Изольда Великолепная. Общий файл. Главы 1-38

Угу. Ингрид следит. Вот отвернулась наверное потому, что так следить удобнее. Обзор шире. Нравственность крепче...

Так. Стоп. У меня получилось?! Ура! У меня получилось! Я все-так Бэтмен, но ма-а-ленький, супер-лайт вариант! Я бы подпрыгнула от радости, но вовремя вспомнила, что прыжки — занятие утомительное. А Нашей Светлости никак нельзя утомляться, потому что ей надо быстро поправиться и тогда ее, быть может, когда-нибудь выпустят к людям.

А если попробовать внушить ему, что я здорова...

— Иза, вот зачем ты это делаешь? — поинтересовался Кайя, перекладывая лист с правой стопки в стопку левую.

— Мне скучно.

Я способна сидеть, стоять, ходить, бегать и прыгать. Меня не клонит в сон после небольшого вояжа по комнате. Не мутит. Не знобит. Я настолько в порядке, насколько это возможно. Вот только не знаю, как донести до Кайя эту простую мысль.

Он смотрел на меня исподлобья, с подозрением и легкой обидой.

Рыжая морда... Ну не виновата я, что они с котом одного окраса!

— А чем ты занимаешься? — я посмотрела на палец. Ранка затянулась, оставив красную точечку на белой коже. Кстати, уж не знаю, надолго ли, но кожа у меня стала изумительной. Белая, нежная... острые углы такую обожают.

— Бумаги в порядок привести пытаюсь, — Кайя поднялся.

Отчитывать будет? Точно истерику устрою. Детскую и со слезами.

Он поднял кресло, которое стояло у камина, потому что там Нашей Светлости было теплее, и перенес его к столу.

— Садись.

Приглашением я воспользовалась немедленно.

Бумаги, бумаги, чудесные бумажечки... не думала бы, что буду радоваться ковырянию в бумагах.

— Протекторат разделен на тринадцать частей. Это мормэрства и управляют ими...

— Мормэры.

— Верно.

Похоже, Кайя решил, что безопаснее меня занять. Правильно, не известно, какие силы бушуют в хрупком теле Нашей Светлости. Пусть себе в мирное русло энергия идет.

— Каждое мормэрство разделено на меньшие части. Это танства. Есть несколько коронных городов, которые обладают правом избирать бургомистра и судей.

География? Я не против. Сейчас я очень даже за! Пожалуй, дошла до состояния, когда и Гербовник читался бы, как приключенческий роман в картинках.

— Те земли, которые неотторжимо принадлежат роду, зовутся майоратными. Они не могут быть проданы или переданы третьему лицу и всегда наследуются по прямой линии. Но помимо майоратных, любой род имеет иные владения. Купленные. Полученные в награду. Завоеванные. Данные на откуп или на время. К примеру, я могу подарить тебе город. Хочешь?

Гм... хочу. Или нет? Зачем мне город? Назвать в честь Нашей Светлости улицу? Или поставить на площади памятник? А! В города играть удобно будет. Мой город — как хочу, так и называю.

— Налоги, Иза, — Кайя улыбался. Черт, какая у него улыбка... и вид становится мальчишеский, разбойничий. Ну разве можно с таким видом о налогах говорить?

Налоги — это тоска.

Сокровища куда интересней.

— Мастера, торговцы, да и все жители платят налоги. Часть идет в казну города, из которой тратится на содержание улиц, водостоков, канализации, городскую стражу, приюты. Но часть пойдет тебе.

А... часть — это сколько?

Но получается, что иметь город выгодно. А я чуть было не отказалась. Нет, Наша Светлость не жадные, они домовитые. Лишний город в имении никому еще не помешал.

— Правда, взамен тебе придется выполнять некоторые обязанности...

Ну вот, взять и разрушить розовую мечту. Обязанности, обязанности... куда от них денешься.

— ...хотя с ними справляются назначенные бургомистры. Или управляющие. Не суть важно. Главное, что они будут составлять для тебя отчеты.

Вот, это мне понятно. Контроль и еще раз контроль, иначе не то, что ложечек — не покидал меня их светлый образ — городских стен не досчитаешься.

— Вот их-то я и проверяю.

— Много, — я взглянула на горы бумаги свежим взглядом. — Это от городов?

— Города. Танства. Мормэрства, за исключением майоратных земель. Острова. Рыбацкие артели. Охотничьи общины.

Мой бедный муж. Я от домовых книг едва не получила нервное расстройство, а здесь совсем иной порядок цифр.

— Ингрид, — Кайя вдруг вспомнил, что мы не одни. Или он не забывал о сем прискорбном на мой взгляд факте? — Вы бы не могли...

— Конечно.

Она сделала реверанс и удалилась. Так, ожидается что-то интересное. Помимо города мне подарят государственную тайну? Вот к этому я точно не стремлюсь.

— Иза, есть темы, которые не то, чтобы запрещены, скорее уж предназначены для обсуждения в узком кругу.

Семейном. Я и Кайя. Свечи тоже в наличии имеются. Такая вот бухгалтерская романтика.

— Ты моя жена. И рано или поздно, но тебе придется коснуться вопросов более серьезных, чем выбор платья. Я не придерживаюсь мнения, что женский ум менее развит, нежели мужской.

Спасибо. Как понимаю, взгляд более, чем прогрессивный для местных реалий.

— Здесь лишь то, что касается рабов. Количество. Пол. Возраст. Статус и принадлежность. Число умерших и проданных. Число родившихся и купленных.

Кайя накрыл ладонью левую стопку.

— Это прошлый год.

Правую.

— Позапрошлый год.

И та, что лежала перед ним неразобранной:

— И нынешние полгода. Мне давно следовало бы все это упорядочить, но как-то руки не доходили.

— И что ты делаешь? — я взяла в руки лист.

Номера. Цифры. Имена. Имена — редко. Номера — чаще. Приходной ордер на людей? И рабство не способно существовать без бюрократии?

Рост. Вес. И краткие примечания, расшифровать которые я не в силах.

— Я пытаюсь понять, изменилось ли хоть что-то, — он забрал лист и вернул его на вершину стопки.

Сколько здесь людей? Незаметных, спрятанных за обезличенными цифрами? И действительно ли я хочу вникать в расчеты Кайя? Может, стоит вернуться к булавкам и внушениям?

— Кайя, — я убираю руки от бумаг. — Зачем они вообще нужны? Рабы? Почему нельзя без них?

Кайя не стал смеяться. Наверное, вопрос мой был не так глуп, каким казался.

— Можно, сердце мое. Но не выгодно.

Глава 29. Основы экономики

Страсти прирожденных преступников — любовь, страсть к игре, к лакомой еде отличаются необузданностью, непостоянством и насильственностью. Даже благородные чувства и влечения у многих из них принимают болезненный характер и отличаются неустойчивостью.

Из изысканий мэтра Ломброзо о преступной сути человека.

За телом явились в полночь. Добрейший доктор, потребив сливовицы — сугубо для успокоения расшатавшихся нервов — задремал в ожидании и был разбужен настойчивым, если не сказать, наглым стуком. Сперва он разозлился: приличные люди в подобное время спят и не мешают снам других приличных людей, но тут же вспомнил, где находится и по какой причине.

Натянув парик, благоразумно повешенный на крюк — вещь дорогая, качественная, а ну как помялась бы ненароком? — доктор одернул жилет, взбил кружевное жабо и лишь после этого поспешил навстречу гостю. Старый раб, служивший привратником скорей из жалости, нежели из действительной на то необходимости, ворота открыл.

Гость был высок и обладал мезоморфной телесной конституцией, которая весьма свойственна людям, склонным к насилию. Большое туловище и широкая грудь его свидетельствовали об агрессивном типе личности. Выдающаяся вперед челюсть и высокий лоб, а также оттопыренные уши — доктор испытал огромнейшее желание ощупать череп гостя, не сомневаясь, что отыщет за левым ухом бугор разрушения — довершали портрет. Доктору случалось и прежде видеть этого человека, но не так близко. И страх сменился жаждой познания. В трактате, почти уже завершенном, остро не хватало изюминки.

— Добрый день, Ваше Сиятельство, — произнес доктор приветливо, ласково.

Всем известно, что личности с ограниченным мышлением более чувствительны к тону, нежели к словам, которые произносятся.

— Ночь на дворе.

Тан Акли проявил вполне ожидаемую неучтивость. И доктор поздравил себя с тем, что его изначальные выводы верны: предопределяющую роль в формировании личности играет происхождение. Раб обречен оставаться рабом, даже если ему дать свободу. А титул не способен скрыть недостатков духа, равно как нарядная одежда не скроет телесного уродства.

Фраза так понравилась доктору, что он повторил ее дважды, опасаясь забыть.

— Где тело? — весьма грубо поинтересовался Урфин. — Тамга? Вскрытие проводилось?

Двигался он резко, порывисто. И это вновь же являлось свидетельством скрытой агрессии.

Восхитительный экземпляр!

Уникальный в своем роде.

Доктор с умилением наблюдал за тем, сколь внимательно тан Акли осматривает тело. В действиях его не было аристократичной брезгливости, напротив, гость был дотошен и весьма умел. Он сам провел вскрытие, действуя быстро, профессионально, что говорило о выдающихся для раба умственных способностях. Вероятно, на развитии их благотворно сказалось общение с Их Светлостью и прочими истинно благородными людьми.

Да и размер черепа у тана весьма внушительный. Жаль, что не выйдет заглянуть внутрь. Доктор исследовал множество мозгов, выявляя те тончайшие отличия, которые позволили бы провести черту и разрешить давний спор о неравенстве людей; но этот мозг уникален...

Тан Акли, мысленно уже разложенный на соседнем столе — это был бы подарок науке! — разглядывал запястье мертвой шлюхи.

— Угля принесите, — велел он. — Черного.

Угольной пылью он покрыл кожу, а затем извлек из кармана сверток — кусок ягнячьей шкуры и некий флакон. Сбрызнув шкуру — до доктора донесся резкий запах нашатыря — Урфин прижал ее к запястью.

— Кто занимается расследованием?

Только теперь он обратил внимание на доктора. И под взглядом тана оказалось крайне неуютно. Согласно выкладкам мэтра Ламброзо, подобный взгляд был характерен для типа убийцы. Орлиный нос тоже имелся в наличии. И нервные зауженные ноздри.

— Расследованием чего? — доктор раскрыл ладони, обратив их внутренней стороной к гостю. Подобный жест вызывал у примитивных особей инстинктивное доверие.

— Ее смерти.

— Это несчастный случай.

Урфин повел шеей, вцепился пальцами в воротничок, словно тот был тесен. Наверняка, эта одежда ему непривычна и оттого раздражает.

— Мэтр, — в его устах звание звучало насмешливо. — Эту несчастную забили до смерти.

— Случается.

— Конечно. Но я хочу знать, как и почему это случилось. И кто за это ответит. Она заслуживает справедливости. И достойного погребения. Купите ей красивое платье. И хорошее место на кладбище.

Доктор отметил способность к сочувствию, хотя вряд ли осознанную. Животных тоже печалит смерть собратьев по стае.

Урфин выложил на стол кошель.

— Надеюсь, вас мне не придется контролировать? — вопрос был задан так, что мысль присвоить деньги умерла не рожденной.

— Будьте уверены, я обо всем позабочусь.

Их Сиятельство хмыкнули и вернулись к телу. Нет, нельзя упускать подобный случай... но как изложить просьбу, чтобы не задеть? Тонкие пальцы тана выдавали его исключительную чувствительность, что в совокупности с низким происхождением складывалось в натуру мнительную и мстительную.

Одним движением Урфин сорвал с запястья лоскут кожи и прикрыв вторым, аккуратно свернул. Сверток отправился во внутренний карман куртки. Затем столь же деловито он срезал полоску кожи с мертвой женщины, и снова отправил в карман.

— Ваша Светлость, — доктор все же осмелился обратиться. — Не будете ли вы столь любезны оказать мне помощь в моей... в моем исследовании.

— Как?

— О! От вас потребуется лишь уделить мне толику вашего драгоценного времени! Я не причиню вам боли, но лишь сделаю кое-какие замеры... головы.

— Зачем?

Подозрительность в высочайшей степени. Сказать правду? Правда отпугнет.

— Я пытаюсь найти общие черты в людях одаренных с тем, дабы использовать впоследствии для поиска одаренных людей. К примеру, размеры головы, расстояние между глазами...

Думал Урфин недолго.

— Хорошо. Измеряйте.

И все-таки раба, пусть даже бывшего, легко обмануть.

— Знаете, мэтр, — тан Акли закрыл глаза, верно, не желая видеть инструмент, — мы с вами весьма похожи в любви к... науке.

Это, конечно, вряд ли, ведь интерес доктора является естественным продолжением развития и самосовершенствования его разума, что свойственно лишь избранным людям.

— ...но к счастью, мне было кому совесть вправить. Надеюсь только, что не опоздали.

— Труд раба стоит ничтожно мало, — Кайя был до того серьезен, что меня подмывало поцеловать его. Кстати говоря, подмывало давно и упорно, совесть моя сдавала позиции, осыпаясь, как песчаная платина под напором воды. Удерживало исключительно понимание, что тонкая натура мужа этакой вольности не перенесет.

— Возьмем, к примеру, это платье... Представь, что ты шила его.

Представляю. Воображение у меня работает. Сижу я, значит, вечерком, шью себе платье, тыкаю иголкой в твердую ткань. Песенку напеваю... напеваю, напеваю и понимаю, что шить мне долго. Вручную если... да я скорее голой гулять пойду.

— Или заплатила тому, кто умеет шить, — улыбка Кайя подсказывает, что направление моих мыслей понято им верно. — Обменяла свои деньги на его труд. А теперь представь, что труд принадлежал не ему, но человеку, которому не надо платить. Достаточно предоставить кров и еду.

— Это нечестно.

Я понимаю, о чем он говорит и, пожалуй, лучше, чем Кайя предполагает. Бесплатная рабочая сила. Ну не бесплатная, а сверхдешевая. Такая, которую можно заставить работать не восемь часов, а десять, двенадцать, четырнадцать...

Сколько стоит раб?

О, в отчетах имеется полная информация. Но пока для меня эти цифры безлики. Полтора золотых — это больше или меньше стоимости платья? Наверняка, меньше, но насколько?

Продать платье? Купить раба и отпустить на волю?

Сто рабов?

Двести?

Да хоть бы тысячу, но проблему это не решит. Бумажные колонны — лучшее тому свидетельство.

— Когда ты печалишься, ты тускнеешь, — Кайя накрывает мою ладонь. — Не надо, сердце мое. Я тогда теряюсь.

— Тускнею?

— Сейчас ты яркая. Хотя вряд ли кто еще это видит.

А не переработали ли Их Светлость? Не похоже...

— Ты и раньше не прятала эмоции. Все прячут, а ты нет. Мне нравилось.

Вот значит в чем дело. Ну как я могла упустить из виду, что Кайя — эмпат? С другой стороны, упустила и упустила. Мне эмоций не жалко. Любопытно вот только.

— На что это похоже?

Если положить свою руку на его руку, то получится лестница рук.

— На темноту, в которой множество чудовищ и запертых дверей. За ними тоже встречаются чудовища. Точнее, двери открывают, чтобы чудовище выпустить. Кто будет хорошим делиться?

— Не знаю.

— Поэтому темно. Беременные вот светятся. Или еще дети. Только... я не могу к ним подойти.

— Почему?

— Иза, — он смотрит с укоризной, будто этот вопрос глуп. — Нельзя пугать беременных женщин и детей. А твоя дверь открыта. Даже не дверь... маяк? Звезда? Наверное, звезда. Очень яркая, особенно сейчас.