Джо Аберкромби Полмира

Наконец Рин со стуком отбросила его, стащила рукавицы и швырнула их на стол.

— Пойдем со мной.

— Моя мать умерла, когда я была маленькой.

Рин вела Колючку за стены. Вниз, откуда вонь мусора Торлби не потревожит добрых людей города.

— Бренд ее немного помнит. Я — нет.

Некоторые из мусорных куч были завалены уже многие годы назад, и превратились в травянистые холмы. Некоторые были открыты и воняли, в них были разбросаны кости и раковины, тряпки и навоз людей и животных.

— Она всегда говорила ему делать хорошее.

Паршивая собака подозрительно глянула на Колючку, словно раздумывала, не станет ли она с ней соперничать, и вернулась к разнюхиванию гнилья.

— Мой отец умер, сражаясь с Гром-гил-Гормом, — пробормотала Колючка, пытаясь сопоставить неудачу с неудачей. Если честно, ее слегка тошнило. От одного взгляда на это место, и от его вони, и от того факта, что она почти не знала о его существовании, поскольку рабы матери всегда увозили их мусор. — Его положили в Зале Богов.

— И у тебя его меч.

— За исключением навершия, — проворчала Колючка, стараясь не дышать носом. — Горм забрал его.

— Тебе повезло, что у тебя хоть что-то от отца осталось. — Казалось, Рин зловоние совсем не беспокоит. — Нам от нашего досталось немного. Он любил пропустить стаканчик. Ну... Я сказала стаканчик. Он любил все стаканчики. Он бросил нас, когда Бренду было девять. Ушел однажды утром, и быть может нам было лучше без него.

— Кто вас приютил? — тихо спросила Колючка, начиная понимать, что в соревновании неудач ее намного превзошли.

— Никто. — Рин подождала, чтобы до Колючки дошло. — Здесь в то время жило довольно много таких, как мы.

— Здесь?

— Копаешься здесь. Иногда находишь, чего поесть. Иногда находишь что-нибудь, что можно продать. Зимы... — Рин сгорбилась и передернулась. — Зимой было тяжело.

Колючка могла лишь стоять и удивленно моргать, чувствуя себя насквозь замерзшей, несмотря на то, что лето было в разгаре. Она всегда полагала, что ее детство было нелегким. Теперь она узнала, что в то время как она бесилась в своем прекрасном доме из-за того, что мать не звала ее по имени, которое ей нравилось, были дети, которым приходилось копаться в навозе, чтобы найти косточку поглодать.

— Почему ты рассказываешь мне это?

— Потому что Бренд не говорил, а ты не спрашивала. Мы попрошайничали. Я воровала. — Рин чуть горько улыбнулась. — Но Бренд сказал, что он должен делать хорошее. Так что он работал. Он работал в доках и в кузницах. Он работал везде, где ему давали работу. Он работал, как пес, и не раз его били, как пса. Я заболела, и он меня вы́ходил, я снова заболела, и он снова меня выходил. Он продолжал мечтать о том, чтобы стать воином, получить место в команде, чтобы вокруг него всегда была команда. Так что он пошел на тренировочную площадку. Ему пришлось выпрашивать и брать взаймы снаряжение, но он пошел. Он работал до тренировки и после, и даже после этого, если кому-то была нужна помощь, он оставался и помогал. Делай хорошее, как всегда говорил Бренд, и люди будут делать хорошее тебе. Он был хорошим парнем. И стал хорошим мужчиной.

— Я знаю это, — прорычала Колючка, чувствуя, как опять накатывает свежая боль, острее чем когда-либо, потому что теперь с ней накатывала вина. — Он лучший из тех, кого я знаю. Черт возьми, это для меня не новость!

Рин уставилась на нее.

— Тогда как ты могла так к нему относиться? Если бы не он, я бы прошла через Последнюю Дверь, и ты тоже, и вот твоя благодарность...

Колючка могла в чем-то ошибаться, и могла не знать того, что должна была, и быть может была слишком погружена в себя, чтобы видеть то, что у нее под носом, но были пределы того, что она была готова принять.

— Погоди-ка, тайная сестра Бренда. Несомненно ты открыла мне глаза шире, чем когда-либо, на то, какая я самодовольная задница. Но я и он были напарниками по веслу. В команде ты стоишь за людей, которые с тобой. Да, он был за меня, но и я была за него, и...

— Не тогда! Раньше. Когда ты убила того парня. Эдвала.

— Чего? — Колючка почувствовала, что ее тошнит еще сильнее. — Я хорошо помню тот день, и все что сделал Бренд, это, черт возьми, просто стоял.

Рин раскрыла рот.

— Вы двое хоть говорили за этот год?

— Не об Эдвале, это уж точно!

— Конечно, не говорили. — Рин закрыла глаза и улыбнулась, словно она все поняла. — Он никогда не принимает благодарности, которых заслуживает, упрямый болван. Он тебе не сказал.

Колючка ничего не понимала.

— Не сказал мне что, черт тебя дери?

— Он пошел к Отцу Ярви. — Рин мягко, но уверенно взяла Колючку за плечи и стала отчетливо выговаривать слово за словом. — Он рассказал, что случилось на берегу. Даже не смотря на то, что знал, чего это будет ему стоить. Мастер Хуннан узнал об этом. Так что это стоило ему места в королевском набеге, и его места воина, и всего, на что он надеялся.

Тогда Колючка издала странный звук. Придушенное клохтание. Звук, который издает цыпленок, когда ему сворачивают шею.

— Бренд пошел к Отцу Ярви, — прохрипела она.

— Да.

— Бренд спас мою жизнь. И потерял за это свое место.

— Да.

— А я насмехалась над ним и относилась, как к дураку, всю дорогу по Священной и Запретной и обратно.

— Да.

— Почему, черт возьми, он просто не сказал... — И только тогда Колючка увидела что-то блестящее под воротником жилетки Рин. Она протянула руку, подцепила это дрожащим пальцем и вытащила на свет.

Бусы. Стеклянные бусы, голубые и зеленые.

Те, которые Бренд купил в тот день в Первом из Городов. Те, о которых она сначала думала, что они для нее, а потом для какой-то возлюбленной в Торлби. Те, которые, как она теперь видела, были для сестры, о которой она ни разу не озаботилась спросить.

Колючка снова издала тот пронзительный звук, только теперь громче.

Рин уставилась на нее, словно она обезумела.

— Что?

— Я такое тупое дерьмо.

— А?

— Где он?

— Бренд? В моем доме. В нашем доме...

— Прости. — Колючка уже пятилась назад. — О мече поговорю с тобой позже! — Она повернулась и побежала к воротам.

Он выглядел лучше, чем всегда. Или, быть может, она только сейчас по-другому на него взглянула, зная то, что узнала.

— Колючка. — Он выглядел удивленно, увидев ее, и она вряд ли могла его винить. Потом он стал выглядеть обеспокоенно. — Что стряслось?

Она поняла, что, должно быть, выглядит даже хуже, чем обычно, и пожелала, чтобы она не бежала всю дорогу, или хотя бы повременила стучать до того, как восстановит дыхание и вытрет пот со лба. Но она слишком долго ходила вокруг да около. Пора признать это, в поту или нет.

— Я говорила с твоей сестрой, — сказала она.

Он забеспокоился еще сильнее.

— О чем?

— Во-первых о том, что у тебя есть сестра.

— Это не тайна.

— Это — возможно.

Теперь он выглядел даже еще более обеспокоенно.

— Что она тебе сказала?

— Что ты спас мне жизнь, когда я убила Эдвала.

Он вздрогнул.

— Я же сказал ей ничего не говорить!

— Ну, это не сработало.

— Думаю, тебе лучше войти. Если хочешь. — Он отошел от двери и она последовала за ним в темный коридор. Ее сердце стучало сильнее чем когда-либо. — Тебе не обязательно благодарить меня.

— Нет, — сказала она. — Обязательно.

— Я не пытался сделать что-то благородное. Просто... что-то хорошее. И я не был уверен, а потом прошло слишком много времени, и я все испортил...

Она шагнула к нему.

— Ты пошел к Отцу Ярви?

— Да.

— Отец Ярви спас мою жизнь?

— Да.

— Ты потерял свое место из-за этого?

Он пошевелил губами, словно пытался подобрать слова, чтобы отрицать это, но не смог.

— Я собирался сказать тебе, но...

— Мне не легко что-то говорить.

— А я не из тех, кто хорошо говорит. — Он откинул волосы и почесал голову, словно та болела. — Не хотел, чтобы ты чувствовала, будто что-то мне должна. Это было бы нечестно.

Она удивленно моргнула.

— Так... ты не только рисковал всем ради меня, но еще и держал при себе, чтобы я не чувствовала себя из-за этого плохо.

— В каком-то смысле... может быть. — Он посмотрел на нее исподлобья, его глаза блестели в темноте. Тем взглядом, словно не было ничего, на что бы он предпочел смотреть. И как бы она ни пыталась вырвать те надежды, они буйно разрослись, и желание нахлынуло сильнее чем прежде.

Она сделала еще один маленький шаг к нему.

— Мне так жаль.

— Тебе не нужно жалеть.

— Но я жалею. О том, как относилась к тебе. На пути назад. На пути туда, если уж на то пошло. Мне жаль, Бренд. Я никогда не сожалела сильнее, Бренд. Я вообще никогда не сожалела, правда. Надо поработать над этим. Просто... Я неправильно думала... кое о чем.

Он тихо стоял. Ждал. Смотрел. Никакой чертовой помощи.

Просто скажи. Насколько это может быть трудно? Она убивала людей. Просто скажи.

— Я перестала разговаривать с тобой... потому что... — Это было, словно она встала на замерзшее озеро, не зная, не отправит ли следующий шаг ее прямо в ледяную пучину. — Мне всегда... нравился.... — Она не могла выдавить "ты". Она не смогла бы выговорить "ты", даже если бы нужно было сказать это или умереть. Она крепко сжала глаза. — Что я пытаюсь сказать, это... Эй!

Она резко раскрыла глаза. Он дотронулся до ее щеки, кончики пальцев касались шрама.

— Твоя рука меня коснулась. — Самое глупое, что она когда-либо говорила, и это с учетом яростной конкуренции. Они оба видели, что его рука ее коснулась. Вряд ли она попала туда случайно.

Он отдернул ее.

— Я думал...

— Нет! — Она схватила его руку и вернула ее обратно. — Я имела в виду... Да. — Его пальцы на ее лице были теплыми, ее пальцы скользили по обратной стороне его ладони, прижимая, и это было... Боги. — Это происходит, да?

Он шагнул чуть ближе, и кадык на его шее подскочил, когда он сглотнул.

— Думаю да. — Он смотрел на ее рот. Смотрел так, словно там было что-то по-настоящему интересное, а она точно знала, что никогда не была напугана сильнее.

— Что мы делаем? — Оказалось, что это пищит она, голос становился все выше и выше. — Я имею в виду, я знаю, что мы делаем... наверное. — Боги, это была ложь, она и понятия не имела. Теперь она хотела, чтобы Скифр поменьше учила ее мечам, и чуть больше искусству любви, или чего бы там ни было. — Я имею в виду, мы знаем, что мы сейчас делаем, знаешь...

Он мягко положил большой палец ей на губы.

— Колючка, заткнись.

— Точно, — выдохнула она, осознав, что ее рука между ними, словно она собирается его оттолкнуть. Она так привыкла отталкивать людей, и его в частности. Она заставила себя положить ее тихонько ему на грудь, надеясь, что он не почувствует, как она дрожит.

Он придвинулся ближе, и внезапно на нее нахлынуло желание сбежать, потом желание захихикать, и она издала глупое бульканье, пытаясь сглотнуть смешок, а потом его губы коснулись ее. Нежно, лишь слегка коснулись, с одной стороны, потом с другой. Она поняла, что ее глаза открыты и захлопнула их. Не знала, что делать с руками. На миг она затвердела, словно деревянная статуя, но потом все стало смягчаться.

Его нос задел ее, щекотно.

Он издал горлом звук, и она тоже.

Она поймала его губу своими и потащила ее; той рукой, с его груди, обняла его за шею и подтащила ближе. Их зубы неловко стукнулись, и они разделились.

Да уж, так себе поцелуй. Совсем не похоже на то, что она себе представляла, и видели боги, она представляла достаточно, но все равно, всю ее бросило в жар. Кажется, это было чем-то похоже на бег, но она много бегала, и никогда не чувствовала в точности как сейчас.

Она открыла глаза, и он смотрел на нее. Тем взглядом, сквозь пряди волос на лице. Это был не первый ее поцелуй, но остальные были скорее детской забавой. Этот отличался от тех, как битва отличается от тренировочной площадки.

— Ох, — прохрипела она. — Это... было неплохо.

Она отпустила его руку и схватила в пригоршню его рубаху, и начала притягивать его к себе, заметила его улыбку в уголке его рта и улыбнулась сама...

За дверью раздался грохот.

— Рин, — пробормотал Бренд, и, словно это слово начинало гонку, они оба побежали. Ринулись по коридору, как воры, пойманные во время ограбления, запутались на лестнице, хихикали как идиоты, протискиваясь в комнату, и наконец Бренд захлопнул дверь и прислонился к ней, словно снаружи была дюжина злобных ванстеров.

Они съежились в темноте, их дыхание участилось.

— Почему мы побежали? — прошептал он.

— Не знаю, — прошептала в ответ Колючка.

— Думаешь, она может нас услышать?

— А что если может? — спросила Колючка.

— Не знаю.

— Так это ведь твоя комната?

Он выпрямился, ухмыляясь как король, одержавший победу.

— У меня есть комната.

— Какой выдающийся гражданин, — сказала она, идя по кругу и осматриваясь. Это не заняло много времени. В одном углу была соломенная постель, с потертым одеялом Бренда на ней. В другом углу стоял его открытый морской сундучок. Меч, который раньше принадлежал Одде, был прислонен к стене. И кроме этого были еще голые доски пола, голые стены и много теней. — Никогда не думал, что ты перестарался с мебелью?

— Тут все еще не закончено.

— Тут все еще не начато, — сказала она, завершая круг перед ним.

— Если это не то, к чему ты привыкла во дворце императрицы, я не буду тебя удерживать.

Она фыркнула.

— Я жила под лодкой с сорока мужиками. Полагаю, я могу здесь задержаться ненадолго.

Он смотрел на нее, а она подошла ближе. Этот взгляд. Немного голодный, немного напуганный.

— Значит, остаешься?

— У меня нет других неотложных дел.

И они снова стали целоваться, в этот раз сильнее. Она больше не беспокоилась ни о сестре Бренда, ни о своей матери, ни о чем. В ее мыслях больше не было ничего, кроме ее рта и его. Не сначала, по крайней мере. Но довольно скоро о себе дали знать и другие части. Она раздумывала, что это тыкает ей в бедро и протянула руку чтобы проверить. Потом она поняла, что это, отпрянула и почувствовала себя так глупо, и напуганно, и разгоряченно, и восторженно, и вообще не очень понимала, что чувствует.

— Прости, — пробормотал он, наклоняясь и поднимая ногу, словно пытался спрятать выпуклость, при этом выглядел так нелепо, что она брызнула смехом.

Он выглядел обиженно.

— Не смешно.

— Немного. — Она взяла его руку и подтащила ближе, потом зацепила его ногу своей, и он задохнулся, когда она толкнула его, жестко уронила его на спину, а сама уселась сверху, широко расставив ноги. По-своему знакомая позиция, но теперь все было по-другому.

Она прижала бедра к его бедрам, раскачиваясь вперед-назад, сначала слабо, а потом сильнее. Ее рука запуталась в его волосах, она подтащила его лицо к своему, его борода колола ее подбородок, их открытые рты были так близко друг к другу, что казалось, ее голова полна его резким дыханием, которое жарко обдавало ее губы.