— Её голос то тонок, то груб.
— Грубый, как у возницы. Можно подумать, она закалила его криками: "Эй, поберегись! Эй, дай проехать!".
Сэр Роберт засмеялся.
— Чему вы смеётесь, милорд? — спросила Мария.
— Только что, проезжая в тумане по Лондону, я то и дело слышал такие крики.
— Если бы вас сопровождала моя сестра, путь вам был бы расчищен за милю.
От развалин донёсся звук, похожий на сдавленное мяуканье.
— Житья нет от этих кошек. Я приказываю гнать их из парка, но они всё равно прибегают, — сказала Мария. — Я не люблю кошек, в них есть что-то дикое и тупое: никогда не знаешь, чего от них ждать, ласки или когтей. Птички божие милы и непосредственны, собаки умны и преданны, но кошки просто отвратительны в своей непредсказуемой коварности. Всегда себе на уме и готовы вцепиться в тебя, — их мягкая пушистость всего лишь обман. К тому же, они глупы, даже глупее птиц. Мне кажется, что кошек любят люди, которые не уважают себя, в которых есть какой-то скрытый ущерб. Елизавета любит кошек, у неё есть кошки во дворце?
— Не видел, ваше величество.
— У неё должны быть кошки, было бы странно, если бы у неё их не имелось. Впрочем, кошки являются ещё признаком домашности, а какая домашность может быть у Елизаветы? Девочки, выросшие без матери, не умеют вести дом, — решительно заявила Мария и тут же прибавила: — А я умею — моя мать была настоящей королевой и настоящей женщиной, при ней дворец короля Генриха был подлинным королевским домом. Я тоже могла бы навести здесь, во дворце, порядок, но не хочу. Зачем мне это? Все мои помыслы отданы Богу, мирская суета меня не интересует, — со вздохом произнесла она. — Но продолжайте, — как вам поведение Елизаветы? Я слышала, что живость характера искупает недостатки её воспитания.
— Живость характера? — удивился сэр Роберт. — Я не сказал бы этого. Её высочество приняла меня холодно, задала несколько вопросов, а потом вообще отвернулась от меня. Принцесса надменна и замкнута.
— Значит, она не удостоила вас приятной беседой? — в голосе Марии прозвучала непонятная ирония. — Значит, вы зря съездили к ней?
— Ваше величество, мне сказали, что это необходимо было сделать! — взмолился сэр Роберт. — Если вам не угодно, чтобы я бывал у её высочества, ноги моей там больше не будет, клянусь вам!
— Не думаете ли вы, что меня заботит, бываете ли вы у принцессы Елизаветы или нет? Вы забываетесь, милорд, — у королевы много других, более важных дел, — голос Марии напрягся.
— Ваше величество, — сэр Роберт опустился на колени прямо на мокрые листья. — Прикажете казнить меня, если я чем-нибудь оскорбил вас. Я не хотел, я не желал вас обидеть, — боже мой, я совсем не умею вести себя при дворе! Моё желание — преданно служить вам, но я доставляю одни неприятности. Казните, меня, ваше величество, если я того заслуживаю. Казните меня, ваше величество!
В кустах орешника громко треснула ветка.
— Это большой жирный кот, — сказала Мария, — под ним даже ветки ломаются. Пошёл отсюда, пошёл! Брысь!.. Встаньте, милорд, — обратилась она к сэру Роберту, — я не сержусь на вас. Вы наивны, как ребёнок, но это неплохо. Сохраняйте свою наивность, она мне нравится... Вы видите сны? — спросила она, когда сэр Роберт поднялся.
— Наверное, вижу, — ответил он и испуганно взглянул на королеву: не сказал ли опять невпопад.
— Почему "наверное"? — ласково проговорила Мария. — Вы не знаете точно?
— Когда я ложусь спать, то проваливаюсь, словно в яму; а когда просыпаюсь, не помню, видел ли что-нибудь во сне.
— А я постоянно вижу сны; они бывают настолько яркими и связными, что мне кажется, я живу двумя жизнями — одна эта, а другая та, которая во сне — и вторая насыщеннее первой... Я вам расскажу сон, который я видела вчера. Это очень личное, не для посторонних ушей, но вы — мой друг, и вам я могу довериться. Ведь вы мне — друг?
— Мадам! — горячо вскричал сэр Роберт, приложив руку к сердцу.
— Тише, милорд, не надо кричать, а то нас услышит кто-нибудь... Вот мой сон. Мне снилось, что я еду по большой дороге, проложенной над крышами Лондона. Вверху непроницаемая тьма, внизу туман, как сейчас, ничего не видно, но зато отчётливо слышны все звуки. Там кто-то поёт, кто-то ругается, кто-то стучит молотком, кто-то пилит, а кто-то горячо объясняется в любви. Эти звуки невыносимы, они будто раздаются в замкнутом пространстве, что-то вроде громадного медного таза, которым накрыт и Лондон, и дорога, по которой я еду, и весь мир.
Я погоняю лошадь, но она не повинуется и продолжает еле-еле плестись. Моя голова нестерпимо болит, мне не хватает воздуха, я задыхаюсь. В довершение всего, сквозь булыжники дороги проступает какая-то жидкость; её становится всё больше, и я чувствую запах крови. Я хочу закричать, но не могу, из горла вырываются лишь слабые стоны, — и тут ещё лошадь поворачивает ко мне морду и жутко скалится; её шея вытягивается, как у дракона, зубы превращаются в клыки, и эта адская тварь начинает грызть мне колени и руки.
Я понимаю, что умираю, что умру через мгновение, — но в этот последний миг моей жизни рядом появляется рыцарь в золотых доспехах. Он подхватывает меня, сажает на своего коня, и мы взлетаем в небо. Тьма рассеивается, в тёмно-синем воздухе загораются звёзды, справа нам светит солнце, а слева — луна.
Ах, как приятно было лететь в небесной синеве! Эфир был так лёгок, он был тёплым и нежным, как кожа ребёнка; он был наполнен запахами лаванды и фиалок. Мой рыцарь читал мне прекраснейшие стихи, их строфы разносились с тонким звоном по небесам, — и где-то пели струны арфы, источая чудесную, радостную и трогательную мелодию.
Внезапно всё кончилось. Я снова еду по дороге, но уже в самом Лондоне через наши отвратительные грязные предместья. Улица за улицей, переулок за переулком я проезжаю их и не могу добраться до своего дворца. Меня сопровождает свита, я слышу пустые разговоры и пошлые шутки. Возле меня едет человек и бормочет любезности, каждое слово которых фальшиво. Моё сердце ноет от тоски; мне ясно, что мне никогда не добраться до моего дворца, — не говоря уже о сияющем небе, которое закрыто для меня навечно... Вот такой сон. Что вы на это скажете?
— Ну, мадам, я, ей-богу, не знаю, что сказать! — потёр переносицу сэр Роберт. — Вам бы лучше обратиться к придворному магу, а я не мастер разгадывать сны.
— Но вы хотели бы стать рыцарем, спасающим меня от адских видений?
— Мадам, только прикажите! — пылко воскликнул сэр Роберт.
— Разве рыцарю надо приказывать спасать свою даму?
— О, нет, конечно, нет! Я не то хотел... Я не об этом... Бог мой, я непроходимый идиот! — с отчаянием заключил сэр Роберт.
— Будем надеяться, что это пройдёт, — улыбнулась Мария. — Но мне пора идти. Мои придворные заждались меня.
— Прощайте, мадам, — поклонился сэр Роберт. — Я благодарен вам за аудиенцию и за беседу.
Мария стояла недвижно.
— Поцелуйте же руку своей королеве, — наконец, сказала она.
— Да, разумеется! Это такое счастье! — сэр Роберт приложился к её руке.
Пальцы Марии затрепетали, по телу прошла дрожь.
— Милорд, — выдохнула королева. Затем, отняв руку и не глядя на него, проговорила: — Прощайте! — и быстро пошла к аллее, где её ждала свита.
— Прощайте, — повторил сэр Роберт.
Он провожал Марию взглядом до тех, пока она не скрылась в тумане, а потом пошёл к воротам парка...
Из кустов орешника и от развалин канцелярии вылезли два тайных агента.
— Ты всё слышал? — спросил один другого.
— Всё.
— И что нам теперь делать?
— Доложить епископу Эдмунду.
— Но не будет ли это разглашением секретов её величества? Как бы нам не поплатиться за то, что мы слышали личный разговор королевы.
— А если не доложим, нас обвинят, чего доброго, в утаивании важных сведений. В конце концов, мы выполняем свою работу — и точка! Доложим его преосвященству — а там пусть сам разбирается! Наше дело сторона...
— Ох, нелегка государственная служба, будь она неладна! — покачал головой первый агент.
* * *
Сэр Стивен был в отличных отношениях с Богом: они не мешали друг другу и каждый занимался своим делом. Сэру Стивену никогда в голову не приходило влезать в планы Всевышнего или пытаться постичь его замыслы — это было, по меньшей мере, невежливо; Бог, со своей стороны, тоже не препятствовал сэру Стивену в его работе, предоставив ему, по-видимому, полную свободу действий. Такие отношения были легки, необременительны и не вызывали конфликтов — в итоге, дела сэра Стивена шли превосходно и он всем сердцем желал, чтобы они были столь же хороши у Бога.
Сэр Стивен не ставил перед собой недостижимых целей, не шёл против течения и поэтому получал всё что хотел. Важным обстоятельством, способствующим жизненным успехам сэра Стивена, было и умение вовремя остановиться, — а это трудно, особенно когда удача следует за удачей, а жизненные блага сыплются, словно из рога изобилия.
К людям сэр Стивен относился ровно и спокойно; в годы правления короля Генриха он прекрасно ладил с сэром Томасом Мором, непримиримым противником реформ, и с сэром Томасом Кромвелем, убеждённым их сторонником, с кардиналом Вулси, не помышлявшим об отделении английской церкви от Рима, и с архиепископом Кранмером, добивавшимся этого отделения. Помимо этого, у сэра Стивена значились в приятелях многие другие видные католики и протестанты, — а также он водился с сарацинами-купцами, евреями-ростовщиками, и, наконец, с одним учёным индусом, вывезенным португальцами с Цейлона и после долгих мытарств попавшим в Англию.
Сэр Стивен был подобен умелому садовнику, который находит надлежащее место каждому растению, имеющемуся в его распоряжении — и плодовым деревьям, и декоративным кустарникам, и экзотическим цветам, и простой траве При умелом использовании всё это может приносить пользу или радовать глаз, — и лишь в крайних случаях, когда растения начинают мешать правильному развитию сада, приходится прибегать к прополке.
Хорошо возделанный сад — сам по себе награда для садовника, а если садовое хозяйство ещё и приносит неплохой доход, то большего и желать нельзя. Государственный сад, возделываемый сэром Стивеном, находился в образцовом состоянии и приносил ему замечательный доход; если бы не сорняки, пробивающиеся время от времени на ухоженной территории и пытающиеся завоевать себе место под солнцем, всё было бы великолепно. Для прополки сорняков, однако, можно было позвать помощника, не гнушающегося грязной работой: таким помощником для сэра Стивена был епископ Эдмунд. Он относился к распространённому в Англии типу людей, которые хотят больше, чем могут, и которых мучает изжога от вида чужих успехов. Епископ был твёрдым приверженцем католичества, но не от того, что отличался благочестием и ревностью к вере, а из-за неспособности найти другое надёжное пристанище в своей жизни. Католичество было его цитаделью и одновременно осадной башней: оно помогало ему отбиваться от врагов, посягающих на его жизненное пространство, и, в свою очередь, нападать на них.
В Англии после реформ короля Генриха оказалось большее количество тех, кто потерявшись в новых жизненных условиях, заперлись в католической цитадели и совершали оттуда отчаянные вылазки на врагов, — а врагами они считали всех непохожих на себя, а уж тем более, возвышающихся над ними. Епископ Эдмунд мог бы стать вождём этих испуганных и озлобленных королевских подданных, но ему не хватало ума и смелости, — зато при лорд-канцлере сэре Стивене он почувствовал свою значимость, пусть и на второй роли. Пропалывать государственный сад от сорняков, бросать плевела и не приносящие доброго плода деревья в огонь, стать оплотом многострадальной веры и верующих, — такая высокая миссия стоила каких угодно жертв. Епископа огорчало лишь то, что сэр Стивен всё время сдерживал его и не давал развернуться, как следует.
...В тумане, проникшем в королевский дворец и заполнившем все помещения зябкой мглой, епископ Эдмунд важно шествовал на встречу с сэром Стивеном. Епископа сопровождали четверо вооруженных телохранителей — двое спереди и двое сзади — ибо он уверял, что враги католической веры и её величества королевы Марии способны напасть на него в любой момент. Придворные почтительно расступались перед кортежем епископа, низко кланялись его преосвященству, но за его спиной перемигивались и строили смешные рожи. Епископ с холодным высокомерием не замечал эти низкие выходки, — что значили для него, хранителя устоев Англии, гримасы неблагодарной толпы?
В комнате заседаний Королевского Совета, под Плутоном, похищающим Прозерпину, епископа Эдмунда ждал сэр Стивен. Туман в этой комнате был такой густой, что дым от горящих в камине поленьев не уходил вверх, а расстилался по полу; огромные толстые свечи в массивных канделябрах нещадно трещали и вот-вот готовы были погаснуть, а свечи на люстрах светили будто из-за облаков.
Епископу пришлось подойти к сэру Стивену почти вплотную, чтобы разглядеть его.
— Это я, ваше преосвященство, — сказал лорд-канцлер. — Какой туман, а? Не видно ни зги. Вот кресло, — присаживайтесь, прошу вас.
— Не открыть ли окна? Здесь сильно пахнет дымом — как бы не угореть, — проворчал епископ.
— Все окна открыты, но что толку? Мы лишь напустили тумана с улицы, — он идёт сюда и не выходит обратно. Он настолько плотный, что в нём гаснут даже звуки: перед самым вашим приходом трубач королевской стражи протрубил смену караула, и впервые за много лет я едва услышал его. Беда с этим трубачом — я сто раз просил его не трубить под нашими окнами, но ему мои слова как об стенку горох! Я требовал именем королевы, я заклинал божьим именем — результат тот же. Знаете, ваше преосвященство, есть вещи, над которыми не властны не только земные правители, но и господь Бог: казалось бы, я обладаю немалой властью в Англии; казалось бы, её величество обладает властью ещё большей, — ну уж, а Господе я и не говорю, — но ни я, ни королева, ни Господь Бог не можем заставить этого проклятого трубача не трубить под окнами! Как вам это нравится? — улыбнулся сэр Стивен.
— Да, туман нынче сильный, — отвечал епископ Эдмунд, не принимая шуточного тона лорд-канцлера. — Я помню, что такой же туман был в тот проклятый день, когда парламент принял решение просить его святейшество папу о разводе короля Генриха с королевой Екатериной. Тогда-то и начались все беды нашей страны. А вы, ведь, тоже выступали за развод? Не с того ли дня началось ваше возвышение? — епископ угрюмо поглядел на сэра Стивена.
— Что поделаешь, мой дорогой епископ, — развел руками сэр Стивен, — такие были времена! Вы, если не ошибаюсь, также приняли некоторое участие в бракоразводном процессе короля Генриха и даже ездили в Рим в составе посольства, призванного просить папу о разводе.
— Я вынужден был это сделать! — резко отозвался епископ Эдмунд. — Нам, убеждённым и стойким католикам, надо было спасать истинную веру даже ценой притворства и предательства. Да, такое было время!
— Однако времена меняются, и мы меняемся вместе с ними, — заметил сэр Стивен с примирительной улыбкой. — Можете поздравить меня: я утвердил в парламенте вердикт о незаконности развода Генриха с Екатериной, — следовательно, их брак считается не расторгнутым. Наша королева Мария имеет, таким образом, неоспоримые права на престол.
