Через Медиану идти нельзя, ничего не поделаешь. Он вернулся на Твердь, в маленькую комнату, лишенную мебели — пришлось снять ненадолго в качестве временной базы. Накинул полушубок, надел серый мотоциклетный шлем и вышел на улицу. Утренний час казался ночью — темно-серое небо набухло над крышами, улицы сумрачны. Кельм вскочил в седло скутера. Невский, как водится, стоял. Кельм легко лавировал между машинами, высмотрев свободное место, вылетел на тротуар, промчался — сзади послышался отчаянный свист блюстителя порядка, но Кельм был уже далеко...
Операция удавалась неплохо. Кельм сыграл на тупости дарайских рядовых чинов. Да, вангал во многом превосходит обычного человека — сила, скорость реакции, бесстрашие и полная бесчувственность, это фактически боевой робот, беда только, что коэффициент интеллекта этих бедняг катастрофически низок. Большинство из них не в состоянии научиться читать. Легкая или даже средняя степень дебильности. Кельм вдруг вспомнил, Ивик говорила как-то, что вангалов на самом деле убивать жалко, они будто и не виноваты, они как дети. И снова поразился тому, какая она, Ивик. Таких не бывает. Надо же придумать такое — жалко убивать вангалов... А ведь понять это можно. Да, вполне можно понять.
Кельм пару недель назад перехватил командные коды дарайцев. Теперь это пригодилось — выследив одного из солдат части, которая обслуживала Василия, он назвал пароль, объявил себя дарайским вир-гартом и отдал солдату тайный приказ. О смысле приказов вангалы никогда не задумывались. Вот и этот — как только Василий отправился на встречу высокого гостя из Дарайи, немедленно отпросился в увольнительную и как было велено, сразу поехал и доложил об этом вир-гарту. Кельму. Благо, по-дарайски Кельм говорил без малейшего акцента — с детства обладал выдающимися способностями к языкам. Впрочем, дарайского солдата даже акцент не навел бы на подозрения, поскольку был назван верный пароль.
О прослушивании через Медиану даже речи не шло — переговоры наверняка защищены от такого прослушивания, и охрана вокруг в Медиане выставлена мощная. Туда лучше даже и не соваться, это Кельм понимал. Но он умел выслеживать и на Тверди.
Он незримо шел за Василием и его спутником, неприметно преследовал их машину на своем сером маленьком скутере. Для страховки далеко позади него держалась маленькая бригада из агенства "Штирлиц", но Кельм рассчитывал справиться самостоятельно.
Приземистый БМВ дарайцев въехал в поселок Колпино. Остановился на самой окраине, на Октябрьской улице. Кельм отслеживал БМВ на компьютере, не приближаясь более, чем на полкилометра, и лишь когда дарайцы вышли из машины и двинулись к дому, позволил себе подъехать ближе и поставил скутер в соседнем дворе. Произнес несколько слов, включив мобильник.
Он ждал полминуты. На мониторе картинка была неподвижной — закрытый подъезд пятиэтажного дома, куда только что вошли дарайцы. Кельм, конечно, не рассчитывал на легкую удачу — место для переговоров выбрали так, чтобы исключить возможность наружной слежки, скажем, из окон соседнего дома. Не было рядом никаких других домов, и деревьев высоких не было. Рядом с Кельмом остановился мотоцикл, из-за спины мотоциклиста вылезла маленькая фигурка. Мальчишка подошел к Кельму. Ему было лет двенадцать или тринадцать. Младший квиссан, подумал Кельм. Серые глаза возбужденно поблескивали. Мальчика звали Ваня, Кельм проинструктировал его вчера.
— Вот видишь, это здесь — гэйн показал мальчику подъезд на мониторе, — что делать, ты знаешь.. давай!
Мальчишка понесся через двор во всю прыть. Если повезет, еще застанет дарайцев в подъезде. Если нет — есть у него кое-какая аппаратура. Кельм искренне надеялся, что повезет. Мотоциклист из агентства "Штирлиц" отдыхал неподалеку, курил, стащив тяжелую перчатку.
Прошло несколько минут, томительно долгих. Наконец подъездная дверь на мониторе дрогнула. Медленно открылась. Ваня выскочил из подъезда и помчался через двор. Обратно. Кельм напрягся.
— Третий этаж, — выпалил Ваня, добежав до него, — квартира восемь...
— В подъезде видел кого-нибудь? Рядом с подъездом?
— Там на втором этаже стоят двое... мужики здоровые такие. А рядом никого, вроде бы, нет...
— Спасибо, — Кельм энергично пожал руку мальчику, — молодец, ты здорово помог!
Ваня сдержанно улыбнулся. Кельм, не удержавшись, похлопал его по плечу.
— Ну беги... передай Алексею — немедленно возвращаться в город. С оплатой — как договорились.
Ваня открыл было рот, собираясь еще что-то сказать, но смутился и бегом помчался к мотоциклу, где его ждал взрослый напарник.
Ясно, что наружная охрана не ограничивалась двумя вангалами в подъезде. Мальчик просто не мог вычислить остальных. Но Кельму теперь некуда было торопиться.
Он прошелся перед домом один раз, оценивая возможность забраться на уровень квартиры и прослушать через стену. Это можно было бы сделать — по балконам. Но под балконами стояла группа из пяти человек, трое — очень высокие и широкоплечие, двое — помельче. Не только вангалы. Никакой речи о том, чтобы лезть на стену, разумеется, не было. Нельзя было и войти в подъезд — двух вангалов, предположим, можно убрать, может быть, даже бесшумно, но Кельм был уверен, что их там гораздо больше.
Неважно. Прослушать было бы неплохо, но не это было его основной целью. Кельм снова зашел в соседний двор, где одиноко стоял его скутер. Завел машину за какие-то сарайчики. Настроил монитор на наблюдение и стал терпеливо ждать. Они будут выходить здесь, на Тверди. Через Медиану они не пойдут, дейтрин — во всяком случае, Медиана в этой местности набита дарайскими охранными частями, если дейтрин— предатель, для него пройти нетронутым сквозь все эти части означает вызвать серьезные подозрения.
Главное, чего сейчас добивался Кельм — это узнать, кто из дейтринов ведет переговоры. Предотвратить второй "случай иль Кашара".
Время ожидания Кельм использовал с толком — обдумывал, что делать с Евгенией Светловой и дарайцами, которые вышли на нее.
Он пока ничего не говорил Ивик об этом, но знал о деле уже довольно много.
Например, понятно было, что это не атака на Ивик. Дарайцы даже не знали о том, что Светлова находится под дейтрийским контролем. Да и кто она — внешне бесперспективный графоман, трудно предположить, что дейтрины наблюдают даже таких. Но Кельм установил и проверил это наверняка — Светлова заинтересовала дарайцев по каким-то другим причинам.
По крайней мере, с этой стороны можно было не опасаться атак на Ивик, не беспокоиться о безопасности. Можно неспешно устанавливать истину. Тип, который представился Дамиэлем, был дарайским агентом, базировался в городе Курган, относительно недалеко от родного городка Светловой. В принципе, Кельм мог бы взять его, но вначале следует понять, почему и зачем он таким странным образом информирует Светлову о существовании Дейтроса и Дарайи. Впрочем, о Медиане пока речь не шла. Что-то вроде идеологической обработки, внушения симпатии к Дарайе и отвращения к дейтрийскому обществу.
Кельм понимал, что логически из этого следует лишь один вывод. Но в это слишком уж сложно было верить. Это следовало тщательно выяснить, и он уже знал — каким образом.
Впрочем, с этим делом не обязательно торопиться. У него есть какое-то время. Несколько дней как минимум. А может быть и гораздо больше.
— Но я же не виновата, — растерянно сказала Женя. Слезы побежали по ее щекам. Пальцы стиснули телефонную трубку, которая квакала рассерженным голосом Марго.
— Так с отделом не поступают! Вы больше у нас работать не будете!
— Но я же не нарочно порвала связки, — тихо сказала Женя.
— За расчетом зайдете после Нового Года!
Женя отключила трубку и разрыдалась.
Ивик закрыла лицо руками. Острое ощущение ужасной несправедливости, подлости, такой, что и жить-то не хочется... Ничего, ничего не удается. Ничего впереди — только мрак. Тьма. Вот эта серая квартирка, вопли матери — "здесь тебе ничего не принадлежит!", обшарпанный пол, метельная мгла за окном. И еще ножом по сердцу воспоминание — Саша... Женя бы простила его. Если бы он пришел, даже не извинился, но хоть попробовал бы как-то объясниться... Ну хоть как-нибудь. Но он больше не позвонил. Ни разу. Как-то она даже не выдержала — набрала его номер, но бросила, прослушав несколько гудков. Она не нужна ему. Совсем не нужна.
И никому она здесь не нужна. Только немного ожила, только надежда какая-то замаячила впереди — хоть денег будет немножко больше, хоть как-то изменить свое существование... И вот — пожалуйста.
Она не хочет жить.
Ивик заплакала.
Больше всего на свете она сейчас ненавидела себя.
Женька сидела на своем кресле-кровати, вытянув больную ногу в гипсе. В глазах ее застыло страшное. Какая же я идиотка, подумала Ивик. Ведь она не сможет жить! Как самонадеянно я поступила... Она не выдержит этого. Муки от сочувствия и эмпатии сменились обычными для Ивик переживаниями собственной полной несостоятельности. С какой стати она вообще решила это сделать? С чего все это должно подтолкнуть Женю к творчеству... Какое теперь творчество — теперь хоть бы она в петлю не полезла... Хотя это в случае чего Ивик успеет предотвратить.
— Да какого же черта, — пробормотала Женька, глядя в пространство перед собой, — что ты со мной делаешь? За что все это?
— Прости, — прошептала Ивик, словно подопечная могла ее услышать, — прости... я не могу тебе помочь. Я всего лишь твой ангел-хранитель. Прости...
Женька, отдаленная от Ивик двумя тысячами километров земной Тверди, тяжело нахмурилась. И сказала в пустоту.
— Я так не могу, понимаешь? Я хочу жить... как все люди. Я не могу.
— Я знаю, — прошептала Ивик, — я знаю. У меня нет оправданий. Только одно, Жень... То, что мы делаем — это больше нас. Потерпи, ладно? Если можешь — пожалуйста, потерпи.
Женька сидела молча. Потом вдруг повернулась и потащила к себе ноутбук, лежавший рядом на столе. Ивик замерла в ожидании.
Женькино лицо было совершенно белым. Глаза — огромные, обметанные темным. Тонкие губы сжаты в полоску. Какая же она красивая все-таки... чем-то похожа на Дану в молодости. В квенсене.
Тонкие длинные пальцы быстро плясали по клавишам. Женька писала. Она писала быстро, изредка задумываясь, замирая.
Ивик отрывала от нее взгляд лишь для того, чтобы проконтролировать другие окна. Там все было благополучно.
Наконец Женька закончила писать. Откинулась на подушку. Молча смотрела в монитор. К счастью, нотик был как раз подключен к интернету, а это позволяло Ивик выйти на его жесткий диск через собственную сеть. Теперь гэйна видела текст, только что созданный Женей Светловой.
Это были стихи. Женя не часто писала стихи. Ивик начала читать, прикусила в волнении губу. Дочитала. Опустила глаза. Хрипло сказала.
— Да. Спасибо.
Она запомнила все сразу — и почти наизусть.
В этой жизни, которой не пожелаешь врагу, в постоянной готовности умереть за, в ночь, когда воспаленно горят глаза — что ты хочешь увидеть на том берегу? Лимитирован и исчерпан запас наших снов, мокрые листья вколочены в землю дождем. И закон давно известен и вовсе не нов: если мы с тобой встретимся, видимо, сразу умрем. Я во всяком случае. Но скажи мне в лицо: кто из нас заварил эту кашу, ты или я? Кто в итоге ответит за все? Кто курица, кто яйцо? Скажи мне, кто из нас сволочь, и кто свинья? Я тебе сочиняю этот ад, где странно, что ты еще цел, или ты надо мной стоишь, откровенно скажи, хладнокровно ломая мне и судьбу, и жизнь, ради высшей цели с прищуром глядя в прицел? Ну а я, оставаясь в полном ауте и не у дел, все ж скажу тебе, судьба моя, мой герой... Если время придет встать и ответить за наш беспредел, хоть одно хорошо — я встану рядом с тобой...
Дверь подъезда скрипнула и отворилась. Кельм напрягся. За истекшие часы это случалось несколько раз — выходили по своим надобностям жильцы дома. Но в этот раз терпение разведчика было вознаграждено — из подъезда вышел дарайский представитель. Кельм зафиксировал картинку на мониторе, быстро сохранив ее. Вслед за дарайцем вышли двое вангалов.
Дверь снова открылась, и Кельм наконец-то достиг цели — увидел дейтрина, который вел переговоры с высшим командованием Дарайи.
Он замер, чуть приоткрыв рот, уставившись в монитор. Человек, которого он так долго выслеживал, который благодушно болтал о чем-то с дарайцем, прощался с ним, пожимая руку, стоя у подъезда — человек этот был прославленный гэйн, шеман первого уровня Эльгеро иль Рой.
Когда-то давно Кельм думал, что не сможет работать в разведке.
Одиночество навалилось, как раскаленная плита. Бывает такой вид одиночества — невидимый окружающим. Когда ты вроде бы и не один. Вроде бы вокруг полно людей, товарищей, и все они неплохие, и к тебе неплохо относятся. Есть друзья или те, кто по всем критериям подходит под определение "друзей". Есть семья... У Кельма все были живы — мать, отец, три брата, две сестры. Своей семьи вроде бы и нет, но нет недостатка в девочках, глядящих влюбленными глазами, готовых пожалеть — вот как Ивик сейчас, пойти с тобой на край света, сделать для тебя все, что угодно.
Есть женщины, которые любят доминантных самцов — преуспевающих, заметных, сильных. Выбрать вожака стаи. Занять место рядом с ним — законное, предназначенное для нее, королевы.
Есть такие, как Ивик — те, для кого любовь — это жалость. Такая выйдет замуж за инвалида, покалеченного физически или душевно, и будет всю жизнь его пестовать. Но чаще они выходят просто за слабых мужчин, по каким-то причинам сумевших вызвать их материнские чувства — и носятся с этими мужчинами, как с собственными детьми, и обожают их, и служат им преданно, даже если муж ни в грош эту преданность не ставит.
Кельм тогда, в молодости, умудрялся сочетать то, и другое качество одновременно.
Очень молодой для своего звания, девятнадцатилетний шехин, разведчик, пусть пока и стажер — но принадлежащий все же к элите. Герой. Свою долю славы он тогда все же получил, хотя сам почти не заметил этого — ему было все равно, он сам про себя знал, чего стоят все эти слова, и что было на самом деле. Но внешне он все-таки считался героем, по факту он таковым был. И в школе разведки он выделялся — оказался умным, умелым, многообещающим. Единственный из сокурсников уже на адаптации получил несколько личных благодарностей. Перспективы карьерного роста рисовались очень заманчивые.
И в то же время Кельм вызывал жалость. В гораздо большей степени, чем сейчас. Работа преображала его, тяжелая учеба и боевые задания стали его спасением, так же, как и неотвратимое для гэйна творчество. Вне работы он напоминал самому себе — да и окружающим — воздушный шарик, из которого выпустили гелий.
К девушкам он не приближался.
И шрамов-то мало осталось... у других гэйнов бывает хуже, например, у Ивик тело выглядит намного хуже. Он мог смело раздеваться на пляже — шрамы маленькие, хирургические, и не так уж их много.
Основные раны — и не зажившие, не залеченные — остались внутри. Был до того парень-живчик, парень, не пропускавший танцулек и вечеринок, честолюбивый, звонкий, быстрый, совершенно безмозглый... Осталась оболочка. Не такая живая, не такая быстрая, но все же вполне благополучная, умеющая себя подать, умеющая себя вести. Выжженная изнутри. Остался темный ужас при взгляде на любую красивую девчонку — а он любил красивых девчонок. Лени рвали на куски чудовища — он этого не видел, потерял сознание. Остался страх и неуверенность. Куча страхов. Он вздрагивал от яркого света, даже дневного яркого света. От звука открывающейся двери. Вид белого кафеля вызывал ощущение дурноты, до рвотных позывов. Любой психолог, да и любой человек, пытающийся "поговорить по душам", вообще поговорить откровенно — вызывал мгновенное непреодолимое отвращение.
