Спасатель. Книга вторая. Великий княжич

Помотав головой, как бы сбрасывая с себя тяжкие думы, Никифор решил пока расспросить знатных пленных. Таковых, впрочем, насчитывалось весьма немного и, в основном, это были дамы.

С Бонной де ла Рош разговора, впрочем, не получилось. Девушка, потерявшая сегодня и брата, и жениха, и, скорее всего, все свои владения, пребывала то в обмороке, то в невменяемом состоянии. Беседовать с ней было бесполезно.

Негропонтский барон Марино далле Карчери о силах, оставшихся на острове, говорить категорически отказался. Триарх был готов обсуждать с пленителями лишь сумму и сроки выкупа.

Баронесса Каринтана далле Карчери, так настойчиво, хотя и безуспешно подгонявшая франкских пехотинцев, проявила недюжинную выдержку и спокойствие, очутившись лицом к лицу со своими врагами. Каринтана, приняв приглашение присесть, спокойно, не отводя взгляда, смотрела на стратигов и, признав потерю почти всей аристократии острова в сегодняшнем сражении, предложила обсудить добровольный переход Эвбеи под покровительство никейского императора. Впрочем, соглашаться на столь заманчивое предложение дукс Никифор не торопился, полагая, что остров все равно достанется базилевсу.

Еще одна знатная пленница — Элжа де Летторе, о численности гарнизонов и расположении крепостей вовсе ничего не знала. Она всю жизнь провела на острове Наксос, в одноименном поселке, гордо носившем титул столицы Островного герцогства, и ко двору афинского герцога прибыла лишь недавно.

Едва стратеги закончили с опросом пленных, как к импровизированному штабу едва ли не бегом подошел полусотник Пьетро, ведущий какого-то невзрачно одетого франка.

Дукс Никифор лишь равнодушно скользнул взглядом по неказистому пленнику, но деспот, заподозривший что-то интересное, присмотрелся к добыче внимательнее, а боярин даже привстал от нетерпения:

— Это нотарий герцога? — с придыханием спросил Проня.

— Помощник писца, — уточнил генуэзец. — А вот тут, — Пьетро бросил на землю объемный мешок, — письма герцога. В основном, переписка с вассалами, договора с рыцарями и послания эвбейцам. Для каждого отосланного письма обязательно сохранялась копия.

— Это все хорошо, но ... — разочарованно протянул деспот, ожидавший нечто большее, однако тут же замолчал, увидев торжествующую улыбку Пьетро, протянувшего ему печать. Взяв ее в руки, Мануил Дука внимательно рассмотрел находку:

— Неужели, большая печать афинского мегаскира? Да, я узнаю ее. Когда-то мне приходили послания, заверенные ею. Должен признать, вещь ценная, даже весьма. Но, — с сожалением констатировал деспот, — проку от нее теперь нет. Герцогства же фактически не осталось. Мы его скоро займем, как и Эвбею.

Однако, Проня с сюзереном Фессалии не согласился:

— Для тех, кто не знает о поражении афинского войска, печать де ла Роша все еще имеет силу. А не знают многие. По дорогам вести разносятся медленно, а море охраняют корабли Контофре.

— Да, верно, — оживился Мануил Дука Комнин. — В отдаленных землях эпистолию, скрепленную этой печатью, примут за подлинную.

— И можно от имени герцога получить большие займы у венецианцев, — хохотнул игемон Феодор. — Например, под залог его имений. И нам выгода, и врагов разорим.

— Да, пожалуй можно потрясти лихоимцев, — неуверенно кивнул Проня, — но это нечестно. Я вообще-то не для корысти просил разыскать печать, и совсем иное замышлял.

— Ах, так значит ты еще давно эту затею придумал? — изумился Никифор.

— Верно, давно, только не я сам, а наш вещий воевода. Он знал, что если мы начнем рьяно освобождать Фессалию, то латинянам это может не понравиться. Гавриил был уверен, что мы разобьем франков, и советовал после победы скорее разыскать хотя бы малую печать, чтобы именем герцога отправить эпистолу врагам православных.

— И я знаю, кому мы напишем послание о победе герцога, — хитро улыбнулся генуэзец. — Жак, возьми старый использованный пергамент, положи вот на угол стола и пиши: Достославному барону... Или как его лучше титуловать?

Франкский писец, быстро сообразивший, что он до зарезу нужен победителям, уже преисполнился чувством собственной значимости и позволил себе высказать личное мнение:

— Мессир, разрешите мне самому разобраться с титулатурой. И еще. Послание должно быть кратким. Когда мы пишем письма прямо в поле, да к тому же второпях, после битвы, то витиеватости совершенно неуместны. Так что просто скажите мне имя адресата, и о чем вы его просите, а остальное я сделаю сам.

— Сделай, сделай, родной, — умоляюще вскричал боярин — И если грамотке поверят, то можешь просить... можешь просить... Да что угодно, хоть луну с неба, поджаренную на сковородке.

Жака не нужно было уговаривать. Он достал из мешочка письменные принадлежности, торопливо очинил перо, а потом старательно заскрипел им, сладостно предвкушая, как будет тратить богатство, которое вскоре на него свалится. Совесть его при этом нисколько не мучила.

Понаблюдав с минуту, как перо скребет пергамент, Проня вдруг вспомнил, что кое-что упустил:

— Послушайте, полководцы, придумайте, как нам лучше послание доставить. Ну не везти же его на никейской галере!

— В Молосе остались кораблики, — заметил Константин Кавасил. — Я видел, как они вышли в море, а потом наши катерги отогнали их обратно. Можно договориться с кем-нибудь из судовладельцев, предложив хорошую плату и взяв в залог его семью.

Быстро закончив с письмом, и даже не посыпав пергамент песком, черновик же, помощник нотария протянул его дуксу, в котором угадал главного.

Никифор, наблюдавший всю возню с подложным посланием сначала с изумлением, а после со все возрастающей надеждой, взяв грамотку, вдруг улыбнулся и вкрадчиво поинтересовался у боярина:

— Игемон, а что ты планируешь делать дальше?

Василий Дмитриевич задумчиво возвел очи горе, постучал пальцами по столу, поерзал на сиденье, смущенно прокашлялся, и мог бы еще долго так собираться с речью, если бы его не выручил деспот:

— У нас достаточно воинов, чтобы без труда занять Фивы и Афины. Так что, полагаю, можно выделить небольшой отборный отряд и посадить на корабли. Жаль, что я сам не могу в этом поучаствовать. Мне нужно вести фессалийцев.

— И я не могу бросить доверенное мне базилевсом войско. Да и Кавасилу своих всадников тоже никак не оставить. Василий, а вот тебя могу отпустить — подытожил дукс. — Задумка твоя, так как же тебе в ней не поучаствовать.

Для составления окончательных планов еще требовалось согласование с флотским начальством, но мегадука флота Мануил Контофре уже ехал в бывший лагерь крестоносцев. Формально, его должность была выше, чем у обычного дукса, без приставки "мега". Но василевс велел ему выполнять все просьбы Никифора, и потому, едва получив приглашение явиться, флотоводец не мешкая отправился в путь.

Мегадуку сопровождал усиленный конвой из двух десятков всадников, предусмотрительно выделенных полководцем. Латинян в окрестностях, конечно, уже не осталось, но опасность для Мануила могли представлять и свои же греческие рекруты. Контофре, с его рыжими усами и кудрями, а также с бритым подбородком, вполне могли принять за франка, которым, он собственно, и являлся, и потому охрана была совершенно необходима.

Мануил, еще издали завидев целый палаточный городок, сначала не мог поверить, что грекам удалось разгромить такую армию. Ведь он точно знал, что с малоазийского берега сюда привезли лишь считанные сотни копейщиков. Однако, это случилось. Вокруг одни греки, а латинян вовсе не видать, и лишь к северу от лагеря суетились крестьяне, собирая павших.

А сколько вокруг добычи! Заходящее солнце освещало горы стальных и бронзовых кольчуг. Повсюду лежат стопки дорогой одежды. Серебро вообще взвешивали на больших торговых весах, никогда до этого не принимавших столь драгоценный груз.

Вот только породистых итальянских коней видно маловато. Эх, не научились греки ценить истинное сокровище, и сдуру перекололи зазря ценных животных. Но и без того трофеи не поддавались исчислению. Контофре даже прикрыл глаза и едва ли не застонал от зависти. Такие богатства, и утекают мимо него.

А вот, у самого большого шатра, и предводители победоносных эллинов. Уселись на походных лавках и стульчиках, и хихикают, как школяры, задумавшие шкоду. Деспот, правда, деликатно прикрывает рот, дабы не ронять достоинства, а русский епископ просто мечтательно улыбается, глядя куда-то вдаль. Но Никифор и Проня от души хохочут, схватившись руками за животы, подобно простым щитоносцам, услышавшим скабрезную шутку про императора.

— Слава вам, стратиги! — несколько наигранно поздравил флотоводец своих сухопутных коллег. — Сильнейший, преосвященнейший, дукс, боярин, — перечислял Контофре всех в порядке старшинства. На поле боя было не до дворцовых церемоний, и военачальники, включая архиерея, приветствовали друг друга простыми кивками. — У вас все получилось отлично!

— Мы же еще даже не начали... — удивленно вскликнул Проня, но тут же, поняв, о чем идет речь, пренебрежительно махнул рукой. — А, ты о побитых афинских латинянах? Ну да, мы их расколошматили. Почти все рыцари здесь и полегли. Но сейчас мы заняты по настоящему важным делом, и ты можешь нам помочь.

Зрачки у флотоводца немедля расширились, словно у кота, завидевшего мышь, и Мануил весь превратился во внимание. Если покорение Афинского герцогства для русских ерунда, то что же они еще задумали, и какой прибыток эта задумка принесет мегадуке?

Долго растолковывать флотоводцу придуманный план не пришлось. Едва прочитав тщательно составленное письмо, Контофре сразу сообразил, в чем заключается замысел стратигов. Довольно подбросив на ладони свернутый рулон пергамента, как бы представляя на его месте кошелек с золотом, Мануил тут же перешел к делу:

— Так, могу вам поклясться, что морем никто из Малиакского залива не ускользнет, чтобы разнести весть о поражении. Об этом можете не беспокоиться.

— Но кто достанет послание? — осторожно спросил Никифор. — Нужен франкский корабль.

— Франки Афинского герцогства своего флота не имели, но держали пиратов. Чаще, венецианцев, с которыми нам, никейцам, договориться сложнее. Иногда генуэзцев, и совсем редко, православных. Но тут в Молосе проживает некий Михаил по прозвищу Пиргос. Человек это праведный. Когда Михаилу случалось грабить православные земли, то церковные имения он не трогал. Ну и я с ним смог столковаться. Мы пропускаем его в туркские воды за малую долю добычи, и при надобности снабжаем корабельными материалами, а он не трогает наше побережье и делится вестями.

— Пропускаешь пирата? — переспросил боярин, полагая, что он неправильно понял греческие слова.

— А что, — искренне удивился флотоводец, — море огромно, а наши боевые корабли можно по пальцам пересчитать. Выследить всех пиратов просто невозможно. Так бы он грабил наши дома, а не чужие. К тому же с султаном у нас мир, и персидских купцов мы обирать не можем, а вот Пиргос это делал охотно. Он не боялся никого, и всегда возвращался с добычей, часть которой перепадала и нам.

— Да, Пиргос отважный человек, — поддержал Пьетро кандидатуру образцового пирата. — Если надо, он поплывет даже и ночью.

Мануил Контофре с интересом взглянул на молодого сотника, которого он не замечал среди стратигов прежде, когда перевозил войско в Грецию. Итальянский игемон годами еще юн, ростом невелик, и плечи у него невыдающиеся. Но, видать, парень способный, раз выслужился в бою.

— Знаешь его, ломбардец?

— Слышал, — неопределенно ответил Пьетро. — В шторм или в бою Михаил отважен, добычу всегда делит честно, и слово свое держит твердо.

— А ты сам-то откуда?

— Из Генуи, — гордо вскинул голову полусотник. — И в моряках немного разбираюсь.

— Вот как? — Мегадука заинтересовался еще больше. — Знаешь, а мы вскоре ждем генуэзских послов, и уже не секрет, зачем — чтобы договориться о совместных действиях против венецианцев. Так ты бы мог поучаствовать в переговорах.

— Не-не-не, — замотал головой полусотник, — лучше отправлюсь в плаванье с боярином. А со своими земляками мне лучше не встречаться. Еще узнают... Я, правда, еще отроком сбежал из дома, но мои грешки наверняка еще помнят.

— Как знаешь, — пожал плечами флотоводец, и снова вернулся к делам. — Итак, я действительно предложу Михаилу отправится немедля, прямо в ночь. Боярин же с дружиной утром спокойно соберется, погрузит на корабли жранье и свою артиллерию — доспехи, щиты, стрелы, дротики, длинные пики, При этом мы будем говорить всем, что плывем к Эвбее. Да, кстати, на остров действительно надо высадить пару отрядов. И еще, вы, верно, забрали из крепостей почти всех воинов, а солуньский император может напасть в любой момент. Давайте я отвезу сотню человек в Платамон. Морем туда добираться быстрее.

Мегадука говорил дело, но отдавать даже полсотни псилов никому не хотелось. Вымуштровав за последние недели из обычных селян неплохих воинов, стратиги вложили в них частичку души, и потому не желали с ними расставаться. Впрочем, в крепость можно направить легкораненых воинов. А вот сколько людей и коней отправить в морской поход с Проней, договорились не сразу.

Наконец, окончательно согласовав планы, дукс Никифор решительно поднялся и протянул козельскому епископу свернутый пергамент с висящей на шнурке печатью герцога:

— Владыка, благослови.

Но тут возникла маленькая заминка. Архиерей не возражал против маленького обмана, но полагал невозможным совершить обряд освящения блазнительного письма.

Стратиги тут же недовольно зароптали, и больше всех горячился Проня, чувствующий себя отчасти виноватым. Ведь это же его епископ отказывается сделать доброе дело.

— Это не извет, — возмущался боярин, — а просто воинская хитрость. Вот когда ратники копают на поле рвы и закрывают их дернами и травой, это же не считается обманом, правильно? Или когда мы посадили на коней отроков, и те пугали латинян, подумавших, что видят грозную конницу. Ты же сам их напутствовал!

— То другое, — медленно вздохнул Григорий. — Там недруги просто не разглядели, кто перед ним. А тут мы сами написали от чужого имени пре-лестную грамоту.

— И что же, — наклонившись над священником, возмущенно прогудел Контофре, от волнения едва не переходя на родной франкский язык, — отказаться от задуманного? Замысел-то хорош.

С этим епископ был полностью согласен. Речь шла о возвращении исконно греческих земель в состав империи, и душевные терзания отдельного индивида тут были неуместны. Но, с другой стороны, добиваться желаемого обманом тоже не совсем правильно.

Пока священник думал, его соратники становились все мрачнее. Для православных любое важное дело, начатое без благословления, не может иметь успеха. Дукс с деспотом даже переглянулись, одновременно подумав об одном и том же — вызвать менее щепетильного архиерея из Фессалии.

Наконец, после мучительных раздумий, козельский епископ все же принял решение. Освящать подложную епистолию Григорий, правда, не стал, но охотно благословил самих участников экспедиции, напутствуя их на доброе дело. Епископ как был, в полувоинском одеянии, осенил крестным знамением Проню, Лиховида и Пьетро: