Раэндиль произносил про себя певучее слово, и понимал, что оно созвучно всей его душе. Что оно есть сам менестрель, весь он, вся его прошлая и грядущая жизнь, заключенная в мягко льющихся звуках. И все же — было смутное желание не слышать, не знать этого. Спрятаться в раковину глухоты и слепоты, не дать влиться в себя магическим звукам.
Потому что это было имя-предсказание.
Потому что серебряные искры слишком быстро гаснут в полете...
Он жил здесь уже полтора года — а они промелькнули, словно один месяц. Дни летели опадающей с деревьев листвой — легко, без сожалений. Дни, заполненные новым знанием. Вечной радостью бытия. Это было невозможным, невероятным. Он с трудом вспоминал дни, когда был так скучно-скептичен, и не верил, что это — он. Разве мог я, удивлялся Раэндиль, настолько ничего не понимать. Не верить в очевидное? Не уметь доверять и видеть? Как, как он мог быть настолько глух ко всему? А жизнь до прихода в Ангбанд — разве она вообще была, разве так могут жить люди: без надежды, без веры, без любви...
Все это теперь казалось ему просто ночным кошмаром — одним из тех, что снились ему не так уж редко. Но с кошмарами он теперь умел справляться, не боялся их. Даже получал удовольствие от страха во сне, потому что давно не испытывал его наяву. А память немногим отличалась от сна. Разве что — была менее красочной. Менее интересной. И ему уже казалось, что на самом деле он родился здесь, в день, когда очнулся после пути по морозной степи.
Он не до конца понимал причины таких перемен. Не понимал, да и не хотел знать. Главное — оно было. Было хорошо. И он суеверно боялся лишний раз задумываться надо всем этим. Если это все же сон — то пусть он продлится подольше.
А причина этих перемен была рядом, просто он этого еще не знал. И едва ли ему было суждено узнать, как когда-то отчаяние одинокого человека билось стоном в этих стенах, явное, как дым над пожаром, для всякого, кто умел Слышать. Двое услышали Раэндиля. Один остался равнодушен и холоден — что ему за дело было до какого-то случайного чужака. И — ему было суждено позавидовать судьбе того, кем он пренебрег когда-то. А другой — хоть и был лишен почти всякой силы — все же захотел ему помочь. И — им было суждено соединить судьбы на долгие эпохи и многие миры.
* * *
...Он вошел в комнату Наместника — без стука, ибо был заранее приглашен. Воздух комнаты показался ему упругим, как вода, вытесняющим его обратно — не сразу он понял, что именно так осознал переполнявшую помещение темную, тревожную силу. Взгляд заметался по комнате, ища Гортхауэра. Тот сидел у стола, уронив голову на руки и пустым взглядом смотря на свиток со сломанной печатью перед собой на столе. Раэндиль замер, боясь пошевельнуться, издать звук — что-то страшное, неизбежное было совсем рядом, всего лишь за пол-шага до него. Он смотрел на Наместника почти с содроганием — он еще никогда не видел его таким: изломанная ветка, угловатый силуэт молнии — во всей позе, в сплетении пальцев, в наклоне головы, в линии плеч, неловко свернутых внутрь только одно — надлом.
Наместник поднял голову, не поднимая глаз и глухо сказал одно только слово:
— Война...
Потом поднял глаза и еще раз — мокрой веткой по лицу, градом по молодым посевам хлестнуло — глаза у него были абсолютно неживые. Словно мрамор, дерево, шероховатая ткань — ни выражения, ни блеска. Шлифовальный камень, дорожная пыль.
— С кем? Опять с Нолдор?
— С Воинством Запада. Донесение пришло, из Гаваней.
Раэндиль медленно опустился на стул перед Гортхауэром. Протянул руку, робко дотронулся кончиками пальцев до руки Наместника — как всегда в черной перчатке — лежавшей поверх донесения. Тонкая кожа перчатки — а под ней словно пустота. С таким трудом достигнутое взаимопонимание рушилось вновь. "И все же — первым он позвал меня!". Он уже понимал, что это — конец, но надежда еще оставалась — и он заговорил, неуверенно, торопясь, взахлеб:
— Ну, это же не страшно, это же уже такое было... Да это все ерунда, правда — это, верно, еще один поход Нолдор, какое там Воинство?! Что ты, в самом деле...
Раэндиль едва подавил визг — с такой силой рука Наместника прижала его ладонь к столу, что ему показалось: трещат кости. Потом он ослабил хватку и швырнул ему на колени свиток. Раэндиль взял его и, не веря своим глазам, начал читать. Дочитав до конца он все понял. Гортхауэр следил за ним напряженным взглядом. "Сто пятьдесят кораблей. Двадцать воинств по пятнадцать тысяч — валинорских эльфов и Майар, под предводительством Валы Тулкаса. А еще — к месту высадки подтягивались люди и эльфы Белерианда.
— Двадцать дней. — негромко сказал Гортхауэр.
— А? Что?
— Они будут под стенами Ангбанд не позже, чем через двадцать дней. Если даже бросить все силы орков...
— А Владыка знает?
В воздухе повисла мучительно ощутимая пауза. Гортхауэр тщательно отводил глаза от взгляда Раэндиля, который пристально на него смотрел. Раэндиль попытался заговорить мысленно — Наместник словно укрылся за глухой стеной. Не зная, что еще сказать или сделать, Раэндиль скручивал и разворачивал обратно свиток, мусоля его края. Наместник упрямо изучал рисунок на ковре.
— Вот потому-то я тебя и позвал. Пойдешь со мной.
Ах, как трудно надменному Майа было сказать эти слова — признаться в том, что ему нужна помощь, да еще от кого — от какого-то простого смертного, без роду, без племени, вообще чужака. Раэндиль понял это так же, как в последние два года понимал многое скрытое и тайное в душах людей — уроки Владыки не проходили даром. Оттого он не возразил ни слова, не посмев отказать Наместнику. Хотя присутствовать при диалоге двух Стихий Арды ему хотелось менее всего прочего. Однажды он уже мог убедиться, что это — не для смертных. Но бросить Гортхауэра в такой ситуации он не мог — и сам удивился, почему. Раэндилю часто казалось, что он ненавидит это существо, боится и желает ему всяческих несчастий — слишком часто тот бывал жесток и несправедлив к нему. Но — вот пришла беда и штормовой волной смыла все наносное. И оказалось — нет между ними ни вражды, ни ревности. А есть только общая любовь к одному и тому же в этом мире. К Цитадели. К населяющим ее людям. И — к Владыке.
Раэндиль сидел на ступеньках позади Гортхауэра и следил, как Мелькор читает донесение. Каждая секунда была длиной с год — так ему казалось. Он смотрел на Владыку, и — как всегда — не мог сдержать своих чувств. Все, все для него было в этом человеке, он давно не называл его как-то иначе. Весь бескрайний мир, вся его сила и красота — вот здесь, в нем. В том, кто не жалел себя, тратя силу, воплощаясь в этот мир. В том, кто столько раз ошибался, совершал жестокие поступки, терпел сокрушительные поражения, начинал все заново. И был велик в каждом таком начинании. Потому что — всегда был искренен. Даже в самые черные часы. И — любил этот мир, в котором его трудов была едва ли не наибольшая часть. И пусть сейчас он был едва ли намного сильнее самого Раэндиля — разве это что-нибудь меняло?
Мелькор дочитал, разжал руку — и свиток мягко спланировал на пол, упал, зашуршав. Потом поднял глаза на Гортхауэра — Раэндиль привычно опустил взгляд чуть в сторону и вниз, так чтобы видеть Владыку лишь боковым зрением. Он все еще не умел выдерживать его взгляд в упор. Наместник положил руку на плечо Раэндилю и слегка оперся на него. "Да, — привычно съехидничал в мыслях менестрель, — видно важные дела творятся на свете, если могучие мира сего опираются на малых." И тут же одернул себя — смеяться было вовсе не над чем, просто он не хотел верить в то, что привычному укладу оставалось жить не более, чем три недели.
Словно алый цветок — три полупрозрачных лепестка и пламенеющая сердцевина — расцвел между Айнур. Раэндиль знал, что так он видит ту странную форму речи, какой говорили меж собой Вала и Майа, когда были наедине. Он, в силу своих странных способностей, мог разбирать частично эти беседы — едва улавливая смысл, чуть лучше — эмоции. Сейчас он слушал во все уши, если это слушалось именно ушами. А чем именно он слушает, Раэндиль обычно не задумывался — после каждой попытки понять, как же это получается, получалось вдвое хуже.
- войска и жители должны быть отведены на восток...
— брошу орков на защиту...
— племенам — приказ не участвовать...
— слишком мало оружия и доспехов...
Раэндиль не особо вдумывался в слышимое — он и сам мог бы отдать подобные приказы. Его больше занимало то, отчего пальцы Наместника все крепче впиваются ему в плечо — что же такого было в разговоре, или должно было быть, что Майа, без единого слова, не меняясь внешне в лице, выслушивавший и вести о смерти друзей и детей, и многое другое, сейчас не мог совладать с собой.
— нет, Артано, я никуда не уйду!
— Уйдешь! Вместе с людьми Цитадели на восток, за горы!
— пойми, я не могу...
— почему...
Изумрудные, фиолетовые искры рассыпаются на каждом "слове"...
Извивы металлических лент, россыпи болотных огоньков...
Крыло сказочной бабочки трепещет на ветру...
— Им нужен я. Они пойдут за мной куда угодно. Вас преследовать не станут, если найдут меня. А так — погибнут люди. Все погибнут.
— ... наплевать — но ты-то уйдешь...
Хлестнула голубая молния — ударившись в золотой щит. В воздухе ощутимо запахло грозой. Вокруг Наместника закружилось серебристое сияние, все теснее охватывавшее его — и внутренний круг алого пламени, вращавшийся в другую сторону, не мог разорвать его.
— ты подчинишься мне...
— НЕТ!
Кокон серебряного света подхватил Гортхауэра, который сейчас был похож не на человека, как всегда, но на черный сгусток ночи, в котором пульсировали фиолетовые и багровые вспышки — так видел вторым зрением Раэндиль — и швырнул с силой о каменный пол зала. Сверкнул ослепительно белый сполох. На какое-то время Раэндиль потерял способность видеть. Когда он все-таки разглядел зал — Владыки не было, а Гортхауэр полулежал на ступенях, все еще в той позе, в которой упал под воздействием Силы.
— Вот так-то... — растерянно сказал Раэндиль — и осекся. Оттого что увидел — Наместник стучал кулаком, обтянутым перчаткой, по каменной ступени, на которой ни оружие, ни что-либо иное не могло оставить и крошечной царапины. Стучал — и ступенька крошилась под его ударами. Осколки обсидиана разлетались по залу.
* * *
Расчет Наместника оказался ошибочным — еще не минул пятнадцатый день от прихода известия, а войско Валар уже приближалось к границам земель Ангбанд. Тому было две причины — само войско двигалось быстрее, чем можно было бы предположить и Орки, которых Гортхауэр, не жалея, бросал в бой десятками отрядов, не выдерживали натиска Майар Валинора. Как нагретый нож через масло, проходили стройные фаланги через совершенно не способную к бою при таком соотношении сил орочью массу. Магия Валинора, которой так и светились завоеватели, была страшна и отвратительна детям ночи и тьмы.
Из Цитадели ушли еще не все обозы с мирными — женщины, дети, пожилые мужчины — жителями, не говоря уже об гарнизонах Цитадели, а на темном еще по утрам горизонте уже были видны черные полосы дыма от пожарищ. По ночам тонкая полоска горизонта была багрово-красной — горели захваченные укрепления, поселения орков, деревни, оставленные жителями западной части земель. В укреплениях почти не было людей — наступающих встречали только Орки, да лишь несколько командовавших ими ангбандцев.
Те из них, кому, как и было задумано Гортхауэром, удавалось спастись, покидая крепости в последний момент, рассказывали, что воинство Запада не проливало крови напрасно — крови людей. Так, войско прошло через деревню, которая отказалась покинуть свои дома и скрываться в лесах — но вреда никому не причинили. Оставленные же, пустые деревни сжигались под корень. А вот оркам пощады не было. Их не брали в плен — их просто убивали на месте. Для жителей Цитадели — а теперь и для самого Раэндиля — это было отвратительной и неоправданной жестокостью. Уничтожение целой расы просто потому, что она и слишком непохожа, но и — слишком похожа на тебя... Раэндиль привык к оркам, понял, что они хоть и не отличаются утонченностью вождей Нолдор, но вполне достойны места под солнцем Арды.
Последние обозы собирались в жуткой спешке — уже не брали с собой ни личных вещей, ничего — кроме небольшого запаса провизии. С каждым таким обозом уходил небольшой отряд воинов, в основном — самых молодых. Основной гарнизон еще был на местах — он должен был уйти последним. И все же времени не хватало. Не хватало телег, лошадей. А на горизонте можно было различить колонны войск и их развевающиеся знамена. Наместник метался по крепости, стараясь успеть везде — руководить обороной рубежных укреплений, следить за порядком при отходе жителей, командовать гарнизоном. От него шарахались прочь, едва заглянув ему в лицо, старались поскорее уйти с пути — раз, натолкнувшись на кого-то, он резким ударом швырнул человека на землю и поспешил дальше. На скуле у него расплылся багровый синяк,, который он даже не собирался лечить, хотя для Майа это было совсем легко — налетел на что-то в коридорах, заполненных быстро бегающими людьми.
Все, что делал в это время Раэндиль — помогал собирать груз для беженцев и отсиживался в остальное время в своей комнате. Он не собирался никуда уходить, вернее, решил для себя, что уйдет только следом за Владыкой. А Гортхауэр усиленно пытался выпроводить его еще в первых рядах уходящих. Раэндиль пользовался тем, что Наместнику было большую часть времени не до него и старался пореже попадаться ему на глаза. Еще он проводил вечерние часы с Мелькором — как раньше. Они оба так старались делать вид, что ничего не изменилось, что старая жизнь идет своим чередом — долгие неторопливые беседы, спокойные жесты, песни, шутки.
Кому-то постороннему это могло показаться странным и легкомысленным. Но только теперь Раэндиль понял, откуда идут корни этого странного спокойствия, почти равнодушия жителей Цитадели. Они были такими же, как их вождь: холодноватыми, отстраненными и не поддающимися панике перед лицом опасности. Что толку кричать или плакать, если ты не в силах изменить ход каких-то событий? Если ты не можешь избежать лавины на склоне горы — встреть ее лицом к лицу, с покоем в душе. Ведь все равно она тебя настигнет... Встреть ее так сам — и помоги другому, тому, кто слабее тебя.
Когда в комнату влетал Наместник с очередным отчетом, Раэндиль предпочитал притаиться в углу, тем более, что Гортхауэру, которому, казалось, достаточно было легкого дуновения ветерка, чтобы рухнуть на пол от усталости, было не до рассматривания углов. Зато менестрель был в курсе всех последних новостей — а они были весьма печальными. Отход жителей запаздывал, противник приближался быстрее рассчитанного. По всем расчетам выходило, что последние обозы — около восьмиста человек — никак не успеют уйти до вечера, а если даже и успеют — то все равно, их будет легко настигнуть. Не хватало малого — около шести часов, за это время можно было бы уйти на некоторое расстояние, пусть небольшое, но жизненно важное.
