Далеко над лесом роятся тяжёлые облака. Пока ещё светлые и ленивые. Но за ночь они набрякнут чернотой. К утру погода изменится. Однако у людей достаточно мяса и тёплых шкур против любых облаков или туч.
Девушки, прихлопывая в ладоши, запели песню. О том, какое хорошее лето, и как люди ему благодарны. О том, что и осень будет хорошей, и люди тоже её поблагодарят. У девушек чистые голоса, наверное, они специально не ели много, готовились петь. Гудящий Рог, молодой охотник, дудит на камышовой дуде певуньям в лад. Мальчишки вскочили в круг и притопывают ногами, замужние женщины одна за другой присоединяются к поющим. Поёт и Чёрная Ива, Режущий Бивень даже слышит отдельно её высокий голос. Весь временный лагерь наполнился песней.
Последними поддаются охотники. Они сменяют мальчишек, и начинается настоящий Охотничий танец. Медвежий Коготь, прижав руку к носу, становится мамонтом, остальные его атакуют. И вскоре поражённый мамонт падает на колени, а охотники дружно добивают раненого. Танцоры неистово топают в тесном кругу, их голые спины взмокли от пота. Выскочил новый мамонт, Львиный Хвост, и охотники ловко расправляются и с этим. Все, кажется, охотники танцуют, все загорелись, все рады. Но Режущий Бивень всё так же лежит на траве. Только голову приподнял, следит за празднеством.
Медвежий Коготь обратно вскочил, теперь он танцует охотника. Подпрыгивает с воздушным копьём в руке, искусно метает, попадает в цель. Мускулы на его могучей спине перекатываются буграми, вены на шее вздулись, Медвежий Коготь силён как медведь. И Режущему Бивню уже мерещатся близкие оргии. Медвежий Коготь овладевает его женой, и Чёрная Ива восторженно дёргается. Ведь все женщины только и зарятся на Медвежьего Когтя, их глаза будто прикованы к его ловким движениям в танце. К его выпуклой мощной груди. К его мышцам. Как Режущему Бивню превзойти Медвежьего Когтя, как стать лучше того? У него нет такой силы, нет и не будет. Нет у него бугров мышц на спине, нет столь широкой груди. А что есть? Чёрная Ива... И почему она с ним? Почему? Что в нём такого?
Первая тучка накрыла солнце. Распалённые танцоры не обращают внимания на небесные выкрутасы, зрители тоже, но Режущий Бивень почувствовал холод в спине. В пояснице. Ему надоело лежать. Лучше он пойдёт осматривать бивни.
Бивней много, очень много. Выбор большой. Прямо глаза разбегаются. Режущий Бивень долго присматривается, а потом берёт самый крайний. Всё равно он ещё не решил, что именно будет делать.
Шаман Еохор неслышно подходит сзади. Угрюмый охотник постукивает кусочком кости по бивню, прислушиваясь к звучанию. Звук ему нравится.
— Режущий Бивень, старуха Проточная Вода жалуется на боли в пояснице. Одолела её Огнея. Сделай болвана болезни!
Режущий Бивень оборачивается к шаману, растерянно смотрит на его голые ноги с татуированными икрами. Ему надоело таиться. Всё ему надоело! Ему нечего ответить, кроме правды:
— Нельзя. Охотник спал с женой. Огнея не войдёт в его фигурку, — говорит он, потупясь.
Опять выблеснуло солнце, прямо шаману в глаза, и тот жмурится. Женщины громко поют, охотники пляшут, а шаман... шаман вдруг указывает взглядом на девочку. Красивая девочка стоит одна, в стороне, грустная, имя её — Маковый Лепесток. Но что с того? Стоит себе и стоит...
— Режущий Бивень слишком любвеобильный. Разве не знает обычаев? Можно навлечь неприятности.
— Знает. Всё знает, — отвечает охотник. И вдруг глядит шаману прямо в глаза: — Еохор видел мою жену. Разве можно с такой устоять?
Шаман опять усмехается, даже как бы сплёвывает надменно. И долго молчит, чтобы слова набрали вес.
— Женщина — это немощный сосуд.
Режущий Бивень не верит его хорохорству, ничуть не верит. И тогда шаман упреждающе добавляет:
— Если дойдёт до старейшин, вас ведь сурово накажут.
Но Режущий Бивень боится другого:
— Зачем нам нужны Осенние Оргии, а, Еохор? Что думают духи об этом безумии? Может, нам запретить их? Не распылять свою силу?
Усмешка не покидает лица шамана. Он оглядывается по сторонам, словно опасаясь, что их подслушают, потом небрежно "объясняет":
— Нет ничего более важного, чем другое. Всё нужно делать так, как заведено. Убьёшь лишнего комара — и от этого разразится жестокая буря. — Еохор вдруг замолкает, задумчиво трёт подбородок, будто не верит себе, но потом продолжает: — Мы лишим степь плодородия. Духи не думают. Духам нравятся оргии.
Вопрос исчерпан, шаман собирается уходить, но настойчивый охотник останавливает его:
— Разве Еохор спрашивал духов?
Шаман, недовольно кашлянув в кулак, присаживается на кучу бивней. Режущий Бивень, немного поколебавшись для приличия, пристраивается рядом, и воцаряется долгое молчание. Еохор поглядывает на собирающиеся на небе тучи, прислушивается к топоту танцующих. Теперь они танцуют пляску Лошади, Львиный Хвост стал лошадью, прицепив сзади к штанам ветку.
— Осень будет короткой и бурной, — говорит вдруг шаман и глядит так значительно, будто это и есть ответ на вопрос. Но подобный "ответ" Режущий Бивень, пожалуй, и сам сумел бы раздобыть, потому в его взгляде сквозит недоверие. И тогда Еохор разражается длинной речью, предварив её коротким смешком.
— Хм... У зверей и у птиц сильные проливают кровь слабых, принося её в жертву, прежде чем изольют семя. У людей охотники не сражаются из-за женщин. У людей женщины сами приносят жертву каждую луну. У людей женщины — слабые. Ежели уткнёшься в бабский подол, это словно обмажешь жилище глиной. Так никогда не войдёшь в общей танец, если станешь излишне заглядываться на женщину. Её дело — земля, а не танец. Когда человек целый, когда он в равновесии, тогда мир сияет. А когда мир сияет, разве можно думать о дележе женщин? Режущий Бивень попался! Он слаб. Его мир перестал сиять. Об этом надо болезновать, только об этом. Не бабиться!.. Женщине нужно одно: родить ребёнка и накормить. Много еды, крепкий чум... что скажут духи про такую жизнь?..
Режущий Бивень вдруг вскакивает. Всё равно он не согласен. Никак. Он едва не кричит:
— Но ведь все звери так живут, все наши братья. Пчёлы... — он хочет что-то досказать, но гневный взгляд шамана его осекает. Не может он перечить. А на лице Еохора опять появилась усмешка. Шаман вновь будто сплёвывает:
— Тогда рождайся пчелой, Жалящий Бивень! Собирай мёд — и дожидайся медведя...
— Но ведь это же непотребство! — не может угомониться Режущий Бивень.
— Какое такое непотребство? — не понимает шаман.
— Ну как?.. Мухоморы едят, мочу пьют, совокупляются все со всеми... Непотребство!
Шаман, кажется, злится:
— Непотребство, это если так сделать сейчас. А на оргиях можно.
Он глядит снизу в упор на Режущего Бивня, видит насквозь его несогласие и добавляет:
— Вот солнце сейчас стоит высоко, жара несусветная. Но это нормально. Однако если посреди зимы солнце опять поднимется высоко и наступит жара — вот это и есть непотребство. Если люди станут подавать пример, солнце тоже может так поступить.
Но Режущий Бивень качает головой. Не соглашается. Не понимает.
— Духам нравятся оргии, — Еохор возвращается к старому. — Это как пища для них, как еда, которой они лишены. Но на оргиях духи входят в людей и едят, наслаждаются. И совокупляются тоже.
— Так это духи глотают мухоморы и после пьют мочу? — усмехается Режущий Бивень.
Шаман тоже усмехается в ответ:
— Режущий Бивень как будто не знает: моча принявшего мухомор вбирает в себя дух мухомора, — потом Еохор вдруг показывает рукою на степь.
— Вот степь (он обводит широким жестом степной простор). Там растут разные травы: и ковыль, и полынь, и типчак, и осока, и другие ещё растут. Рожь, например. И то, что нравится осоке, то может совсем не нравиться ржи. А у Режущего Бивня есть голова, есть печень, есть сердце, есть желудок, есть детородный орган. Кому из них не нравятся оргии? Разве всех их слышит Режущий Бивень или кого-то вообще не желает слушать? Когда человек съест мухомор, дух мухомора тогда ему покажет, кто кого слушает и кому запрещает желать. Тогда можно скинуть всякий запрет. Иначе ведь запрет однажды скинется сам. Болезнью скинется или несуразным поступком. Разве Режущий Бивень не сделал уже несуразных поступков?
Шаман глядит испытующе, и Режущий Бивень сразу же побледнел, понятно ему, на что намекает шаман, конечно, понятно: вспомнил-таки про фигурку, но — всё равно "но", не согласен Режущий Бивень, никак не согласен. Еохор озирается по сторонам, словно ещё что-то ищет, что-то или кого-то, что-то замечает,.. обычную палку. Он, деланно покряхтывая, встаёт, идёт за палкой, заодно подбирает два камня. Потом ставит палку поперёк лежащего на земле бивня, посередине, устанавливает на оба конца палки по камню. Палка начинает шататься, вот-вот упадёт, но всё же удивительным образом держится. Очень ловко шаман её установил.
— Это есть справедливость, — поясняет шаман. — Равновесие. Один камушек — мужская сила, другой — женская. Попробуй, сдвинь один к другому. Что будет?
Режущий Бивень знает, что будет, понятно и так. Не удержится палка, опрокинется, свалится на землю вместе с камнями. Прав шаман, он это чувствует, что прав, потому садится — и всё равно возражает:
— А ежели сдвинуть поближе оба камня сразу, так ведь можно...
Нет, он сам не верит себе, своим же словам, и шаман это чувствует. Качает головой и говорит сверху назидательным тоном, как ребёнку:
— Наверное, можно. Только никому не дано этого сделать. Всё должно оставаться как есть. Иначе мир тронется.
"Что с того? Пускай трогается!" — хочет крикнуть Режущий Бивень. Хочет, но не кричит. Еохор, похоже, и так его слышит. Опять качает головой:
— Глупец, не ведает, что творит!
Еохор напуган, делает вид, что напуган, как делал вид, что кряхтит, усталым прикидывается, стариком.. или вправду напуган... Шаман уходит, а Режущий Бивень остаётся, чтобы возмущаться самому себе. Что он такого особого "натворил"? Как может мир стронуться? Великий лёд вернётся что ли? В его животе тяжко сгрудился неприятный осадок. Всё равно ему непонятно. Всё равно он против оргий. Но шаман в чём-то прав, хоть и мудрёно тот выражается. Другого пути, действительно, нет. Ему, скрепя сердце, придётся участвовать в общем празднике. И отпустить Чёрную Иву.
А шаман, медленно отойдя на несколько шагов, вдруг оборачивается. Он ещё не всё высказал. У него за пазухой тоже вопрос:
— Белый дух не приходил к Режущему Бивню?
— Приходил, — омертвелые губы послушно отвечают сами, как может он соврать?..
— Вот видишь, — криво усмехается шаман. — Ежли каждый захочет танцевать свой отдельный танец, тогда наш общий танец расколется на куски. Как брошенный с высоты большой камень... Как высь-камень, который изредка падает с неба... Что поведал Простёрший Десницу?.. Молчишь?
Режущий Бивень действительно молчит. Потому что все слова вышли. Потому что нечто внутри него сжалось, так сильно, что уже не разъять. Ни за что не разъять. Ни за что.
Шаман, смерив презрительным взглядом бледные губы охотника, вдруг испускает ветер из задницы и хохочет. Долго хохочет. А потом уходит окончательно.
Режущий Бивень садится на землю. Ноги не держат его.
Духам "нравятся оргии". А шаману, похоже, нравится Маковый Лепесток. Девочка Маковый Лепесток! Он думает о чём-то ещё, что-то злое, рассерженное, что-то внутри него думает, а он сам... где он сам? Кажется, ищет глазами эту самую девочку, на которую любовался шаман.. Но находит старуху. Старуха Утка опять глядит на него, толстая, жирная, он поймал этот взгляд, её веки оплыли, глазки кажутся поросячьими, старая дряхлая кабаниха, еле ходит по этой земле, еле ноги переставляет, живот свисает почти до колен, не танцует со всеми, как такой танцевать — сразу ветер испустит. (Как тот шаман!) Не танцует, глядит на него. И он тоже глядит в ответ. И даже вдруг улыбается. Прав он, конечно же прав! Он возьмёт Утку на оргиях. Выпьет мочи и возьмёт. Пускай будет по-ихнему. Пускай будет. Пускай подавятся...
* * *
След детёныша вёл в кустарник, в самую чащобу. Детёныш торопился, от кого-то убегая, и на нижних колючих ветках часто попадались длинные спутанные шерстинки мамонтёнка.
Мамонт — плохой следопыт, нет у него такого опыта, не приходилось раньше выслеживать. Разве что большие деревья может он выследить да зелёную траву. Но те не оставляют следов внизу, тех надо учуять поверху, а тут мамонту пришлось уткнуться хоботом в землю и нюхать, нюхать, нюхать. Даже пихать хобот в рот, чтоб лучше чуять. Нужда заставила. Но он умеет выслеживать воду, когда та уходит под землю и прячется на глубине. Детёныш тоже куда-то ушёл и спрятался от него. Не откликается на зовы, как должны делать мамонты, чтобы их легко могли отыскать. Детёныш затаился, подобно воде под землёй в сильную засуху. Но воду мамонт уже нашёл, очень много воды. Найдёт и детёныша. Он знал, что найдёт. Ни за что не отступит. Он взял след и упорно двигался по этому следу, не взирая на любые препятствия.
У него ещё что-то шумело в ушах, бурлило в животе, а внутри головы, там будто дятлы стучали внутри его головы, выстукивали какие-то гнёзда, дупла; много было дятлов, и все они стучали наперебой и очень докучали мамонту. Ведь он должен был сосредоточиться, отбросить всё лишнее и только нюхать. Нюхать и смотреть. Искать. Искать и найти. Он и искал. А дятлы стучали в его голове, надоедали, и мамонт порой на мгновение забывался, поднимал хобот вверх и нюхал другое. Нюхал ещё той травы, чтобы дятлы угомонились, чтобы не продолбили насквозь его толстый череп, чтобы не стало в нём дырок, сквозь которые начнёт свистеть ветер — ведь тогда он уже точно ничего не услышит нужного. Но он и сейчас не слышал нужного, не чуял запаха травы и спохватывался, что ему нужна не трава, а детёныш. Он опускал хобот назад к земле и схватывал запах детёныша, тут же забывал про траву и шёл дальше по следу. Проламывался сквозь кусты. Потому что должен был найти. По-другому не могло быть. Он ведь вожак, он отвечал за своё стадо, он не бросит его. Покуда двигаются ноги, покуда шевелится хобот — не бросит.
Вскоре след детёныша пересекли следы большого медведя. Хищник остановился и долго обнюхивал отпечатки ног малыша, а потом двинулся следом. Вогнутый Лоб, обнаружив погоню за детёнышем, яростно затрубил, грозя страшными карами невидимому врагу, и стремительно бросился вперёд, тараня кусты и украшая их теперь уже длинной шерстью со своих боков. Однако спешка сбила его со следа. Было заметно, что по кустарнику шныряли куропатки, и сейчас где-то неподалёку кудахтавшие, также витал запах поднимавшегося от реки хорошо напившегося тяжёлого кабана, ещё лисица недавно шмыгнула под пологом веток в погоне за юрким зайцем, оставил пучок острых иголок крохотный ушастый ёжик, проползла, извиваґясь, степная гадюка — все оставляли после себя отметины на земле и на ветках, но след детёныша исчез. Также как и след преследовавшего его медведя.
Вогнутый Лоб отчаянно трубил, задирая исцарапанный хобот, в надежде услышать слабый ответ — но только напуганные птицы стайками вспархивали с веток, да невозмутимо стрекотали кузнечики на редких прогалинах. Мамонту надоело сражаться с кустами, он выбрался на стрекочущую полянку и внезапно поймал обратно свежий запах медведя. Запах однако изменился, появилась какая-то примесь; Вогнутый Лоб до рези напрягал свои маленькие красноватые глаза, пытаясь тщательно разглядеть отпечатки когтистых лап в траве. И в нём вдруг открылось какое-то новое чувство. Охотничье. Его опасеґния подтверждались. Медведь ступал глубже, чем прежде, косолапый отяжелел.
