— А ты что скажешь, Трехпалый?
— Не помню, хоть убей...
— Чего не помнишь?
— Прости, о своем задумался.
— Про зубову идею что скажешь?
— Скажу...
Вдруг возникла в его мыслях Аланис Альмера. Вот она бы точно знала, что думать про налог и про зубного лекаря, и про то, как говорить с императрицей. Тьма ее сожри!
— Черт, ничего не скажу. И хочу посоветовать, да не знаю. Пусть решает вече.
Из ста двадцати сотников сто восемь отдали голоса за предложение Зуба. Он сказал речь — ту же, что Салему, только ярче и острее. Треть встала на его сторону. Красивыми словами дополнил писарь — еще четверть. Оставшихся Зуб добил такими словами:
— Подумайте, друзья: если вас просто накормят и помилуют, то останетесь живыми, но нищими. Если же выйдет по-моему, если уровняют и ограничат налог — каждый год вы будете иметь с этого прибыль! С каждого урожая оставите себе лишнюю часть! И детям вашим, и внукам, и правнукам жить станет легче. Подумайте о них!
Утром Зуб взял дюжину помощников из горожан Лоувилля и ускакал. А спустя несколько дней навстречу путевцам из Ниара вышла колонна — четыре тысячи человек. Были пешие и конные, были телеги с продовольствием, были отставные солдаты в кольчугах и городские ополченцы с арбалетами. Весь Ниар поддержал новую цель восстания. Даже чиновники и богатеи пожертвовали денег — всех согрела мысль о снижении налога. Среди новобранцев не было только женщин и детей. Они остались по домам, а в поход выступили одни мужчины, готовые рисковать и сражаться.
— Мы за честный налог! — говорил каждый, кого ни спроси.
— Слава владычице — и честный налог!
— Честный налог! По божеской правде!..
Какая-то незримая сила сшивала этих людей воедино, делала похожими друг на друга. Не дисциплина, не порядок — в этом смысле крестьяне Салема стояли на голову выше. Но единый образ мысли, одинаковые чувства, равное содержание душ.
— Ради наших детей — да будет честный налог!
* * *
Это было очень нелегко, но Джоакин поймал-таки Зуба в одиночестве — никому не раздающего приказов, никого не вдохновляющего новой речью. Зуб умывался снегом на рассвете, а Джо подошел, прижимая к щеке кулак, и сказал:
— Помоги мне, лекарь.
— Как — помочь?
— Тебе виднее. Возьми свои чертовы инструменты и сделай, что полагается. Зуб у меня болит.
— У тебя?
— Угу.
— Болит?
— Ужасно. Ночью спать не дал.
— Который зуб?
— Этот.
Джо раскрыл рот, ощерил губу, как злобный пес, и ковырнул большим пальцем левый верхний зуб в глубине. Тут же дернулся от боли.
— Вот гадюка...
Лекарь утер лицо рукавом, внимательно так поглядел на Джо: не в рот, а в глаза.
— Знаешь, приятель... Ты говоришь, что не из благородных, но я вот смотрю на тебя... Зубы у тебя белехоньки — поди, не отбросами питался. Кинжал на поясе — искровый, речь — красивая, ясная. В седле держишься знатно, даже сквайра при себе имеешь, и тот — тоже на коне... И вот я думаю: что делать лорденышу среди крестьянской ватаги?
— М-ммм... — простонал Джо. — Сначала помоги, а потом рассуждай. Болит — мочи нет!
— Нет, дружище, прости. Если бы у капрала Билли или сержанта Доджа, или Бродяги, или даже Салема разболелся зуб — я бы со всей душою. Приложил травку от боли, спилил бы гниль, замазал растворчиком, надел короночку, а если пришлось бы, то и новый зуб поставил... Но тебе, лорденыш, я не верю. Поищи другого лекаря.
Северная птица — 2
Снежинки танцевали в воздухе...
Иона всегда питала презрение к банальным фразам. Банальности отвратительно грубы и ничего не выражают, кроме дешевого желания порисоваться. Как именно танцуют снежинки? Кружатся ли хороводом веселой метелицы, а ты скачешь им навстречу на горячем коне, и мороз так сплавляется с жаром, что не различить их уже друг от друга, и чувствуешь одно — жизнь? Вальсируют ли нежно и до того бесшумно, что душа замирает в груди, и ты боишься скрипучим шагом либо неуклюжей мыслью разбить хрусталь тишины? Несутся ли к земле сквозь ночь, безвольно мечась, с унывным присвистом — звуком северной смерти?.. Да и где, чем кончается их полет? Сила банальности велит автору уложить их в белую перину зимы либо на волосы любимого, или на лица воинов, павших в бою, или — по контрасту — на лепестки цветов...
Снежинки ложатся на совершенно неподходящую для описаний местность: пустырь за кварталом медников. Груды мусора, нищенские хибары, чей-то сарайчик, чей-то огородик, собачья конура. Цепной пес, безудержно, до хрипа лающий на людей. А людей много — невзрачных и суетливых, с вилами, лопатами, топорами. Рубят и бросают в телеги смерзшийся мусор; рубят и бросают в телеги куски изгородей; рубят и бросают в телеги доски чьих-то сараев, нищенских лачуг. Бывшие хозяева лачуг и сараев, надвинув шапки на лоб, глядят на людей с топорами. Идет снег. Не танцует вовсе, просто идет — поскольку должен.
Однако снежинки ложатся, в числе прочего, и на волосы любимого человека, серебря их излишней сединой. Он ведет Иону под руку и показывает пустырь, будто предмет огромной своей гордости.
— Гляди, сестрица: вот подлинно столичная причуда — лоскут прекрасной, но заброшенной земли! Он обведен в треугольник Верховинной и Медной улицами и склоном Ханая. Склон крут, а улицы сплошь застроены, потому сюда, на пустырь, ведут лишь две темные подворотни. Нет хорошего подъезда — вот люди и не селятся, кроме нищих да бездомных. А земля-то прекрасна — посмотри!
Эрвин взмахивает рукой, и пес, громыхнув цепью, принимается лаять на него.
— Заставьте его замолчать, — бросает Эрвин никому конкретному, в пространство.
Однако несколько мужиков сейчас же срывают шапки в поклонах:
— Сию минуту, ваша светлость!
И шагают к собаке, помахивая топорами.
— Не так, — велит Эрвин, — по-человечески!
Мужики размышляют, как же по-человечески уговорить пса умолкнуть, а тот заходится в лае. Но Эрвин уже оставил всех их за спиной.
— Представь, сестричка, как роскошно встанет здесь собор! Над Ханаем — алтарь, где лачуги — боковой неф, где телеги — центральный. Фасад обращен на запад — туда, где сходятся Медная с Верховинной. На закате витражи будут пылать огнем!..
Брат ведет Иону под навес, где установлен деревянный макет будущего храма. Два строительных бригадира рассматривают его, присев на корточки. С приближением Эрвина они подхватываются, начинают бить поклоны:
— Ваша светлость!.. Ваша светлость!..
Эрвин их не замечает, все его внимание — на макете. Изумительная тонкая работа — кто-то вложил душу в деревянное подобие храма.
— Каков красавец, а?.. За основу, как видишь, мы взяли собор Первой Зимы, но влили мягкости, изящества. Прибавили три шпиля на восточном фасаде, два окна-розы на западном; облегчили контрафорсы, придали башням свечевидную форму, сузили и раздвинули нефы, удлинили четыре косых декоративных портала. Теперь собор идеален по форме: правильная восьмилучевая звезда. Главная ось симметрии идет с востока на запад, так что и из города, и с Дворцового острова вид будет великолепен!
Иона присела, чтобы глянуть на макет снизу вверх и понять истинный будущий вид храма. Действительно, он должен был стать легче и изящней своего сурового собрата из Первой Зимы. Изящество, однако, выходило грозным. Агата Первой Зимы напоминала горную гряду; Агата Фаунтерры чем-то походила на эфес дорогого меча. Или Ионе почудилось?..
— Конечно, придется серьезно подготовить площадку: убрать все эти лачуги, разровнять землю, вырыть котлован под фундамент. Возникнет чертова уйма грунта, который придется вывозить, а потом — подвозить камни и балки. Понадобится хороший подъездной путь. Я планирую снести по три дома со стороны Верховинной и Медной улиц, чтобы вышел сквозной проезд. А вон там, где улицы смыкаются, снесем все дома до единого. Получится целая новая площадь, над которою возвысится главный портал храма. Представь себе это зрелище! Обычно соборы обрастают домишками, лавчонками, лоточками — мелкие паразиты липнут к храму и совершенно его уродуют. Но здесь будет иначе! Большая площадь перед входом, запрещенная к застройке! Может быть, назовем ее Светлой?.. Соборная — слишком обыденно; Праматеринская — напоминает о Янмэй; площадь Агаты — мало величия. Быть может, площадь Северной Агаты? Что скажешь, сестричка?
Конечно, собор нравился Ионе, а еще больше нравилось вдохновение брата — столь же красивое и полное энергии, как лес, шумящий от летнего дождя. Она сказала об этом, но не стала скрывать и того, что смущало:
— Но ты хочешь снести столько домов!.. Куда денутся все эти люди?
— Пустое, — Эрвин отмахнулся, — их всего сотня, они получат возмещение и купят новое жилье.
— А нищие с пустыря? Их много, они живут целыми семьями...
— Но их лачуги не стоят и агатки! Заплатим по паре эфесов — будут счастливы: на год вперед обеспечатся выпивкой.
— Во что же обходится вся эта затея?
Иону волновали не расходы, а высокомерие брата. Жители сносимых домов заслуживали возмещения — но, кажется, не того, чтобы Эрвин лишнюю секунду подумал о них. Глухота к чужим бедам отличает бездушных людей. Прежде Эрвин не страдал ею.
— Иона, что за купеческие мысли? С каких пор тебя заботят расходы?
— Полгода назад ты бесился от того, что отец пустил тридцать тысяч на подземную усыпальницу...
— Пф!.. Сестричка, не нужно сравнивать! Здесь — целый собор, там — просто богатая могила. Тогда были наши тридцать тысяч, а теперь — деньги казны и Церкви.
— Ты спросил разрешения у леди Минервы?
— О, боги! Ты ничего не понимаешь! Вся прелесть траты чужих денег — именно в том, чтобы не советоваться с владельцем! Станешь просить разрешения — испортишь все удовольствие.
— Эрвин, я серьезна...
— Я вижу и не одобряю. Война кончилась — к чему серьезность?
Действительно, к чему?.. Что тревожит ее, туманя душу? Иона сказала бы: ты изменился, братец. Он спросил бы: как? Она ответила бы: стал слишком высокомерен. И он рассмеялся бы: тоже мне, печаль! Это же наша родовая черта! Найдешь не высокомерного агатовца — напиши о нем поэму!..
— Братец, — сказала она очень мягко, — меня расстроила вчерашняя сцена в театре. Леди Минерва не заслужила такого унижения.
— Ее величество почему-то ошибочно полагает, что именно она должна управлять Империей. Как честный человек, я развеял ее заблуждение. Если правда для нее обидна, вряд ли в том моя вина. — Эрвин усмехнулся. — Да и не думаю, что она будет долго страдать. Леди Минерва знает безотказное средство от печалей: кубок-другой орджа...
— Она не заслуживает такого обращения. Она — хороший человек.
— И я был отличным парнем в восемнадцать. Но отец почему-то не давал мне управлять герцогством. И, знаешь, вполне возможно, он был прав.
— Прошу, будь мягче с леди Минервой.
— Почему тебе этого так хочется?
— А нужны ли причины? Я прошу тебя. Разве этого не достаточно?
Эрвин погладил ее по плечу:
— Ради тебя я буду мягок с нею, как лепестки фиалки... — он с трудом выдержал паузу и перескочил обратно: — А теперь вернемся же, наконец, к собору! У меня множество задумок. Например, я хочу сделать в подземном этаже имитацию грота Косули. Там будет фреска по сюжету притчи: Светлая Агата спасает козочку. Обнимает косулю, чешет шерстку на грудке и радуется. На лице — обычное человеческое умиление, а не святое вот это уныние, что вечно на иконах. Плащ и волосы у Агаты мокрые, липкие — она ведь спряталась от дождя. Выйдет совсем не канонично, зато очень правдиво: заходишь в грот — будто сам переносишься в историю! Для пущего эффекта сделаем из грота маленький туннель, а в конце — подсвеченный рисунок: долина Первой Зимы в дымке. Помнишь ведь: Агата пошла за косулей и увидела долину. Каждый сможет пройти как будто с нею вместе!
— Звучит прекрасно...
— Не так прекрасно, как будет выглядеть!
Он выхватил из кармана черный блокнот и показал сестре несколько эскизов.
— Взгляни-ка, вот еще мысль: сделаем на хорах галерею северных героев. Изобразим всех славных агатовцев: не только святых, но и лордов, воинов, ученых, летописцев. В нефах только святые, но на хорах можно и мирян — я уже говорил с архиматерью. Возле каждого подпишем имя и какое-нибудь изречение: человека легче запомнить, если он сказал что-нибудь этакое. Правда, не у всех были крылатые изречения... но не беда — сами придумаем! Зато столица будет знать и цитировать северян!
— Точнее, нас с тобой?.. — Иона улыбнулась.
— Но только мы будем знать, кто истинные авторы цитат! Не древние бородатые лорды, а юные и красивые мы. Каково?..
— Ну коли так, братец... — сняв перчатку, она провела пальчиком по цепи фигурок на выступах крыши, — пускай химеры напоминают врагов Севера. Одни похожи на ганту и шаванов, другие — на путевского герцога с его горе-рыцарями, третьи — имперский генерал и майор протекции. Но сходство не явное, а еле заметное — только пара черточек.
— Прекрасно! — Эрвин хлопнул в ладоши. — Обязательно сделаем! И еще я думал о нашей семье...
— Эрвин, Эрвин, это чертовски нескромно — изображать на фресках самого себя!
— Ни в коем случае! Я даже и думать не смел о таком!.. Просто хотел оставить пустыми два участка стены... Знаешь, такие — подходящие для брата с сестрой. Когда умрем, все поймут, кого вписать в просвет.
— Только не забудь за время жизни сказать что-то разумное, чтобы годилось на цитату.
— Иона, я уже стал автором множества крылатых фраз!
— Неужели? Не помню ни одной...
— Вот как?! Не ждал от тебя, сестрица! Возьми хотя бы эту: "Если воинам страшно, не дай им понять, что чувствуешь то же..."
— Это слова отца, а не твои.
— "Я выживу и не стану жрать червей. Я умею ставить амбициозные цели".
— Ты говорил это самому себе. Может, еще расскажешь потомкам о воображаемой альтессе?..
— "Чувство, как в Тот Самый Миг".
— И что это значит вне контекста?
— "Убейте северянина, если сможете!"
— Эрвин, милый, нужна мудрые слова! Слышишь: муд-ры-е! А ты предлагаешь пафосную солдатскую похвальбу... Дорогой братец, постарайся, поверь в себя — ты сможешь. Понимаю, как это трудно, но я здесь, с тобой, и всеми силами поддерживаю...
— Ах ты, негодница!
* * *
Час душевной близости с братом озарил сердце Ионы, наполнил почти детской незамутненной радостью. Однако то было мимолетно. Большую часть времени в столице Иона не понимала Эрвина — ни мыслей его, ни чувств.
При первой встрече во дворце ей показалось, что на войне Эрвин возмужал, сделался жестче и мудрее. Иона приветствовала перемены в брате, пока не стала замечать, что они — иллюзия. Эрвин делал не так и не то, чего сестра ждала от него.
Мудрый и благородный человек побеждает в справедливой войне, свергает деспота. Что ему делать потом? Пожалуй, вот что. Первое — восстановить верховенство закона: судить и наказать военных преступников, официально очистить имена невинных. Второе — позаботиться о том, чтобы страна как можно быстрее оправилась от ран. Обеспечить кровом тех, кто лишился жилья, дать пропитание голодным, медицинскую помощь — раненым. Найти средства на ремонт дорог и мостов. И третье — конечно, передать власть в руки законного ее наследника (то есть, наследницы). Только так будет достигнута цель, ради которой война и велась: справедливость.
