Инжи. — Так вот, значит, обещал я тебе две хорошие новости. Держи первую: Эф остался жив. Не сказать, правда, что здоров: задница так болит, что ни сидеть, ни ходить не может, а только скачет, как кривой олень. И злится на тебя сильно. Говорит: вот дурная пигалица, не знала куда колоть. А я ему: сам дурак. Если бы она хотела тебя убить, ты бы уже родную прабабушку на Звезде в обе щечки лобызал. Верно говорю?

Мира пожала плечами и невзначай погладила правый бок пониже ребер.

— Вот-вот, — ухмыльнулся Инжи.

Он оказался прав: девушка не желала смерти Эфу. Леди Сибил Нортвуд была единственным человеком на свете, кого Мира охотно отправила бы на Звезду.

— Но ты все же сглупила, — продолжил Парочка. — Не потому, что пощадила Эфа — это как раз правильно. Он гонористый, что золотой канделябр, но дело знает, и хозяин его любит. А вот бежать из замка — это была дурость. Спросишь, почему? А я тебе отвечу: с Нортвудами человек полста эскорта было. По-твоему, где они теперь? В замке, в казармах? Ага, два раза. Нужны нам тут пятьдесят лишних медведей! Вдоль дороги снаружи стен есть гостевые хижины, там, значит, нортвудских мечей и поселили. Ты бы как сбежала — так прямиком к ним. Придумка средненькая, как по мне.

Мира порозовела. Она, конечно, не знала... но все равно почему-то сделалось стыдно. Спросила:

— А новость?

— Права, — кивнул Инжи. — Обещал две новости. Ну, вот тебе вторая: завтра прибудет хозяин с женой и братом.

— Премного благодарю, сударь.

Парочка покрутил ус и лукаво этак поглядел на Миру.

— Вот люблю тебя, ты знаешь? Люблю — и все тут! Скажешь три слова, да и те пустые... Но гляну на тебя — вижу: на уме не три слова, а все триста. Давай, выкладывай.

— Ах, что вы, сударь...

— Дуешься?

— Право, и в мыслях не было.

Инжи Прайс посерьезнел, поубавилось сладости в голосе.

— Думаешь, хозяин тебя держит на продажу? Такое случается, чего уж тут. Думаешь, Нортвуды тебя купят? Сдается мне, за любые деньги. А когда купят, думаешь, то привяжут камень на шею и в Дымную Даль? Да запросто. Что им стоит, медведям-то...

Мира ждала продолжения. Она и сама знала, что такое возможно. Ночь провела в мыслях о том, что сделают с нею Нортвуды, да еще о том, каковы шансы слезть с крепостной стены, держась за побеги плюща... Но Инжи не стал бы говорить, будь дело именно так.

— Спрашиваешь, где же тут хорошая новость? А вот где: я зуб даю, что хозяин тебя не продаст медведям. Он велел тебя им показать — это было. Но еще велел: душевно с ней обращайтесь, как с родной дочуркой... Он бы этого не делал, кабы хотел продать. Хозяин — человек рассудительный. Не тратится на то, в чем нет смысла.

— Благодарю вас, — с чувством сказала Мира.

— Да не за что, — отмахнулся Инжи. — Ты, главное, больше не убегай. А то еще грохнешься со стены да шею свернешь. А что со мной потом хозяин сделает — знаешь? А на какие средства женке моей существовать прикажешь? Вооот. Так что будь паинькой.

Мира кивнула. Инжи принялся рассказывать о своей жене — не той, что в Надежде, а о нынешней, в Уэймаре. Мира сильно сомневалась, что Парочка хоть когда-то был женат, но излагал он красиво — с чувством, в подробностях. С такой фантазией бы книги писать...

Как вдруг внимание привлек шум за окном. Кто-то говорил на повышенных тонах, аж грохотал эхом, кто-то другой огрызался.

— Чую, драка будет! — возбужденно воскликнул Инжи. — Хочешь поглядеть?

Они вышли на балкон.

Главным действующим лицом событий оказался Крейг Нортвуд — старший сын графа. При взгляде сверху этот здоровяк с широченными плечами и густой черной шевелюрой действительно напоминал медведя. Голос отвечал облику — низкий хрипловатый рык:

— Прочь с дороги, сосунки! А ты, старый лапоть, делай, что приказано!

На стороне Крейга были два его сквайра, не уступающих размерами хозяину. Противостоял им мужчинка в камзоле того покроя, какие носят секретари и архивариусы, а также пара шейландовских воинов, пришедших секретарю на помощь.

— Я говорю вам, милорд: голубятня закрыта.

— Так открой!

— Не велено...

— Я тебе велю!

Крейг ухватил секретаря за грудки и приподнял над землей. Воины Шейланда без особого рвения взялись за мечи. Нортвуд рыкнул:

— Только попробуйте!

Шейландцы замешкались. Их можно было понять: Крейг Нортвуд, Клыкастый Рыцарь, слыл одним из сильнейших бойцов Империи, не раз побеждал в турнирах.

— Занятненько, — прокомментировал Инжи. — Медведей тут, в замке, только восьмеро, причем старый граф — не в счет. Но калечить медведей нельзя, его милость запретил. А как это чудище утихомиришь, если не калечить?

Мира думала: странно, вчера за столом Клыкастый вел себя очень тихо, будто язык проглотил. С чего же сегодня так разошелся?

Крейг Нортвуд тем временем ревел в лицо секретарю:

— Сейчас ты отопрешь чертову голубятню и отправишь чертово письмо. А если нет, я тебе все кости переломаю!

На крик подоспели еще два шейландца. Получив численное превосходство, они осмелели — рванулись к Нортвуду и ухватили за руки.

— Это зря... — мурлыкнул Инжи.

Крейг бросил секретаря, присел, вырываясь из захвата. Рывком поднялся. Один шейландец отлетел, другой зажал руками разбитый нос. Двое остальных попытались удержать медведя... Тот случай! Крейг отшвырнул одного, а второго поймал за руку и ударил в живот. Стражник повис, едва дыша.

Надо заметить, сквайры Нортвуда даже не вмешивались в драку: стояли себе и смотрели, уверенные в победе хозяина.

Клыкастый взял руку стражника в захват и сказал секретарю:

— Отпирай, а то следующим станешь.

Сделал движение. Раздался хруст, стражник завопил на весь двор. Секретарь побелел.

— Милорд, не-не-нет голубей... Не-нельзя отправить...

Нортвуд обхватил его за шею:

— А ну-ка идем и поглядим!

Он поволок шейландского секретаря к центральной башне, но на пути выросло новое препятствие: капитан замковой гвардии с целой восьмеркой солдат.

— Х-хо, свежее мясо! — обронил сквайр Нортвуда, кладя руку на эфес.

— Отпустите нашего человека, милорд, — попросил капитан. Не потребовал, не приказал — именно попросил, Мира использовала бы это слово.

— Письмо, — бросил Клыкастый.

— Дайте его секретарю, милорд, и оно будет отправлено.

— Ага, придумал! Я хочу видеть, как его привяжут к лапке чертова голубя, и как чертову птицу вышвырнут в чертово окно!

— Милорд, простите, но...

Нортвуд подошел к нему вплотную, не обнажая меча. Капитан напрягся, солдаты обступили Клыкастого со всех сторон.

— Я слышу слово "нельзя" каждый день в этом уродском замке. Тот, кто еще раз скажет его, горько пожалеет. Итак: я хочу отправить письмо голубем. Ответ?

На самом деле, он не ждал ответа. Капитан не успел издать ни звука — нортвудец нанес удар. Мира на балконе слышала, как хрустнула сломанная челюсть. Капитан мешком повалился на камни. Крейг обвел взглядом солдат:

— Следующий?..

— Уууу... — задумчиво протянул Инжи. — Без железа тут никак не обойтись, а железом нельзя. Искра — дело рискованное, убить можно. Стрелу бы в плечо, а другую в бедро — стал бы поспокойнее...

На стенах имелись и лучники, и арбалетчики. Они прекрасно видели события, но для стрельбы требовался приказ, а капитан стражи валялся без чувств. Пока не явится кастелян, стрелки могут только смотреть.

Клыкастый рыцарь подхватил за шиворот несчастного секретаря и зашагал к башне. Сквайры двинулись следом, хищно ухмыляясь. Солдаты Шейланда раздвинулись перед ними.

Как вдруг из окна гостевого дома донесся скрипучий старческий голос:

— Что ты творишь?

Крейг оглянулся и увидел, надо полагать, отца — кому же еще мог принадлежать голос!

— Хочу отправить письмо. Они не дают.

— Брось это... — досадливо процедил граф Элиас. — Поздно для писем.

— Я должен...

— Ты должен сидеть тихо и ждать! Мы в капкане, сам не видишь? Будешь дергаться — оторвешь лапу.

— Нужно отправить... — упрямо повторил Крейг.

— Девчонка здесь, дурачина!.. Все кончено, вы проиграли. Сиди и жди.

Клыкастый опустил глаза. Злобно отбросил секретаря и зашагал в дом.

— Ух ты! — хмыкнул Инжи, толкнув Миру под локоть. — Видала? Вот так дела! Скелет командует медведем.

Девушка отметила нечто иное, куда более важное: "Вы проиграли, все кончено". Не мы, а вы. Как она и думала, старый Нортвуд не участвовал в заговоре Сибил и даже не догадывался о нем до вчерашнего дня. Но вот наследник — тот был в курсе! На него Сибил делала ставку, он должен был явиться на коронацию. Возможно, с братом, но без отца. Элиас стар, ему осталось недолго... а после власть должны были поделить сын и вдова. Клыкастый — на Севере, Сибил — в столице.

И это ставит графа Виттора с его шантажом в дурное положение. Шантаж направлен на сына, а власть и деньги — в руках отца. Отец сделает все, чтобы спасти сына? Хм... А если отец понял, что сын ждет — не дождется его смерти? Не остудит ли открытие родительской любви?

— Вот я снова смотрю на тебя, — сказал Инжи Прайс, — и вижу головушку, полную мыслей. Вот что тебе скажу: девице не стоит думать так много. Парни тебя бояться станут, а сама затоскуешь...

— Ах, что вы, сударь!..

— Дело тебе говорю, поверь опыту. Ты вот вчера просила "Голос Короны", а я подумал и не принес. И без того смурная, а еще новостей почитаешь — совсем скиснешь... Не надо оно тебе.

Он рассказал еще пару историй из жизни, подтверждающих тезис: чем меньше думаешь — тем крепче спишь. Потом потрепал девушку по затылку и ушел, оставив в память о себе леденец на палочке. Мира покрутила его в руках. Сладость имела форму петушка и источала запах яблок. Нет ничего глупее, чем сосать леденцы. Такое детство! Прямо-таки младенчество.

"Вам хочется знать, что вы — умнее всех. Вы готовы дорого платить за это чувство..." Это говорил Марк — Ворон Короны. Он знал, что Мира умна... потому умел читать ее, словно книгу. Эф принял за дурочку — и упустил ее. А Инжи, подобно Марку, не стал недооценивать — и именно он поймал Миру в воротах. Так ли хорошо выглядеть умной?

Она погладила свой правый бок... раздраженно взмахнула рукой, прикусила губу.

Да, я знаю, где находится печень, — еще бы не знать, когда боль месяц сводила с ума! Да, знаю и то, что удар в печень смертелен... Зачем было показывать это Прайсу? Мелкое, дешевое тщеславие! Произвести впечатление... на кого? Низкородного шейландовского пса? Хм. На себя саму? Покрасоваться — экая я умная да смелая, даром что девчонка! Отлично, Минерва! Гордись собой. Ты — самая умная. Ты умеешь похвалиться, даже когда молчишь. Несомненно, это послужит тебе утешением в очередной темнице!

Три месяца под землей? Тебя бы туда на три года, может, это избавило бы от гордыни. В тебе видят девчонку? Так будь девчонкой! Не делай умный вид, не задирай нос. И когда кто-нибудь, как Эф, ошибется в тебе, тогда, возможно, у тебя появится шанс.

Подойдя к зеркалу, Мира сунула за щеку леденец. Вид получился преглупый и слегка вульгарный. Хорошо. Открыла платяной шкаф, перебрала содержимое. Приглянулось розовое платьице с большим белым бантом на боку. Откуда оно и взялось тут? Такое могла бы надеть двенадцатилетняя дуреха... или Валери Грейсенд. Мира примерила — платье оказалось немного мало. Не настолько, чтобы не влезть, а ровно настолько, чтобы выглядеть по-идиотски. Отлично! Еще бы научиться хихикать... или хоть улыбаться. Растянула губы — глаза остались холодны, без тени веселья. Потренировалась. Улыбнулась раз, второй, третий... Выходило сухо, деревянно. Необходима практика.

Ладно: кто не знает меня, тот не заметит разницы. Виттор Шейланд меня не знает. Иона Ориджин меня не знает.

Мира выпила вина и подмигнула неулыбчивому своему отражению.

* * *

Его милость Виттор Кейлин Агна рода Вивиан въезжал в замок около полудня. С ним явилась целая процессия всадников, и двор, казавшийся просторным, вмиг сделался тесен. С Виттором была молодая жена Иона, а также брат Мартин. Мартин находился в собственном имении северней Уэймара, но услыхав, что Виттор возвращается домой, выехал в порт, где и встретил брата. Витторова свита состояла из секретаря и полутора дюжин рыцарей; Мартина сопровождал десяток конников диковатого вида; с Ионой были сорок северян — двадцать кайров и двадцать греев.

Кастелян замка... Мира, наконец, запомнила его имя: Гарольд — вот как его звали. Кастелян Гарольд, со своей стороны, не ударил в грязь лицом и организовал к приезду лорда парадное построение. Сотня пехотинцев в блестящих кольчугах и шлемах выстроилась пятью шеренгами; стрелки салютовали графа со стен.

Инжи Прайса не было во дворе, а вот Эф расположился на шаг впереди Миры. Лорденыш вырядился в черный бархат с золотом, на поясе имел искровую шпагу и искровый кинжал — тот самый. На Миру он глянул лишь раз — исключительно затем, чтобы она заметила презрительную ухмылку на его лице.

Граф с женою сошли с кареты и начали череду приветствий. Граф был улыбчивым, худым и белолицым, каким и помнила его Мира. Северная Принцесса, кажется, изменилась: больше жизни проглядывало сквозь туманную паволоку на лице. А Мартина Шейланда девушка видела впервые. То был невысокий круглолицый человек, не примечательный ни шириною плеч, ни выразительностью черт. Видно, собственная незаметность его расстраивала, так что Мартин оделся в кричаще красный камзол и пурпурные бриджи. Глаза Мартина — блеклые, навыкате — были хищно подвижны: на секунду вцеплялись в человека, проглатывали и тут же перескакивали к следующей жертве. Впрочем, Мире в ее розовом платьице, с ее голыми круглыми плечами, он посвятил секунд пять.

Граф со свитой приблизился к Мире. Эф шагнул навстречу сюзерену, полностью заслонив собой девушку.

— Рад приветствовать вас, милорд. Ваш приказ выполнен, девица доставлена в целости.

— Благодарю тебя, Френсис, — ответил граф и вежливо отстранил лорденыша, отвесил поклон Мире:

— Приветствую ваше высочество.

На языке вертелись два ответа: холодно вежливый и холодно язвительный. Мира подумала о леденце и заставила себя улыбнуться.

— Я так рада гостить у вас, милорд! И очень, очень благодарна вам за помощь.

— Надеюсь, мои люди были обходительны?

— Несказанно, милорд! Это было точно как в сказке! Сир Френсис буквально на руках вынес меня из подземелья, а Инжи Прайс всю дорогу развлекал чудесными рассказами!

— Очень рад это слышать, ваше высочество.

Граф вновь поклонился ей. Леди Иона также учтиво приветствовала Миру, а после добавила:

— Вы изменились со дня бала. Пускай же перемены будут к лучшему.

О, да. Я носила чужое имя и была пленницей, сама не зная того. Теперь зовусь Минервой и точно знаю, у кого я в плену. Можно считать это переменой к лучшему.

— Конечно, к лучшему, миледи! — Мира потеребила прическу. — Короткие волосы — это так удобно!

Вместо улыбки Иона повела бровью.

Подошел и пурпурно-красный Мартин Шейланд:

— Ваше высочество!..

Он не нашел, что еще сказать, но выпучил глаза и принялся рассматривать Миру. Внезапно она ощутила каждый дюйм своего тела. Плечи голые и нескладные, слишком широкие для девицы. Грудь вполне оформившаяся и в этом платье излишне хорошо заметная. Бедра округлые, склонные к полноте, а талия... эпитет "осиная" отнюдь не просится на язык. Кожа в зябких мурашках: как никак, октябрь...

— Хи-хи, — сказала Минерва. Мартин улыбнулся краем рта, обнажив резец.

Паузу очень кстати нарушил кастелян Гарольд: сообщил, что праздничная трапеза готова, столы накрыты, и пиршество начнется, как только милорды переоденутся с дороги.

— Мы завтракали на судне и не успели проголодаться, — ответил Виттор, покосившись на Иону. Она кивнула. — Меж тем есть дело, которое следует уладить поскорее. Отчего я не вижу наших дорогих гостей — графа и лордов Нортвуд?

— Они... э... — кастелян замялся, и встрял Эф:

— Косолапые обнаглели. Засели в норе, не пожелали выйти. Прикажите, и мы проучим их, милорд.

— Не стоит, Френсис. Их можно понять: они потеряли десять дней, ожидая меня. Потому не будем затягивать ожидание. Гарольд, прикажи-ка подать чай и сладости в малый холл, туда же пригласи Нортвудов. Мы побеседуем с ними до пиршества, в узком кругу.

Он обвел глазами свиту, определяя членов "узкого круга":

— Дорогая... Марти... Френсис... и ваше высочество, конечно же.

В малом холле горел огонь, кругом стояли кресла. Обеденного стола здесь не было, имелись несколько низких чайных столиков. Обстановка выглядела весьма душевной... с ударением на слове "выглядела".

Круг составляли восемь человек: четверо шейдандцев, трое Нортвудов и Мира. Все были безоружны, но у дверей на страже стояли двое мечников Ионы.

Граф Шейланд начал речь, жестом радушия разведя руки:

— Любезный граф, милорды. Прошу простить мою невольную задержку. Надеюсь, что ожидание не стало для вас слишком тягостно.

— Слишком... — буркнул Крейг Нортвуд. Старый граф взмахом руки приказал сыну молчать.

— Оставьте, лорд Шейланд, — скрипуче произнес старик. — Говорите прямо. Чего хотите... за нее?

Глаза Элиаса на миг скользнули к Мире.

— Вы унижаете ее высочество подобными словами, — мягко отметил Шейланд.

Старик оскалился:

— Можно подумать, похищение и плен ее не унизили. И мы с вами оба хорошо знаем, какое она высочество. Так что не тяните, приступайте к делу.

— Что ж, коль вы настаиваете... Прежде всего я хотел бы, чтобы вы, граф Нортвуд, и ваши благородные сыновья ознакомились вот с этим документом.

Шейланд выложил на столик узкую бумажную ленточку — голубиное письмо. Элиас Нортвуд поднес ее к самым глазам, прочел, напряженно щурясь. Мира увидела, как он изменился в лице: углы рта поползли вниз, щеки оплыли.

— Полагаю, граф Нортвуд, вам знакома подпись его величества Адриана. Так что вы можете быть уверены в подлинности письма.

О, да, старик был уверен. Когда передавал ленту сыновьям, она дрожала в руке.

Клыкастый Рыцарь прочел и потемнел.

— Сибил и Глория арестованы?! Раскрыта подмена невест?

— Совершенно верно, — кивнул Шейланд. — И, на случай, если вы не дочитали: Корона вызывает графа и лордов Нортвуд для ответа в суд. Весь Великий Дом Нортвуд обвиняется в заговоре. Мое сочувствие, господа.

Старик Элиас нервно покачал головой, пожевал губу.

— Н...не понимаю, Шейланд. Какой смысл в шантаже, если вы нас уже выдали?! В чем ваша угроза? Эта девчонка... — он кивнул в сторону Миры, — теперь не стоит ничего. Зачем нам платить за нее?

— И снова, граф Нортвуд: будьте вежливы с ее высочеством. А об угрозе я не говорил ни слова, как и о шантаже. Откуда такие черные мысли?

— Зачем мы вам? — сухо скрипнул старик. — Если не шантаж, то что? Просто сдадите императору, чтобы доказать вашу лояльность? Нортвуд не простит вам этого. Столица далеко, Нортвуд близко.

— Любезный Элиас, вы так ошибаетесь!.. Наши намерения совершенно дружественны.

Шейланд бросил взгляд на жену, и та заговорила, обращаясь к старику:

— Милый граф, мы хотели спросить: какого вы мнения об Адриане?

— В каком смысле, миледи?

— Аланис и Айден Альмера. Персты Вильгельма. Упразднение Палаты. Всеобщая обязательная подать. Знакомый нам мир разрушается, граф. Неужели вы этого не замечаете?

Персты Вильгельма?.. Легендарное священное оружие Праотцов? Наверное, Мира ослышалась...

Лицо Элиаса исказилось в кривой усмешке.

— Ах, вот оно что. Нортвуд должен поддержать безнадежный мятеж Эрвина — вы об этом, миледи?

— Нортвуд свободен в выборе, как и любая другая земля. Я уповаю лишь на то, граф, что ваше благородство и достоинство помогут принять верное решение.

— Верное решение — это положить пятнадцать тысяч моих солдат под искровые копья Адриана?

— Верное решение — выступить против тирана и святотатца, защитить власть и гордость Севера, отстоять исконные права Великого Дома. Если Адриан пойдет и дальше своим путем, то вам, граф, нечего будет завещать сыновьям, кроме собачьих ошейников да обглоданных костей со стола императора.

Тиран? Святотатец?.. Вот так чушь! Иона пытается очернить императора. Неужели думает, что это сработает?..

Элиас желчно хохотнул.

— Какая дешевая манипуляция! Не ждал, что Дом Ориджин опустится до этого. Возможно, пламенные речи и действуют на юношей... Раскройте глаза, миледи: неужто я похож на мальчика?

— Со всем уважением к вашим сединам, граф, позвольте спросить. Вы предпочтете пойти под суд и умереть на плахе, как преступник, лишь бы не обнажить меча?

— Когда мятеж рухнет, я все равно пойду на плаху вместе с вашим братцем. Разница лишь в одном: отправлюсь на Звезду один, либо прихвачу с собою тысячи моих людей. Вы что бы выбрали, миледи?

— Честь, — ответила Иона. — И шанс на победу.

— Cлаву забыли, — с ухмылкой сказал старик. — Честь, достоинство, победа, слава... Какие бесценные пустые звуки! Лорд обязан беречь своих людей. Заботиться о них, защищать, опекать. Это первый и главный его долг. Так было в мои времена, миледи. Не знаю уж, как теперь.

Северная Принцесса поднялась. В полной тишине подошла к старику, очень тихо спросила:

— Стало быть, вы приняли решение, граф?

— Принял, — кивнул Элиас. — Делайте что хотите. Отдайте императору или скормите своим волкам прямо здесь... Мне нет разницы. На вашу сторону я не встану.

— Очень, очень жаль...

Иона повернулась и села на подлокотник графского кресла — спиной к Элиасу, лицом к его сыну.

— Лорд Крейг, — проворковала Принцесса, — а как вы относитесь к политике императора?

Прежде, чем отец успел вмешаться, Клыкастый Рыцарь выронил:

— Властолюбивый подонок...

— Мы сходимся во мнении, — отметила Иона. — Как приятно это слышать.

— Крейг, молчи! — рявкнул старик сквозь спину леди Ориджин.

— Но ведь это правда!.. — хмуро ответил Клыкастый. — За что он судит Сибил и Глорию? Глория ему недостаточно хороша? Хуже, значит, тех троих? Мы для него, выходит, чернь какая-то?!

Леди Иона согласно кивнула.

— Адриан полагает, что сравнялся с богами. Люди ему — даже не собачки, а так, мошкара. Раз, — она щелкнула пальцами, — и нет леди Сибил. Два — и нет Глории. Щелк — Аланис и Айден. Щелк... — она сглотнула, — мой Эрвин. Кто, по-вашему, будет следующим? Кто завтра примерит шутовской колпак?

— Не мы! — угрюмо качнул головой Крейг. — Кого угодно, но Нортвудов так не возьмешь!

Граф Элиас подхватился с места.

— Прекратите! Крейг не слушай ее, она вертит тобою!

Наследник провел глазами от Ионы к отцу и обратно. Спокойствие Северной Принцессы и ярость старика составляли разительный контраст.

— Она говорит дело, — медленно произнес Крейг. — Адриан бьет всех порознь и подминает под себя. Мы и так были почти что захолустьем, а кем теперь он нас сделает? Псами на привязи, зверями в клетке? Сибил все и затеяла для того, чтоб показать: леди Нортвуд может стать императрицей! Да еще какой — получше всех этих Янмэй. И Сибил не сказала тебе — ты бы не понял. Только мне сказала.

— Сибил — дуреха, и ты такой же! — воскликнул судья Хорас, младший Нортвуд. — Сейчас же езжай в столицу, падай на колени и проси милости. Это лучшее, что можно...

— Милорд Хорас, — вкрадчиво отметила Иона, — если имперский суд приговорит к смерти леди Сибил, а также лорда Элиаса и лорда Крейга как ее соучастников, разве не вы станете правителем графства? И разве это не ваш единственный шанс получить власть?.. Так стоит ли лорду Крейгу слушать ваших советов?

Мира слушала разговор, и ее беспокойство перерастало в ужас. Сперва ждала, что речь пойдет о ней: пусть не прямой шантаж, но намеки, манипуляции... Все обернулось куда хуже. Мятеж Ориджинов под командованием неопытного Эрвина вряд ли мог сильно навредить Адриану. Но если Шейланд и Нортвуд окажутся на его стороне — тогда против владыки выступит весь Север! Тем временем Альмера обезглавлена, Литленд втянут в войну с Западом. На стороне Короны будет лишь Надежда и Южный Путь. Плохо, плохо! Ужасно.

Она всей душою ненавидела Нортвудов и была рада любой размолвке в их рядах... но не той, которая даст врагам Адриана лишние пятнадцать тысяч мечей!

— Лорд Крейг, — сказала Мира, — вас используют. Вами, как тараном, пробьют стену, и по вашим костям Эрвин Ориджин пройдет к своей победе. Вы достаточно уважаете Эрвина, чтобы делать ему такие подарки?

— Эрвин — мальчишка, — буркнул Крейг, — но он северянин, как и я. Северянин умеет любить Север.

— И я северянка, милорд! Север поступает по чести. Если виновен — отвечает, а не хватается за нож, как бандит.

— Ты ненавидишь Глорию и Сибил... и меня с ними вместе. Так что придержи язык. Ты — последняя, кого стану слушать.

— От вас потребуют убить отца, лорд Крейг. Это вам придется по душе?

Он вздрогнул, бросил яростный взгляд на Иону. Видимо, данного аспекта ситуации Клыкастый Рыцарь не осознавал.

— Леди Минерва ошибается, — возразила Принцесса. — Ваш лорд-отец останется до конца войны здесь, в Уэймаре. Он будет содержаться со всеми почестями, положенными человеку его ранга. Когда война окончится, а это будет скоро, граф вернется в Клык Медведя и порадуется вашему триумфу.

— Триумфу?.. — процедил старик. — Сын, опомнись! Это самоубийство! Ты погибнешь вместе со всем войском!

Граф Элиас сказал, что думал, и это была ошибка. Мира поняла: своими словами старик окончательно склонил сына на сторону мятежников.

— Я не из тех, кто бежит от опасности, отец. Нортвуды не трусят. Так было всегда... не знаю уж, как в твои времена.

Крейг поднялся на ноги.

— Леди Иона, вы говорите голосом брата?

— Он дал мне такое право.

— Тогда передайте Эрвину мой ответ: я приведу войско Нортвуда ему на помощь. И, черт возьми, пусть он двигается быстрее! Мы должны быть в Фаунтерре прежде, чем Адриан убьет Сибил и Глорию!

Леди Иона низко поклонилась Крейгу.

— От всей души благодарю вас, милорд.

Граф Элиас бессильно упал в кресло. Казалось, он уменьшился в размере, будто из тщедушного его тела выжали последние соки.

— Хоть корабли мне оставьте...

— Конечно, любезный граф! — радушно воскликнул Виттор Шейланд. — Вы получите прекрасную литературу, сможете посещать Уэймарские озерные верфи. Если пожелаете, мы устроим для вас прогулки под парусом — в любом направлении, кроме Клыка Медведя, разумеется.

Старик откинулся на спинку и закатил глаза. Леди Иона заботливо подала ему чай.

— Мне нужно видеть моих людей, — сказал Крейг. — Нельзя терять время.

— Несомненно! Ваши вассалы ждут вас за праздничным столом. Приглашаю вас к пиршеству, милорды!

Граф Элиас и Мира последними остались в креслах. Долго сидели, не в силах пошевелиться, ошарашенные, выбитые из колеи. Потом Мира заметила, что пучеглазый Мартин Шейланд стоит над нею, уставившись в ямочку меж ее ключиц.

Она поднялась.

— Пиршество, — сказал Мартин. — Пойдемте, а!

На этом оканчивается ознакомительный фрагмент. Полный текст книги — на Ридеро в двух томах: Том 1 и Том 2

...на крайний случай, он также есть на Литресе: Том 1 и Том 2