Зря спящий проснулся

— Мы старались и будем стараться...

— Это уже не важно, — вежливо прервал Горданова психолог. — Я знаю, что вы старались. Вы хороший человек. Но я говорю о ФСКО. Итак, любая ваша попытка потревожить нас приведет к катастрофе. И секунды не потребуется, чтобы начать апокалипсис, который вы не в силах будете остановить. Но вам не стоит волноваться, потому что мы не выдвигаем никаких требований. Все, что мне нужно сейчас — это машина, телефон и немного денег. Потом я сам выйду на связь, когда будет необходимо.

— Где гарантии, что с объектом все в порядке? — спросил Горданов.

Андрей задумался.

— Я вышлю фото, — наконец сказал он. — Я не могу рисковать Максимом и даже давать ему телефонную трубку, потому что вы можете послать какой-нибудь ультразвуковой сигнал, который вырубит его или что-то еще.

Полковник засмеялся:

— Ну, это уже из области фантастики, Андрей, ты насмотрелся шпионских фильмов.

— Я просто отсекаю все возможные воздействия.

— Допустим. А что будет дальше? Ты же понимаешь, что мы просто так не отдадим объект, не отпустим его. И слежка будет постоянной, пусть не с десятков метров, а с километра, но будет. Ты ведь сам загоняешь себя в угол, мы же не враги, а попутчики.

— Мы станем попутчиками по дороге в Ад, если вы не прекратите вилять, — сухо сказал психолог. — Это все не шутки, Илья Юрьевич. Я заканчиваю разговор. Условия можете переслушать, они сказаны выше. Если захотите попробовать узнать — блефую я или нет — без проблем. Разгребать завалы службы спасения давно уже научились. Фотографию вышлю на ваш номер как только будет такая надобность. И еще прикажите своему человеку, чтобы он отдал мне машину, этот телефон и деньги, тысяч десять рублей на первое время, а то, боюсь, что он мне не поверит. Пока.

Андрей передал трубку обратно владельцу и с минуту мужчина слушал спокойный, хрипловатый баритон полковника, бледнее от бешенства с каждым его словом и сжимая несчастную трубку так сильно, что красные костяшки на побелевших фалангах выглядели словно ягоды шиповника на заиндевевшей ветке.

А уже спустя совсем немного времени, психолог ехал в сторону трассы. Выключенный телефон валялся на пассажирском сиденье, а в голове была лишь одна мысль: как бы им не разминуться с Максимом.

ДЕНЬ 120

— Улыбнись, — сказал Андрей, бросив на грудь Максиму свернутую в трубку свежую газету.

— Что это? — Спящий слабыми руками подтянул ее к себе поближе и начал разворачивать.

— Это доказательство того, что ты жив. Покажи число на газете и свое лицо, чтобы уместились в кадре.

Психолог навел на Максима камеру телефона и сделал снимок.

— Отлично получился.

— Ты отправишь это в ФСКО?

— Да. Нам ведь нужны деньги? — спросил Андрей, скидывая MMS на номер полковника. Как только сообщение прошло, он тут же выключил мобильник и положил его на тумбочку. — Что пишут?

Спящий тупо смотрел на последнюю страницу газеты, стараясь уловить в мельтешение полурасплывчатых букв хоть какой-то смысл. Но у него ничего не получалось, это было просто бесполезно. Каждый раз, когда боль в животе усиливалась, весь окружающий мир населялся точно такими же черными букашками, как и эти буквы на дешевой остропахнущей бумаге. Каждый раз, когда кровавый бутон боли, не дающий спокойно спать и свободно вздохнуть, раскрывался вновь, Максим погружался в серый туман, состоящий из одних лишь точек телевизионного шума, в которых едва угадывались знакомые контуры.

С неохотой он аккуратно сложил газету вчетверо и швырнул ее под гостиничную кровать.

— Ничего не пишут.

— Ага, — пространно протянул Андрей. Он взял табурет, подсел к окну и откинул накаченную пылью занавеску. Во дворе, возле ужасной статуи какого-то бронзового коня с огромными яйцами, резвилась стайка детей, пока их родители отдыхали в номерах. Один мальчик, лет шести, толкнул другого и тот с силой приложился головой о бронзовую мясистую ляжку. Тут же упал прямо на землю и заплакал, схватившись за висок. Через минуту заливисто плакали уже двое, как виновник, так и жертва, причем первый ревел еще пуще, видимо, в ожидании неминуемой родительской кары.

Психолог поморщился и задернул занавеску. Хорошо, что у них с Олей пока еще нет ребенка. Но когда вся эта история закончится, когда он у них появится (обязательно, а как по-другому), то точно будет воспитан иначе. Не так, как подавляющее большинство мягкотелых малолетних слизняков, имя которым не легион, но "дети".

Дети — бесполезные твари, мнящие о себе слишком много, сами же даже в плане генетического, физического, мышечного, дерьмового мусора — малы и ничтожны.

Единственное, что они могут сделать в этой жизни — спрыгнуть с крыши, повеситься или надышаться клеем. Господи, да они даже элементарно не могут засунуть себе в рот пистолет и нажать на курок, потому что у них нет ни денег, ни сил, ни возможностей, ни смелости.

Единственная их забота — как бы поскорее повзрослеть. Но, повзрослев, они, понимая, какими же ублюдками были с нуля до двадцати одного, начинают истошно притворяться. Начинают врать сами себе. Что они — плохое исключение. А все остальные дети, нынешние и будущие — ангелы.

Как и о религии, никто никогда не заикнется о выдающейся омерзительности детей. Об их необоснованных капризах, дурных поступках и величайшем самомнении, которое просто гигантское, когда они рождаются, но с каждым годом, на счастье, становится все меньше и меньше. Никогда никто не поперхнется о главной несправедливости всей человеческой жизни: маленьким ублюдкам можно все, взрослым же нельзя оступиться даже на капельку.

Попробуйте помочиться на голую женщину, когда вам год от роду и когда вам тридцать лет.

Попробуйте громко испортить воздух на кухне, во время еды, посреди толпы гостей.

Попробуйте пролить тарелку супа себе на белую футболку. И стакан компота. И растереть сверху кусок котлеты.

Попробуйте ухватить за сиську незнакомую телку.

Просто попробуйте.

И осознайте глубину ненавистной несправедливости. Дети — самое величайшее заблуждение человечества.

— Ты хотел бы... — начал было спрашивать Андрей, но тут же осекся, вовремя вспомнив надутый живот жены Максима. Ведь в нем тоже был ребенок, пускай не его, пускай чужой, но все же ребенок и ребенок невинно убитый. Спящему явно не понравится вопрос про детей. Поэтому психолог осторожно повернулся, чтобы как-то замять начало вопроса и перевести его в иное русло, но не увидел со стороны Максима никакого интереса. Он просто лежал в позе зародыша, пропустив одеяло между ног и обхватив его руками, и медленно моргал, уставившись на замасленные пожелтевшие обои.

— Так ты, может, что-нибудь хочешь? — спросил психолог.

— Хочу все вспомнить, от начала и до конца.

— Я имел в виду материальное. Попить, поесть.

— Нет, спасибо. — Спящий тяжело сглотнул и вытер испарину со лба. — Знаешь, я тут подумал, что ничего снаружи нет.

— Это как? — Андрей вновь приоткрыл занавеску. Дети уже испарились, но величественная задница коня осталась. — Снаружи много чего есть.

— Нет там ничего. Все внутри нас. Все в памяти. Нет памяти — нет ничего. Ты теряешь все и сразу, если не помнишь прошлого. Все. И сразу.

— Хочешь сказать...

— Я хочу лишь сказать, — перебил Максим, переворачиваясь на другой бок, — что когда у тебя нет памяти, то ее заменяет тоска. Тоска по тому, что тебе уже не по кому тосковать. Ждать, скучать, надеяться. Ты чудом избавляешься от гнойника, мучавшего тебя годами, но затем начинаешь жалеть об этом. Чего-то нет рядом. На этом месте дыра. Рваная, бесконечная. Пустая. И когда я заглядываю в нее, то мне страшно. Я в западне.

— Ты в западне? — психолог отхлебнул остатки чая из стакана и налил туда еще кипятку из пластмассового круглобокого чайника. После третьей заварки напиток получился цвета пивной мочи, но Андрея это не остановило. — Это мы в западне, а не ты один, если не заметил. Да что там! После твоих фокусов мы в полной жопе. За нами охотится государство, мы не можем защитить себя как следует, и бежать-то уже практически некуда!

— Я могу нас защитить.

— Ну да. Можешь. А что будет в следующий раз, Максим? У тебя лопнет сосуд в мозгу, а не в носу? Или в брюшной полости окончательно откроется прободное кровотечение? Защищая нас — ты убиваешь себя.

— Знаю. И поэтому мне еще страшнее.

ДЕНЬ 125

Почти все люди ждут в подарок нужные вещи. Это стандартно. Человеку нужно дарить то, что ему нужно. Ему нужны нужные вещи. Ни больше, ни меньше. Микроволновая печь, набор хромированных сковородок, крючок в ванную, колючий половик под дверь, ошейник для кота, статуэтка, диск с караоке, диск с дерьмовым фильмом, книга с дерьмовым сюжетом, дешевая картина, поддельный самурайский меч. Еще не стоит забывать о пароварках, которым никто не пользуется; хрустале, который пылится в серванте; полотенцах, которые так никогда и не распечатают из прозрачной целлофановой упаковки; и, конечно же, о толстой кулинарной книге или энциклопедии. Последнее не имеет ничего общего с дерьмовой нужной книгой, потому что это абсолютно разные вещи, объединяет их лишь маленькая рощица деревьев, пущенных под бензопилу, ради такой вот полезной безвкусной нелепицы под Рождество или День Матери.

Людям даже в голову не приходит, что подарок должен быть ненужным. Что это единственный шанс для того, чтобы вещь, на которую вы потратили деньги, силы и время, дабы ее разыскать, на самом деле оставила какой-никакой след в жизни человека. Ведь нет вещей более ненужных, чем нужные. Ненужные тоже ненужные, но они как татуировка, забитая на всей площади руки. Процесс болезненный и неприятный, зато вспоминается с радостью, как некий героический поступок.

Дарите своим любимым ненужные вещи. Черт, да просто зайдите в очередной супермаркет, закройте глаза, покрутитесь вокруг собственной оси, вытяните указательный палец вперед и идите, пока не уткнетесь во что-нибудь. Этим может оказаться китайский телефон с двумя SIM-картами, или чудовищная аляповатая бронзовая лягушка на мускулистых лапах, или пластиковый фонтан с подсветкой, успокаивающий душевнобольных и возбуждающий энурезников.

Поверьте, предмет не важен. Не важна его цена. Вы не дарите кому-то свои деньги, но если кто-то требует с вас денег, то стоит ли вообще быть рядом с этим человеком? Стоит ли служить удобным кожаным кошельком? Нет, наверное, не стоит. Поэтому закрывайте глаза. Крутитесь. Идите. Тычьте. Заворачивайте.

Покупайте ненужные подарки.

Делайте приятное. Быть может, вас не сразу поймут. Быть может, не поймут вообще или слишком поздно. И это единственный ваш способ определить собственную необходимость участия в чьей-то жизни.

Иногда люди дарят людям цветы. Обычно, малознакомым людям. Потому что когда нечего подарить, а нужно как-то выделиться, идут за цветами. Да, скоро они сдохнут в вазе, наполненной зеленой заплесневелой водой с мутной пленкой, похожей на нефтяную. Да, они будут красиво умирать. Да, миллиарды храбрых роз и тысячи отважных тюльпанов только и делают, что отбрасывают копыта по воле чьей-то прихоти вперемешку с похотью. Зато у вас есть повод всучить кому-то что-то бесполезное в руки и как бы щелкнуть пальцами, поставить засечку в мозгу, зафиксировать доминантное положение в этой невесомости человеческих отношений.

Цветы.

Что может быть бесполезнее того, что не ненужно, а бесполезно? Наверное, только признание в любви первому встречному. Попробуйте сделать следующее. Выйдите на улицу, найдите симпатичную мордашку в обтягивающих синих джинсах и скажите:

"Эй, случайная красотка, я люблю тебя! И жалел бы потом всю жизнь, что не сказал этого".

"Спасибо".

Ты даришь незнакомому человеку любовь, а в ответ получаешь натянутую улыбку и пресное, как просфора, "спасибо". Ты даришь незнакомке самое ценное, что у тебя есть, то, чего никому еще никогда не дарил вот так, с бухты-барахты, но реакция не оправдывает твоих ожиданий.

Окунают лицом в дерьмо, смешивают с грязью, втаптывают в каблуки немытых сапог — называйте, как хотите, итог один.

Думай, когда что-то даришь незнакомцам.

Андрей сидел и смотрел на увесистый букет алых роз, лежащий на столике, прямо за Спящим. Сплюснутые овалы женских вульв. Он попытался сосчитать их. Вышло то ли пятнадцать, то ли восемнадцать. В ресторанчике сильно пахло едой и кофе, плюс зал для курящих, пусть и полупустой в обеденное время, давал о себе знать, но психолог буквально чувствовал преобладающий запах именно букета.

Немного сладковатый, тупой, касающийся нёба возле глотки и корня языка.

Запах разлагающихся мертвецов.

Девушка, которой предназначались мертвецы, была симпатичной. Чуть выше среднего, если оценивать всех по стандартной карте баллов. Где внизу, на единице, находится певица Леди Гага, а вверху, на десятке, модель Адриана Лима.

Брюнетка, яркие голубые глаза, хорошая кожа. Парень был виден только со спины. Короткая стрижка, облегающая худое тело кофта в черно-белую клеточку. Андрей никогда бы не купил такую, увидев в магазине, потому что мода на клетку минула года два назад, но на парне она смотрелась вполне нормально и уместно.

Они весело болтали. Сцепленные вагоны составного диалога. Фраза — улыбка. Фраза с улыбкой — ответ — улыбка. Парень преуспевал в общении, это было сразу видно. Андрей наклонился чуть в бок, в сторону, чтобы увидеть их руки.

Тут, к сожалению, все оказалось несколько хуже. Девушка сидела, сложив руки перед собой и вытянув их чуть дальше, чем того требовала естественная поза. Язык ее тела говорил о том, что она хочет, чтобы к ней прикоснулись. Но парень тормозил. Пальцы теребили кружку с кофе, салфетку, зубочистку, в то время как его язык теребил воздух, создавая бессмысленные, но смешные фразы. Источники дружелюбного диалога.

Фраза — хихи — фраза — хаха.

— Дурак, — тихо сказал Андрей.

— Ты о чем? — поинтересовался Максим.

— Пара за твоей спиной. Он не берет ее за руку ни под каким предлогом, хотя она уже буквально засовывает свои пальцы в его кулак. Только... не оборачивайся ты так явно, что за...

Он быстро осекся, потому что Спящий, без всякого перехода, просто обернулся к соседнему столику, при этом хрустнув суставами позвоночника. В упор рассмотрел девушку, для которой это, естественно, не осталось незамеченным, и прошелся по напрягшемуся затылку юноши, который тоже что-то почувствовал. Может, увидел отражение в ярко-голубых глазах и встревожился, но то ли не нашел в себе смелости проверить, то ли действительно ничего не понял.

Максим вернулся к своей тарелке с креветочным салатом и принялся деловито набивать рот. Накололо толстенькую розовую тушку, обмакнул ее в сливочно-чесночный соус, прожевал. С наслаждением вздохнул. И сказал:

— И, правда, дурак.

Только громко. Слишком громко, чтобы его не услышали.

Андрею показалось, что волосы на затылке несчастного юноши зашевелились.

— Ты можешь вести себя приличнее? — поинтересовался он у Максима.

— Неа. У меня жутко болит желудок.