Джо Аберкромби Полмира

Джо Аберкромби

ПОЛМИРА

Гибнут стада,

родня умирает,

и смертен ты сам;

но смерти не ведает

громкая слава

деяний достойных.

Старшая Эдда, Речи Высокого

Карта

Часть І

Достойная

Он промедлил лишь миг, но Колючке этого было достаточно, чтобы врезать ему по яйцам кромкой своего щита.

Даже сквозь галдеж других парней, которые болели против нее, она слышала стоны Бренда.

Отец всегда говорил ей: миг, когда ты промедлишь, будет мигом твоей смерти. И всю свою жизнь, в радости, а чаще в горе, она жила, следуя этому совету. Так что, оскалив зубы в воинственном рыке — ее любимое выражение лица, в конце концов — она вскочила с колен и набросилась на Бренда еще сильнее.

Она врезалась в него плечом, их щиты столкнулись и заскрежетали, из-под ног у него посыпался песок, и он отшатнулся на берег с перекошенным от боли лицом. Он рубанул по ней, но Колючка нырнула под его деревянным мечом, низко махнула своим и попала ему по икре, прямо под качающимся краем кольчуги.

Надо отдать Бренду должное, он не упал, и даже не закричал, а лишь отпрыгнул назад, скривившись от боли. Колючка расправила плечи, в надежде, что мастер Хуннан назовет это победой, но он стоял молча, как статуи в Зале Богов.

Некоторые мастера над оружием вели себя так, словно тренировочные мечи были настоящими, и останавливали бой на ударе, который от стального меча был бы последним. Но Хуннан любил смотреть, как его учеников унижают, бьют и преподносят им жесткий урок. Видят боги, Колючка получила множество жестких уроков на площадке Хуннана. Она была рада сама немного поучить.

Так что она насмешливо улыбнулась Бренду — второе ее любимое выражение, между прочим — и закричала: "Ну давай, трус!"

Бренд был силен, как бык, и полон задора, но он хромал, устал, и Колючка убедилась, что уклон берега был на ее стороне. Она внимательно следила за ним, увернулась от одного удара, от другого, потом ускользнула от неуклюжего взмаха сверху, и бок Бренда открылся. Как всегда говорил отец:"Лучшие ножны для клинка — это спина твоего врага", но бок почти так же хорош. Ее деревянный меч со звуком раскалывающегося полена ударил в ребра Бренда, он беспомощно зашатался, и ухмылка Колючки стала еще шире. Нет в мире чувства лучше, чем хорошенько кому-нибудь врезать.

Она поставила сапог ему на задницу и пихнула. Бренд плюхнулся на четвереньки в последнюю волну, которая, шипя, подхватила его меч, смыла с берега, и тот остался болтаться среди водорослей.

Колючка подошла к нему ближе, и Бренд вздрогнул. Его мокрые волосы прилипли к лицу, а зубы были в крови от удара, который она ему нанесла раньше. Возможно, следовало пожалеть его. Но уже много времени прошло с тех пор, как Колючка могла позволить себе жалость.

Вместо этого она прижала зазубренный деревянный клинок к его шее и сказала:

— Ну?

— Ладно. — Он слабо отмахнулся, едва в силах дышать или говорить. — Я проиграл.

— Ха! — выкрикнула она ему в лицо.

— Ха! — крикнула она упавшим духом парням вокруг площадки.

— Ха! — крикнула она Мастеру Хуннану, триумфально подняла щит и меч и потрясала ими в моросящее небо.

Несколько вялых хлопков и бормотание, вот и вся награда. Другим аплодировали намного веселее, даже за победы куда более жалкие. Но Колючка была здесь не ради аплодисментов.

Она была здесь ради победы.

Мать Война иногда касается девушек, выводит их вместе с парнями на тренировочную площадку и учит сражаться. Там, среди маленьких детей, всегда есть немного девчонок. Но с каждым годом они становятся благоразумнее, потом их заставляют быть более благоразумными, потом на них кричат, их задирают и бьют, пока наконец позорные сорняки не выкорчуют совсем, и на площадке не останутся лишь славные цветы мужественности.

Конечно, если ванстеры пересекут границу, или островитяне совершат набег, или грабители прокрадутся в ночи, то женщины Гетланда быстро отыщут мечи и будут сражаться до смерти, и многие из них будут сражаться чертовски неплохо. Так всегда и было. Но когда последний раз женщина проходила испытание, произносила клятвы и получала место в набеге?

Были истории. Были песни. Но даже Старуха Топь, которая была самой старой в Торлби, а некоторые говорили, и в мире, никогда не видела ничего подобного за все свои бесчисленные дни.

До сих пор.

Сколько было работы. Сколько презрения. Сколько боли. Но Колючка их победила. Она закрыла глаза, почувствовала, как соленый ветер Матери Моря целует ее вспотевшее лицо и подумала, как гордился бы ее отец.

— Я прошла, — прошептала она.

— Еще нет. — Колючка никогда не видела улыбки Мастера Хуннана. Но никогда до этого она не видела, чтобы он хмурился так мрачно. — Я решаю, какие испытания тебе назначить. Я решаю, когда ты пройдешь. — Он посмотрел на ее сверстников. Им было по шестнадцать, некоторые уже раздувались от гордости из-за того, что прошли свои испытания. — Раук. Ты следующий сражаешься с Колючкой.

Брови Раука взметнулись, затем он посмотрел на Колючку и пожал плечами.

— Почему бы нет? — сказал он и шагнул между своими приятелями на площадку, туго закрепляя щит и размахивая тренировочным мечом.

Он был жестокий и опытный. Далеко не такой сильный, как Бренд, но намного менее склонный к колебаниям. В конце концов, Колючка его уже побеждала, и...

— Раук, — сказал Хуннан, его шишковатый палец двигался дальше, — Сордаф и Эдвал.

Пыл триумфа вытек из нее, как вода из рассохшейся бочки. Парни забормотали, когда Сордаф — большой, медлительный и со скудным воображением, но любитель потоптать тех, кто упал — неуклюже вышел на песок, застегивая толстыми пальцами пряжки кольчуги.

Эдвал — быстрый и узкоплечий, с копной русых кудрей — сразу не вышел. Колючка всегда считала, что он один из лучших.

— Мастер Хуннан, мы втроем...

— Если хочешь место в королевском набеге, — сказал Хуннан, — будешь делать то, что тебе велено.

Все хотели получить это место. Все хотели почти также сильно, как Колючка. Эдвал хмуро посмотрел налево и направо, но никто не заговорил. Он неохотно прошел между остальными и вытащил деревянный меч.

— Это нечестно. — Обычно Колючка напускала на себя храбрый вид, какими бы ни были шансы, но сейчас ее голос был похож на отчаянное блеянье. Как у овечки, которую бессердечно ведут на нож мясника.

Хуннан с фырканьем отмахнулся.

— Девочка, эта площадка — поле битвы. А битва честной не бывает. Считай, что это твой последний урок здесь.

Раздалось несколько редких смешков. Наверное от тех, кого она когда-либо опозорила, надавав тумаков. Бренд смотрел из-под прядей волос, прижав руку к кровоточащему рту. Остальные смотрели в землю. Все знали, что это было нечестно. Всем было плевать.

Колючка выпятила челюсть, прижала руку с щитом к мешочку на шее и плотно сжала. Она одна против всего мира — и это продолжалось дольше, чем она могла вспомнить. Если Колючка и была кем-то, то она была бойцом. Она даст им такой бой, который они не скоро забудут.

Раук кивнул остальным, и они начали расходиться, собираясь окружить ее. Может, это было и неплохо. Если она ударит достаточно быстро, то сможет вырубить одного из них, и дать себе осколок шанса на победу против двоих.

Она посмотрела им в глаза, пытаясь понять, что они сделают. Эдвал двигается неохотно, медлит. Сордаф настороже, поднял щит. Раук покачивает мечом, рисуется перед публикой.

Надо просто избавиться от этой улыбки. Сделать ее кровавой, и тогда Колючка будет довольна.

Его улыбка скривилась, когда Колючка выкрикнула боевой клич. Раук блокировал ее первый удар щитом, отступил, блокировал второй, полетели щепки, а потом она обманула его глазами, так, что он высоко поднял щит, а она в последний момент опустилась и ударила его в бедро. Он закричал, повернулся, так что перед ней оказался его затылок. И она уже снова поднимала свой меч.

Уголком глаза она заметила движение, и раздался сильный хруст. Она едва почувствовала, что упала. Песок неожиданно довольно сильно ее ударил, и она глупо уставилась на небо.

В этом-то и проблема, когда нападаешь на одного и игнорируешь двух остальных.

Чайки, кружась, кричали сверху.

Башни Торлби чернели на фоне яркого неба.

— Лучше вставай, — сказал ее отец. — Лежа на спине ничего не выиграешь.

Колючка перекатилась, вяло, неловко, мешочек выскользнул из-за ворота и качался на веревке. Все ее лицо сильно пульсировало.

Холодная вода поднялась на берегу до колен, она увидела, как Сордаф топает, и услышала треск, словно сломалась палка.

Она попыталась подняться, сапог Раука ударил ее по ребрам, и она, кашляя, откатилась.

Волна отступила, отошла, из верхней губы Колючки сочилась кровь и капала на мокрый песок.

— Прекращаем? — услышала она слова Эдвала.

— Разве я сказал прекратить? — донесся голос Хуннана, и Колючка крепко сжала рукоять меча, собираясь еще для одного рывка.

Она увидела, что Раук шагает к ней. Когда он пнул, она схватила его ногу, и притянула к груди. Резко дернула, он зарычал и свалился назад, молотя руками.

Она заковыляла к Эдвалу, скорее падая, чем нападая. Мать Море, Отец Земля, хмурое лицо Хуннана и лица наблюдающих парней качались и кружились. Он схватил ее, скорее удерживая, чем пытаясь уронить. Она вцепилась в его плечо, запястье вывернулось, и меч вырвался из ее руки, когда она споткнулась и упала на колени. Снова поднялась, щит болтался сбоку на порванных ремнях. Она повернулась, плюясь и ругаясь, и замерла.

Сордаф стоял, уставившись на нее, меч вяло болтался в его руке.

Раук лежал локтями на мокром песке, уставившись на нее.

Бренд стоял среди других парней, разинув рот, все уставились на нее.

Эдвал раскрыл рот, но из него вылетало лишь странное хлюпанье. Он уронил свой тренировочный меч и неуклюже поднял руку, касаясь шеи.

Там торчала рукоять меча Колючки. Деревянный клинок сломался, когда Сордаф его растоптал, и от него осталась лишь длинная щепка. Щепка проткнула горло Эдвала, ее конец блестел красным.

— Боги, — прошептал кто-то.

Эдвал плюхнулся на колени, и на песок потекла кровавая пена. Когда он стал заваливаться на бок, его поймал Мастер Хуннан. Бренд и другие собрались вокруг них, перекрикивая друг друга. Колючка с трудом различала слова сквозь громыхание своего сердца.

Она стояла, шатаясь, лицо пульсировало, волосы разметались и от ветра хлестали глаз. Она размышляла, не кошмар ли все это. Была уверена, что кошмар. Молилась об этом. Она плотно закрыла глаза, зажмурила их, зажмурила...

Так же, как зажмурилась, когда ее подвели к белому холодному телу отца под куполом Зала Богов.

Но все было на самом деле — и тогда, и сейчас.

Когда она распахнула глаза, парни все еще стояли на коленях вокруг Эдвала, так что ей были видны лишь его валяющиеся снаружи сапоги. На черном песке вились черные полоски, потом Мать Море послала волну, и они стали красными, потом розовыми, и, наконец, их смыло, и они исчезли.

И впервые за долгое время Колючка по-настоящему испугалась.

Хуннан медленно встал, медленно повернулся. Он всегда хмурился, и суровей всего на нее. Но сейчас в его глазах был блеск, которого она никогда не видела прежде.

— Колючка Бату. — Он указал на нее красным пальцем. — Нарекаю тебя убийцей.

В тени

— Делай хорошее, — сказала мать Бренду в день, когда умерла. — Стой в свете.

В шесть лет он вряд ли понимал, что означает делать хорошее. Он сомневался, что и к шестнадцати приблизился к пониманию. В конце концов, вот он здесь, понапрасну тратит мгновения, которые должны были стать самыми важными в его жизни, и все еще пытается разгадать, что означает "делать хорошее".

Величайшей честью было стоять на страже у Черного Стула. Считаться воином Гетланда пред взорами богов и людей. Разве он не боролся за это? Разве не проливал кровь? Разве не заслужил свое место? Насколько Бренд помнил, он всегда мечтал стоять с оружием среди своих братьев на священных камнях Зала Богов.

Но он не чувствовал, что стоит в свете.

— Меня беспокоит этот набег на островитян, — говорил Отец Ярви, начиная дискуссию, как, похоже, делали все министры. — Верховный Король запретил обнажать мечи. Он воспримет это очень плохо.

— Верховный Король все запрещает, — сказала королева Лаитлин, держа руку на большом от ребенка животе, — и все воспринимает плохо.

Возле нее король Утил наклонился вперед на Черном Стуле.

— А тем временем он приказывает островитянам, ванстерам и прочим шавкам, которым еще может приказывать, обнажить свои мечи против нас.

Волна гнева прошла по знатным мужчинам и женщинам Гетланда, которые собрались перед помостом. Неделей раньше голос Бренда был бы среди них самым громким.

Но сейчас он мог думать лишь об Эдвале с деревянным мечом в шее, обливающемся кровью и издающем хрюкающие звуки. Последние в своей жизни. И о Колючке, качающейся на песке, с прилипшими к окровавленному лицу волосами, раскрыв рот, когда Хуннан назвал ее убийцей.

— Два моих корабля забрали! — на шее торговки, которая трясла кулаком в сторону помоста, качался ключ, украшенный драгоценными камнями. — И не только груз потерян, но и люди погибли!

— И ванстеры снова пересекли границу! — донесся голос с мужской половины зала. — Сожгли усадьбы и увели в рабство добрых людей Гетланда!

— Там видели Гром-гил-Горма! — крикнул кто-то, и само упоминание этого имени наполнило свод Зала Богов негромкими проклятиями. — Самого Ломателя Мечей!

— Островитяне должны заплатить кровью, — прорычал старый одноглазый воин, — потом ванстеры, включая Ломателя Мечей.

— Конечно должны! — крикнул Ярви недовольной толпе и поднял свою иссохшую клешню, что была у него вместо левой руки, — но вопрос в том, когда и как. Мудрый ждет своего момента, а мы никоим образом не готовы к войне с Верховным Королем.

— К войне либо готов всегда, — Утил мягко сжал навершие своего меча, так, что обнаженный клинок блеснул во мраке, — либо никогда.

Эдвал был готов всегда. Он был человеком, который всегда постоит за того, кто рядом, как и полагается воину Гетланда. Разве он заслуживал за это смерти?

Колючку не волновало ничего дальше ее носа, и от удара кромки ее щита по его яйцам, которые до сих пор болели, чувства Бренда к ней не потеплели. Но она сражалась до последнего, в неравной схватке, как и полагается воину Гетланда. Разве она заслуживает за это называться убийцей?

Он виновато глянул на огромные статуи шести Высоких Богов, которые осуждающе возвышались над Черным Стулом. Осуждающе возвышались над Брендом. Он поежился, словно это он убил Эдвала и назвал Колючку убийцей. Он всего лишь смотрел.

Смотрел и ничего не делал.

— Верховный Король может созвать полмира на войну против нас, — терпеливо говорил Отец Ярви, словно мастер над оружием, объясняющий основы детям. — Ванстеры и тровены поклялись ему, инглинги и нижеземцы молятся его Единому Богу, а кроме того, Праматерь Вексен заключает союзы на юге. Мы окружены врагами и тоже должны заводить друзей...

— Сталь это ответ. — Король Утил прервал министра острым как клинок голосом. — Сталь всегда должна быть ответом. Соберите народ Гетланда. Мы преподадим этим падальщикам-островитянам урок, который они не скоро забудут.

В правой части зала каждый хмурый мужчина ударил себя в покрытую кольчугой грудь, выражая одобрение, а в левой женщины с намасленными волосами сердито шептали слова поддержки.

Отец Ярви склонил голову. Его задачей было говорить за Отца Мира, но даже у него кончились слова. Сегодня правила Мать Война.

— Сталь это ответ.

Бренда это должно было обрадовать. Великий набег, как в песнях, и у Бренда в нем будет место воина! Но он все еще был в западне на тренировочной площадке, бередя рану упущенной возможности.

Если бы он не промедлил. Если бы он ударил без жалости, как полагается воину, он мог бы победить Колючку, и на этом бы все закончилось. Или если бы он заговорил вместе с Эдвалом, когда Хуннан поставил троих против одной, возможно вдвоем они смогли бы остановить это. Но он не заговорил. Требуется мужество, чтобы встречать врага лицом к лицу на поле боя, но там рядом с тобой друзья. Нужен был другой тип мужества, чтобы стоять одному против друзей. Бренд даже не притворялся, что оно у него есть.

— И у нас еще есть дело Хильды Бату, — сказал Отец Ярви. От звука имени голова Бренда дернулась, как у вора, чью руку схватили с кошельком.

— Кого? — спросил король.

— Дочери Сторна Хедланда, — сказала королева Лаитлин. — Она называет себя Колючкой.

— Она не просто уколола палец, — сказал Отец Ярви. — От ее руки погиб парнишка на тренировочной площадке, и ее нарекли убийцей.

— Кто ее так назвал? — вскричал Утил.

— Я. — Блеснула золотая пряжка накидки мастера Хуннана, когда он шагнул в полоску света у подножия помоста.

— Мастер Хуннан. — Редкая улыбка коснулась уголка королевского рта. — Я хорошо помню наши схватки на тренировочной площадке.

— Драгоценные воспоминания, мой король, хотя и болезненные для меня.

— Ха! Ты видел это убийство?

— Я проводил испытание моих старших учеников, чтобы оценить, кто достоин присоединиться к вашему набегу. Колючка Бату была среди них.

— Она ставит себя в неудобное положение, пытаясь занять место воина! — крикнула одна женщина.

— Она всех нас ставит в неудобное положение, — сказала другая.

— Женщине не место на поле боя! — донесся грубый голос со стороны мужчин, и головы закивали на обеих сторонах зала.

— Разве сама Мать Война не женщина? — король указал на Высоких Богов, виднеющихся над ними. — Мы лишь предоставляем ей выбор. Мать Ворон сама выбирает достойных.

— И она не выбрала Колючку Бату, — сказал Хуннан. — У девчонки отвратительный характер. — Совершенно верно. — Она провалила испытание, которое я ей назначил. — Частично верно. — Она не согласилась с моим суждением и убила мальчика Эдвала. — Бренд моргнул. Не совсем ложь, но и совсем не правда. Хуннан покачал головой, и его седая борода затрепыхалась. — Таким образом, я потерял двух учеников.

— Как легкомысленно с вашей стороны, — сказал Отец Ярви.

Мастер над оружием сжал кулаки, но королева заговорила первой.

— Какое наказание полагается за такое убийство?

— Виновного раздавят камнями, моя королева. — Министр говорил спокойно, словно они обсуждали, как раздавить жука, а не человека. Человека, которого Бренд знал большую часть своей жизни. Человека, который не нравился ему почти столько же времени, но все же.

— Кто-нибудь скажет в защиту Колючки Бату? — прогремел король.

Эхо его голоса стихло, и опустилась гробовая тишина. Пришло время сказать правду. Сделать хорошее. Встать в свете. Бренд посмотрел на Зал Богов, слова так и просились выскочить из его уст. Он увидел улыбающегося Раука, который стоял на своем месте. И Сордафа, чье лицо было рыхлой маской. Они не издали ни звука.

Как и Бренд.

— Нелегко послать на смерть кого-то столь юного, — Утил встал с Черного Стула. Кольчуги зазвенели и юбки зашелестели, когда все, кроме королевы, преклонили колени. — Но мы не можем отвернуться от правого дела, лишь из-за того, что оно болезненно.

Отец Ярви поклонился еще ниже.

— Я свершу ваше правосудие согласно закону.

Утил протянул руку Лаитлин, и вместе они спустились по ступенькам помоста. По делу Колючки Бату раздавливание камнями осталось последним словом.

Бренд, не веря, раздосадованно смотрел. Он был уверен, что кто-нибудь из парней заговорит, поскольку они были достаточно честными. Или Хуннан расскажет свою часть, поскольку он был уважаемым мастером над оружием. Король или королева вытянут правду, поскольку они мудры и праведны. Боги не допустят такой несправедливости. Кто-то должен что-нибудь сделать.

Возможно все они, как и он, ждали, что всё исправит кто-то другой.

Король шел прямо, словно кол проглотил, баюкая на руках обнаженный меч. Пристальный взгляд его серо-стальных глаз не отклонялся ни вправо, ни влево. Королева раздавала легкие кивки, как подарки, изредка давая понять, что тот или этот человек должен насладиться милостью посещения ее канцелярии по какому-то важному делу. Они подходили все ближе и ближе.

Сердце Бренда громко стучало у него в ушах. Его рот открылся. Королева на миг обратила на него ледяной взгляд, и в унизительной тишине он пристыженно дал паре прошествовать с гордым видом мимо.

Его сестра всегда говорила, что не его дело исправлять мир. Но если не его, то чье?

— Отец Ярви! — слишком громко выпалил он. А затем, когда министр обернулся, прохрипел слишком тихо: — Мне нужно поговорить с вами.

— О чем, Бренд? — Бренд замялся. Он не думал, что Ярви имеет хоть малейшее представление о том, кто он такой.

— О Колючке Бату.

Долгая тишина. Министр был, наверное, лишь на несколько лет старше Бренда. Бледнокожий, со светлыми волосами, словно цвет из него вымыло. Такой тощий, что, казалось, ветерок посильнее мог бы сдуть его вместе с искалеченной рукой. Но вблизи, в глазах министра было что-то леденящее. Что-то, что заставило Бренда съежиться под его взглядом.

Но назад теперь ходу не было.

— Она не убийца, — пробормотал он.

— Король думает, что убийца.

Боги, его горло пересохло, но Бренд продолжил, как и полагается воину.

— Короля не было на том песке. Король не видел то, что видел я.

— И что ты видел?

— Мы сражались за место в набеге...

— Больше никогда не рассказывай мне то, что я и так знаю.

Все шло совсем не так гладко, как Бренд надеялся. Но с надеждами всегда так.

— Колючка сражалась со мной, и я промедлил... она должна была получить свое место. Но мастер Хуннан выставил против нее троих.

Ярви глянул на людей, неуклонно выходивших из Зала Богов, и придвинулся ближе.

— Троих за раз?

— Эдвал был одним из них. Она не собиралась его убивать...

— Как она держалась против тех троих?

Бренд заморгал, сбитый с толку.

— Ну, она вышибла из них больше, чем они из нее.

— Это несомненно. Но недавно я утешал родителей Эдвала и обещал им правосудие. Значит, ей шестнадцать зим?

— Колючке? — Бренд не понимал, как это было связано с ее приговором. — Думаю... да.

— И все это время она держалась против парней на площадке? — Он осмотрел Бренда сверху до низу. — Против мужчин?

— Обычно у нее получалось больше, чем просто держаться.

— Она должно быть очень свирепая. Очень целеустремленная. Очень твердолобая.

— Лоб у нее твердый, это уж точно. — Бренд понял, что не помогает, и вяло промямлил, — но... она неплохой человек.

— Как и все для своих матерей. — Отец Ярви тяжело вздохнул. — Что ты хочешь, чтобы я сделал?

— Что я хочу... чего?

— Мне освободить эту беспокойную девчонку и сделать своими врагами Хуннана и семью парнишки, или раздавить ее камнями, чтобы успокоить их? Твое решение?

Бренд не думал, что от него будут ждать решения.

— Я полагаю... вы должны следовать закону?

— Закону? — Отец Ярви фыркнул. — Закон больше похож на Мать Море, чем на Отца Землю — постоянно меняется. Закон это марионетка, Бренд. Он гласит то, что я рассказываю про то, что он гласит.

— Я просто думал, что должен сказать кому-то... ну... правду?

— Как будто правда — драгоценность. Бренд, я могу найти тысячу правд под каждым осенним листом: правда у каждого своя. Но ты не заглядывал дальше того, чтобы передать ношу своей правды мне, так ведь? От всей души благодарю, предотвращение войны Гетланда со всем Расшатанным Морем приносит мне недостаточно забот.

— Я думал... это будет хорошо. — Внезапно оказалось, что делать хорошее похоже не столько на яркий свет, чистый как Мать Солнце, а скорее на обманчивый блеск во мраке Зала Богов.

— Хорошо для кого? Для меня? Для Эдвала? Для тебя? Как у каждого из нас своя правда, так и хорошо для каждого свое. — Ярви придвинулся немного ближе и заговорил чуть тише. — Мастер Хуннан может догадаться, что ты поделился своей правдой со мной, и что тогда? Ты думал о последствиях? — Теперь последствия предстали перед Брендом, холодные, как свежевыпавший снег. Он поднял взгляд и увидел блеск глаз Раука в темноте пустеющего зала.

— Человек, который все свои помыслы направляет на то, чтобы делать хорошее, но не думает о последствиях... — Отец Ярви поднял сморщенную руку и надавил скрюченным пальцем Бренду на грудь. — Опасный человек.

Министр повернулся, и его эльфийский посох застучал по камням, отполированным за множество лет до зеркального блеска. А Бренд широко раскрытыми глазами смотрел во мрак, еще более взволнованный, чем когда-либо.

Правосудие

Колючка сидела и смотрела на свои грязные пальцы ног, которые в темноте были бледными, как личинки. Она понятия не имела, зачем у нее забрали сапоги. Вряд ли она собиралась сбежать, прикованная цепью за левую лодыжку к одной влажной стене, и за правое запястье к другой. Она едва могла дойти до двери своей камеры, не говоря уже о том, чтобы вырвать ее из петель. Ей оставалось только сидеть и думать. И ковырять струпья под сломанным носом, пока те не закровоточат.

Два ее самых нелюбимых занятия.

Она неровно вздохнула. Боги, как здесь воняло. Воняла гнилая солома и крысиные экскременты, вонял горшок, который никто не трудился выливать, воняли плесень и ржавое железо, и после двух ночей здесь сама она воняла хуже всего.

В любой другой день она плавала бы в заливе, сражаясь с Матерью Морем, или карабкалась по утесам, сражаясь с Отцом Землей, бегала, гребла, тренировалась со старым отцовским мечом во дворе их дома, сражалась бы с покрытыми зарубками столбами, притворяясь, что щепки — это враги Гетланда: Гром-гил-Горм, или Стир с Островов, или даже сам Верховный Король.

Но сегодня она не будет махать мечом. Она начала думать, что уже отмахала свое. Это было ужасно, дико нечестно. Но с другой стороны, как Хуннан и говорил, честность — это не то, на что может полагаться воин.

— У тебя посетитель, — сказала ключница — тучная тетка с дюжиной звякающих цепочек на шее и с лицом, которое было словно вырублено топором. — Но не задерживайтесь тут. — И она со скрипом открыла тяжелую дверь.

— Хильда!

Колючка не сказала матери, что отказалась от этого имени почти в шесть лет, когда уколола отца его собственным кинжалом, и он назвал ее "колючкой". Все ее силы ушли на то, чтобы распрямить ноги и встать. Она почувствовала себя больной, уставшей и неожиданно бессмысленно пристыженной своим положением.

Даже если ей было почти все равно, как выглядела, она знала, что матери не все равно. Когда Колючка вышла на свет, мать прижала бледную руку ко рту.

— Боги, что они с тобой сделали?

Колючка махнула рукой перед лицом, цепи зазвенели.

— Это произошло на площадке.

Мать подошла ближе к решетке. Ее глаза покраснели от слез.

— Говорят, ты убила мальчика.

— Это не было убийством.

— Но все равно, мальчик погиб?

Колючка сглотнула, пересохшее горло щелкнуло.

— Эдвал.

— Боги, — снова прошептала мать, ее губа дрожала. — О, боги, Хильда, почему ты не могла...

— Быть кем-то другим? — закончила за нее Колючка. Кем-то покладистым, кем-то обычным. Дочерью, которая не хотела бы орудовать ничем, кроме иголки, одеваться в южные шелка вместо кольчуги, и не лелеять никаких мечтаний помимо того, чтобы носить ключ какого-нибудь богатого мужчины.

— Я знала, что так и будет, — горько сказала мать. — Всегда, с тех пор, как ты пошла на площадку. Всегда с тех пор, как ты увидела своего отца мертвым, я знала, что так и будет.

Колючка почувствовала, что ее щека дергается.

— Надеюсь, тебе приятно от того, как ты была права.

— Думаешь, в этом есть хоть что-то приятное для меня? Говорят, мое единственное дитя раздавят камнями!

Колючке стало холодно, очень холодно. Потребовалось усилие, чтобы вздохнуть. Словно на нее уже наваливали камни.

— Кто говорит?

— Все говорят.

— Отец Ярви? — Министр провозглашал закон. Министр огласит приговор.

— Не знаю. Не думаю. Пока еще нет.

Еще нет, вот предел ее надежд. Колючка почувствовала такую слабость, что едва могла сжать прутья. Обычно она напускала на себя храбрый вид, как бы ни была напугана. Но Смерть — такая госпожа, которую тяжело встретить храбро. Ее — тяжелее всего.

— Вам лучше уйти. — Ключница начала оттаскивать мать Колючки.

— Я помолюсь, — крикнула та, по ее лицу текли слезы. — Я помолюсь за тебя Отцу Миру!

Колючка хотела сказать: "проклятый Отец Мир", но ей не хватило дыхания. Она разуверилась в богах, когда те позволили ее отцу умереть, несмотря на все молитвы. Но теперь чудо выглядело для нее последним шансом.

— Сожалею, — сказала ключница, закрывая дверь плечом.

— Далеко не так сильно, как я. — Колючка закрыла глаза, прислонила лоб к прутьям, и сильно сжала мешочек под грязной рубашкой. В нем были кости пальцев ее отца.

Нам дано немного времени, и то время, когда ты жалеешь себя, потрачено впустую.

Она хранила в сердце каждое слово, что говорил отец, но если когда-нибудь и был подходящий момент, чтобы пожалеть себя, то это был как раз он. Не очень-то похоже на правосудие. Не очень-то похоже на справедливость. Но расскажи о справедливости Эдвалу. Винить можно кого угодно, но убила его Колючка. Не его ли это кровь засохла на ее рукаве?

Она убила Эдвала. Теперь они убьют ее.

Колючка услышала за дверью тихие звуки разговора. Голос ее матери — умоляющий, льстивый, плачущий. Затем мужской голос, холодный и спокойный. Слов не было слышно, но звучали они жестко. Она вздрогнула, когда открылась дверь, дернулась назад в темноту камеры, и на порог ступил Отец Ярви.

Он был странным. Мужчина на должности министра был почти такой же редкостью, как женщина на тренировочной площадке. Он был лишь на несколько лет старше Колючки, но глаза его были глазами старика. Глазами человека, который многое повидал. Про него рассказывали странные истории. Что он сидел на Черном Стуле, но отказался от него. Что поклялся древней клятвой отомстить. Что убил своего дядю Одема кривым мечом, который всегда носил на поясе. Говорили, что он был хитроумным, как Отец Луна. Что ему редко можно доверять и никогда нельзя переходить дорогу. И в его руках — или в его здоровой руке, поскольку вторая была скрюченной шишкой — теперь была ее жизнь.

— Колючка Бату, — сказал он. — Тебя нарекли убийцей.

Она могла лишь кивнуть, ее дыхание участилось.

— У тебя есть, что сказать?

Возможно, ей следовало вызывающе плюнуть. Посмеяться Смерти в лицо. Говорят, так поступил ее отец, истекая кровью у ног Гром-гил-Горма. Но она хотела лишь жить.

— Я не хотела убивать его, — пробулькала она. — Мастер Хуннан выставил против меня троих. Это не было убийством!

— Невелика разница для Эдвала.

Так и есть, она это знала. Она моргала, из глаз текли слезы, она стыдилась своей трусости, но ничего не могла поделать. Как бы она теперь желала никогда не выходить на площадку, научиться мило улыбаться и считать монеты, как всегда хотела ее мать. Но за желания ничего не купишь.

— Пожалуйста, Отец Ярви, дайте мне шанс. — Она посмотрела в его спокойные холодные серо-голубые глаза. — Я приму любое наказание. Выполню любое искупление. Клянусь!

Он приподнял бледную бровь.

— Нужно быть осторожной в том, какие клятвы произносишь, Колючка. Каждая из них — цепь на тебе. Я поклялся отомстить убийцам моего отца, и та клятва все еще лежит на мне тяжким грузом. А эта может стать тяжким грузом для тебя.

— Тяжелее камней, которыми меня раздавят? — Она протянула раскрытые ладони настолько близко к нему, насколько позволили цепи. — Клянусь клятвой солнца и клятвой луны. Я сослужу любую службу, которую вы сочтете подходящей.

Министр хмуро посмотрел на ее грязные руки, которые все тянулись и тянулись. Он медленно наклонил голову на бок, словно торговец, оценивающий стоимость. Наконец сделал долгий несчастный вздох.

— Ох, ну хорошо.

Наступила тишина, во время которой Колючка обдумывала, что он скажет.

— Вы не будете давить меня камнями?

Он помахал искалеченной рукой, так что один палец болтался туда-сюда.

— Большие камни мне трудно поднимать.

Снова тишина, достаточно длинная, чтобы облегчение уступило место подозрениям.

— Так... каков приговор?

— Я что-нибудь придумаю. Освободите ее.

Тюремщица, сжав зубы, втянула воздух, словно отпирание любого замка ранило ее, но сделала, что было велено. Колючка потерла следы от железных оков на запястье, чувствуя себя без их тяжести удивительно легко. Так легко, что она подумала, не снится ли ей это. Она зажмурила глаза, и охнула, когда брошенные ключницей сапоги ударили ее в живот. Значит, не сон.

— Твой нос, похоже, сломан, — сказал Отец Ярви.

— И не в первый раз. — Если она выкарабкается отсюда всего лишь со сломанным носом, то сможет считать себя поистине благословенной.

— Дай посмотреть.

Министр был в первую очередь лекарем, так что Колючка не вздрогнула, когда он приблизился и мягко потыкал кости под ее глазами. Его лоб сосредоточенно сморщился.

— Ах, — пробормотала она.

— Прости, так больно?

— Немно...

Он прижал один палец к ее ноздре, большим пальцем безжалостно надавив на переносицу. Колючка задохнулась, упала на колени, раздался хруст, ее лицо пронзила острая боль, слезы потекли ручьями.

— Вот так, — сказал он, вытирая руку об ее рубашку.

— Боги! — всхлипнула она, вцепившись в свое пульсирующее лицо.

— Иногда маленькая боль может предотвратить намного большую в будущем. — Отец Ярви уже шел к двери, так что Колючка, пошатываясь, поднялась, и, все еще раздумывая, не уловка ли это, медленно пошла за ним.

— Спасибо вам за доброту, — пробормотала она, проходя мимо ключницы. Женщина пристально посмотрела в ответ.

— Надеюсь, снова она тебе не понадобится.

— Не в обиду будет сказано, но я тоже на это надеюсь. — И Колючка последовала за Отцом Ярви по темному коридору, потом вверх по ступеням и заморгала на свету.

Возможно, у него была одна рука, но его ноги работали как следует, через двор цитадели он шагал весьма быстро. Ветви старого кедра шелестели над ними от ветра.

— Мне надо поговорить с матерью... — сказала она, спеша, чтобы поспеть за ним.

— Я с ней уже поговорил. Я сказал ей, что нахожу тебя невиновной в убийстве, но ты поклялась служить мне.

— Но... откуда вы знали, что я...?

— Министр обязан знать, как поступят люди. — Фыркнул Отец Ярви. — А ты, Колючка Бату, пока еще не настолько глубока, чтобы не увидеть дна.

Они прошли под Кричащими Вратами, из цитадели в город, с огромной скалы в сторону Матери Море. Они шли по изогнутым лестницам и узким дорожкам, круто спускавшимися между плотно сбившимися домами и людьми, которые плотно сбивались между ними.

— Я не отправлюсь в набег короля Утила, так ведь? — Дурацкий вопрос, конечно, но теперь, когда Колючка вышла из тени Смерти, света было достаточно, чтобы скорбеть о ее разрушенных мечтах.

Отец Ярви не был настроен скорбеть.

— Скажи спасибо, что не отправишься в землю.

Они прошли улицу Наковален, где Колючка провела многие часы, жадно уставившись на оружие, как ребенок-попрошайка на выпечку. Где она ездила на плечах отца, невероятно гордая оттого, что кузнецы просят его оценить их работу. Но яркий металл, выложенный перед кузницами, теперь лишь дразнил ее.

— Никогда мне не быть воином Гетланда, — сказала она тихо и грустно, но у Ярви был острый слух.

— Пока ты жива, то, кем ты станешь, в первую очередь в твоих руках. — Министр мягко потер какие-то поблекшие отметины на своей шее. — Всегда есть способ, как говорила мне королева Лаитлин.

Колючка заметила, что от одного этого имени она немного выпрямилась. Лаитлин, возможно, и не боец, но Колючка не могла придумать, кем она восхищалась бы больше.

— Золотая Королева такая женщина, которую ни один мужчина не посмеет воспринимать несерьезно, — сказала она.

— Да, она такая. — Ярви искоса глянул на Колючку. — Научись смирять упрямство здравым смыслом, и, может быть, однажды станешь такой же.

Похоже, тот день был еще далеко. Когда они проходили, люди кланялись и тихо бормотали: "Отец Ярви", отходили, чтобы пропустить министра Гетланда, но мрачно качали головами, завидев Колючку, которая пряталась за ним, грязная и опозоренная. Они прошли через городские ворота и вышли к докам. Они лавировали между моряками и торговцами всех национальностей со всего Расшатанного Моря и даже дальше. Колючка проходила под капающими рыбацкими сетями и вокруг их блестящего извивающегося улова.

— Куда мы направляемся? — спросила она.

— В Скекенхаус.

Она, раскрыв рот, резко остановилась, и ее чуть не сбила проезжающая тележка. Никогда в своей жизни она не была дальше, чем в полудне пешком от Торлби.

— Или можешь остаться здесь, — бросил Ярви через плечо. — Камни уже приготовили.

Она сглотнула и снова поспешила, чтобы его догнать.

— Я еду.

— Ты столь же мудра, сколь и прекрасна, Колючка Бату.

Это было либо двойным комплиментом, либо двойным унижением, и она подозревала последнее. Под их ногами глухо стукнули старые доски пристани, соленая вода плескалась у опор, покрытых внизу зеленым налетом. Перед ней покачивался корабль, небольшой, но блестящий и с нарисованными белыми голубями на носу и на корме. Судя по ярким щитам, развешанным по бортам, он был снаряжен и готов к отплытию.

— Мы отправляемся сейчас? — спросила она.

— Меня вызвал Верховный Король.

— Верховный... Король? — Она посмотрела на свою одежду, застывшую от грязи подземелья, покрытую ее и Эдвала кровью. — Могу я, по крайней мере, сменить одежду?

— У меня нет времени на твое тщеславие.

— Я воняю.

— Мы протащим тебя за кораблем, чтобы смыть запах.

— Серьезно?

Министр поднял одну бровь.

— У тебя чувства юмора совсем нет?

— Встреча со Смертью может отбить вкус к шуткам, — пробормотала она.

— И это как раз когда он нужен больше всего. — Коренастый старик размотал носовой канат и бросил его на борт, когда они подошли ближе. — Но не волнуйся. К тому времени, как мы доберемся до Скекенхауса, Мать Море даст тебе больше воды, чем ты сможешь выдержать.

Он был бойцом: Колючка видела это по тому, как он стоял, и его широкое лицо было побито непогодой и войной.

— Боги решили забрать мою сильную левую руку. — Ярви поднял скрюченную клешню и покачал пальцем. — Но вместо нее они послали мне Ральфа. — Он хлопнул изувеченной рукой по мясистому плечу старика. — Хоть это и не всегда легко, в целом я доволен сделкой.

Ральф приподнял косматую бровь.

— Хочешь знать, что я об этом думаю?

— Нет, — сказал Ярви, запрыгивая на борт корабля. Колючке оставалось лишь пожать плечами седобородому воину и прыгнуть следом. — Добро пожаловать на Южный Ветер.

Она собрала слюну и сплюнула за борт.

— Не похоже, что мне здесь слишком рады.

Примерно сорок гребцов грубого вида сидели на своих рундуках и смотрели на нее. И она не сомневалась, о чем они думали. "Что здесь делает девчонка?"

— Некоторые пакости все время повторяются, — пробормотала она.

Отец Ярви кивнул.

— Такова жизнь. Редко какую ошибку совершишь лишь однажды.

— Можно задать вопрос?

— Чувствую, что если я скажу "нет", ты все равно спросишь.

— Полагаю, я не настолько глубока, чтобы не увидеть дна.

— Тогда говори.

— Что я здесь делаю?

— Боже мой, святые мужчины и мудрые женщины задают этот вопрос уже тысячу лет, и даже не приблизились к ответу.

— Попробуй поговорить на эту тему с Бриньольфом-клириком, — проворчал Ральф, отталкиваясь от пристани тупым концом копья. — У тебя уши завянут от его болтовни о всех этих "почему" и "по какой причине".

— И в самом деле, — пробормотал Ярви, хмуро глядя на далекий горизонт, словно мог увидеть ответы, начертанные на облаках, — кто может постичь грандиозный замысел богов? С тем же успехом можешь спросить, куда ушли эльфы! — Старый и молодой мужчины ухмыльнулись друг другу. Видимо, это было для них не внове.

— Очень хорошо, — сказала Колючка. — Я имею в виду, зачем вы притащили меня на корабль?

— А. — Ярви повернулся к Ральфу. — Как думаешь, почему вместо того, чтобы пойти по легкому пути и раздавить ее камнями, я подверг опасности наши жизни, притащив на свой корабль пресловутую убийцу Колючку Бату?

Ральф оперся на свое копье и почесал бороду.

— Не имею ни малейшего понятия.

Ярви посмотрел на Колючку широко раскрытыми глазами.

— Если я не делюсь мыслями со своей левой рукой, зачем бы мне делиться ими с кем-то, вроде тебя? Я хотел сказать, ты воняешь.

Колючка потерла виски.

— Мне нужно присесть.

Ральф по-отечески положил руку ей на плечо.

— Понимаю. — Он толкнул ее на ближайший рундук так сильно, что она с криком свалилась на колени мужчине позади.

— Это твое весло.

Семья

— Ты поздно.

Рин была права. Когда Бренд, пригнувшись, прошел через низкую дверь, Отец Луна ярко улыбался, его дети-звезды мерцали на небесной ткани, и узкая лачуга освещалась лишь светом углей от очага.

— Прости, сестренка. — Он, сгорбившись, прошел и с долгим стоном упал на свою лавку. Стащил сапоги с ноющих ног и вытянул пальцы к теплу. — Но у Харпера надо было нарезать торфа, потом надо было помочь Старухе Топи притащить несколько бревен. Самой ей их не расколоть, и топор у нее был тупой, так что пришлось его наточить, а на обратном пути у телеги Лема сломалась ось, и некоторые из нас помогли...

— Твоя проблема в том, что ты делаешь чужие проблемы своими.

— Если помогать людям, то, может, и они помогут, когда понадобится.

— Может. — Рин кивнула на горшок, стоявший на углях. — Вон ужин. Видят боги, оставить было нелегко.

Он похлопал ее по колену и наклонился за горшком.

— Но, сестренка, пусть они благословят тебя за это. — Бренд был ужасно голоден, но не забыл поблагодарить Отца Мира за еду. Он помнил, каково это, когда ее нет.

— Вкусно, — сказал он, заставляя себя проглотить.

— Было вкуснее, когда я только приготовила.

— Все еще вкусно.

— Уже не так.

Он пожал плечами, выскребая горшок, желая чтобы там было что-то еще.

— Теперь, когда я прошел испытание, все будет по-другому. Из таких набегов, как этот, люди возвращаются богатыми.

— Люди заходят в кузницу перед каждым набегом и рассказывают, какими богатыми они станут. Иногда они не возвращаются.

Бренд ухмыльнулся ей.

— Ты от меня так просто не избавишься.

— Я и не хочу. Дурачок, другой семьи у меня нет. — Она вытащила что-то из-за спины и протянула ему. Сверток из запятнанной и потертой шкуры.

— Это мне? — спросил он, потянувшись к свертку через тепло над угасающим огнем.

— Составит тебе компанию в твоих великих приключениях. Будет напоминать о доме. О семье. Какая уж она есть.

— Ты — вся семья, что мне нужна. — В свертке был нож, блеснула отполированная сталь. Боевой кинжал с длинным прямым клинком, крестовиной из пары извивающихся змей и навершием в форме головы рычащего дракона.

Рин села, в нетерпении глядя, понравится ли ему ее подарок.

— Однажды я сделаю тебе меч. Пока что это лучшее, на что я способна.

— Ты сама его сделала?

— Гаден немного помогла с рукоятью. Но сталь вся моя.

— Рин, это прекрасная работа. — Чем пристальней он рассматривал, тем лучше кинжал выглядел. На змеях можно было различить каждую чешуйку, дракон скалился на него мелкими зубами, сталь была яркой, как серебро, и острие было смертельно острым. — Боги, это работа мастера.

Она беспечно откинулась назад, словно знала все это и так.

— Думаю, я нашла лучший способ плавки. Больше жара. В глиняном сосуде, в общем. Кость и уголь, чтобы связать железо в сталь; песок и стекло, чтобы вывести грязь и сделать сплав чище. Но все дело в жаре... Ты не слушаешь.

Бренд извинительно пожал плечами.

— Ну, я могу махать молотом, но не понимаю магию всего этого. Ты в десять раз лучший кузнец, чем я когда-либо был.

— Гаден говорит, что меня коснулась Та Кто Бьет по Наковальне.

— Она должно быть счастлива, как ветер, что я ушел из кузницы, и ты стала у нее подмастерьем.

— У меня есть дар.

— Дар скромности.

— Скромность для тех, кому нечем похвалиться.

Он взвесил кинжал в руке, проверяя прекрасный вес и баланс.

— Моя маленькая сестренка, госпожа кузницы. Мне никогда не дарили подарка лучше. — Не то что бы ему много их дарили. — Хотел бы я подарить тебе что-нибудь в ответ.

Она легла на лавку и набросила на ноги старое одеяло.

— Ты дал мне все, что у меня есть.

Он поморщился.

— Это не так уж и много.

— Я не жалуюсь. — Она протянула над огнем свою сильную, загрубевшую и покрытую мозолями от ковки руку, он взял ее и пожал, а она пожала ему в ответ.

Он прочистил горло, глядя на утрамбованную землю пола.

— Как ты будешь тут, пока я буду в набеге?

— Как пловец, сбросивший доспехи. — Она скорчила презрительное лицо, но он смотрел сквозь него. Ей было пятнадцать лет, и всей ее семьей был Бренд. Ей было страшно, и от этого боялся и он. Боялся сражений. Боялся уезжать из дома. Боялся оставить ее одну.

— Я вернусь, Рин. Прежде чем ты заметишь.

— И, конечно, весь в сокровищах.

Он подмигнул.

— О моих геройских поступках сложат песни, и со мной будет дюжина прекрасных рабов-островитян.

— Где они будут спать?

— В огромном каменном доме прямо у цитадели, который я тебе куплю.

— У меня будет комната для одежды, — сказала она, постукивая пальцами по стене из прутьев. Дом у них был так себе, но видят боги, они были благодарны и за него. Были времена, когда у них над головой не было ничего, кроме непогоды.

Бренд тоже лег, согнув колени, поскольку его ноги свисали со скамьи, и начал раскатывать свой вонючий кусок одеяла.

— Рин, — он понял, что говорит. — Возможно, я совершил глупость. — У него не очень-то получалось хранить секреты. Особенно от нее.

— Что на этот раз?

Он принялся ковырять дыру в одеяле.

— Сказал правду.

— О чем?

— О Колючке Бату.

Рин закрыла руками лицо.

— Что там у тебя с ней?

— Что ты имеешь в виду? Она мне даже не нравится.

— Она никому не нравится. Она — заноза в заднице мира. Но ты к ней так и липнешь.

— Похоже, у богов привычка сталкивать нас.

— Ты пробовал пойти в другую сторону? Она убила Эдвала. Она убила его. Он мертв, Бренд.

— Я знаю. Я был там. Но это не было убийством. Скажи, раз ты такая умная, что мне было делать? Держать рот на замке и дать им раздавить ее камнями? Мне было этого не вынести! — Он понял, что едва не кричит, гнев кипел в нем, и он постарался говорить тише. — Я не мог.

Они в тишине хмуро смотрели друг на друга, пока огонь не потух, пустив облако искр.

— Почему всё всегда кончается тем, что ты должен всё исправить? — спросила она.

— Думаю, больше никто этого не делает.

— Ты всегда был хорошим мальчиком. — Рин смотрела наверх, в дымовое отверстие, в которое был виден клочок звездного неба. — Теперь ты хороший мужчина. В этом твоя проблема. Я никогда не встречала мужчины лучше, который делал бы хорошее с такими плохими результатами. Кому ты рассказал свою историю?

Он сглотнул, тоже сильно заинтересовавшись дымовым отверстием.

— Отцу Ярви.

— О боги, Бренд! Полумеры не для тебя, так?

— Никогда не видел в них смысла, — пробормотал он. — Может, все как-нибудь разрешится? — льстиво сказал он, отчаянно надеясь, что она скажет "да".

Она просто лежала, уставившись на потолок, так что он снова взял ее кинжал, наблюдая, как блестящая сталь сияет цветами огня.

— Это на самом деле прекрасная работа, Рин.

— Спи, Бренд.

На коленях

— Если сомневаешься, вставай на колени. — Место Ральфа, как кормчего, было на корме Южного Ветра, под рукой он зажал рулевое весло. — Кланяйся ниже, вставай на колени чаще.

— На колени, — пробормотала Колючка. — Понятно. — Ей дали одно из задних весел, где работы больше, а почета меньше, прямо под неусыпным взглядом Ральфа. Она ерзала, оборачивалась через плечо, стараясь разглядеть Скекенхаус, но в воздухе висела морось, и не было видно ничего, кроме призраков во мгле. Фантомные очертания знаменитых эльфийских стен. Еле видимый дух громадной Башни Министерства.

— Ты лучше вообще все время передвигайся на коленях, — сказал Ральф. — И ради богов, держи свой язык за зубами. Разгневаешь чем-нибудь Праматерь Вексен, и пожалеешь, что тебя не раздавили камнями.

Когда они подплыли ближе, Колючка увидела фигуры в доке. Фигуры оказались людьми. Люди — воинами. Почетный караул, хотя они больше походили на тюремный эскорт. Южный Ветер пришвартовался, и Отец Ярви со своей грязной командой забрался на скользкий от дождя причал.

В свои шестнадцать зим Колючка была выше многих мужчин, но того, кто шагнул вперед, легко можно было назвать гигантом. Он был как минимум на голову выше нее. Его длинные волосы и борода с проседью потемнели от дождя, белый мех на плечах усеивали капли росы.

— Надо же, Отец Ярви. — Его распевный голос странно не гармонировал с могучим телом. — Слишком часто времена года менялись с тех пор, как мы перекинулись словечком.

— Три года, — сказал Ярви, кланяясь. — С того дня в Зале Богов, мой король.

Колючка моргнула. Она слышала, что Верховный Король был полуслепым иссохшим стариком, который боялся собственной пищи. Похоже, этот слух оказался совершенно незаслуженным. На тренировочной площадке она научилась оценивать силу человека, и сомневалась, что видела кого-то сильнее. Судя по шрамам, это был воин, и за его пояс с золотой пряжкой было заткнуто много клинков. Этот человек и впрямь выглядел, как король.

— Я отлично помню, — сказал он. — Все были так грубы со мной. Гостеприимство гетландцев, а, Мать Скаер? — Женщина с бритой головой за его плечом сердито смотрела на Ярви и его команду, словно они были кучками навоза. — А это кто? — спросил он, взглянув на Колючку.

Она была экспертом в том, как начинать бой, но весь прочий этикет был для нее загадкой. Когда ее мать пыталась объяснить, как должна вести себя девушка, когда кланяться, когда вставать на колени, а когда держать ключ, она лишь кивала и думала о мечах. Но Ральф сказал вставать на колени, так что она неуклюже плюхнулась на мокрые камни дока, убирая с лица влажные волосы и едва не запутавшись в своих ногах.

— Мой король. Мой верховный... король, это...

Ярви фыркнул.

— Это Колючка Бату. Мой новый шут.

— Как справляется?

— Пока что веселого мало.

Гигант ухмыльнулся.

— Я скорее низший король, дитя. Я маленький король Ванстерланда, и меня зовут Гром-гил-Горм.

Колючка почувствовала, что у нее скрутило внутренности. Много лет она мечтала встретить человека, убившего ее отца. Ни одна мечта не была похожа на это. Она преклонила колени перед Ломателем Мечей, Создателем Сирот, злейшим врагом Гетланда, который и по сей день совершал набеги через границу. На его толстой шее она увидела четырежды обернутую цепь из наверший, отломанных от мечей его павших врагов. Колючка знала, что одно из них от меча, который она хранила дома. От её самого ценного имущества.

Она медленно встала, пытаясь собрать все клочки своего разрушенного достоинства. У нее не было рукояти меча, на которую можно было бы положить руку, но она вздернула подбородок так, словно это был клинок.

Король Ванстерланда посмотрел вниз, словно огромная гончая на ощетинившегося котенка.

— Я хорошо знаком с презрением гетландцев, но эта уставилась особенно холодно.

— Словно у нее есть свои счеты, — сказала Мать Скаер.

Колючка сжала мешочек на шее.

— Ты убил моего отца.

— А. — Горм пожал плечами. — Многие дети могут так сказать. Как его звали?

— Сторн Хедланд.

Она ожидала насмешек, угроз, ярости, но вместо этого его морщинистое лицо прояснилось.

— Эх, но это был поединок, о котором стоит спеть! Я помню каждый шаг и каждый удар. Хедланд был великим воином, достойным врагом! В холодные дни, поутру, как тогда, я все еще чувствую рану в ноге, которую он мне нанес. Но Мать Война была на моей стороне. Она подула на меня в колыбели. Было предсказано, что ни один мужчина не сможет меня убить, и это подтвердилось. — Он радостно улыбался, глядя на Колючку, лениво крутя пальцами одно из наверший своей цепи. — Дочь Сторна Хедланда, и такая высокая! Годы бегут, а, Мать Скаер?

— Всегда, — сказала министр, глядя на Колючку прищуренными голубыми глазами.

— Но нельзя весь день вспоминать былую славу. — Горм манерно махнул рукой, приглашая их в путь. — Отец Ярви, Верховный Король ожидает.

Гром-гил-Горм вел их через влажные доки, а Колючка кралась позади, замерзшая, мокрая, озлобленная и бессильная. И весь восторг от вида величайшего города Расшатанного моря был омрачен. Если бы можно было хмурым взглядом убить человека, Ломатель Мечей уже летел бы в крови через Последнюю Дверь. Но хмурый взгляд не клинок, и Колючкина ненависть ранила только ее.

Команда Южного Ветра прошла через высоченные двери в коридор, стены которого от полированного пола до очень высокого потолка были увешаны оружием. Древними мечами, поеденными ржавчиной. Копьями с раздробленными древками. Расщепленными и разрубленными щитами. Оружием, принадлежавшим когда-то людям, ставшим той горой трупов, по которой Байл Строитель взобрался на свое место первого Верховного Короля. Оружием тех армий, которых безжалостно уничтожили его наследники, распространяя свое влияние от Ютмарка до Нижеземья, до Инглефольда и на половину Расшатанного моря. Сотни лет побед, и хотя у мечей, топоров и расколотых шлемов не было голоса, их послание было красноречивее, чем шепот любого министра, громче, чем рев любого мастера над оружием.

Сопротивляться Верховному Королю — это очень плохая идея.

— Должен сказать, меня удивило, — говорил Отец Ярви, — что Ломатель Мечей служит привратником Верховному Королю.

Горм хмуро посмотрел в сторону.

— Все мы должны преклонять колени перед кем-то.

— Хотя некоторые из нас встают на колени легче прочих.

Горм нахмурился сильнее, но его министр заговорила первой.

— Праматерь Вексен может быть весьма убедительной.

— Она уже убедила вас молиться Единому Богу? — спросил Ярви.

Скаер фыркнула так яростно, что было удивительно, как сопли не попали ей на грудь.

— Ничто не вытащит меня из кровавых объятий Матери Войны, — прорычал Горм. — Это я тебе обещаю.

Ярви улыбнулся, словно болтал с друзьями.

— Мой дядя говорит теми же словами. Так много объединяет Гетланд и Ванстерланд. Мы молимся одинаково, говорим одинаково, сражаемся одинаково. Нас разделяет лишь узкая река.

— И сотни лет мертвых отцов и сыновей, — пробормотала Колючка себе под нос.

— Цыц, — прошипел Ральф рядом с ней.

— У нас кровавое прошлое, — сказал Ярви. — Но хорошие лидеры должны оставить прошлое позади и смотреть в будущее. Чем больше я об этом думаю, тем больше мне кажется, что наша вражда лишь ослабляет нас, и обогащает других.

— Так что, пожмем руки друг другу после всех наших битв? — Колючка увидела, что уголок рта Горма изогнулся в улыбке. — И, танцуя вместе над нашими мертвецами, отправимся в твое прекрасное будущее?

Улыбки, пританцовывания, а Колючка глянула на оружие на стенах, размышляя, сможет ли она выхватить меч с крюков и проломить Горму череп, прежде чем Ральф ее остановит. Это было бы деянием, достойным воина Гетланда.

Только Колючка не была воином Гетланда и никогда не будет.

— Вы сочинили чудесную мечту, Отец Ярви. — грустно вздохнул Горм. — Но вы уже сочиняли мне чудесные мечты. Нам всем надо проснуться, и, нравится нам преклонять колени или нет, рассвет принадлежит Верховному Королю.

— И его министру, — сказала Мать Скаер.

— Ей более всего. — И Ломатель Мечей широко распахнул огромные двери в конце коридора.

Колючка вспомнила, как однажды стояла в гетландском Зале Богов, уставившись на бледное лицо отца, на холодный труп, пытаясь так сжать руку матери, чтобы та перестала рыдать. Зал казался самым громадным помещением в мире, слишком большим, чтобы его могли построить руки людей. Но Палату Шепота построили руки эльфов. В ней могли поместиться пять Залов Богов, и еще осталось бы место для внушительного ячменного поля. Ее стены из гладкого эльфийского камня и черного эльфийского стекла поднимались и поднимались, исчезая в головокружительной высоте наверху.

Шесть огромных статуй высоких богов хмуро смотрели вниз, но Верховный Король отвернулся от поклонения им, и его каменщики не теряли времени даром. Теперь над высокими богами стояла седьмая статуя. Бог южан, Единый Бог, ни мужчина ни женщина, ни улыбающийся ни рыдающий, широко раскинувший руки в удушающих объятьях, с пустым безразличием смотрящий на жалкие деяния человечества.

Люди толпились у дальних стен помещения, и на балконе из серого эльфийского металла на высоте в десять раз больше человеческого роста, и на следующем балконе виднелись маленькие лица. Колючка видела ванстеров с тесемками в длинных волосах и тровенов с серебряными кольцами-деньгами на руках. Островитян с обветренными лицами, крепких нижеземцев и инглингов с буйными бородами. Она видела тощих женщин, которых посчитала шендами, и пухлых торговцев Сагенмарка. Видела темнокожих эмиссаров из Каталии, или из Империи Юга, или, может, даже из более дальних стран.

Похоже, все люди мира собрались здесь с одной целью — лизать задницу Верховному Королю.

— Величайший из людей! — вскричал Отец Ярви, — между богами и королями! Я простираюсь перед вами! — Он бросился вниз, едва не ударившись лицом, эхо его голоса отразилось от галерей наверху и разбилось на тысячи тысяч шепотов, давших название залу.

Фактически, слухи были слишком щедры к величайшему из людей. Верховный Король был иссохшейся тенью на чрезмерно большом троне, у него было морщинистое лицо, свисающее с костей, и борода из нескольких седых волосков. Лишь его глаза выдавали какие-то признаки жизни — яркие и жесткие, как кремень, они смотрели на министра Гетланда.

— На колени, дура! — прошипел Ральф, таща Колючку за пояс вниз. И как раз вовремя. Из дальней части помещения к ним уже шла старая женщина.

Она была круглолицей и выглядела по-матерински, вокруг ее глаз были глубокие морщинки от смеха, ее белые волосы были коротко пострижены, ее грубое серое платье так тяжело тащилось по полу, что его подол был истерт до грязных лохмотьев. На шее у нее висела прекрасная цепочка, на которую были нанизаны хрустящие бумажки, небрежно исписанные рунами.

— Как мы понимаем, королева Лаитлин ждет ребенка. — Возможно вид у нее был не геройский, но видят боги, говорила она голосом героя. Глубоким, ровным и властным без малейшего напряжения. Голосом, который приковывает внимание. Голосом, который требует повиновения.

Даже на коленях Ярви умудрился поклониться еще ниже.

— Боги благословили ее, высокочтимая Праматерь Вексен.

— Возможно, наследником Черного Стула?

— Мы можем только надеяться.

— Передай наши теплые поздравления королю Утилу, — проскрипел Верховный Король. На его сморщенном лице не было ни следа тепла или поздравлений.

— Буду счастлив передать их, а они будут счастливы их получить. Можно мне встать?

Первая из министров тепло улыбнулась и подняла ладонь, и Колючка увидела татуировки из крошечных букв в виде кругов внутри кругов.

— Мне нравится, когда ты там, — сказала она.

— Мы слышали тревожные рассказы с севера, — прохрипел Верховный Король и, загнув губу, лизнул зияющую прореху в передних зубах. — Мы слышали, король Утил планирует великий набег на островитян.

— Набег, мой король? — Ярви, казалось, был озадачен тем, что в Торлби было общеизвестно. — На наших возлюбленных товарищей на Островах Расшатанного моря? — Он махнул рукой, и его изувеченная кисть пренебрежительно качнулась. — У короля Утила воинственный характер, и он часто говорит в Зале Богов о набеге туда или сюда. Поверьте, это всегда кончается ничем, и я всегда подле него, сглаживая путь Отцу Миру, как меня учила Мать Гандринг.

Праматерь Вексен откинула голову и звонко расхохоталась, смехом глубоким и сладким, как патока. Эхо звенело, словно она была целой хихикающей армией.

— О, Ярви, а ты забавный.

Она ударила его со скоростью змеи. Открытой ладонью, но достаточно жестко, чтобы он упал на бок. Звук удара, резкий как щелчок хлыста, отразился от балконов наверху.

Глаза Колючки расширились, и, не думая, она вскочила на ноги. Или почти вскочила, по крайней мере. Ральф выбросил руку, поймал ее за влажную рубашку и утащил на колени, обрубив ее проклятье до отвратительного вопля.

— Вниз, — приглушенно прорычал он.

Центр этого огромного пустого помещения внезапно показался очень одиноким местом, и Колючка поняла, как много вооруженных людей собралось вокруг. Во рту у нее сильно пересохло, а влаги в мочевом пузыре, наоборот, оказалось слишком много.

Праматерь Вексен посмотрела на нее, не испуганно и не рассерженно. Снисходительно-заинтересованно, словно смотрела на муравья, пытаясь распознать его вид.

— Кто эта... особа?

— Простая дурочка, поклявшаяся служить мне. — Ярви вернулся на колени, прижав здоровую руку к окровавленному рту. — Простите ей её дерзость, она страдает от недостатка здравого смысла и избытка преданности.

Праматерь Вексен лучилась теплом, как Мать Солнце, но лед в ее голосе заморозил Колючку до костей.

— Дитя, преданность может быть великим благословлением или же ужасным проклятием. Все зависит от того, кому предан. Существует правильный порядок вещей. Должен быть правильный порядок, и вы гетландцы забыли свое место в нем. Верховный Король запретил обнажать мечи.

— Я запретил это, — эхом отозвался Верховный Король, и его голос стих до слабого шелеста, еле слышного в этой бескрайности.

— Если вы пойдете войной на островитян, то вы пойдете войной на Верховного Короля и его Министерство, — сказала Праматерь Вексен. — Вы пойдете войной на инглингов и нижеземцев, на тровенов и ванстеров, на Гром-гил-Горма, Ломателя Мечей, на того, кому было предсказано, что ни один мужчина не сможет его убить. — Она указала на убийцу Колючкиного отца у двери. Казалось, ему весьма неудобно стоять на одном огромном колене. — Вы пойдете войной даже на императрицу Юга, которая недавно дала обет союза с нами. — Праматерь Вексен распростерла руки, чтобы охватить весь огромный зал и его многочисленных обитателей. И перед ними Отец Ярви со своей потрепанной командой в самом деле выглядели жалкой кучкой. — Вы пойдете войной на половину мира, гетландцы?

Отец Ярви ухмыльнулся, как простофиля.

— Ни к чему перестраховываться многочисленными могущественными друзьями, ведь мы — преданные слуги Верховного Короля.

— Тогда скажи своему дяде, чтоб он перестал бренчать мечом. Если он обнажит его без благословения Верховного Короля...

— Сталь будет моим ответом, — прохрипел Верховный Король, выпучив влажные глаза.

Голос Праматери Вексен достиг такого уровня, что у Колючки зашевелились волосы на шее:

— И расплата будет такой, какой не было с Разбиения Мира.

Ярви поклонился так низко, что едва не коснулся носом пола.

— О, высочайшие и всемилостивые, кто же хотел бы узреть, как высвободится такой гнев? Теперь я могу встать?

— Сначала еще кое-что, — раздался тихий голос позади. К ним быстро шла молодая женщина, стройная, светловолосая и со слабой улыбкой на губах.

— Я полагаю, ты знаешь Сестру Исриун? — спросила Праматерь Вексен.

Впервые Колючка увидела, как Ярви не смог подобрать слова.

— Я... ты... вступила в Министерство?

— Это отличное место для сломленных и обездоленных. Кому, как не тебе, знать это. — Исриун достала платок и вытерла кровь с уголка рта Ярви. Ее прикосновение было нежным, но не ее взгляд. — Теперь мы снова одна семья.

— Она прошла испытание три месяца назад без единой ошибки, — сказала Праматерь Вексен. — Она уже отлично осведомлена на предмет эльфийских реликвий.

Ярви сглотнул.

— Вот оно как.

— Защищать их — священная обязанность Министерства, — сказала Исриун. — И защитить мир от второго разбиения. — Она нервно потирала свои тонкие руки одну о другую. — Ты знаешь воровку и убийцу по имени Скифр?

Ярви моргнул, словно едва понял вопрос.

— Возможно, я слышал это имя...

— Министерство ее разыскивает. — Выражение лица Исриун стало еще непреклонней. — Она вошла в эльфийские руины Строкома и вынесла оттуда реликвии.

По палате прошипел вздох, испуганный шепот эхом заметался среди балконов. Люди принялись осенять свою грудь священными знаками, шептать молитвы, качать головами от ужаса.

— В какое время мы живем? — прошептал Отец Ярви. — Торжественно даю вам слово, что если услышу хоть вздох этой Скифр, мои голуби в тот же миг отправятся к вам.

— Какое счастье, — сказала Исриун, — поскольку мне придется сжечь живьем любого, кто решит заключить с ней сделку. — Она сплела пальцы и сильно сжала, так что костяшки побелели. — Знаешь, мне ужасно не хотелось бы увидеть, как ты горишь.

— Значит и в этом мы похожи, — сказал Ярви. — Теперь я могу уйти, о величайший из людей?

Верховный Король, казалось, слегка кивнул, хотя, весьма возможно, он просто уже спал.

— Приму это за "да". — Ярви встал, и Ральф с командой встали за ним. Колючка с трудом поднялась последней. Похоже, она все время опускалась на колени, когда надо было стоять, и стояла, когда лучше было опуститься.

— Еще не поздно разжать кулак, Отец Ярви. — Праматерь Вексен грустно покачала головой. — Когда-то у меня были большие надежды на твой счет.

— Увы, как Сестра Исриун может подтвердить, я часто оказываюсь сплошным разочарованием. — Лишь легкий след металла был в голосе Ярви, когда он повернулся. — Я каждый день стараюсь измениться.

Снаружи лил сильный дождь, из-за которого строения Скекенхауса все еще казались серыми призраками.

— Кто эта женщина, Исриун? — спросила Колючка, спеша, чтобы не отстать.

— Когда-то она была моей кузиной. — На сухопаром лице Ярви заходили желваки. — Потом мы были помолвлены. Потом она поклялась, что увидит меня мертвым.

Колючка удивленно подняла брови.

— Вы, должно быть, тот еще любовник.

— Не у всех есть твой дар ласкового прикосновения. — Он хмуро посмотрел на нее. — В следующий раз думай, прежде чем броситься на мою защиту.

— Миг, когда ты промедлишь, будет мигом твоей смерти, — пробормотала она.

— В тот миг, когда ты не промедлила, ты едва не убила всех нас.

Она знала, что он прав, но все равно это раздражало ее.

— До этого могло не дойти, если бы вы сказали им, что островитяне нас атаковали, и ванстеры тоже, что они не оставили нам выбора, кроме...

— Они отлично это знали. Их подстрекала Праматерь Вексен.

— Откуда вы...

— Она оглушительно говорила это словами, которых не произносила. Она собирается раздавить нас, и я не могу игнорировать ее дальше.

Колючка потерла виски. Похоже, министры никогда не имели в виду то, что говорили.

— Если она наш враг, почему она просто не убила нас там, пока мы были на коленях?

— Потому что Праматерь Вексен не желает смерти своим детям. Она желает, чтобы они повиновались. Сначала она послала против нас островитян, потом ванстеров. Она надеется втянуть нас в опрометчивые действия, и король Утил собирается оказать ей в этом услугу. Ей понадобится время, чтобы собрать силы, но только потому, что их так много. Скоро она пошлет против нас половину мира. Если мы собираемся противостоять ей, нам нужны союзники.

— И где мы найдем союзников?

Отец Ярви улыбнулся.

— Среди врагов, где же еще?

Кольчуга мертвеца

Всех парней собрали.

Нет, здесь собрали мужчин, понял Бренд. Быть может, не многие из них могли похвастаться бородой, но когда же они станут мужчинами, если не теперь, после того, как они прошли испытания и намеревались принести клятвы?

В последний раз они стояли здесь с мастером Хуннаном, который научил их, испытал их и выковал, так же как Бренд ковал железо в кузнице Гаден. Их собрали на берегу, где они так часто тренировались, но мечи теперь были не деревянные.

Все были в новом снаряжении, с сияющими глазами и затаив дыхание от мысли о первом набеге. От мысли, что оставят позади Отца Мира и отдадут свои силы и дух его жене с окровавленным ртом, Матери Войне. От мысли о победной славе и известности, о месте за королевским столом и в песнях воинов.

О, и от мысли о возвращении богатыми.

Некоторые подбоченивались так, словно они уже герои. Особенно те, кому повезло, и чьи семьи купили им прекрасные кольчуги, хорошие мечи и новые блестящие доспехи. У Бренда была только Рин, хоть он и считал, что ему с ней повезло больше, чем он заслуживал. Она принесла ему кольчугу от Гаден в обмен на десятую часть того, что он привезет — кольчуга мертвеца, потускневшая от использования, в спешке подогнанная под его размеры и все равно свисающая под руками. Но его верный топор был хорошим и наточенным как бритва. И его щит, на который он копил целый год, и на котором Рин недавно нарисовала голову дракона, выглядел не хуже, чем у остальных.

— Почему дракон? — спросил Раук, насмешливо изогнув бровь.

Бренд попытался отшутиться:

— А почему бы нет? — чтобы испортить день его первого набега понадобилось бы больше, чем презрение дураков.

И это был не просто набег. Это был самый большой набег на памяти живущих ныне. Даже больше, чем тот, что король Утрик повел на Сагенмарк. Бренд снова встал на цыпочки, чтобы посмотреть на людей, заполонивших все побережье. Металл блестел на солнце, и дым от их костров поднимался в небо. Хуннан сказал, их было пять тысяч, и Бренд смотрел на свои пальцы, пытаясь представить каждую тысячу человек. От этого у него кружилась голова, словно он смотрел вниз с высокого обрыва.

Пять тысяч. Боги, как, должно быть, огромен мир.

Там были люди, хорошо экипированные торговцами и купцами, и оборванные братства, спустившиеся с гор. Были люди с гордыми лицами и посеребренными рукоятями мечей, и люди с грязными лицами, с копьями из кремня. Люди, покрытые шрамами, и те, кто ни разу в своей жизни не проливал кровь.

Такое увидишь не часто, и половина Торлби собралась на склонах перед городом, чтобы посмотреть. Матери и отцы, жены и дети, стояли там, чтобы посмотреть на своих мальчиков и мужей, и помолиться за то, чтобы они вернулись невредимыми и богатыми. Несомненно, семья Бренда тоже была там. В смысле, Рин. Он сжал кулаки и смотрел, а ветер дул ему в лицо.

Он сделает так, что она будет им гордиться. Он поклялся в этом.

Было такое чувство, что это скорее свадьба, чем война. Воздух был наполнен дымом и возбуждением, шумом песен, шутками и спорами. Клирики сновали в толчее, даруя свои благословления за плату. Не отставали и торговцы, сочинявшие враки о том, как все великие воины брали на войну лишний пояс. Не только воины надеялись нажиться на набеге короля Утила.

— За медяк я принесу тебе удачу в оружии, — сказала женщина-попрошайка, продающая поцелуи на удачу. — А еще за медяк принесу тебе еще и удачу в погоде. За третий...

— Заткнись, — отрезал мастер Хуннан, отгоняя ее. — Король говорит.

Загремело снаряжение, когда все повернулись к западу. К курганам давно умерших правителей на берегу, которые вдалеке на севере становились выровненными ветром бугорками.

Король Утил гордо стоял перед ними на дюне, баюкая, словно больное дитя, свой меч из простой серой стали. Длинная трава дрожала у его сапог. Ему не нужны были украшения, кроме шрамов на лице от бесчисленных битв. Не нужны были украшения, кроме дикого блеска глаз. Он был человеком, не знавшим ни страха, ни жалости. Он был королем, за которым любой воин был бы горд отправиться к самому порогу Последней Двери, и за нее.

Королева Лаитлин стояла около него, положив руки на большой живот. Золотой ключ висел на ее груди, ветер подхватил золотые волосы и развевал, как знамя. Она выказывала не больше страха или жалости, чем ее муж. Говорили, что половину этих людей и большую часть кораблей купило ее золото, а она была не из тех женщин, что не следят за своими вложениями.

Король важно сделал два шага вперед, ожидая, пока наступит бездыханная тишина. Волнение нарастало, до тех пор, пока Бренд не начал слышать свою кровь, бурлящую в ушах.

— Вижу ли я мужей Гетланда? — взревел король.

К счастью, Бренд и его небольшая кучка новоиспеченных воинов были достаточно близко, чтобы слышать его. Дальше капитаны каждого корабля передавали слова короля своим командам, и несущееся по ветру эхо прокатилось по длинному берегу.

Воины громко зашумели в ответ, вздымая блестящий лес оружия к Матери Солнцу. Объединенные, причастные. Все готовы умереть за человека у своего плеча. Возможно, у Бренда была лишь одна сестра, но ему казалось, что здесь на песке с ним пять тысяч братьев. Приятная смесь ярости и любви увлажняла его глаза и согревала сердце, и в тот миг казалось, это стоит того, чтобы умереть.

Король Утил поднял руку, требуя тишины.

— Как мне радостно видеть здесь так много братьев! Мудрых старых воинов, испытанных на поле брани, и храбрых юных воинов, недавно испытанных на площадке. Все собрались по важной причине пред взорами богов, пред взорами моих предков. — Он простер руки к древним курганам. — И довелось ли им видеть когда-нибудь столь грозное воинство?

— Нет! — крикнул кто-то, кто-то рассмеялся, и другие присоединились к нему, дико выкрикивая "Нет!". Король Утил поднял руку, снова требуя тишины.

— Островитяне послали против нас корабли. Они грабили нас, уводили наших детей в рабство и проливали кровь на нашу добрую землю. — Раздался сердитый гул. — Это они отвернулись от Отца Мира, они открыли двери Матери Войне, они позвали ее в гости.

Ропот нарастал, усиливался, животный рык вырвался из горла Бренда.

— Но Верховный Король говорит, что гетландцы не должны привечать Мать Ворон! Верховный Король говорит, что наши мечи должны оставаться в ножнах. Верховный Король говорит, что мы должны молча терпеть эти оскорбления! Скажите мне, люди Гетланда, что должно стать нашим ответом?

Слово вылетело из пяти тысяч ртов, как единый оглушительный рев, и голос Бренда тоже проскрипел его.

— Сталь!

— Да. — Утил баюкал свой меч, прижав рукоять к морщинистой щеке, словно это было лицо любовницы. — Сталь должна быть ответом! Братья, устроим островитянам кровавый день. День, от воспоминаний о котором они будут рыдать!

С этими словами он пошел в сторону Матери Моря, с ним его ближайшие капитаны и воины двора, легендарные люди со знаменитыми именами. Люди, к которым Бренд мечтал однажды присоединиться. Люди, чьим именам еще предстояло волновать бардов, собрались на пути короля ради мимолетной встречи с ним, прикосновения к его мантии, ради взгляда его серых глаз. Раздались крики: "Железный Король!" и "Утил!", а потом превратились в скандирование: "Утил! Утил!", и каждый крик отмечался стальным лязгом оружия.

— Время выбрать ваше будущее, парни.

Мастер Хуннан потряс мешком, в котором застучали метки. Парни его окружили, толкаясь и похрюкивая, как свиньи на кормежке. Хуннан совал в мешок шишковатые пальцы и одну за одной вжимал метки в каждую подставленную руку. Кружки из дерева, каждый с вырезанным знаком, обозначавшим зверя, вырезанного на носу одного из многих кораблей, и говорившим каждому парню — или каждому мужчине — какому капитану он принесет клятву, с какой командой будет плыть, грести и сражаться.

Получившие свои метки высоко поднимали их и триумфально вопили. Некоторые спорили о том, кому достался лучший корабль или капитан. Другие смеялись и обнимались, обнаружив, что благосклонность Матери Войны сделала их напарниками по веслу.

Бренд ждал с протянутой рукой, его сердце стучало. Он был опьянен, взволнованный королевскими словами, мыслями о приближающемся набеге, о том, что он уже не будет мальчиком, не будет бедным, не будет больше одиноким. Пьян от мысли, что будет делать хорошее, стоять в свете, и что с ним всегда будет семья воинов.

Бренд ждал, пока его приятели получали свои места — парни, которые ему нравились и не нравились, хорошие бойцы и не очень. Он ждал, и меток в мешке становилось все меньше, и он позволил себе раздумывать о том, что его оставят напоследок, потому что ему досталось весло на королевском корабле, и не было места, которого все желали сильнее. Чем чаще Хуннан пропускал его, тем больше он позволял себе надеяться. Он заслужил это, не так ли? Работал ради этого, был этого достоин? Делал то, что положено воину Гетланда?

Раук был последним. Он выдавил улыбку на лице, поникшем оттого, что Хуннан достал для него из мешка деревянную метку, а не серебряную. Затем остался один Бренд. Только его рука все еще тянулась, пальцы дрожали. Парни притихли.

И Хуннан улыбнулся. Бренд никогда не видел его улыбки, и почувствовал, что тоже улыбается.

— Это тебе, — сказал мастер над оружием, медленно-медленно вынимая покрытую шрамами руку. Вынув руку, чтобы показать...

Ничего.

Ни блеска королевского серебра. Ни дерева. Лишь пустой мешок, вывернутый наизнанку, демонстрируя неровную строчку.

— Ты думал, я не узнаю? — спросил Хуннан.

Бренд уронил руку. Все взгляды были прикованы к нему, и он почувствовал, что его щеки горят, как от удара.

— Узнали что? — пробормотал он, хотя ответ был ему прекрасно известен.

— Что ты разговаривал с этим калекой о том, что случилось на моей тренировочной площадке.

Упала тишина, и Бренд почувствовал себя так, словно его внутренности проваливаются в задницу.

— Колючка не убийца, — умудрился сказать он.

— Эдвал мертв, и она его убила.

— Вы назначили ей испытание, которое она не могла пройти.

— Я назначаю испытания, — сказал Хуннан. — Прохождение зависит от вас. И это испытание ты провалил.

— Я сделал то, что было правильно.

Брови Хуннана приподнялись. Не сердито. Удивленно.

— Говори это себе, если помогает. Но мне надо следить за тем, что правильно для меня. За тем, что правильно для людей, которых я учу сражаться. На тренировочной площадке мы ставим вас друг против друга, но на поле битвы вам надо сражаться вместе, а Колючка Бату сражается против всех. Пусть люди умрут, лишь бы она могла помахать мечами. Им лучше без нее. И им лучше без тебя.

— Мать Война выбирает тех, кто будет сражаться, — сказал Бренд.

Хуннан лишь пожал плечами.

— Пусть тогда найдет тебе корабль. Ты хороший боец, Бренд, но ты не хороший человек. Хороший человек прикрывает напарника. Хороший человек держит оборону.

Может, Бренду стоило прорычать "Это нечестно", как сделала Колючка, когда Хуннан разбил ее надежды. Но Бренд не особо умел говорить, и слов у него не было. Не было злости, когда она была на самом деле нужна. Он даже не пикнул, когда Хуннан повернулся и ушел. Даже не сжал кулаки, когда парни шли за мастером над оружием к морю. Парни, с которыми он тренировался эти десять лет.

Некоторые смотрели с презрением, некоторые удивленно. Один или двое, проходя, даже сочувственно похлопали его по плечу. Но все они прошли. На берег, к бушующим волнам и с трудом заработанным местам на кораблях, которые там покачивались. К своим клятвам преданности, в набег, о котором Бренд мечтал всю свою жизнь. Последним шел Раук, держа руку на рукояти отличного нового меча, ухмыляясь через плечо.

— Увидимся, когда мы вернемся.

Бренд долго стоял один не двигаясь. Один, в позаимствованной кольчуге, и с чайками, кричащими над этой громадной полосой песка, теперь уже пустой, если не считать отпечатков ног людей, которых он считал братьями. Бренд еще долго стоял один после того, как последний корабль отошел от берега и вышел в море, унося с собой его надежды.

С надеждами так часто бывает.

Яд

Та Кто Напевает Ветер напела чертовски ужасный ветер на пути из Скекенхауса, и их снесло на много лиг от курса.

Они яростно гребли, а Ральф рычал ругательства, пока не охрип. Весла спутывались, и каждый из команды промок насквозь от соленых брызг Матери Море и фыркал, как рыба. Колючка весьма сильно боялась, но напускала на себя храбрый вид. Все виды, которые она на себя напускала, были храбрыми, но этот был еще и зеленым, поскольку корабль скакал, как необъезженная лошадь, и Колючку от этого тошнило так, как никогда прежде. Казалось, все что она когда-либо съела, отправилось за борт, на весло или ей на колени, и половина вышла через нос.

Внутри Колючки тоже бушевал сильный шторм. Головокружительная волна благодарности за то, что ей вернули жизнь, теперь отошла, оставляя ее пережевывать горькую правду о том, что она променяла будущее отважного воина на будущее министерского раба, скованного своей же поспешной клятвой, ради целей, которыми Отец Ярви не собирался делиться.

Хуже того, она чувствовала, как приливает кровь, в животе кололо от боли, грудь ныла, и гнев закипал даже сильнее обычного. Насмешливый хохот команды над ее тошнотой мог бы довести до убийства, если бы она могла отодрать крепко сжавшиеся пальцы от весла.

И вот на трясущихся ногах она, шатаясь, спустилась на причал Йельтофта. Камни Тровенланда были покрыты лужами от вчерашнего шторма, блестящими на утреннем солнце. Спотыкаясь, она шла через толпу, подняв плечи до ушей, и каждый вопль торговца, каждый крик чайки, каждый грохот фургона и стук бочонка впивался в нее, словно нож. Излишне сердечные хлопки по спине и фальшивые смешки тех, кто должны были быть ее приятелями, ранили еще сильнее.

Она знала, о чем они думали. Чего ожидать, если ставишь девчонку на место мужчины? И она бормотала проклятья и клялась придумать месть, но не смела даже поднять голову, боясь, что ее снова вырвет.

Это была бы та еще месть.

— Только не сблевани перед королем Финном, — сказал Ральф, когда они подошли к видневшемуся вдали замку, мощные балки которого были покрыты красивой резьбой и позолочены. — Он знаменит своим нравом.

Но там был не король Финн, а его министр, Мать Кира, которая приветствовала их с высоты дюжины ступенек, каждая из которых была вырезана из мрамора разного цвета. Она была привлекательной женщиной, высокой и стройной, с заученной улыбкой, которая не очень подходила ее глазам. Она напомнила Колючке мать, и это с самого начала было плохим знаком. Колючка мало кому верила, и вряд ли у кого-то из них была заученная улыбка, и уж точно никто из них не был похож на ее мать.

— Приветствую вас, Отец Ярви, — сказала министр короля Финна. — Вам всегда рады в Йельтофте, но боюсь король не может с вами встретиться.

— Боюсь, это вы посоветовали ему не встречаться со мной, — ответил Отец Ярви, ставя мокрый сапог на нижнюю ступеньку. Мать Кира не отрицала этого. — Быть может, я смогу встретиться с принцессой Скарой? Ей было не больше десяти лет, когда мы виделись последний раз. Тогда мы были кузенами, прежде чем я прошел испытание на министра...

— Но вы прошли испытание, — сказала Мать Кира, — и отказались от всей вашей семьи, сделав своей семьей Министерство, как и я. В любом случае, принцессы здесь нет.

— Боюсь, вы отослали ее, только услышав, что я приеду.

Мать Кира и этого не отрицала.

— Праматерь Вексен послала мне орла, и я знаю, почему вы здесь. Это не значит, что я не сочувствую.

— Мать Кира, ваше сочувствие приятно, но еще приятнее была бы помощь короля Финна в беде, которая надвигается. Она вполне могла бы предотвратить эту беду.

Мать Кира поморщилась, как кто-то, кто не собирается помогать. Как морщилась мать Колючки, когда та рассказывала о своих героических надеждах.

— Вы же знаете, мой господин любит свою племянницу королеву Лаитлин, — сказала она. — И вы знаете, что он пошел бы с вами против половины мира. Но вы так же знаете, что он не может пойти против воли Верховного Короля. — Эта женщина — просто море слов, но таковы уж министры. Отец Ярви был не более прямолинеен. — Так что он послал меня, в отчаянии от сожаления, чтобы отклонить вашу аудиенцию, но смиренно предложить вам пищу, тепло и кров под его крышей.

За исключением еды, все звучало для Колючки неплохо.

За́мок короля Финна назывался "Лес", поскольку он был наполнен чащей огромных колонн. Говорили, что их привезли по Священной реке из Кальива. Они были покрыты прекрасной резьбой и украшены сценами из истории Тровенланда. Не таким прекрасным было огромное количество охранников, которые внимательно наблюдали за растрепанной командой Южного Ветра, пока та проходила мимо них. Колючка была растрепана больше всех, и прижимала руку к больному животу.

— Наш прием в Скекенхаусе не был... теплым. — Ярви придвинулся ближе к Матери Кире, и Колючка услышала его шепот. — Если бы я не знал, что к чему, то сказал бы, что я возможно в опасности.

— Отец Ярви, здесь вам ничто не угрожает, уверяю вас. — Мать Кира указала на двух охранников самого ненадежного вида из всех, кого когда-либо видела Колючка, стоявших по бокам у двери в общий зал, где стоял затхлый запах дыма.

— Здесь для вас есть вода. — Она указала на бочку, словно это был величайший дар. — Рабы принесут вам еду и эль. Комната, в которой будет спать ваша команда, уже готова. Несомненно, вы захотите отбыть с первым проблеском Матери Солнца, чтобы поймать отлив и донести новости королю Утилу.

Ярви с несчастным видом почесал светлые волосы ладонью скрюченной руки.

— Похоже, вы обо всем позаботились.

— Хороший министр всегда подготовлен. — Мать Кира закрыла дверь, покинув их, и только поворота ключа не хватало, чтобы можно было считать их заключенными.

— Как раз на такое теплое приветствие ты и рассчитывал, — проворчал Ральф.

— Финн и его министр предсказуемы, как Отец Луна. Они осторожны. В конце концов, они живут в тени Верховного Короля.

— Да уж, это длинная тень, — сказал Ральф.

— И все удлиняется. Колючка Бату, ты какая-то зеленая.

— Меня тошнит от разочарования, что мы не нашли союзников в Тровенланде, — ответила она.

Отец Ярви слегка улыбнулся.

— Еще посмотрим.

Глаза Колючки распахнулись в темноте, наполненной шипящими звуками.

Она озябла от пота под одеялом, сдернула его, почувствовала вязкую влагу крови между ног и прошипела проклятье.

Рядом с ней Ральф особенно резко всхрапнул и перевернулся на другой бок. Она слышала, как остальные члены команды дышат, ворочаются, бормочут во сне, тесно сжавшись на грязных ковриках, плотно, как свежепойманная рыба в базарный день.

Для нее не было особых условий, она их и не просила. Она их и не хотела. Во всяком случае, никаких, кроме свежей тряпки под штанами...

Спотыкаясь, она пошла по коридору, со спутанными волосами и болью в животе, ее пояс был расстегнут и пряжка хлопала по бедрам, одну руку она засовывала в штаны, чтобы понять, насколько дело плохо. Чтобы прекратить насмешки, ей не хватало только огромного пятна в паху. И она проклинала Того Кто Взращивает Семя за то, что впутал ее в это дурацкое дело, и проклинала глупых женщин, которые считали, что тут есть что праздновать, и первой среди них свою глупую мать, а еще...

В тени общей комнаты был человек.

Он был одет в черное и стоял около бочки с водой. В одной руке он держал крышку. В другой небольшой сосуд. Словно только что вылил что-то в бочку. Светила лишь одна оплывшая свеча, а у него было сильное косоглазие, но Колючка отлично чувствовала, что смотрит он прямо на нее.

Они стояли не двигаясь, он со своим сосудом над водой, она с рукой в штанах, наконец мужчина сказал:

— Ты кто?

— Кто я? Кто ты?

Ее отец всегда говорил: "знай, где находится ближайшее оружие", — и она взглянула на стол, где были разбросаны остатки вечерней еды. В дерево был воткнут столовый нож, короткое лезвие слабо блестело. Не похож на геройский клинок, но если тебя застали в ночи с расстегнутым поясом, будешь использовать, что есть.

Она осторожно вытащила руку из штанов, осторожно потянулась к ножу. Мужчина, не сводя с нее глаз (или, во всяком случае, глядя куда-то в ее сторону), осторожно убрал сосуд.

— Тебя не должно быть здесь, — сказал он.

— Да ну? Что ты вылил в воду?

— Зачем тебе этот нож?

Она вытащила его из стола и выставила вперед. Нож слегка трясся в ее руке, ее голос взвился:

— Это яд?

Мужчина отбросил крышку бочки и шагнул к ней.

— Так, девочка, не делай глупостей. — Когда он повернулся, она увидела меч у него на поясе, его правая рука тянулась к рукояти.

Возможно, она запаниковала. Или, быть может, мыслила яснее обычного. Она прыгнула на него, прежде чем сама поняла, что делает, схватила его запястье одной рукой, а другой вонзила нож ему в грудь.

Это было не трудно. Намного проще, чем можно было подумать.

Он хрипло вздохнул, его меч был обнажен не более чем на четверть, глаза скосились сильнее прежнего, он схватил ее за плечо.

— Ты... — И он рухнул на спину, таща ее за собой.

Колючка стряхнула его вялую руку и с трудом поднялась. Его черная одежда почернела еще сильнее, намокнув от крови. Столовый нож был вогнан по рукоять в его сердце.

Она зажмурила глаза, но когда открыла их, он все еще был там.

Не сон.

— О, боги, — прошептала она.

— Они редко помогают. — В дверях стоял и хмурился Отец Ярви. — Что случилось?

— У него был яд, — пробормотала Колючка, слабо показывая на лежащий сосуд. — Или... думаю, был...

Министр сел на корточки перед мертвецом.

— У тебя есть привычка убивать людей, Колючка Бату.

— Это плохо, — очень тихо сказала она.

— Это сильно зависит от того, кого ты убиваешь. — Ярви медленно встал, осмотрел комнату, подошел к ней и уставился ей в лицо. — Он ударил тебя?

— Ну... нет...

— Да. — Он врезал ей в челюсть, и она растянулась у стола. К тому времени он уже распахивал двери.

— Кровопролитие в зале короля Финна! К оружию! К оружию!

Первым прибежал Ральф, который удивленно посмотрел на труп и тихо сказал:

— Сработало.

Потом прибежали охранники, удивленно посмотрели на труп и достали оружие.

Потом прибежала команда, они качали косматыми головами, терли щетинистые челюсти и бормотали молитвы.

И наконец, пришел король Финн.

С тех пор, как Колючка убила Эдвала, она вращалась в влиятельных кругах. Она встретила пять министров и трех королей, один из которых был Верховным, и впечатлил ее лишь тот, который убил ее отца. Финн, возможно, и был знаменит своим гневом, но первое, что отметила Колючка, это насколько странно бесформенным был король Тровенланда. Его подбородок перетекал в шею, шея в плечи, плечи в живот, а его редкие седые волосы были всклокочены после королевской постели.

— Вставать на колени — не твоя сильная сторона, да? — прошипел Ральф, таща Колючку вниз вслед за всеми. — И ради богов, застегни свой чертов ремень!

— Что здесь случилось? — взревел король, брызгая слюной на своих содрогающихся охранников.

Колючка, пока возилась с пряжкой, опустила глаза в пол. Теперь казалось неизбежным, что ее раздавят камнями. Ее уж точно. Возможно и остальную команду тоже. Она увидела выражения их лиц. Вот что случается, если дать девчонке клинок. Даже если он маленький.

Мать Кира, безукоризненно опрятная даже в ночной рубашке, подняла упавший сосуд двумя пальцами, понюхала и сморщила нос.

— Ух! Яд, мой король.

— Боги всевышние! — Ярви положил руку на плечо Колючки. Ту же самую руку, которой только что ее ударил. — Если бы эта девочка соображала медленнее, я и моя команда, возможно, к утру прошли бы через Последнюю Дверь.

— Обыскать каждый угол зала! — взревел король Финн. — Доложите, как мерзавец проник внутрь!

Воин, который встал на колени, чтобы обыскать одежду мертвеца, поднял руку, в которой сверкало серебро.

— Монеты, мой король. Отчеканенные в Скекенхаусе.

— Слишком многое в последнее время в моем зале из Скекенхауса. — По челюсти Финна пошли розовые пятна. — Монеты Праматери Вексен, орлы Праматери Вексен, приказы Праматери Вексен. Приказы мне, королю Тровенланда!

— Но мой король, подумайте о благополучии ваших людей, — убедительно проговорила Мать Кира, все еще цепляясь за свою улыбку, хотя теперь она едва касалась ее рта, не говоря уже о глазах. — Подумайте об Отце Мире, Отце Голубей, который превращает кулак в...

— Я терпел множество унижений от лица Отца Мира. — Розовые пятна распространились на щеки короля Финна. — Раньше Верховный Король был первым среди братьев. Теперь отдает приказы, словно он отец. Как должны сражаться мужчины. Как женщины должны торговать. Как все должны молиться. Храмы Единому Богу растут по Тровенланду, как грибы после дождя, и я сдерживал свой язык!

— Вы были мудры, поступая так, — сказала Мать Кира, — и будет мудро...

— А теперь Праматерь Вексен посылает наемных убийц в мою землю?

— Мой король, у нас совсем нет доказательств...

Финн взревел на своего министра, его рыхлое лицо из розового цвета разгорелось в пылающий алый.

— В мой собственный дом? Травить моих гостей? — Он ткнул в труп пальцем, похожим на сосиску. — Под моей собственной крышей и под моей защитой?

— Я бы посоветовала осторожность...

— Вы всегда советуете осторожность, Мать Кира, но моему терпению есть предел, и Верховный Король перешагнул через него! — С лицом, ставшим теперь совершенно пурпурным, он сжал здоровую руку Отца Ярви. — Скажите моей возлюбленной племяннице, королеве Лаитлин, и ее высокочтимому мужу, что у них есть друг в моем лице. Друг, чего бы это ни стоило! Я клянусь!

Для этого момента у Матери Киры не нашлось никакой улыбки, зато определенно нашлось у Отца Ярви.

— Ваша дружба это все, о чем они могут просить. — И он высоко поднял руку короля Финна.

Охранники поприветствовали этот неожиданный союз между Тровенландом и Гетландом несколько удивленно, команда Южного Ветра с огромным облегчением, а Колючке Бату, несомненно, следовало бы аплодировать громче всех. Убийство человека по случайности сделало ее злодейкой. Убийство другого намеренно сделало ее героем.

Но она лишь хмуро смотрела, когда труп утаскивали прочь, и чувствовала в этом что-то очень странное.

Потерянный и найденный

Бренд был сильно пьян.

В последнее время такое бывало с ним часто.

Лучшая работа, которую он смог найти, это грузчик в доках, и за день от нее разыгрывалась сильная жажда. Так что он начал пить, и обнаружил, что к пьянству у него настоящий дар. Похоже, в конце концов, он унаследовал что-то от отца.

Набег был весьма успешным. Островитяне были так уверены, что их защитит благосклонность Верховного Короля, что их застали врасплох, половину их кораблей захватили, а половину сожгли. Бренд наблюдал, как воины Гетланда, высадившись, шли с важным видом по изогнутым улочкам Торлби, нагруженные трофеями и покрытые славой, и их приветствовали из каждого окна. Он слышал, Раук захватил двух рабов, а Сордаф добыл серебряный браслет. Он слышал, Утил вытащил голого старого короля Стира из его замка, заставил встать на колени и поклясться клятвой солнца и клятвой луны никогда не обнажать меч против гетландца.

Все новости были геройскими, такими, о которых слагали песни, но от чужих успехов свои неудачи колют куда сильнее.

Бренд шел, шатаясь, по переулкам, между домами, и кричал на звезды. Кто-то крикнул в ответ. Может, звезды, а может кто-то из окна. Ему было все равно. Он не знал, куда идет. И это было уже неважно.

Он был потерян.

— Я волновалась, — сказала Рин.

— А ты попробуй, каково это, когда все твои мечты украли. — Выплюнул он в ответ.

Что она могла сказать на это?

Он попытался вернуть ей кинжал.

— Мне он не нужен, и я его не заслуживаю.

— Я сделала его для тебя, — сказала она. — И горжусь тобой несмотря ни на что.

Ничто не могло заставить Рин плакать, но в этот раз в ее глазах стояли слезы. И они ранили сильнее любых ударов, что Бренд когда-либо получал, а получал он немало.

Так что он попросил Фридлиф снова наполнить его чашу. И еще. И еще. Фридлиф покачала седой головой, видя, как юная жизнь тратится попусту и все такое, но вряд ли это было впервые. Наполнять чаши было ее работой.

По крайней мере, напившись, Бренд мог притворяться, что виноваты другие. Хуннан, Колючка, Раук, Отец Ярви, боги, звезды на небе, камни под ногами. Трезвому ему приходилось думать, что все это он навлек на себя сам.

В темноте Бренд врезался в стену, и та его развернула. В нем закипел гнев, и он взревел:

— Я делал хорошее! — Он ударил кулаком по стене и промазал, что было удачей, и упал в канаву, что удачей не было.

Потом Бренда стошнило ему на руки.

— Ты Бренд?

— Я был им, — сказал он, вставая на колени и видя очертания человека. Или быть может двух.

— Тот Бренд, который тренировался с Колючкой Бату?

Он фыркнул на это, но его фырканье воняло рвотой, и его чуть снова не стошнило.

— К сожалению.

— Тогда это тебе.

Холодная вода ударила его в лицо, он закашлялся, попытался вскочить и поскользнувшись, свалился в канаву. Пустое ведро покатилось прочь по мостовой. Бренд соскреб с глаз мокрые волосы, увидел полоску света на старом морщинистом бородатом лице, покрытом шрамами.

— Надо бы врезать тебе за это, старая сволочь, — сказал он, но ему показалось, что подъем вряд ли стоил усилий.

— Но тогда я врезал бы тебе в ответ, а сломанный нос не исправит твоих проблем. Я знаю. Я пробовал. — Старик положил руки на колени и придвинулся ближе. — Колючка сказала, что ты был лучшим из тех, с кем она тренировалась. Хотя, парень, не похоже, что ты лучший в чем бы то ни было.

— Время было немилосердным.

— Оно всегда такое. Боец все равно продолжает сражаться. Я думал, ты боец?

— Был, — сказал Бренд.

Старик протянул широкую ладонь.

— Хорошо. Меня зовут Ральф, и у меня есть бой для тебя.

В качестве тренировочной площадки они осветили факелами сарай. Веревки на старых досках обозначали края. Публики было не так много, как Бренд привык, но от той, что была, его опять начало тошнить.

На одном стуле сидела Лаитлин, Золотая Королева Гетланда. На ее груди блестел ключ от сокровищницы королевства. Рядом с ней сидел человек, который когда-то был ее сыном, а теперь ее министром, Отец Ярви. За ними стояли четыре раба в серебряных ошейниках — два огромных инглинга с суровыми топорами на поясах и еще более суровыми выражениями на хмурых лицах, будто высеченных из камня, и две девушки, как две половинки грецкого ореха, обе с такими длинными косами, что им пришлось обмотать их вокруг руки.

И, прислонившись к дальней стене, поставив одну ногу на каменную кладку, и с легкой насмешливой кривобокой улыбочкой на губах, стояла самая нелюбимая спарринг-партнерша Бренда, Колючка Бату.

И вот что странно, несмотря на все те часы, которые он провел в пьяном угаре, обвиняя ее во всех своих несчастьях, Бренд рад был видеть ее лицо. Сейчас он был счастливее, чем за долгое время. Не потому что она ему так уж нравилась, но потому что ее вид напоминал ему о том времени, когда он сам себе нравился. Когда он видел свое будущее, и ему нравилось то, что он видит. Когда его надежды гордо реяли, и мир, казалось, был полон вызовов.

— Думала, ты уж никогда сюда не доберешься. — Она вдела руку в ремни щита и взяла деревянный меч.

— Думал, тебя раздавили камнями, — сказал Бренд.

— Это все еще весьма вероятно, — сказал Отец Ярви.

Ральф толкнул Бренда в спину, и он, шатаясь, пошел на площадку.

— Начинай уже, парень.

Бренд знал, что он не самый смышленый, и сейчас его разум был еще затуманен, но суть он уловил. Он почти по прямой дошел до тренировочного оружия, выбрал щит и меч, старательно избегая холодных глаз королевы, оценивающих каждое его движение.

Колючка уже выходила на позицию.

— У тебя чертовски жалкий вид, — сказала она.

Бренд посмотрел на свою жилетку, испачканную в чем-то похожем на рвоту, и был вынужден кивнуть.

— Ага.

Ухмылка на её губах стала насмешливой.

— Разве не ты постоянно говорил, что станешь богачом после первого набега?

Это его укололо.

— Я не поехал.

— Не думала, что ты трус.

Это укололо еще сильнее. Она всегда знала, как его ужалить.

— Меня не взяли, — проворчал он.

Колючка расхохоталась, несомненно рисуясь перед королевой. Она не уставала разглагольствовать, как она восхищается этой женщиной.

— Я тут исхожу на зависть, ожидая, что ты будешь важничать, как герой, и кого я вижу? Какого-то пьяного попрошайку?

Бренд почувствовал, что его пронзил прилив холода, от которого он протрезвел лучше, чем от ледяной воды. Он немало попрошайничал на своем веку, это правда. Но это такая правда, которая жалит.

Колючка всё хихикала, радуясь своей сообразительности.

— Ты всегда был идиотом. Мое место украл Хуннан, а как ты упустил свое?

Бренд хотел бы рассказать ей как. Он хотел бы выкрикнуть ей это в лицо, но не мог выдавить ни слова, поскольку начал рычать, как зверь, громче и громче, пока все помещение не стало вибрировать от его рыка, и его грудь не загудела от него. Его губы изогнулись, а челюсть стиснулась так сильно, что зубы, казалось, раскрошатся. Колючка хмуро смотрела на него из-за кромки щита, словно он обезумел. Может, так оно и было.

— Начинайте! — крикнул Ральф, и Бренд набросился на нее, отбил ее меч и ударил так сильно, что от ее щита полетели щепки. Она быстро изогнулась, она всегда была смертельно быстрой, освободила достаточно места, чтобы взмахнуть мечом, но в этот раз он не колебался.

Он не обратил внимания на удар в плечо, едва почувствовал его и взревел, без оглядки наступая, заставляя ее отшатнуться. Кромки щитов столкнулись, он почти поднял ее, она отлетела за веревку и врезалась в стену. Колючка постаралась освободить меч, но он плотно прижал его к плечу, схватил ее щит левой рукой и потащил вниз. Для оружия слишком близко, так что он отбросил тренировочный клинок и начал бить ее, со всей своей злостью и разочарованием, словно она была Хуннаном или Ярви, или всеми этими так называемыми друзьями, которые так преуспели в ничегонеделании, украли его место и его будущее.

Он ударил ее в бок, услышал, как она застонала, снова ударил ее, и она сложилась пополам, выпучив глаза. Вновь ударил ее, и грузно осела, кашляя и рыгая у его ног. Он бы наверное принялся пинать ее, когда Ральф схватил его за шею большой рукой и оттащил.

— Думаю, достаточно.

— Ага, — пробормотал он, обмякнув. — Более чем.

Он стряхнул с руки щит, внезапно потрясенный тем, что сделал, и ничуть не гордясь этим. Он отлично знал, каково это, быть избитым. Возможно, он унаследовал от отца не только пьянство. Он не чувствовал, что стоит сейчас в свете. Совсем не чувствовал.

Колючка кашляла и пускала слюни позади. Королева Лаитлин тяжело вздохнула и повернулась на стуле.

— Я все думала, когда ты прибудешь.

И только сейчас Бренд заметил еще одного наблюдателя, который стоял в тени в углу, в накидке из лохмотьев всех оттенков серого.

— Как всегда, когда во мне больше всего нуждаются и меньше всего ожидают. — Раздался из-под капюшона женский голос со странным акцентом. — Или когда я голодна.

— Ты видела? — спросил Ярви.

— Имела эту сомнительную честь.

— Что думаешь?

— Она жалкая. Она гордая и злая. Слишком самонадеянная и слишком маленькая. Она себя не знает. — Фигура откинула капюшон. Пожилая чернокожая женщина с худым, словно от голода, лицом и седой щетиной волос. Она сунула длинный палец в нос, тщательно исследовала результат и отбросила прочь.

— Девчонка тупая, как пень. Даже хуже. Большинству пней хватает достоинства, чтобы тихо гнить, не совершая преступлений.

— Я вообще-то здесь, — умудрилась прошипеть Колючка с четверенек.

— Прямо там, куда тебя отправил пьяный мальчишка. — Женщина блеснула Бренду улыбкой, в которой, казалось, было слишком много зубов. — Но мне он нравится: он симпатичный и отчаянный. Мое любимое сочетание.

— А с ней можно что-нибудь сделать? — спросил Ярви.

— Что-нибудь всегда можно сделать, если достаточно постараться. — Женщина отделилась от стены. Она очень странно ходила — изгибаясь, подергиваясь, выхаживала — словно танцевала под музыку, которую слышала только она. — Сколько ты заплатишь мне за трату времени на ее бесполезную оболочку, вот в чем вопрос. В конце концов, ты мне уже и так должен. — Длинная рука, извиваясь, показалась из-под накидки, держа что-то в ладони.

Это была коробка, величиной, наверное, с голову ребенка — темная, квадратная, идеальная, с золотыми письменами, выгравированными на крышке. Бренд обнаружил, что его взгляд прикован к ней. Было трудно заставить себя не подойти ближе, не взглянуть внимательней. Колючка тоже уставилась. И Ральф. И рабы королевы. Все зачарованные и одновременно напуганные, словно при виде ужасной раны. Конечно, никто из них не умел читать, но не надо быть министром, чтобы узнать на коробке эльфийские буквы. Буквы, написанные до Разбиения Бога.

Отец Ярви сглотнул и пальцем своей изувеченной руки открыл коробку. Что бы ни было внутри, оно излучало бледный свет. Рот министра раскрылся, и свет оттенил впадины на его лице. Свет отразился от расширившихся глаз королевы Лаитлин — а еще секунду назад Бренд думал, что ее ничто неспособно удивить.

— О, боги, — прошептала она. — Ты его достала.

Женщина экстравагантно поклонилась, подол ее накидки поднял облако соломенной пыли с пола сарая.

— Я доставляю то, что обещала, моя самая позолоченная из королев.

— Значит, он все еще работает?

— Заставить его вращаться?

— Нет, — сказал Отец Ярви. — Заставишь его вращаться для Императрицы Юга, не раньше.

— Остался вопрос...

Не отрывая глаз от коробки, королева протянула свернутую бумагу.

— Все твои долги погашены.

— Тот самый вопрос, о котором я думала. — Чернокожая женщина нахмурилась, взяв бумагу двумя пальцами. — Раньше меня называли ведьмой, но вот где настоящее волшебство — спрятать столько золота в клочке бумаги.

— Мы живем в меняющееся время, — прошептал Отец Ярви и захлопнул коробку, пряча свет. Лишь тогда Бренд заметил, что задержал дыхание, и медленно выдохнул. — Найди нам команду, Ральф. Ты знаешь, какую.

— Из суровых людей, полагаю, — сказал старый воин.

— Гребцов и бойцов. Изгоев и отчаянных. Тех, кто не ослабнет от мысли о крови или от ее вида. Путешествие будет долгим, и ставки высоки как никогда. Мне нужны те, кому нечего терять.

— Как раз такие команды по мне! — Чернокожая женщина хлопнула себя по бедру. — Запишите меня первой! — Она скользнула между стульев и важно зашагала к Бренду. На миг ее накидка из лохмотьев распахнулась, и он увидел блеск стали. — Купить тебе выпить, молодой человек?

— Думаю, парень и так выпил достаточно. — Серые глаза королевы Лаитлин смотрели на него, как и глаза ее четырех рабов. Бренд сглотнул, а его рот, в котором все еще был привкус рвоты, внезапно пересох. — Хотя мой первый муж подарил мне двух сыновей, за что я всегда буду ему благодарна, он слишком много пил. Пьянство портит плохого человека. И разрушает хорошего.

— Я... решил завязать, моя королева, — пробормотал Бренд. Он знал, что не вернется. Ни к кружке эля, ни к попрошайничеству, ни к работе грузчиком в доках.

Черная женщина разочарованно надула щеки, направившись к двери.

— У молодежи нынче никаких амбиций.

Лаитлин ее проигнорировала.

— То, как ты сражаешься, напомнило мне о старом друге.

— Благодарю вас...

— Не стоит. Мне пришлось его убить. — И королева Гетланда удалилась прочь, и ее рабы последовали за ней.

— Мне надо собрать команду. — Ральф взял Бренда под руку. — И, несомненно, канава по тебе соскучилась...

— Обойдется без меня. — Ральф был силен, но Бренд не двинулся. Он вспомнил, каково это, сражаться, и каково побеждать, и теперь он был более, чем когда-либо в своей жизни, уверен в том, что хорошего должен делать. — Тебе повезло, старик, теперь тебе нужно искать на одного меньше.

Ральф фыркнул.

— Это не двухдневная прогулка, мальчик, и даже не набег на Острова. Мы направляемся далеко по Священной реке и потом по Запретной, через высокий волок и еще дальше. Мы собираемся пообщаться с принцем Кальива. И даже получить аудиенцию у Императрицы Юга в Первом из Городов! В этом путешествии будут все виды опасностей, даже если б нам не нужно было искать союзников против самого могущественного человека в мире. Нас не будет много месяцев. Если мы вообще вернемся.

Бренд сглотнул. Конечно, опасности, но возможности тоже. Мужчины завоевывали на Священной славу. Люди привозили оттуда добычу.

— Тебе нужны гребцы? — сказал он. — Я могу тянуть весло. Надо поднимать грузы? Я могу поднимать грузы. Тебе нужны бойцы? — Бренд кивнул на Колючку, которой удалось встать. Теперь она морщилась, щупая побитые ребра. — Я могу сражаться. Тебе нужны те, кому нечего терять? Не ищи больше.

Ральф открыл рот, но вместо него заговорил Отец Ярви.

— Дорога может и будет трудной, но мы собираемся сгладить путь Отцу Миру. Мы собираемся найти союзников. — Министр едва заметно кивнул Бренду. — Нам на борту пригодится человек, который иногда размышлял о том, как делать хорошее. Дай ему метку, Ральф.

Старый воин почесал бороду.

— У тебя будет худшее место, мальчик. Худшая работа за самое маленькое вознаграждение. Заднее весло. — Он кивнул в сторону Колючки. — Напротив этой особы.

Колючка долго хмуро посмотрела на Бренда, а затем сплюнула, но он от этого лишь шире улыбнулся. Он снова видел будущее, и ему нравилось то, что он видит. По сравнению с работой грузчика в доках, это ему нравилось намного больше.

— Не терпится начать. — Он выдернул из рук Ральфа метку, на которой была нарисована министерская голубка, и до боли сжал ее пальцами.

Похоже, Мать Война все-таки нашла ему команду. Или Отец Мир.

Часть ІІ

Первый урок

Южный Ветер качался на волнах, хвастаясь новыми веслами и новым парусом. Он был недавно покрашен и загружен провизией, блестящий и стройный, как гончая, и с министерскими белыми блестящими голубями на высоких носу и корме. Несомненно, это был прекрасный корабль. Корабль для великих деяний и героических песен.

К сожалению, команда была не совсем ему под стать.

— Они выглядят... — мать Колючки всегда находила подходящие слова для чего угодно, но тут даже она замешкалась. — ...разношерстно.

— Зловеще. Я бы так сказала, — проворчала Колючка.

Она также выбирала между "отчаянно", "отвратительно" или "как топором вырубленные". Все три определения подходили для сборища проклятых, которые кишели на Южном Ветре и на пристани перед ним, поднимали мешки и бочки, тянули за веревки, толкались, орали, смеялись, угрожали, и все это под пристальным взором Отца Ярви.

Это были бойцы, но скорее бандиты, чем воины. Люди со множеством шрамов и без угрызений совести. Мужчины с раздвоенными и заплетенными бородами, бритые странными клочками, с окрашенными волосами, торчащими словно пики. Мужчины, чья одежда была потерта, но чьи мускулистые руки, широкие шеи и грубые пальцы блестели от золотых и серебряных колец-денег, возвещая миру, как высоко они себя ценят.

Колючка думала, какую же груду трупов они должно быть нагромоздили вместе, но она была не из тех, кого легко запугать. Особенно когда у нее нет выбора. Она опустила свой морской сундук — внутри были все ее пожитки, и сверху старый меч ее отца, завернутый в промасленную ткань. Приняла самый храбрый вид, шагнула к самому большому мужику и тронула его за руку.

— Я Колючка Бату.

— Я Досдувой. — Она обнаружила, что уставилась на одну из самых крупных голов из тех, что когда-либо видела. Мелкие части лица сжимались к центру этого рыхлого пространства, которое возвышалось над ней так высоко, что сначала она подумала, что владелец этой головы, должно быть, стоит на ящике. — Что за беда привела тебя сюда, девочка? — спросил он со слегка трагичной дрожью в голосе.

Хотела бы она, чтобы у нее был другой ответ, но она выпалила:

— Я плыву с вами.

Он нахмурился, и от этого лицо стало занимать еще меньше места на его голове.

— По Священной реке, в Кальив и дальше?

Она вскинула подбородок в своей обычной манере:

— Если, конечно, лодка поплывет с такой тушей на борту.

— Полагаю, нам придется уравновесить скамейки кем-то полегче. — Это донеслось от человека, который был настолько маленьким и крепким, насколько Досдувой был огромным и мягким. У него была шипастая шевелюра рыжих волос и безумнейшие глаза, ярко-голубые, влажно сияющие и погруженные в темные глазницы. — Меня зовут Одда, я знаменит вокруг Расшатанного моря.

— Знаменит чем?

— Всем подряд. — Он блеснул желтой волчьей улыбкой и она увидела, что на его передних зубах были выточены желобки убийцы. — Жду не дождусь, когда мы поплывем с тобой.

— И я, — удалось прохрипеть Колючке. Она против своей воли отступила и чуть не врезалась в кого-то еще. Он посмотрел на нее, когда она повернулась и, каким бы храбрым ни был ее вид, отпрянула в сторону. В углу глаза начинался огромный бесформенный шрам, демонстрируя розовое веко, он шел по его щетинистой щеке и через обе губы. И чтобы все выглядело еще хуже, по его заплетенным волосам, она поняла, что им придется плыть с ванстером.

Он встретил ее плохоскрываемый ужас своим обезображенным спокойствием, которое было страшнее, чем любое рычание, и мягко сказал:

— Я Фрор.

Можно было ответить агрессивно или выглядеть слабо, и для Колючки это не было выбором вообще. Так что она надула щеки и выпалила:

— Откуда у тебя этот шрам?

— А откуда у тебя этот шрам?

Колючка нахмурилась.

— Какой шрам?

— Так это боги дали тебе такое лицо? — И с легкой улыбкой ванстер продолжил скручивать веревку.

— Отец Мир, защити нас, — пропищала мать Колючки, незаметно подходя. — Слово "зловещие" им подходит.

— Довольно скоро уже они будут меня бояться, — сказала Колючка, желая, и не в первый раз, чтобы добиться чего-то было так же легко, как и решительно сказать об этом.

— А чего в этом хорошего? — Мать уставилась на бритоголового мужика с рунами, вытатуированными на лице, обозначающими его преступления. Он отрывисто смеялся с тощим типом, чьи руки были покрыты шелушащимися язвами. — Чтобы тебя боялись люди вроде этих?

— Лучше, чтоб тебя боялись, чем быть напуганной. — Это были слова ее отца, и как всегда, мать была к ним готова.

— Разве в жизни только два этих варианта?

— Это два варианта воина. — Когда бы Колючка ни перекинулась с матерью больше чем десятком слов, она всегда почему-то заканчивала тем, что защищала недоказуемую позицию. Она знала, что будет дальше. Зачем так яростно сражаться за то, чтобы быть воином, если все, что можешь получить, это страх? Но мать лишь заткнулась, и выглядела бледно и испуганно, подкидывая вину в топку закипающего гнева Колючки. Как всегда.

— Ты всегда можешь вернуться домой, — отрезала Колючка.

— Я хочу посмотреть, как отправляется в дорогу мое единственное дитя. Ты можешь мне это позволить? Отец Ярви говорит, что вас возможно не будет год. — Голос матери задрожал, выводя Колючку из себя. — Если ты вообще вернешься...

— Не бойтесь, мои голубки! — Колючка отпрыгнула, когда кто-то положил руку ей на плечи. Странная женщина, которая наблюдала за боем Колючки и Бренда несколькими днями раньше, просунула свою покрытую седой щетиной голову между ней и ее матерью. — Поскольку мудрый Отец Ярви отдал обучение вашей дочери в мои проворные руки.

Колючка не думала, что ее дух может пасть еще ниже, но боги отыскали способ.

— Обучение?

Женщина сильнее сжала их. От нее сильно воняло смесью пота, ладана, трав и мочи.

— Здесь я буду учить, а ты учиться.

— А кто... — Мать Колючки нервно оглядела оборванную женщину, — или что... вы такое?

— В последнее время воровка. — Когда из-за этого нервозность переросла в тревогу, она весело добавила: — ... но еще я опытная убийца! И штурман, борец, звездочет, исследователь, историк, поэт, шантажист, пивовар... Возможно, я кое-что забыла. Не говоря уже о том, что отличный любитель-предсказатель.

Пожилая женщина соскребла со столба свежее пятно птичьих экскрементов, поизучала его состав большим пальцем и тщательно понюхала. Казалось, она собирается попробовать, потом решила что не стоит, и наконец стерла все своей оборванной накидкой.

— Дурной знак, — проворчала она, уставившись наверх на кружащихся чаек. — Добавьте к этому мою необсуждаемую компетентность в... — она вызывающе покачала бедрами, — романтических искусствах, и вы увидите, мои голу́бки, что есть очень мало сфер интересов современной девушки, в которых я слабо разбираюсь и не могу проинструктировать вашу дочь.

Колючке должно было понравиться редкое выражение лица ее матери, утратившей дар речи, но она и сама его утратила.

— Колючка Бату! — Ральф плечами расталкивал толпу. — Ты опоздала! Тащи свою тощую задницу на пристань и начинай таскать те мешки. Твой дружок Бренд уже... — Он сглотнул. — Не знал, что у тебя есть сестра.

Колючка кисло проговорила:

— Мать.

— Этого не может быть! — Ральф почесал пальцами бороду в тщетной попытке укротить русо-седую путаницу. — Если сможете вытерпеть комплимент от простого старого воина, ваша красота освещает эти доки, как лампа в сумерках. — Он глянул на серебряный ключ, висевший на ее груди. — Ваш муж должно быть...

Колючкина мать могла вытерпеть комплимент. На самом деле, она вцепилась в него обеими руками.

— Мертв, — быстро сказала она. — Восемь лет прошло с тех пор, как мы возвели над ним курган.

— Жаль это слышать. — Хотя голос у Ральфа был вовсе не сожалеющий. — Я Ральф, кормчий Южного Ветра. Команда, может, и грубовата на вид, но я за свою жизнь понял, что не стоит доверять мягкотелым. Этих людей выбирал я, и каждый знает свое место. Колючка будет грести прямо у меня под носом, и относиться к ней я буду с мягким сердцем и твердой рукой, как относился бы к собственной дочери.

Колючка закатила глаза, но это было напрасное усилие.

— У вас есть дети? — спросила мать.

— Двое сыновей, но прошло много лет с тех пор, как я их видел. Боги давным-давно разлучили меня с семьей.

— Есть ли шанс, что они разлучат тебя и со мной? — проворчала Колючка.

— Цыц, — прошипела мать, не отводя глаз от Ральфа, и в частности от толстой золотой цепи, которую он носил. — Большое облегчение знать, что за благополучием моей дочери будет следить такой знатный человек, как вы. Хильда, может, и вспыльчивая, но она все, что у меня есть.

Сильный ветер и несомненно не менее сильный эль уже и так окрасили щеки Ральфа румянцем, но Колючка заметила, что все равно он покраснел.

— Насчет знатного человека многие не согласятся, но насчет благополучия вашей дочери, обещаю сделать все, что смогу.

Мать Колючки жеманно улыбнулась.

— Что еще вы можете пообещать?

— Боги, — прошипела Колючка, отворачиваясь. Больше неустанной заботы она ненавидела только когда ее игнорировали.

Бриньольф-клирик принес в жертву какое-то несчастное животное, и теперь обмазывал его кровью носовую фигуру Южного Ветра. Он был в крови по локоть и завывал молитвы Матери Морю и Той Кто Отыскивает Курс, и Тому Кто Направляет Стрелы и дюжине других малых богов, чьих имен Колючка прежде никогда не слышала. Она была не сильна в молитвах и не думала, что погоде они интересны.

— Как девчонка докатилась до бойцовской команды?

Она обернулась и увидела, что к ней незаметно подкрался парень. Колючка решила, что ему лет четырнадцать: тощий, со светлыми глазами и дергано-быстрый. У него была копна песочных волос и первые ростки бороды на острой челюсти.

Она нахмурилась в ответ.

— Считаешь, мне тут нечего делать?

— Не я выбираю людей. — Он пожал плечами, не испуганно, не презрительно. — Просто спрашиваю, как так вышло.

— Отстань от нее! — Невысокая худая женщина ловко отвесила парню подзатыльник. — Разве не говорила я тебе, займись делом! — Когда она направляла парня на Южный Ветер, на веревке у нее на шее качались какие-то бронзовые гирьки, исходя из чего выходило, что она торговец или шкипер, которой доверяют, поскольку она взвешивает честно.

— Я Сафрит, — сказала она, упирая руки в бока. — Парень со всеми этими вопросами — мой сын Колл. Он еще поймет, что чем больше узнаёшь, тем больше понимаешь масштабы своего невежества. Он не хотел навредить.

— Как и я, — сказала Колючка. — Но все равно, похоже, причиняю много вреда.

Сафрит ухмыльнулась.

— У некоторых из нас есть такая привычка. Я буду следить за трюмами, готовить и наблюдать за грузом. Так что пальцы прочь, ясно?

— Я думала, мы собираемся найти друзей для Гетланда. Мы и грузы везем?

— Меха, слезы деревьев и моржовую кость среди... прочего. — Сафрит хмуро посмотрела на обитый железом сундук у мачты, окованный цепью. — Наша главная цель говорить за Отца Мира, но королева Лаитлин платит за экспедицию.

— Ха! Эта женщина никогда в жизни не упустит прибыль!

— А зачем упускать?

Колючка снова повернулась, и оказалось, что она смотрит прямо в лицо королеве с расстояния одного шага. Некоторые выглядят более впечатляюще издалека, но Лаитлин была не такой. Ослепительная, как Мать Солнце, и суровая, как Мать Война. На ее груди сиял огромный ключ от сокровищницы. Ее рабы, охранники и слуги с неодобрительным видом столпились позади нее.

— О, боги... То есть, простите, моя королева. — Колючка бросилась на колено, потеряла равновесие и чуть не схватила шелковую юбку Лаитлин, чтобы удержаться. — Простите, никогда не умела вставать на колени...

— Наверное тебе стоит потренироваться. — Королева была настолько непохожа на мать Колючки, насколько это было возможно для женщины ее возраста: не слащаво-мягкая и чересчур осмотрительная, но твердая и блестящая, как бриллиант, прямая, как удар в лицо.

— Для меня честь, что вы будете покровителем нашего путешествия, — пролепетала Колючка. — Клянусь, я буду служить вашему сыну изо всех сил — то есть, Отцу Ярви, — добавила она, вспомнив, что он теперь уже не ее сын. — Я буду служить министру изо всех сил...

— Ты ведь та девчонка, которая поклялась побить того парня прямо перед тем, как он побил тебя. — Золотая Королева подняла бровь. — Дураки похваляются тем, что сделают. Герои делают. — Она щелчком пальцев подозвала одного из слуг и, проходя мимо, уже шептала инструкции.

Колючка наверное никогда бы не встала с коленей, если бы Сафрит не подхватила ее под руку и не подняла.

— Похоже, ты ей нравишься.

— Как она ведет себя с теми, кто ей не нравится?

— Молись, что никогда не узнаешь. — Сафрит схватилась за голову, увидев, что ее сын ловко, как обезьяна, вскарабкался на мачту и теперь сидел высоко на рее, проверяя узлы, держащие парус.

— Черт тебя побери, Колл, а ну живо слезай оттуда!

— Ты же сказала заняться делом! — крикнул он в ответ, отпуская перекладину, чтобы экстравагантно пожать плечами.

— И как ты будешь заниматься делом, когда расшибешься до смерти, дурачина?

— Я так рад, что ты к нам присоединилась. — Колючка снова повернулась, чтобы увидеть Отца Ярви и с ним старую лысую женщину.

— Я же поклялась, не так ли? — Пробормотала Колючка в ответ.

— Сослужить любую службу, которую я найду подходящей, насколько я помню.

Черная женщина тихо хихикнула себе под нос.

— Ооо, эта формулировка ужасно неопределенная.

— Неужели? — сказал Ярви. — Рад что ты знакомишься с командой.

Колючка глянула на них и кисло скривилась, увидев, что мать и Ральф все еще погружены в разговор.

— Ага, знатное сообщество.

— Знатность переоценена. Ты встречалась со Скифр, не так ли?

— Вы Скифр? — Колючка по-новому взглянула на чернокожую женщину. — Похитительница эльфийских реликвий? Убийца? Та, кого отчаянно разыскивает Праматерь Вексен?

Скифр понюхала пальцы, на которых все еще оставались небольшие серые пятна, и нахмурилась, словно не могла понять, как птичьи экскременты могли туда попасть.

— Насчет похитительницы, так реликвии просто лежали в Строкоме. Пусть эльфы меня осуждают! Насчет убийцы, что ж, разница между убийцей и героем только в репутации покойников. Насчет того, что меня разыскивают, ну, из-за моего жизнерадостного характера я всегда популярна. Отец Ярви нанял меня выполнить... всякое, но среди прочего, по причинам лишь одному известным, — она ткнула длинным пальцем в грудь Колючки, — обучить тебя сражаться.

— Я могу сражаться, — прорычала Колючка, вытягиваясь во весь свой бойцовский рост.

Скифр откинула лысую голову и расхохоталась.

— Не сказала бы, судя по тем неуклюжим пляскам, что я видела. Отец Ярви нанял меня, чтобы сделать тебя смертоносной. — И с ошеломительной скоростью Скифр ударила Колючку по лицу, достаточно сильно, чтобы та свалилась на бочку.

— Это еще за что? — спросила она, прижав руку к ноющей щеке.

— Это твой первый урок. Всегда будь готова. Если я могу тебя ударить, значит ты этого заслуживаешь.

— Полагаю, это же справедливо и для вас.

Скифр широко улыбнулась.

— Конечно.

Колючка бросилась, но схватила лишь воздух. Она споткнулась, ее рука внезапно выкрутилась за спину и скользкие доски пристани ударили ее по лицу. Ее боевой клич превратился в удивленный хрип, а затем, когда ее мизинец жестоко выкрутили, в долгий стон боли.

— Ты все еще считаешь, что мне нечему тебя научить?

— Нет! Нет! — захныкала Колючка, беспомощно извиваясь, оттого что каждый сустав ее руки горел огнем. — Я очень хочу учиться!

— И твой первый урок?

— Если меня можно ударить, значит я этого заслуживаю!

Ее палец отпустили.

— Боль это лучший учитель, как ты скоро поймешь.

Колючка с трудом поднялась на колени, тряся пульсирующей рукой, и обнаружила, что ее старый друг Бренд стоит над ней. На его плече был мешок, а на лице ухмылка.

Скифр ухмыльнулась в ответ.

— Забавно, да?

— Немного, — сказал Бренд.

Скифр ударила его по щеке, он отпрянул к столбу, уронил на ногу мешок и стоял, глупо моргая.

— Ты учишь меня сражаться?

— Нет. Но не вижу причин, почему и тебе не нужно быть готовым.

— Колючка? — ее мать протягивала ей руку, чтобы помочь. — Что случилось?

Колючка руку демонстративно не приняла.

— Полагаю, ты бы знала, если бы смотрела на дочь, а не завлекала нашего кормчего.

— Боги, Хильда, ты ничего не прощаешь, да?

— Черт возьми, мой отец называл меня Колючкой!

— О, твой отец, конечно. Ему бы ты простила что угодно...

— Может, потому что он мертв.

Глаза Колючкиной матери снова наполнились слезами, как обычно.

— Иногда мне кажется, что ты была бы счастливее, если бы я к нему присоединилась.

— Иногда я так и думаю! — И Колючка подняла свой матросский сундучок. Отцовский меч стукнул внутри, когда она взвалила его на плечо и потопала к кораблю.

— Мне нравится ее своевольный характер, — услышала она голос Скифр позади. — Вскоре мы направим его в нужное русло.

Один за другим они забрались на борт и расставили матросские сундуки на свои места. К большому Колючкиному отвращению Бренду досталось второе заднее весло. Они двое были прижаты почти друг к другу сужающимися бортами корабля.

— Только не толкай меня под локоть, — прорычала она, и ее настроение было отвратительнее, чем обычно.

Бренд устало покачал головой.

— Может мне просто выброситься в море?

— А ты можешь? Было бы идеально.

— Боги, — пробормотал Ральф со своего места на рулевой платформе над ними. — Я что, вынужден буду всю дорогу по Священной выслушивать, как вы двое цапаетесь друг с другом, словно пара мартовских котов?

— Скорее всего, — сказал Отец Ярви, косясь на небо. Оно было облачным, и пятно Матери Солнца едва виднелось. — Плохая погода для выбора курса.

— Неудача в погоде, — простонал Досдувой от своего весла где-то посредине корабля. — Ужасная неудача.

Ральф надул щеки, покрытые седой щетиной.

— В такие времена мне не хватает Сумаэль.

— В такие времена, и во все остальные, — сказал Отец Ярви с тяжелым вздохом.

— Кто такой Сумаэль? — пробормотал Бренд.

Колючка пожала плечами.

— Откуда мне, черт возьми, знать? Мне никто ничего не говорит.

Королева Лаитлин наблюдала, как они отчаливают, положив руку на тяжелый живот. Она коротко кивнула Отцу Ярви, затем повернулась и направилась к городу, ее стадо невольников и слуг суетилось позади нее. В команде корабля в основном были люди, вольные как ветер, так что на берегу осталась лишь небольшая горстка провожающих. Мать Колючки была среди них, по ее щекам текли слезы, и она махала рукой, пока пристань не превратилась в пятнышко вдали. Затем цитадель Торлби стала лишь неровными зазубринами, а потом и Гетланд растаял в серой дали над серой линией Матери Моря.

Когда гребешь, смотришь назад. Всегда смотришь в прошлое, никогда в будущее. Всегда видишь, что теряешь, и никогда то, что добудешь.

Колючка напустила на себя храбрый вид, но храбрый вид может быть хрупкой штукой. Ральф, прищурившись, смотрел на горизонт. Бренд сосредоточился на гребле. Если кто-то из них и заметил слезы, капающие ей на рукав, им нечего было сказать на этот счет.

Второй урок

Ройсток был вонючей отрыжкой деревянных лавок, громоздившихся одна на другую, втиснутых на загнивающий остров в устье Священной реки. Из него выплескивались ноющие попрошайки, самодовольные налетчики, докеры с грубыми руками и сладкоголосые торговцы. Его шаткие пристани заполонили странные суда со странными командами и странными грузами, на которые загружали воду и еду, и с которых продавали товары и рабов.

— Черт возьми, мне надо выпить! — прорычал Одда, когда Южный Ветер коснулся причала, и Колл спрыгнул на берег, чтобы закрепить тросы.

— Может, ты сможешь убедить меня присоединиться, — сказал Досдувой. — Если только не будет никаких игральных костей. Мне не везет в кости. — Бренд мог бы поклясться, что Южный Ветер поднялся на несколько пальцев в воде, когда он соскочил на берег. — Хочешь с нами, парень?

Предложение жутким искушало. После чертовски тяжелой работы и тяжелых слов, после плохой погоды и плохого настроения, через которые они прошли на пути через Расшатанное море. Надежды Бренда на удивительное путешествие пока что больше оправдывались в части удивительности, чем в части путешествия. Команда, которая должна была сплотиться общей целью, походила скорее на мешок со змеями, плюющимися друг в друга ядом, словно их путешествие было битвой, в которой должен остаться лишь один победитель.

Бренд облизал губы, вспомнив, как вкус эля Фридлиф опускается вниз. Затем заметил неодобрительное лицо Ральфа, вспомнил, как эль Фридлиф возвращается назад, и решил остаться в свете.

— Мне лучше не надо.

Одда сплюнул с отвращением.

— Один стаканчик еще никому не повредил!

— Один не повредил, — сказал Ральф.

— Моя проблема в том, чтобы остановиться на одном, — сказал Бренд.

— К тому же, у меня есть для него лучшее применение. — Скифр скользнула между Брендом и Колючкой, длинной рукой схватив за шеи обоих. — Доставайте оружие, мои отпрыски. Пришло время обучения!

Бренд застонал. Сражаться сейчас ему хотелось в последнюю очередь. Особенно с Колючкой, которая толкала его весло на каждом взмахе и насмехалась над каждым его словом с тех пор, как они покинули Торлби, без сомнения отчаянно желая сравнять счет. Если команда была змеями, то она была самой ядовитой.

— Чтоб все вернулись до полудня! — вскричал Ярви, когда большая часть его команды начала растворяться в запутанных улочках Ройстока, а потом чуть слышно пробормотал Ральфу:

— Останемся здесь на ночь, и никогда их снова не соберем. Сафрит, убедись, что никто из них никого не убьет. Особенно друг друга.

Сафрит как раз пристегивала нож, размером только самую малость меньше меча, к тому же, судя по виду, часто использовавшийся.

— Мужчина, настроенный на саморазрушение, рано или поздно найдет способ.

— Тогда убедись, что это будет поздно.

— У вас есть хоть малейшее представление, как мне это сделать?

— У тебя язык настолько острый, что заставит и дерево ходить. — От этих слов Колл, завязывавший веревку, дико захохотал. — Но если это не поможет, мы оба знаем, что ты не постесняешься потыкать их своим кинжалом.

— Ладно, но ничего не обещаю. — Сафрит кивнула Бренду. — Постарайся не подпускать к той мачте моего сына, флиртующего со Смертью, ладно?

Бренд посмотрел на Колла, и парень блеснул ему в ответ ухмылкой любителя набедокурить.

— У вас есть хоть малейшее представление, как мне это сделать?

— Если бы, — фыркнула Сафрит, и с тяжким вздохом направилась в город, а Ральф тем временем определял драить палубу тех немногих, кто вытащил короткий жребий. Бренд слез на пристань. Крепкие доски казались ненадежными после такой длительной качки на воде. Он застонал, потянув мышцы, застывшие от гребли, и стряхнул одежду, застывшую от соли.

Скифр хмуро поглядела на Колючку, которая стояла, уперев руки в бока.

— Надо ли заматывать твою грудь?

— Чего?

— Женские груди во время битвы могут стать проблемой, раскачиваясь, как мешки с песком. — Она выбросила руку и прежде чем Колючка смогла увернуться, оценивающе пощупала ее грудь. — Неважно. Твоя проблемой не будет.

Колючка сердито на нее посмотрела.

— Ну спасибо.

— Нет нужды в благодарностях, мне платят за твое обучение! — Пожилая женщина запрыгнула на борт Южного Ветра, снова оставив Бренда и Колючку лицом к лицу, с деревянным оружием в руках. Он был спиной к городу, она к морю.

— Ну, детки? Ждете приглашения от орла?

— Здесь? — Колючка хмуро посмотрела на несколько шагов узкой пристани между ними, и на холодную Мать Море, плескавшуюся под ней.

— А где еще? В бой!

Колючка, зарычав, принялась за дело, но на таком узком пространстве она могла лишь толкать Бренда. Ему легко было сдерживать ее усилия своим щитом, отталкивая ее всякий раз на четверть шага.

— Не щекочи его! — гаркнула Скифр, — Убей!

Взгляд Колючки искал, когда Бренд раскроется, но тот не давал ей места, напирая, направляя ее к краю пристани. Она набросилась на него со всей своей яростью, их щиты сталкивались, скрежетали, но он был готов и использовал свой вес, чтобы упрямо толкать ее назад. Она рычала и плевалась, ее сапоги скребли по влажным доскам, она молотила его своим мечом, но ее удары были слабы.

Это было неизбежно. С отчаянным криком Колючка упала с края пристани и плюхнулась в радушные объятья Матери Моря. Бренд поморщился, глядя ей вслед, очень сильно сомневаясь, что это упростит следующий год гребли рядом с ней.

Кальив был очень, очень далеко, но начинало казаться, что он дальше, чем когда-либо.

Члены команды стали потешаться между собой на такой результат. Колл, который, несмотря на предупреждения матери, снова вскарабкался на рею Южного Ветра, завопил с высоты.

Скифр приставила пальцы к вискам и мягко потерла.

— Дурной знак.

Колючка забросила щит на пристань и влезла сама по лестнице, покрытой водорослями, промокшая до нитки и побелевшая от ярости.

— Ты выглядишь расстроенной, — сказала Скифр. — Разве испытание не честное?

Колючка выдавила сквозь сжатые зубы:

— На поле битвы нет честности.

— Вот это мудрость от столь юного создания! — Скифр протянула Колючке оброненный тренировочный меч. — Еще разок?

Во второй раз она отправилась в море еще быстрее. В третий застряла между веслами Южного Ветра. В четвертый она так сильно ударила в щит Бренда, что расколола конец тренировочного меча. Затем он снова столкнул ее с пристани.

К этому времени на пристани собралась веселая толпа зевак. Некоторые из их команды, некоторые из команд других кораблей, какой-то народ из города. Все пришли посмеяться над девчонкой, которую скидывают в море. Некоторые даже живо ставили на исход.

— Давайте прекратим, — попросил Бренд. — Пожалуйста. — Он видел лишь два окончания этому, либо он взбесит ее еще сильнее, либо сам отправится в море, и ни один не был особо привлекательным.

— Черт бы побрал твои просьбы! — прорычала Колючка, настраиваясь на очередной раунд. Несомненно она бы падала в море до восхода Отца Луны, если б у нее была такая возможность, но Скифр мягким движением пальца опустила её сломанный меч.

— Думаю, ты достаточно развлекла добрых людей Ройстока. Ты высокая и сильная.

Колючка выпятила челюсть.

— Сильнее многих мужиков.

— Сильнее многих на тренировочной площадке, но... — Скифр лениво махнула рукой в сторону Бренда. — В чем заключается урок?

Колючка сплюнула на доски, вытерла каплю слюны с подбородка и сердито молчала.

— Тебе настолько нравится соль, что ты хочешь испытать его еще раз? — Скифр подошла к Бренду и сжала его руками. — Посмотри на его шею. На его плечи. В чем заключается урок?

— Что он сильнее. — Фрор стоял, свесив руки с тряпкой и скребком через перила Южного Ветра. Кажется, это был первый раз, когда Бренд слышал, как он говорит.

— Совершено верно! — вскричала Скифр. — Я сказала бы, что этот молчаливый ванстер знает толк в битве. Как ты получил этот шрам, мой голубок?

— Доил олениху, и она на меня упала, — сказал Фрор. — Она после так сожалела, но урон уже был нанесен. — И Бренду показалось, что он подмигнул изувеченным глазом.

— Тогда это по-настоящему геройская отметина, — проворчала Колючка, скривив губу.

Фрор пожал плечами.

— Кто-то должен приносить молоко.

— А кто-то должен подержать мою куртку. — Скифр скинула свою накидку из лохмотьев и бросила ему.

Она была тощей, как хлыст, с осиной талией, обернутой полосками тряпок, увитая ремнями и ремешками, ощетинившаяся ножами и крючьями, мешочками, отмычками, удавками, палочками, бумагами и устройствами, назначение которых Бренд не мог угадать.

— Никогда не видел бабушку без накидки? — она достала из-за спины топор с древком из темного дерева и тонким зазубренным лезвием. Прекрасное оружие, змейки загадочных букв были выгравированы на яркой стали. Она вытянула вторую руку, согнув большой палец и сжав остальные. — Вот мой меч. Подходящий клинок для песен, а? Сбрось меня в море, мальчик, если сможешь.

Скифр начала двигаться. Это было загадочное представление. Она шаталась, как пьяница, гибко как кукла, и качала тем топором вперед-назад, задевая доски, из которых летели щепки. Бренд наблюдал за ней из-за кромки своего щита, пытаясь понять логику ее движений, но у него не было ни малейшего понятия, куда она сделает следующий шаг. Так что он подождал, пока топор качнется сильней, и нацелил на нее осторожный удар.

Ему с трудом верилось в то, как быстро она двигается. Его деревянный клинок промахнулся по ней на волос, когда она бросилась вперед. Она попала своим крючковатым топором в его щит, оттащила его, проскользнула мимо его руки, держащей меч, и сильно ударила его в грудь кончиками пальцев, отчего он захрипел и отшатнулся на пятках.

— Ты мертв, — сказала она.

Топор блеснул, и Бренд дернул щитом, чтобы встретить его. Но удара не последовало. Вместо этого он вздрогнул, когда пальцы Скифр ударили его в пах, и, глянув вниз, увидел ее ухмыляющееся лицо под нижним краем своего щита.

— Ты дважды мертв.

Он попытался оттолкнуть ее, но с тем же успехом он мог бы отталкивать ветер. Каким-то образом она проскользнула мимо него, ее пальцы ударили его под ухом, отчего запульсировал весь его бок.

— Мертв.

Когда он попытался повернуться, она краем ладони рубанула его по почкам.

— Мертв.

Он крутанулся, сжав зубы, меч мелькнул на уровне шеи, но она уже исчезла. Что-то схватило его лодыжку, обратив его боевой клич в потрясенное бульканье, и он продолжил крутиться, потеряв равновесие, кренясь за край пристани...

И остановился, задохнувшись от того, как что-то схватило его за шею.

— Ты самый мертвый мальчик в Ройстоке.

Скифр стояла одной ногой на его сапоге, зазубренный клинок ее топора цеплялся за его воротник, удерживая от падения, и немного отклонялась, чтобы уравновесить его вес. Он беспомощно покачивался над холодным морем. Толпа зевак притихла, онемев почти как Бренд от представления Скифр.

— Тебе не победить силой сильного мужчину, так же, как мне не победить тебя молодостью, — прошипела Скифр Колючке. — Ты должна быть быстрее, чтобы ударить, и быстрее, когда бьют по тебе. Ты должна быть жестче и умнее, всегда должна искать, куда атаковать, и ты должна сражаться без чести, без совести, без жалости. Ты поняла?

Колючка медленно кивнула. Она больше всех на тренировочной площадке ненавидела, когда ее учат. Но училась быстрее всех.

— Что тут произошло? — Досдувой подошел и уставился на то, как Бренд болтался над плещущейся водой.

— Они тренировались, — крикнул Колл, который отклонился от мачты, чтобы проворно подбрасывать над костяшками пальцев медную монетку. — Почему вы вернулись так скоро?

— Я ужасно проигрался в кости. — Он мрачно потер предплечье, откуда исчезла пара серебряных колец. — Жуткая неудача.

Скифр зашипела с отвращением.

— Те, кому недостает удачи, должны хотя бы уравновешивать это наличием здравого смысла. — Она повернула запястье. Лезвие топора прорезало воротник рубашки Бренда, и настала его очередь нырнуть, молотя руками, в холодную воду. Его очередь карабкаться по лестнице. Его очередь стоять и обтекать под презрительными взглядами толпы.

Он обнаружил, что его очередь нравится ему даже меньше, чем Колючкина.

Ванстер бросил оборванную накидку обратно Скифр.

— Впечатляющее представление.

— Словно магия! — Колл высоко подбросил свою монетку, но не сумел поймать, и она, мерцая, полетела в сторону моря.

— Магия? — Пожилая женщина дернула рукой, чтобы выхватить монетку Колла из воздуха большим и указательным пальцем. — Это была тренировка, опыт и дисциплина. Возможно я покажу тебе магию в другой раз, но лучше всем нам надеяться, что мне не придется этого делать. — Она щелчком отправила монетку обратно в воздух, и Колл засмеялся, поймав ее. — У магии есть цена, и вам не захочется платить.

Скифр с хлопком ткани набросила накидку на плечи.

— Этот стиль сражения, которому ты научилась, — сказала она Колючке, — нужен, чтобы стоять в ряду со щитом, в кольчуге и с тяжелым клинком. Тебе он не подходит. Он не предназначен для тебя. — Она вырвала у Колючки щит и со стуком бросила его среди сундуков на Южный Ветер. — Ты будешь сражаться более легким, быстрым оружием. Ты будешь сражаться в более легких доспехах.

— Как я выстою в стене щитов без щита?

— Выстоишь? — Глаза Скифр стали большими, как блюдца. — Ты убийца, девочка! Ты как буря, все время в движении! Ты летишь к врагу, или обманываешь его, и на основании своего выбора, ты его убиваешь, так, как выберешь сама.

— Мой отец был знаменитым воином, он всегда говорил, что...

— Где сейчас твой отец?

На секунду Колючка нахмурилась с полуоткрытым ртом, затем коснулась комка под своей мокрой рубашкой, затем закрыла рот.

— Мертв.

— Тогда грош цена его суждению. — Скифр бросила длинный топор, Колючка схватила его, взвесила в руке, и осторожно взмахнула им туда-сюда.

— Что означают буквы на клинке?

— Они говорят на пяти языках: "для бойца все должно быть оружием". Хороший совет, если ты достаточно мудра, чтобы принять его.

Колючка хмуро кивнула.

— Я буря.

— Пока что скорее мелкий дождь, — сказала Скифр. — Но мы еще в самом начале.

Третий урок

Священная река.

Колючка помнила, как с восторгом слушала истории отца о путешествии вверх по ней и вниз по ее сестре, Запретной. Его глаза горели, когда он шептал об отчаянных битвах против странных людей, и о том, как в горниле опасности куется гордое братство, и о горах золота, ждущего, что его завоюют. С тех пор она всегда мечтала о своем путешествии, и названия тех мест звучали, как слова заклинания, переполненные силой и тайной: высокий волок, Кальив, Первый из Городов.

Удивительно, но в ее мечтах не было ни стертых в кровь от гребли задницы и рук, ни бесконечных туч кусачих мошек, ни тумана, такого плотного, что вместо земель, о которых пели песни, видны лишь мимолетные проблески, и те — суровые болота, да непролазные чащи. А такого добра и в Гетланде хватает.

— Я надеялась на что-то более захватывающее, — проворчала Колючка.

— Так всегда с надеждами, — пробормотал Бренд.

Она совсем не простила его за унижение перед королевой Лаитлин, или за все падения в холодную воду гавани Ройстока, но ей пришлось мрачно фыркнуть в знак согласия.

— Прежде, чем мы вернемся этим путем обратно, захватывающего будет достаточно, — сказал Ральф, подталкивая рулевое весло. — Захватывающего будет столько, что ты будешь молить о скуке. Если выживешь.

Мать Солнце погружалась за неровные вершины деревьев, когда Отец Ярви приказал вытащить Южный Ветер на берег на ночь, и Колючка смогла наконец осушить весло, грубо бросив его Бренду на колени и потирая покрытые волдырями ладони.

Спотыкающейся, напряженной толпой они вытащили корабль из воды за веревку на носу. Земля здесь была такой болотистой, что сложно было определить, где кончается река и начинается берег.

— Соберите дров на костер, — крикнула Сафрит.

— Сухих дров? — спросил Колл, продираясь через трухлявые обломки, загромоздившие берег.

— Они обычно горят легче.

— Не ты, Колючка. — Скифр стояла, прислонившись к одному из запасных весел корабля, лопасть была высоко над ее головой. — Днем ты принадлежишь Ральфу, но на закате и на рассвете ты моя. Когда светло, мы должны использовать каждую возможность потренироваться.

Колючка покосилась на мрачное небо, низко прижавшееся к мрачной земле.

— Вы называете это светом?

— Будут ли твои враги ждать до утра, если смогут убить тебя в темноте?

— Какие враги?

Скифр прищурилась.

— Настоящий боец должен всех считать врагами.

Что-то вроде этого Колючка постоянно весело заявляла своей матери. Произнесенное кем-то еще, оно звучало совсем не весело.

— И когда я буду отдыхать?

— Часто ли в песнях о великих героях поют об отдыхе?

Колючка посмотрела, как Сафрит раздавала членам команды плоские буханки хлеба, и ее рот наполнился слюной.

— Иногда в них поют о еде.

— Тренироваться на полный желудок тяжело.

После дня соревнования с Брендом на весле даже у Колючки осталось мало задора. Но она полагала, что чем раньше они начнут, тем раньше закончат.

— Что будем делать?

— Я попытаюсь тебя ударить. Ты пытайся избегать ударов.

— Веслом?

— А почему нет? Суть поединка в том, чтобы бить и избегать ударов.

— Сама бы я до этого не додумалась, — проворчала Колючка.

Она даже не задохнулась, когда Скифр дернула рукой и ударила ее по щеке. Она начала привыкать.

— Тебя будут бить, и когда получишь удар, его сила не должна сбить тебя с ног, боль от него не должна тебя замедлить, шок от него не должен вызвать у тебя сомнения. Ты должна научиться бить без жалости. Ты должна научиться бить без страха. — Скифр опустила весло так, что лопасть порхала на уровне груди Колючки. — Но я советую тебе избегать ударов. Если сможешь.

Определенно Колючка пыталась. Она уклонялась, качалась, скакала и перекатывалась. Потом спотыкалась, шаталась, поскальзывалась и барахталась. Для начала она надеялась уклониться от весла и сбить Скифр с ног, но вскоре поняла: чтобы даже просто уклониться от него, нужна каждая толика ее разума и энергии. Весло бросалось на нее отовсюду, било ее по голове, по плечам, тыкало ее в ребра, в живот, заставляло ее хрипеть, задыхаться и вопить, когда оно подрезало ее ногу и роняло Колючку на землю.

Запах варева Сафрит тянул ее за стонущий живот, члены команды ели и пили, тянули пальцы к теплу огня, вальяжно разваливались на локтях, наблюдали, хихикали, делали ставки на то, сколько она протянет. Когда от солнца остался лишь бледный отсвет на западном горизонте, Колючка промокла насквозь, покрылась грязью от кончиков пальцев до макушки, была вся в синяках и каждый вдох разрывал ее вздымающуюся грудь.

— Хочешь попробовать ударить меня? — спросила Скифр.

Если и было что-то, что могло заставить Колючку с радостью снова схватиться за весло, так это возможность огреть им Скифр.

Но у старухи было на этот счет иное мнение.

— Бренд, притащи мне тот прут.

Он выскреб остатки из плошки, встал, завернутый в одеяло и принес что-то, облизывая зубы. Прут из грубо выкованного железа, длиной примерно с меч, но примерно впятеро тяжелее.

— Спасибо, — сказала Колючка голосом, сочащимся ядом сарказма.

— Что я мог поделать?

Она думала лишь о его беспомощном виде, в точности таком же, как тогда на берегу возле Торлби, когда Хуннан поставил против нее троих парней и убил все ее мечты.

— А что ты обычно делаешь? — Наверное не справедливо, но она и не чувствовала, что хочет быть справедливой. Как будто к ней кто-то был когда-то справедлив.

Он наморщил лоб, открыл рот, словно хотел что-то выкрикнуть в ответ. Потом, похоже, передумал и вернулся к огню, плотно укутываясь в одеяло.

— Да! — крикнула она ему вслед, — вали и сиди! — немощная попытка насмехаться, раз уж больше ей ничего не приходило в голову.

Скифр закрепила щит на руке.

— Ну, что? Ударь меня.

— Этим? — Даже поднять эту чертову штуку было тяжело. — Я бы лучше веслом.

— Для бойца все должно быть оружием, помнишь? — Скифр постучала кончиками пальцев Колючке по лбу. — Все. Земля. Вода. Камень. Голова Досдувоя.

— Чё? — проворчал гигант, подняв голову.

— Это точно, из головы Досдувоя получится ужасное оружие, — сказал Одда. — Твердое, как камень и такое же однородное.

Некоторые захихикали, но для Колючки смех стал похож на иностранный язык, когда она взвесила железный прут в руке.

— Сейчас это твое оружие. Оно укрепит твою силу.

— Я думала, что не смогу победить силой.

— Ты можешь проиграть слабостью. Если сможешь двигать этим прутом достаточно быстро, чтобы меня ударить, твой меч будет быстрым, как молния, и столь же смертоносным. Начинай. — Скифр широко раскрыла глаза и сказала, пискляво подражая голосу Колючки: — Или задание не честное?

Колючка выпятила челюсть даже сильнее обычного, встала в стойку и с боевым кличем принялась за работу. Получалось совсем не очень. Несколько взмахов, и ее рука уже горела от плеча до кончиков пальцев. Она крутилась вслед за прутом, вырывая огромные комья грязи из земли, один из которых упал в костер, подняв сноп искр и рев недовольства от команды.

Скифр плясала свой шаткий танец, с прискорбной легкостью уклоняясь от неуклюжих попыток Колючки и давая ей свалиться вперед, иногда отбивая прут толчком щита, выкрикивая инструкции, которые Колючка едва могла разобрать, не говоря уже о том, чтобы исполнить.

— Нет, нет, ты пытаешься вести, а должна следовать за оружием. Нет, работай запястьем. Нет, локоть ближе. Оружие это часть тебя! Нет, наклоняйся, сильнее, вот так. Нет, плечо вверх. Нет, ноги шире. Это твоя земля! Владей ей! Ты королева грязи! Еще раз. Нет. Еще раз. Нет, нет, нет, нет, нет. Нет!

Колючка вскрикнула и отбросила прут на мокрую землю. Скифр тоже вскрикнула, врезалась в нее щитом, и Колючка растянулась на земле.

— Никогда не опускай защиту. В этот миг ты умрешь. Ты поняла?

— Поняла, — прошипела Колючка сквозь сжатые зубы, пробуя кровь на вкус.

— Хорошо. Посмотрим, может в левой руке у тебя остроты побольше.

К тому времени, как Скифр недовольно крикнула отбой, Отец Луна уже улыбался в небе, и ночь была шумной от странной музыки лягушек. За исключением тех, кто был в дозоре, команда спала шумно, завернувшись в одеяла, меха и шерсть, а в лучших случаях в мешки из шкуры тюленя, поднимая гром храпа и пара от дыхания в красноватом свете умирающего огня.

Сафрит сидела, скрестив ноги, и положив руку на песочные волосы Колла, который спал, положив голову ей на колени. Его веки дергались во сне. Она подняла плошку.

— Я кое-что тебе оставила.

Колючка повесила голову, все ее лицо сморщилось. Она была хорошо вооружена против презрения, боли и гнева, но этот клочок доброты внезапно вырвал из нее сдавленный всхлип.

— Все будет хорошо, — сказала Сафрит, похлопывая ее по колену. — Увидишь.

— Спасибо, — прошептала Колючка, придушила слезы и стала есть холодное варево, облизывая пальцы.

Ей показалось, что она увидела, как глаза Бренда блестят в темноте. Он подвинулся, толкнув Одду, который от этого мяукнул, словно котенок в судорожном сне. Колючке лучше спалось бы среди трупов. Она даже не позаботилась скинуть сапоги, и упала на землю, все еще теплую от тела Бренда.

Она почти заснула, когда Скифр нежно подоткнула ей одеяло.

Гнев Божий

Дни потерялись в дымке гребли, скрипе дерева, хлюпанье воды по бортам Южного Ветра. Желваки Колючки ходили с каждым взмахом, глаза Ральфа, глядевшего вверх по течению, сузились до щелочек, искалеченная рука Отца Ярви вцеплялась за его спиной в здоровую руку. Нескончаемые вопросы Колла и ворчание Сафрит, разговоры о костре, тени, ползущие по шрамам на лицах команды, постоянное бормотание инструкций Скифр, и стук, ворчание и грохот тренировок Колючки, когда Бренд погружался в сон.

Нельзя сказать, что она ему нравилась, но он не мог не восхищаться тем, как она вела себя. Всегда сражалась, несмотря на шансы, всегда поднималась, неважно как часто ее сбивали с ног. Это была храбрость. От этого он хотел быть похожим на нее.

Время от времени они выходили на берег к деревням, не принадлежавшим какой-либо стране или лорду. Лачуги рыбаков с покрытыми торфом крышами толкались в изгибах реки. Плетеные сараи, которые пастухи делили со своими животными под сенью тихого леса, по сравнению с которыми настоящим дворцом казалась лачуга, которую Бренд делил с Рин. И все это принесло волну глупой ностальгии по дому, которая его захлестнула. Отец Ярви торговался за молоко, эль и блеющих коз, и, казалось, знал каждый язык, на котором говорили люди или звери, но немного улыбок удавалось выторговать с каждой стороны. Улыбки, быть может, и бесплатны, но на Священной их запас был ограничен.

Они миновали лодки, направляющиеся на север, иногда их команды были суровыми и бдительными, а иногда выкрикивали осторожные приветствия. Что бы они не делали, пока они не пропадали из вида, Ральф внимательно следил за ними, держа в одной руке наготове свой черный лук — устрашающую штуку высотой с человека, сделанную из огромных острых рогов какого-то зверя, которого Бренд никогда не видел и не хотел бы когда-нибудь увидеть.

— Кажется, они довольно дружелюбные, — сказал он, после одной, почти веселой встречи.

— Стрела от улыбающегося лучника убьет тебя так же верно, — сказал Ральф, возвращая свой лук к рулевому веслу. — Некоторые из этих команд возвращаются домой с богатым грузом, а некоторые потерпели неудачу, и будут искать способ возместить потери, захватив богатый корабль и продав в рабство пару симпатичных юнцов с задних весел.

Колючка кивнула на Бренда.

— На этом корабле на заднем весле они найдут лишь одного симпатичного юнца.

— Ты была бы симпатичнее, если бы не хмурилась так часто, — сказал Ральф, отчего она особенно сильно нахмурилась, подтверждая его слова.

— Должно быть, министерский знак на носу отпугивает налетчиков, — сказал Бренд, втыкая топор рядом со своим морским сундучком.

Колючка фыркнула, убирая свой меч в ножны.

— Скорее их отпугивает наше оружие.

— Ага, — сказал Ральф. — Даже законопослушные люди забывают себя в беззаконных местах. У досягаемости Министерства есть пределы. Но авторитет стали распространяется на каждый порт. Отличный меч там у тебя, Колючка.

— Отцовский. — Подумав секунду, она протянула меч ему.

— Наверное, он был прекрасным воином.

— Он был Избранным Щитом, — сказала Колючка, надуваясь от гордости. — Из-за него я захотела сражаться.

Ральф одобрительно посмотрел на клинок, который часто использовали и хорошо хранили, потом нахмурился из-за навершия, которое было всего лишь уродливой железной шишкой.

— Не думаю, что это его первое навершие.

Колючка отвернулась и уставилась на спутанные деревья, на ее лице заходили желваки.

— Раньше было лучше, но теперь оно висит на цепи Гром-гил-Горма.

Ральф поднял брови, после чего последовала неловкая тишина, когда он передавал меч обратно.

— А что насчет тебя, Бренд? Твой отец воин?

Бренд хмуро уставился на цаплю, которая ходила на отмели у другого берега.

— Он мог намахнуть разок-другой.

Ральф надул щеки, и стало ясно, что этот вопрос закрыт.

— Тогда гребем!

Колючка плюнула за борт, потерев руками весло.

— Чертова гребля. Клянусь, когда вернусь в Торлби, никогда больше не прикоснусь к веслу.

— Один мудрый человек советовал мне однажды делать один взмах за раз. — Отец Ярви стоял прямо позади них. Было немало неприятного в том, чтобы сидеть на последнем весле, но худшая — что никогда не знаешь, кто стоит за плечом.

— Уж вам-то, наверное, пришлось немало погрести, — проворчала Колючка, наклоняясь для следующего гребка.

— Эй! — Ральф пнул ее весло, заставив вздрогнуть. — Молись, что ты никогда не узнаешь того, что он знает о гребле!

— Оставь ее. — Отец Ярви улыбнулся, потерев иссохшее запястье. — Нелегко быть Колючкой Бату. И будет еще тяжелее.

Священная сузилась, и темный лес вплотную приблизился к берегам. Деревья стали старше, выше, опускали спутанные корни в медленно-текущую воду, и низко свешивали над ней шишковатые ветви. Так что, пока Скифр легко побеждала Колючку веслом, остальная команда скатывала парус, снимала мачту, и укладывала ее на подпорки вдоль прохода между морскими сундучками. Колл не мог теперь по ней карабкаться, поэтому он вытащил нож и принялся вырезать на ней. Бренд ожидал увидеть детские зарубки, но был удивлен, увидев переплетенных животных, растения и воинов, прекрасно вырезанных, равномерно появляющихся по всей длине мачты.

— У вашего сына талант, — сказал он Сафрит, когда та разносила воду.

— Талантов у него полно, — согласилась она, — но мозги как у бабочки. Не может сосредоточиться на одном дольше, чем на пару секунд.

— Почему ее вообще назвали Священной? — проворчал Колл, откинулся назад и посмотрел на реку вверх по ее течению, крутя нож в пальцах и доказывая тем самым в какой-то мере точку зрения матери. — Не вижу в ней ничего святого.

— Я слышал, это потому, что Единый Бог благословил ее среди всех прочих вод, — пророкотал Досдувой.

Одда приподнял бровь, глядя на тенистые заросли, окружившие их на обоих берегах.

— Это ты считаешь благословенным?

— Эльфы знали настоящие названия этих рек, — сказала Скифр, которая соорудила среди груза что-то вроде кровати, и укрылась на ней. — Мы зовем их Священная и Запретная, потому что это настолько близко к оригиналам, насколько неуклюжий человеческий язык может выговорить.

С упоминанием эльфов хорошее настроение угасло, Досдувой забормотал молитву Единому Богу, а Бренд осенил себя у сердца священным знаком.

Одда был менее благочестивым.

— Да ссать я хотел на эльфов! — Он вскочил со своего морского сундучка, стащил штаны и отправил желтую струю через перила корабля. Раздался смех, а потом и крики возмущения от тех, кому из-за порыва ветра достались брызги.

Когда это делает один, остальные нередко тоже чувствуют потребность, так что вскоре Ральф держал лодку посреди течения, а половина команды стояла у перил, демонстрируя волосатые зады. Колючка осушила весло, то есть бросила его на колени Бренду, и стащила штаны, показав мускулистые белые бедра. Вряд ли то, что он на них смотрел, можно было назвать "делать хорошее". Но Бренд понял, что не смотреть сложно, и в конце концов он пялился уголком глаза, как она свесила задницу за борт корабля.

— Я изумлен! — вскричал ей Одда, вернувшись на место.

— Что я писаю?

— Что ты делаешь это сидя. Я был уверен, что ты прячешь там хер. — Раздалось несколько смешков.

— Я думала то же самое о тебе, Одда. — Колючка натянула штаны и завязала пояс. — Полагаю, мы оба разочарованы.

Громкий хохот потряс корабль. Колл ржал во всю глотку, Ральф одобрительно стукал по носовой фигуре, а Одда хохотал громче всех, запрокинув голову и демонстрируя полный рот рифленых зубов. Сафрит похлопала Колючку по спине, и та ухмыльнулась в ответ, сидя на своем сундучке. А Бренд подумал, что Ральф прав — когда она улыбалась, в ней не было ничего уродливого.

Порыв ветра, обрызгавший напарников Одды по веслу, был первым из многих. Небеса потемнели, и Та Кто Напевает Ветер послала холодную песнь, которая кружилась вокруг корабля, поднимала рябь на спокойной Священной и хлестала Бренда по лицу его волосами. Облачко из тысяч маленьких белых птиц вспорхнуло, закружилось и забурлило на фоне чернеющего неба.

Скифр сунула руку под свою накидку из тряпья, и стала рыться в ворохе рун, амулетов и священных знаков на своей шее.

— Дурное предзнаменование.

— Думаю, приближается буря, — пробормотал Ральф.

— Я видела, как из такого неба падали градины размером с голову ребенка.

— Придется вытащить корабль из реки? — спросил Отец Ярви.

— Надо его перевернуть и залезть под него. — Скифр смотрела на облака, как воин на приближающуюся армию. — И быстро.

Они причалили Южный Ветер на следующей полоске гальки. Бренд поморщился оттого, что ветер подул холоднее, и крупные капли дождя начали хлестать по его лицу.

Сначала они стащили мачту и парус, потом припасы и морские сундучки, оружие и щиты. Бренд помог Ральфу при помощи клина и колотушки вытащить носовые фигуры и аккуратно завернул их в промасленную ткань, пока Колл помогал Колючке закреплять весла в уключинах, чтобы можно было использовать их как рукояти для поднимания корабля. Отец Ярви отстегнул цепи от окованного железом сундука. Вены вздулись на громадной шее Досдувоя, когда он поднял его на плечо. Ральф указал участки вокруг их сваленного в кучу снаряжения, на которые выкатили шесть крепких бочек. Одда с изумительным проворством орудовал лопатой, чтобы выкопать ямы, в которых должны были установить нос и корму.

— Поднимайте его! — взревел Ральф, и Колючка, ухмыляясь, перепрыгнула через борт корабля.

— Ты, похоже, весьма довольна всем этим, — сказал Бренд, и задохнулся, залезая в холодную воду.

— Я лучше подниму десять кораблей, чем буду тренироваться со Скифр.

Дождь пошел сильнее, так что уже с трудом можно было отличить, в реке они или нет, все промокли насквозь, волосы и бороды слиплись, одежда прилипала, вода текла по напряженным лицам.

— Никогда не плавай на корабле, который не можешь утащить! — прорычал Ральф сквозь сжатые зубы. — Поднимай! Поднимай!

И с каждым выкриком раздавался хор хрипов, рыков и стонов. Все мужчины, да и женщины, прилагали все свои силы. Жилы натянулись шее Сафрит, рифленые зубы Одды сжались в животном рыке, и даже Отец Ярви тянул свой здоровой рукой.

— Наклоняйте его! — зарычал Ральф, когда они вытащили корабль из воды. — Но нежно, как любовницу, а не как борца!

— Если я наклоню его как любовницу, получу я поцелуй? — крикнул Одда.

— Я поцелую тебя кулаком, — прошипела Колючка сквозь сжатые зубы.

Стало темно, как в сумерках, и Тот Кто Говорит Громом пророкотал вдали, когда они перевернули Южный Ветер, и нос с кормой глубоко закопались в болотистую землю. Теперь они взяли его под верхние перила кверху дном и тащили по берегу. Их сапоги месили землю в скользкую грязь.

— Тише! — крикнул Отец Ярви. — Мягче! Немного на меня! Да! И опускаем!

Они опустили корабль на бочки, и Одда взвизгнул и затряс рукой, потому что ее придавило. Но это было единственным повреждением, и Южный Ветер встал прочно. Промокшие, измотанные и задыхающиеся, они забрались под корпус и сжались в кучку в темноте.

— Неплохая работа, — сказал Ральф, и его голос отразился странным эхом. — Полагаю, мы уже почти сделали команду из этого сборища болванов. — Он хихикнул, и остальные к нему присоединились. И вскоре все уже хохотали, похлопывали друг друга и обнимались, поскольку знали, что проделали отличную работу, и каждый работал ради другого, и это всех сплотило.

— Из него получился знатный замок, — сказал Досдувой, хлопая по доскам над головой.

— И в такую погоду я ему за это весьма признателен, — сказал Одда.

Ливень уже барабанил, падая сплошной стеной, и стекал с перил Южного Ветра, которые стали карнизом их крыши. Все слышали, как рядом трещал гром, и ледяной ветер завывал вокруг бочек. Колл прижался плотнее, и Бренд обнял его рукой, как он обнимал Рин, когда они были детьми совсем без крыши над головой. Он почувствовал, как Колючка своим твердым, словно деревянным плечом плотно прижалась с другой стороны и шевелилась, тяжело дыша. Он и ее хотел обнять, но был не в восторге от идеи получить кулаком по носу.

Возможно, ему следовало бы сказать ей, что это он ходил к Отцу Ярви. Что из-за этого он потерял свое место в королевском набеге. Может, это, по крайней мере, заставило бы ее думать дважды, прежде чем снова задевать его своим веслом или своими оскорблениями.

Но знали боги, он был не мастак говорить. И еще лучше боги знали, что Колючку тоже нелегко разговорить. И чем сильнее все скрывалось в прошлом, тем говорить было труднее. Не было похоже на "хорошее", если она станет его должницей таким образом.

Так что вместо этого он продолжал молчать, давая ее плечу прижиматься к своему, а потом почувствовал, как она вздрогнула, когда что-то тяжелое ударило по корпусу корабля.

— Град, — прошептала Скифр. Стук усилился, стал громче, еще громче, громыхало, словно удары топоров по щитам, и некоторые члены команды испуганно уставились вверх, другие бросились на землю, а кто-то закрыл руками голову.

— Посмотрите. — Фрор поднял градину, закатившуюся под лодку — шипастый и шишковатый кусок льда размером с кулак. Во мраке снаружи Бренд видел, как градины барабанили по мокрой земле, отскакивали и перекатывались.

— Думаете, боги на нас сердятся? — спросил Колл.

— Это замерзший дождь, — сказал Отец Ярви. — Боги ненавидят тех, кто плохо планирует, и помогают тем, у кого есть хорошие друзья, хорошие мечи и здравый смысл. Вот тебе мой совет, поменьше волнуйся о том, что могут сделать боги, и побольше о том, что можешь сделать сам.

Но все равно Бренд слышал множество молитв. Он бы и сам помолился, но никогда не умел выбирать правильных богов.

Скифр вопила по меньшей мере на трех разных языках, ни один из которых он не понимал.

— Вы молитесь Единому Богу или нескольким? — спросил он.

— Всем сразу. И рыбному богу баньев, и духам деревьев шендов, и великому восьмирукому Топалу, который, как думают в Альюксе, пожрет весь мир в конце времен. Друзей никогда не бывает слишком много, а, мальчик?

— Ну... наверное?

Досдувой печально смотрел на ливень.

— Я обратился в веру в Единого Бога, когда его священники сказали, что он принесет мне удачу.

— И как, сработало? — спросил Колл.

— Пока что не очень, — сказал здоровяк. — Но это возможно оттого, что я недостаточно предаюсь поклонению ему.

Одда сплюнул.

— На вкус Единого Бога ты кланяешься всегда недостаточно низко.

— В этом он и Праматерь Вексен очень похожи, — прошептал Ярви.

— А ты кому молишься? — пробормотал Бренд Колючке. Ее губы безмолвно шевелились, а сама она сжимала что-то на ремешке вокруг ее шеи.

Он увидел, как блеснули ее глаза, и она снова нахмурилась.

— Я не молюсь.

— Почему?

На секунду она умолкла.

— Я молилась за своего отца. Каждое утро и каждую ночь, каждому богу, чье имя могла выучить. Дюжинам этих сволочей. Он все равно умер. — Она повернулась к нему спиной и отодвинулась, оставляя лишь темноту между ними.

Буря продолжалась.

Будь готова или умри

— Боги, — прошептал Бренд.

Эльфийские руины теснились на обоих берегах реки, виднелись башни, блоки и кубы, разбитое эльфийское стекло мерцало, словно поймав бледное солнце.

Священная здесь разлилась так широко, что казалась почти озером, сломанные зубы из камня и мертвые металлические пальцы выступали на отмелях. Все было обвито вьющимися растениями, всюду виднелись побеги деревьев и древние заросли ежевики. Птицы не кричали, и даже насекомые не жужжали над водой, которая была гладкой, как черное стекло, и лишь легчайшая рябь шла там, где плавно опускались лопасти весел. И все же кожа Колючки чесалась от ощущения, что за ней наблюдают из каждого пустого окна.

Всю жизнь ее предостерегали против эльфийских руин. Это был единственный вопрос, в котором сходились ее мать с отцом. Люди каждый день рисковали кораблекрушением, прижимаясь как можно ближе к побережью Гетланда, чтобы быть как можно дальше от пугающего острова Строком, куда Министерство запретило ступать любому человеку. Там скрывалась болезнь, и смерть, и вещи похуже смерти, поскольку эльфы обладали магией, силы которой было достаточно, чтобы разбить Бога и уничтожить мир.

И вот они плыли, сорок маленьких людишек в полой веточке, и гребли сквозь туман посреди величайших эльфийских руин, из тех что Колючка когда-либо видела.

— Боги, — снова выдохнул Бренд, глядя через плечо.

Впереди был мост, если только можно было назвать мостом штуку такой величины. Должно быть когда-то он пересекал реку одним головокружительным пролетом, тонкая дорога тянулась между двумя мощными башнями, рядом с каждой из которых самая высокая башня цитадели Торлби казалась карликом. Но мост обрушился много веков назад, и обломки камня, большие, как дома, висели на спутанных металлических тросах. Один качающийся обломок тихо поскрипывал, когда они проплывали под ним.

Ральф сжал рулевое весло, и широко раскрыл рот, глядя на одну из наклонившихся башен, съежился, словно ожидал, что она свалится и погребет под собой крошечный корабль и отправит похожих на муравьев людей в небытие.

— Если когда-нибудь понадобится напоминание, насколько ты мал, — пробормотал он, — вот хороший вариант.

— Это целый город, — прошептала Колючка.

— Эльфийский город Смолод. — Скифр развалилась на рулевой платформе, глядя на свои ногти, словно колоссальные эльфийские руины не стоили и упоминания. — Во времена до Разбиения Бога здесь жили тысячи. Тысячи тысяч. Он светился светом их магии, и воздух был полон песнями их машин и дымом их могучих печей. — Она тяжело вздохнула. Все пропало. Все прошло. Но так со всем. Великий или мелкий, Последняя Дверь — единственная определенность в жизни.

Изогнутый лист металла торчал из реки на ржавых сваях, по нему тянулись стрелы отслаивающейся краски, четкие слова, написанные непонятными эльфийскими буквами. Они выглядели тревожно, как предупреждение, но Колючка не могла понять, о чем.

Ральф бросил за борт веточку, понаблюдал, как она уплывает, чтобы оценить ее скорость и недовольно кивнул. В кои-то веки ему не нужно было кричать никаких команд — то есть оскорблений — чтобы заставить Южный Ветер двигаться довольно быстро. Уже казалось, что сам корабль шептал молитвы, клятвы и заклинания своей команды на дюжине языков. Но Скифр, у которой по каждому поводу было что-то для каждого бога, на этот раз оставила небеса в покое.

— Приберегите свои молитвы на потом, — сказала она. — Здесь опасности нет.

— Нет опасности? — заговорил Досдувой, теребя священный амулет на груди и задевая своим веслом весло человека впереди.

— Я довольно много времени провела в эльфийских руинах. Их исследование было одним из моих многочисленных ремесел.

— Некоторые назвали бы это ересью, — сказал Отец Ярви, глядя исподлобья.

Скифр улыбнулась.

— Ересь и прогресс часто выглядят весьма похоже. На юге нет Министерства, которое бы интересовалось подобными вещами. Богатые люди там хорошо заплатят за реликвию-другую. У самой императрицы Теофоры немаленькая коллекция. Но руины юга часто обчищали. Те, что вокруг Расшатанного моря, сулят намного больше. Некоторые из них нетронуты с самого Разбиения Бога. То, что там можно найти...

Он перевела взгляд на окованный железом сундук у основания мачты, обвязанный цепями, и Колючка подумала о коробке и о свете внутри нее. Было ли оно выкопано из запретных недр места, подобного этому? Была ли там магия, способная разбить мир? Ее передернуло от одной мысли.

Но Скифр лишь шире улыбнулась.

— Если пойти в город эльфов правильно подготовленным, то опасности будет меньше, чем в городах людей.

— Говорят, вы ведьма. — Колл сдул стружку с последнего участка резьбы и поднял глаза.

— Говорят? — Скифр так расширила глаза, что белки стали видны целиком. — В хитросплетениях того, что говорят, трудно отделить правду от лжи.

— Вы говорили, что знаете магию.

— Так и есть. Достаточно, чтобы нанести большой урон, но недостаточно, чтобы сделать много хорошего. Так всегда с магией.

— Можете показать ее мне?

Скифр фыркнула.

— Ты молод и тороплив, и не знаешь, о чем просишь, мальчик. — Они гребли в тени громадной стены, низ которой скрывался в реке, а верх был разломан и там виднелась путаница искореженного металла. Ряд за рядом зияли пустые громадные окна. — Силы, которые возвели этот город, также обратили его в руины. Ужасные риски, ужасная цена. Всегда есть своя цена. Имена скольких богов ты знаешь?

— Всех, — сказал Колл.

— Тогда молись им всем, чтобы ты никогда не увидел магию. — Скифр хмуро посмотрела на Колючку. — Снимай сапоги.

Колючка удивленно моргнула.

— Зачем?

— Так ты сможешь получить заслуженный перерыв в гребле.

Колючка посмотрела на Бренда, и он в ответ пожал плечами. Они вместе подняли весла, и она стащила сапоги. Скифр скинула накидку, свернула и повесила на рулевое весло. Затем вытащила меч. Колючка никогда не видела его без ножен. Он был длинным, тонким, слегка изогнутым, и Мать Солнце отблескивала с убийственного острия.

— Ты готова, моя голубка?

Перерыв в гребле уже не казался таким многообещающим.

— Готова к чему? — спросила Колючка голосом, который внезапно стал очень тихим.

Каким-то осколком инстинкта Колючка успела дернуть весло, и клинок меча Скифр вонзился прямо между ее ладонями.

— Ты спятила! — завопила она, отпрянув назад.

— Едва ли ты первая, кто говорит такое. — Скифр ударила слева, справа, заставив Колючку перескочить через опущенную мачту. — Принимаю это как комплимент. — Она ухмыльнулась и со свистом рассекла воздух мечом, гребцы в страхе отдергивались с ее пути. — Воспринимай все как комплимент, и тебя невозможно будет оскорбить.

Она снова бросилась вперед, заставив Колючку скользнуть под мачтой. Она закашлялась, услышав, что меч Скифр ударил по мачте, раз, другой.

— Моя резьба! — закричал Кол.

— Вырежешь снова! — огрызнулась Скифр.

Колючка вскочила на цепи, которые держали окованный железом сундук, свалилась в ноги Одде, вырвала его щит с подставки, и блокировала удар, держа щит обеими руками, прежде чем Скифр вырвала его и пнула ее по спине.

Колючка вцепилась в моток веревки и бросила его в лицо старухе, потянулась за мечом Фрора, но он шлепнул ее по руке:

— Бери свой!

— Он в сундуке! — завопила она, перекатываясь через весло Досдувоя, схватив гиганта сзади и глядя через его огромное плечо.

— Спаси меня боже! — выдохнул он, когда клинок Скифр шмыгнул мимо его ребер с одной стороны, потом с другой, прорезая дыру в его рубахе. Колючка отчаянно уворачивалась, у нее кончалось место по мере того, как немилосердно приближались покрытый резьбой нос корабля и Отец Ярви, который улыбался, наблюдая за представлением.

— Стой! — крикнула Колючка, поднимая дрожащую руку. — Пожалуйста! Дай мне шанс!

— Разве берсерки Нижеземья останавливаются ради своих врагов? Разве Светлый Иллинг остановится, если ты попросишь? Разве Гром-гил-Горм дает шанс?

Скифр снова ударила, и Колючка прыгнула мимо Ярви, покачалась наверху пояса обшивки, сделала еще один отчаянный шаг и прыгнула с корабля на древко переднего весла. Она почувствовала, как оно изогнулось под ее тяжестью, гребец напрягся, чтобы удержать его прямо. Широко расставив руки для равновесия, она прыгнула на следующее, босая нога отчаянно цеплялась за скользкое дерево. Внизу мерцала вода, весла скрипели и стукали в уключинах и крики команды звенели в ее ушах.

Она пронзительно крикнула в абсолютно безрассудном возбуждении от этого, в ее открытый рот дунул ветер. Бег по веслам был знатным подвигом, часто воспеваемым в песнях, но редко кто проделывал его на практике. Ощущение триумфа длилось недолго. У Южного Ветра было лишь шестнадцать весел по борту, и они быстро кончались. Последнее быстро приближалось к ней, Бренд тянулся через перила, пальцы напрягались. Она отчаянно попыталась схватить его протянутую руку, он поймал ее рукав...

Весло жестко ударило ее в бок, рукав порвался и она свалилась головой вниз в реку, погрузившись под воду в потоке пузырьков.

— Похвальная попытка! — крикнула Скифр, стоя на рулевой платформе, положив руку на плечи Ральфу. — И плавание даже лучшее упражнение, чем гребля! Мы разобьем лагерь в нескольких милях впереди и подождем тебя!

Колючка яростно хлопнула рукой по воде.

— Милях?

Ее гнев не замедлил Южный Ветер. Скорее наоборот, ускорил. Бренд стоял на корме с этим своим беспомощным видом. Его рука все еще свешивалась за борт, и он пожал плечами.

Над водой разносился голос Скифр.

— Я присмотрю за твоими сапогами!

Рыча проклятия, Колючка поплыла, оставляя позади молчаливые руины.

Зуд

Бренд жестко упал, тренировочный меч выпал из его руки, он с хрипом скатился по склону и со стоном шлепнулся на спину. Насмешки команды эхом отдавались у него в ушах.

Лежа там, уставившись в темнеющее небо, весь покрытый множеством пульсирующих синяков и с разорванным в клочья достоинством, он понял, что она, должно быть, зацепила его лодыжку. Но он не видел и намека на то, что это случится.

Колючка воткнула свой меч в бугристый дерн, где они разметили тренировочную площадку, и протянула ему руку.

— Это третий раз подряд или четвертый?

— Пятый, — проворчал он, — как тебе отлично известно. — Он позволил ей поднять его. Он никогда не мог позволить себе слишком много гордости, и тренировка с ней забирала немалую часть из того, что у него было. — Боги, ты стала быстрой. — Он поморщился, выгибая спину, которая все еще болела от удара ее сапога. — Как змея, только без жалости.

Колючка в ответ на это ухмыльнулась еще шире и вытерла полоску крови из-под носа. Единственную отметину, что ему удалось оставить ей за пять раундов. Он не собирался говорить это как комплимент, но она определенно восприняла это так, да и Скифр тоже.

— Думаю, Бренду довольно наказаний для одного дня, — крикнула старуха команде. — Наверняка среди вас есть увешанный кольцами герой, который не побоится испытать себя с моей ученицей?

Не так давно они на такое предложение разразились бы громовым хохотом. Мужчины, которые совершали набеги на каждый суровый берег Расшатанного моря. Мужчины, которые жили клинком и враждой, и которые называли щит стеной своего дома. Мужчины, которые вместе пролили столько крови, что по ней смог бы проплыть длинный корабль. И им сражаться с острой на язык девчонкой?

Теперь никто не засмеялся.

Неделями они наблюдали, как она сражается, словно дьявол, в любую непогоду. Они наблюдали, как она падала и вставала, снова и снова, пока им не становилось плохо только от этого вида. Уже месяц они засыпали под колыбельную лязга ее оружия, и просыпались от ее боевых кличей вместо петушиных криков. День за днем они видели, как она становилась быстрее, сильнее и опытнее. Ужасающе опытной. С топором в одной руке и мечом в другой, и она начинала осваивать ту пьяную походку, как у Скифр, так что трудно было предсказать, где она или ее оружие будут в следующий миг.

— Не рекомендую, — сказал Бренд, опускаясь перед костром и морщась, мягко касаясь свежей ссадины на голове.

Колючка покрутила вокруг пальцев свой топор так легко, словно это была зубочистка.

— Неужели у вас у всех кишка тонка?

— Черт возьми, это ж девчонка! — Одда вскочил от костра. — Я покажу, на что способен настоящий мужик!

Одда показал ей, как вопит настоящий мужик, когда деревянный меч врезается ему прямо в промежность; потом показал лучшую из всех, что Бренд когда-либо видел, попытку настоящего мужика сгрызть свой собственный щит; и наконец показал ей грязный зад, пролетев через заросли ежевики и растянувшись в луже.

Он поднялся на локтях, покрытый грязью с головы до пят, и выдул из носа воду.

— Кто еще хочет?

— Я хочу. — Досдувой медленно наклонился, чтобы поднять упавший меч Одды и выпрямился во весь свой рост. Его огромная грудь вздымалась. Деревянный меч в его огромной руке выглядел маленьким.

Колючка выпятила челюсть, сердито поглядев на него.

— Большие деревья падают громче всех. — Может она и была занозой в заднице мира, но Бренд понял, что улыбается. Она никогда не отступала, какими бы ни были ее шансы.

— Это дерево может ударить в ответ, — сказал Досдувой, когда она встала в боевую стойку, и широко расставил ноги в больших сапогах.

Одда присел, массируя ушибленную руку.

— С острыми клинками была бы совсем другая история, точно говорю!

— Ага, — сказал Бренд, — короткая, и с твоим трупом в финале.

Сафрит стригла волосы своему сыну, клацали блестящие ножницы.

— Прекрати ерзать! — бросила она Коллу. — Тогда закончу быстрее.

— Волосы нужно стричь. — Бренд положил руку парню на плечо. — Послушай свою мать. — Он чуть не добавил, как ему повезло, что она у него есть, но проглотил эти слова. Некоторые вещи лучше оставить несказанными.

Сафрит махнула ножницами в сторону Бренда.

— И твою бороду заодно подровняю.

— Только возле меня своими ножницами не маши, — сказал Фрор, касаясь пальцами шнурка возле своего шрама.

— Воины! — фыркнула Сафрит. — Тщеславнее девиц! Большую часть из этих лиц лучше скрывать от мира, но симпатичный парень, как ты, не должен скрываться под зарослями.

Бренд запустил пальцы в бороду.

— Она определенно отросла за последние недели. Если честно, начинает немного зудеть.

— В таком путешествии, как это, дополнительных пассажиров не избежать. — Одда тщательно осматривал свои штаны спереди. — Они лишь хотят отыскать легкий путь на юг, как и все мы.

— Они боятся, что верховный король вшей замышляет войну, — сказала Сафрит, — и ищут союзников среди мошек. — Она шлепнула себя ладонью по шее.

Ее сын стряхнул ворох светлых обрезков со своих волос, которые выглядели такими же взъерошенными, как всегда.

— Неужели здесь действительно можно найти союзников?

— Принц Кальива может созвать столько всадников, что пыль от их лошадей закроет солнце, — сказал Одда.

Фрор кивнул.

— А я слышал, что у императрицы Юга так много кораблей, что она может составить из них мост через море.

— Дело не в кораблях и не в лошадях, — сказал Бренд, мягко потирая мозоли на ладонях. — Все дело в торговле, которая идет по Священной. В одну сторону идут рабы и меха, а серебро и шелк в другую. И серебро выигрывает войны в той же мере, что и сталь. — Он обнаружил, что на него все смотрят, и умолк в замешательстве. — Так мне говорила Гаден... в кузнице...

Сафрит улыбнулась, теребя гирьки, висевшие на ее шее.

— За теми, кто помалкивает, нужен глаз да глаз.

— Спокойные озера самые глубокие, — сказал Ярви, глядя своими бледными глазами на Бренда. — Богатство это власть. Корни ревности Верховного Короля в богатстве королевы Лаитлин. Он может закрыть Расшатанное море для наших кораблей. Отрезать гетландскую торговлю. Если на его стороне будут принц Кальива и императрица, то он может закрыть для нас и Священную. Задушить нас, даже не обнажая клинка. Если принц и императрица будут нашими союзниками, серебро продолжит течь.

— Богатство это власть, — пробормотал Колл себе под нос, словно испытывая, насколько эти слова правдивы. — Как ты получил этот шрам?

— Задавал слишком много вопросов, — сказал ванстер, улыбаясь, глядя на огонь.

Сафрит склонилась над Брендом, мягко тянула его бороду, ножницы резали. Было удивительно, что кто-то стоит настолько близко, так тщательно сосредоточен на нем, что мягкие пальцы касались его лица. Он всегда говорил Рин, что помнил их мать, но это были лишь истории, которые рассказывались снова и снова, выворачивались наизнанку до тех пор, пока он не стал помнить лишь истории, а не сами воспоминания. Ему всегда стригла волосы Рин. Он потрогал нож, который она сделала для него, и почувствовал неожиданную тягу к дому. К лачуге, ради которой они так усердно работали, и к отблескам огня на лице сестры, и беспокойство за нее нахлынуло так остро, что он сморщился, как от боли.

Сафрит отпрянула.

— Я тебя задела?

— Нет, — прохрипел Бренд. — Просто затосковал по дому.

— Там тебя ждет кто-то особенный, а?

— Только моя семья.

— Такого красавчика, как ты? Трудно поверить.

Досдувой наконец положил конец уловкам Колючки, поймав ее за буйные волосы, и теперь схватил ее другой рукой за пояс, поднял, словно сноп сена, и бросил ее в канаву.

— На некоторых из нас лежит проклятие неудач в любви, — угрюмо сказал Ральф, когда Скифр выкрикнула перерыв и стала разглядывать в канаве свою ученицу. — Меня не было на моей ферме слишком долго, и моя жена снова вышла замуж.

— Для тебя, быть может, это и неудача в любви, — пробормотала Сафрит, бросая в огонь клок бороды Бренда, — но удача для нее.

— Неудача в любви, это когда приносишь клятву вообще не любить. — Вздохнул Отец Ярви. — Чем старше я становлюсь, тем меньше нежная забота Праматери Вексен кажется мне хорошей заменой любви.

— У меня была жена, — сказал Досдувой, усаживаясь у костра и осторожно подыскивая удобную позу для своих отбитых ягодиц, — но она умерла.

— Если ты раздавил ее своей тушей, то это не неудача, — сказал Одда.

— Не смешно, — сказал гигант, хотя смешки от многих членов команды доказывали обратное.

— Жены это не для меня, — сказал Одда. — Я в них не верю.

— Сомневаюсь, что они о тебе другого мнения, — сказала Сафрит. — Хотя мне жаль твою руку, которая все это время вынуждена быть твоей единственной любовницей.

Одда ухмыльнулся, заостренные зубы блестели в свете костра.

— Не жалей. Моя рука — нежная партнерша, и всегда хочет.

— И, в отличие от всех нас, ее не отпугивает чудовищная вонь твоего дыхания. — Сафрит смахнула несколько волосков с коротко остриженной бороды Бренда и уселась. — Готово.

— Можно мне позаимствовать ножницы? — спросила Скифр.

Сафрит осмотрела седую щетину на ее черепе.

— Не похоже, что тебе есть что стричь.

— Не для меня. — Пожилая женщина кивнула на Колючку, которая выползла из канавы и хромала к костру, скривив лицо и потирая больную голову. Распущенные волосы развевались и торчали во все стороны. — Думаю, еще один из наших ягнят нуждается в стрижке. Досдувой доказал, что эта копна — слабость.

— Нет. — Колючка бросила свое побитое деревянное оружие и убрала за ухо несколько прядей. Для нее, которая казалось никогда ничуть не заботилась о том, как она выглядит, это был странный жест.

Скифр подняла брови.

— Из многих твоих недостатков я не учитывала тщеславие.

— Я обещала своей матери, — сказала Колючка, хватая лепешку и запихивая половину в рот грязными пальцами. Она, может, и не победила троих мужчин в поединке, но Бренд не сомневался, что смогла бы их переесть.

— Даже и не думала, что ты так уважаешь мнение своей матери, — сказала Скифр.

— Не уважаю. Она всегда была занозой у меня в заднице. Всегда говорила мне, что надо делать, и это было всегда не то, чего я хотела. — Колючка вцепилась зубами в лепешку, как волк в тушу, одновременно жуя, говоря и плюясь крошками. — Всегда тряслась над тем, что обо мне думает народ, что они мне сделают, как меня это должно задевать, как это поставит ее в неудобное положение. Ешь так, говори этак, улыбайся так, писай этак.

Все время, пока она говорила, Бренд думал о своей сестре, и о том, что за ней некому присмотреть, и в нем закипал гнев.

— Боги, — прорычал он. — Есть ли такое благословение, которое ты не будешь считать проклятьем?

Колючка нахмурилась, ее щеки раздувались, когда она жевала.

— Что это значит?

Он рявкнул, неожиданно преисполнившись отвращения к ней.

— Что у тебя есть мать, которой не наплевать на тебя, и дом, где тебя ждут, где ты в безопасности, и ты все равно находишь, на что пожаловаться!

Эти слова вызвали неудобную тишину. Отец Ярви прищурил глаза, Колл расширил свои, а брови Фрора поползли вверх от удивления. Колючка медленно проглотила, выглядя при этом потрясенной, словно ее ударили. Даже более потрясенной. Били ее постоянно.

— Я чертовски ненавижу людей, — пробормотала она, хватая еще лепешку из рук Сафрит.

Вряд ли стоило это говорить, но в кои-то веки Бренд не мог держать рот на замке.

— Не волнуйся. — Он натянул одеяло на плечо и повернулся к ней спиной. — Они относятся к тебе так же.

Пошли они нахрен

Нос Колючки дернулся от запаха готовящейся еды. Она поморгала, просыпаясь, и точно знала: что-то было не так. Она с трудом помнила последний день, когда просыпалась без нежной помощи сапога Скифр.

В конце концов, быть может, у старой ведьмы все-таки есть сердце.

Колючке снилось, что ее голову лизала собака, и она постаралась вытрясти это из памяти, скатываясь со своего одеяла. Возможно, сны были посланиями богов, но будь она проклята, если могла распознать значение этого. Колл согнулся у края воды и ворчал оттого, что ему пришлось драить котелки.

— Привет, — сказала она, от души потягиваясь и почти наслаждаясь протяжной болью в руках и в спине. В первые дни она едва могла пошевелиться по утрам от гребли и тренировок, но теперь она загрубела от работы, стала жесткой, как веревка и доска.

Колл глянул на нее и его глаза расширились.

— Эээ...

— Я знаю. Скифр позволила мне поспать. — Она ухмыльнулась, глядя через реку. Впервые название "Священная" казалось для нее подходящим. Год близился к концу, Мать Солнце уже была яркой и жаркой, птицы чирикали в лесу, и насекомые лениво двигались над водой. Свисающие ветки деревьев на берегу были усеяны белыми цветами, Колючка глубоко вдохнула носом запах цветочный аромат и выдохнула. — Мне кажется, сегодня будет отличный день. — Она потрепала Колла по волосам, повернулась и чуть не врезалась в Бренда.

Он уставился на нее, на его лице застыл тот беспомощный вид.

— Колючка, твои...

— Отвали и сдохни. — Полночи она не могла заснуть, размышляя о гадостях, которые скажет ему, но это было лучшим из того, что ей удалось выдавить, когда пришло время. Она толкнула его плечом и пошла к углям костра, где собралась команда.

— Ешьте хорошенько, — говорил Ральф. — Возможно позже сегодня мы доберемся до высокого волока. Вам понадобиться вся ваша сила и даже сверх того, когда мы потащим... — Он запнулся, уставившись на то, как подходит Колючка, берет свободную плошку и смотрит в горшок.

— Не нужно ради меня прерываться, — сказала она. Все уставились на нее, и это заставило ее занервничать.

Затем Одда хихикнул, плюясь едой.

— Она похожа на щетку, у которой выщипали половину щетины!

— Наполовину постриженный ягненок, — сказал Досдувой.

— Ива, у которой обрубили половину веток, — пробормотал Фрор.

— Мне нравится, — сказал Одда. — Звучит поэтично. Тебе надо чаще говорить.

— А тебе надо говорить поменьше, но все так, как оно есть.

С реки подул ветер, удивительно холодный с одной стороны Колючкиной головы. Она хмуро посмотрела вниз и увидела, что ее плечо покрыто волосами. Она коснулась рукой головы, боясь того, что может обнаружить. С правой стороны ее волосы были спутаны в обычную неумелую косу. Левая была неровно побрита до короткой щетины. Ее пальцы дрожали, когда она проводила ими по непривычным шишкам своего черепа.

— Ты спала на правом боку. — Скифр склонилась у нее из-за плеча, хватая двумя пальцами кусок мяса из горшка. — Я сделала все, что смогла, не разбудив тебя. Ты такая умиротворенная, когда спишь.

Колючка уставилась на нее.

— Ты сказала, что не будешь заставлять меня стричься!

— Вот поэтому я постригла тебя сама. — И женщина улыбнулась, словно оказала Колючке немаленькую услугу.

Вот и думай потом, что у ведьмы есть сердце, и о прекрасном дне. Колючка не знала, чего хочет — зарыдать, закричать, или врезать Скифр по лицу. В конце концов все, что она могла поделать, это брести к реке, слушая, как в ушах звенит смех команды, сжимая зубы и вцепившись в свою полуобритую-полувсклокоченную голову.

Самым бережно хранимым имуществом ее матери было маленькое зеркальце, оправленное в серебро. Колючка всегда ее дразнила, что та любила его из-за своего тщеславия, но знала, что на самом деле это был подарок ее отца, много лет назад привезенный из Первого из Городов. Колючка всегда ненавидела смотреть в него на свое отражение. Слишком длинное лицо, слишком впалые щеки, слишком острый нос и слишком злые глаза. Но она с радостью обменяла бы кривобокое посмешище, смотревшее сейчас на нее из спокойной воды на краю реки, на то отражение.

Колючка помнила, как мать тихо пела, расчесывая ее волосы, а отец улыбался, глядя на них. Она помнила смех и тепло рук, обнимавших ее. Свою семью. Свой дом. Она сжала мешочек, который всегда носила, и подумала, насколько это достойно сожаления — носить кости пальцев своего отца на шее. Но это было все, что у нее осталось. Она горько потрясла головой, уставившись на обезображенное отражение, и за ним появилось другое — высокое, худое и бесцветное.

— Почему вы меня сюда взяли? — спросила она, сердито хлопнув по воде и смешав оба отражения.

— Чтобы сделать наших врагов союзниками, — сказал Отец Ярви. — Привести помощь в Гетланд.

— На тот случай, если вы не заметили, я плохо завожу друзей.

— У всех свои недостатки.

— Так зачем брать меня? Зачем платить Скифр за мое обучение?

Министр позади нее сел на корточки.

— Ты веришь мне, Колючка?

— Да. Вы спасли мне жизнь. — Хотя, глядя в его бледно-голубые глаза, она раздумывала, насколько следует доверять этому хитроумному человеку. — И я поклялась. Какой у меня есть выбор?

— Никакого. Так что верь мне. — Он глянул на то, что осталось от ее волос. — Возможно, потребуется время привыкнуть к этому, но мне кажется, оно тебе подходит. Странно и свирепо. Оригинально.

Она фыркнула.

— Необычно, это уж точно.

— Некоторые из нас необычные. Я всегда думал, что ты рада быть не такой как все. Кажется, ты цветешь на насмешках, как цветок на навозе.

— Это сложнее, чем кажется, — пробормотала она. — Всегда находить храбрый вид.

— Поверь мне, я с этим знаком.

Некоторое время они молчали в тишине около воды.

— Вы поможете мне побрить другую сторону?

— Я бы сказал, оставь так.

— Так? Почему?

Ярви кивнул в сторону команды.

— Потому что пошли они нахрен, вот почему.

— Пошли они нахрен, — пробормотала Колючка, зачерпывая воду рукой и прилизывая те волосы, что еще остались. Следовало признать, идея начинала ей нравиться. Оставить голову побритой наполовину, странно и свирепо, как вызов всем, кто на нее посмотрит. — Пошли они нахрен. — И она фыркнула от смеха.

— Ты не одна в этой команде выглядишь странно. И в любом случае, — Ярви мягко стряхнул с ее плеча оставшиеся пряди, — волосы отрастают.

На веслах в этот день было нелегко, пришлось сражаться с сердитым течением, поскольку Священная сузилась, и ее берега стали круче. Ральф хмурился, направляя корабль между камнями, вокруг которых пенилась белая вода. Тем вечером, когда закат разгорелся розовым над покрытыми лесом холмами, они добрались до высокого волока.

На берегу была странная деревня, где не было двух одинаковых домов. Некоторые построены из дерева, некоторые из камня, другие из дерна, как курганы мертвых героев. Это был дом людей Расшатанного моря, которые остановились на своем пути на юг; людей из Кальива и империи, которые остановились на своем пути на север; людей из лесных кланов; и еще из Конного Народа, которые, должно быть, застряли здесь в своих путешествиях на запад или восток. Семена, которые нанесло с половины мира, и которые решили по какой-то странной прихоти пустить здесь корни.

Какой бы ни была их одежда, и их наряды, несмотря на то, как ловко они навострились вытягивать монеты у проходящих здесь команд, по венам Отца Ярви текла кровь Золотой Королевы, и он знал, как лучше всего обвести их вокруг пальца. Он торговался с каждым на его собственном языке, сбивал их с толку то очаровательными улыбками, то каменной холодностью, пока они не начинали ссориться между собой, предлагая ему цены меньше. Когда он, наконец, нанял восемь огромных волосатых волов у главы деревни, ей осталось лишь удивленно смотреть на несколько монет в своей ладони.

— Отец Ярви не дурак, — сказал Бренд, глядя на то, как он творит свою ежедневную магию.

— Он самый хитроумный человек из тех, кого я когда-либо встречал, — ответил Ральф.

Около реки было кладбище брошенных лесоматериалов. Там были бревна и полозья, сломанные мачты и весла, и даже старый покореженный киль, на котором еще сохранилась какая-то обшивка — кости корабля, который, должно быть, слишком повредился при спуске с холмов, и его разломали на части. Команда вооружилась топорами и стамесками, и к тому времени, как показался Отец Луна, Южный Ветер уже был на берегу с хорошими полозьями, установленными вдоль киля, а весь груз был упакован в двух нанятых фургонах.

— Будем тренироваться? — спросила Колючка, наблюдая, как команда принимается за свои ежевечерние развлечения у костра, и слушая взрывы хохота, вызванные тем, как Колл копировал одну из невероятных историй Одды.

Скифр посмотрела на нее, один ее глаз блестел в гаснущем свете.

— Уже поздно и завтра будет тяжелая работенка. Ты хочешь тренироваться?

Колючка попинала какую-то стружку носком сапога.

— Может, немного?

— Пожалуй, мы еще сделаем из тебя убийцу. Неси оружие.

С первыми проблесками рассвета Ральф растолкал их всех, недовольно ворчащих в своих постелях. От его дыхания во влажном воздухе шел пар.

— Подъем, отбросы! У вас впереди самый трудный день вашей жизни!

С тех пор, как они покинули Торлби, легких дней не бывало, но их кормчий был прав. Перетащить корабль через гору — в точности так же тяжело, как это звучит.

Они со стонами тянули веревки, с рычанием тащили за перевернутые внутрь весла, из которых получились ручки, толкали плечами киль, когда полозья зацеплялись. Хватались друг за друга в напряженном, воняющем, ругающемся сплетении. Даже несмотря на четырех волов, тянувших корабль за нос, все они вскоре были в синяках от падений, ободранные от веревок, избитые ветвями и усеянные занозами.

Сафрит шла впереди, чтобы очищать путь от упавших веток. Колл метался туда-сюда под килем с ведром дегтя и свиного жира, чтобы полозья продолжали скользить. Отец Ярви кричал погонщикам на их языке. Они никогда не использовали хлыст, лишь тихо напевали что-то своим волам.

Наверх, всегда наверх, дорогу почти не видно, и вся она усыпана камнями и корнями. Некоторые крались с оружием среди деревьев неподалеку от корабля, высматривая бандитов, которые могли бы прятаться в лесу, чтобы напасть на команду, ограбить и продать их в рабство.

— Намного выгоднее продать команду корабля, чем продать товары команде корабля, это уж точно. — Вздох Одды подразумевал, что он говорит на основании опыта.

— Или чем таскать корабль через лес, — проворчал Досдувой.

— Поберегите дыхание для подъема, — выдавил Ральф сквозь сжатые зубы. — Оно вам понадобится.

Когда утро прошло, Мать Солнце начала безжалостно палить, и жирные мухи кишели вокруг с трудом идущих волов и с трудом идущей команды. Пот тек ручьями по обритому черепу Колючки, капал с ее бровей и сочился из ее жилетки, так что она натерла себе соски. Многие из команды разделись по пояс, а некоторые и того больше. Одда трудился в одних сапогах, щеголяя самой волосатой задницей из всех, что когда-либо были у человека или зверя.

Колючке надо было смотреть, куда она ставит ноги, но ее взгляд все время возвращался к Бренду. Пока остальные ворчали, спотыкались и изрыгали проклятия, он просто шел, уставившись вперед. Мокрые волосы прилипли к его сжатой челюсти, широкие мышцы его покрытых потом плечей шевелились, когда он без жалоб тащил весь этот вес. В нем была сила. Сила, которая была и в отце Колючки, основательная, спокойная и уверенная, как Отец Земля. Она помнила последние слова королевы Лаитлин. Дураки похваляются тем, что сделают. Герои делают. И Колючка снова глянула на Бренда и поняла, что хотела бы быть больше похожей на него.

— Да уж, — прошептала Сафрит, поднося мех с водой к потрескавшимся губам Колючки, так, чтобы она могла попить, не выпуская веревку. — Отлично сложенный парень.

Колючка резко отвела взгляд, половина воды попала не в то горло, и она чуть не захлебнулась.

— Ты не понимаешь, о чем говоришь.

— Конечно. — Сафрит прижала язык к щеке. — Наверное, поэтому ты продолжаешь не смотреть.

Однажды они разминулись с кораблем, который тащила в другую сторону толпа обливавшихся потом нижеземцев. Они кивнули друг другу, но не стали тратить дыхание на приветствия. У Колючки не было лишнего дыхания, ее грудь горела, и каждая мышца болела. Болели даже ногти на пальцах ног.

— Я не большой любитель... гребли, — прорычала она, — Но черт побери... я уж точно предпочту... грести... чем тащить корабль.

С последним усилием они перетащили Южный Ветер через неподатливый выступ на ровную площадку, полозы заскрежетали во время остановки.

— Здесь мы отдохнем! — крикнул Отец Ярви.

Зазвучал хор благодарных стонов, люди завязали свои веревки на ближайших деревьях и попадали среди узловатых корней там, где стояли.

— Слава богам, — прошептала Колючка, прижимая руки к ноющей спине. — Спускаться вниз будет проще. Должно быть проще.

— Надо полагать, узнаем, когда туда доберемся, — сказал Бренд, прикрывая глаза рукой. Земля впереди шла вниз, но вдалеке, в тумане, она снова поднималась. Она поднималась покрытыми лесами склонами, выше и выше, до гребня наверху, который был даже выше, чем они стояли сейчас.

Колючка смотрела на него, раскрыв рот и не веря своим глазам.

— Все больше и больше вариант с камнями кажется менее болезненным.

— Все еще не поздно передумать, — сказал Отец Ярви. — Удобств у нас тут, может, и не хватает, но уверен, камни найдутся.

Человек, который сражался с кораблем

Мрачная и изнуренная команда со стонами тяжело поднималась с постелей. Все были разбиты болячками и синяками от вчерашней работы, и все предвкушали, каким трудным будет предстоящий день. Даже Одда не шутил, оглядывая длинный спуск по холму, покрытому лесом, в туманной дали которого блестела полоска воды.

— По крайней мере, теперь под горку, — сказал Бренд.

Одда фыркнул, поворачиваясь:

— Ха.

Вскоре Бренд понял, что тот имел в виду. По дороге наверх трудность была в том, чтобы тащить Южный Ветер вверх. Вниз приходилось удерживать его от падения, так что приходилось тратить столько же сил, но это было намного опаснее. Ширины изогнутого пути не хватало для помощи волов, так что дюжина членов команды обматывала больные руки тряпками, обвязывала веревки вокруг стертых предплечий и ноющих плеч, обмотанных одеялами, и мучилась возле корабля, по шесть с каждой стороны. Они натягивали веревки, чтобы удержать корабль прямо, а он, шатаясь, спускался по этому бугристому пути. Колл ползал со своим ведром впереди, и смазывал полозья, когда они начинали дымиться.

— Осторожно, — ворчал Ральф, поднимая руку. — Осторожно!

— Легче сказать, чем, сделать, черт возьми — простонал Бренд. Ему дали веревку, разумеется. В этом-то и проблема со способностью поднимать тяжелые предметы — когда нужно поднять тяжелый предмет, остальные отходят в сторону и улыбаясь глядят на тебя. Чтобы добыть для себя и Рин корку хлеба, Бренд, бывало, выполнял довольно суровую работу. Но так тяжело он в своей жизни не работал. Мокрая от пота пеньковая веревка на его плечах была обмотана вокруг его предплечий и врезалась в него с каждым шагом. Ноги дрожали, сапоги проскальзывали на рыхлой земле, скользких листьях и опавших сосновых иголках. Он кашлял от пыли, поднятой впереди Оддой и вздрагивал от проклятий, изрыгаемых позади Досдувоем.

— Когда же мы доберемся до проклятой реки? — рычал через плечо Одда, пока они ждали, что с пути уберут упавшее дерево.

— Скоро уже сможем плыть по реке, которая течет с меня, — Бренд тряхнул головой, и крупные капли пота полетели с его мокрых волос.

— Как только Сафрит приносит воду, она тут же выступает у меня на спине и течет в задницу, — сказал Досдувой позади. — Фрор, ты скажешь, откуда у тебя твой шрам?

— Порезался, когда брился, — крикнул ванстер с той стороны корабля, а потом спустя некоторое время добавил: — Никогда не брейся топором.

Колючка была одной из пятерых, что тащили мачту, частично покрытую резьбой. Бренд спиной чувствовал ее взгляд, острый, как стрела, и догадывался, что она все еще злилась из-за того, что он сказал о ее матери. Он ее почти не винил. Это ведь не Колючка сбежала от Рин, оставив ее зарабатывать себе на жизнь, не так ли? Похоже, каждый раз, когда Бренд сердился, на самом деле он злился только на себя. Он знал, что должен извиниться, но ему всегда было нелегко находить слова. Иногда он проводил дни в поисках нужных слов, но когда открывал рот, наружу сочились только ненужные.

— Думаю, лучше всего было бы, если б я никогда не произнес ни слова, — проворчал он себе под нос.

— Черт возьми, я бы уж точно не стала жаловаться, — услышал он бормотание Колючки, и как раз поворачивался, чтобы сделать ей выговор, о котором, несомненно, вскоре бы пожалел, когда веревку рвануло, его потащило в кучу листьев, и он, барахтаясь, едва устоял на ногах.

— Полегче! — взревел Досдувой и сильно потянул за свою веревку. Узел выскользнул со звуком щелкнувшего хлыста, он удивленно взвизгнул и свалился на спину.

Одда завопил: "Боги!", когда его бросило лицом вниз, ударило о следующего человека, так что тот выпустил веревку, и свободный конец хлестал, словно живой.

Захлопали крылья, птица взлетела в небо, и Южный Ветер накренился вперед, один из людей с другой стороны пронзительно закричал, когда его веревка рванула по его плечам и развернула его, сбивая вбок Фрора, и внезапно тяжесть потащила остальных, словно кегли.

Бренд увидел, что Колл со своей смолой наклоняется, в ужасе глядя, как высокий нос дрожит над ним. Он старался выкарабкаться, скользя на спине назад под скрежещущим килем.

Не было времени на первую мысль, не говоря уже о второй. Может, это было и хорошо. Отец Бренда всегда говорил ему, что мыслитель из него не очень.

В фонтане старых листьев он спрыгнул с пути, обматывая свою веревку вокруг ближайшего дерева — старого чудовища с толстым стволом и шишковатыми корнями, цепко хватавшимися за холм.

Все кричали друг на друга, доски стонали, дерево трещало, но Бренд не обращал на них внимания, уперев в дерево сначала один сапог, а потом и другой. С хрипом он заставил ноги и спину выпрямиться, держа веревку на плечах, туго натянул ее и встал сбоку от ствола, словно одна из ветвей.

Если бы он тоже был сделан из дерева. Веревка звучала, как натянутая струна арфы, его глаза выпучились от напряжения, пенька скрежетала по коре, скользила в его руках, цеплялась ему в ладони. Он сжал зубы, закрыл глаза и стиснул тряпки на веревке. Стиснул их так плотно, как Смерть стискивает умирающих.

Слишком тяжело, чтобы поднять. Намного тяжелее, но когда груз уже на тебе, какой у тебя есть выбор?

Скрежет усилился, когда Южный Ветер сдвинулся, и тяжесть росла, росла, и выдавливала из Бренда тихий стон, но он знал, что если ослабит колени, или спину, или согнет руки, веревка сложит его пополам.

На миг он открыл глаза. Солнце мелькало сквозь листья. На его дрожащих кулаках была кровь. Веревка дымилась у ствола. Голоса отражались эхом вдалеке. Он зашипел, когда веревка дернулась и засвистела, и снова выскользнула, вцепляясь в него так же верно, как пила.

Он не мог отпустить. Не мог подвести команду. Кости скрипели, пенька врезалась в его плечи, в руки, в ладони. Он был уверен, что его разорвет пополам, неровное дыхание рвалось в груди и с фырканьем вырывалось сквозь стиснутые зубы.

Он не мог отпустить. Не мог подвести свою семью. Все его тело дрожало, и каждая мышца горела от усилия.

В мире не осталось ничего кроме него и веревки. Ничего, кроме усилия, боли и тьмы.

А потом он услышал тихий голос Рин над ухом.

— Отпусти.

Он потряс головой, хныкая, напрягаясь.

— Бренд, отпускай!

В дерево вонзился топор, он упал, и мир перевернулся. Его поймали сильные руки, опустили его, слабого, словно дитя, обмякшего, как тряпки.

Колючка, и позади нее Мать Солнце, сияющая на щетине обритой стороны ее головы.

— Где Рин? — прошептал он, но вместо слов вышло лишь хрипение.

— Можешь отпустить.

— Уф. — Его руки все еще сжимались. Пришлось приложить немалое усилие, чтобы разжать пульсирующие пальцы, и Колючка начала разматывать веревку, темную от крови.

Она поморщилась и выкрикнула:

— Отец Ярви!

— Прости, — прохрипел он.

— Чего?

— Не стоило говорить это... насчет твоей матери...

— Заткнись Бренд. — Последовала пауза, и бормотание голосов в отдалении, птица в ветвях наверху выводила трель. — Больше всего меня гложет то, что я начинаю думать, что ты был прав.

— Да?

— Не увлекайся. Сомневаюсь, что это повторится.

Затем вокруг них собрались люди, размытые силуэты смотрели вниз.

— Ты видел когда-нибудь что-то подобное?

— На миг он удержал весь вес.

— Да уж, это достойно песни.

— Уже пишу стихи, — донесся голос Одды.

— Ты спас мне жизнь, — сказал Колл, глядя широко раскрытыми глазами, на его щеке было пятно смолы.

Сафрит поднесла горлышко меха с водой к губам Бренда.

— Корабль раздавил бы его.

— Корабль раздавил бы себя, — сказал Ральф. — И тогда мы бы не получили помощи для Гетланда.

— Нам бы самим помощь не помешала.

Даже глотать было тяжело.

— Я просто... сделал то, что сделал бы каждый.

— Ты напомнил мне одного нашего старого друга, — сказал Отец Ярви. — Сильная рука. Сильное сердце.

— Один взмах за раз, — сказал Ральф, и его голос немного дрогнул.

Бренд взглянул на то, что делал министр, и почувствовал приступ тошноты. Ожоги от веревок, ободранные и кровавые, обвивали его руки, словно красные змеи вокруг белых веток.

— Больно?

— Слегка щиплет.

— Слегка, блин, щиплет! — взревел Одда. — Слышали? Что рифмуется с "щиплет"?

— Довольно скоро будет больно, — сказал Отец Ярви. — И останутся шрамы.

— Отметины достойного деяния, — пробормотал Фрор, которого в том, что касалось шрамов, следовало признать экспертом. — Знаки героя.

Бренд поморщился, когда Ярви накладывал бинты на его предплечья. Теперь ссадины яростно горели.

— Тот еще герой, — пробормотал он, когда Колючка помогала ему сесть. — Я сражался с веревкой и проиграл.

— Нет. — Отец Ярви продел булавку через бинты и положил иссохшую руку Бренду на плечо. — Ты сражался с кораблем. И победил. Положи это под язык. — И он засунул Бренду в рот высушенный лист. — Это поможет с болью.

— Узел развязался, — сказал Досдувой, удивленно глядя на потертый конец своей веревки. — Что это за неудача такая?

— Такая, которая поражает тех, кто не проверяет свои узлы, — сказал Отец Ярви, свирепо глядя на него. — Сафрит, освободи место для Бренда в фургоне. Колл, ты останешься с ним. Убедись, что он не будет больше делать ничего героического.

Сафрит соорудила из одеял команды постель среди припасов. Бренд пытался убедить ее, что он может идти, но все видели, что не может.

— Ты будешь лежать здесь, и тебе это понравится! — отрезала она, уставив палец ему в лицо.

Так оно и было. Колл сидел перед ним на бочке, фургон, покачиваясь, спускался с холма, а Бренд вздрагивал от каждого толчка.

— Ты спас мне жизнь, — пробормотал парень некоторое время спустя.

— Ты шустрый. Ты бы успел убежать.

— Нет, не успел бы. Я уже смотрел через Последнюю Дверь. Дай мне по крайней мере тебя поблагодарить.

Секунду они смотрели друг на друга.

— Тоже верно, — сказал Бренд. — Я отблагодарен.

— Как ты стал таким сильным?

— Это из-за работы, наверное. В доках. На веслах. В кузнице.

— Ты работал кузнецом?

— На женщину по имени Гаден. Ей досталась кузница мужа, когда он умер, и оказалось, что она в два раза лучший кузнец, чем был он. — Бренд вспомнил чувство молота, звон наковальни, жар углей. Никогда не думал, что будет скучать по всему этому, но он скучал. — Это хорошая работа, ковать железо. Честная.

— Почему перестал?

— Всегда мечтал быть воином. Заработать место в песнях. Присоединиться к команде. — Бренд смотрел, как Одда и Досдувой спорят под весом своих веревок, Фрор трясет головой от отвращения, и улыбнулся. — Мне представлялась команда почище, но надо принимать ту семью, которая тебе дана. — Боль утихла, но казалось, лист Ярви развязал его язык. — Моя мать умерла, когда я был маленьким. Сказала мне, чтобы я делал хорошее. Мой отец не хотел...

— Мой отец умер, — сказал Колл. — Давным-давно.

— Ну, теперь у тебя есть Отец Ярви. И все эти братья вокруг тебя. — Бренд на миг поймал взгляд Колючки, прежде чем она нахмурилась и уставилась вбок на деревья. — И, если уж на то пошло, Колючка в качестве сестры.

Колл быстро ухмыльнулся.

— Это спорное благословение.

— Как и все благословения. Она вспыльчивая, но думаю, она бы стала драться до смерти за любого из нас.

— Она точно любит драться.

— Точно.

Колеса фургона скрипели, груз стучал, напрягающиеся изо всех сил члены команды орали друг на друга. Затем Колл тихо спросил:

— Так значит, ты мой брат?

— Думаю да. Если ты не против.

— Полагаю, могло быть и хуже. — И парень пожал плечами, словно это все равно не имело значения. Но Бренду показалось, что имело.

С последним толчком Южный Ветер соскользнул в пенистые волны Запретной, и раздались шумные крики.

— Дотащили, — сказал Бренд, едва веря в это. — Мы дотащили?

— Ага. Сможешь рассказывать внукам, что тащил корабль через высокий волок. — Ральф вытер пот со лба широкой рукой. — Но нам сегодня придется еще погрести! — крикнул он, отчего все радостные крики быстро затихли. — Давайте загрузим его и проплывем несколько миль до заката!

— Вставай, лежебока. — Досдувой поднял Бренда на все еще трясущиеся ноги.

Отец Ярви разговаривал с начальником погонщиков на боги знают каком странном наречии, затем оба они расхохотались и обнялись.

— Что он сказал? — спросил Бренд.

— Остерегайтесь Конного Народа, — сказал Отец Ярви, — потому что они дикие и опасные.

Колючка хмуро посмотрела на волов, наконец-то освободившихся от груза.

— Не поняла, а в чем шутка?

— Я спросил его, что он говорит Конному Народу, когда торгует с ними.

— И?

— Остерегайтесь Корабельного Народа, потому что они дикие и опасные.

— Что за Корабельный Народ? — спросил Колл.

— Мы, — сказал Бренд и скривил лицо, забираясь на борт Южного Ветра. Каждый его сустав и сухожилие болели, и он шаркал, склонившись, как старик на свое место на корме, и плюхнулся на свой морской сундучок спустя миг после того, как Колючка поставила его.

— Уверен, что можешь грести?

— Я нормально выдержу ритм с тобой, — пробормотал он ей в ответ, хотя для него было героическим усилием просто сидеть.

— Да ты и когда здоров едва можешь держать ритм со мной, — сказала она.

— Посмотрим, сможешь ли ты держать ритм со мной, брехливая дохлячка. — Ральф стоял позади них. — Ты вместо меня, парень.

— И куда мне идти?

Ральф кивнул на рулевое весло на платформе над ними.

— Я подумал, на сегодняшний вечер побудешь кормчим.

Бренд моргнул.

— Я?

— Полагаю, ты заслужил. — И Ральф хлопнул его по спине, помогая ему встать.

Ворча от боли, Бренд повернулся, положив руку на рулевое весло, и увидел, что вся команда наблюдает за ним. Сафрит и Колл с грузом, Одда, Досдувой и Фрор на веслах, и Отец Ярви, стоящий со Скифр у носа с вырезанными голубями. А под ними текла на юг Запретная, и Мать Солнце разбрызгивала золото над водой.

Бренд широко ухмыльнулся.

— Мне нравится вид отсюда.

— Не привыкай, — сказал Ральф.

И вся команда разом принялась стучать по веслам, барабанить, колотить, гром плоти по дереву. Дробь уважения. Ему. Тому, кто всю свою жизнь был никем.

— Если честно, то, что ты там сделал, это было нечто. — На лице Колючки была тень ухмылки, глаза сверкнули, когда она хлопнула по веслу. — Нечто.

Бренд почувствовал, что гордость набухает в нем так, как никогда прежде. С тех пор, как Хуннан оставил его одного на берегу в Торлби, он прошел длинный путь. Может он и не произнес клятву воина, но все равно нашел команду. Семью, частью которой он стал. Он хотел бы, чтобы Рин была здесь и видела это. Он представил ее лицо, если б она здесь была, и вынужден был засопеть и притвориться, что ему что-то попало в глаз. Вот уж точно, ощущение такое, словно стоишь в свете.

— Хватит стучать по ним, ленивые ублюдки! — крикнул он надломленным голосом. — Гребите!

Команда захохотала, взялась за весла, и Южный Ветер ровно рванул по быстрой Запретной, наконец-то плывя по течению, оставляя волов и погонщиков на берегу ждать следующего груза.

Странные времена

Лес уступил место широкой степи. Ужасно широкой. Безжалостно плоской. Миля за милей сочной, зеленой, развевающейся травы.

Для Колючки, воспитанной среди холмов, гор и утесов Гетланда, было что-то давящее во всей этой пустоте, во всем этом пространстве, тянущемся под бездонным небом за далекий-далекий горизонт.

— Почему никто не возделывает ее? — спросил Колл, сидя на спущенной мачте. Ветер выдергивал стружки из-под его ножа.

— Конный Народ использует ее как пастбища, — сказал Досдувой. — И не любит, когда находит здесь кого-то еще.

Одда фыркнул.

— В самом деле, они настолько этого не любят, что сдирают с них кожу живьем.

— Этому их научил принц Кальива.

— Который научился этому в Первом из Городов, — сказал Фрор, вытирая пальцем изуродованный глаз.

— Хотя, как я понимаю, туда это занесли путешественники из Сагенмарка, — сказал Ральф.

— Которые этому научились, когда на них впервые напал Байл Строитель, — сказал Ярви.

— Так с живодеров сдирают кожу, — задумчиво сказала Скифр, наблюдая, как ветер рисует узоры в траве, — и кровавые уроки возвращаются на круги своя.

— Недурно. — Ральф осматривал реку впереди, и позади, и ровную местность вокруг, прищурив глаза еще яростнее, чем обычно. — Если только нас никто поучить не захочет.

— Почему ты так волнуешься? — спросила Колючка. — Мы уже много дней не видели корабля.

— Именно. Где они все?

— Вон там два, — сказал Отец Ярви, указывая вниз по реке.

У него был острый глаз. Пока они не приблизились достаточно близко, Колючка, заглядывая через плечо, не могла увидеть, чем были черные кучи на берегу реки. Обуглившиеся скелеты пары маленьких кораблей на большом пятне вытоптанной травы. Почерневший круг потухшего костра. В точности такого же костра, у какого они каждый вечер грели руки.

— Не похоже, что для команд это закончилось хорошо, — пробормотал Бренд, со своим умением высказать то, что всем и так очевидно.

— Мертвы, — весело сказала Скифр. — Некоторые счастливчики быть может попали в рабство. Или несчастные. Конный Народ не славится своей мягкостью в качестве хозяев.

Одда хмуро посмотрел на ровный травяной простор.

— Думаешь, придется с ними познакомиться?

— Зная мою удачу, — пробормотал Досдувой.

— Теперь для лагеря будем искать высокую площадку! — рявкнул Ральф. — И удвоим охрану! Будет дежурить по восемь человек!

Так что все нервничали, хмуро смотрели на степь и дергались от каждого звука, когда заметили корабль на веслах, плывущий вверх по реке.

Он был размером с Южный Ветер, около шестнадцати весел по борту. На носу у него был вырезан черный волк, так что Колючка догадалась, что команда состояла из тровенов, и судя по зарубкам на щитах, висевших на бортах, они были людьми, готовыми к бою. Может даже жаждали его.

— Оружие держите наготове! — крикнул Ральф, его роговой лук уже был у него в руках.

Сафрит нервно смотрела, как мужчины пытались одновременно управиться с веслами и с оружием.

— Разве мы не должны сглаживать путь для Отца Мира?

— Конечно. — Отец Ярви ослабил свой меч в ножнах. — Но слова вооруженного человека звучат намного слаще. Какая встреча! — крикнул он.

На носу другого корабля во весь рост стояла бородатая фигура в кольчуге.

— И вам, друзья! — это звучало бы более миролюбиво, если бы по обеим сторонам от него не было людей с натянутыми луками. — Наш корабль называется "Черный Пес", поднимаемся по Запретной из Первого из Городов!

— Южный Ветер, идем со Священной из Ройстока! — крикнул Ярви в ответ.

— Как прошли высокий волок?

— Иссушающая работенка для тех, кто тащил. — Ярви поднял изувеченную руку. — Но меня пронесло.

Другой капитан расхохотался.

— Начальник должен делить работу со своими людьми, но если будет делить поровну, они утратят к нему все уважение! Можем мы подплыть ближе?

— Можете, но знайте, что мы вооружены.

— В этих краях подозрение вызывают невооруженные. — Капитан махнул команде, группе бывалого народа, все в шрамах, бородатых и все сияли от колец-денег. Они умело подвели Черного Пса на середину течения рядом с Южным Ветром, нос к корме.

Их капитан недоверчиво расхохотался.

— А что это у вас за старый ублюдок у руля? Это ведь Плохой Ральф, или я кусок окорока! Я был уверен, что ты помер, и поверь, не стал от этого спать хуже!

Ральф тоже расхохотался.

— Ты точно кусок окорока, и к тому же протухший, Синий Дженнер! Я был уверен, что ты сдох, и раскупорил бочонок, чтобы это отпраздновать!

— Плохой Ральф? — пробормотала Колючка.

— Это было давным-давно. — Старый кормчий отмахнулся, укладывая лук. — Обычно с годами люди становятся не такими плохими.

Команда Черного Пса бросила с носа веревку над водой и, несмотря на несколько проклятий из-за спутавшихся весел, команды стащили два корабля вместе. Синий Дженнер наклонился и схватил руку Ральфа. Оба мужчины сияли.

Колючка не улыбалась и свою руку держала на отцовском мече.

— Как, черт возьми, ты выбрался из той заварухи, в которую затащил нас младший Хальстам? — спросил Ральф.

Дженнер снял свой шлем и бросил его своим людям, почесав путаницу редких седых волос.

— Стыдно сказать, но я рискнул с Матерью Морем и поплыл.

— Тебе всегда везло с погодой.

— И все же мне попала стрела в задницу. Но несмотря на то, что я был тощим, боги благословили меня мясистым задом, так что болело не долго. Я посчитал стрелу удачей, поскольку она определенно спасла меня от невольничьего ошейника.

Ральф мягко коснулся пальцами шеи, и Колючка увидела отметины под бородой, которых никогда не замечала.

— Мне повезло меньше. Но благодаря Отцу Ярви, я теперь снова свободный человек.

— Отец Ярви? — Дженнер выпучил глаза. — Министр Гетланда? Который был когда-то сыном Золотой Королевы Лаитлин?

— Он самый, — сказал Ярви, проходя между морскими сундучками к корме корабля.

— Тогда это честь для меня, поскольку я слышал, что вас называют весьма хитроумным человеком. — Синий Дженнер приподнял брови, увидев Колючку. — У тебя теперь женщины тянут весла?

— У меня тут все, кто способен двигать мой корабль, — сказал Ральф.

— Почему у тебя такие странные волосы, девочка?

— Потому что пошел ты нахрен, — прорычала Колючка, — вот почему.

— О, а она свирепая! Черт с ним, с веслом, я сказал бы, что она может сломать мужика пополам.

— Не терпится попытаться, — сказала она, ничуть не польщенная.

Дженнер показал ряд желтеющих зубов с несколькими прорехами.

— Был бы я лет на десять моложе, вцепился бы в такой шанс. Но с возрастом приходит осторожность.

— Чем меньше остается времени, тем меньше хочется рисковать тем, что осталось, — сказал Ральф.

— Это верно. — Дженнер покачал головой. — Плохой Ральф вернулся из-за Последней Двери, девчонки сидят на веслах, и небеса ведают, что еще. Да уж, странные времена.

— А какие времена не странные? — спросил Отец Ярви.

— И это тоже верно! — Синий Дженнер покосился на мутное солнце. — Дело идет к обеду. Выйдем на берег и обменяемся новостями?

— Под обменом новостями ты имеешь в виду выпивку? — спросил Ральф.

— Имею, и немало.

Они нашли извилину реки, которую было легко оборонять, поставили сильный дозор и соорудили огромный костер, языки пламени которого хлестали во все стороны от непрерывного ветра, разбрасывая над водой фонтаны искр. Затем каждая команда откупорила свой бочонок эля, и было много завываний совершенно немелодичных песен, абсолютно невероятных историй, и веселье становилось все более буйным. Кто-то неблагоразумно дал Коллу пива, и он его быстро распробовал, а потом вскоре ему стало плохо, и наконец он заснул, к чрезвычайному отвращению его матери и чрезвычайному веселью остальных.

Но Колючку развлечения никогда особенно не развлекали. Несмотря на улыбки, все держали клинки поближе к рукам, а несколько человек смеялись так же мало, как и она. Кормчий Черного Пса по прозвищу Горбатый с белой полоской на лысеющей голове, казалось, вынашивал какую-то особенную неприязнь к миру. Когда он пошел отлить в реку, Колючка заметила, что он основательно осмотрел припасы Южного Ветра, и особенно окованный железом сундук Отца Ярви.

— Не нравится мне его рожа, — пробормотала она Бренду.

Он уставился на нее поверх своей плошки.

— Тебе ничья рожа не нравится.

Она никогда ничем не порицала рожу Бренда, но держала это при себе.

— Значит, его рожа мне не нравится больше других. Он один из тех, в ком нет ничего, кроме суровых взглядов и суровых слов. Морда, словно отбитая задница.

На это он ухмыльнулся, глядя в свой эль.

— О, ненавижу таких людей.

Ей тоже пришлось ухмыльнуться.

— Но под моей отталкивающей внешностью есть скрытые глубины.

— Отлично скрытые, — сказал он, поднимая чашку. — Но быть может, я начинаю их постигать.

— Как это храбро. Постигать девушку без ее позволения.

Он фыркнул элем через нос, разразился кашлем, и Одде пришлось постукать его по спине. Он как раз улучил момент и гудел свою корявую песню о том, как Бренд поднимал корабль. Спуск становился все круче, опасность все больше, и подвиг делался все более впечатляющим с каждым пересказом. Сафрит, сияя, смотрела на Бренда и говорила: "Он спас жизнь моему сыну". Единственный, кто спорил с сомнительными фактами, был сам Бренд, которому, казалось, было вовсе не комфортно от всех этих восхвалений, и он сидел словно на иголках.

— Как там, вокруг Расшатанного моря? — спросил Синий Дженнер, когда закончилась песня. — Прошел год с тех пор, как мы видели дом.

— По большей части все так же, — сказал Ярви. — Праматерь Вексен требует все больше от имени Верховного Короля. Последний разговор был о налогах.

— Чума на него и на его Единого Бога! — бросил Дженнер. — Владеть надо тем, что добудешь сам, а не требовать с других воров, только потому, что у тебя стул больше.

— Некоторые люди чем больше получают, тем больше хотят, — сказал Ярви, и народ с обеих сторон костра согласно загудел.

— Священная была свободна?

— Во всяком случае нам проблем не встретилось, — сказал Ральф. — А Запретная?

Дженнер втянул воздух через щели в зубах.

— Проклятый Конный Народ взбудоражен, как разозленные пчелы. Нападают на лодки и караваны и жгут хутора в пределах видимости Кальива.

— Какой клан? — спросил Ярви. — Ужаки? Вармеки?

Дженнер непонимающе уставился на него.

— У них есть кланы?

— И все со своими обычаями.

— Ну, они в основном стреляют одинаковыми стрелами, насколько я видел. И принц Кальива тоже не делает между ними особых различий. Его уже начинает тошнить от их насмешек, и он собирается преподать им кровавый урок.

— Такие уроки самые лучшие, — сказал Одда, обнажая рифленые зубы.

— За исключением того, что он не собирается делать это своими руками.

— Принцы редко что-то делают своими руками, — сказал Ярви.

— Он перекрыл Запретную цепью и не позволяет проплыть ни одной команде бойцов, пока северяне не помогут ему наказать Конный Народ должным образом.

Ральф выпятил свою широкую грудь.

— Он не станет останавливать министра Гетланда.

— Ты не знаешь принца Варослава, и ни один здравомыслящий человек знать не захочет. Неизвестно, что этот лысый ублюдок сделает сейчас или потом. Единственная причина, по которой нам удалось свалить, это то, что я наплел ему баек, как буду распространять новости и приведу еще больше воинов со всего Расшатанного моря. Если бы я был вами, я бы развернулся и поплыл с нами.

— Мы плывем дальше, — сказал Ярви.

— Тогда желаю вам всем самой лучшей удачи в погоде, и будем надеяться, что удача в оружии вам не понадобится. — Синий Дженнер сделал долгий глоток из чашки. — Но боюсь, понадобится.

— Как может понадобиться и всякому, кто идет высоким волоком. — Скифр легла на спину, положив руки под голову и протянув босые ноги к костру. — Возможно тебе стоит испытать свою удачу в оружии, пока есть такой шанс.

— Что у тебя на уме, женщина? — прорычал Горбатый.

— Дружеское испытание оружия с тренировочными клинками. — Скифр широко зевнула. — Уже все в нашей команде проиграли тому, кого я обучаю, и теперь нужны новые соперники.

— И кого ты обучаешь? — спросил Дженнер, глядя на Досдувоя, который казался горой в дрожащих тенях.

— О, нет, — сказал гигант. — Не меня.

Колючка состроила самое храброе выражение лица, встала и вышла на свет костра.

— Меня.

Опустилась тишина. Затем Горбатый недоверчиво хихикнул, и вскоре к нему присоединились остальные.

— Полулысая оборванка?

— А девчонка может вообще поднять щит?

— Думаю, она может поднять иголку. Мне как раз нужно зашить дыру в носке!

— Когда она закончит, дыру нужно будет зашивать в тебе, — прорычал Одда.

Парень, может быть годом старше Колючки, умолял дать ему шанс первому побить ее, и две команды выстроились в шумный круг с факелами, чтобы осветить соревнование, выкрикивая оскорбления и слова поддержки, делая ставки на своих напарников. Он был здоровенным детиной с огромными запястьями и со свирепостью во взгляде. Отец Колючки всегда говорил, что страх это хорошо. Страх заставляет тебя быть осторожнее. Страх позволяет тебе выжить. Это было тем лучше, что сердце Колючки билось так сильно, что ей казалось, ее череп может взорваться.

— Ставить на это пустое место? — завопил Горбатый, разрубая напополам одно из своих колец топориком и ставя его против Колючки. — С тем же успехом можно бросить деньги в реку! Сам-то поставишь?

Синий Дженнер тихо погладил свою бороду, так что его браслеты застучали.

— Мне нравится, когда мои деньги там, где они есть.

Нервозность испарилась, в тот миг, когда их деревянные клинки впервые столкнулись, и Колючка уже знала, что побьет парня. Она уклонилась от его второго удара, отвела третий и дала ему, споткнувшись, пролететь мимо. Он был силен, но напал на нее гневно, слепо и совершенно неправильно распределил свой вес. Она нырнула под небрежным взмахом, чуть не засмеявшись над тем, каким он был неуклюжим, подцепила его щит вниз и коротко врезала ему по лицу. Он жестко уселся в грязь, глупо моргая, и кровь текла из его носа.

— Ты буря, — услышала она шепот Скифр сквозь крики. — Не жди их. Заставь их бояться. Заставь их сомневаться.

Она с криком бросилась на следующего мужика в тот миг, когда Дженнер прокричал начало, толкнула его на удивленных приятелей, рубанула его тренировочным мечом по животу и оставила вмятину на его шлеме звенящим ударом деревянного топора. На миг он пьяно споткнулся, а команда Южного Ветра смеялась, пока он пытался поднять край шлема обратно выше бровей.

— Те, кто привык сражаться в стене щитов, начинают думать только прямолинейно. Щит становится слабостью. Используй фланги.

Следующий мужчина был коротышкой, но коренастым, как ствол дерева, осторожным и бдительным. Она позволила ему достаточно долго отводить себя назад своим щитом, пока неодобрительные возгласы команды Черного Пса не сменились радостными. Затем она ожила, сделала обманный выпад влево, бросилась вправо, высоко подняла свой меч, и когда он поднял щит, подцепила его лодыжку своим топором, перевернула его, визжащего, и пощекотала его горло кончиком своего меча.

— Да. Всегда будь не там, где тебя ожидают. Всегда атакуй. Бей первой. Бей последней.

— Бесполезные псины! — выкрикнул Горбатый. — Мне стыдно быть одним из вас! — Он схватил упавший меч, взял щит с нарисованной на нем белой стрелой и шагнул в круг.

Он был злобным, быстрым и умным, но она была быстрее и умнее, и намного злее. К тому же Скифр научила ее уловкам, о которых он не мог и мечтать. Она танцевала вокруг него, выматывала его, осыпала его ударами, пока он почти не перестал понимать, куда смотрит. Наконец она обогнула его выпад и так шлепнула клинком плашмя по заднице, что звук, должно быть, был слышен в Кальиве.

— Это было нечестное испытание, — прорычал он, вставая. Было очевидно, что ему отчаянно хотелось потереть горящие от боли ягодицы, но он заставлял себя не делать этого.

Колючка пожала плечами.

— Битва честной не бывает.

— На поле битвы мы сражаемся сталью, девочка. — И он бросил тренировочный меч. — С настоящими клинками итог был бы другим.

— Это верно, — сказала Колючка. — Вместо того, чтобы залечивать побитую гордость и тыл, ты бы сейчас разбрызгивал кишки из разрубленной задницы.

От команды Южного Ветра в ответ на это раздался смех, и Дженнер попытался успокоить своего кормчего, предлагая ему еще эля, но тот от него отмахнулся.

— Дайте мне мой топор, и мы посмотрим, сука!

Смех тут же стих, Колючка скривила губу и плюнула ему под ноги.

— Тащи свой топор, я готова!

— Нет, — сказала Скифр, положив руки на грудь Колючке. — Еще придет время тебе встретить смерть. Пока еще не пришло.

— Ха! — сплюнул Горбатый. — Трусы!

Колючка зарычала, но Скифр снова ее оттащила, прищурив глаза.

— Ты полон ветров, кормчий. Ты пустой человек.

Одда шагнул мимо нее.

— Он далеко не пустой, он до макушки наполнен дерьмом. — Колючка удивилась, увидев обнаженный нож, блестящий в его руке. — У меня не было напарника по веслу храбрее, мужчины или женщины. А на следующее твое оскорбление я сам тебя прикончу.

— Тебе придется посоревноваться со мной за это, — прогрохотал Досдувой, отбрасывая одеяло и выпрямляясь во весь рост.

— И со мной. — И Бренд тоже встал рядом с ней, держа перевязанную руку на этом своем замечательном кинжале.

Множество пальцев потянулось к кинжалам на обеих сторонах и — из-за эля, из-за уязвленной гордости или потерянного серебра — все могло быстро обернуться чрезвычайно скверно. Но прежде чем пролилась кровь, Отец Ярви проворно выскочил между двумя ощетинившимися командами.

— У всех нас и без того достаточно врагов, чтобы еще превращать в них друзей! Кровь, пролившаяся здесь, будет пролита напрасно! Давайте раскроем сжатый кулак! Давайте предоставим Отцу Голубей его день. Вот! — Он сунул руку в карман и бросил Горбатому что-то блестящее.

— Что это? — прорычал кормчий.

— Серебро королевы Лаитлин, — сказал Ярви, — с ее лицом на нем. — у министра, возможно, не хватало пальцев, но те что оставались, были по-настоящему быстрыми. Монеты крутились и блестели в свете костра, когда он разбрасывал их среди команды Черного Пса.

— Нам не нужна ваша милостыня, — прорычал Горбатый, хотя многие из его напарников по веслу уже плюхнулись ради монет на колени.

— Тогда считайте это авансом! — вскричал Ярви. — К тому, что королева заплатит вам, когда вы явитесь в Торлби. Она и ее муж король Утил всегда ищут храбрых мужчин и хороших бойцов. Особенно тех, кто не очень любит Верховного Короля.

Синий Дженнер высоко поднял свою чашу.

— Тогда за прекрасную и щедрую королеву Лаитлин! — И вся его команда одобрительно закричала, и наполнила чаши, и он добавил чуть тише, — и за ее хитроумного министра, — и еще тише, подмигнув Колючке, — не говоря уже о грозном заднем весле.

— Что происходит? — вскричал Колл, который, пошатываясь, пытался встать, с дикими глазами и всклокоченными волосами. Запутавшись в своем одеяле, он снова упал и его снова стошнило, что вызвало взрыв безудержного смеха.

Уже вскоре обе команды снова обменивались историями и находили общих товарищей, и спорили о том, у кого нож лучше, пока Сафрит утаскивала своего сына за ухо прочь, и макала его голову в реку. Горбатого оставили одного лелеять свою злость. Он стоял уперев руки в бока и метал в Колючку взгляды-кинжалы.

— Похоже, ты тут завела врага, — пробормотал Бренд, убирая свой кинжал в ножны.

— О, я постоянно их завожу. Что там говорит Отец Ярви? Враги это цена успеха. — Она положила одну руку ему на плечо, другую на плечо Одды и крепко сжала обоих. — Удивительно то, что кроме того мне удалось завести нескольких друзей.

Красный день

— Щиты! — взревел Ральф.

Бренда охватила паника, вырвав из счастливых снов о доме, и он стал вылезать из уютного одеяла прямо в холодный рассвет цвета крови.

— Щиты!

Члены команды выползали из своих постелей, наталкивались друг на друга, метались, как испуганные овцы, полуодетые, полувооруженные, полупроснувшиеся. Кто-то, пробегая мимо, пнул угли костра, и закружились искры. Другой взревел, пытаясь натянуть кольчугу и запутавшись в рукавах.

— Вооружиться!

Колючка поднялась рядом с ним. Нестриженная часть ее головы была в эти дни сущим хаосом, путаницей косичек и всклокоченных прядей, перевязанных с кольцами серебра, вырезанными из монет — но ее оружие было смазано и отполировано, блестело наготове, и выражение лица у нее было суровым. От ее храброго вида и Бренд почувствовал себя храбрее. Видели боги, ему нужна была смелость. Ему была нужна смелость, и ему было нужно попи́сать.

Они разбили лагерь на единственном холме на многие мили вокруг. Это был холм с плоской вершиной в изгибе реки, изломанные валуны выступали по бокам, несколько низкорослых деревьев цеплялись за вершину. Бренд побежал к восточному краю, где собиралась команда, и уставился вниз с холма, на плоский океан травы, который простирался вдаль в восход солнца. Дрожащими пальцами он потер глаза, чтобы проснуться, и увидел там фигуры, призрачных наездников, пробирающихся в рассветном тумане.

— Конный Народ? — прохрипел он.

— Ужаки, надо полагать, — Отец Ярви прикрыл бледные глаза от кровавого пятна Матери Солнца далеко на горизонте, — но они живут на побережье Золотого Моря. Не знаю, что привело их сюда.

— Сильное желание убить нас? — сказал Одда, когда всадники выстроились во мраке. Красное солнце отблескивало на металле наконечников копий и кривых мечей, и на шлемах, которые выглядели, как головы зверей.

— Сколько их там? — пробормотала Колючка, и на побритой половине ее головы задвигались мышцы.

— Восемьдесят? — Фрор смотрел на них так спокойно, как человек смотрит на сорняки соседа в своем саду. — Девяносто? — Он развязал мешок, плюнул в него и начал помешивать что-то внутри кончиком пальца. — Сотня?

— Боги, — прошептал Бренд. Он слышал звук копыт, когда всадники Конного Народа сжимали круг. Вопли, визги и странные трели эхом отдавались по равнине поверх стуков и рычаний команды, которые готовили свое снаряжение и взывали к богам об удаче в оружии. Один всадник подъехал ближе, чтобы попробовать пустить стрелу, его длинные волосы развевались. Бренд отпрянул, но это был лишь пристрелочный выстрел, насмешливый выстрел, и стрела упала на середине склона.

— Старый друг сказал мне однажды, что чем хуже шансы, тем больше слава, — сказал Ральф, дергая тетиву мозолистыми пальцами и заставляя ее злобно жужжать.

Досдувой убрал промасленную тряпку с обуха своего огромного топора.

— Шансы умереть тоже увеличиваются.

— Но кто хочет встретить Смерть старым, у огня? — И зубы Одды засияли от слюны, когда он блеснул своей безумной ухмылкой.

— Такой исход кажется не таким уж плохим. — Фрор сунул руку в мешок и вытащил ее покрытой синей краской, прижал к лицу, растопырив пальцы, и оставил на нем огромный отпечаток ладони. — Но я готов.

Бренд не был готов. Он стиснул щит, на котором Рин нарисовала для него дракона — казалось, это было сотню лет назад и за полмира отсюда. Он стиснул древко топора, его ладони все еще болели под бинтами от ожогов, оставленных веревками. Люди Конного Народа постоянно двигались, их отряд то распадался, то снова собирался. Они струились по равнине, как быстротекущая вода, подбираясь все ближе, белое знамя развевалось под рогатым черепом. Бренд уловил мелькание храбрых лиц, звериных лиц, воинственных лиц, их зубы были сжаты и глаза выпучены. Их было так много.

— Боги, — прошептал он. Неужели он на самом деле выбрал это? Вместо милой, безопасной, скучной жизни в кузнице Гаден?

— Скифр! — тихо и нетерпеливо прокричал Отец Ярви.

Пожилая женщина сидела позади них, скрестив ноги под одним из деревьев, хмуро глядя на погасший костер, словно решение их проблем могло скрываться среди углей.

— Нет! — отрезала она через плечо.

— Стрелы! — пронзительно крикнул кто-то, и Бренд увидел их. Черные осколки высоко взлетели, их снесло ветром. Одна вонзилась в землю рядом с ним, перья на конце подергивались. Небольшой порыв ветра мог отнести этот маленький предмет из дерева и металла ему в грудь, и он умер бы здесь под кровавым небом, и никогда не увидел бы снова свою сестру, или доки, или мусорные кучи Торлби. Даже то, что всегда ненавидел, выглядит чудесно, когда вспоминаешь об этом в таком месте, как здесь.

— Выстроиться в стену, ленивые псы! — взревел Ральф, и Бренд протиснулся между Оддой и Фрором. Дерево и металл стукнули, когда они сомкнули щиты, кромкой под соседним слева и над соседним справа. Тысячу раз он делал это на тренировочной площадке, руки и ноги двигались сами. Это было к лучшему, поскольку в его голове была только муть. Мужчины с копьями и луками толпились позади него, похлопывая первый ряд по спинам и одобрительно ворча. Те, кто были без щитов, ждали, чтобы убить любого, кто прорвется, чтобы заткнуть прорехи, когда кто-то упадет. Когда кто-то умрет. Потому что сегодня здесь кто-то умрет, и скоро.

— Да еще и до завтрака, сволочи! — выкрикнул Одда.

— Если бы я собирался кого-то убить, я бы предпочел, чтоб он был голодным, — фыркнул Фрор.

Сердце Бренда билось так, словно было готово взорвать его грудь. Его колени тряслись от желания убежать, челюсть плотно стиснулась от необходимости стоять. Стоять со своей командой, со своими братьями, со своей семьей. Он выгнул плечи, чтобы почувствовать, как плотно они к нему прижались. Боги, ему нужно было попи́сать.

— Откуда у тебя этот шрам? — прошипел он.

— Сейчас? — проворчал Фрор.

— Мне хотелось бы умереть, зная что-то о своем напарнике.

— Отлично. — Ванстер безумно ухмыльнулся, здоровый глаз белел посреди того синего отпечатка руки. — Когда ты умрешь, я тебе расскажу.

Отец Ярви сидел на корточках в тени стены щитов, выкрикивая слова на языке Конного Народа, давая шанс Отцу Миру. Но не было никакого ответа, кроме стрел, стучащих по дереву, порхающих над головами. Кто-то закричал оттого, что стрела попала ему в ногу.

— Сегодня правит Мать Война, — пробормотал Отец Ярви, поднимая свой изогнутый меч. — Ральф, научи их стрелять из лука.

— Стрелы! — крикнул кормчий, и Бренд шагнул назад, наклоняя щит, чтобы открыть проем, через который можно выстрелить. Ральф вышел вперед рядом с ним со своим черным туго натянутым луком, тетива яростно звенела. Бренд ощутил ветерок от летящей стрелы на своей щеке, шагнул обратно и снова сомкнул кромку своего щита с кромкой щита Фрора.

Раздались пронзительные завывания, когда стрелы отыскали свои цели, и команда засмеялась и принялась глумиться, высунув языки и демонстрируя свои храбрые лица, звериные лица, воинственные лица. Бренду не очень-то хотелось смеяться. Ему хотелось пи́сать.

Конный Народ был известен своими быстрыми атаками и отходами, они запутывали своих врагов и изматывали своими луками. Но хорошо составленную стену щитов трудно пробить одними стрелами, и к тому же тот роговой лук Ральфа был даже страшнее, чем выглядел. С высоты их маленького холма у него была больше дальность, и, несмотря на годы, его прицел был смертельным. Он слал одну за другой свистящие стрелы с покрытого травой холма, спокойный, как стоячая вода, терпеливый как камень. Еще дважды команда радостно вскрикивала, когда он свалил лошадь, а потом выбил всадника из седла, и тот упал в траву. Остальные отпрянули из предела досягаемости его лука и начали собираться.

— Они не могут нас окружить из-за реки. — Отец Ярви протолкался между ними чтобы взглянуть поверх щита Одды. — Или использовать своих лошадей среди валунов, и у нас высокая площадка. Моя левая рука выбрала хорошее место.

— У меня это не первый танец, — сказал Ральф, выпуская очередную стрелу. — Они придут пешком и разобьются об нашу стену, как Мать Море о скалы.

Скалы не чувствуют боли. Скалы не проливают кровь. Скалы не умирают. Бренд встал на цыпочки, чтобы посмотреть через стену, и увидел ужаков, спрыгивающих с седел, готовящихся к атаке. Их было так много. На его взгляд, они превосходили членов команды Южного Ветра по численности примерно два к одному. Может больше.

— Чего они хотят? — прошептал Бренд, напуганный ужасом в своем собственном голосе.

— Есть время раздумывать о том, чего человек хочет, — сказал Фрор. В его голосе ужаса не было вовсе. — А есть время раскраивать ему голову. Тут как раз второй случай.

— Мы задержим их здесь! — рычал Ральф, — и когда я крикну "вперед!" мы погоним этих ублюдков с холма. Погоним их, поразим их, растопчем и оставим милосердие для другого дня, слышите? Стрелу.

Щиты разомкнулись, и Бренд уловил проблеск бегущих людей. Ральф отправил свою стрелу в ребра ближайшему из них, тот свалился, завывая и моля о чем-то своих друзей, пока те бежали мимо него.

— Спокойно, парни! — крикнул Ральф, отбрасывая свой лук и поднимая копье. — Спокойно!

Вокруг него люди рычали, плевались и бормотали молитвы Матери Войне, вздохи эхом отражались от дерева перед ними. Закапали редкие капля дождя, оставаясь росой на шлемах и кромках щитов, и Бренду теперь захотелось пи́сать больше, чем когда бы то ни было.

— О, истинный Бог! — крикнул Досдувой, когда они услышали шаги своих врагов, завывающие боевые кличи раздавались еще ближе. — Всемогущий! Всезнающий Бог! Порази этих язычников!

— Я этих ублюдков сам поражу! — закричал Одда.

Бренд выдохнул от удара, отшатнулся на полшага назад, вернулся вперед, вкладывая весь свой вес в щит, его сапоги скользили на влажной траве. Металл лязгал, стучал и грохотал по дереву. Металлический шторм. Что-то свистнуло о кромку его щита, он отнырнул, щепки полетели ему в лицо, и дьявольский изломанный голос завизжал с другой стороны.

Изуродованный глаз Фрора выпучился, когда он проревел слова из Песни Байла:

— Железные руки! Железная голова! Железное сердце! — И он слепо хлестнул своим мечом поверх стены щитов. — Ваша смерть идет, пела сотня!

— Ваша смерть идет! — прорычал Досдувой. То еще время для поэзии, но другие подхватили крик, огонь был в их глотках, огонь был в их груди, огонь был в их безумных глазах. — Ваша смерть идет!

Они не уточняли, чья смерть идет, Конного Народа или их. Это было и не важно. Мать Война распростерла свои железные крылья над равниной, и ввергла каждое сердце в тень. Фрор хлестал снова и снова, и задел Бренда под глазом навершием своего меча, в ушах у него зазвенело.

— Вперед! — прорычал Ральф.

Бренд заскрипел зубами, толкая, и щиты скрипели о щиты. Он увидел, как кто-то с криком упал оттого, что копье мелькнуло под щитом и вонзилось в его ногу, сам он все равно продолжил толкать. Он слышал голос с другой стороны, слова были так хорошо слышны, враг был так близко, всего лишь на расстоянии толщины доски от его лица. Он толкнул вверх, рубанул топором поверх щита, потом еще раз, фыркая и булькая, и лезвие во что-то попало. Мимо ударило копье, царапнуло по кромке его щита, и кто-то взвыл. Фрор боднул кого-то, нос того треснул прямо перед его лицом. Люди рычали и лопотали, резали и толкали, все сплелись друг с другом.

— Сдохни, козлина, сдохни!

Бренду в челюсть попал локоть, и он почувствовал вкус крови. В лицо ему брызнула грязь, наполовину ослепила, он постарался смахнуть ее, зарычал, зачертыхался, пихнул, поскользнулся, сплюнул что-то соленое и пихнул снова. Уклон был на их стороне, они знали свое дело, и медленно, но верно стена начала двигаться, отодвигая врагов назад, выдавливая их с холма туда, откуда они пришли.

— Ваша смерть идет, пела сотня!

Бренд видел гребца, который бил в шею ужаку. Он видел Колла, режущего ножом упавшего человека. Он видел Досдувоя, врезавшего споткнувшейся фигуре своим щитом. Он видел наконечник меча, торчащий из спины человека. Что-то отскочило от лица Бренда, и он задохнулся. Сначала он думал, что это стрела, но оказалось, что это был палец.

— Вперед, я сказал! Вперед!

Они надавили сильнее, куча рычащих и напрягшихся тел, слишком тесно сплетенных, чтобы бить топором, так что он уронил его, сунул руку вниз и вытащил кинжал, который выковала для него Рин.

— Железные руки! Железное сердце!

Ощущение рукояти в руке заставило его подумать о лице Рин, освещенном светом костра в их маленькой лачуге. Эти ублюдки были между ним и ней, и в нем закипела ярость. Он увидел лицо, грубые металлические кольца в заплетенных волосах, толкнул в него свой щит, отдернул голову назад, ударил кинжалом под щитом, завизжал металл, он ударил снова, рука стала липкой и горячей. Человек упал, и Бренд ступил по нему, спотыкаясь и топая, Одда помог ему удержаться на ногах, сплевывая через сжатые зубы.

— Ваша смерть идет!

Как часто он слушал, затаив дыхание, эту песню, беззвучно повторяя слова, мечтая о том, что и он займет свое место в стене, завоюет свою собственную славу? Разве об этом он мечтал? Здесь не требовалось никакого умения, только слепая удача. Не состязание благородных чемпионов, а лишь соревнование безумства. Не было места для уловок или мастерства, или даже храбрости, если только храбрость не заключалась в том, чтобы тебя беспомощного тащил поток битвы, как шторм смывает деревяшки. Возможно так оно и было.

— Убить их!

Шум был ужасным, грохот стучащего металла и колотящего дерева, и людей, сыплющих проклятиями на пределе своих изломанных голосов. Звуки, которых Бренд не мог понять. В этих звуках не было смысла. Последняя Дверь была широко раскрыта для всех, и каждый спешил к ней изо всех своих сил.

— Ваша смерть идет!

Дождь лил все сильнее, сапоги рвали траву и взбивали красную землю в грязь, и он устал, ему было больно, все ныло, но нельзя было остановиться. Боги, как ему нужно было попи́сать. Что-то врезалось в его щит, чуть не оторвав ему руку. Красный клинок метнулся мимо его уха, и он увидел рядом с собой Колючку.

Половина ее лица была закрапана кровью, и она улыбалась. Улыбалась, словно была дома.

Боевое веселье

Колючка была убийцей. Этого никто не мог отрицать.

Грязная, кровавая, изрытая сапогами полоска травы перед двигающейся стеной щитов была ее землей, и для каждого, кто вступал на нее, она была Смертью.

Со стуком, который был громче, чем стук града по обшивке Южного Ветра, стена щитов двигалась вниз с холма, пихая, рубя, затаптывая людей и таща их между щитами, поглощая их, словно голодный змей. Один попытался подняться, и она ударила его в спину отцовским мечом. Когда он упал, его окровавленное лицо было смесью страха, боли и паники.

Казалось, будет тяжелее, чем с тренировочным мечом, но на самом деле было намного легче. Сталь была такой легкой, такой острой, а ее рука такой сильной, такой быстрой. Словно у оружия был собственный разум. Безжалостный разум, нацеленный на убийство.

Она была убийцей. Так говорила Скифр, и здесь было тому доказательство, написанное кровью на коже врагов. Ей хотелось, чтобы отец был здесь и мог ее видеть. Может, тут был его призрак и подбадривал ее из-за спины. Она хотела, чтобы Хуннан был здесь, чтобы она могла ткнуть его мордой в ту кровь, которую она пролила. Чтобы она могла бросить ему вызов за то, что он лишил ее места. Чтобы она могла убить и его.

Конный Народ не понимал такой тактики сражения, и наваливался на стену в беспорядке, по одному или по двое, и в их храбрости была их погибель. Колючка заметила, что один неуклюже наклоняет копье над щитами, целясь, чтобы ударить Бренда. Она бросилась вперед, зацепила его топором за спину, острая бородка глубоко вонзилась ему в плечо, и Колючка протащила его между щитами себе в руки.

Они шатались в объятьях, хватали друг друга, его длинные волосы лезли ей в рот. Они пинались коленями и локтями, а потом Отец Ярви полоснул его сзади по ногам, он закричал, она вырвала свой топор, рубанула его по голове, его шлем разорвался и покатился по перепаханному холму.

Она слышала, как ее отец рассказывал о боевом веселье. О кровавом веселье, которое Мать Война шлет своим самым любимым детям. Она слушала его истории перед костром с широко раскрытыми глазами и пересохшим ртом. Ее мать говорила ему, что эти истории не для ушей дочери, но он наклонялся поближе и начинал говорить хриплым шепотом, так близко, что она чувствовала тепло его дыхания на своей щеке. Она слышала, как он рассказывал о боевом веселье, и теперь чувствовала его.

Мир горел, пылал, плясал, ее дыхание, разрывающее грудь, было словно горн в ее горле, когда она бежала в конец стены щитов, которая теперь изгибалась, искривлялась, угрожая развалиться. Два ужака карабкались между валунами с фланга и заходили Досдувою сзади. Она рубанула одного в бок, он согнулся пополам. Копье второго двигалось, казалось, так медленно, словно оно проходило сквозь мед, и она засмеялась, уворачиваясь от него, подрубила его ноги топором, и он покатился.

Мимо нее мелькнула стрела, и Досдувой дернул Колючку, укрыв своим щитом, два древка уже торчали около кромки. Стена прогнулась в центре, лица исказились, когда люди пытались ее удержать. Раздался грохот, один из команды упал, выплевывая зубы, и стена разделилась. Огромный ужак стоял в проеме, на нем была маска из моржовой челюсти с клыками по бокам злобного лица. Он фыркал как бык, двумя руками махал огромной дубинкой с шипами, и все отшатывались, делая проем еще шире.

У Колючки не было страха. Только боевое веселье, сильнее чем когда-либо.

Она метнулась к гиганту, кровь бурлила в ней, как Мать Море. Он выпучил на нее свои безумные глаза, когда она упала, проскользнула на боку между его огромных сапог, повернулась, рубанула, когда его дубинка врезалась в землю позади нее, попала ему по ноге сзади, кровь застыла черными пятнами, когда он рухнул на колени. Фрор шагнул вперед и рубил его тяжелыми ударами — раз, два, три, синяя рука на его лице покрылась красными каплями.

Колючка увидела, что Конный Народ разбегался, скатывался вниз с холма к открытой равнине и своим ждущим лошадям. Она высоко подняла свое оружие и закричала, горя до кончиков пальцев. Призрак отца подгонял ее, и она бросилась за убегающими врагами, как гончая за зайцами.

— Остановите ее! — взревел Ральф, и кто-то оттащил ее назад, сыплющую проклятиями и сопротивляющуюся, и оставшиеся волосы спутались на ее лице. Это был Бренд, его борода царапала ее щеку, а свою левую руку он просунул под ее, так что его щит закрывал Колючку. За бегущими ужаками она увидела других, крадущихся в траве с натянутыми луками и напряженными лицами. Их было много, и сразу за отливом боевого веселья на нее нахлынула волна страха.

— Сомкнуть стену! — прорычал Ральф, с его зубов брызнула слюна. Все отодвинулись назад, смешавшись, закрыли прорехи, щиты покачивались и стучали, и свет дня мелькал среди них. Колючка слышала, как стрелы стучали по побеленному дереву, увидела одну, отскочившую от кромки щита Бренда и пролетевшую над его плечом. Одда упал со стрелой в боку, и теперь плевался проклятиями и взбирался по холму.

— Назад! Назад! Теперь спокойно!

Она схватила Одду под руки и начала его оттаскивать, а он ворчал, пинался и пускал кровавые пузыри. Она упала, и он на нее сверху, чуть не порезалась своим топором, с трудом поднялась и снова потащила его, а потом появился Колл чтобы помочь, и вместе они втащили Одду на вершину холма. Стена щитов двигалась вслед за ними. Туда, где они стояли несколько безумных мгновений ранее, за их спинами была река, а перед ними далеко простиралась равнина.

Колючка стояла там, онемевшая, застывшая, и не знала, сколько человек из команды уже умерло. Трое? Четверо? У всех были царапины, и некоторых ранили сильно. Она не знала, чья на ней кровь. Судя по виду стрелы, которую она держала, она не могла сильно надеяться на хороший исход для Одды. Она вообще ни на что сильно не надеялась. В щели побитых щитов она видела, что вытоптанный склон усеян телами, некоторые все еще двигались, стонали, хватались за свои раны.

— Протолкнуть ее или выдернуть? — резко спросила Сафрит, вставая на колени перед Оддой, плотно сжимая его окровавленную руку.

Отец Ярви лишь смотрел вниз, потирал свою тощую челюсть, кончики пальцев оставляли красные полосы на его щеке.

Ярость уже ушла, словно ее никогда и не было, и огонь в ней угас до пепла. Отец Колючки никогда не говорил ей, что боевое веселье это сила, взятая взаймы, и за нее взимается двойная плата. Она сжала мешочек с его костями пальцев, но в нем не было утешения. Она видела сочащиеся раны и стонущих людей, и резню, которую они устроили. Резню, которую она устроила.

Она была убийцей, бесспорно.

Она согнулась, словно ее ударили в живот, и выкашляла рвоту на траву, сдерживая дрожь и глядя вперед. Мир был слишком ярким, ее колени подгибались и глаза слезились.

Она была убийцей. И она хотела к маме.

Она увидела, как Бренд смотрит на нее через плечо, его лицо с одной стороны было расцарапано, шея заляпана кровью до воротника рубашки, и порванные бинты болтались вокруг кинжала в его руке.

— Как ты? — прохрипел он ей.

— Не знаю, — сказала она, и ее снова стошнило, и если бы она что-то съела до этого, то, наверное, никогда бы не остановилась.

— Надо добраться до Южного Ветра, — сказал кто-то писклявым от паники голосом.

Отец Ярви покачал головой.

— Они тогда засыплют нас дождем стрел с берега.

— Нам нужно чудо, — выдохнул Досдувой, повернув взгляд к розовому небу.

— Скифр! — крикнул Ярви, и пожилая женщина сморщилась, словно к ней приставала муха. Она забормотала и сгорбила плечи. — Скифр, ты нужна нам!

— Они снова нападают! — крикнул кто-то из неровной стены.

— Сколько? — спросил Ярви.

— Больше, чем в прошлый раз! — рявкнул Ральф, накладывая стрелу на тетиву своего черного лук.

— Насколько больше?

— Намного!

Колючка хотела сглотнуть, но обнаружила, что не может набрать слюны. Она почувствовала себя такой слабой, что с трудом могла поднять отцовский меч. Колл носил воду к стене щитов, и они пили, ворчали и морщились от своих ран.

Фрор прополоскал рот водой и сплюнул.

— Значит, пришло время дорого продать наши жизни. Ваша смерть идет!

— Ваша смерть идет, — пробормотала пара человек, но это было скорее стенание, чем вызов.

Колючка слышала, что Конный Народ приближается, слышала их воинственные кличи и быстрые шаги по склону холма. Она слышала ворчание команды, они были готовы встретить атаку, и какой бы ослабевшей Колючка ни была, она стиснула зубы и подняла заляпанные красным топор и меч. Она пошла к стене. К этой истоптанной полоске грязи за ней, хотя мысль об этом приносила ей что угодно, кроме веселья.

— Скифр! — закричал Отец Ярви.

Со злобным криком старуха вскочила, сбрасывая свою накидку.

— Будь ты проклят тогда! — И она начала напевать, тихо и низко сначала, но все громче и громче. Она прошла мимо, напевая слова, которых Колючка не понимала и никогда не слышала ничего подобного. Но она поняла, что это за язык, и он не был ни одним из людских наречий.

Это были эльфийские слова, и это была эльфийская магия. Магия, которая разбила Бога и сломала мир, и каждый волосок на теле Колючки поднялся, словно от холодного ветра.

Скифр продолжала напевать, все выше, быстрее и яростнее. С ремней на теле она сняла два куска темного металла, усеянных штифтами и выемками, засунув один в другой с щелчком, как от запирающегося замка.

— Что она делает? — спросил Досдувой, но Отец Ярви придержал его иссохшей рукой.

— То, что должна.

Скифр держала эльфийскую реликвию на вытянутой руке.

— Отойдите!

Стена щитов нерешительно разделилась надвое, и Колючка уставилась через проход. Там был Конный Народ — кишащая толпа; они сновали среди тел павших, шустро вскакивали, и в их безжалостных глазах была смерть.

Раздался хлопок, словно недалеко прогрохотал гром, вспышка света, и ближайшего ужака отбросило вниз с холма, словно по нему щелкнул гигантский палец. Еще грохот, от команды донеслось недоверчивое бормотание, и очередного мужчину закрутило, словно детскую игрушку, его плечо горело.

Завывания Скифр становились все выше и выше, осколки светящегося металла вылетали из эльфийской реликвии в ее руке и падали в дыму в траве у ее ног. Люди хныкали, разевали рот и хватались за талисманы, испуганные этим волшебством еще больше, чем ужаками. Шесть раскатов грома прокатилось по равнине, и шесть человек упали и горели. А остальные из Конного Народа убежали с криками ужаса.

— Великий Бог, — прошептал Досдувой, освящая себя священным знаком у сердца.

За этим последовала тишина. Впервые за какое-то время. Лишь шепот ветра в траве и неровные щелчки дыхания Одды. Донесся запах горящего мяса. От одного из упавших осколков металла в траве вспыхнул огонь. Скифр мрачно шагнула вперед и затушила пламя своим сапогом.

— Что ты сделала? — прошептал Досдувой.

— Я произнесла имя Бога, — сказала Скифр. — Написанное огнем и запертое в эльфийских рунах до Разбиения Мира. Я вырвала Смерть из ее дома перед Последней Дверью и отправила ее выполнить мой приказ. Но всегда есть цена, которую придется заплатить.

Она пошла туда, где бледный Одда лежал возле одного из чахлых деревьев. Сафрит склонилась над ним, пытаясь вытащить стрелу.

— В имени Бога семь букв, — сказала Скифр, направляя на него этот смертельный кусок металла. — Мне жаль.

— Нет! — сказала Сафрит, пытаясь встать между ними, но Одда мягко оттолкнул ее.

— Кто хочет помереть старым? — И он показал свою безумную ухмылку, рифленые линии на его зубах стали красными от крови. — Смерть ждет всех нас.

Раздался еще один оглушительный хлопок, Одда выгнул спину, дрожа, а потом упал и затих, и из почерневшей дыры в его кольчуге поднимался дым.

Скифр стояла, глядя вниз.

— Я же говорила, что покажу вам магию.

Не как в песнях

— Они бегут. — Ветер хлестал Колючку по окровавленному лицу, когда она смотрела вслед ужакам, всадникам и лошадям без всадников, уменьшающимся точкам уже далеко за океаном травы.

— И я их хорошо понимаю, — пробормотал Бренд, наблюдая, как Скифр заматывает на себе свою накидку и снова садится, скрестив ноги, вцепляясь в священные знаки на шее, сердито глядя на угли костра.

— Мы хорошо сражались, — сказал Ральф, хотя его голос звучал глухо.

— Железные руки. — Кивнул Фрор, вытирая влажной тряпкой краску с лица. — Мы добились победы, о которой стоит петь песни.

— Мы победили, во всяком случае. — Отец Ярви поднял один из кусочков металла, который Скифр оставила в траве, и повертел его так и этак, что тот блеснул на солнце. Полая штука, из которой все еще поднимался дымок. Как она могла протянуться через равнину и убить человека?

Сафрит хмуро смотрела в сторону Скифр, начисто вытирая свои окровавленные руки.

— Мы победили при помощи каких-то черных искусств.

— Мы победили. — Отец Ярви пожал плечами. — Из двух возможных окончаний сражения этот лучший. Пусть Отец Мир проливает слезы над методами. Мать Война улыбается от результатов.

— А что насчет Одды? — пробормотал Бренд. Невысокий человек казался непобедимым, но он прошел через Последнюю Дверь. Больше никаких шуток.

— Он бы не выжил из-за стрелы, — сказал Ярви. — Тут было бы либо он, либо все мы.

— Безжалостная арифметика, — сказала Сафрит, сжав губы в суровую линию.

Министр не смотрел на нее.

— Такие задачи и приходится решать лидеру.

— Что если волшебство нашлет на нас проклятие? — спросил Досдувой. — Что если мы рискуем вторым Разбиением Бога? Что если мы...

— Мы победили. — Голос Отца Ярви был холодным и строгим, как обнаженная сталь. Он сжал пальцами здоровой руки тот маленький кусочек эльфийского металла, и костяшки пальцев побелели на его кулаке. — Благодарите любых богов, в которых верите, за ваши жизни, если знаете как. А потом помогите с трупами.

Досдувой закрыл рот и отошел прочь, качая своей огромной головой.

Бренд с трудом разжал свои больные пальцы и уронил щит. Нарисованный Рин дракон был весь изрублен и выдолблен, на кромке светлели свежие царапины, бинты на его ладони пропитались кровью. Боги, он был весь избит, исцарапан и у него все болело. Ему едва хватало сил стоять, не говоря уже о том, чтобы препираться о том, насколько хорошим было то, что они сделали. Чем больше он видел, тем меньше понимал, что такое добро. Его шея горела, когда он ее тронул, она оказалась влажной. Там была царапина, и он не знал, друг ее нанес или враг. Раны болят одинаково, кто бы их не нанес.

— Сложите их с достоинством, — говорил Отец Ярви, — и свалите эти деревья для погребальных костров.

— И этих ублюдков тоже? — Колл указал на людей Конного Народа, разбросанных по холму, изодранных и окровавленных. Некоторые из команды обыскивали тела на предмет чего-нибудь ценного.

— Их тоже.

— А зачем даровать им достойное сожжение?

Ральф ухватил парня за руку.

— Потому что если мы здесь победили попрошаек, то и сами мы не лучше попрошаек. А если победили великих воинов, значит мы еще более великие.

— Ты ранен? — спросила Сафрит.

Бренд уставился на нее, словно она говорила на иностранном языке.

— Чего?

— Сядь.

Это было нетрудно. Он был так слаб, что колени уже сами едва не подгибались. Он смотрел через открытую всем ветрам вершину холма, как его команда отложила оружие и принялась стаскивать трупы в ряды. Другие начали топорами валить чахлые деревца, чтобы сложить огромный погребальный костер. Сафрит склонилась над ним, щупая своими сильными пальцами порез на его шее.

— Он не глубокий. У других гораздо хуже.

— Я убил человека, — пробормотал он, не обращаясь ни к кому конкретному. Может это звучало как похвальба, но он точно не имел похвальбу в виду. — Человека со своими надеждами, заботами, семьей.

Ральф сел на корточки рядом с ним и почесал седую бороду.

— Убить человека совсем не такая легкая задача, как пытаются убедить барды. — Он по-отечески положил руку Бренду на плечо. — Ты сегодня хорошо поработал.

— Да? — пробормотал Бренд, потирая забинтованными руками. — Все еще думаю, кем он был, и что привело его сюда, и почему ему пришлось сражаться. Все еще вижу его лицо.

— Вполне возможно, что ты будешь видеть его, пока сам не пройдешь через Последнюю Дверь. Такова цена стены щитов, Бренд. — И Ральф протянул ему меч. Хороший меч, с серебром на рукояти и запятнанными от долгого использования ножнами. — Меч Одды. Он хотел бы, чтоб ты его взял. У приличного воина должен быть приличный клинок.

Бренд мечтал о том, чтобы у него был свой собственный меч, а теперь его тошнило от одного его вида.

— Я не воин.

— Воин.

— Воины не боятся.

— Дураки не боятся. Воин стоит, несмотря на страх. Ты выстоял.

Бренд подергал влажные штаны.

— Я выстоял и обмочился.

— И не ты один.

— В песнях герои никогда не мочатся в штаны.

— Ага, точно. — Ральф в последний раз сжал его плечо и встал. — Вот почему там песни, а здесь жизнь.

Мать Солнце была высоко над степью, когда они отправились. Медленно поднимался дым от погребального костра. Хотя кровь ушла из неба, оставив лишь чистую и прекрасную синеву, но она все еще оставалась, засохшая и темная, под ногтями Бренда, на его бинтах и на его пульсирующей шее. Он чувствовал, что теперь каждый прожитый им день будет красным.

Около мачты лежали четыре весла. Прах мужчин, которые их тянули, уже кружился над равнинами. Скифр задумчиво сидела среди груза, натянув капюшон, и ближайшие гребцы старались отодвинуться от нее так далеко, как только возможно, не выпав из лодки.

Бренд глянул на Колючку, когда они начали грести, а она смотрела назад, ее лицо было бледным и пустым. Таким же было лицо Одды, когда они складывали вокруг него дрова. Бренд попытался улыбнуться, но рот не мог вспомнить, как это делается. Они сражались в стене. Они стояли у Последней Двери. Они встретили Смерть и оставили урожай Матери Ворон. Что бы там не говорил мастер Хуннан, теперь оба они были воинами.

Но это было не так, как в песнях.

То, что нужно Гетланду

Кальив расползающейся кучей заполнил один берег Запретной и распространился, как грязная болезнь, на другой. Над ним было светлое небо в пятнах дыма от бесчисленных костров и усеянное точками выискивающих падаль птиц.

Замок принца стоял на низком холме над рекой. На его огромных верхних балках были вырезаны золоченые лошади, а стена вокруг была сделана скорее из грязи, чем из камня. Снаружи было буйное скопление деревянных зданий, окруженное забором из крепких кольев. На дорожке блестели копья воинов.

А за забором царил хаос палаток, юрт, фургонов, лачуг и временных жилищ из ужасного убожества, простирающегося по чернеющему ландшафту во всех направлениях.

— Боги, как он огромен, — пробормотал Бренд.

— Боги, как он уродлив, — пробормотала Колючка.

— Кальив словно медленно наполняющийся мочевой пузырь, — сказала Скифр, задумчиво поковырялась в носу, изучила результаты и так мягко вытерла палец об плечо ближайшего гребца, что тот даже не заметил. — Весной он наполняется северянами, и народом империи, а еще Конным Народом со всей степи, все кишат здесь, чтобы поторговать. Летом он лопается, и по равнинам разливается его грязь. Зимой все они разъезжаются, и он снова съеживается.

— Воняет он точно, как мочевой пузырь, — проворчал Ральф, морща нос.

На каждом берегу реки наспех соорудили две громадные приземистые башни из мощных бревен, и между ними была натянута паутина из цепей. Сделанная из усеянных шипами звеньев черного железа, изогнутая под напором пенящейся воды, она ловила кучи мусора и плавняка и намертво останавливала движение по Запретной.

— Принц Варослав выловил неплохой улов своей железной сетью, — сказал Отец Ярви.

Колючка никогда не видела так много кораблей. Они заполонили реку, забили пристани, их вытаскивали на берега плотными рядами, убрав мачты. Там были корабли из Гетланда, Ванстерланда и Тровенланда. Были корабли из Ютмарка и с Островов. Были странные корабли, которые, должно быть, приплыли с юга, с темной обшивкой и со слишком большим корпусом для путешествия через высокий волок. Были даже две высоченные галеры, плывшие в гавань, каждая с тремя рядами весел, рядом с которыми Южный Ветер казался карликом.

— Гляньте на этих монстров, — прошептал Бренд.

— Корабли из Империи Юга, — сказал Ральф. — Там экипаж в три сотни человек.

— Эти люди ему и нужны, — сказал Отец Ярви. — Чтобы сражаться в его глупой войне против Конного Народа.

Колючку совсем не радовала мысль о том, чтобы снова сражаться с Конным Народом. Или если уж на то пошло, о том, чтобы остаться в Кальиве на лето. В рассказах ее отца он пах намного лучше.

— Думаете, он захочет нашей помощи?

— Определенно захочет, как мы захотим его помощи. — Ярви нахмурился, глядя на зал принца. — Вопрос в том, потребует ли.

От многих других он потребовал. В гавани толпились люди с кислыми лицами со всего Расшатанного моря, и все застряли в Кальиве, покуда принц Варослав не решит убрать цепи с реки. Они бездельничали хмурыми группами вокруг провисших палаток и под трухлявыми навесами, играли шулерскими игральными костями, пили кислый эль, очень громко ругались и безучастно смотрели на все, и на новоприбывших в частности.

— Лучше Варославу поскорее найти этим людям врагов, — прошелестел Ярви, когда они сошли с Южного Ветра. — Прежде чем они не нашли кого-нибудь поближе.

Фрор кивнул, привязывая конец носового троса.

— Нет ничего опаснее, чем бездельничающие воины.

— Они все смотрят на нас. — Бинты Бренда сняли этим утром, и он продолжал нервно потирать струпья от веревок, тряся руками.

Колючка ткнула его локтем:

— Может твоя героическая слава идет впереди тебя, Подниматель Кораблей.

— Скорее там идет Отец Ярви. Не нравится мне это.

— Тогда притворись, что нравится, — сказала Колючка, принимая самый храбрый вид и встречая с вызовом каждый взгляд. Ну или со всем вызовом, который она могла изобразить, когда горячий ветер хлестал ее глаза песком и хлопал ее рубашкой по потной спине.

— Боги, как тут воняет, — приглушенно сказал Бренд, когда они сошли со скрипящей пристани на Отца Землю, и Колючка не могла бы с этим поспорить, даже если бы смогла для этого глубоко вздохнуть. На кривых улочках всюду валялся засохший навоз, собаки грызлись из-за мусора, на кольях перед дверьми были насажены мертвые животные.

— Они это продают? — пробормотал Бренд.

— Они их приносят в жертву, — ответил Отец Ярви, — чтобы их боги могли видеть, какой дом принес жертву, а какой нет.

— А что насчет тех? — Колючка кивнула в сторону нескольких ободранных тел, висящих на мачте, поднятой посреди площади. Тела покачивались, и на них кишели мухи.

— Дикари, — прошелестел Ральф, хмуро глядя на них.

С неприятным шевелением в животе Колючка осознала, что блестящие тела были похожи на людей.

— Конный Народ? — прохрипела она.

Отец Ярви мрачно покачал головой.

— Ванстеры.

— Что? — Боги знали, что на свете было мало людей, которых Колючка любила меньше ванстеров, но она не видела ни одной причины, по которой принц Кальива стал бы сдирать с них кожу.

Ярви указал на буквы, нацарапанные на деревянной табличке:

— Команда, которая отказалась выполнить пожелания принца Варослава и пыталась уплыть. Остальные люди Расшатанного моря не очень хотят последовать их примеру.

— Боги, — прошептал Бренд, только сейчас услышавший жужжание мух. — Разве Гетланд хочет помощи от человека, который устраивает такое?

— Что мы хотим не всегда совпадает с тем, что нам нужно.

Дюжина вооруженных людей прокладывала себе путь через хаос доков. Возможно принц и был в состоянии войны с Конным Народом, но его люди не сильно отличались от тех ужаков, которых Колючка убила выше по Запретной. Среди них была очень тощая женщина, с шелкового платка на ее черных-пречерных волосах свисали монеты.

Она остановилась перед ними и изящно поклонилась, на ее стройной шее покачивалась сумка для книг.

— Я служительница Варослава, великого принца Кальива.

— Что ж, а я...

— Вы Отец Ярви, министр Гетланда. Принц дал мне указание сопроводить вас до его замка.

Ярви и Ральф обменялись взглядами.

— Я должен быть почтен или напуган?

Женщина снова поклонилась.

— Я посоветовала бы вам и то и другое. И еще поторопиться.

— Я прошел долгий путь ради аудиенции, и не вижу причин мешкать. Ведите нас.

— Я выберу несколько человек, чтобы пошли с тобой, — прорычал Ральф, но Отец Ярви покачал головой.

— Я возьму Колючку и Бренда. Если сопровождать меня будет немного человек, и к тому же молодых, это будет жестом доверия к хозяину.

— Вы доверяете Варославу? — пробормотала Колючка, когда люди принца собрались возле них.

— Я могу притвориться.

— Он узнает, что вы притворяетесь.

— Конечно. На таких шатких фундаментах и строятся хорошие манеры.

Колючка поглядела на Бренда, и он посмотрел в ответ с этим своим беспомощным видом.

— Будь осторожна, — донесся до нее голос Скифр. — Даже по безжалостным стандартам степи принц Варослав считается безжалостным человеком. Не попадай под его власть.

Колючка посмотрела на огромные цепи, натянутые через реку, на качающиеся тела, и могла лишь пожать плечами.

— Мы все теперь в его власти.

Внутри замок принца Кальива казался еще больше. Его каркас был сделан из стволов огромных деревьев, все еще стоявших корнями в плотно утоптанной земле. Столпы света, наполненные медленно двигающимися пылинками, пронзали пространство из окон высоко наверху. Там была длинная костровая чаша, но пламя уже едва горело, и отдающееся эхом пространство казалось почти прохладным после жары снаружи.

Варослав, принц Кальива, был намного моложе, чем ожидала Колючка. Наверное, лишь несколькими годами старше Ярви, но без волос на голове и на подбородке. Не было даже бровей, он был гладким, как яйцо. Он не возвышался, но сидел на стуле перед костровой чашей. Он не был большим мужчиной, не носил никаких украшений и не хвастался оружием. Его безволосое лицо не было ужасающе хмурым, лишь каменно-бесстрастным. Она не смогла бы рассказать о нем ничего, чтобы он показался слушателю грозным, и тем не менее, он был грозен. И чем ближе их подводили к нему по отдающему эхом полу, тем более и более грозным он выглядел.

К тому времени, как Бренд за плечами Отца Ярви оказался в десяти шагах от его стула, Колючка уже боялась принца Варослава больше, чем кого угодно в своей жизни.

— Отец Ярви. — Его голос был сухим и тихим, как шорох старых бумаг, и от него у нее вспотела спина и побежали мурашки. — Министр Гетланда, и высока́ честь вашего визита к нам. Добро пожаловать в Кальив, Перекресток Мира. — Его взгляд сместился на Бренда, на Колючку, вернулся к Ярви, и принц потянулся, чтобы дернуть за ухо огромную гончую, свернувшуюся у ножек его стула. — Это хорошо просчитанный комплимент, что человек такого уровня стоит передо мной с таким небольшим сопровождением.

Колючка и в самом деле чувствовала себя несколько одиноко. Кроме пса, размером с медведя, в замке было множество охранников, с луками и кривыми мечами, длинными копьями и странными доспехами.

Но если Ярви и был напуган, то он не показывал этого ни на волос.

— Я знаю, что мне не понадобится ничего в вашем присутствии, великий принц.

— Вам и не понадобится. Я слышал, с вами эта ведьма, Скарайой. Ходящая по Руинам.

— Вы прекрасно информированы, как и полагается великому лорду. Мы зовем ее Скифр, но она с нами.

— И все же вы держите ее подальше от моего замка. — Смех Варослава был жестким, как лай собаки. — Это было тоже хорошо просчитано. А кто эти молодые боги?

— Задние весла моей команды. Колючка Бату, которая убила шесть ужаков в стычке на Запретной, и Бренд, который принял на свои плечи весь вес нашего корабля, когда мы переходили через высокий волок.

— Убийца ужаков и Подниматель Кораблей. — Бренд неуютно поежился, когда принц бросил на них испытующий взгляд. — Приятно видеть такую силу, мастерство и храбрость в столь юных. Можно почти поверить в героев, а, Отец Ярви?

— Почти.

Принц дернул головой в сторону своей тонкой, как ива, служительницы.

— Подарок на память для завтрашних легенд.

Она достала что-то из своей сумки на шее и положила в ладонь Бренда, потом проделала то же с Колючкой. Большая грубая монета, на которой была неровно отчеканена вставшая на дыбы лошадь. Монета из красного золота. Колючка сглотнула, пытаясь оценить ее стоимость, и поняла, что никогда еще не держала в руках так много.

— Вы слишком щедры, великий принц, — прохрипел Бренд, уставившись на монету широко раскрытыми глазами.

— Достойные деяния заслуживают достойных вознаграждений от достойных людей. Или иначе зачем вообще возвышать людей? — Немигающий взор Варослава переместился на Ярви. — Если это ваши задние весла, то какие чудеса могут представлять собой остальные?

— Осмелюсь сказать, некоторые из них могли бы заставить испариться все остальное ваше золото прямо у вас на глазах.

— Не бывает хорошей команды без нескольких плохих людей. Не все могут быть праведными, а, Отец Ярви? А те, кто правит, особенно.

— Власть означает, что одно плечо всегда в тени.

— Так и есть. А как поживает сокровище севера, ваша мать, королева Лаитлин?

— Она больше не моя мать, великий принц. Я отказался от семьи, когда произнес свою клятву Министерству.

— У вас, северян, странные обычаи, — и принц лениво потеребил уши своей гончей. — Думаю, узы крови нельзя разорвать словом.

— Правильные слова могут ранить глубже мечей, а клятвы особенно. Королева ждет ребенка.

— Быть может, наследника Черного Стула? Такие новости на вес золота в эти несчастные времена.

— Народ ликует, великий принц. Она часто говорит о своем желании снова навестить Кальив.

— Умоляю, не слишком скоро! Моя казна все еще не залечила шрамы от ее прошлого визита.

— Быть может, мы сможем придумать соглашение, которое залечит те шрамы и в придачу увеличит вашу казну?

Пауза. Варослав посмотрел на женщину, и она мягко встряхнулась, монеты, свисавшие с ее платка, закрутились и заблестели у нее на лбу.

— Так вот зачем вы приплыли так далеко, Отец Ярви? Наполнить мою сокровищницу?

— Я приплыл в поисках помощи.

— А, вы тоже желаете щедрот великих людей. — Еще одна пауза. Колючка почувствовала, что между этими двумя ведется какая-то игра. Игра слов, но не менее мастерская, чем упражнения на тренировочной площадке. И даже более опасная. — Лишь назовите ваше желание. Если только вы не ищете союзников против Верховного Короля в Скекенхаусе.

Улыбка Отца Ярви не соскользнула ни на волос.

— Я должен был понимать, что ваш острый взгляд проникнет в самую суть вопроса, великий принц. Я — и королева Лаитлин, и король Утил — боимся, что Мать Война может расправить свои крылья над всем Расшатанным морем, несмотря на все наши усилия. У Верховного Короля много союзников, и мы пытаемся уравновесить чаши весов. Тем, кто процветают в торговле на Священной и Запретной, возможно, придется выбирать сторону...

— И все же я не могу. Как вы видели, у меня есть свои проблемы, и нет помощи, которую я мог бы предложить.

— Могу ли я спросить, есть ли у вас помощь для Верховного Короля?

Принц прищурился.

— Министры продолжают прибывать на юг с этим вопросом.

— Значит я не первый?

— Мать Скаер была здесь не далее как месяц назад.

Теперь помедлил Отец Ярви.

— Министр Гром-гил-Горма?

— От лица Праматери Вексен. Она явилась ко мне с дюжиной воинов Верховного Короля и предупредила меня не плавать в Расшатанное море. Можно было даже подумать, что она угрожала. — Гончая подняла голову и зарычала, струйка слюны стекала у нее изо рта и капала на пол. — Здесь. В моем замке. Меня так и подмывало содрать с нее кожу на площади, но... это не казалось благоразумным. — И он успокоил пса, тихонько шикнув.

— Значит, Мать Скаер сохранила свою кожу?

— Мне бы она не подошла. Она отплыла на юг на носу корабля Верховного Короля, направляясь в Первый из Городов. И хотя ваши манеры мне нравятся намного больше, боюсь, могу лишь дать вам то же обещание.

— А именно?

— Помогать всем моим добрым друзьям вокруг Расшатанного моря одинаково.

— В смысле, никак.

Принц Кальива улыбнулся, и от этого Колючку бросило в холод даже больше, чем от его хмурого взгляда.

— Вы известны как весьма хитроумный человек, Отец Ярви. Уверен, вам не нужна помощь, чтобы разъяснить смысл. Вы знаете, где я сижу. Между Конным Народом и огромными лесами. Между Верховным Королем и императрицей. На перекрестке мира и с опасностями повсюду вокруг меня.

— У всех нас есть опасности, с которыми приходится бороться.

— Но у принца Кальива должны быть друзья и на западе, и на востоке, и на севере и на юге. Процветание принца Кальива зиждется на равновесии. У принца Кальива должна быть нога на каждом пороге.

— Сколько у вас ног?

Пес навострил уши и снова зарычал. Улыбка Варослава медленно, как тающий снег, исчезла.

— Мой вам совет. Перестаньте говорить о войне, Отец Ярви. Возвращайтесь в Гетланд и сглаживайте путь Отцу Миру, что, как я понимаю, и должен делать мудрый министр.

— Так я и моя команда вольны покинуть Кальив, великий принц?

— Заставлять министра Утила остаться против его воли? Это тоже было бы неблагоразумным.

— Тогда я смиренно благодарю вас за ваше гостеприимство и за ваш совет, правильно понятый и принятый с благодарностью. Но мы не можем вернуться. Мы должны со всей поспешностью продолжить свой путь в Первый из Городов и искать помощи там.

Колючка глянула на Бренда и увидела, что он сглотнул. Отправиться в Первый из Городов, за полмира от дома. Она почувствовала вспышку восторга от этой мысли. И вспышку страха.

Варослав только презрительно фыркнул.

— Желаю вам удачи. Но боюсь, вы ничего не получите от императрицы. В ее преклонном возрасте она стала еще более набожной, и не будет иметь дела с теми, кто не поклоняется ее Единому Богу. Есть только одно, чего она жаждет больше, чем бормотания священников. Это пролитая кровь. И еще эльфийские реликвии. Но потребуется преподнести ей в дар нечто величайшее из всего раскопанного, чтобы заслужить ее благосклонность.

— О, великий принц, где бы я нашел что-то подобное? — Отец Ярви низко поклонился, сама невинность и кротость.

Но Колючка видела хитроумную улыбку в уголке его рта.

Часть ІІІ

Удача

Боги видели, стопка разочарований этого путешествия была выше головы Бренда. Столько всего отличалось в худшую сторону от историй, которые рассказывали, и от песен, которые пели в Торлби. А о многом народ и вовсе предпочитал умалчивать.

Например, обширные болота вокруг устья Запретной — тучи жалящих насекомых, назойливо жужжащих на берегах вонючего ила, где они встречали серые рассветы, промокшие от болотной воды и распухшие от зудящих укусов.

Или длинное побережье Золотого моря — жалкие маленькие деревушки за жалкими маленькими заборами, где Отец Ярви спорил на странных языках с пастухами, чьи лица были выжжены солнцем. Галечные берега, где команда устанавливала круги шипящих факелов и лежала в ночи, наблюдая и вздрагивая от каждого звука, в уверенности, что бандиты поджидают прямо за границей света.

Память о битве с Конным Народом кралась за ними по пятам. Лицо человека, которого Бренд убил, не давало ему покоя. Удары стали по дереву отыскивали его во снах.

— Ваша смерть идет!

И он резко просыпался в липкой темноте, в которой не было ничего, кроме быстрых ударов его сердца и стрекота сверчков. В песнях не было ничего о сожалениях.

В песнях ничего не было и о скуке. Весло, весло, и неровное побережье мучительно медленно движется, неделю за неделей. Тоска по дому, беспокойство за сестру, сентиментальная ностальгия по тому, что, как ему казалось, он всегда ненавидел. Нескончаемые резкие крики Скифр, бесконечные тренировки Колючки и постоянные тумаки, которые она раздавала каждому члену команды и особенно Бренду. Бесконечные ответы Отца Ярви на нескончаемые вопросы Колла о растениях, ранах, политике, истории и о пути Отца Луны по небу. Раздражение, тошнота, ожоги от солнца, жара, мухи, жажда, вонючие тела, протертый зад его штанов, распределение продуктов Сафрит, зубная боль Досдувоя, тысячи рассказов о том, как Фрор получил свой шрам, плохая еда и понос, нескончаемые мелкие споры, постоянный страх всякого, кого они видели и, хуже всего, точное знание, что для того чтобы попасть домой, им снова придется выстрадать каждую милю на обратном пути.

Да, высокой была стопка расстройств, трудностей, ран и разочарований в этом путешествии.

Но Первый из Городов превзошел все ожидания.

Он был построен на широком мысе, который на многие мили выступал в пролив, и от моря до моря был покрыт зданиями из белого камня, гордыми башнями и крутыми крышами, высокими мостами и крепкими стенами внутри крепких стен. Дворец Императрицы стоял на самой высокой точке, блестящие купола теснились внутри такого большого форта, что в него поместился бы Торлби целиком, и еще осталось бы место для парочки Ройстоков.

Все пространство сверкало огнями, красными, желтыми и белыми, которые раскрашивали синие вечерние облака в гостеприимный розовый цвет, и заставляли тысячи тысяч отражений плясать в море, где корабли из каждой страны в мире кишели, как усердные пчелы.

Быть может, там, в тиши Священной, они видели здания и побольше, но здесь это были не эльфийские руины, а работа одних только людей. Не крошащаяся гробница прошлой славы, но место высоких надежд и безумных мечтаний, полное жизнью. Даже на таком большом расстоянии Бренд слышал звуки города. Жужжание на границе его чувств, от которого у него началось покалывание в кончиках пальцев.

Колл, чтобы лучше видеть, вскарабкался на мачту, уже наполовину покрытую резьбой, и, уцепившись за рею, начал молотить руками и вопить, как безумец. Сафрит схватилась за голову, бормоча:

— Я сдаюсь. Я сдаюсь. Пусть скачет, пока не помрет, если уж так хочет. Живо слезай оттуда, болван!

— Ты видела когда-нибудь что либо подобное? — прошептал Бренд.

— Ничего подобного нигде нет, — сказала Колючка. Ее сумасшедшая ухмылка стала жестче, чем обычно. По щетине на обритой стороне ее головы шел длинный белый шрам, и в ее спутанных волосах висели кольца красного золота из монеты, которую дал ей Варослав, вперемешку с серебром. Как сказал Ральф, это чертов каприз, носить золото на голове, но Колючка пожала плечами и сказала, что голова такое же хорошее место, чтобы хранить свои деньги, как и любое другое.

Свою монету Бренд хранил в мешочке на шее. Она была новой жизнью для Рин, и он не собирался терять ее ни за что.

— А вот и он, Ральф! — крикнул Отец Ярви, пробираясь между улыбающимися гребцами к рулевой платформе. — У меня хорошее предчувствие.

— У меня тоже, — сказал кормчий, и паутина счастливых морщин появилась в уголках его глаз.

Скифр хмуро посмотрела на кружащихся птиц.

— Чувства, может, и хорошие, но предзнаменования плохие. — Ее настроение так и не восстановилось в полной мере после битвы на Запретной.

Отец Ярви ее проигнорировал.

— Мы поговорим с Теофорой, императрицей Юга, и мы передадим ей подарок королевы Лаитлин, и увидим то, что увидим. — Он обернулся к команде и развел руки, его поношенная накидка хлопала на ветру. — Мы прошли долгий и опасный путь, друзья мои! Мы пересекли полмира! Но перед нами конец пути!

Вся команда одобрительно крикнула, а Колючка пробормотала:

— Конец пути, — и облизнула потрескавшиеся губы, словно она была пьяницей, а Первый из Городов — огромным кувшином эля на горизонте.

Бренд пришел в восторг, как ребенок, и начал разбрызгивать над всеми воду из фляжки. И брызги искрились, когда Колючка отбила флягу прочь и столкнула его сапогом с его морского сундучка. Он ударил ее по плечу, что в эти дни было, словно бить по щиту, который крепко держат. Она схватила его потрепанную рубашку, они оба свалились, хохоча, рыча, и в кислом запахе боролись на дне лодки.

— Довольно, варвары, — сказал Ральф, ставя свой сапог между ними и разнимая их. — Хватит, вы теперь в цивилизованном месте! С этого момента ведите себя цивилизованно.

Доки были одним сплошным огромным хаосом.

Люди толкались, протискивались и шарахались друг от друга, освещенные ярким светом факелов, толпа бурлила как нечто живое, всюду начинались драки, кулаки, и даже клинки сверкали над толпой. Перед воротами стояло кольцо воинов, одетых в странные кольчуги, похожие на рыбью чешую, рычали на толпу и иногда били их тупыми концами копий.

— Я думал, это цивилизованное место? — пробормотал Бренд, когда Ральф подвел Южный Ветер к причалу.

— Самое цивилизованное место в мире, — прошелестел Отец Ярви. — Хотя по большей части это означает, что люди предпочитают колоть друг друга не спереди, а в спину.

— Так меньше шансов, что кровь попадет на твою прекрасное одеяние, — сказала Колючка, глядя, как человек поспешно идет на цыпочках по причалу, придерживая свой халат выше лодыжек.

В гавани стояла, сильно накренившись, огромная широкая лодка с гнилой позеленевшей обшивкой. Половина из ее весел торчала над водой. Очевидно, она была сильно перегружена, и у ее бортов толпились паникующие пассажиры. Пока Бренд тянул свое весло, двое уже прыгнули — или их толкнули — и упали, барахтаясь, в море. В воздухе висел дым, и пахло паленым деревом, но еще сильнее пахло паникой — сильной, как вонь гнилого сена и заразной, как чума.

— Это похоже на неудачу! — крикнул Досдувой, когда Бренд слезал вслед за Колючкой на причал.

— Я не очень-то верю в удачу, — сказал Отец Ярви. — Только в хорошее и плохое планирование. Только в хитроумие и скудоумие. — Он зашагал к седеющему северянину с заплетенной и завязанной за шеей бородой. Он злобно хмурился, глядя на погрузку корабля, который был похож на Южный Ветер.

— Хороший день, чтобы... — начал министр.

— Не думаю! — Проревел мужчина в ответ, заглушая гам. — И вам не найти здесь много тех, кто думает иначе!

— Мы на Южном Ветре, — сказал Ярви, — спустились по Запретной из Кальива.

— Я Орнульф, капитан Матери Солнца. — Он кивнул на свое побитое непогодой судно. — Приплыл из Ройстока два года назад. Весной мы торговали с Альюксом, и у нас был лучший груз из тех, что вы видели. Специи, вино, бисер, и украшения, от одного вида которых наши женщины бы разрыдались. — Он горько покачал головой. — У нас был склад в городе и прошлой ночью он сгорел. Все пропало. Все потеряно.

— Сочувствую вам, — сказал министр. — И все-таки боги оставили вам ваши жизни.

— И мы покидаем это чертово место, прежде чем потеряем и их.

Ярви хмуро оглянулся на женский визг, от которого кровь стыла в жилах.

— Здесь всегда так?

— Вы еще не слышали? — спросил Орнульф. — Императрица Теофора умерла прошлой ночью.

Бренд уставился на Колючку, а она в ответ скорчила рожу и почесала шрам на голове.

Новости сильно поубавили живости в голосе Отца Ярви.

— И кто же тогда правит?

— Я слышал, этим утром семнадцатилетняя племянница Виалина взошла на трон как тридцать пятая императрица Юга. Орнульф фыркнул. — Но я не получил приглашения на это счастливое событие.

— И кто же тогда правит? — снова спросил Ярви.

Орнульф покрутил головой по сторонам.

— Сейчас толпа. Народ берет на себя сведение счетов, пока закон спит.

— Как я понимаю, народ здесь любит хорошие счеты, — сказал Ральф.

— О, они копят их поколениями. Я слышал, так и начался тот пожар — какой-то торговец отомстил другому. Клянусь, они могли бы и Праматерь Вексен поучить кое-чему по части застарелой неприязни.

— На это я бы не поставил, — пробормотал Отец Ярви.

— Дядя юной императрицы, герцог Микедас, пытается взять командование на себя. Город полон его воинами. Как он говорит, они здесь, чтобы все было спокойно. Пока народ привыкает.

— К нему во власти?

Орнульф проворчал:

— Я-то думал, вы тут новичок.

— Куда ни отправься, — прошелестел министр, — влиятельные люди остаются влиятельными.

— Быть может герцог принесет порядок, — сказал Бренд с надеждой.

— Похоже, понадобилось пять сотен мечей только чтобы принести порядок в доки, — сказала Колючка, хмуро глядя на хаос.

— У герцога нет недостатка в мечах, — сказал Орнульф, — но он не очень любит северян. Если у вас есть лицензия от Верховного Короля, то вы среди цветов, но остальные убираются, прежде чем налоги не оставят от них одни стебельки.

Ярви плотно сжал свои тонкие губы.

— Верховный Король и я не в самых лучших отношениях.

— Тогда направляйтесь на север, друг мой, пока все еще можете.

— Если отправитесь на север сейчас, то попадете в сети принца Варослава, — сказал Бренд.

— Он все еще отлавливает команды? — Орнульф схватил свою раздвоенную бороду обеими руками, словно хотел оторвать ее от челюсти. — Черт возьми, так много волков! Как выжить честному вору?

Ярви передал ему что-то, и Бренд заметил блеск серебра.

— Если у него есть здравый смысл, то он представится королеве Гетланда Лаитлин и скажет, что ее министр послал его.

Орнульф уставился на ладонь, потом на иссохшую руку Ярви, а потом поднял взгляд, расширив глаза.

— Вы Отец Ярви?

— Да. — Линия воинов начала рассредоточиваться от ворот, расталкивая народ впереди себя, словно там было некуда идти. — И я прибыл ради аудиенции с императрицей.

Ральф тяжело вздохнул.

— Если только Теофора не может услышать тебя через Последнюю Дверь, говорить нам придется с этой Виалиной.

— Императрица умирает в тот самый день, как мы прибываем, — голос Бренда затих до бормотания. — Что теперь вы думаете об удаче?

Отец Ярви тяжело вздохнул, глядя, как груженая телега падает с пирса прямо в море, а освободившаяся лошадь дико брыкается, выпучив глаза от ужаса.

— Думаю, немного удачи нам бы не помешало.

За троном

— Я похожа на клоуна, — бросила Колючка, двигаясь по переполненным улицам вслед за Отцом Ярви.

— Вовсе нет, — сказал он. — Клоуны веселят людей.

Он заставил ее вымыться, и положил какую-то горько пахнущую траву в горячую воду, чтобы убить ее вшей, и под новой натирающей одеждой она чувствовала себя такой ободранной, словно освежеванные люди в доках Кальива. Сафрит снова подрезала половину ее волос до щетины, потом попробовала пройтись по второй половине костяным гребнем, но с отвращением сдалась, сломав три зубца. Она дала Колючке тунику из какой-то кроваво-красной ткани с золотой вышивкой у воротника, такой прекрасной и мягкой, что казалось, будто на тебе ничего не надето. А когда Колючка потребовала свою старую одежду назад, Сафрит указала на кучу горящего тряпья на улице и спросила, точно ли оно ей нужно.

Колючка, быть может, и была на голову выше, но Сафрит была по-своему непреклонна как Скифр, с этим было не поспорить. Она закончила с серебряными звенящими браслетами на ее руках и ожерельем из красных стеклянных бусин, несколько раз обернутым вокруг ее шеи. Ее мать, глядя на все это, стала бы заламывать руки от гордости за то, какая замечательная одежда у ее дочери, но для самой Колючки она была такой же некомфортной, как рабские цепи.

— Люди здесь ожидают некоего... — Ярви помахал своей изувеченной рукой в сторону группы чернокожих мужчин, чьи шелка были отделаны блестящими осколками зеркала. — Театра. Они найдут тебя очаровательно устрашающей. Или устрашающе очаровательной. Ты выглядишь в точности как надо.

— Хм. — Колючка знала, что выглядела полной дурой, потому что когда она наконец появилась во всей своей благоухающей нелепице, Колл хихикнул, Скифр надула щеки, а Бренд просто молча уставился на нее, словно увидел ходячего мертвеца. Лицо Колючки горело от унижения, и вряд ли перестало гореть с тех пор.

Человек в высокой шляпе посмотрел на нее, широко раскрыв рот, когда она проходила мимо. Она бы с радостью показала ему меч своего отца, но иноземцам было запрещено носить оружие в Первом из Городов. Так что вместо этого она придвинулась поближе и щелкнула зубами, и этого оружия оказалось достаточно, чтобы он завизжал от ужаса и стремглав умчался прочь.

— А почему же вы не постарались выглядеть театральнее? — спросила она, догоняя Ярви. У него, похоже, была способность как-то проскальзывать через давку, в то время как ей приходилось проталкиваться вслед за ним, оставляя позади себя вереницу разгневанных людей.

— Я постарался. — Министр отряхнул свою простую черную куртку, без следа украшений. — Среди этой броско одетой толпы я буду выделяться своей скромной простотой, как заслуживающий доверия служитель Отца Голубей.

— Вы?

— Я сказал, что буду выглядеть как он, а не что буду им. — Отец Ярви покачал головой, когда она еще раз потянула слишком плотный зад штанов. — Если честно, Бренд был прав, говоря, что нет такого благословения, которое ты не могла бы счесть проклятьем. Большинство людей были бы благодарны за эту новую одежду. Вряд ли я мог бы взять тебя во дворец, воняющей как попрошайка, не так ли?

— Зачем вы вообще берете меня во дворец?

— Я должен был идти один?

— Вы могли взять кого-нибудь, кто не скажет самое неподходящее в самое неподходящее время. Сафрит, или Ральфа или даже Бренда. У него одно из тех лиц, которым люди верят.

— У него одно из тех лиц, которыми люди пользуются. Я не отрицаю могучие дипломатические таланты Сафрит, или Ральфа, или Бренда, но всегда есть вероятность, что юной императрице Виалине понравится женщина своего возраста.

— Я? Я никогда никому не нравилась! — Колючка вспомнила презрение девчонок в Торлби, взгляды-кинжалы и ядовитый смех, и даже несмотря на то, что она уже убила восьмерых, ее передернуло от этой мысли. — И женщинам моего возраста меньше всего.

— С этой будет по-другому.

— Почему?

— Потому что ты будешь держать свой рот на замке и мило улыбаться.

На это Колючка вскинула брови:

— Звучит не очень-то похоже на меня. Вы уверены?

Ярви прищурился и встретился с ней взглядом.

— О, я уверен. Погоди-ка.

Челюсть Колючки упала от вида шестерых странных чудовищ, пересекающих улицу. Они были привязаны друг к другу серебряной цепью, их шеи длиной в человеческий рост угрюмо покачивались.

— Мы очень далеко от Гетланда, — пробормотала она, глядя, как они бредут между такими высокими белыми зданиями, что изогнутая дорожка между ними была похожа на тенистый каньон. Она вспомнила влажные темные камни Гетланда, утренний туман над серой Матерью Морем, пар от дыхания в утренней прохладе; вспомнила, как все жались вокруг огня, чтобы было теплее длинными вечерами; голос матери, тихо напевавшей вечернюю молитву. Это казалось другой жизнью. Это казалось другим миром. Миром, по которому Колючка и не думала, что будет скучать.

— Да уж, далеко, — сказал Ярви, живо пробираясь через вязкую вонючую жару Первого из Городов. Колючка знала, что год уже шел к концу, но осень здесь была намного жарче, чем середина лета в Торлби.

Она подумала о всех тяжелых милях, что они преодолели. Месяцы гре́бли. Переход через высокий волок. Постоянная опасность в степи. Не говоря уже о тягостном присутствии принца Варослава на пути.

— Может ли императрица дать нам хоть какую-нибудь помощь, даже если захочет попытаться?

— Быть может не сталью, но серебром определенно. — Ярви прошелестел извинение на каком-то неизвестном языке, обходя группу женщин в темных вуалях. Их подведенные глаза следили за Колючкой, словно это она была тут странной.

— Все равно шансы дома будут неравными. — Колючка считала врагов своими мозолистыми пальцами. — Люди Верховного Короля в Ютмарке, инглинги, нижеземцы, ванстеры, островитяне...

— Возможно ты удивишься, когда узнаешь, что я об этом уже подумал.

— А на нашей стороне лишь тровены.

Ярви фыркнул.

— Этот союз — как молоко, оставленное в полуденную жару.

— Э?

— Долго не продержится.

— Но король Финн сказал...

— Король Финн — это жирный мешок с кишками, и у него немного власти даже в своем собственном королевстве. С нами его связывает лишь его тщеславие, и в свое время оно растворится пред гневом Праматери Вексен, как снег пред Матерью Солнцем. Тот маленький трюк лишь купил нам время.

— Но тогда... мы останемся одни.

— Мой дядя Утил встал бы один против всего мира и настаивал бы, что сталь это ответ.

— Это звучит храбро, — сказала Колючка.

— Несомненно.

— Но... не мудро.

Ярви улыбнулся ей.

— Я впечатлен. Я ожидал, что ты обучишься искусству владения мечом, но не благоразумию. Но не волнуйся. Я надеюсь найти другие пути уравнять шансы.

Как только они прошли через высоченные бронзовые двери дворца, Колючка перешла от замешательства, что она одета как принцесса, к стыду, что она одета как крестьянка. Рабыни здесь выглядели как королевы, а охранники как герои из легенд. Зал, в котором их принимали, был наполнен придворными, украшенными драгоценными камнями. Они были одеты в такие же яркие цвета и были такими же напыщенными и, насколько Колючка могла понять, настолько же совершенно бесполезными, как павлины, которые с важным видом вышагивали по безукоризненно опрятным садам снаружи.

Она бы с радостью сжалась в свои новые сапоги, но у них была большая толстая подошва, и она выросла за последние несколько месяцев, так что теперь она была выше Отца Ярви, а он казался выше, чем обычно. Как всегда, у нее не осталось никакого выбора, кроме как распрямить плечи, вздернуть подбородок и принять свой самый храбрый вид, как бы сильно не потела под ним трусиха в своей абсурдной алой тунике.

Герцог Микедас сидел над ними в золотом кресле на высоком помосте, закинув одну ногу на высеченную из мрамора ручку. Его поразительные доспехи были покрыты позолоченными завитками. Он был одним из тех красавцев, кто воображает себя еще более красивыми, чем они есть на самом деле. У него была темная кожа и блестящие глаза, а в его черных волосах и бороде виднелись полоски серебра.

— Приветствую вас, друзья, и добро пожаловать в Первый из Городов! — Он сверкнул обаятельной улыбкой, которая, вместо того, чтобы обаять Колючку, вызвала у нее лишь глубочайшее подозрение. — Как вам мое владение вашим языком?

Отец Ярви низко поклонился, и Колючка вслед за ним. Кланяйся, когда я кланяюсь, сказал он, и, похоже, имелось в виду "когда только возможно".

— Безупречно, ваша милость. Просто замечательно и впечатляюще...

— Напомните еще раз, как вас зовут, моя память на имена просто ужасна.

— Это Отец Ярви, министр Гетланда.

Женщина, которая это говорила, была высокой, тощей и очень бледной, ее голова была коротко побрита. Эльфийские браслеты постукивали на татуированном предплечье, поблескивали древняя сталь, золото и разбитые кристаллы. Колючка выпятила губы и в последний момент вспомнила, что не стоит плевать на тщательно отполированный пол.

— Мать Скаер, — сказал Ярви. — Всякий раз, как наши пути пересекаются, это новое удовольствие.

Министр Ванстерланда, которая нашептывала на ухо Гром-гил-Горму, и которую Праматерь Вексен послала на юг, чтобы предупредить принца Варослава не заплывать в Расшатанное море.

— Хотела бы я сказать то же самое, — сказала Мать Скаер. — Но ни одна из трех наших встреч не была полностью приятной. — Она сдвинула ледяной взгляд своих голубых глаз на Колючку. — Эту женщину я не знаю.

— Фактически вы встречались в Скекенхаусе. Это Колючка Бату, дочь Сторна Хедланда.

В некоторой степени Колючка порадовалась, увидев, как расширились глаза Матери Скаер.

— Чем вы ее кормили?

— Огнем и точильными камнями, — сказал Ярви, улыбаясь, — и у нее отличный аппетит. Она показала себя воином, испытанным в битве против ужаков.

— Какие удивительные у вас воины! — Судя по голосу, герцог Микедас, казалось, скорее позабавился, чем впечатлился, и его придворные покорно захихикали. — Хотел бы я посмотреть ее схватку с одним из моих дворцовых стражников.

— Как насчет двоих? — бросила Колючка, прежде чем осознала, что ее рот открыт. Голос был непохож на ее, скрежещущий вызов гулко и яростно отразился эхом от украшенных серебром мраморных стен.

Но герцог лишь рассмеялся.

— Чудесно! Юношеский максимализм! Моя племянница такая же. Она думает, что все может быть исполнено, несмотря на традиции, несмотря на чувства других, несмотря на... действительность.

Герцог взмахнул пальцем.

— Вы мне уже нравитесь.

— Думаю, на самом деле, у нас есть общие знакомые.

— Да?

— Эбдель Арик Шадикширрам.

Глаза герцога расширились, он скинул ногу с ручки кресла и подался вперед.

— Как она?

— С грустью вынужден сказать, что она прошла через Последнюю Дверь, ваша милость.

— Умерла?

— Убита вероломным рабом.

— Боже Всемилостивейший. — Герцог откинулся назад. — Она была выдающейся женщиной. Знаете, я просил ее выйти за меня замуж. Конечно, тогда я был молодым, но... — Он в изумлении покачал головой. — Она мне отказала.

— В самом деле, выдающаяся женщина.

— Годы сочатся через наши пальцы, как вода. Кажется, это было только вчера... — Герцог тяжело вздохнул, и его взгляд посуровел. — Но вернемся к нашим делам.

— Конечно, ваша милость. — Отец Ярви снова поклонился. Его голова покачивалась, как яблоко в ведре. — Я прибыл с поручением от королевы Лаитлин и короля Утила из Гетланда, и ищу аудиенции с ее сиятельством Виалиной, императрицей Юга.

— Хммммм. — Герцог облокотился на ручку кресла и печально потер бороду. — Где, еще раз, этот Гетланд?

Колючка стиснула зубы, но терпение Отца Ярви было выковано из стали.

— Гетланд находится на западном побережье Расшатанного моря, ваша милость, к северу от резиденции Верховного Короля в Скекенхаусе.

— Там так много маленьких стран, что нужен ученый, чтобы в них разобраться! — Зазвенел смех его придворных, и Колючка почувствовала сильнейший позыв врезать по их лицам. — Хотел бы я, чтобы была возможность почтить каждого просителя аудиенцией, но вы должны понимать, что сейчас трудное время.

Ярви поклонился.

— Конечно, ваша милость.

— Так много врагов нужно укротить, и так много друзей нужно убедить. Стольким союзам нужно уделить внимание, и некоторые... менее важны, чем другие, не подразумевая никакого неуважения. — Его ослепительная улыбка источала неуважение, как старый сыр источает вонь.

Ярви поклонился.

— Конечно, ваша милость.

— Императрица Виалина женщина не... — он указал на Колючку, словно на малообещающую лошадь в своей конюшне, — такого типа. Она несколько более... девушка. Впечатлительная. Невинная. Ей еще столько нужно узнать о том, как все происходит на самом деле. Вы же понимаете, я должен быть осторожен. Вы же понимаете, вы должны быть терпеливы. Для такого многочисленного и разнообразного народа, как наш, переход от одного правителя к другому, это всегда... сложный переход. Но я пошлю за вами в свое время.

Ярви поклонился.

— Конечно, ваша милость. Могу я спросить когда?

Герцог отмахнулся цветистым жестом своих длинных пальцев.

— В свое время, Отец... э...

— Ярви, — прошипела Мать Скаер.

Колючка не была дипломатом, но у нее сложилось стойкое впечатление, что "в свое время" означает "никогда".

Мать Скаер ожидала их в украшенном статуями коридоре снаружи с двумя своими воинами — сердитым ванстером и огромным нижеземцем, с лицом, похожим на каменную плиту. Колючка была в мрачном настроении и тут же ощетинилась, но ни один из них не смутился от ее взглядов.

Как и их госпожа.

— Удивлена видеть вас здесь, Отец Ярви.

— Как и я вас, Мать Скаер. — Хотя ни один из них не выглядел удивленным ни на миг. — Мы оба оказались за полмира от тех мест, где должны быть. Я думал, вы будете подле своего короля, Гром-гил-Горма. Он нуждается в вас, чтобы вы говорили за Отца Мира, прежде чем Мать Война втянет его в разрушительные действия против Гетланда.

Взгляд Матери Скаер стал еще холоднее, если только это было возможно.

— Я была бы с ним, если бы Праматерь Вексен не избрала меня для этой миссии.

— Высокая честь. — Легчайший изгиб уголка рта Ярви подсказывал, что это был скорее приговор изгнания, и они оба это знали. — Должно быть, вы по-настоящему угодили Праматери Вексен, чтобы заслужить это. Вы встали на защиту своей страны? На защиту своего короля и его народа, как и подобает министру?

— Когда я приношу клятву, я ее держу, — отрезала Скаер. — Верный министр направляется туда, куда попросит праматерь.

— Как верный раб.

— Вы в этом эксперт. Ваша шея все еще саднит?

Улыбка Ярви от этого напряглась.

— Шрамы неплохо зажили.

— Неужели? — Скаер наклонилась ближе, изогнув губы. — Если бы я была вами, то вернулась бы к Расшатанному морю, пока вы не заработали новых. — Она шмыгнула мимо них, а Колючка и ванстер обменялись еще одним долгим сердитым взглядом, прежде чем он зашагал прочь.

— От нее одни неприятности, — прошептала Колючка, когда они ушли из пределов слышимости.

— Да.

— И она близка к герцогу.

— Да.

— И ее послали сюда раньше нас.

— Да.

— Так... Праматерь Вексен догадалась, что вы будете делать задолго до того, как вы это сделали.

— Да.

У меня есть чувство, что таким образом мы аудиенции не добьемся.

Ярви кисло посмотрел на нее.

— Вот видишь? В конце концов ты стала дипломатом.

Старые друзья

Боги, она стала быстрой. Бренд теперь был вдвое лучшим бойцом лишь оттого, что постоянно сражался с ней, но с каждым днем он все меньше был ей ровней. Он чувствовал себя с ней как неуклюжий боров, всегда на три шага позади. В одиночку у него теперь вообще не было шансов, какой бы ни была площадка. Даже с двумя товарищами рядом ему казалось, что сил не хватает. Все меньше и меньше она отсиживалась в обороне, все больше и больше она становилась охотником, а они беспомощными жертвами.

— Колл, — крикнул Бренд, мотнув головой, — зайди слева. — Они начали расходиться по внутреннему дворику полуразрушенного особняка, который Ярви нашел для них, пытаясь поймать ее в ловушку, искушая прорехами между ними. — Досдувой, давай...

Слишком поздно он понял, что Колючка заманила здоровяка в освещенный угол дворика, и Досдувой съежился, когда Мать Солнце внезапно ударила ему в глаза.

Колючка напала на него как молния, мощным ударом топора по щиту заставила пошатнуться, несмотря на его размер, сунула меч под кромкой и вколотила кончик в его выдающийся живот. Она со смехом крутанулась прочь, когда Бренд хлестнул воздух в том месте, где она была мигом раньше, убедившись, что один из шелушащихся столбов, окружавших дворик, был между ней и Коллом.

— О, Боже, — прохрипел Досдувой, сгибаясь пополам, вцепившись в живот.

— Многообещающе, — сказала Скифр, ходя вокруг них, сцепив руки за спиной. — Но не давай своему ветру сдуть себя. Относись к каждому бою, как к последнему. Каждого врага считай злейшим. Мудрый боец выглядит слабее, чем есть на самом деле, каким бы жалким ни был соперник.

— Вот спасибо, — выдавил Бренд через сжатые зубы, пытаясь стереть плечом струйку пота. Боги, как было жарко. Иногда казалось, что дуновения ветра нет нигде в этом проклятом городе.

— Мой отец всегда говорил, что не надо гордиться. — Взгляд Колючки метался от Бренда к Коллу и обратно, пока они пытались загнать ее в угол. — Он говорил, что великие воины начинают верить в песни о себе, начинают думать, что их сможет убить только что-то грандиозное. Но убить может любая мелочь.

— Царапина загноится, — сказала Сафрит, глядя на них, уставив руки в бока.

— Ремень щита изотрется, — проворчал Бренд, стараясь держать взгляд на оружии Колючки, но обнаружив, что его несколько отвлекает ее прилипшая жилетка.

— Поскользнешься на овечьей какашке, — сказал Колл, бросаясь вперед и ударяя Колючку, но это дало ей шанс обрушить мощный удар на его щит и скользнуть вокруг него на свободное пространство.

— Твой отец, похоже, был благоразумным человеком, — сказала Скифр. — Как он умер?

— Убит в поединке с Гром-гил-Гормом. По всеобщему мнению он возгордился.

Колючка мгновенно сменила направление, и, как бы ни был быстр Колл, она была намного быстрее. Быстрая как скорпион и куда менее милосердная. Ее топор ударил парня в ногу, он согнул ее, выдохнул и отшатнулся. Ее меч ударил его в бок, и он с безнадежным криком покатился по дворику.

Но это дало Бренду шанс. Даже потеряв равновесие, она смогла отбить его меч, так что он лишь жестко ударил ее в плечо. Боги, какой же она была крепкой, даже не вздрогнула. Он врезался в нее своим щитом, протащил ее, рычащую, до стены, вмял ее, осыпав фонтаном штукатурки. Они неловко шатались, толкаясь, и на какой-то миг ему показалось, что он взял над ней верх. Но пока он толкал ее назад, она как-то умудрилась зацепить своей ногой его ногу, зарычала, переместив свой вес, и опрокинула его через нее.

Оба жестко упали, он снизу. Боги, она была сильной. Это было похоже на то, как Байл в песне боролся с огромным угрем, но более чем вероятно с худшим исходом.

— Предполагалось, что ты будешь его убивать! — закричала Скифр, — а не совокупляться с ним! Этим можешь заняться в свободное время.

Они покатились, спутавшись, и остановились с Колючкой сверху, ее зубы были сжаты, она пыталась засунуть руку ему под челюсть, чтобы придушить его, а он сжимал ее локоть, стараясь его выкрутить. Оба рычали друг другу в лицо.

Так близко, что два ее глаза слились в один. Так близко, что он мог видеть каждую каплю пота на ее лбу. Так близко, что ее грудь прижималась к нему с каждым быстрым, горячим, кислым от пота вздохом.

И на какой-то миг показалось, что они вовсе не сражаются, а занимаются чем-то другим.

Затем тяжелая дверь распахнулась, и Колючка спрыгнула с него так быстро, словно ее ударили.

— Еще одна победа? — бросил Отец Ярви, переступая через порог. За его плечом хмурился Ральф.

— Конечно, — сказала Колючка, словно у нее в мыслях не было ничего, кроме как побить Бренда. А что еще там могло быть?

Он поднялся, отряхнулся, притворяясь, что его кожа не пылала от лица до кончиков пальцев. Притворяясь, что сгибается от удара локтем по ребрам, а не оттого, что ниже что-то набухает. Притворяясь, что все было как обычно. Но в тот день, когда она вышла во двор в своей новой одежде, что-то изменилось. Она была той же, но настолько, настолько другой. Свет падал сбоку на ее хмурое лицо, заставляя один глаз блестеть, и он не мог вымолвить ни слова, уставившись на нее. Все внезапно совершенно развалилось. Или наоборот свалилось. Она не была больше просто его другом, или соперником, или напарником по веслу, или просто одним из членов команды. Конечно, она все еще оставалась таковой, но, помимо того, она стала чем-то другим, чем-то, что его восхищало и очаровывало, но более всего чертовски пугало. Что-то изменилось тогда, когда он ее увидел, и теперь, когда он смотрел на нее, он не мог видеть больше ничего.

Они спали на полу в одной осыпающейся комнате. Это не казалось удивительным, когда они сюда заселялись — в конце концов, они месяцами спали вплотную друг с другом. Только теперь он лежал и не спал половину липкой и жаркой ночи, думая о том, как она близко. Слушая бесконечные звуки города и пытаясь выделить ее медленное дыхание. Думая, как просто было бы протянуть руку и дотронуться до нее...

Он понял, что снова искоса смотрел на ее задницу и заставил себя опустить взгляд в пол.

— Боги, — беззвучно сказал он, но и понятия не имел, к какому из них обращаться за помощью с такой проблемой.

— Что ж, я чрезвычайно рад, что хоть кто-то побеждает, — бросил Ярви.

— Во дворце удачи не было? — прохрипел Бренд, все еще стоявший наклонившись и отчаянно пытаясь найти, чем отвлечься.

— Удачи во дворце нет совсем, — сказал Ральф.

— Еще один день потрачен впустую. — Ярви плюхнулся на скамейку, опустив плечи. — Нам повезет, если мы получим шанс быть еще раз униженными герцогом Микедасом, не говоря уже о его племяннице.

— Я думала, вы не верите в удачу? — спросила Колючка.

— Прямо сейчас я опустился до надежды в то, что она верит в меня.

Похоже, Отец Ярви был в замешательстве, и Бренд никогда прежде не видел его таким. Даже когда они сражались с Конным Народом, он, казалось, всегда был уверен в том, что надо делать. Теперь Бренд размышлял, была ли это маска, которую министр создал сам. Маска, которая начала трескаться. В первый раз он болезненно осознал, что Ярви был всего на несколько лет старше него самого, и ему предстояло нести на себе всю судьбу Гетланда, и у него для этого была лишь одна рука.

— Интересно, чем сейчас занимаются в Торлби? — задумчиво прошептал Колл, тряся ушибленной ногой.

— Подходит время урожая, полагаю, — сказал Досдувой, который закатал рубашку, чтобы проверить свои синяки.

— Поля золотые от качающегося ячменя, — сказала Скифр.

— Множество торговцев направляются на рынки. — Сафрит потеребила купеческие гирьки на своей шее. — Доки кишат кораблями. Делаются деньги.

— Если только урожай не сожжен во время набегов ванстеров, — бросил Ярви. — А торговцев не задержала в Скекенхаусе Праматерь Вексен. Тогда на полях лишь черная солома и в доках пусто. Сейчас она возможно поднимает нижеземцев. И инглингов со Светлым Иллингом во главе. Тысячи их маршируют на Гетланд.

Бренд сглотнул, думая о Рин в хрупкой маленькой лачуге перед стенами Торлби.

— Вы так думаете?

— Нет. Еще нет. Но быть может скоро. Время уходит, а я не делаю ничего. Всегда есть способ. — Министр уставился на землю, здоровые пальцы ковыряли ноготь на скрюченной руке. — Полвойны ведется словами, и словами достигается победа. Правильными словами правильным людям. Но у меня нет ни того ни другого.

— Все наладится, — пробормотал Бренд, желая помочь, но не имея понятия, что он мог бы сделать.

— Хотел бы я знать как. — Ярви закрыл бледное лицо руками, больная выглядела как скрюченная игрушка рядом со здоровой. — Нам нужно чертово чудо.

И раздался стук в дверь.

Скифр приподняла бровь.

— Есть ли шанс, что мы ждем посетителей?

— Вряд ли у нас избыток друзей в этом городе, — сказала Колючка.

— Вряд ли у тебя хоть где-то избыток друзей, — сказал Бренд.

— Может, Мать Скаер послала дружелюбную компанию, — сказал Ярви.

— Оружие, — прорычал Ральф. Он бросил Колючке ее меч, и она схватила его в воздухе.

— Ради Бога, я буду рад сразиться с кем угодно, — сказал Досдувой, сжимая копье, — кроме нее.

Бренд обнажил меч, который принадлежал Одде, сталь устрашающе блеснула после тренировочного меча. По крайней мере, страх решил проблему в его штанах.

Дверь затряслась от ударов, а это была прочная дверь.

Колл подкрался к ней и встал на цыпочки, чтобы посмотреть через глазок.

— Это женщина, — прошипел он. — Выглядит богатой.

— Одна? — спросил Ярви.

— Да, я одна, — из-за двери донесся приглушенный голос. — И я друг.

— Это как раз то, что сказал бы враг, — сказала Колючка.

— Или друг, — сказал Бренд.

— Видят боги, он бы нам пригодился, — сказал Ральф, но все равно наставил стрелу на свой черный лук.

— Открывай, — сказал Ярви.

Колл отдернул задвижку, словно она могла его обжечь, и отпрыгнул прочь, с ножом наготове в каждой руке. Бренд скрючился за щитом, ожидая, что сейчас под аркой со свистом полетят стрелы.

Вместо этого дверь медленно со скрипом открылась, и в щель показалось лицо. Женское лицо, темнокожее и темноглазое, с черными завитыми волосами, которые удерживали заколки с драгоценными камнями. На верхней губе у нее был шрам, в щель от которого, когда она улыбалась, был виден белый зуб.

— Тук-тук, — сказала она, проскальзывая внутрь и закрывая за собой дверь. На ней была длинная куртка из прекрасного белого льна, на шее висела золотая цепочка, каждое звено которой было в форме глаза. Она приподняла бровь на всю заточенную сталь и медленно подняла руки. — О, я сдаюсь.

Ральф громко крикнул, отбросил свой лук наземь, кинулся к женщине и сгреб ее в свои огромные объятья.

— Сумаэль! — сказал он, крепко ее сжимая. — Боги, как я по тебе соскучился!

— А я по тебе, Ральф, старый ублюдок, — с хрипом ответила она, хлопая его по спине, а затем застонав, когда он поднял ее. — Подозрения закрались, когда я услышала, что причалил корабль под названием "Южный Ветер". Отличное название, кстати.

— Оно напоминает нам, откуда мы, — сказал Ярви, потирая здоровой рукой свою шею.

— Отец Ярви, — сказала Сумаэль, высвобождаясь из объятий кормчего. — Посмотри-ка на себя. Потерялся в море и отчаянно нуждаешься в ком-то, кто проложит курс.

— Некоторые вещи не меняются, — сказал он. — Ты выглядишь... процветающе.

— Ты выглядишь ужасно.

— Некоторые вещи не меняются.

— Неужели не обнимемся?

Он фыркнул, едва ли не всплакнул.

— Я боялся, что могу и не отпустить.

Она подошла, и они смотрели в глаза друг другу.

— Я пожалуй рискну. — Она обняла его руками, и встала на цыпочки, чтобы плотно к нему прижаться. Он положил голову ей на плечо, и на его сухопарых щеках блеснули слезы.

Бренд уставился на Колючку, и она в ответ пожала плечами.

— Думаю, теперь мы знаем, кто такая Сумаэль.

— Так значит, это посольство Гетланда? — Сумаэль ткнула кусок покрытой плесенью штукатурки, он упал со стены и рассыпался по пыльным доскам. — У тебя глаз наметан на выгодные сделки.

— Я сын своей матери, — сказал Ярви. — Даже если она мне больше не мать. — В осыпающемся зале, где они ели, могло поместиться человек сорок, но большая часть команды сейчас ушла по своим делам, и теперь здесь гуляло гулкое эхо. — Чем ты тут занимаешься, Сумаэль?

— Кроме того, что ищу старых друзей? — Она откинулась на стуле и положила на сучковатый стол ногу в потертом сапоге, удивительно не подходящем к ее прекрасной одежде. — Я помогала своему дяде строить корабли для императрицы Теофоры, и так, одно за другое. К большому недовольству некоторых ее придворных, она сделала меня инспектором своего флота. — Прядь волос упала на ее лицо, она выпятила нижнюю губу и сдула ее.

— Ты всегда хорошо разбиралась в лодках. — Ральф лучезарно улыбался, глядя на нее, словно это его любимая дочь неожиданно вернулась домой. — И в том, как раздражать людей.

— Имперские корабли гнили в гавани Ругоры, ниже по побережью. Так случилось, что племянница императрицы Виалина обучалась там же. — Прядь волос снова упала, и она снова ее сдула. — Или пребывала в заключении, как посмотреть.

— В заключении? — спросил Бренд.

— В монаршей семье здесь не много доверия. — Сумаэль пожала плечами. — Но Виалина хотела разбираться во флоте. Она хочет разбираться во всем. Думаю, мы стали подругами. Когда Теофора заболела, и Виалину вызвали назад в Первый из Городов, она попросила меня отправиться с ней, и... — Она приподняла пальцем свою цепочку из глаз и со стуком отпустила. — Словно по волшебству я обнаружила, что я теперь советник императрицы Юга.

— Таланты всплывают наверх, — сказал Ральф.

— Как дерьмо, — проворчала Колючка.

Сумаэль ухмыльнулась в ответ.

— Значит, ты наверное плавучая.

Бренд засмеялся, Колючка злобно на него зыркнула, и он замолчал.

— Так ты теперь сидишь по правую руку от самой могущественной женщины в мире? — спросил Ральф, качая лысеющей головой.

— Но ни в коем случае не одна. — Та прядь снова упала, Сумаэль раздраженно дернулась и начала вытаскивать заколки из волос. — Там совет из дюжин человек, и большинство из них принадлежит герцогу Микедасу. Виалина может называться императрицей, но власть у него, и он не намерен делиться.

— С нами он ничем не поделился, — сказал Ярви.

— Я слышала. — Волосы черной вуалью упали на пол ее лица, один глаз блеснул. — По крайней мере вы ушли с головами на плечах.

— Как думаешь, мы сохраним их, если останемся? — спросил Ярви.

Сумаэль глянула на Колючку.

— Это зависит от того, насколько вы можете быть дипломатичными.

— Я могу быть дипломатичной, — прорычала Колючка.

Сумаэль лишь шире улыбнулась. Похоже, она была невосприимчивой к запугиванию.

— Ты напоминаешь мне капитана корабля, на котором мы с Ярви когда-то плавали.

Ярви разразился хохотом, как и Ральф, а Колючка из-за этого нахмурилась.

— Это было оскорбление или комплимент?

— Считай понемногу и того и другого. — Ярви наклонился вперед, положив локти на стол, и его иссохшая рука вцепилась в здоровую. — Сумаэль, Верховный Король готовится к войне. Кто знает, быть может война уже началась.

— Много ли у тебя союзников? — спросила она, собирая волосы обеими руками в узел.

— Меньше, чем нам нужно.

— Некоторые вещи не меняются, да, Ярви? — Сумаэль шустрыми пальцами воткнула заколки обратно. — Герцог не так одержим Единым Богом, как была Теофора, но несмотря на это он выполнит договоренности с Праматерью Вексен. Он может себе позволить выбирать победителя.

— Посмотрим, — сказал Ярви. — Мне нужно поговорить с императрицей.

Сумаэль надула щеки.

— Могу попытаться. Но не могу обещать больше, чем аудиенцию.

— Ты не должна мне ничего.

Она посмотрела ему в глаза, вставляя последнюю заколку. Драгоценный камень на ее конце сверкал.

— Это не вопрос долгов. Не между нами.

Ярви выглядел так, словно готов был рассмеяться или заплакать, и в конце концов откинулся назад и неровно вздохнул.

— Я думал, больше никогда тебя не увижу.

Сумаэль улыбнулась, в ту прореху показался белый зуб, и Бренд понял, что она начинает ему нравиться.

— И?

— Я рад, что ошибся.

— Как и я. — На ее лицо снова упала та прядь волос, на миг она нахмурилась, скосив глаза, и сдула ее обратно.

Надежды

Колючка проталкивалась через недовольную толпу, текущую в храм на молитву. Здесь было так много храмов, и народ валом валил в них, чтобы помолиться.

— Поклонение этому Единому Богу занимает много времени, — проворчал Бренд, пытаясь протащить сквозь толпу свои широкие плечи.

— У высоких богов и у малых богов есть свои дела, которыми они занимаются. И только Единый Бог похоже любит лезть в дела всех остальных.

— И колокола. — Бренд поморщился от очередного перезвона из белой башни прямо над ними. — Я не стану жаловаться, если больше никогда не услышу ни одного чертова колокола. — Он придвинулся ближе и зашептал. — Они хоронят мертвецов несожженными. Закапывают их. В землю. Несожженными.

Колючка хмуро посмотрела на разросшееся кладбище перед храмом, забитое шаткими, как зубы нищего, камнями с обозначениями. Под каждым, как она поняла, был гниющий труп. Сотни их. Тысячи. Погребальная яма с мертвецами прямо в городе.

От этой мысли ее бросило в дрожь, и она сжала мешочек, в котором хранились кости пальцев ее отца.

— Будь проклят этот город. — Хоть отец и любил говорить об этом месте, но она начинала его ненавидеть. Слишком большой, его размер подавлял. Слишком шумный, так что нормально не поразмыслишь. Слишком жаркий, всегда липкий и вонючий днем и ночью. Всюду мусор и мухи, гниль и попрошайки, и от этого кружилась голова. Так много людей, все проходили мимо, никто не знал друг друга, никто не хотел ничего друг от друга, кроме как выцарапать немного денег.

— Надо отправляться домой, — пробормотала она.

— Мы только прибыли.

— Это лучшее время, чтобы оставить место, которое ненавидишь.

— Ты все ненавидишь.

— Не все. — Она глянула вбок, заметила, как Бренд смотрит на нее, и снова почувствовала то покалывание в животе, когда он быстро отвел взгляд.

Оказалось, что в его арсенале есть не только озадаченный вид и беспомощный. Было у него и еще одно выражение лица, и теперь она замечала его постоянно. Его светлые глаза смотрели на нее из-под нескольких выбившихся прядей волос. Голодные, почти. Испуганные, почти. В тот день, когда они лежали, прижавшись друг к другу на земле, так плотно, было... что-то. Что-то, отчего кровь прилила к ее лицу, и не только к лицу. К животу, наверняка. И еще сильнее чуть ниже живота. Но сомнения толпились в ее голове, как верующие в своих храмах во время молитвы.

Ты можешь просто спросить? Я знаю, когда-то мы ненавидели друг друга, но я начала думать, что ты мне довольно сильно нравишься. Есть ли вообще шанс, что и я тебе нравлюсь? Боги, это звучало абсурдно. Всю свою жизнь она только отталкивала всех от себя, и не имела ни малейшего понятия, как начать притягивать. Что если он посмотрит на нее, словно она спятила? Эта мысль зияла, словно яма перед ногами. Что значит "нравиться"? Нравиться, в смысле как? Может ей просто схватить его и поцеловать? Она все думала и думала об этом. Она почти ни о чем больше не думала. Но что если взгляд был просто взглядом? Что если все было, как говорила ее мать — ну какой мужчина захочет такую странную, неуживчивую и упрямую, как она? Уж во всяком случае не такой, как Бренд, хорошо сложенный и всеми любимый, такой, каким должен быть мужчина, и который мог заполучить кого угодно...

Внезапно он взял ее под руку и потащил обратно к дверям. Ее сердце подскочило, она даже вскрикнула по-девчачьи, когда он плотно к ней прижался. Все отпрянули в стороны, и по дороге загрохотали лошади. На уздечках метались перья, блестели золоченые доспехи, и высокие всадники в высоких шлемах не обращали никакого внимания на тех, кто жался по сторонам. Люди герцога Микедаса, несомненно.

— Кого-то могли поранить, — пробормотал Бренд, хмуро глядя им вслед.

— Ага, — прохрипела она. — Кого-то могли.

Она дурачила себя. Наверняка. Они были друзьями. Они были напарниками по веслу. Вот и все, кем им нужно было быть. Зачем разрушать это, стремясь к тому, чего она не могла получить, не заслуживала, не... потом она поймала его взгляд, снова был этот чертов взгляд, и ее сердце застучало так, словно она гребла самую тяжелую милю. Он отдернулся от нее, неловко полуулыбнувшись, и снова зашагал, когда толпа двинулась вслед за всадниками.

А что если он чувствовал то же, что и она, хотел спросить, но боялся и не знал, как это сделать? Каждый разговор с ним был похож на опасную битву. Спать в одной комнате с ним было пыткой. Когда они впервые бросили на полу свои одеяла, смеясь над состоянием огромных развалин, что купил Ярви, сквозь крышу которых проникал свет, они были просто напарниками по веслу. Но теперь она лишь притворялась, что спит, думая, как он близко. Иногда ей казалось, что он тоже притворяется, она могла поклясться, что его глаза были открыты, и он смотрел на нее. Но она никогда не была уверена. Мысль о том, чтобы спать рядом с ним, делала ее несчастной, и мысль о том, чтобы не спать рядом с ним, тоже делала ее несчастной.

Я тебе... нравлюсь? Нравлюсь? Нравлюсь?

Все это было чертовой загадкой на языке, которого она не знала.

Бренд надул щеки и вытер пот со лба, несомненно в блаженном неведении о том, какие неприятности он причиняет.

— Думаю, мы уплывем, как только заключим сделку с императрицей.

Колючка постаралась успокоить нервы и говорить нормально, что бы это ни значило.

— Думаю, этого не случится.

Бренд пожал плечами. Спокойный, твердый и доверчивый, как обычно.

— Отец Ярви найдет способ.

— Да, Отец Ярви хитроумный человек, но не волшебник. Если бы ты был во дворце, если бы видел лицо этого герцога...

— Значит Сумаэль отыщет ему способ.

Колючка фыркнула.

— Можно подумать, что встает Мать Солнце, когда появляется задница этой бабы, из-за света, которым она освещает жизни каждого.

— Не твою, надо полагать.

— Я ей не верю.

— Ты никому не веришь.

Она почти сказала: "я верю тебе", но в последний момент проглотила эти слова, лишь фыркнув.

— И Ральф ей верит, — продолжал Бренд. — Всей своей жизнью, как он сказал. И Отец Ярви тоже, а он вряд ли из доверчивых.

— Хотела бы я узнать побольше о том, что случилось с этими тремя, — сказала Колючка. — Там у них какая-то история.

— Иногда чем меньше знаешь, тем лучше живешь.

— Это ты. Не я. — Она глянула на него и заметила, что он тоже смотрит на нее. Почти голодно, почти напугано, и она почувствовала то покалывание глубоко в животе, и снова начала бы свой внутренний безумный спор сама с собой, если бы они уже не пришли на рынок.

Во всяком случае, на один из рынков. В Первом из Городов их были дюжины, и каждый размером с Ройсток. На всех царили суета и шум, это были города, набитые людьми всех форм и цветов. Грохотали огромные весы, стучали счеты, выкрикивались цены на всех языках сквозь крики, кудахтанье и гогот живности. Всюду разносилась удушливая вонь готовящейся еды, приторно-сладких специй, свежего навоза и боги знают чего еще. Всего. Всего, что продается в мире. Пряжки для поясов и соль. Пурпурные наряды и идолы. Огромные рыбы с грустными глазами. Колючка сильно зажмурила глаза и с трудом раскрыла, но всецветное безумие все еще кипело перед ней.

— Только мясо, — печально сказала Колючка, взвешивая в руке кошелек Отца Ярви. — Нам нужно только мясо. — Сафрит даже не сказала, какое именно. Колючка отпрянула, когда женщина в запятнанном переднике прошагала мимо с козьей головой в руке. — Откуда, черт возьми, начнем?

— Погоди. — Бренд остановился у палатки, где темнокожий торговец продавал нитки со стеклянными бусинами, и поднял одну так, что Мать Солнце заискрилась в желтом стекле. — Красивые, а? Девушки любят такие подарки.

Колючка пожала плечами.

— Я не знаток красоты. Как и девушек, если уж на то пошло.

— Но ты же девушка, разве нет?

— Так мне говорила моя мать. — И она добавила невнятно: — Мнения расходятся.

Он взял другое ожерелье, на этот раз сине-зеленое.

— Какое из них тебе бы понравилось? — И он криво ухмыльнулся. — В подарок?

Колючка почувствовала то покалывание в животе, в этот раз сильнее чем когда-либо. Почти тошноту. Если она и собиралась получить доказательство, то вот оно. Подарок. Для нее. Вряд ли такой, какой она выбрала бы сама, но если повезет, это было бы после. Если она подберет правильные слова. Что сказать? Боги, что сказать? Внезапно ее язык, казалось, увеличился вдвое.

— Какое бы мне понравилось, или... — Она посмотрела на него, склонив голову вбок, пытаясь говорить спокойно. Приятно, как бы это ни звучало. Она была спокойной три раза за свою жизнь, а приятной никогда. Так что вышло неуклюжее рычание. — Какое я хочу?

Теперь озадаченный вид.

— Я имел в виду, какое из них ты хотела бы, чтобы тебе привезли? Если бы ты была в Торлби?

И несмотря на сильную жару, холод пронзил Колючку, начавшись в ее груди и медленно пробираясь до кончиков пальцев. Не для нее. Для кого-то в Торлби. Конечно. Она позволила унести себя ветру в своей голове, несмотря на предупреждения Скифр.

— Не знаю, — хрипло сказала она, пытаясь пожать плечами, словно это не имело значения. Но это имело значение. — Откуда мне знать? — Она отвернулась, ее лицо пылало, пока Бренд говорил с торговцем о ценах, и ей хотелось, чтобы земля разверзлась и пожрала ее несожженной, как южных мертвецов.

Она раздумывала о той, для кого были эти бусы. Девушек подходящего возраста в Торлби было не так уж много. Скорее всего, Колючка ее знала. Скорее всего, та потешалась над Колючкой, указывала на нее и насмехалась над ней. Одна из тех красоток, которых ей ставила в пример ее мать. Одна из тех, кто знал, как шить, как улыбаться, и как носить ключ.

Она думала, что стала идеально жесткой. Удары кулака и щита ее не особенно ранили. Но у каждого есть свои щели в доспехах. Быть может Отец Ярви не дал раздавить ее камнями, но Бренд случайно с тем же успехом раздавил ее ниткой бус.

Он все еще ухмылялся, убирая их в карман.

— Думаю, они ей понравятся.

Лицо Колючки скривилось. Ему даже в голову не пришло, что она может думать, будто они для нее. Ему и в голову не приходило подумать о ней так, как она стала думать о нем. Словно все цвета в мире исчезли. Много времени в своей жизни она провела, сгорая от стыда, чувствуя себя глупой или уродливой, но никогда это не чувствовалось так остро, как теперь.

— Какое же я тупое говно, — прошипела она.

Бренд удивленно посмотрел на нее.

— Чего?

На этот раз у него был беспомощный вид, и искушение двинуть ему кулаком было непреодолимым, но она знала, что это не его вина. Это была ничья вина, только ее, а ударами по себе никогда ничего не решишь. Она попыталась напустить на себя храбрый вид, но не смогла этого сделать. Она хотела лишь убраться отсюда. Куда угодно. Она сделала шаг и остановилась как вкопанная.

Ей загораживал путь сердитый ванстер, который был с Матерью Скаер во дворце. Его правая рука пряталась в свернутой накидке, где, несомненно, держала меч. За его плечом стоял мелкий мужик с крысиным лицом, и она чувствовала, как кто-то двигается слева от нее. Здоровенный нижеземец, догадалась она.

— Мать Скаер хочет перекинуться с вами словечком, — сказал ванстер, показывая зубы, далеко не лучшие. — Будет лучше, если пойдете тихо.

— А еще лучше, если мы тихо пойдем своей дорогой, — сказал Бренд, дергая Колючку за плечо.

Она стряхнула его руку, жаркий стыд сменился холодной яростью. Ей нужно было кого-нибудь поранить, и эти идиоты попались как раз в нужный момент.

Нужный для нее. Ненужный для них.

— Я ничего не буду делать тихо. — И она бросила одну из серебряных монет Отца Ярви владельцу ближайшей лавки с инструментами и пиломатериалами.

— Это за что? — спросил он, поймав ее.

— За ущерб, — сказала Колючка, схватила молоток, незаметно бросила его так, что он отскочил от черепа ванстера, и тот шатаясь в изумлении отступил назад.

Она схватила тяжелый кувшин из другой лавки и разбила его об голову ванстера, прежде чем тот смог обрести равновесие, окатив их обоих вином. Она подхватила его в падении и остатками ручки врезала ему по лицу.

В нее полетел нож, она инстинктивно уклонилась, отдернув верхнюю часть тела, так, что клинок прошипел мимо нее, и широко распахнула глаза, последовав за блестящим металлом. Мужик с крысиным лицом ударил снова, она откатилась вбок, качнулась в сторону лавки, ее владелец завопил что-то о своих товарах. Она вскочила, вцепившись в чашу со специями, швырнула ее в Крысиное Лицо, подняв приторно пахнущее оранжевое облако. Он раскашлялся, начал плеваться, слепо кидаясь в ее сторону. Она использовала чашу как щит, лезвие ножа воткнулось в дерево, и она выкрутила его из руки.

Он неуклюже попытался ударить, но она подставила руку, почувствовала, что его кулак чиркнул ее щеку, когда она шагнула ближе и пнула его коленом в живот, а потом еще раз между ног, отчего он завизжал. Колючка, выгнув спину, попала ему в челюсть и изо всех сил ударила головой в его крысиное лицо. От сотрясения у нее на миг закружилась голова, но и вполовину не так сильно, как у него. Он шлепнулся на четвереньки, капая кровью, а она подошла и, дико замахнувшись, пнула его сапогом в спину, стол перевернулся и наполовину погреб его под лавиной блестящей рыбы.

Она обернулась и увидела, что Бренда оттеснили за лавку с горами фруктов. Здоровенный нижеземец пытался пырнуть его ножом в лицо, а Бренд зажал язык между зубов и скосил глаза, глядя на блестящее острие.

Когда тренируешься, сражаешься со своими напарниками по веслу, всегда что-то удерживает. Сейчас Колючку не удерживало ничего. Одной рукой она поймала широкое запястье нижеземца и потащила его руку прямо перед ним. Закричала, ткнула ладонью прямо в его локоть. Раздался хруст, его рука выгнулась в другую сторону, и нож выпал из обвисшей ладони. Он кричал, пока Колючка рубила его в шею, как раз как ее научила Скифр. Он упал, дергаясь, на соседнюю лавку, и во все стороны полетели обломки разбитых глиняных горшков.

— Давайте! — выплюнула она, но не осталось никого, кто мог бы драться. Лишь потрясенные владельцы лавок, испуганные свидетели и мать, прижимающая руку к глазам дочери. — Идти тихо? — взвизгнула она, поднимая сапог, чтобы растоптать голову нижеземца.

— Нет! — Бренд схватил ее под руку и потащил через обломки. Народ разбегался, чтобы дать им дорогу, когда они полушли-полубежали на боковую улицу.

— Ты убила их? — пропищал он.

— Если повезло, — прорычала Колючка, вырываясь от него. — Зачем? Ты и им собирался купить бусы?

— Чего? Нас послали купить мясо, а не делать трупы! — Они быстро повернули, миновав группу удивленных попрошаек, и пошли по мерзкой тенистой узкой улочке. Волнение за ними стихало. — Не хочется доставлять неприятности Отцу Ярви. Не хочу видеть, как тебя раздавят камнями, если могу на это повлиять.

Она знала, что он был прав, и от этого злилась еще сильнее.

— Ты такой трус, — прошипела она, что, конечно, было нечестно, но она не очень-то честно себя чувствовала. Что-то защекотало ее глаз, она вытерла и ее рука окрасилась красным.

— Ты истекаешь кровью, — сказал он, протянув руку, — здесь...

— Убери от меня свои лапы! — Она толкнула его в стену, а потом, когда он отскочил, толкнула еще сильнее. Он отклонился и поднял одну руку, когда она встала над ним, сжав кулаки. Он выглядел смущенным, раненным и напуганным.

От этого взгляда у нее началось покалывание, но не в хорошем смысле. В этом взгляде она видела свои глупые чертовы надежды такими же вывернутыми и изломанными, какой она оставила руку нижеземца, и в этом не было ничьей вины, кроме ее. Не надо было позволять себе надеяться, но надежды как сорняки: сколько их ни выдергивай, они все равно так и лезут.

Она сокрушенно зарычала и пошла по переулку.

Руины

Он все разрушил.

Бренд прислонился к крошащейся стене внутреннего дворика между Ральфом и Отцом Ярви и наблюдал, как Колючка дает взбучку Фрору. С тех пор, как они прибыли в Первый из Городов, он половину своего времени проводил, наблюдая за ней. Но сейчас он смотрел с угрюмой страстью сироты возле лавки пекаря, дразня себя видом наслаждений, которых, как он знал, у него никогда не будет. Это чувство Бренд знал слишком хорошо. Это чувство он надеялся больше никогда не ощущать.

Когда-то между ними было что-то хорошее. Дружба, если не нечто иное. Дружба, которая ковалась долго и тяжело.

И он все разрушил, как неуклюжий болван, каким он и был.

Он вернулся в их комнату, а ее вещей уже не было, а сама она спала с Сафрит и Коллом, и не сказала почему. Она ему ни слова не сказала с того дня на рынке. Должно быть, увидела, как он на нее смотрит, догадалась, о чем он думал. Он не особо хорошо это скрывал. Но судя по тому, как она на него теперь смотрела, или по тому, как не смотрела, ее передергивало от одной мысли об этом. Конечно, так и было.

Зачем такой как она — сильной, резкой, уверенной — такой олух, как он? С одного взгляда кто угодно мог заметить, что она по-настоящему особенная, а он никто, и всегда будет никем, как и говорил ему отец. Отвратительный тупица, который попрошайничал ради объедков, копался в мусоре и таскал мешки в доках за жалкие гроши, и был за них благодарен.

Он точно не знал, как это у него получилось, но каким-то образом он всех подвел. Свою команду. Свою семью. Себя. Колючку. Он все разрушил.

Колл отодвинул задвижку двери, и во внутренний дворик вошла Сумаэль. С ней было еще двое: невысокая служанка в накидке с капюшоном и бдительно нахмурившийся мужчина с большими плечами и шрамом через седую бровь.

Служанка сняла капюшон. Она была стройной и темноволосой, с острым взглядом, который не упускал ни одной детали, когда она наблюдала за сражением. Если можно было назвать это сражением. Фрор был одним из лучших воинов в команде, но Колючке понадобилось лишь немногим больше времени, чтобы победить его, и она даже не запыхалась.

— Я все, — простонал он, схватившись одной рукой за ребра, и вытянув другую, прося пощады.

— Весьма впечатляюще, — сказала Скифр, хватая деревянное лезвие Колючкиного топора, чтобы она снова не ударила Фрора, несмотря на его мольбы. — Я довольна тем, как ты сегодня сражалась, моя голубка. Без сомнений, без совести, без жалости. Кто следующий выйдет против тебя?

Досдувой и Колл внезапно заинтересовались углами внутреннего дворика. Бренд беспомощно поднял руки, когда на нем остановился взгляд Скифр. Он сомневался, что с таким настроением Колючки он останется в живых по окончании раунда. Старая женщина тяжело вздохнула.

— Я боялась, что тебе уже нечему учиться у твоих напарников по веслу. Пришло время для более сурового противостояния. — Она стащила свою накидку и бросила ее на спину Фрора. — Ванстер, откуда у тебя этот шрам?

— Я поцеловал девушку, — проворчал он, ковыляя к стене, — с очень острым языком.

— Еще одно доказательство того, что любовь может быть опаснее фехтования, — сказала Скифр, и Бренд мог с ней только согласиться. Она достала свои деревянные меч и топор. — А теперь, моя голубка, мы по-настоящему посмотрим, чему ты научилась...

— Прежде чем вы начнете, — сказала Сумаэль, — я бы...

— Краснозубая война ничего не ждет! — Скифр бросилась, оружие метнулось быстро и смертельно, словно атакующие змеи. Колючка изгибалась и извивалась, уклоняясь и парируя. Бренд с трудом мог сосчитать, сколькими мощными ударами они обменялись за время, которое понадобилось ему на вдох. Восемь? Десять? Они разбежались так же быстро, как столкнулись, кружа друг вокруг друга. Колючка, припав к земле, кралась, качалась между колоннами, а Скифр с важным видом шла в сторону, лениво покачивая оружием.

— О, это что-то, — прошептал Ральф, широко ухмыляясь.

Фрор поморщился, потирая ребра.

— Намного веселее, чем сражаться с нею самому, это уж точно.

Хмурый компаньон Сумаэль прошелестел что-то себе под нос, и Отец Ярви улыбнулся.

— Что он сказал? — прошептал Бренд.

— Он сказал, что девчонка исключительная.

Бренд фыркнул.

— Черт подери, это очевидно.

— Очень хорошо, — говорила Скифр. — Но не жди, что я сама откроюсь. Я не из тех, кто дарит подарки.

— Тогда я сама себе вырежу подарок! — Колючка бросилась вперед так быстро, что Бренд, вздрогнув, шагнул назад, ее топор и меч кружились и мерцали, но Скифр изогнулась, крутанулась, каким-то образом проскочила между ними и оказалась в безопасности.

— Прошу, — громче сказала Сумаэль. — Мне нужно...

— На поле битвы нет места просьбам! — крикнула Скифр, давая волю очередному ослепляющему шквалу, дерево застучало по дереву, направляя Колючку в угол дворика, а потом ее клинок чиркнул по камню, когда Колючка нырнула под ним, откатилась и вскочила, покачиваясь. Скифр выдохнула, покачнулась назад — меч Колючки пролетел в пальце от кончика ее носа.

Колл недоверчиво хихикнул. Отец Ярви надул щеки, его глаза сверкали. Ральф, не веря глазам, покачал лысеющей головой.

— Никогда не видел ничего подобного.

— Великолепно, — сказала Скифр, прищурив глаза. — Я рада, что моя мудрость не была потрачена впустую. — Она закрутила топор в пальцах так быстро, что он стал размытым пятном. — По-настоящему великолепно, но ты поймешь...

— Стоп! — закричала Сумаэль, и все резко обернулись к ней. К удивлению Бренда она опустилась на одно колено, протянув руку в сторону своей служанки. — Позвольте представить вам ее сиятельство Виалину, принцессу Запретной реки, великую герцогиню Напаза, ужас Альюкса, защитницу Первого из Городов и тридцать пятую императрицу Юга.

На миг Бренд подумал, что это какая-то замысловатая шутка. Затем он увидел, как Отец Ярви упал на одно колено, и все во дворе последовали за ним, и даже намек на смех быстро умер.

— Боги, — прошептал он, так быстро вставая на колено на камни, что это было больно.

— Простите, — прохрипела Колючка, поспешно делая то же.

Императрица шагнула вперед.

— Не извиняйтесь. Это было весьма поучительное представление. — Она говорила на их языке с грубым акцентом, но ее голос был глубоким и полным уверенности.

— Ваше сиятельство... — сказал Ярви.

— Я кажусь вам настолько сияющей? — засмеялась императрица. Открытым дружелюбным смехом, который эхом отразился по внутреннему дворику. — Я бы предпочла говорить прямо. Во дворце мне недостает прямоты. Разве что от Сумаэль, конечно.

— На мой взгляд, Сумаэль иногда говорит слишком прямо. — Отец Ярви, встав, отряхнул колени. — Мы поистине почтены вашим визитом.

— В первую очередь это честь для меня. В конце концов, вы проплыли полмира, чтобы поговорить со мной. Не хотела бы я быть из тех людей, что не могут пройти полмили от ворот своего дворца, чтобы поговорить с вами.

— Тогда постараюсь не тратить ваше время, императрица. — Министр сделал шаг к ней. — Вы разбираетесь в политике Расшатанного моря?

— Немного. Сумаэль мне рассказывала.

Ярви сделал еще шаг.

— Боюсь, Мать Война скоро расправит свои кровавые крылья над всем его побережьем.

— И вы ищете моей помощи. Даже несмотря на то, что мы молимся разным богам? Даже несмотря на то, что моя тетя заключила союз с Верховным Королем?

— Это ее союз, не ваш.

Императрица согнула руки и шагнула вбок. Она и министр начали осторожно ходить друг вокруг друга, очень похоже на то, как чуть раньше кружили Колючка и Скифр. — Зачем мне заключать новый союз с Гетландом?

— Потому что вы хотите содействовать стороне победителя.

Виалина улыбнулась.

— Вы слишком храбры, Отец Ярви.

— Король Утил сказал бы, что не бывает слишком храбрых.

— Гетланд маленькая страна, окруженная врагами...

— Гетланд богатая страна, окруженная бедняками. Королева Лаитлин обеспечила это.

— Золотая Королева, — прошелестела Виалина. — Ее слава торговца достигла даже этих мест. Правда ли, что она отыскала способ заключать в бумагу золото и серебро?

— Правда. Среди многих прочих чудес, которыми она с радостью поделится с союзниками.

— Значит, вы предлагаете мне золото и серебро?

— Верховный Король не предлагает ничего, кроме молитв.

— Отец Ярви, разве для вас золото и серебро это главное?

— Золото и серебро это главное для всех. У некоторых из нас его достаточно, чтобы притворяться, будто бы это не так.

От этого у императрицы перехватило дыхание.

— Вы просили честности. — Ярви щелкнул пальцами в сторону Колючки, и она встала. — Но так получилось, что моя мать послала кое-что, сделанное ни из золота, ни из серебра. Подарок, принесенный длинной, тяжелой дорогой по Священной и Запретной из самых темных уголков Расшатанного моря. — И он вынул черную коробочку из своей куртки и передал ее Колючке.

— Эльфийская реликвия? — спросила императрица, одновременно напуганно и заинтересованно.

Хмурый мужчина подошел к ней ближе, нахмурившись еще сильнее.

Колючка неловко протянула коробочку. Быть может, они были одного возраста, но Виалина рядом с ней выглядела, как дитя. Ее голова едва доходила Колючке до груди. Словно поняв, какая странная из них пара, Колючка упала на одно колено, чтобы держать подарок под более подходящим углом. Эльфийские буквы, выгравированные на крышке, блеснули, поймав свет.

— Простите.

— Не извиняйся. Хотела бы я быть высокой. — Виалина открыла крышку коробочки, начал сочиться тот бледный свет, и ее глаза расширились. Бренд почувствовал, как Ральф рядом с ним напрягся, услышал, как Колл издал вздох изумления, а Фрор едва слышно забормотал молитву. Он видел прежде этот свет, и все же подался вперед, страстно желая узнать, что этот свет испускает. Но на пути была крышка коробочки.

— Он прекрасен, — выдохнула императрица, протягивая руку. Она вздохнула, коснувшись того, что было внутри, и свет на ее лице с белого сменился розовым и снова стал белым, когда она отдернула руку. — Великий Боже! Он все еще вертится!

— Да, — сказала Скифр. — Он чувствует вас, императрица, и поворачивается в соответствии с вашим настроением. Он был принесен из эльфийских руин Строкома, где нога человека не ступала с Разбиения Бога. Возможно, во всем мире нет другого такого же.

— Он... безопасен?

— Ни одна поистине чудесная вещь не может быть полностью безопасной. Но он достаточно безопасен.

Виалина смотрела в коробочку, ее глаза отражали свет из нее.

— Этот подарок слишком грандиозен для меня.

— Как может быть слишком грандиозным любой подарок императрице Юга? — спросил Ярви, делая мягкий шаг к ней. — С ним на вашей руке вы будете в самом деле сияющей.

— Он неописуемо прекрасен. Но я не могу его принять.

— Это подарок, который отдается по доброй воле...

Виалина посмотрела на него из-под ресниц.

— Я просила вас говорить честно, Отец Ярви. — И она захлопнула коробочку, и свет сразу померк. — Я не могу вам помочь. Моя тетя Теофора дала обещания, которые я не могу нарушить. — Она высоко подняла свой маленький кулачок. — Я самый могущественный человек в мире! — Затем она рассмеялась и уронила руку. — И я ничего не могу поделать. Я совсем ничего не могу поделать. Мой дядя достиг взаимопонимания с Матерью Скаер.

— Правитель должен вспахивать свою собственную борозду, — сказал Ярви.

— Легче сказать, чем сделать, Отец Ярви. Почва здесь весьма каменистая.

— Я мог бы помочь вскопать ее.

— Хотела бы я, чтобы вы могли. Сумаэль говорит, что вы хороший человек.

— Выше среднего. — В уголке рта Сумаэль была маленькая улыбка. — Я знала людей похуже и с двумя здоровыми руками.

— Но вы не можете мне помочь. Никто не может. — Виалина надела свой капюшон, и взглянув последний раз на Колючку, все еще стоявшую на колене в середине внутреннего дворика с коробочкой в руке, императрица Юга повернулась, чтобы уйти. — Простите, но я не могу вам помочь.

Вряд ли это было тем, на что все они надеялись. Но так всегда с надеждами.

Кровавая дипломатия

Скифр снова напала на нее, но в этот раз Колючка была готова. Старая женщина удивленно заворчала и зашаталась, когда топор Колючки зацепил ее сапог. Она отбила еще один удар, но покачнулась на пятках, и следующий вырвал ее меч из руки и уронил на спину.

Даже на земле Скифр была опасна. Она пнула пыль в лицо Колючке, перекатилась и швырнула свой топор со смертельной точностью. Но Колючка была и к этому готова, отбила его в воздухе своим топором и отбросила в угол, поднажала, стиснув зубы, и прижимая Скифр к одной из колонн; кончик ее меча щекотал покрытое каплями пота горло старой женщины.

Скифр подняла свои седые брови.

— Подходяще.

— Я победила! — взревела Колючка, потрясая в небеса своим зазубренным деревянным оружием. Прошло много месяцев с тех пор, как она смела надеяться, что когда-нибудь сможет стать лучше Скифр. Все эти бесконечные побои веслом по утрам, как только встанет Мать Солнце; все эти бесконечные вечерние попытки ударить ее прутом под светом Отца Луны; все эти бесконечные удары, шлепки и валяние в грязи. Но у нее наконец получилось. — Я побила ее!

— Ты ее побила, — сказал Отец Ярви, медленно кивая.

Скифр поморщилась, вставая.

— Ты побила бабку, которая в хорошей форме была много лет назад. Впереди тебя ждут более суровые вызовы. Но... ты хорошо справилась. Ты слушала. Ты работала. Ты стала смертоносной. Отец Ярви был прав...

— А когда я ошибался? — Улыбка министра испарилась от стука в дверь. Он кивнул Коллу, и тот отодвинул задвижку.

— Сумаэль, — сказал Ярви, улыбаясь, как всегда, когда бы она ни приходила. — Что привело...

Она тяжело дышала, перешагивая через порог.

— Императрица желает поговорить с тобой.

Глаза Отца Ярви расширились.

— Я приду тотчас же.

— Не с тобой. — Она смотрела прямо на Колючку. — С тобой.

Большую часть своей жизни Бренд чувствовал себя неуместным. Попрошайка среди богачей. Трус среди храбрецов. Дурак среди умных. Но визит во дворец императрицы отворил новые бездны его ущербной несостоятельности.

— Боги, — шептал он всякий раз, когда выползал из-за очередного угла в какой-нибудь очередной мраморный коридор вслед за Колючкой и Сумаэль, или на золоченую лестницу, или в похожий на пещеру зал, каждый богаче предыдущих. Он шел на цыпочках по коридору, освещенному свечами высотой с человека. Их там были дюжины, в Торлби каждая стоила бы больше, чем он, и они горели на тот случай, если кто-то, быть может, здесь окажется.

Все было украшено драгоценными камнями или покрыто серебром, обшито панелями или разукрашено. Он смотрел на стул, инкрустированный дюжиной разных сортов дерева, и думал, что стоит он, должно быть, больше, чем всё, что он заработал за всю свою жизнь. Он думал, не снится ли ему это, но знал, что у него для этого недостаточно воображения.

— Ждите здесь, — сказала Сумаэль, когда они дошли до круглой комнаты наверху лестничного марша, где каждый кусочек мраморных стен был покрыт резьбой со сценами из какой-то истории, столь же искусно, как мачта Колла. — Ничего не трогайте. — И она оставила Бренда наедине с Колючкой. В первый раз с того дня на рынке.

Эвон, как оно обернулось.

— Вот это местечко, — пробормотал он.

Колючка, стоя к нему спиной, повернула голову и хмуро на него посмотрела.

— За этим тебя послал Отец Ярви? Чтобы говорить то, что всякий видит сам?

— Понятия не имею, зачем он меня послал. — Растянулась холодная тишина. — Прости, что утащил тебя. Тогда. Ты намного лучший боец, и мне следовало позволить тебе руководить.

— Следовало, — сказала она, не глядя на него.

— Просто... похоже, ты на меня злишься, и что бы я ни...

— Не кажется, что сейчас не время?

— Да. — Он знал, что некоторые вещи лучше оставить недосказанными, но не мог вытерпеть мысли, что она его ненавидит. Он должен был попытаться все исправить. — Я просто... — Он глянул на нее, она заметила, что он смотрит, как бывало уже дюжины раз за последние несколько недель, но сейчас ее лицо перекосило.

— Просто заткни свою чертову пасть! — прорычала она, побелев от ярости, и было похоже, что она готова сама заткнуть ему его чертову пасть.

Бренд посмотрел в пол, который был так тщательно отполирован, что он видел свое пораженное лицо, глупо смотревшее в ответ, и ему нечего было сказать. Что можно было сказать на это?

— Если вы, влюбленные пташки, уже закончили, — сказала Сумаэль из дверей, — то императрица ждет.

— О, мы закончили, — отрезала Колючка, удаляясь.

Сумаэль пожала плечами, взглянув на Бренда, и два хмурых охранника со щелчком закрыли перед ним двери.

Сады были похожи на что-то из сна, раскрашенные в удивительные цвета пурпурного заката, движущихся факелов и языков пламени, мерцающих в клетках для углей, из которых с каждым дуновением ветра летели танцующие искры. Ничто не было таким, как создавали боги, все было искажено руками человека. Трава пострижена столь же тщательно, как волосы на подбородке сочинителя. Деревья были обрезаны в ненатуральные формы, и сгибались под весом своих крупных, приторно пахнущих цветов. И еще птиц, щебечущих на изогнутых ветвях, и Колючка раздумывала, почему они не улетают, пока не увидела, что они привязаны к своим насестам серебряными цепочками, прекрасными, как паучьи нити.

Дорожки белого камня извивались между статуями невероятно суровых, невероятно стройных женщин, несущих свитки, книги, мечи. Императрицы прошлого, поняла Колючка, и все они, казалось, недоумевали, как сюда допустили этот наполовину обритый ужас. Охранники выглядели так, будто у них был тот же вопрос. Множество охранников, и каждый блестящий, как зеркало, меч или копье заставляли ее остро переживать о том, насколько она была безоружной. Она поднималась за Сумаэль вокруг бассейна в форме звезды, в котором журчала кристальная вода из фонтана, покрытого резьбой, похожей на сплетенных змей, к ступенькам странного маленького здания — ку́пола на колоннах с изогнутой скамейкой под ним.

На скамейке сидела Виалина, императрица Юга.

Она сильно изменилась с тех пор, как посещала разваливающийся дом Отца Ярви. Ее волосы были завиты в сияющие кольца, покрытые сетью из золотой проволоки, увешанной драгоценностями. Ее корсаж был отделан маленькими зеркалами, которые мерцали голубым и розовым в гаснущем свете дня, и красным и оранжевым от пламени факелов. Из-за темной полоски, нарисованной на переносице, ее глаза светились ярче всего.

Вряд ли Колючка когда-либо чувствовала себя настолько не в своей тарелке.

— Что мне сказать?

— Она просто человек, — сказала Сумаэль. — Говори с ней, как с человеком.

— Черт возьми, откуда я знаю, о чем говорить с человеком?

— Просто будь честной. — Сумаэль хлопнула Колючку по спине, отчего та едва не упала. — И давай побыстрее.

Колючка сдвинулась на нижнюю ступеньку.

— Ваше сиятельство, — прохрипела она, пытаясь опуститься на одно колено и поняв, что на ступеньках это невозможно.

— Виалина, и пожалуйста, не вставай на колени. Неделю назад я была практически никем. Это все еще меня нервирует.

Колючка неловко замерла на полпути вниз, и, качнувшись, неловко поклонилась.

— Сумаэль сказала, вы послали за...

— Как тебя зовут?

— Колючка Бату, ваше...

— Виалина, пожалуйста. "Колючка", кажется, не требует объяснений. А "Бату"?

— Мой отец победил там в знаменитом сражении в день, когда я родилась.

— Он был воином?

— Великим. — Колючка пощупала мешочек на своей шее. — Избранный Щит королевы Гетланда.

— А твоя мать?

— Моя мать... хочет, чтобы я не была собой. — В конце концов, Сумаэль сказала ей быть честной.

— Моя мать была генералом и умерла в битве против Альюкса.

— Хорошо ей, — сказала Колючка и тотчас одумалась. — Хотя... не для вас. — Все хуже и хуже. — Думаю, ваше сиятельство... — Она впала в подавленное молчание. Тот еще дипломат.

— Виалина. — Императрица похлопала по скамейке возле себя. — Присядь ко мне.

Колючка шагнула в маленький павильон, обошла стол, на котором стояло серебряное блюдо с горой фруктов, которых хватило бы, чтобы накормить армию, и подошла к перилам высотой по пояс.

— Боги, — выдохнула она. Она не задумывалась о том, сколько ступеней прошла, но теперь видела, что они были на крыше дворца, которая оканчивалась утесоподобным обрывом к садам далеко внизу. Первый из Городов раскинулся внизу под темнеющим небом: безумный лабиринт зданий, мерцание огней в синем вечере, которых было много, как звезд на небе. Вдали, за черным зеркалом пустоты, были и другие участки света. Другие города, другие поселения. Странные созвездия, слабо видневшиеся вдали.

— И это все ваше, — прошептала Колючка.

— Все и ничего. — Было что-то в том, как гордо Виалина выпячивала челюсть вперед, что показалось Колючке знакомым. То, что она давным-давно видела в зеркале своей матери. То, отчего она подумала, что у императрицы тоже есть свой храбрый вид.

— Должно быть эту тяжесть нелегко нести, — сказала она.

Плечи Виалины немного поникли.

— Тот еще груз.

— Императрица, я ничего не знаю о политике. — Колючка уселась на скамье, надеясь, что ее поза будет уважительной, как бы это ни выглядело. Ей всегда было некомфортно сидеть, если только не за веслом. — Я не знаю ничего ни о чем. Вам лучше поговорить с Отцом Ярви...

— Я не хочу говорить о политике.

Колючка сидела неловко, как на иголках.

— Тогда...

— Ты женщина. — Виалина наклонилась вперед, сцепив руки на коленях, и уставившись Колючке в лицо. Ближе, чем Колючка привыкла держаться с кем угодно, не говоря уже об императрице.

— Так мне говорила моя мать, — пробормотала она. — Мнения расходятся.

— Ты сражаешься с мужчинами.

— Да.

— Ты побеждаешь мужчин.

— Иногда...

— Сумаэль говорит, ты победила троих за раз! Команда уважает тебя. Я видела их лица. Они тебя боятся.

— Насчет уважения не знаю. Страх может быть, ваше...

— Виалина. Я никогда не видела, чтобы женщина сражалась, как ты. Можно? — И прежде чем Колючка ответила, императрица положила ей руку на плечо и сжала. Ее глаза расширились. — Великий Боже, ты как дерево! Ты должно быть такая сильная. — Она отпустила руку, к большому облегчению Колючки, и уставилась на нее, маленькая и темная на фоне мрамора между ними. — Я нет.

— Ну, сильного мужчину не победить силой, — прошелестела Колючка.

Императрица резко посмотрела ей в глаза, ее глаза белели в середине того темного рисунка, и пламя факелов отражалось в их уголках.

— Чем тогда?

— Надо быть быстрее, чтобы ударить, и быстрее, когда бьют по тебе. Надо быть жестче и умнее, всегда искать способ атаковать, надо сражаться без чести, без совести, без жалости. — Это были слова Скифр, и только сейчас Колючка осознала, насколько хорошо их выучила, как совершенно их приняла, сколькому ее научила старая женщина. — Так мне говорили, во всяком случае...

Виалина щелкнула пальцами.

— Вот почему я послала за тобой. Чтобы научиться сражаться с сильными мужчинами. Не мечами, но принципы те же. — Она подставила руки под подбородок, это был странно девчачий жест от женщины, которая правила половиной мира. — Мой дядя хочет, чтобы я была не более чем фигура на носу его корабля. Даже меньше. Носовая фигура, по крайней мере, расположена на киле.

— У наших кораблей есть фигуры и на корме.

— Изумительно. Значит, он хочет, чтобы я была ей. Чтобы сидела на троне и улыбалась, пока он принимает все решения. Но я отказываюсь быть его марионеткой. — Виалина сжала кулак и ударила по столу, отчего даже маленький ножик для фруктов на блюде почти не стукнул. — Я отказываюсь, слышишь?

— Я-то слышу, но... не уверена, что от этого что-то изменится.

— Нет. Это уши моего дяди нужно открыть. — Императрица сердито посмотрела на темнеющие сады. — Сегодня я снова встала перед ним на совете. Посмотрела бы ты на его лицо. Он не удивился бы больше, если бы я его заколола.

— В этом нельзя быть уверенным, пока вы его не заколете.

— Великий Боже, как бы я хотела! — Виалина ухмыльнулась, глядя на нее. — Готова поспорить, из тебя марионетку никто не сделает, а? Готова поспорить, никто не посмеет! Посмотри на себя. — У нее было такое выражение лица, которое Колючка не привыкла видеть. Почти... восхищение. — Ты, ну, ты знаешь...

— Уродливая? — пробормотала Колючка.

— Нет!

— Высокая?

— Нет. Ну, да, но ты свободная.

— Свободная? — Колючка недоверчиво фыркнула.

— А разве нет?

— Я поклялась служить Отцу Ярви. Я делаю то, что он сочтет необходимым. Чтобы расплатиться за... то, что я сделала.

— Что ты сделала?

Колючка сглотнула.

— Я убила парня. Его звали Эдвал, и не думаю, что он заслуживал смерти, но... я убила его, да.

Виалина была просто человеком, как Сумаэль и говорила, несмотря на ее одежду и дворец. Или может быть из-за них. Было что-то в ее прямом искреннем взгляде, что вытягивало из Колючки слова.

— Все собирались за это раздавить меня камнями, но Отец Ярви меня спас. Не знаю почему, но спас. А Скифр научила меня сражаться. — Колючка улыбнулась, потрогав пальцами обритую сторону головы, думая о том, какой сильной она считала себя тогда, и какой слабой она была. — Мы сражались с Конным Народом на Запретной. Убили нескольких из них, а потом меня стошнило. А еще недавно сражались с мужчинами на рынке. Я и Бренд. Не знаю, убила ли я их, но хотела. Рассердилась, из-за тех бус... полагаю... — Она умолкла, поняв, что сказала немного больше, чем следовало.

— Бус? — спросила Виалина, и раскрашенная переносица озадаченно сморщилась.

Колючка прочистила горло.

— Не важно.

— Думаю, свобода может быть опасной, — сказала императрица.

— Полагаю, что так.

— Возможно, мы смотрим на других и видим лишь то, чего нет у нас.

— Полагаю, что так.

— Но все равно, ты сражалась с мужчинами и побеждала.

Колючка вздохнула.

— Все же побеждала.

Виалина стала загибать свои маленькие пальчики.

— Итак, быстрота чтобы бить, ум, нападение без совести, чести или жалости.

Колючка протянула пустые руки.

— Они принесли мне все, что у меня есть.

Императрица рассмеялась. Громкий смех от такой маленькой женщины, громкий и довольный, из широко раскрытого рта.

— Ты нравишься мне, Колючка Бату!

— Тогда вы вступили в маленькую группу. И кажется, она все время уменьшается. — И Колючка достала коробочку, и положила ее между ними. — Отец Ярви дал мне кое-что для вас.

— Я сказала ему, что не могу принять это.

— Он сказал все равно отдать ее вам. — Колючка прикусила губу, когда открыла коробочку, и оттуда полился бледный свет, более странный и более прекрасный в наступающей темноте, чем когда-либо. Идеальные края эльфийского браслета светились, как лезвия кинжалов, блестящий металл, отполированный и ограненный, мигал от света лампы, темные круги в кругах двигались на непостижимых глубинах под круглым отверстием. Вещь, рядом с которой бесценные сокровища дворца казались жалкими побрякушками, бесполезными, как грязь.

Колючка постаралась сделать голос тихим, убедительным, дипломатичным. Получилось грубее, чем обычно.

— Отец Ярви хороший человек. Весьма хитроумный человек. Вам стоит поговорить с ним.

— Я говорила. — Виалина перевела взгляд от браслета к глазам Колючки. — И тебе стоит быть осторожной. Думаю, Отец Ярви похож на моего дядю. Они не дарят подарков, ничего не ожидая взамен. — Она захлопнула коробочку, и взяла ее из Колючкиной руки. — Но я возьму его, если ты этого хочешь. Передай Отцу Ярви мои благодарности. Но скажи, что большего я дать ему не могу.

— Передам. — Колючка посмотрела на сад, который погружался во мрак, раздумывая, что сказать еще, и отметила, что там, где стояли охранники у фонтана, теперь остались только тени. Все исчезли. Она и императрица были одни. — Что случилось с вашими охранниками?

— Странно, — сказала Виалина. — А! Вот идут другие.

Колючка насчитала шестерых мужчин, карабкающихся по ступенькам в дальнем конце садов. Шесть императорских солдат, в доспехах и полностью вооруженных, быстро грохотали по дорожке между оранжевыми пятнами факелов к маленькому домику императрицы. Еще один мужчина шел за ними. Человек с золотом на кирасе и серебром в волосах, а улыбка на его красивом лице была ярче и того и другого.

Герцог Микедас, увидев их, весело помахал рукой.

Тогда у Колючки появилось чувство, словно из нее вытекает все мужество. Она потянулась к серебряному блюду и спрятала между пальцев маленький ножичек для фруктов. Жалкое оружие, но лучше чем ничего.

Она поднялась, когда солдаты проворно встали вокруг фонтана и между двумя статуями, почувствовала, что Виалина встала за ее плечом, когда они рассредоточились. Колючка узнала одного из них, когда ветерок дунул на раскаленные угли, и свет попал на его лицо. Ванстер, с которым она сражалась на рынке. На его щеке были порезы и фиолетовые синяки, а в руке он держал тяжелый топор.

Герцог Микедас низко поклонился, скривив рот, а его люди не поклонились вовсе. Виалина заговорила на своем языке, и герцог ей ответил, лениво махнув рукой в сторону Колючки.

— Ваша милость, — выдавила она сквозь сжатые зубы. — Какая честь.

— Приношу свои извинения, — сказал он на их языке. — Я говорил ее сиятельству, что просто не мог пропустить ваш визит. Это настоящий подарок, найти вас двоих наедине!

— Почему же? — спросила Виалина.

Герцог высоко поднял свои брови.

— Незваные северяне прибыли в Первый из Городов! Варвары, из Гатланда, или откуда там. Они хотели привезти свои жалкие дрязги на наши берега! Пытались вбить клин между нами и нашим союзником, Верховным Королем, который всем своим сердцем принял Единого Бога. Когда это не удалось... — Он сурово покачал головой. — Они послали убийцу во дворец. Чудовищного убийцу, в надежде воспользоваться невинным добродушием моей идиотки-племянницы.

— Полагаю, это буду я? — прорычала Колючка.

— О, демон в женском обличье! Ну, в обличии, немного похожем на женское, во всяком случае. Ты слишком... мускулистая на мой вкус. Припоминаю, ты кажется хотела испытать двоих моих охранников? — Микедас ухмыльнулся, а его люди тем временем двигались вперед, и сталь мерцала, когда на нее попадал свет. — Как насчет шестерых?

Всегда выгляди слабее, чем ты есть. Колючка съежилась, опустила плечи, постаралась выглядеть маленькой и перепуганной, хотя ее наполнило странное спокойствие. Словно Последняя Дверь не зияла перед ней, словно она смотрела на все со стороны. Она оценила расстояния, отметила обстановку, статуи, факелы, стол, колонны, ступеньки, глубокий провал позади.

— В самом деле, императрице не следовало так рисковать своей безопасностью, — говорил герцог, — но не отчаивайтесь, моя дорогая племянница, я отомщу за вас!

— Почему? — прошептала Виалина. Колючка чувствовала ее страх, и это было полезно. Такие слабые, напуганные, беспомощные девочки. И за спиной она плотно сжала пальцы на маленьком ножике.

Губы герцога скривились.

— Потому что ты оказалась совершеннейшей занозой в моей заднице. Всем нам нравятся девушки с характером, так ведь? — Он выпятил нижнюю губу и разочарованно покачал головой. — Но есть пределы. В самом деле есть.

Отец Колючки всегда говорил ей, что если собираешься убить — убивай, а не болтай об этом. Но к счастью для нее герцог не был убийцей, болтал, хвастался, наслаждался своей силой, давая Колючке время оценить врагов, и время выбрать лучший способ.

Она решила, что сам герцог небольшая угроза. У него был меч и кинжал, но она сомневалась, что он их когда-нибудь вытаскивал. Но остальные знали свое дело. Хорошие мечи вынуты из ножен, хорошие щиты в руках, хорошие кинжалы на поясах. И доспехи тоже хорошие — чешуйчатые кольчуги мерцали в сумерках, но у горла они были слабыми. Внутренние части локтей. Подколенные ямки. Туда ей придется бить.

Она одна против семерых. Она едва не рассмеялась. Абсурдные шансы. Невозможные шансы. Но у нее были только они.

— Теофора никогда не делала то, что ей говорили, — продолжал болтать герцог, — но в конце концов она была слишком старой лошадкой, чтобы научиться подчиняться. Я в самом деле надеялся, что семнадцатилетнюю императрицу можно будет держать на поводу. — Он вздохнул. — Но некоторых пони уздечка лишь вечно раздражает. Они пинаются и кусаются, и отказываются ходить под седлом. Лучше уничтожить их, прежде чем они скинут своего хозяина. Трон затем перейдет твоей кузине Асте. — Он показал свои идеальные зубы. — Ей четыре. Вот с такой женщиной можно работать! — Устав, наконец, от своих умствований, он ленивым жестом отправил вперед двух своих людей. — Давайте кончать с этим.

Колючка смотрела, как они идут. У одного был большой, не раз сломанный нос. У другого рябое лицо, и он слегка безразлично улыбался. Когда они поднялись на первую ступеньку, их мечи были обнажены, но не подняты. Нельзя было винить их за самоуверенность. Но они были настолько самоуверенны, что даже не думали, что она может дать им бой.

И Колючка даст им бой.

— Осторожно, ваша милость, — сказал ванстер. — Она опасна.

— Умоляю, — усмехнулся герцог, — она просто девчонка. Я думал, все северяне неистовы, и...

Мудрый ждет своего момента, как часто говорил ей Отец Ярви, но никогда его не упускает. Большеносый мужик сделал еще один шаг, скосившись, когда свет от факелов в павильоне засветил ему в глаза, и выглядел несколько удивленно, когда Колючка бросилась вперед и разрезала его горло ножом для фруктов.

Она сделала надрез так, что кровь брызнула на рябого мужика рядом, и тот вздрогнул. Всего лишь на миг, но достаточно, чтобы Колючка сдернула нож Большого Носа с его пояса, пока он ковылял назад, и всадила его по самую рукоять под край шлема Рябого, в щель между его шеей и ключицей.

Она поставила сапог ему на грудь, пока он удушливо стонал, и пихнула его назад. Он свалился с первой ступени прямо на стоящих сзади. Она подхватила его меч, порезала клинком руку, но вырвала его из вялой хватки. Окровавленные пальцы так схватились за крестовину, что она его держала, словно кинжал. Колючка закричала, рванула меч вверх, царапая кромку щита следующего мужика и попадая ему под челюсть. Кончик меча расцарапал его лицо и сбил шлем набекрень.

Он с визгом откатился — кровь булькала между его прижатыми к ране пальцами — врезался в герцога, который от удивления раскрыл рот и оттолкнул его в кусты, уставившись на черные точки на своей кирасе, словно они были личным оскорблением.

Большой Нос, пьяно спотыкаясь, пятился назад, и выглядел еще более удивленным, чем прежде, отчаянно пытаясь зажать рану на шее, но весь его левый бок уже был черен от крови. Колючка решила, что может выкинуть его из головы.

Так быстро разобраться с троими было поистине удачей в оружии, но эффект неожиданности был ее единственным преимуществом. Он уже прошел, и шансы теперь были четыре к одному.

— Проклятье! — взревел герцог, вытирая запятнанную кровью накидку. — Убить их!

Колючка сместилась назад, держась поближе к колонне, чтобы та была слева, как щит, ее взгляд метался туда-сюда, пока мужчины приближались. Множество щитов, мечей и топоров было теперь наготове, суровая сталь и суровые глаза блестели красным от факелов. Она слышала Виалину позади, которая едва не хныкала с каждым вздохом.

— Бренд! — закричала она изо всех сил. — Бренд!

Ярость

Бренд стоял, уставившись на кувшин с водой на столе, и на кубки за ним, думая, что они, должно быть, для посетителей, но не смея прикоснуться к ним, даже несмотря на то, что хотел пить, словно человек в пустыне.

Что если они имели в виду посетителей получше, чем он?

Он изогнул плечи в бесполезной попытке отлепить прилипшую рубаху от липкой кожи. Боги, эта жара, бесконечная, удушливая жара, даже когда наползала ночь. Он подошел к окну, закрыл глаза и сделал глубокий вдох, чувствуя теплый ветер на лице и желая, чтобы это был соленый ветер Торлби.

Он раздумывал, чем сейчас занимается Рин. Закатил глаза к сумеречным небесам и послал молитву Отцу Миру, чтобы хорошо за ней присматривал. В своем желании быть воином, найти команду, найти себе новую семью, он забыл о том, что семья у него уже была. Он был человеком, на которого можно положиться, ладно. И который может все к чертям развалить. Он тяжело вздохнул.

И тогда он услышал слабый звук. Словно кто-то выкрикивал его имя. Сначала он подумал, что ему показалось, потом звук раздался снова, и теперь это было наверняка. Было похоже, словно крикнула Колючка, и судя по тому, как все сейчас было между ними, она не стала бы звать его без причины.

Он распахнул дверь, думая, что разбудит охрану.

Но охранников не было. Лишь пустой коридор и тенистые ступени вдалеке. Ему показалось, что он слышит звуки сражения, почувствовал укол беспокойства. Звуки металла и крики, и снова выкрикнули его имя.

Он побежал.

Колючка схватила серебряное блюдо, с которого попадали фрукты, и, пронзительно закричав, бросила его в ванстера. Он наклонился, выставив топор, и споткнулся, когда блюдо отскочило от его плеча и укатилось в кусты.

Привязанные певчие птицы хлопали крыльями, вопили и дрожали в беспомощной панике, и Колючке, запертой за колоннами павильона, словно в клетке, было немногим лучше. Рядом с ванстером все еще стояло двое солдат — один высокий и поджарый с чертовски длинными руками, другой низкий и мускулистый, с шеей толстой, словно дерево. Герцог суетился позади, указывая на Колючку кинжалом и выкрикивая что-то надломленным голосом. Он может и умный мужчина, но слишком привык, что все идет так, как он хочет.

— Что, заляпала тебе кровью башмачки? — прорычала она ему. — Старый ублюдок!

Она вырвала из держателя один из факелов, не обращая внимания на искры, которые, обжигая, посыпались на ее руку.

Толстая Шея бросился к ней, и Колючка блокировала его меч своим, сталь столкнулась, она рубанула по нему, высекла щепки из его щита, отступила, пытаясь выкроить место, чтобы хоть немного подумать, поскользнулась в темноте на упавшем фрукте и отшатнулась на стол. Меч врезался в ее ногу. В мышцу бедра, над коленом. Она сдавленно взвизгнула, когда высокий солдат вытащил меч из нее, готовясь колоть.

Тебя будут бить, и когда ударят, сила удара не должна тебя пошатнуть. Боль не должна тебя замедлить. Шок не должен породить в тебе сомнения. Она хлестнула высокого солдата факелом — он как раз вовремя поднял щит и заковылял по ступеням, когда красные угли ливнем раскаленной пыли посыпались из клетки по его спине.

Она инстинктивно нырнула, просвистел меч Толстой Шеи и лязгнул о ближайшую колонну, от которой разлетелись осколки мрамора, мерцая яростными тенями, скача и осыпая ударами все вокруг. Колючка качнулась за ним, но в ноге не было силы, и ее меч отскочил от его закованного в кольчугу плеча, остановив его лишь на миг.

Она увидела свою черную кровь, блестящую в свете факелов. След пятен и брызг, ведущий к острию меча высокого мужчины. Она видела, как лицо герцога перекосило от ярости. Слышала, как императрица кричала что-то через перила. Звала на помощь, но помощь не приходила. Толстая Шея поставил ногу на верхнюю ступеньку, суровые глаза смотрели на нее поверх кромки щита. Высокий царапал свою спину, пытаясь стряхнуть угли с тлеющего плаща.

Она должна драться, пока в ней еще есть кровь. Должна атаковать, и делать это нужно было сейчас.

Когда Толстая Шея ударил, Колючка оттолкнулась от стола и бросилась вниз по ступеням через упавшее тело. Когда она спускалась, ее раненное бедро пронзила боль, но она была к этому готова, упала вперед, перекатилась под тяжелым взмахом меча Высокого, ветер от клинка коснулся ее волос. Поднялась на здоровую ногу, и рубанула по нему, проносясь мимо.

Колючка попала Высокому под колено, он зарычал, пытаясь повернуться, и упал на четвереньки перед ней. Она высоко подняла меч, выгнулась назад и с грохотом опустила на его шлем. Сила удара так больно отдалась в руку, что у нее заныли зубы. Клинок раскололся, осколки стали отскочили прочь. Но на шлеме осталась огромная вмятина, одна нога Высокого бешено задергалась, и он плюхнулся лицом вниз, беззвучно раскрыв рот. Колючка неверной походкой доковыляла до статуи, все еще сжимая в руке сломанный меч.

Удача в оружии, сказал бы Одда, потому что как раз в этот момент ванстер решил махнуть топором и на волос промахнулся по ней. Тяжелое лезвие выбило огромный кусок мрамора. Колючка отбила его факелом, несколько последних искр закружились на ветру. Ее нога пульсировала, ее колотило, сил у нее совсем не осталось.

Толстая Шея аккуратно подошел к ней, подняв щит. Всегда есть способ, говорил Отец Ярви, но Колючка его не видела. Ей было слишком больно. Шансы были слишком неравны. Она сильно вцепилась в сломанный меч, стиснула зубы и продемонстрировала ему свой самый храбрый вид. Она чувствовала запах цветов. Цветов и крови.

— Твоя смерть идет, — прошептала она.

Виалина взвизгнула, прыгнув между колоннами на спину коротышке, схватила его за толстую шею и вцепилась в запястье его руки, в которой был меч. Он попытался ее сбросить, молотя щитом, но из-за этого открылся. Колючка бросилась на него, ее левое колено подкосилось, боль пронзила всю ее ногу, но она попала ему по доспехам, упала, снова поднялась и зарычала, вколачивая сломанный клинок меча ему под челюсть. Он забулькал кровью, и императрица завизжала, когда Колючка и Толстая Шея свалились на нее.

Колючка откатилась как раз вовремя, промелькнул тяжелый топор ванстера, врезаясь в кольчугу Толстой Шеи и глубоко ему в грудь. Колючка наполовину поднялась, наполовину вскочила, когда он попытался вытащить топор, дыхание горело в ее вздымающейся груди.

— Бренд! — закричала она надломленным голосом. Она услышала шаги позади себя, обернулась, пошатываясь, и увидела сверкание металла. Герцог ударил ее в щеку, ее голова дернулась, но это был немощный удар, она даже почти не пошатнулась.

Она вцепилась в его позолоченную кирасу.

— Это лучшее, что ты можешь? — прошипела она, но вместо слов полилась кровь, и потекла по ее шее. Что-то было у нее во рту. Холодное и твердое, над языком. Тогда она поняла, что он ударил ее кинжалом. Он ударил ее, и кинжал прошел через ее лицо, между челюстями, и его рука все еще сжимала рукоять.

Они уставились друг на друга в темноте, ни один до конца не верил в то, что только что произошло. Как и в то, что она все еще стоит. Затем, в тусклом свете факелов, она увидела, что его глаза посуровели.

Она почувствовала, как клинок зашевелился у нее во рту, когда он попытался вырвать его. Она его прикусила, ударила герцога коленом раненой ноги, и повернула голову, выворачивая окровавленную рукоять кинжала из его обмякшей руки. Она неуклюже оттолкнула его, отшатываясь вбок, потому что ванстер махнул в ее сторону, топор коснулся ее плеча и взметнул кучу листьев с кустов, когда она отпрыгнула назад в сторону фонтана.

У всех есть план, пока из них не потечет кровь, а из нее теперь текло много крови. Ее нога была горячей от крови, ее лицо было липким. Больше никаких планов. Она фыркнула и выдохнула красными брызгами.

Колючка схватила рукоять и вытащила кинжал из лица. Он вышел довольно легко. Хотя, быть может, с ним вылетел и зуб. Боги, как у нее кружилась голова. Ее нога перестала пульсировать. Только онемела. Онемела, намокла, и ее колено тряслось. Она слышала, как оно хлопало внутри намокших от крови штанов.

Начала накатывать сонливость.

Она тряхнула головой, пытаясь вытряхнуть головокружение, но все стало только хуже, размытые сады наклонились в одну сторону, потом в другую.

Герцог Микедас достал свой меч и оттаскивал труп толстошеего мужика, чтобы добраться до императрицы.

Колючка помахала кинжалом, но он был таким тяжелым. Словно у него на конце висела наковальня. Факелы сверкали, мерцали и плясали.

— Давай, — прохрипела она, но ее язык весь опух, и она не могла выговорить слова.

Ванстер улыбнулся, вынуждая ее двигаться обратно к фонтану.

Она споткнулась, схватилась за что-то, колено подкосилось, ей удалось лишь остаться стоять прямо.

Встала на колени в воду. Рыбка мелькнула в темноте.

Виалина снова закричала. Ее голос уже охрип от крика.

Ванстер взмахнул топором вперед-назад, и от большого лезвия отразился свет, оставив в размытом зрении Колючки оранжевые пятна.

Императрица сказала не вставать на колени, но Колючка не могла подняться.

Она лишь слышала свое дыхание, оно все хрипело и хрипело.

Звучало не очень-то хорошо.

Боги, как она устала.

— Бренд, — промямлила она.

Он бегом поднялся по ступенькам.

Уловил проблеск темнеющего сада, дорожку из белых камней между цветущих деревьев и статуй, и мертвецов, разбросанных в тенях вокруг освещенного факелами фонтана.

В нем он увидел Колючку, вцепившуюся одной рукой в мокрый камень, покрытый резьбой в виде змей, и с кинжалом в другой руке. Ее лицо было изодранным и красным, вся одежда была порвана, прилипала к ней темными пятнами, а вода была розовой от крови.

Над ней стоял человек с топором в руке. Ванстер с рынка.

Бренд издал звук, как кипящий чайник. Звук, который он прежде не издавал, и не слышал его от другого человека.

Он сорвался с той дорожки, как атакующий бык, и когда ванстер, выпучив глаза, повернулся, Бренд поймал его, сбил с ног, как северный шторм срывает лист, и изо всех сил врезал его в статую.

Они ударили по ней так сильно, что мир, казалось, закачался. Так сильно, что грохот зубов Бренда отдавался у него в голове. Так сильно, что статуя переломилась в талии, и верхушка пыльными кусками упала на траву.

Бренд, может быть, услышал бы сдавленный стон ванстера, если бы кровь в его черепе не громыхала, как Мать Море в день бури, ослепляя и оглушая его. Он сжал голову ванстера обеими руками и вдарил ею по мраморному пьедесталу, дважды, трижды, четырежды. Куски камня летали, пока череп врага не стал смятым, изломанным и сплющенным, и тогда Бренд бросил сокрушенного ванстера на дорожку.

Колючка плюхнулась в фонтан, ее лицо было неестественных цветов, кожа бледная как воск, и исполосована кровью, и ее разорванные щеки, рот и шея были заляпаны черным.

— Назад! — завизжал кто-то. Старик в золоченой кирасе с блеском пота на лице. Он держал за шею императрицу Виалину, приставив украшенный драгоценностями меч к ее горлу, но клинок был для этого слишком длинным.

— Я герцог Микедас! — взревел он, словно имя было щитом.

Но имя это просто имя. Губы Бренда скривились, и он сделал шаг вперед, рычание в его горле было горячим, как огонь дракона, и он начал раскидывать трупы со своего пути.

Герцог убрал меч от шеи Виалины и направил качающийся клинок в сторону Бренда.

— Я предупреждаю тебя, стой...

Императрица схватила его руку, укусила и выкрутилась, когда он закричал. Он поднял меч, но Бренд уже набросился на него, снова издав тот звук, тот визжащий, пронизывающий, булькающий звук, уже не думая о том, чтобы делать хорошее, или о том, чтобы стоять в свете, или о чем угодно еще, кроме того, как разломать этого человека своими руками.

Меч коснулся его головы и отскочил от плеча. Может он и порезал его, а может и нет, Бренду было наплевать. Его руки плотно, словно закрывшийся замок, сжались вокруг герцога. Тот был большим человеком, но Бренд однажды выдержал вес корабля на своих плечах. Он поднял герцога Микедаса в воздух, словно тот был сделан из соломы.

Он сделал четыре шага, топая по темному газону, поднимая герцога все выше и выше.

— Ты не можешь... — завизжал герцог, а потом Бренд далеко швырнул его. Герцог перевалился через каменные перила. Казалось, он завис там на миг, на фоне темного неба, изумленный, все еще с мечом в руке. Его визг превратился в булькающий кашель, и он, молотя руками, рухнул с глаз долой.

— Боже, — прохрипела Виалина.

Далеко внизу раздался хруст, когда ее дядя ударился о землю. Потом сильный грохот.

Потом тишина.

Долги и обещания

Колючкины глаза открылись, было темно.

Темнота за Последней Дверью?

Она попыталась двинуться и задохнулась от боли.

Ведь единственное, что хорошо в смерти, это прекращение боли, разве не так?

Она почувствовала бинты на лице, вспомнила удар, когда нож герцога Микедаса пробил ее рот, и угрюмо застонала. Рот у нее пересох, как старые кости.

Она покосилась на полоску света, неловко сдвинула одеяло и медленно, очень медленно опустила ноги. Все тело было в синяках, избито, и все пронзали уколы острой боли. Она застонала, попытавшись переместить вес на левую ногу, боль вспыхнула в бедре, поползла в спину, и вниз через колено.

Колючка спрыгнула и зашаркала, хватаясь за стену. Боги, какая боль в ноге! Но когда она сморщилась от этого, боги, какая боль пронзила ее лицо! А когда хныкнула, боги, как заболела грудь, и горло, и глаза, когда из них потекли слезы. Она добралась до той полоски света, света под дверью, и открыла ее ладонью.

Двинулась вперед, закрывая одной рукой больные глаза, словно смотрела на слепящее солнце, хотя это была всего лишь одинокая свеча. Толстая свеча с воткнутыми в воск длинными заколками, украшенными драгоценными камнями. Она увидела осыпавшуюся штукатурку, упавшую одежду, длинные тени на досках, темные изгибы на смятой кровати...

Она замерла. Темнокожая спина, голая спина, двигаются стройные мышцы. Она услышала тихое ворчание, женский голос и мужской, вместе, и тут Колючка увидела бледную руку, скользнувшую по той спине. Длинная, увечная рука, с иссохшей ладонью и одним обрубком пальца на конце.

— Ух, — прохрипела она, широко раскрыв глаза, и голова женщины дернулась назад. Черные волосы на ее лице, шрам через верхнюю губу, через щель которого виден белый зуб. Сумаэль, и под ней Отец Ярви.

— Ух. — Колючка не могла идти дальше, не могла вернуться назад. Она уставилась в пол, пылая от боли и смущения, пытаясь сглотнуть, но чувствуя себя так, будто в ноющей дыре ее рта уже больше никогда не будет слюны.

— Ты проснулась. — Отец Ярви сполз с постели и влез в свои штаны.

— Проснулась? — Хотела спросить она, но вышло только "Ух".

— Быстро в кровать, пока нога снова не начала кровоточить. — И министр обнял ее рукой — с его помощью она стала двигаться, подпрыгивая, обратно к темному дверному проему.

Колючка не смогла удержаться и глянула через плечо, когда они переходили через порог, и увидела, что Сумаэль вытянулась, обнаженная, словно ничего не могло быть более естественным, и искоса глядела на нее прищуренными глазами.

— Болит? — спросил Отец Ярви, опустив ее на постель.

— Ух, — проворчала она.

Вода полилась в чашку, ложка застучала, когда он что-то там смешал.

— Выпей это.

На вкус было более чем омерзительно, и ее порванный рот, распухший язык и пересохшее горло запылали от напитка, но она заставила себя допить, и по крайней мере смогла говорить после этого.

— Я думала, — прохрипела она, пока он поднимал ее ноги обратно на постель, и проверял бинты на бедре, — вы поклялись...

— Я приносил слишком много разных клятв. И должен нарушить некоторые, чтобы сдержать другие.

— Кто решает, какие вам нужно сдержать?

— Я держу свою первую. — И он сжал пальцы своей здоровой руки в кулак. — Отомстить убийцам своего отца.

Она начинала засыпать.

— Я думала... вы отомстили... давным-давно.

— Некоторым из них. Не всем. — Ярви натянул на нее одеяло. — А теперь спи, Колючка.

Ее глаза закрылись.

— Не вставай.

— Ваше сиятельство...

— Бога ради: Виалина. — У императрицы осталось несколько царапин на щеке, но больше не было никаких следов того, как она поцапалась со Смертью.

— Я должна... — Колючка сморщилась, пытаясь сесть, и Виалина положила руку ей на плечо и мягко, но очень твердо вернула ее на постель.

— Не вставай. Считай это императорским приказом. — В кои-то веки Колючка решила не сражаться. — Сильно тебя ранили?

Она хотела сказать нет, но ложь вряд ли получилась бы убедительной. Она пожала плечами, и даже это было болезненным.

— Отец Ярви говорит, что я поправлюсь.

Императрица посмотрела на нее так, словно это ей было больно, ее рука все еще лежала на Колючкином плече.

— У тебя останутся шрамы.

— Обычное дело для бойца.

— Ты спасла мою жизнь.

— Меня бы они убили первой.

— Тогда ты спасла жизни нас обеих.

— Бренд тоже сыграл свою роль, как я слышала.

— И я поблагодарила его. Но не поблагодарила тебя. — Виалина сделала глубокий вдох. — Я расторгла союз с Верховным Королем. Я послала птиц к Праматери Вексен. Я дала ей знать, что несмотря на богов, которым мы молимся, враг Гетланда мой враг, а друг Гетланда мой друг.

Колючка удивленно моргнула.

— Вы слишком щедры.

— Теперь я могу себе это позволить. Мой дядя правил империей внутри империи, но без него она обрушилась, как арка без краеугольного камня. Я приняла твой совет. Бить быстро и без жалости. Предателей выкорчевали из моего совета. Из моей охраны. — Ее лицо стало жестким, и теперь Колючка порадовалась, что Виалина на ее стороне. — Некоторые сбежали из города, но мы их поймаем.

— Вы будете великой императрицей, — прохрипела Колючка.

— Если мой дядя меня чему и научил, так это тому, что императрица настолько велика, насколько велики те, кто ее окружают.

— У вас есть Сумаэль, и вы...

Виалина сжала ее плечо, глядя на нее искренним проницательным взглядом.

— Ты бы осталась?

— Осталась?

— Например, в качестве моего телохранителя? Они есть у королев на Севере, разве нет? Как вы их называете?

— Избранный Щит, — прошептала Колючка.

— Каким был твой отец. Ты доказала, что ты более чем способна.

Избранный Щит. Императрицы Юга. Стоять у плеча женщины, которая правила половиной мира. Колючка нащупала мешочек на шее, почувствовала старые останки внутри, представила себе гордость отца, когда бы он это услышал. Какие песни пели бы об этом в дымных жилищах, в узких домах, в высоком Зале Богов Торлби?

И от этой мысли на Колючку нахлынула такая сильная волна тоски по дому, что она едва не задохнулась.

— Я должна вернуться. Я скучаю по серым утесам. Скучаю по серому морю. Скучаю по прохладе. — Она почувствовала слезы на щеках, и сморгнула их прочь. — Я скучаю по матери. И я поклялась.

— Не все клятвы стоят того, чтобы их держать.

— Клятву держишь не ради клятвы, а ради себя. — Слова ее отца, давно сказанные шепотом перед огнем. — Хотела бы я разделить себя напополам.

Виалина втянула воздух сквозь сжатые зубы.

— От половины телохранителя мне пользы не будет. Но я знала, каким будет твой ответ. Ты не из тех, кого можно удержать, Колючка Бату, даже на золоченой цепи. Возможно когда-нибудь ты вернешься по своей воле. А до того дня у меня есть тебе подарок. Я смогла подобрать лишь один, достойный того, что ты для меня сделала.

Она достала что-то, что освещало бледным светом ее лицо и высекло искры в ее глазах, и отчего у Колючки перехватило дыхание. Эльфийский браслет, который Скифр нашла в безднах Строкома, где ни один человек не осмеливался ступить с самого Разбиения Бога. Подарок, который Южный Ветер нес весь длинный путь по Священной и Запретной. Вещь, слишком грандиозная для императрицы.

— Мне? — Колючка изогнулась на кровати в попытке слезть с нее. — Нет! Нет-нет-нет!

— Он мой, и я сама решаю, кому и за какие заслуги его отдать.

— Я не могу его принять...

— Нельзя отказывать императрице Юга. — В голосе Виалины было железо, она подняла подбородок и сердито посмотрела поверх своего носа на Колючку с властностью, которую невозможно было отрицать. — На какую руку?

Колючка молча протянула левую, Виалина надела на нее эльфийский браслет и застегнула его с заключительным щелчком. Свет от его круглого отверстия засветил ярче, становясь бело-голубым. Идеальный, как ограненный драгоценный камень, металл замерцал, и круги в кругах медленно двигались под стеклом. Колючка уставилась на него со смесью благоговения и ужаса. Бесценная реликвия. Неописуемо прекрасная. Теперь она сидела на ее нелепом костлявом запястье с неестественным великолепием бриллианта на навозной куче.

Виалина улыбнулась и наконец отпустила ее плечо.

— Он хорошо на тебе смотрится.

Ножницы щелкали над левой стороной головы Колючки, волосы падали на плечо, на перевязанную ногу, на мостовые камни двора.

— Помнишь, как я впервые остригла твою голову? — спросила Скифр. — Ты выла, как волчонок!

Колючка подняла прядь волос и сдула их с пальцев.

— Похоже, привыкнуть можно к чему угодно.

— Если усердно работать. — Скифр отложила ножницы и смахнула состриженные волосы. — С потом, кровью и тренировками.

Колючка потрогала языком незнакомую внутреннюю поверхность своего рта, грубую от швов, и наклонилась вперед, чтобы сплюнуть розовым.

— С кровью проблем не будет. — Она скорчила лицо, вытягивая ногу, эльфийский браслет злобно засиял пурпурным в ответ на ее боль. — Но тренироваться прямо сейчас будет затруднительно.

Скифр села, положив руку на плечи Колючке, и потерла ладонью свои коротко остриженные волосы.

— Мы тренировались в последний раз, моя голубка.

— Что?

— У меня есть дела, которыми я должна заняться. Я слишком долго игнорировала своих сыновей и дочерей, внуков и внучек. И лишь самый жалкий из глупцов посмеет теперь отрицать, что я выполнила просьбу Отца Ярви. Я сделала тебя смертоносной. Или по крайней мере помогла тебе самой стать смертоносной.

Колючка уставилась на Скифр с ощущением пустоты в животе.

— Вы уезжаете?

— Ничто не длится вечно. Но это означает, что теперь я могу сказать тебе то, чего не могла сказать раньше. — Скифр заключила ее в плотные странно пахнущие объятья. — У меня было двадцать два ученика, и никогда я не гордилась никем из них так, как горжусь тобой. Никто не работал так усердно. Никто не учился так быстро. Ни у кого не было столько мужества. — Она отклонилась, держа Колючку на расстоянии вытянутой руки. — Ты показала себя сильной, внутри и снаружи. Верным товарищем. Грозным бойцом. Ты заслужила уважение своих друзей и страх своих врагов. Ты потребовала этого. И ты это внушила.

— Но... — пробормотала Колючка потрясенная комплиментами гораздо сильнее, чем ударами, — мне все еще столькому надо научиться...

— Боец никогда не прекращает учиться. Но некоторые уроки он изучает сам. И настало время тебе стать мастером. — Скифр протянула свой топор, на зазубренном лезвии которого были выгравированы буквы на пяти языках. — Это тебе.

Колючка мечтала владеть таким оружием. Подходящая вещь для героических песен. Теперь она онемело взяла его, положила на колени и посмотрела на яркое лезвие.

— Для бойца все должно быть оружием, — пробормотала она. — Что я буду делать без вас?

Скифр придвинулась ближе и плотно ее сжала. Ее глаза ярко блестели.

— Что угодно! Всё! Я ни в коей мере не пророк, но предвижу тебе великие деяния! — Ее голос поднимался выше и выше, громче и громче, и она указала шишковатым пальцем в небо. — Мы встретимся снова, Колючка Бату, с другой стороны от Последней Двери, если не с этой, и я еще буду волноваться от историй о твоих великих деяниях, и переполняться гордостью за то, что я сыграла в них свою небольшую роль!

— Черт возьми, наверняка будете, — сказала Колючка, шмыгнув носом. Она презирала эту странную женщину. Она ненавидела ее, боялась ее, проклинала ее имя всю дорогу по Священной и Запретной. А теперь она любила ее как мать.

— Будь здорова, моя голубка. И более того, будь готова. — Рука Скифр метнулась, но Колючка поймала ее запястье, прежде чем та смогла нанести удар, и держала ее, дрожащую, перед собой.

Скифр широко улыбнулась.

— И всегда бей первой.

Отец Ярви улыбнулся, сняв бинты.

— Хорошо. Очень хорошо. — Он мягко надавил пальцами на больную плоть ее щек. — Ты хорошо выздоравливаешь. Уже ходишь.

— Уже ковыляю, как пьяница.

— Тебе повезло, Колючка. Тебе очень повезло.

— Несомненно. Не каждой девушке пробивают кинжалом лицо.

— И к тому же герцог королевской крови!

— Да уж, боги мне улыбнулись.

— Он мог попасть в глаз. Или в шею. — Отец Ярви начал омывать ее лицо тряпочкой, которая пахла горькими травами. — В целом я бы предпочел быть напуганным, чем мертвым, а ты?

Колючка сунула язык в соленую дырку от выбитого зуба. Сложно было сейчас считать себя удачливой.

— Как шрамы? Скажите мне правду.

— Понадобится время, чтобы они зажили, но я думаю, что они заживут хорошо. Звезда на левой щеке и стрела на правой. Должно быть в этом есть какой-то смысл. Скифр может и рассказала бы какой, у нее глаз на предзнаменования...

Колючке не нужна была Скифр, чтобы увидеть будущее своего лица.

— Я буду безобразной, так ведь?

— Я знаю людей с куда более уродскими недостатками. — Ярви сунул ей под нос свою иссохшую руку и покачал туда-сюда единственным пальцем. — В следующий раз избегай клинка.

Она фыркнула.

— Легко сказать. Вам доводилось сражаться с семерыми?

Он выжал тряпочку, и капли потекли в чашу, из которой шел пар, вода окрасилась в розовый цвет.

— Я никогда не мог побить и одного.

— Я видела однажды, как вы победили в бою.

Он помедлил.

— В самом деле?

— Когда вы были королем, я видела, как вы сражались с Кеймдалом на тренировочной площадке. — Он замер на миг, выведенный из равновесия. — И когда вы проиграли, вы попросили его сразиться снова, и послали Избранного Щита вашей матери вместо себя. И Хурик от вашего имени ткнул Кеймдала мордой в песок.

— Воины сражаются, — прошелестел Ярви. — Король командует.

— Как и министр.

Он начал намазывать что-то ей на лицо, из-за чего швы закололо.

— Теперь я вспомнил тебя. Темноволосая девчонка, которая наблюдала.

— Даже тогда вы были весьма хитроумным.

— Мне пришлось.

— Ваше путешествие в Первый из Городов обернулось куда лучше, чем кто-либо мог надеяться.

— Благодаря тебе. — Он размотал полоску бинта. — Ты сделала то, чего ни один дипломат не мог достичь, и добилась союза с Империей Юга. Я почти рад, что не раздавил тебя камнями. И ты получила свое вознаграждение. — Он коснулся эльфийского браслета, чей тусклый свет был виден сквозь рукав.

— Я бы отдала его, если бы могла открыть.

— Скифр говорит, его нельзя открыть. Но ты должна носить его с гордостью. Ты его заслужила, и более того. Быть может я больше не сын своей матери, но во мне все еще ее кровь. Я помню свои долги, Колючка. Так же как ты помнишь свои.

— В последние несколько дней у меня было много времени для воспоминаний. Я вспоминала Тровенланд.

— Еще один союз, на который никто не мог надеяться.

— У вас есть привычка уходить с ними. Я все думала о человеке, который отравил воду.

— Которого ты убила?

Колючка посмотрела в его бледно-голубые глаза.

— Он был вашим человеком?

Отец Ярви не выказал удивления, ни подтверждения, ни отрицания. Он заматывал ее лицо бинтами, словно она ничего не сказала.

— Весьма хитроумный человек, — продолжила она, — если ему нужны союзники, и он знает буйный нрав короля Финна, мог разыграть что-то в таком духе.

Он аккуратно вставил булавку в бинты, чтобы зафиксировать их.

— А вспыльчивая девчонка, заноза в заднице мира, которая ничего не знает, могла попасться в эти сети.

— Такое могло случиться.

— В тебе тоже есть хитроумие. — Отец Ярви аккуратно сложил бинты и нож в свою сумку. — Но ты должна знать, что хитроумный человек никогда не раскроет свои схемы. Даже своим друзьям. — Он похлопал ее по плечу и встал. — Как говорила моя старая учительница, храни свою ложь лучше, чем зерно зимой. А теперь отдыхай.

— Отец Ярви? — Он обернулся, черная фигура в ярком контуре двери. — Если бы я не убила того отравителя... кто бы выпил воду?

Повисла тишина, и из-за этого света позади него, Колючка не видела лица Ярви.

— Некоторые вопросы лучше не задавать, Колючка. И уж точно на них лучше не отвечать.

— Ральф снова собирал команду. — Бренд попинал невидимую пыль кончиком сапога. — Несколько новых человек, но по большей части старые лица. Колл говорит, что ждет не дождется, когда начнет украшать резьбой другую часть мачты. А Досдувой думает начать проповедовать на севере слово Единого Бога. Фрор тоже с нами.

Колючка тронула пальцем свои бинты.

— Думаю, теперь народ меня будет спрашивать о том, как я получила эти шрамы, да?

— Геройские отметины, — сказал Бренд, почесывая шрамы, вившиеся по его предплечьям. — Отметины достойных деяний.

— Не думаю, что мой внешний вид когда-либо был моей сильной стороной. — Снова неловкая тишина. — Отец Ярви говорит, ты убил герцога Микедаса.

Бренд поморщился, поскольку воспоминание было далеко не из приятных.

— Его убила земля. Я лишь познакомил его с ней.

— Не похоже, чтобы ты этим гордился.

— Нет. Не уверен, что Мать Война коснулась меня так же, как тебя. У меня нет твоей...

— Ярости?

— Я собирался сказать "храбрости". Гнева во мне достаточно. Просто я бы хотел, чтобы это было не так.

— Отец Ярви говорит, ты тащил меня назад. Он говорит, что ты спас мне жизнь.

— Всего лишь делал то, что делают напарники по веслу.

— Все равно, спасибо за это.

Он уставился в землю, покусывая губу, и наконец посмотрел на нее.

— Прости меня. За все, чего бы я там не сделал. За... — У него снова был этот беспомощный вид, но у нее не возникло желания удержать его, ей захотелось его ударить. — Прости.

— Это не твоя вина, — проскрежетала она. — Просто так все получилось.

— Хотел бы я, чтобы получилось по-другому.

— Я тоже. — Она была слишком уставшей, слишком больной, слишком раненной внутри и снаружи, чтобы постараться все сгладить. — Вряд ли можно сделать себя кем-то другим, так ведь?

— Наверное, — сказал он покорным тихим голосом, из-за которого ей еще сильнее захотелось его ударить. — Мы через многое с тобой прошли. Надеюсь, все еще сможем быть друзьями.

Она сделала голос холодным. Холодным и острым, как обнаженный клинок. Либо так, либо она начала бы плакать, а на это она пойти не могла.

— Не думаю, что для меня это сработает, Бренд. Не вижу, как все может вернуться и стать таким, как было.

Его рот от этого жалко скривился. Словно это ему было больно. Вина, скорее всего, и Колючка надеялась, что ему от этого больно. Надеялась, что ему хотя бы вполовину так же больно, как ей.

— Как хочешь. — Он повернулся к ней спиной. — Я буду рядом. Если понадоблюсь.

Дверь закрылась, она сжала зубы, и лицо от этого заболело. Она почувствовала, как из глаз текут слезы, и смахнула их прочь. Это было нечестно. Совсем не честно, но она думала, что в любви честности даже меньше, чем на поле битвы.

Одурачить себя и однажды было уже слишком часто. Надо было вырвать эти надежды, прежде чем они могли пустить корни. Нужно было убить семена. Как только смогла, она доковыляла до Ральфа и попросила посадить ее на другое весло на обратном пути.

Уж это-то они ей должны, не так ли?

Странные союзники

— Так вы уезжаете? — спросила Сумаэль, и ее тяжелые шаги эхом отдавались в коридоре.

— В течение недели, — сказал Отец Ярви. — Мы и так можем не добраться до дома, прежде чем замерзнет Священная. Ты всегда можешь поехать с нами. Не притворяйся, что не скучаешь по северным снегам.

Она засмеялась.

— О, каждый теплый день здесь я хочу снова замерзнуть почти до смерти. Ты всегда можешь остаться с нами. Разве тебе не нравится южное солнце?

— Я слишком бледный. Я сгорю, прежде чем почернею. — Он неровно вздохнул. — И мне нужно сдержать клятву.

Ее улыбка опала.

— Не думала, что ты относишься к клятвам так серьезно.

— К этой отношусь, — сказал Отец Ярви.

— Ты разобьешь мир, чтобы сдержать ее?

— Надеюсь, до этого не дойдет.

Сумаэль фыркнула.

— Ты знаешь, как бывает с надеждами.

— Я знаю, — прошелестел Бренд. У него было чувство, что здесь идет два разговора. Один на виду, и один скрыт. Но он всегда плохо разбирался в разговорах, или в том, что скрыто, так что больше ничего не сказал.

Сумаэль распахнула ворота, раздался визг ржавых петель, грубые ступени уходили в темноту.

— Она там.

Сводчатый проход снизу был покрыт плесенью, и что-то быстро сбежало от мерцающего света факела Бренда.

— Просто иди за мной, — сказал Ярви.

Бренд устало кивнул.

— А куда ж еще-то?

Они остановились перед решеткой. Бренд увидел блеск глаз в тени, и подошел ближе, поднимая факел.

Мать Скаер, некогда министр Ванстерланда, а затем посол Праматери Вексен, теперь сидела у стены из покрытой мхом скалы, свесив набок побритую голову, положив татуированные руки на колени, свесив длинные кисти. У нее на запястье было пять эльфийских браслетов из золота и стекла, блестел отполированный металл. Когда-то один их вид заставил бы Бренда благоговеть, но теперь они казались жалкими, безвкусными, изломанными, в сравнении с тем, что носила Колючка.

— А, Отец Ярви! — Скаер вытянула в их сторону длинную ногу, застучали цепи от железной ленты на ее голой лодыжке. — Пришли позлорадствовать?

— Разве только немного. Как вы можете винить меня? В конце концов, вы участвовали в заговоре с целью убийства императрицы Виалины.

Мать Скаер зашипела.

— Я тут ни при чем. Праматерь Вексен послала меня сюда, чтобы не дать этому надутому заносчивому пустомеле герцогу Микедасу сделать какую-нибудь глупость.

— И почему все обернулось так? — спросил Отец Ярви.

Мать Скаер подняла цепь, чтобы показать им и уронила на колени.

— Вам должно быть известно лучше, чем кому угодно, что хороший министр дает самый лучший совет из тех, что может дать, но в конце концов правитель делает что хочет. Этого вы привели, чтобы напугать меня? — Взгляд синих глаз Матери Скаер сместился на Бренда, и даже через решетку он почувствовал холод. — Он не страшный.

— Как раз наоборот, я привел его, чтобы вы чувствовали себя уютно. Моя страшная получила царапину, убивая семерых, когда спасала императрицу и рушила ваши планы. — Бренд не стал указывать на то, что двоих из них убил он. Он не гордился этим, и начинал чувствовать, что это не та история, которую все хотят рассказывать. — Но она хорошо выздоравливает. Возможно, сможет напугать вас позже.

Мать Скаер посмотрела прочь.

— Мы оба знаем, что для меня нет никакого "позже". Надо было убить вас в Амвенде.

— Я помню, вы хотели оставить мои кишки воронам. Но Гром-гил-Горм сказал: "Зачем убивать того, кого можно продать?"

— Его первая ошибка. Вторую он сделал, поверив вам.

— Что ж, Горм воин, как и король Утил, а воины склонны предпочитать действия размышлениям. Вот почему им нужны министры. Вот почему ему так сильно нужен ваш совет. Подозреваю, поэтому Праматерь Вексен так хотела удалить вас от него.

— Теперь он от меня помощи не получит, — сказала Мать Скаер. — Вы с Праматерью Вексен и герцогом Микедасом добились этого.

— О, я не знаю, — сказал Ярви. — Я в течение недели направляюсь к Священной. Обратно в Расшатанное море. — Он надул губы и постукал по ним пальцем. — Бренд, не будет ведь большой проблемой захватить пассажира до Вульсгарда?

— Не будет, — сказал Бренд.

Ярви поднял брови, словно идея только что пришла ему в голову.

— Быть может, мы могли бы найти место для Матери Скаер?

— Мы лишились одной загадочной лысой женщины. — Пожал плечами Бренд. — Так что есть место для другой.

Министр Горма хмуро посмотрела на них.

— Не играй со мной, мальчик.

— С играми у меня всегда было не очень, — сказал Бренд. — Детство у меня было коротким.

Мать Скаер медленно распрямила свои длинные конечности и встала. Босые ноги шлепали по влажному камню, она шла к решетке, пока цепи не натянулись. Потом наклонилась еще немного, тени двигались во впадинах ее сухопарого лица.

— Вы предлагаете мне мою жизнь, Отец Ярви?

— Я обнаружил, что она в моих руках, и у меня нет ей лучшего применения.

— Хм. — Мать Скаер подняла брови очень высоко. — Какая вкусная приманка. И, полагаю, в ней нет крючка?

Ярви тоже наклонился к решетке, так что лица министров были не более чем в футе друг от друга.

— Мне нужны союзники.

— Против Верховного Короля? Каких союзников я вам приведу?

— В нашей команде есть ванстер. Хороший человек. Сильный на весле. Сильный в стене. Что скажешь, Бренд?

— Сильный на весле. — Бренд вспомнил, как Фрор орал Песню Байла на том холме над Запретной. — Сильный в стене.

— Увидев, как он сражается среди людей Гетланда, я снова понял, насколько мы похожи, — сказал Ярви. — Мы молимся одним и тем же богам под одними небесами. Мы поем одинаковые песни на одном языке. И мы вместе боремся под ярмом Верховного Короля, которое становится все тяжелее.

Губы Матери Скаер скривились.

— И ты освободишь Ванстерланд от рабства?

— А почему нет? Если в то же время я смогу освободить и Гетланд. Мне не доставляло удовольствия носить рабский ошейник капитана галеры. И мне больше не доставляет удовольствия быть рабом какого-то пускающего слюни старого дурака в Скекенхаусе.

— Союз между Гетландом и Ванстерландом? — Бренд мрачно потряс головой. — Мы сражались друг с другом с тех пор, как появился Верховный Король. С тех пор, как появился Гетланд. Это точно безумие.

Ярви посмотрел на него, в его глазах было предупреждение.

— Грань между безумием и хитроумностью всегда была весьма тонкой.

— Парень прав. — Мать Скаер просунула руки через решетку и свесила их. — Между нами древняя вражда и глубокая ненависть...

— Между нами жалкие ссоры и мелкие заблуждения. Оставьте гневные слова воинам, Мать Скаер, вы и я знаем лучше. Наш настоящий враг Праматерь Вексен. Это она оторвала вас от вашего места, чтобы заставить выполнять рабскую работу. Ей плевать на Ванстерланд или на Гетланд, или на любого из нас. Ее волнует только власть.

Мать Скаер склонила голову набок, прищурив голубые глаза.

— Вы никогда не победите. Она слишком сильна.

— Герцог Микедас был слишком силен, а теперь его власть и его череп разбиты.

Глаза прищурились еще сильнее.

— Король Утил никогда не согласится.

— Позвольте мне позаботиться о короле Утиле.

Еще сильнее.

— Гром-гил-Горм никогда не согласится.

— Не стоит себя недооценивать, Мать Скаер. Я не сомневаюсь, что ваша сила убеждения внушительна.

Теперь от глаз остались лишь голубые щелочки.

— Думаю, не настолько внушительна, как ваша, Отец Ярви. — Внезапно она широко распахнула глаза и так быстро протянула руку через решетку, что Бренд отпрянул назад и чуть не уронил факел. — Я принимаю ваше предложение.

Отец Ярви взял ее руку, и она, оказавшись сильнее, чем выглядела, притянула его к себе.

— Вы понимаете, что я не могу ничего обещать.

— Теперь я меньше заинтересован в обещаниях, чем когда-то. Лучший способ склонить кого-то к своей воле, это предложить ему то, чего он хочет, а не заставлять его клясться. — Ярви высвободил руку. — На Священной будет холодно, год подходит к концу. Я бы упаковал что-нибудь теплое.

Когда они ушли в темноту, Отец Ярви положил руку на плечо Бренду.

— Ты хорошо справился.

— Я почти ничего не сказал.

— Да. Но мудрый оратор в первую очередь учится, когда надо промолчать. Ты бы удивился, узнав, как много умных людей этого не понимают.

Сумаэль ждала их у ворот.

— Ты получил, что хотел?

Ярви остановился перед ней.

— Все, что хотел, и намного больше, чем заслуживал. Но, похоже, теперь я должен оставить все это позади.

— Судьба бывает жестока.

— Она обычно такая.

— Ты можешь остаться.

— Ты можешь поехать.

— Но в конце концов все мы должны быть теми, кто мы есть. Я советник императрицы.

— А я министр короля. У нас обоих своя ноша.

Сумаэль улыбнулась.

— И когда надо поднять груз...

— Лучше поднимать, а не стонать.

— Я буду скучать по тебе, Ярви.

— Я словно оставляю позади лучшую часть себя.

Еще миг они смотрели друг на друга, потом Сумаэль коротко вздохнула.

— Удачи в путешествии. — И она зашагала прочь, расправив плечи.

Лицо Отца Ярви скривилось, и он прислонился к воротам, словно мог упасть. Бренд был почти готов предложить свою руку, но мудрый оратор в первую очередь учится, когда надо промолчать. Довольно скоро министр выпрямился без помощи.

— Собери команду, Бренд, — сказал он. — У нас впереди долгий путь.

Часть ІV

Прощания

Колючка мягко вытащила свое весло из уключины и последний раз постучала кончиками пальцев по отполированному от пота дереву.

— Прощай, друг мой. — Весло, впрочем, осталось безразличным, так что, прощально вздохнув, она со стуком сбросила свой морской сундучок на причал и спрыгнула вслед за ним.

Мать Солнце улыбалась, глядя на Торлби с чистого неба, и Колючка закрыла глаза, откинула голову назад, улыбаясь, когда соленый ветер целовал ее покрытые шрамами щеки.

— Вот такой должна быть погода, — прошептала она, вспоминая удушливую жару Первого из Городов.

— Посмотри на себя. — Ральф даже перестал привязывать канат на корме, и удивленно покачал лысеющей головой. — Трудно поверить, как ты выросла с тех пор, как села на мое заднее весло. И не только в высоту.

— Из девочки в женщину, — сказал Отец Ярви, карабкаясь с Южного Ветра.

— Из женщины в героя, — сказал Досдувой, заключая Колючку в сокрушающие объятья. — Помнишь ту команду тровенов, которые пели о тебе песню на Священной? Дьяволица, убившая десятерых воинов и спасшая императрицу Юга! Женщина, которая дышит огнем и метает молнии взглядом!

— И с змеиным хвостом, да? — проворчал Фрор, подмигивая ей своим меньшим глазом.

— Я все это время пялился на твой зад, — задумчиво сказал Колл, — и ни разу не замечал хвоста... ой! — Когда мать хлопнула его по голове.

А Досдувой все еще хихикал над тровенами.

— А вспомни их лица, когда они поняли, что ты сидишь прямо перед ними!

— А потом они умоляли сразиться с тобой. — Ральф засмеялся вместе с ним. — Чертовы болваны.

— Мы их предупреждали, — проворчал Фрор. — Что ты им сказала, Сафрит?

— Что она, быть может, и не пышет огнем, но вас все равно их подпалит.

— И как она надрала их белые задницы одну за другой и сбросила их капитана в реку! — крикнул Колл, запрыгивая на перила корабля и балансируя там, широко разведя руки.

— Повезло, что он не потонул подо всем этим льдом, — сказал Ральф.

Несмотря на тепло, Колючка содрогнулась от воспоминания.

— Боги, там, на Священной, было холодно.

Лед встал рано, он трещал под килем и всего за неделю к северу от высокого волока плотно заблокировал реку. Так что они снова вытащили Южный Ветер, перевернули, сделали из него дом, и жили в нем, сбившись, как стайка зимой, два морозных месяца.

Колючка все еще тренировалась так же усердно, как если бы слышала голос Скифр. Может даже усерднее. Она сражалась с Досдувоем, Фрором и Ральфом, но никогда не просила Бренда, хотя и видела, что тот наблюдает.

Она все еще просыпалась в то время, когда бы ее будила Скифр. Может даже раньше. Смотрела в холодной темноте сквозь пар своего дыхания и видела, как он лежит, как его грудь медленно поднимается, и хотела, чтобы у нее была возможность улечься рядом с ним в тепло, к которому они привыкли. Вместо этого она заставляла себя выйти на еще более сильный холод, сжав зубы от боли в ноге, и бежала по белой пустыне. Эльфийский браслет светился холодным белым светом у нее на запястье, и полоска бивачного костра команды была единственной черточкой на огромном белом небе.

Она получила то, чего всегда хотела. Что бы ни говорил Хуннан и такие, как он, она доказала, что она — воин. У нее было привилегированное место в команде министра, и о ее великих подвигах пели песни. Она отправила дюжину человек через Последнюю Дверь. Получила бесценный приз от самой могущественной женщины в мире. И вот урожай.

Тысяча миль безлюдной пустоты.

Колючке всегда было лучше всего в компании себя самой. Теперь от этой компании ее тошнило так же, как и всех остальных. Так что она стояла в доках Торлби и крепко сжимала Сафрит, стаскивала Колла с перил и трепала его взъерошенные волосы, пока он в замешательстве извивался. Потом поймала Ральфа и поцеловала его лысеющую башку, схватила Досдувоя и Фрора и с трудом стащила их в кисло пахнущие объятья. Хмурый гигант и покрытый шрамами ванстер, которые были грязными, как навоз, и страшными, как волки, когда она их встретила, стали близки ей, как братья.

— Черт возьми, ублюдки проклятые, я буду по вам скучать!

— Кто знает? — сказала Мать Скаер, которая все еще лежала вытянувшись среди припасов, где провела большую часть путешествия домой. — Наши пути могут снова вскоре пересечься.

— Будем надеяться, что не пересекутся, — пробормотала Колючка себе под нос, оглядывая эти знакомые лица, и решив попытаться еще раз: — Фрор, как ты получил этот шрам?

Ванстер открыл рот, словно собирался выдать одну из своих шуточек. В конце концов у него всегда была шутка наготове. Потом его взгляд метнулся к ее шрамам на щеках, он запнулся и задумался. Потом глубоко вздохнул и посмотрел ей прямо в глаза.

— Мне было двенадцать. Гетландцы пришли до рассвета. Большую часть людей они взяли в рабство. Моя мать сражалась, и они ее убили. Я пытался убежать, и их главный подрезал меня мечом. Оставил меня умирать с этим вот шрамом.

Значит, это была правда. И довольно отвратительная. Но было что-то еще в том, как Фрор смотрел на нее. Что-то, отчего у нее волосы на шее встали дыбом. Ее голос немного надломился, когда она задала вопрос:

— Кто был у них за главного?

— Они называли его Хедланд.

Колючка уставилась на меч, который она носила. Меч, который принадлежал ее отцу.

— Этим мечом, выходит?

— Боги готовят по странным рецептам.

— Но ты плавал с гетландцами! Ты сражался рядом со мной! Даже зная, что я его дочь?

— И я рад этому. — Пожал плечами Фрор. — Месть только ходит по кругу. От крови к крови. Смерть ждет всех нас. Ты можешь идти своим путем к ней, согнувшись под грузом ярости. Я так и делал, много лет. Можешь позволить ей отравлять себя. — Он снова тяжело вздохнул. — Или можешь выбросить из головы. Бывай здорова, Колючка Бату.

— Ты тоже, — пробормотала она, даже не зная, что сказать. Даже не зная, что думать.

Она последний раз взглянула на Южный Ветер, который стоял у причала и был теперь таким привычным. Рисунки белых голубей на носу и корме осыпались. Этот корабль был ее домом целый год. Ее лучшим другом и злейшим врагом. Каждая доска и заклепка стали знакомыми. Он казался непохожим на тот корабль, на который они садились. Побитый непогодой и потрепанный, покрытый шрамами и закаленный. Почти как Колючка. Она последний раз уважительно кивнула, вздернула морской сундучок на плечо, повернулась...

Бренд стоял перед ней, достаточно близко, чтобы она почувствовала его запах. Рукава закатаны, видны змеящиеся шрамы на предплечьях. Он был сильнее, тише и выглядел лучше, чем обычно.

— Ну, думаю, еще увидимся, — сказал он.

Он смотрел на нее, его глаза блестели за прядями волос на лице. Казалось, она провела последние полгода, пытаясь не думать о нем, но только больше злилась, потому, что ничего не получалось. Трудно забыть кого-то, когда тебя от него отделяют три весла. Его плечи двигаются во время рывка. Его локти на весле. Кусочек его лица, когда он смотрит назад.

— Ага, — пробормотала она, глядя в землю. — Наверное. — Она обошла его, и зашагала прочь по пружинящим доскам причала.

Конечно, тяжело было оставлять это так после всего, через что они прошли. Может это было трусостью. Но надо было выкинуть его из головы, и вместе с ним разочарование, стыд и глупость. Если станешь откладывать то, что нужно сделать, не добьешься ничего, кроме боли.

Черт, она начинала думать, как Скифр.

Впрочем эта мысль ее порадовала.

Торлби изменился. Все было намного меньше, чем она помнила. Более серым. Более пустым. Причалы были далеко не такими оживленными, как раньше. Несколько жалких рыбаков занимались со своими дергающимися уловами, чешуя блестела серебром. На воротах несли охрану воины, но молодые, из-за чего Колючка задумалась, чем заняты остальные. Одного она знала с тренировочной площадки, его глаза стали размером с пивные кружки, когда она важно прошла мимо.

— Это она? — услышала она чье-то бормотание.

— Колючка Бату, — прошептала женщина, ее голос был приглушенным, словно она произносила магическое заклинание.

— Та, о которой поют песни?

Ее легенда шагала впереди нее, можно ли было в это поверить? Так что Колючка расправила плечи, приняла самый храбрый вид и шла, качая рукой, на которой сиял эльфийский браслет. Отражал солнечный свет и сиял своим.

Она шла по улице Наковален, покупатели оборачивались и глазели на нее, удары молотков прекращались, и кузнецы выглядывали наружу, а Колючка насвистывала песенку. Песенку, которую пели тровены, о дьяволице, которая спасла императрицу Юга.

А почему бы нет? Она же это заслужила, разве нет?

Она поднималась по тем же крутым дорожкам, по которым спускалась с Отцом Ярви, когда он вел ее из подземелий цитадели, в Скекенхаус, Кальив, и Первый из Городов. Казалось, это было сотню лет назад, и она свернула на узкую тропинку, на которой каждый камень был ей знаком.

Она слышала бормотание позади, и заметила, что за ней собралась маленькая стайка детей, благоговейно смотревших на нее из-за угла. В точности как те, которые бегали за ее отцом, когда он бывал в Торлби. В точности как он, она им приветливо помахала. В точности как он, она оскалила зубы и зашипела, а они с криками разбежались.

Скифр всегда говорила, что история ходит по кругу.

Узкий дом, ступеньки истерлись посередине, дверь, которую ее отец покрыл корявой резьбой — все то же самое, но почему-то Колючка занервничала. Ее сердце колотилось, когда она потянулась, чтобы широко распахнуть дверь, но вместо этого в последний миг сжала руку в кулак и постучала. Она стояла и неловко ждала, как попрошайка, хотя это был ее дом. Ее пальцы плотно вцепились в мешочек на шее. И она все думала о том, что сказал ей Фрор.

Может быть ее отец не был в точности таким героем, каким она его считала. Быть может и ее мать не была такой уж злодейкой. Возможно ни один человек на самом деле ни тот ни другой.

Дверь открыла мать. Странно было видеть, что она выглядит в точности так же после всего, что случилось. Лишь волос-другой поседели, и на какой-то миг Колючка снова почувствовала себя ребенком, скрывающим гнев и страх под храбрым видом.

— Мать... — Она попыталась пригладить всклокоченную половину головы, цепляясь за золотые и серебряные кольца, вплетенные в спутанные волосы. Глупая попытка, ей не удалось бы причесать эту путаницу и топором. Она раздумывала, куда сначала ударит язык матери: в безумие на голове, или по уродству ее шрамов, или по изношенности одежды, или...

— Хильда! — Ее лицо осветилось радостью, она схватила Колючку и так крепко сжала, что та даже задохнулась. Потом она отпрянула на длину руки, сияя осмотрела ее сверху донизу, и снова крепко сжала. — Прости, Колючка...

— Можешь звать меня Хильда. Если хочешь. — Колючка хохотнула. — Приятно слышать, как ты это говоришь.

— Тебе раньше это никогда не нравилось.

— Многое изменилось за этот год.

— Здесь тоже. Война с ванстерами, король болен, Праматерь Вексен не пускает корабли в гавань... но на это еще будет время позже.

— Ага. — Колючка медленно закрыла дверь и прислонилась к ней. Только тогда она поняла, как устала. Так устала, что чуть не опустилась на задницу прямо там, в коридоре.

— Тебя ждали несколько недель назад. Я начала волноваться. Ну, я начала волноваться в тот день, когда ты уехала...

— Мы застряли во льдах.

— Надо было помнить, что моя дочь отправляется дальше, чем за полмира. Ты выросла. Боги, как ты выросла!

— Ты ничего не скажешь о моих волосах?

Мать потянулась к ней, поправила выпавшую прядь за ухо и мягко тронула пальцами ее шрам на щеке. — Меня волнует только то, что ты жива. Я слышала дикие рассказы о — Отец Мир, а это что? — Мать схватила Колючку за запястье и подняла его, свет от эльфийского браслета упал ей на лицо, глаза заблестели золотыми отражениями, когда она смотрела на него.

— Это... пробормотала Колючка, — длинная история.

Приветствия

Бренд сказал, что поможет разгрузиться.

Может потому, что это было хорошее дело. Может потому, что он пока не мог вынести расставания с командой. Может потому, что боялся увидеть Рин. Боялся, что с ней что-то случилось, пока его не было. Боялся, что она может винить его за это.

Поэтому он сказал, что если ему не придется поднимать корабль, то он поможет его разгрузить, и подумал, что это хорошее дело. В конце концов, немного есть хороших дел, в которых нет и тени самолюбия.

И когда разгрузка завершилась, и половина команды уже разошлась по своим делам, он обнял Фрора и Досдувоя, и Ральфа, и они посмеялись над тем, что Одда говорил по пути к Священной. Смеялись, пока Мать Солнце погружалась за холмы Торлби, и в резьбе, которая вилась по всей поверхности мачты от основания до вершины, собирались тени.

— Колл, ты чертовски потрудился над этой мачтой, — сказал Бренд, уставившись на нее.

— Это история нашего путешествия. — Колл сильно изменился с тех пор, как они отправились. Такой же дергано-быстрый, как и всегда, но голос стал глубже, лицо сильнее, руки увереннее, когда он мягко проводил ими по вырезанным деревьям, рекам, кораблям и чудесно сплетенным друг другом фигурам. — Здесь у основания Торлби, Священная и Запретная вытекают отсюда и текут на другую сторону, Первый из Городов на вершине мачты. Здесь мы пересекаем Расшатанное море. Здесь Бренд поднимает корабль. Здесь мы встречаемся с Синим Дженнером.

— Умный мальчик, а? — сказала Сафрит, крепко его обнимая. — И тем лучше, что ты не свалился с проклятого бруса и не вышиб себе мозги.

— Это была бы потеря, — прошелестел Бренд, глядя на мачту в еще большем изумлении, чем когда-либо.

Колл указывал на другие фигуры.

— Скифр посылает Смерть по равнине. Принц Варослав сковывает Запретную. Колючка сражается с семерыми. Отец Ярви заключает сделку с императрицей, и... — Он придвинулся ближе, добавил своим поношенным ножом еще несколько штрихов стоящей на коленях фигуре внизу и сдул стружку. — А здесь я, сейчас, завершаю все это. — Он шагнул назад, ухмыляясь. — Готово.

— Мастерская работа, — сказал Отец Ярви, проводя своей иссохшей рукой по резьбе. — Думаю, установить ее во дворе цитадели, чтобы каждый гетландец мог увидеть великие подвиги, совершенные от их имени, и великий подвиг резьбы по дереву не последний из них.

Улыбки померкли, и глаза увлажнились, поскольку теперь всем было ясно, что путешествие окончено, и их маленькая семья распадается. Те, чьи пути так плотно сплелись в одном великом путешествии, теперь будут идти своими дорогами, разбросанные, как листья в бурю, кто знает на какие расстояния и по каким портам. И в руках непостоянных богов было, пересекутся ли еще их пути.

— Вот так невезение, — прошелестел Досдувой, медленно качая головой. — Находишь друзей, и они снова уходят из твоей жизни. Не везет так не везет...

— О, хватит уже болтать об удаче, здоровый ты дурак! — отрезала Сафрит. — Вот моему мужу не повезло, его похитили работорговцы, но он никогда не переставал бороться, чтобы вернуться ко мне, никогда не бросал надежду, и умер, сражаясь до конца, за своих напарников по веслу.

— Так и было, — сказал Ральф.

— Он спас мою жизнь, — сказал Отец Ярви.

— Чтобы вы могли спасти мою жизнь и жизнь моего сына. — Сафрит пихнула Досдувоя рукой, отчего серебряные кольца на его запястье застучали. — Посмотри на все, что у тебя есть! Ты сильный, здоровый, богатый, и у тебя есть друзья, которые быть может однажды снова придут в твою жизнь!

— Кто знает, с кем встретишься на извилистом пути к Последней Двери? — прошептал Ральф, задумчиво потирая бороду.

— Это везение, черт возьми, а не неудача! — сказала Сафрит. — Благодари какого угодно бога, какой тебе нравится, за каждый день твоей жизни.

— Никогда не думал об этом так, — сказал Досдувой, наморщив лоб от раздумий. — Постараюсь обдумать свои молитвы. — Он аккуратно передвинул свои денежные кольца на огромном запястье. — Сразу после одной игры в кости. Или двух. — И он направился в город.

— Некоторые, черт возьми, никогда не учатся, — пробормотала Сафрит, глядя ему вслед, уперев руки в бока.

— Никто не учится, — сказал Ральф.

Бренд протянул ему руку.

— Я буду скучать по тебе.

— И я по тебе, — сказал кормчий, сжимая ему руку. — Ты сильный на весле, сильный в стене, и там тоже сильный. — И он стукнул Бренда по груди и придвинулся ближе. — Стой в свете, парень, а?

— Я буду скучать по всем вам. — Бренд посмотрел на Торлби, куда ушла Колючка, и ему пришлось сглотнуть ком в горле. Уйти, едва обмолвившись словом, словно он был никем и ничем. Это ранило.

— Не волнуйся. — Сафрит положила руку ему на плечо и сжала. — Здесь вокруг много других девчонок.

— Таких, как она, немного.

— А это плохо? — спросила Мать Скаер. — В Вульсгарде я знаю дюжину, которые повырывают друг другу глаза ради такого парня как ты.

— А это хорошо? — спросил Бренд. — Я бы предпочел жену с глазами.

Мать Скаер прищурилась, отчего он еще больше занервничал.

— Поэтому и выбирают победительницу.

— Как всегда благоразумно, — сказал Отец Ярви. — Мать Скаер, пришло время вам покинуть нас. — Он хмуро посмотрел на воинов, стоявших у городских ворот. — Думаю, нынче ванстеры еще менее популярны, чем обычно.

Она низко прорычала.

— Мать Ворон снова танцует на границе.

— Тогда задача нас, как министров, говорить за Отца Голубей, и превратить кулак в раскрытую ладонь.

— Союз это ваш план. — Скаер несчастно почесала обритую голову. — Стереть тысячу лет крови — немалый подвиг.

— Но тот, который будет достоин песен.

— Люди предпочитают петь о том, как наносить раны, вот ведь дурачье. — Ее глаза стали голубыми щелочками, когда она смотрела на Ярви. — И боюсь, вы зашьете одну рану, чтобы вырезать другую, еще глубже. Но даю слово, я сделаю все, что смогу.

— А что еще может сделать каждый из нас? — Эльфийские браслеты на руке Матери Скаер застучали, когда Ярви на прощание сжал ее ладонь. Потом взгляд его спокойных и ровных глаз сместился на Бренда. — Благодарю за всю помощь, Бренд.

— Я всего лишь делал то, за что вы платили.

— Думаю, больше того.

— Значит, наверное, просто пытался делать хорошее.

— Может настать время, когда мне понадобится человек, который сосредоточен не на величайшем благе, но просто хочет делать хорошее. Возможно, я смогу послать за тобой?

— Это будет честь для меня, Отец Ярви. Я должен вам. За то, что дали мне место.

— Нет Бренд, это я тебе должен. — Улыбнулся министр. — И довольно скоро надеюсь отплатить.

Бренд направлялся поперек склона, пробираясь между палатками, лачугами и коряво сделанными сараями, укоренившимися за воротами, как грибы после дождя. Их было намного больше, чем раньше. Шла война с ванстерами, и народ бежал из своих домов у границы и скапливался под стенами Торлби.

Через щели плетня виднелся свет лампы, вечер наполнялся голосами, откуда-то эхом отдавался куплет грустной песни. Бренд миновал огромный костер, кружащиеся искры освещали пару изможденных лиц, очень старое и очень молодое. В воздухе висел сильный запах дыма, навоза и немытых тел. Кислая вонь его детства, но тогда она казалась ему приятной. Он знал, что больше это уже не будет его домом.

Он шел и чувствовал мешочек под рубашкой. Теперь он был тяжелым. Красное золото от принца Варослава, желтое золото от императрицы Виалины, и хорошее серебро с отчеканенным на нем лицом королевы Лаитлин. Хватит на хороший дом под тенью цитадели. Достаточно, чтобы Рин больше никогда ни в чем не нуждалась. Он улыбался, толкая дверь их лачуги, которая со стуком открылась.

— Рин, я...

Он обнаружил, что стоит, уставившись на кучку незнакомцев. Мужчина, женщина, и сколько детей? Пять? Шесть? Все плотно сбились вокруг очага, где он когда-то грел свои больные ноги. И ни следа Рин среди них.

— Кто вы, черт возьми? — В него вцепился страх, и он положил руку на рукоять кинжала.

— Все в порядке! — Мужчина поднял руки. — Ты Бренд?

— Да, будь я проклят. Где моя сестра?

— Ты не знаешь?

— Если б знал, стал бы спрашивать? Где Рин?

Это был прекрасный дом в тени цитадели.

Дом богатой женщины из хорошего обработанного камня с целым вторым этажом и с головой дракона, вырезанной на кровельной балке. Уютный домик, и гостеприимный свет очага лился из-под ставен в вечерние сумерки. Красивый дом с ручейком, журчащим по крутому каналу перед ним под узким мостиком. Дом, который содержали в порядке — дверь была недавно выкрашена в зеленый цвет, над ней висела вывеска в форме меча и тихо покачивалась от ветра.

— Здесь? — Бренд достаточно часто поднимался с ящиками и бочками по крутой дорожке к домам богатых, и улицу он знал. Но он никогда не был в этом доме и не имел ни малейшего понятия, почему его сестра может быть внутри.

— Здесь, — ответил мужчина, и постучал по двери костяшками пальцев.

Бренд стоял и раздумывал, какую позу принять, и распахнувшаяся дверь застала его врасплох между двумя.

Рин изменилась. Быть может даже больше, чем он. Теперь она была похожа на взрослую женщину, стала выше, ее лицо было более худым, темные волосы коротко пострижены. На ней была прекрасная туника, с искусной вышивкой на воротнике, как у зажиточного торговца.

— Хэйл, ты как? — спросила она.

— Лучше, — сказал мужчина. — К нам заглянул посетитель. — И он отошел с дороги, так, что свет упал на лицо Бренда.

— Рин... — прохрипел он, не зная, что сказать. — Я...

— Ты вернулся! — Она выбросила руки вокруг него, едва не сбив его с ног, и сжала так, что его едва не стошнило. — Ты так и будешь стоять на ступеньках и пялиться? — И она протащила его в дверь. — Передавай привет детям! — крикнула она вслед Хэйлу.

— Непременно!

Затем она захлопнула дверь ногой и стащила морской сундучок Бренда у него с плеча. Когда она ставила его на покрытый плиткой пол, закачалась длинная цепочка. Серебряная цепочка с серебряным ключом, блестевшим на ней.

— Чей это ключ? — пробормотал он.

— Ты подумал, что я тут вышла замуж, пока тебя не было? Это мой собственный ключ от моих замков. Ты голоден? Пить хочешь? У меня есть...

— Чей это дом, Рин?

Она ухмыльнулась ему.

— Твой. И мой. Наш.

— Этот? — Бренд уставился на нее. — Но... как...

— Я же говорила тебе, что сделаю меч.

Глаза Бренда расширились.

— Должно быть, это был меч, достойный песен.

— Король Утил так и подумал.

Глаза Бренда расширились еще сильнее.

— Король Утил?

— Я нашла новый способ плавить сталь. Более жаркий. Первый меч треснул, когда мы его закаляли, но второй выдержал. Гаден сказала, что мы должны отдать его королю. Король стоял в Зале Богов и сказал, что сталь это ответ, а это лучшая сталь из тех, что он когда-либо видел. Теперь он носит его, как я слышала. — Она пожала плечами, словно покровительство короля Утила не было величайшей честью. — После этого все захотели, чтобы я сделала им меч. Гаден сказала, что не может удерживать меня. Она сказала, что я должна быть мастером, а она моим подмастерьем. — Рин пожала плечами. — Благословлена Той Кто Ударяет по Наковальне, как мы всегда говорили.

— Боги, — прошептал Бренд. — Я собирался изменить твою жизнь. А ты изменила ее сама.

— Ты дал мне шанс. — Рин взяла его за запястье, хмуро глядя на его шрамы. — Что случилось?

— Ничего. Веревка соскользнула на высоком волоке.

— Полагаю, к этой истории есть что добавить.

— У меня есть истории и получше.

Губа Рин сморщилась.

— Если только в них нет Колючки Бату.

— Рин, она спасла императрицу Юга от ее дяди! Императрицу! Юга.

— Это я уже слышала. Об этом поют по всему городу. Что-то о том, как она одна победила дюжину мужчин. Потом их было пятнадцать. Может даже двадцать, в последний раз, как я ее слышала. И она сбросила с крыши какого-то герцога, и разгромила орду Конного Народа, завоевала эльфийскую реликвию, а еще подняла корабль, как я слышала. Подняла корабль! — и она снова фыркнула.

Бренд поднял брови.

— Полагаю, у певцов есть привычка приукрашивать правду.

— Правду можешь рассказать мне позже. — Рин взяла лампу и провела его через другую дверь. Вверх в темноту шли ступеньки. — Пойдем посмотрим твою комнату.

— У меня есть комната? — пробормотал Бренд, и его глаза расширились сильнее прежнего. Как часто он об этом мечтал? Когда у них не было крыши над головами, или еды, или друзей во всем мире, кроме них самих?

Она положила руку ему на плечи, и теперь он почувствовал себя дома.

— У тебя есть комната.

Неправильные представления

— Наверное, мне нужен новый меч.

Колючка вздохнула, осторожно положив отцовский клинок на стол. Свет кузницы осветил множество царапин, засверкал в глубоких зарубках. Меч был сточен и почти искривился за годы полировки. Обмотка рукояти истерлась до засаленных клочьев, дешевое железное навершие болталось, постукивая.

Ученица быстро глянула на меч Колючки и еще меньше внимания уделила самой Колючке.

— Полагаю, ты права. — На ней была кожаная жилетка в пятнах подпалин, рукавицы по локоть, голые руки и плечи, капли пота от жары, крепкие мышцы сокращались, когда она повернулась к полоске металла в раскаленных углях.

— Это хороший меч. — Колючка провела пальцами по стали, покрытой шрамами. — Он принадлежал моему отцу. Многое повидал. В его дни и в мои.

Ученица едва кивнула. У нее были довольно грубые манеры, но и у самой Колючки были не лучше, так что она постаралась не таить на нее зла.

— Твой мастер поблизости? — спросила она.

— Нет.

Колючка подождала продолжения, но его не последовало.

— Когда он вернется?

Девчонка лишь фыркнула, сняла металл с углей, осмотрела и вколотила его обратно в фонтане искр.

Колючка решила начать сначала.

— Я ищу мастера клинков с Шестой улицы.

— И это я, — сказала девчонка, все еще хмуро глядя на свою работу.

— Ты?

— Я делаю клинки на Шестой улице, разве нет?

— Думала, ты будешь... старше.

— Похоже, думать — не твоя сильная сторона.

Некоторое время Колючка раздумывала, стоит ли сердиться, но решила, что лучше выбросить это из головы. Она пыталась чаще выбрасывать что-то из головы.

— Ты не первая это говоришь. Просто необычно, чтобы девчонка делала мечи.

Тогда девчонка на нее посмотрела. Яростные глаза блеснули в свете кузницы сквозь волосы, прилипшие к ее ширококостному лицу, и было в ней что-то чертовски знакомое, но Колючка не могла понять что.

— Почти так же необычно, как девчонка, которая ими машет.

— Действительно, — сказала Колючка. — Я...

Мастер клинков вытащила наполовину сделанный клинок из горна. Сияющий метал пролетел так близко, что Колючке пришлось отдернуть руку.

— Я знаю кто ты, Колючка Бату.

— А. Конечно. — Колючка решила, что ее слава бежала впереди нее. Только сейчас она начала понимать, что это не всегда хорошо.

Девчонка взяла молоток, и Колючка смотрела, как она стучит по болванке, превращая ее в клинок, смотрела, как она выстукивает музыку наковальни, как говорили кузнецы, и это был поучительный урок. Короткие быстрые удары, ни одного потраченного впустую усилия, все точно, все под контролем, каждый удар столь же идеален, как удар мастера меча. Раскаленная пыль разлеталась с заготовки. Колючка намного больше знала о том, как использовать мечи, чем о том, как их делать, но даже идиот заметил бы, что эта девчонка знала свое дело.

— Говорят, ты делаешь лучшие мечи в Торлби, — сказала Колючка.

— Я делаю лучшие мечи по всему Расшатанному морю, — сказала девчонка, держа сталь так, что свечение от нее падало на блестящее от пота лицо.

— Мой отец всегда говорил, что не стоит гордиться.

— Это не вопрос гордыни. Это просто факт.

— Сделаешь мне один?

— Нет. Не думаю.

Лучшие в своем деле люди иногда пренебрегают манерами, но это уже становилось странным.

— У меня есть деньги.

— Мне не нужны твои деньги.

— Почему?

— Ты мне не нравишься.

Обычно Колючке не нужно было много времени, чтобы вскинуться на оскорбление, но тут это было столь неожиданно, что застало ее врасплох.

— Ну... наверное можно найти и другие мечи.

— Несомненно.

— Пойду, тогда, поищу.

— Надеюсь, найдешь подлиннее. — Мастер клинков с Шестой улицы наклонилась, чтобы мягким выдохом сдуть пепел с металла. — Сможешь тогда засунуть его себе в задницу.

Колючка подхватила свой старый меч, серьезно подумала о том, чтобы врезать им плашмя девчонке по башке, но решила, что не стоит и повернулась к двери. Впрочем, прежде чем она дотянулась до ручки, девчонка снова заговорила.

— Почему ты так вела себя с моим братом?

Она спятила. Наверняка.

— Кто твой чертов брат?

Девчонка хмуро посмотрела на нее.

— Бренд.

Имя потрясло Колючку так же верно, как удар ногой в голову.

— Тот Бренд, который был со мной на...

— А какой еще Бренд? — Она ткнула себя в грудь большим пальцем. — Я Рин.

Теперь Колючка определенно видела сходство, и оно потрясло ее даже больше, так что, когда она заговорила, у нее получился виноватый писк.

— Не знала, что у Бренда есть сестра...

Рин презрительно хихикнула.

— А с чего бы? Ты ведь всего лишь год провела с ним в одной лодке.

— Он мне никогда не говорил!

— А ты спрашивала?

— Конечно! Ну, вроде того. — Колючка сглотнула. — Нет.

— Год пролетел. — Рин сердито вогнала клинок обратно в угли. — И в тот миг, как он видит меня, знаешь, о чем он начинает говорить?

— Эээ...

Она принялась колотить по мехам, как Колючка колотила по голове Бренда на тренировочной площадке. — Колючка Бату пробежала по веслам посреди эльфийских развалин. Колючка Бату спасла ему жизнь в стене щитов. Колючка Бату заключила союз, который весь мир приведет в порядок. И когда я уже хотела врезать ему по морде, если снова услышу твое имя, знаешь, что он сказал?

— Эээ...

— Колючка Бату едва обмолвилась с ним словом на всем пути назад. Колючка Бату вырезала его, как вырезают мозоль. Знаешь, что я тебе скажу, "Колючка Бату" звучит теперь для меня очень похоже на "чертова сука", после всего, что он для нее сделал. И нет, мне не очень-то хочется делать меч для...

— Постой-ка, — бросила Колючка. — Ты и понятия не имеешь, что произошло между мной и твоим братом.

Рин отпустила меха и сердито уставилась на нее.

— Просвети меня.

— Ну... — последнее, что было нужно Колючке, это снова расковыривать болячку как раз тогда, когда появилась возможность ее залечить. Она не собиралась признавать, что совершила дурацкую ошибку, сама сожгла себя изнутри, и поэтому ей пришлось заставить себя не смотреть на Бренда и не говорить с Брендом, и не делать ничего с Брендом каждый миг каждого дня, чтобы не сжечь себя снова.

— Ты все понимаешь не так, вот и все!

— Удивительно, как люди всегда думают о тебе неправильно. Как часто это должно повторяться, прежде чем ты начнешь задумываться, что может быть они все думают правильно? — И Рин вытащила железо из горна и положила обратно на наковальню.

— Ты не знаешь меня, — прорычала Колючка, тоже раздувая жар своей ярости. — Ты не знаешь, через что я прошла.

— Конечно, у всех нас есть свои трудности, — сказала Рин, поднимая молот. — Но некоторые из нас рыдают над ними в большом доме, за который заплатил наш папочка.

Колючка раскинула руки, указывая на прекрасную новую кузницу позади прекрасного дома возле цитадели.

— О, я вижу, вы с Брендом еле сводите концы с концами!

Тогда Рин замерла, на ее плечах бугрились мышцы, ее глаза метались, и она выглядела сердито. Так сердито, что Колючка сделала маленький шаг назад, осторожно глядя на качающийся молот.

Наконец Рин со стуком отбросила его, стащила рукавицы и швырнула их на стол.

— Пойдем со мной.

— Моя мать умерла, когда я была маленькой.

Рин вела Колючку за стены. Вниз, откуда вонь мусора Торлби не потревожит добрых людей города.

— Бренд ее немного помнит. Я — нет.

Некоторые из мусорных куч были завалены уже многие годы назад, и превратились в травянистые холмы. Некоторые были открыты и воняли, в них были разбросаны кости и раковины, тряпки и навоз людей и животных.

— Она всегда говорила ему делать хорошее.

Паршивая собака подозрительно глянула на Колючку, словно раздумывала, не станет ли она с ней соперничать, и вернулась к разнюхиванию гнилья.

— Мой отец умер, сражаясь с Гром-гил-Гормом, — пробормотала Колючка, пытаясь сопоставить неудачу с неудачей. Если честно, ее слегка тошнило. От одного взгляда на это место, и от его вони, и от того факта, что она почти не знала о его существовании, поскольку рабы матери всегда увозили их мусор. — Его положили в Зале Богов.

— И у тебя его меч.

— За исключением навершия, — проворчала Колючка, стараясь не дышать носом. — Горм забрал его.

— Тебе повезло, что у тебя хоть что-то от отца осталось. — Казалось, Рин зловоние совсем не беспокоит. — Нам от нашего досталось немного. Он любил пропустить стаканчик. Ну... Я сказала стаканчик. Он любил все стаканчики. Он бросил нас, когда Бренду было девять. Ушел однажды утром, и быть может нам было лучше без него.

— Кто вас приютил? — тихо спросила Колючка, начиная понимать, что в соревновании неудач ее намного превзошли.

— Никто. — Рин подождала, чтобы до Колючки дошло. — Здесь в то время жило довольно много таких, как мы.

— Здесь?

— Копаешься здесь. Иногда находишь, чего поесть. Иногда находишь что-нибудь, что можно продать. Зимы... — Рин сгорбилась и передернулась. — Зимой было тяжело.

Колючка могла лишь стоять и удивленно моргать, чувствуя себя насквозь замерзшей, несмотря на то, что лето было в разгаре. Она всегда полагала, что ее детство было нелегким. Теперь она узнала, что в то время как она бесилась в своем прекрасном доме из-за того, что мать не звала ее по имени, которое ей нравилось, были дети, которым приходилось копаться в навозе, чтобы найти косточку поглодать.

— Почему ты рассказываешь мне это?

— Потому что Бренд не говорил, а ты не спрашивала. Мы попрошайничали. Я воровала. — Рин чуть горько улыбнулась. — Но Бренд сказал, что он должен делать хорошее. Так что он работал. Он работал в доках и в кузницах. Он работал везде, где ему давали работу. Он работал, как пес, и не раз его били, как пса. Я заболела, и он меня вы́ходил, я снова заболела, и он снова меня выходил. Он продолжал мечтать о том, чтобы стать воином, получить место в команде, чтобы вокруг него всегда была команда. Так что он пошел на тренировочную площадку. Ему пришлось выпрашивать и брать взаймы снаряжение, но он пошел. Он работал до тренировки и после, и даже после этого, если кому-то была нужна помощь, он оставался и помогал. Делай хорошее, как всегда говорил Бренд, и люди будут делать хорошее тебе. Он был хорошим парнем. И стал хорошим мужчиной.

— Я знаю это, — прорычала Колючка, чувствуя, как опять накатывает свежая боль, острее чем когда-либо, потому что теперь с ней накатывала вина. — Он лучший из тех, кого я знаю. Черт возьми, это для меня не новость!

Рин уставилась на нее.

— Тогда как ты могла так к нему относиться? Если бы не он, я бы прошла через Последнюю Дверь, и ты тоже, и вот твоя благодарность...

Колючка могла в чем-то ошибаться, и могла не знать того, что должна была, и быть может была слишком погружена в себя, чтобы видеть то, что у нее под носом, но были пределы того, что она была готова принять.

— Погоди-ка, тайная сестра Бренда. Несомненно ты открыла мне глаза шире, чем когда-либо, на то, какая я самодовольная задница. Но я и он были напарниками по веслу. В команде ты стоишь за людей, которые с тобой. Да, он был за меня, но и я была за него, и...

— Не тогда! Раньше. Когда ты убила того парня. Эдвала.

— Чего? — Колючка почувствовала, что ее тошнит еще сильнее. — Я хорошо помню тот день, и все что сделал Бренд, это, черт возьми, просто стоял.

Рин раскрыла рот.

— Вы двое хоть говорили за этот год?

— Не об Эдвале, это уж точно!

— Конечно, не говорили. — Рин закрыла глаза и улыбнулась, словно она все поняла. — Он никогда не принимает благодарности, которых заслуживает, упрямый болван. Он тебе не сказал.

Колючка ничего не понимала.

— Не сказал мне что, черт тебя дери?

— Он пошел к Отцу Ярви. — Рин мягко, но уверенно взяла Колючку за плечи и стала отчетливо выговаривать слово за словом. — Он рассказал, что случилось на берегу. Даже не смотря на то, что знал, чего это будет ему стоить. Мастер Хуннан узнал об этом. Так что это стоило ему места в королевском набеге, и его места воина, и всего, на что он надеялся.

Тогда Колючка издала странный звук. Придушенное клохтание. Звук, который издает цыпленок, когда ему сворачивают шею.

— Бренд пошел к Отцу Ярви, — прохрипела она.

— Да.

— Бренд спас мою жизнь. И потерял за это свое место.

— Да.

— А я насмехалась над ним и относилась, как к дураку, всю дорогу по Священной и Запретной и обратно.

— Да.

— Почему, черт возьми, он просто не сказал... — И только тогда Колючка увидела что-то блестящее под воротником жилетки Рин. Она протянула руку, подцепила это дрожащим пальцем и вытащила на свет.

Бусы. Стеклянные бусы, голубые и зеленые.

Те, которые Бренд купил в тот день в Первом из Городов. Те, о которых она сначала думала, что они для нее, а потом для какой-то возлюбленной в Торлби. Те, которые, как она теперь видела, были для сестры, о которой она ни разу не озаботилась спросить.

Колючка снова издала тот пронзительный звук, только теперь громче.

Рин уставилась на нее, словно она обезумела.

— Что?

— Я такое тупое дерьмо.

— А?

— Где он?

— Бренд? В моем доме. В нашем доме...

— Прости. — Колючка уже пятилась назад. — О мече поговорю с тобой позже! — Она повернулась и побежала к воротам.

Он выглядел лучше, чем всегда. Или, быть может, она только сейчас по-другому на него взглянула, зная то, что узнала.

— Колючка. — Он выглядел удивленно, увидев ее, и она вряд ли могла его винить. Потом он стал выглядеть обеспокоенно. — Что стряслось?

Она поняла, что, должно быть, выглядит даже хуже, чем обычно, и пожелала, чтобы она не бежала всю дорогу, или хотя бы повременила стучать до того, как восстановит дыхание и вытрет пот со лба. Но она слишком долго ходила вокруг да около. Пора признать это, в поту или нет.

— Я говорила с твоей сестрой, — сказала она.

Он забеспокоился еще сильнее.

— О чем?

— Во-первых о том, что у тебя есть сестра.

— Это не тайна.

— Это — возможно.

Теперь он выглядел даже еще более обеспокоенно.

— Что она тебе сказала?

— Что ты спас мне жизнь, когда я убила Эдвала.

Он вздрогнул.

— Я же сказал ей ничего не говорить!

— Ну, это не сработало.

— Думаю, тебе лучше войти. Если хочешь. — Он отошел от двери и она последовала за ним в темный коридор. Ее сердце стучало сильнее чем когда-либо. — Тебе не обязательно благодарить меня.

— Нет, — сказала она. — Обязательно.

— Я не пытался сделать что-то благородное. Просто... что-то хорошее. И я не был уверен, а потом прошло слишком много времени, и я все испортил...

Она шагнула к нему.

— Ты пошел к Отцу Ярви?

— Да.

— Отец Ярви спас мою жизнь?

— Да.

— Ты потерял свое место из-за этого?

Он пошевелил губами, словно пытался подобрать слова, чтобы отрицать это, но не смог.

— Я собирался сказать тебе, но...

— Мне не легко что-то говорить.

— А я не из тех, кто хорошо говорит. — Он откинул волосы и почесал голову, словно та болела. — Не хотел, чтобы ты чувствовала, будто что-то мне должна. Это было бы нечестно.

Она удивленно моргнула.

— Так... ты не только рисковал всем ради меня, но еще и держал при себе, чтобы я не чувствовала себя из-за этого плохо.

— В каком-то смысле... может быть. — Он посмотрел на нее исподлобья, его глаза блестели в темноте. Тем взглядом, словно не было ничего, на что бы он предпочел смотреть. И как бы она ни пыталась вырвать те надежды, они буйно разрослись, и желание нахлынуло сильнее чем прежде.

Она сделала еще один маленький шаг к нему.

— Мне так жаль.

— Тебе не нужно жалеть.

— Но я жалею. О том, как относилась к тебе. На пути назад. На пути туда, если уж на то пошло. Мне жаль, Бренд. Я никогда не сожалела сильнее, Бренд. Я вообще никогда не сожалела, правда. Надо поработать над этим. Просто... Я неправильно думала... кое о чем.

Он тихо стоял. Ждал. Смотрел. Никакой чертовой помощи.

Просто скажи. Насколько это может быть трудно? Она убивала людей. Просто скажи.

— Я перестала разговаривать с тобой... потому что... — Это было, словно она встала на замерзшее озеро, не зная, не отправит ли следующий шаг ее прямо в ледяную пучину. — Мне всегда... нравился.... — Она не могла выдавить "ты". Она не смогла бы выговорить "ты", даже если бы нужно было сказать это или умереть. Она крепко сжала глаза. — Что я пытаюсь сказать, это... Эй!

Она резко раскрыла глаза. Он дотронулся до ее щеки, кончики пальцев касались шрама.

— Твоя рука меня коснулась. — Самое глупое, что она когда-либо говорила, и это с учетом яростной конкуренции. Они оба видели, что его рука ее коснулась. Вряд ли она попала туда случайно.

Он отдернул ее.

— Я думал...

— Нет! — Она схватила его руку и вернула ее обратно. — Я имела в виду... Да. — Его пальцы на ее лице были теплыми, ее пальцы скользили по обратной стороне его ладони, прижимая, и это было... Боги. — Это происходит, да?

Он шагнул чуть ближе, и кадык на его шее подскочил, когда он сглотнул.

— Думаю да. — Он смотрел на ее рот. Смотрел так, словно там было что-то по-настоящему интересное, а она точно знала, что никогда не была напугана сильнее.

— Что мы делаем? — Оказалось, что это пищит она, голос становился все выше и выше. — Я имею в виду, я знаю, что мы делаем... наверное. — Боги, это была ложь, она и понятия не имела. Теперь она хотела, чтобы Скифр поменьше учила ее мечам, и чуть больше искусству любви, или чего бы там ни было. — Я имею в виду, мы знаем, что мы сейчас делаем, знаешь...

Он мягко положил большой палец ей на губы.

— Колючка, заткнись.

— Точно, — выдохнула она, осознав, что ее рука между ними, словно она собирается его оттолкнуть. Она так привыкла отталкивать людей, и его в частности. Она заставила себя положить ее тихонько ему на грудь, надеясь, что он не почувствует, как она дрожит.

Он придвинулся ближе, и внезапно на нее нахлынуло желание сбежать, потом желание захихикать, и она издала глупое бульканье, пытаясь сглотнуть смешок, а потом его губы коснулись ее. Нежно, лишь слегка коснулись, с одной стороны, потом с другой. Она поняла, что ее глаза открыты и захлопнула их. Не знала, что делать с руками. На миг она затвердела, словно деревянная статуя, но потом все стало смягчаться.

Его нос задел ее, щекотно.

Он издал горлом звук, и она тоже.

Она поймала его губу своими и потащила ее; той рукой, с его груди, обняла его за шею и подтащила ближе. Их зубы неловко стукнулись, и они разделились.

Да уж, так себе поцелуй. Совсем не похоже на то, что она себе представляла, и видели боги, она представляла достаточно, но все равно, всю ее бросило в жар. Кажется, это было чем-то похоже на бег, но она много бегала, и никогда не чувствовала в точности как сейчас.

Она открыла глаза, и он смотрел на нее. Тем взглядом, сквозь пряди волос на лице. Это был не первый ее поцелуй, но остальные были скорее детской забавой. Этот отличался от тех, как битва отличается от тренировочной площадки.

— Ох, — прохрипела она. — Это... было неплохо.

Она отпустила его руку и схватила в пригоршню его рубаху, и начала притягивать его к себе, заметила его улыбку в уголке его рта и улыбнулась сама...

За дверью раздался грохот.

— Рин, — пробормотал Бренд, и, словно это слово начинало гонку, они оба побежали. Ринулись по коридору, как воры, пойманные во время ограбления, запутались на лестнице, хихикали как идиоты, протискиваясь в комнату, и наконец Бренд захлопнул дверь и прислонился к ней, словно снаружи была дюжина злобных ванстеров.

Они съежились в темноте, их дыхание участилось.

— Почему мы побежали? — прошептал он.

— Не знаю, — прошептала в ответ Колючка.

— Думаешь, она может нас услышать?

— А что если может? — спросила Колючка.

— Не знаю.

— Так это ведь твоя комната?

Он выпрямился, ухмыляясь как король, одержавший победу.

— У меня есть комната.

— Какой выдающийся гражданин, — сказала она, идя по кругу и осматриваясь. Это не заняло много времени. В одном углу была соломенная постель, с потертым одеялом Бренда на ней. В другом углу стоял его открытый морской сундучок. Меч, который раньше принадлежал Одде, был прислонен к стене. И кроме этого были еще голые доски пола, голые стены и много теней. — Никогда не думал, что ты перестарался с мебелью?

— Тут все еще не закончено.

— Тут все еще не начато, — сказала она, завершая круг перед ним.

— Если это не то, к чему ты привыкла во дворце императрицы, я не буду тебя удерживать.

Она фыркнула.

— Я жила под лодкой с сорока мужиками. Полагаю, я могу здесь задержаться ненадолго.

Он смотрел на нее, а она подошла ближе. Этот взгляд. Немного голодный, немного напуганный.

— Значит, остаешься?

— У меня нет других неотложных дел.

И они снова стали целоваться, в этот раз сильнее. Она больше не беспокоилась ни о сестре Бренда, ни о своей матери, ни о чем. В ее мыслях больше не было ничего, кроме ее рта и его. Не сначала, по крайней мере. Но довольно скоро о себе дали знать и другие части. Она раздумывала, что это тыкает ей в бедро и протянула руку чтобы проверить. Потом она поняла, что это, отпрянула и почувствовала себя так глупо, и напуганно, и разгоряченно, и восторженно, и вообще не очень понимала, что чувствует.

— Прости, — пробормотал он, наклоняясь и поднимая ногу, словно пытался спрятать выпуклость, при этом выглядел так нелепо, что она брызнула смехом.

Он выглядел обиженно.

— Не смешно.

— Немного. — Она взяла его руку и подтащила ближе, потом зацепила его ногу своей, и он задохнулся, когда она толкнула его, жестко уронила его на спину, а сама уселась сверху, широко расставив ноги. По-своему знакомая позиция, но теперь все было по-другому.

Она прижала бедра к его бедрам, раскачиваясь вперед-назад, сначала слабо, а потом сильнее. Ее рука запуталась в его волосах, она подтащила его лицо к своему, его борода колола ее подбородок, их открытые рты были так близко друг к другу, что казалось, ее голова полна его резким дыханием, которое жарко обдавало ее губы.

Теперь она терлась об него все усердней, и ощущение ей нравилось все больше и больше, потом она испугалась, что ей нравится это ощущение, потом решила просто продолжать, а поволноваться позже. С каждым выдохом она издавала горлом ворчание, и маленькая частичка ее думала, что это звучит довольно глупо, зато остальной ее части было плевать. Его рука скользнула ей сзади под рубашку, другая по ее ребрам, по одному за другим, и она от этого задрожала. Она отпрянула, тяжело дыша, глядя на него, уперев в него один локоть.

— Извини, — прошептал он.

— За что? — Она распахнула рубашку и стащила ее, зацепилась за эльфийский браслет на руке, наконец сорвала и отбросила ее прочь.

На миг она почувствовала себя глупо, зная, что она совсем не такая, какой должна быть женщина. Знала, что она бледная, жесткая и тощая. Но он выглядел как угодно, только не разочарованно. Провел руками ей по бокам и по спине и притянул ее к себе, целовал ее, покусывал ее губы своими зубами. Мешочек с костями пальцев ее отца упал ему на глаз, и он забросил его ей за плечо. Она начала раздвигать его рубашку, рука поднималась по его животу, пальцы по волосам на его груди, браслет светился мягким золотым светом, который отражался в уголках его глаз.

Он схватил ее руку.

— Нам не обязательно... ну... ты знаешь...

Конечно, им было не обязательно, и конечно была сотня причин не делать этого, но прямо сейчас она не могла думать ни об одной, на которую ей было бы не наплевать.

— Заткнись, Бренд. — Она вывернула свою руку и начала расстегивать его ремень. Она не знала, что делала, но знала нескольких полных придурков, которые это делали.

Неужели это может быть трудно?

Как бы один

Они заснули, обнимая друг друга, но долго это не продлилось. Бренд еще не знал никого, кто бы так сильно ворочался ночью. Она дергалась и извивалась, толкалась и содрогалась, пиналась и каталась, пока не пнула его так, что он выкатился из своей собственной постели.

Так что ему пришлось смотреть на нее, сидя на своем морском сундучке, крышка которого была отполирована до блеска его собственной задницей за сотни миль гребли.

Наконец она улеглась лицом вниз и широко раскинув руки, полоска света из узкого окна упала на ее спину. Одна рука свисала с кровати, и эльфийский браслет отбрасывал слабый свет на пол. Длинная нога высовывалась из-под одеяла, сморщенный шрам виднелся на бедре, на лице спутались волосы с вплетенными золотыми и серебряными кольцами, так что ему была видна лишь половина закрытого глаза и небольшой кусочек щеки с той меткой в форме стрелы.

Сначала он сидел с глупой улыбкой на лице, слушая ее храп. Думая о том, как она храпела ему на ухо всю дорогу по Священной и по Запретной. Думая, как сильно ему нравится слышать этот храп. С трудом веря в свою удачу, что она была тут, сейчас, обнаженная, в его постели.

Потом он начал беспокоиться.

Что подумают люди, когда узнают, что они сделали? Что скажет Рин? Что скажет мать Колючки? Что если появится ребенок? Он слышал, это не так уж вероятно, но такое случается, не так ли? Рано или поздно она проснется. Что если он будет ей больше не нужен? Как он может быть ей нужен? И на задворках его разума бродило самое темное беспокойство. Что если она проснется, и он все еще будет ей нужен? Что тогда?

— Боги, — пробормотал он, удивленно глядя в потолок. Но они ведь ответили на его молитвы, положив ее в его постель, не так ли? Вряд ли он мог молиться, чтобы они помогли теперь ее оттуда убрать.

С особенно резким всхрапом Колючка дернулась, потянулась, сжала кулаки, вытянула пальцы на ногах, и ее мышцы содрогнулись. Она высморкала соплю из одной ноздри, вытерла ее тыльной стороной ладони, потерла глаза другой ладонью и убрала с лица всклокоченные волосы. Потом замерла и дернула головой по сторонам, широко раскрыв глаза.

— Доброе утро, — сказал он.

Она уставилась на него.

— Значит, это не сон?

— Видимо нет. — Кошмар, быть может.

Долгий миг они смотрели друг на друга.

— Хочешь, чтобы я ушла? — спросила она.

— Нет! — сказал он, слишком громко и слишком страстно. — Нет. Ты хочешь уйти?

— Нет. — Она медленно села, натягивая одеяло на плечи, повернувшись к нему шишковатыми коленями, и широко зевнула.

— Почему? — Он понял, что говорит. Она остановила зевок на полпути, и осталась с открытым ртом. — Прошлая ночь прошла не очень-то хорошо, да?

Она вздрогнула, словно он ее ударил.

— Что я сделала не так?

— Ты? Нет! Ты не... я говорил о себе. — Он не очень-то понимал, о чем говорит, но его рот все равно продолжал говорить. — Рин же сказала тебе, да?

— Что сказала?

— Что мой отец отказался от меня. Что моя мать отказалась от меня.

Она хмуро посмотрела на него.

— Я думала, твоя мать умерла.

— Та же хрень, разве нет?

— Нет. Не та же.

Он почти не слушал.

— Я вырос, копаясь в мусоре. Был вынужден попрошайничать ради своей сестры. Возил кости, как раб. — Он не собирался говорить ничего из этого. Никогда. Оно само выскочило.

Колючка с щелчком захлопнула рот.

— Я та еще задница, Бренд. Но какой задницей я была бы, если б из-за всего этого думала о тебе хуже? Ты хороший человек. Тебе можно доверять. Так думают все, кто тебя знают. Колл тебя боготворит. Ральф тебя уважает. Даже Отцу Ярви ты нравишься, а ему никто не нравится.

Он удивленно посмотрел на нее.

— Я никогда не говорю.

— Но ты слушаешь, когда говорят другие! И, как не уставала мне говорить Сафрит, ты красивый и хорошо сложен.

— Она так говорила?

— Она и Мать Скаер как-то провели целое утро, обсуждая твою задницу.

— Э?

— Ты можешь получить кого захочешь. Особенно теперь, когда ты живешь не на помойке. Загадка в том, почему ты хочешь меня.

— Э? — Он даже и не думал, что она тоже может сомневаться. Она всегда казалась такой уверенной насчет всего.

Но она плотно обернула плечи одеялом и посмотрела на свои босые ноги, скривив от отвращения рот.

— Я эгоистка.

— Ты... амбициозная. Мне это нравится.

— Я злюка.

— Ты забавная. Мне это тоже нравится.

Она тихонько потерла шрам на щеке.

— Я уродливая.

Гнев закипел в нем так жарко, что застал его врасплох.

— Да кто, черт возьми, тебе такое сказал? Потому что, во-первых, они неправы, и, во вторых, я выбью им зубы.

— Выбить я и сама могу. Это не проблема. Я не... ну, ты знаешь. — Она выпростала руку из-под одеяла и поскребла ногтями побритую сторону головы. — Я не такая, какой должна быть девушка. Или женщина. И никогда не была. Я не очень хороша в...

— В чем?

— В улыбках, или, не знаю, в шитье.

— Мне не надо ничего зашивать. — Он соскользнул со своего сундучка и встал перед ней на колени. Его тревоги поблекли. Раньше все каким-то образом рушилось, и больше он ничему разрушаться не позволит. Только не из-за недостатка усердия.

— Я хотел тебя еще с Первого из Городов. Даже раньше, наверное. — Он протянул свою руку и положил на ее руку, которая лежала на постели. Может это было неуклюже, но честно. — Просто не думал никогда, что получу тебя. — Он посмотрел ей в лицо, подбирая нужные слова. — От одного взгляда на тебя, от мысли, что ты меня хочешь, я начинаю чувствовать, словно... словно я победил.

— Завоевал то, что больше никому не надо, — пробормотала она.

— Да какое мне дело до того, что им надо? — сказал он, и тот гнев снова занимался в нем, из-за чего она подняла взгляд. — Если они настолько тупы, и не видят, что ты лучшая женщина на всем Расшатанном море, это моя удача, не так ли? — Он замолк, и почувствовал, что его лицо горит, и подумал, что он наверняка снова все разрушил.

— Это, наверное, самое приятное из всего, что мне когда-нибудь говорили. — Она потянулась и убрала волосы с его лица. Ее прикосновение было нежным, как перышко. Он и не думал, что она может быть такой нежной. — Хотя мне вообще никто не говорил ничего приятного, но все равно. — Одеяло соскользнуло с ее голого плеча, и Бренд положил на него руку, провел по боку и по спине, кожа шуршала о кожу, теплая, мягкая, ее глаза закрылись и...

Стук эхом раздался по дому. Кто-то стучал в переднюю дверь, и этот стук нельзя было проигнорировать. Бренд услышал, как отодвинулась задвижка, и забормотали голоса.

— Боги, — сказала Колючка, широко раскрыв глаза. — Это может быть моя мать.

Так быстро они не двигались с тех пор, как Конный Народ нападал на них по степи. Они хватали одежду, бросали друг другу, натягивали ее; он неуклюже возился со своим ремнем, и у него никак не получалось, потому что уголком глаза он смотрел, как она натягивает штаны на задницу.

— Бренд? — донесся голос его сестры.

Они оба замерли, он в одном сапоге, она босиком, а потом Бренд хрипло крикнул:

— А?

— Ты в порядке? — Голос Рин, поднимающейся по ступенькам.

— Ага!

— Ты один? — Прямо за дверью.

— Конечно! — Потом он понял, что она может войти, и продолжил виновато. — Как бы.

— Ты худший лжец во всем Гетланде. Колючка Бату с тобой?

Бренд вздрогнул.

— Как бы.

— Она там или ее там нет. Колючка Бату, ты черт возьми там?

— Как бы? — сказала Колючка в дверь тихим голосом.

Длинная пауза.

— Это был мастер Хуннан.

Имя определенно подействовало на Бренда так, словно ему в штаны вылили ведро холодной воды.

— Он сказал, что прилетел голубь с новостями о рейде у Халлеби. И поскольку все мужчины отправились на север сражаться, он собирает тех, что остались, чтобы отправиться и посмотреть. Тех, кто еще тренируется, кто был ранен и кто провалил испытание. Они встречаются на берегу.

— И он ждет меня? — крикнул Бренд дрожащим голосом.

— Он говорит, что ты нужен Гетланду. И еще, что для каждого мужчины, который исполняет свой долг, найдется место воина.

Место воина. Всегда есть брат у твоего плеча. Всегда есть, за что сражаться. Стоять в свете. И пепел старых мечтаний, который, казалось, угас уже много месяцев назад, теперь быстро разгорелся жарко и ярко. И так же быстро он принял решение.

— Я спускаюсь, — крикнул Бренд, его сердце внезапно сильно застучало, и он услышал шаги уходящей сестры.

— Ты собираешься идти с этим ублюдком? — спросила Колючка. — После всего, что он тебе сделал? После всего, что он сделал мне?

Бренд стащил одеяло с кровати.

— Не ради него. Ради Гетланда.

Она фыркнула.

— Ради себя.

— Ладно, ради себя. Разве я этого не заслуживаю?

Ее зубы ненадолго сжались.

— Я отметила, что меня он не позвал.

— А ты бы пошла за ним? — спросил он, складывая на одеяло немного вещей и связывая из него узел.

— Конечно пошла бы. И врезала бы ему по морде.

— Может поэтому он тебя и не позвал.

— Хуннан не позвал бы меня, даже если бы он горел, а я держала бы ведро воды. И никто из них не позвал бы. Воины Гетланда. Да это какая-то чертова шутка! Впрочем, не смешная. — Она замерла, наполовину натянув сапог. — Ты ведь так стремишься отправиться не потому, что хочешь сбежать от меня, а? Потому что если ты передумал насчет этого, лучше просто скажи. Полагаю, у нас было достаточно секретов...

— Дело не в этом, — сказал он, хотя и раздумывал, не было ли это одной из причин. Просто получить немного места, чтобы вздохнуть. Просто немного времени, чтобы подумать.

— Иногда мне хочется, чтобы я осталась в Первом из Городов, — сказала она.

— Тогда бы ты никогда не разделила со мной постель.

— Когда я умерла бы в почете и богатстве, это было бы главным сожалением всей моей жизни.

— Просто дай мне неделю, — сказал он, привязывая меч Одды. — Я ничего не передумал, но это сделать должен. Может у меня больше никогда не будет шанса.

Она изогнула губы и сделала глубокий вдох.

— Неделю. А потом я начну искать следующего мужика, который может поднять корабль.

— Договорились. — И он еще раз ее поцеловал. Ее губы были похожи на пену, а рот кислым, и ему было все равно. Он вскинул щит на плечо, поднял небольшой узел из одеяла, глубоко вздохнул и направился в железные объятья Матери Войны.

Впрочем, что-то остановило его в проходе и он в последний раз посмотрел назад. Словно чтобы убедиться, что она все еще там. Она была там и улыбалась ему. Ее улыбки были редкими, и это делало их драгоценными. Как золото, наверное, и Бренд был весьма доволен собой оттого, что их причиной был он.

Избранный щит

Для Колючки цитадель Торлби не была радостным местом. В последний раз, когда она ее посещала, ее считали убийцей и в цепях вели в камеру. Перед этим она была тут, чтобы посмотреть, как ее отца, бледного и холодного, положили под куполом в Зале Богов. Ее мать рыдала рядом с ней, а Колючка смотрела на суровые лица высоких богов, и все молитвы, что она знала, были потрачены впустую. И теперь, когда она хмуро посмотрела на огромные двери Зала Богов, сжимая мешочек с костями пальцев отца, ей пришлось подавить тень гнева, который она почувствовала тогда, гнева, который с тех пор горел в ней.

Во дворе под древним кедром тренировались парни. Тренировались в квадрате, так же как и Колючка когда-то. Их мастер над оружием рявкал приказы, а они бестолково собирались в шаткую стену щитов. Теперь они казались такими юными. Такими медленными и неуклюжими. Колл вел ее мимо них, а она едва могла поверить, что и сама была когда-то одной из них.

— Ты Колючка Бату?

В углу квадрата сидел старик, замотанный в толстый черный мех, несмотря на тепло. На руках он баюкал обнаженный меч. Он выглядел таким иссохшим, сгорбленным, бледным, что Колючке понадобилось время, чтобы узнать его, даже несмотря на золотой обруч на его лбу.

Она опустилась на одно колено рядом с Коллом, глядя на траву.

— Да, мой король.

Король Утил прокашлялся.

— Слышал, ты без оружия убила семерых и заключила союз с императрицей Юга. Я в это не поверил. — Он прищурил свои слезящиеся глаза и осмотрел ее сверху донизу. — Теперь начинаю верить.

Колючка сглотнула.

— Мой король, я убила лишь пятерых.

— Она говорит, лишь пятерых! — И он издал горловой смешок, глянув на воинов вокруг себя. Пара из них скупо улыбнулась. Лица остальных становились все более суровыми с каждым словом. Ни один подвиг никогда не будет для них достаточно великим, чтобы поднять ее в их глазах: она как всегда была объектом презрения. — Ты мне нравишься, девочка! — сказал король. — Нам стоит потренироваться вместе.

Так значит, ей можно с ним потренироваться, если только она не претендует на то, чтобы сражаться за него. Колючка опустила взгляд, чтобы не показать гнев и не оказаться в подземельях цитадели во второй раз.

— Это было бы большой честью, — выдавила она.

Утил зашелся в кашле и плотнее натянул накидку на плечи.

— Когда сработают лекарства моего министра, и у меня кончится это недомогание. Клянусь, это варево со вкусом навоза лишь ослабляет меня.

— Отец Ярви весьма хитроумный человек, мой король, — сказала Колючка. — Я бы умерла, если бы не его мудрость.

— Ага, — прошелестел Утил, уставившись вдаль. — Надеюсь, его мудрость сработает вскоре и для меня. Я должен отправиться на север и преподать этим ванстерам урок. У Ломателя Мечей есть к нам вопрос. — Его голос усох до надломленного хрипа. — Каков будет наш ответ?

— Сталь! — прошипела Колючка, и остальные воины вокруг короля как один прошептали это слово.

Бледная рука Утила дрожала, когда он крепко вцепился в обнаженный меч, и Колючка сомневалась, что в ближайшее время будет тренироваться с королем.

— Сталь, — выдохнул он, медленно заворачиваясь в свои меха, влажные глаза сосредоточились на парнях в квадрате, словно он забыл, что здесь есть Колючка.

— Отец Ярви ждет, — прошептал Колл. Он повел ее прочь по траве, в темный коридор и вверх по длинному лестничному пролету. Шарканье их сапог эхом отдавалось в темноте, крики тренирующихся парней затихали позади.

— Бренд в порядке?

— Черт возьми, откуда мне знать? — отрезала Колючка и тотчас почувствовала вину. — Прости. Надеюсь, что в порядке.

— Ты и он... — Колл смотрел вбок. — Ну, ты понимаешь.

— Я не знаю, как там я и он, — отрезала она, поддавшись очередной волне гнева, и тут же накатила очередная волна вины. — Прости.

— Тебе скучно.

— Я бездельничаю, — прорычала она, — пока свершаются достойные деяния.

Ее настроение уже несколько дней было отвратительным, и презрение воинов Утила не способствовало его улучшению. Ей нечего было делать, только волноваться. Волноваться, что Бренд не захочет ее, когда вернется, или что она не захочет его, или что он вообще не вернется. Сомнений и разочарований, крутящихся в ее голове, теперь стало больше, чем было до того, как она разделила с ним постель, и она ничего не могла поделать ни с одним из них.

— Чертовы мужики, — пробормотала она. — Было бы намного лучше без них.

— Что я такого сделал? — спросил Колл.

— Ты не в счет. — Ухмыльнулась она и потрепала его волосы. — Пока.

Тяжелая дверь со скрипом открылась в пещеру чудес. Круглая комната, слабо освещенная мерцающими лампами, запах специй и сырости, и множество полок на стенах. Полок, уставленных книгами, банками с сушеными листьями и цветной пылью, черепами животных и сломанными веточками, связками растений и камнями, в которых блестели кристаллы.

Там стояла Сафрит, которая поманила Колючку вверх по ступеням к другому арочному проходу. Она наклонилась и прошептала:

— Не волнуйся.

— Э?

— Все пройдет хорошо, что бы ты ни решила.

Колючка уставилась на нее.

— Теперь я волнуюсь.

Отец Ярви сидел на стуле у очага в дальней комнате, на посохе из эльфийского металла, прислоненном к стене около него, отражались отблески огня.

Сафрит на пороге встала на колени и поклонилась так низко, что чуть не стукнулась об пол, но Колючка фыркнула и важно прошла вперед.

— Заставляете добрых людей вставать перед вами на колени, Отец Ярви? Я думала, вы отказались быть королем... — В поле зрения попала остальная часть комнаты, и Колючка увидела Королеву Лаитлин, сидящую по другую сторону от огня. Ее халат был развязан, одно бледное плечо оголено, и она прижимала к груди меховой узел. Принц Друин, поняла Колючка, наследник Черного Стула.

— Боги. — На каждом углу Колючку поджидали члены королевской семьи. Она с трудом встала на колено, задела локтем банку на полке, выбросила руку, чтобы поймать ее и сдвинула другую, и наконец неуклюже прижала к груди всю эту позвякивающую кучу. — Простите, моя королева. Никогда не умела вставать на колени. — Она вспомнила, что сказала то же самое, когда они встречались в прошлый раз, в доках Торлби перед отплытием Южного Ветра, и почувствовала, что ее лицо зарделось в точности, как тогда.

Но Лаитлин, казалось, этого не заметила.

— Самые достойные люди не умеют. — Она указала на еще один стол перед очагом. — Лучше сядь.

Колючка села, но это было не намного удобнее. Королева и министр вскинули головы и смотрели на нее, прищурив свои серые глаза. Между ними было удивительное сходство. Все еще мать и сын, какие бы клятвы он не принес, чтобы отказаться от любой семьи, кроме Министерства. Оба смотрели на нее в спокойной тишине. Двойное оценивание, отчего Колючка чувствовала себя маленькой, как булавочная головка. И все это время принц младенец сосал, сосал и сосал; маленькая ручка вылезла из мехов и потянула за прядь светлых волос.

— В последний раз, когда мы встречались, — в конце концов сказала Лаитлин, — я сказала тебе, что дураки похваляются тем, что сделают, а герои делают. Похоже, ты приняла мои слова к сердцу.

Колючка постаралась успокоить нервы. Быть может Торлби и казался меньше, после всего, что она видела, и знаменитые воины стали выглядеть слабее после всего, что она совершила, но Золотая Королева внушала благоговейный ужас, как и прежде.

— Я старалась, моя королева.

— Отец Ярви говорит, что ты стала весьма смертоносной. Он рассказал, что ты убила шестерых из Конного Народа в битве на Запретной. Что семеро пришли за императрицей Юга, и ты сражалась с ними одна, невооруженная, и победила.

— У меня была помощь. Лучший из учителей и хороший человек рядом — вернее, люди. Хорошие люди рядом.

Лаитлин слегка улыбнулась.

— Значит, ты научилась и скромности.

— Благодаря Отцу Ярви я многому научилась, моя королева.

— Расскажи мне об императрице Юга.

— Ну... — Колючка могла думать лишь о том, что она сильно отличается от Королевы Лаитлин. — Она юная, маленькая и умная...

— И щедрая. — Королева глянула на эльфийский браслет на Колючкином запястье, который засверкал розовым, когда она снова зарделась.

— Я пыталась отказаться, моя королева, но...

— Он был предназначен, чтобы разбить союз, но помог заключить новый. Я и надеяться не могла на лучшее применение моим вкладам. Ты хотела бы остаться в Первом из Городов?

Колючка моргнула.

— Я...

— Я знаю. Что императрица просила тебя. Стоять у ее плеча, защищать ее от врагов, и помогать править великой страной. И в самом деле, немногие получают такие предложения.

Колючка сглотнула.

— Гетланд мой дом.

— Да. И ты здесь, в Торлби, чахнешь, пока Праматерь Вексен закрывает нашим кораблям Расшатанное море, а ванстеры кишат на границе. Знаменитому воину нечем занять свои сильные руки, пока незрелых парнишек и еле стоящих на ногах стариков призывают сражаться. Мой муж король, должно быть, кажется тебе тем еще глупцом. Как человек, который идет косить свой луг ложкой, и оставляет ржаветь на полке свою прекрасную новую косу. — Королева посмотрела на своего сына младенца. — Мир меняется. Должен меняться. Но Утил это человек из железа, а железо нелегко гнется по-новому.

— Он на себя не похож, — прошелестела Колючка.

Министр и королева обменялись взглядом, смысл которого она не могла понять.

— Ему нехорошо, — сказал Ярви.

— И он должен тешить чувства старших и даже еще менее гибких людей, — сказала Лаитлин.

Колючка облизала губы.

— Я сделала слишком много глупостей, чтобы обвинять кого угодно в недальновидности, и короля в последнюю очередь.

— Это должно слишком раздражать твою воинскую гордость, чтобы можно было это игнорировать.

— Мой отец говорил мне никогда не гордиться.

— Прекрасный совет. — Принц заснул, Лаитлин отняла его от груди и передала Сафрит, запахнув халат. — Как я понимаю, твой отец в свое время был Избранным Щитом.

— Матери короля Утила, — пробормотал Ярви.

— Что с ним стало? — спросила королева, пока Сафрит покачивала принца и тихо ему ворковала.

Колючка неуютно пошевелившись, почувствовала тяжесть мешочка на груди.

— Он был убит в поединке с Гром-гил-Гормом.

— Ломатель Мечей. Устрашающий воин. Ужасный враг Гетланда. И теперь мы снова с ним встретились. У меня тоже когда-то был Избранный Щит.

— Хурик, — сказала Колючка. — Я видела его на тренировочной площадке. Он был великим воином.

— Он меня предал, — сказала королева, глядя на Колючку холодным взглядом. — Мне пришлось убить его.

Она сглотнула.

— Ох...

— Я так и не нашла ему достойную замену. — Повисла долгая многозначительная пауза. — До сих пор.

Глаза Колючки расширились. Она посмотрела на Ярви и снова на королеву.

— Я?

Ярви поднял изувеченную руку.

— Уж точно не я.

Внезапно сердце Колючки сильно застучало.

— Но... я так и не прошла испытание воина. Я никогда не произносила клятвы воина...

— Ты прошла более суровые испытания, — сказала королева, — и единственная клятва, которую должен приносить Избранный Щит, это клятва мне.

Колючка сползла со стула и встала на колени у ног Лаитлин, на этот раз не столкнув ничего в огонь.

— Скажите мне слова, моя королева.

— Ты храбрая. — Лаитлин наклонилась вперед, мягко коснувшись пальцами шрама на Колючкиной щеке. — Но тебе не следует спешить.

— Надо быть осторожной с клятвами, которые произносишь, — сказал Отец Ярви.

— Это не только честь, это еще и тяжелая ноша. Возможно, тебе придется сражаться за меня. Возможно, тебе придется за меня умереть.

— Смерть ждет всех нас, моя королева. — Колючке не требовалось думать. Чувствовалось, что это намного более правильно, чем все, что она делала раньше. — Я мечтала об этом с тех пор, как могу держать в руках меч. Я готова. Скажите мне слова.

— Отец Ярви? — Колл вбежал в комнату, весь в возбуждении и сильно запыхавшийся.

— Колл, не сейчас...

— Прилетел ворон! — И он протянул маленький клочок бумаги, на котором были накарябаны крошечные знаки.

— Мать Скаер наконец ответила. — Ярви расправил бумажку на коленях, его глаза мерцали над знаками. Колючка зачарованно смотрела. Выхватить слова из линий на таком клочке, было для нее похоже на магию, сродни той, что Скифр продемонстрировала в степи.

— Что там говорится? — спросила Лаитлин.

— Гром-гил-Горм принимает вызов короля Утила. Его набеги прекратятся до дня середины лета. Потом воины Ванстерланда и Гетланда встретятся в битве у Зуба Амона. — Ярви перевернул бумагу и прищурился.

— Что еще?

— Ломатель Мечей бросает свой вызов. Он просит короля Утила встретиться с ним в квадрате, мужчина против мужчины.

— Поединок, — сказала Лаитлин.

— Поединок.

— Король недостаточно здоров, чтобы сражаться. — Лаитлин посмотрела на своего сына. На своего министра. — Он не сможет выздороветь, чтобы сражаться.

— С благосклонностью Отца Мира, до этого никогда не дойдет.

— Твои круги всё движутся, Отец Ярви.

Он смял бумажку и бросил ее в очаг.

— Движутся.

— Тогда мы должны быть готовы отправиться на север в течение недели. — Королева Лаитлин встала, прямая и суровая, мудрая и прекрасная, и Колючка, стоявшая на коленях у ее ног, подумала, что никогда не было женщины, более достойной того, чтобы следовать за ней.

— Научи ее словам.

Халлеби

Шел дождь, и огонь угас. Все угасло, более или менее. Несколько обуглившихся столбов. Несколько шатающихся дымоходов. Кроме этого от деревни Халлеби остался лишь смешанный с грязью пепел, да щепки. Несколько человек копались, надеясь найти что-нибудь стоящее. Не многое им удавалось отыскать. Еще несколько человек собрались, свесив головы, вокруг свежевскопанной земли.

— Это место было жалким и в лучшие времена, — пробормотал Бренд.

— А времена нынче уж точно не лучшие, — сказал Раук.

В развалинах дома на коленях стоял старик, он весь был покрыт сажей, его тонкие волосы развевались, и он хрипел в небеса: "Они забрали моих сыновей. Они забрали моих сыновей. Они забрали моих сыновей", снова и снова.

— Бедный ублюдок. — У Раука текло из носа, он вытер его тыльной стороной ладони и снова поморщился, подняв щит. Он постоянно морщился с тех пор, как они вышли из Торлби.

— Рука болит? — спросил Бренд.

— Стрела попала несколько недель назад. Со мной все нормально. — Он не выглядел нормально. Он выглядел худым, высушенным, и в его слезящихся глазах уже не было вызова, как раньше. Бренд и не подумал бы, что станет скучать по тому вызову. Но скучал.

— Хочешь, понесу немного твой щит?

На миг мелькнула прежняя гордость, а потом Раук поник.

— Спасибо. — Он уронил щит, и простонал через стиснутые зубы, покрутив рукой. — Казалось, рана небольшая, но, боги, как же болит.

— Не волнуйся, скоро пройдет, — сказал Бренд, закидывая на спину еще один щит.

Вряд ли он сегодня пригодится, ванстеры уже давно ушли. Что и к лучшему, поскольку Хуннан собрал весьма жалких отбросов. Пара дюжин парней с неподходящим снаряжением. Они были вряд ли старше Колла, намного менее полезными и пялились на сожженные остатки большими испуганными глазами. Несколько седобородых, у одного не было ни зуба во рту, у другого на голове ни волоса, у третьего рукоять меча покрылась ржавчиной. Еще были раненные. Раук и парень, потерявший глаз, чьи бинты все еще мокли, и еще один с больной ногой, который всю дорогу замедлял их. И еще Сордаф, с которым на взгляд Бренда все было в порядке. Конечно, кроме того, что он был идиотом, как обычно.

Бренд надул щеки и устало вздохнул. Он оставил Колючку. Голую. В своей постели. Совсем без одежды. Ради этого. Боги видели, он принимал ужасные решения, но это, похоже, было худшим. К черту необходимость стоять в свете, когда он мог бы лежать в тепле.

Раук массировал плечо бледной рукой.

— Надеюсь, скоро заживет. С больной рукой в стене щитов не постоишь. Тебе доводилось стоять в стене? — Когда-то в таком вопросе была бы подколка, но теперь в его голосе был лишь пустой ужас.

— Ага, на Запретной. — Когда-то в таком ответе была бы гордость, но сейчас Бренд мог думать лишь о чувстве, когда его кинжал вонзается в плоть, и в его голосе тоже был свой ужас. — Мы там сражались с Конным Народом. Не знаю почему, на самом деле, но... мы с ними сражались. А ты?

— Стоял. Стычка с ванстерами, несколько месяцев назад. — Раук снова вдохнул носом, и каждый из них пережевывал неприятные на вкус воспоминания. — Ты убил кого-нибудь?

— Да. — Бренд подумал о лице того человека, оно все еще представлялось так ясно. — А ты?

— Убил, — сказал Раук, хмуро глядя на землю.

— Колючка убила шестерых. — Бренд сказал это слишком громко и слишком весело, но ему отчаянно не хотелось говорить о своей роли в этом. — Посмотрел бы ты, как она сражается! Спасла мне жизнь.

— Некоторых хлебом не корми, дай посражаться. — Раук все еще смотрел на грязь своими слезящимися глазами. — Но как мне кажется, большинство просто справляются с этим так, как могут.

Бренд хмуро посмотрел на сожженные останки, которые раньше были деревней. Были чьей-то жизнью.

— Быть воином... это не только братство и похлопывание по спине, да?

— Это не как в песнях.

— Нет. — Бренд подтянул два щита повыше. — Не как в песнях.

— Они забрали моих сыновей. Они забрали моих сыновей. Они забрали моих сыновей...

Мастер Хуннан поговорил с женщиной, которая убежала, когда пришли ванстеры. Теперь он шагал назад, заткнув за пояс большой палец правой руки, его седые волосы развевались на ветру, и он хмурился сильнее, чем обычно.

— Они пришли на закате два дня назад. Она думает, их было две дюжины, но она не уверена, и я полагаю, что их было меньше. С ними были собаки. Они убили двоих, десятерых взяли в рабство, и пятеро или около того были так стары или больны, что они сожгли их вместе с домами.

— Боги, — прошептал один из парней, и осенил свою грудь священным знаком.

Хуннан прищурился.

— Такова война, мальчик. Чего ты ожидал?

— Значит, они ушли два дня назад. — Бренд бросил взгляд на старика и на парня с больной ногой. — А мы не самая быстрая команда. Нам их теперь никогда не поймать.

— Нет. — Желваки Хуннана заходили, когда он сурово смотрел на север. В сторону Ванстерланда. — Но и спустить это мы не можем. Неподалеку отсюда есть деревня ванстеров. Прямо за рекой.

— Риссентофт, — сказал Сордаф.

— Ты знаешь ее?

Тот пожал плечами.

— Там хороший овечий рынок. Весной с дядей водили туда ягнят. Я знаю брод недалеко.

— За ним не будут следить? — спросил Бренд.

— Мы за ним не следили.

— Тогда идем. — Хуннан достал меч из ножен и засунул обратно. — Перейдем брод и направимся в Риссентофт. Шевелите своими тощими задницами! — Мастер над оружием опустил голову и пошел.

Бренд поспешил за ним, и тихо заговорил, не желая начинать спор перед всеми. У них и своих сомнений хватало.

— Мастер Хуннан, подождите. Если было неправильным то, что они сделали по отношению к нам, как может быть правильным то, что сделаем мы по отношению к ним?

— Если мы не можем прибить пастухов, придется забить стадо.

— Это сделали не овцы, и не пастухи. Это были воины.

— Это война, — сказал Хуннан, скривив губы. — Правильность тут ни при чем. Король Утил сказал, что сталь это ответ, и сталь будет ответом.

Бренд махнул рукой на жалких выживших, которые копались в останках своих домов.

— Разве не лучше нам остаться и помочь им? Что хорошего в том, чтобы сжечь еще одну деревню, только потому, что она за рекой...

Хуннан повернулся к нему.

— Это может помочь следующей деревне, или той, что будет за ней! Мы воины, а не няньки! Ты получил второй шанс, мальчик, но я начинаю думать, что в конце концов был прав, и в тебе больше от Отца Мира, чем от Матери Войны. — Глядя на работу Матери Войны позади, Бренд размышлял, так ли уж это плохо. — А что если бы здесь умерла твоя семья, а? Твой дом сожгли? Твою сестру сделали рабыней ванстеров? Тогда бы ты захотел отомстить?

Бренд посмотрел через плечо на других парней, шедших позади разрозненной группой. Потом вздохнул и поднял два щита.

— Угу, — сказал он. — Наверное захотел бы.

Но он не понимал, что в этом могло быть хорошего.

Огонь

— Полагаю, мне нужен новый меч.

Колючка со стуком бросила отцовский меч на стол.

Рин еще раз резко провела точильным камнем по клинку, над которым работала, и хмуро посмотрела на нее.

— Звучит знакомо.

— Очень. Но в этот раз надеюсь на другой ответ.

— Потому что ты делила ложе с моим братом?

— Потому что будет битва, и королева Лаитлин желает, чтобы ее Избранный Щит был должным образом вооружен.

Рин отложила камень и подошла, стряхивая пыль с рук.

— Избранный Щит королевы? Ты?

Колючка вздернула подбородок и уставилась в ответ.

— Я.

Долгий миг они смотрели друг на друга, наконец Рин подняла меч Колючки, повертела, потерла дешевое навершие большим пальцем, положила назад и уперла руки в бока.

— Если так говорит королева Лаитлин, то думаю, так оно и есть.

— Так оно и есть, — сказала Колючка.

— Понадобится кость.

— Зачем?

— Чтобы связать ее с железом и сделать сталь. — Рин кивнула на блестящий клинок, прижатый к скамейке, под которым была горка серой стальной пыли. — Для этого я использовала кость ястреба. Но пробовала и волчью. И медвежью. Если сделать все правильно, то заключишь дух зверя в клинок. Так что выбери кого-нибудь сильного. Кого-нибудь смертоносного. Кого-то, кто много для тебя значит.

Колючка немного подумала об этом, потом к ней пришла мысль, и она начала улыбаться. Она стащила с шеи мешочек и выложила на столе гладкие пожелтевшие кусочки. Они достаточно их носила. Пришло время найти им лучшее применение.

— Как насчет костей героя?

Рин вскинула брови, глядя на них.

— Даже лучше.

Они остановились на покрытой пеплом поляне у реки, в центре которой чернел круг из камней, словно там когда-то горело адское пламя.

Рин скинула с плеча большую сумку с инструментами.

— Мы на месте.

— И стоило так далеко заходить? — Колючка свалила мешки с углем, распрямляя спину и вытирая предплечьем вспотевшее лицо.

— Не хочу, чтобы мои секреты украли. К слову, расскажешь кому-нибудь, что здесь было, и мне придется тебя убить. — Рин бросила Колючке лопату. — А теперь иди в реку и накопай глины.

Колючка хмуро посмотрела по сторонам, втягивая воздух через дырку в зубах.

— Начинаю думать, что Скифр была наставником помягче.

— Кто такая Скифр?

— Неважно.

Она по пояс забрела в ручей, вода была такой холодной, что она задохнулась, несмотря на летнее тепло, и принялась выкапывать глину со дна и плюхать ее на берег серыми кучами.

Рин сложила в кувшин тусклые куски железной руды вместе с черным пеплом костей Колючкиного отца, горстью песка, двумя стеклянными бусинами, и начала намазывать глину на крышку, плотно ее запечатывая.

— Для чего нужно стекло?

— Чтобы выманить грязь из железа, — прошелестела Рин, не глядя вверх. — Чем жарче мы растопим печь, тем чище будет сталь и крепче клинок.

— Как ты всему этому научилась?

— Я была подмастерьем у кузнеца по имени Гаден. Наблюдала за другими. Говорила с торговцами мечами со Священной. — Рин коснулась своей головы и оставила на ней пятно глины. — Остальное сама додумала.

— Так ты умная девчонка?

— Когда дело касается стали. — Рин осторожно установила глиняный кувшин в середине кольца камней. — Давай снова в реку.

Так что дрожащая Колючка снова побрела в ручей, пока Рин строила печь. Она складывала уголь внутри, камни снаружи, и скрепляла их глиной, пока не построила нечто, похожее на огромную куполообразную печь для хлеба с отверстием внизу.

— Помоги мне его запечатать. — Рин руками накапывала глину, и Колючка делала то же, укладывая толстым слоем снаружи. — Каково это? Быть Избранным Щитом?

— Мечтала об этом всю жизнь, — сказала Колючка, надуваясь от гордости. — И не могу представить никого, кому бы я предпочла служить, кроме королевы Лаитлин.

Рин кивнула.

— Ее не прозвали бы Золотой Королевой просто так.

— Это высокая честь.

— Несомненно. Но на что это похоже?

Колючка поникла.

— Пока что сплошная скука. С тех пор, как я произнесла клятву, большую часть времени я провожу, стоя в канцелярии королевы, хмуро глядя на торговцев, пока они испрашивают ее покровительства, и ничего не понимаю, словно они говорят на иностранном языке.

— Думаешь, не совершила ли ошибку? — спросила Рин, накладывая очередную горсть серой массы.

— Нет, — бросила Колючка. А потом, уложив еще глины в щели: — Может быть. И вряд ли это первая.

— А ты не такая жесткая, какой хочешь казаться, так ведь?

Колючка глубоко вздохнула.

— А у кого не так?

Рин тихонько подула на лопату, угли затрещали, ярко засияв, тогда она легла на живот и глубоко вогнала их в отверстие печи, надула щеки и стала сильно дуть, снова и снова. Наконец она вскочила на каблуках, наблюдая, как огонь принимается за угли, и оранжевое пламя мерцает внутри отверстия.

— Что происходит у тебя с Брендом? — спросила она.

Колючка знала, что до этого дойдет, но от этого не становилось ничуть удобнее.

— Не знаю.

— Не такой уж сложный вопрос, а?

— Я бы так не сказала.

— Ладно, ты с ним порвала?

— Нет, — сказала Колючка, удивленная тем, как уверенно это прозвучало.

— Он сказал, что порвал с тобой?

— Мы обе знаем, что Бренд не очень-то разговорчив. Но я бы не удивилась. Я не совсем то, о чем мечтают мужчины, а?

На миг Рин нахмурилась.

— Думаю, разные мужчины мечтают о разном. Как и разные женщины.

— Тогда он не сбежал бы так быстро, разве нет?

— Он просто очень долго хотел стать воином. Это был его шанс.

— Ага. — Колючка сделала долгий вдох. — Я думала, что будет проще, после того, как... ну, ты знаешь.

— Но проще не стало?

Колючка почесала побритую голову, почувствовав в щетине шрам, на котором не росло волос.

— Нет, черт возьми, не стало. Я не знаю, что мы делаем, Рин. Хотела бы я, но не знаю. Я никогда ни в чем хорошо не разбиралась, кроме сражений.

— Заранее никогда не знаешь. Может, окажется, что у тебя еще есть талант в раздувании мехов. — И Рин бросила их перед отверстием печи.

— Когда надо поднять груз, — пробормотала Колючка, вставая на колени, — лучше поднимать, а не стонать. — Она сжала зубы и заставляла эти меха хрипеть, пока не заболели плечи, грудь не начала пылать, и вся жилетка не пропиталась потом насквозь.

— Сильнее, — сказала Рин. — Жарче. — И она начала распевать молитвы, тихо и низко, Тому Кто Делает Пламя, Той Кто Бьет по Наковальне, и еще Матери Войне, Матери Ворон, которая собирает мертвецов и превращает раскрытую ладонь в кулак.

Колючка работала до тех пор, пока отверстие не стало выглядеть, как врата в ад в наступающей темноте, как глотка дракона в сумерках. И даже она, помогавшая тащить корабль через высокий волок, не думала, что когда-нибудь работала сильнее.

Рин фыркнула.

— С дороги, убийца, я покажу тебе, как это делается.

И она начала, такая же спокойная, сильная и твердая на мехах, каким ее брат был на весле. Угли засияли еще жарче, когда наверху появились звезды. И Колючка забормотала свою молитву, молитву ее отцу, и потянулась к мешочку на шее, но его кости уже были в стали, и это казалось правильным.

Она плюхнулась в реку и напилась, промокла до костей и пошлепала назад, чтобы снова взяться за меха, представляя, что они — это голова Гром-гил-Горма, снова и снова, пока не высохла от печи и снова не взмокла от пота. В конце они работали вместе, плечом к плечу, и жар был, как огромная рука, давившая Колючке в лицо. Красно-синие языки пламени мерцали из отверстия, дым валил от закопченных глиняных боков печи, и искры лились в ночь, где над деревьями висел большой, толстый и белый Отец Луна.

И уже когда стало казаться, что грудь Колючки взорвется, и ее руки отвалятся от плечей, Рин сказала:

— Достаточно, — и они обе свалились от усталости, измазанные сажей и задыхающиеся.

— Что теперь?

— Теперь ждем, пока остынет. — Рин достала из сумки высокую бутылку и вытащила затычку. — И немного выпьем. — Она сделала большой глоток, измазанная сажей шея дергалась, когда она глотала, и передала бутылку Колючке, вытирая рот.

— Ты знаешь путь к сердцу женщины. — Колючка закрыла глаза и понюхала хороший эль, потом попробовала его, потом проглотила и причмокнула пересохшими губами. Рин в мерцающей дымке установила лопату на верх печи, и бросила на нее бекон, который тут же зашипел.

— А ты многое умеешь, да?

— Я в свое время всяким занималась. — Рин разбила яйца на лопату, которые тут же начали пузыриться. — Так значит, будет битва?

— Похоже на то. При Зубе Амона.

Рин посыпала солью.

— Бренд будет в ней сражаться?

— Думаю, мы оба будем. Хотя у Отца Ярви есть другие идеи. У него они обычно есть.

— Слышала, он весьма хитроумный человек.

— Это точно, но он не делится своим умом.

— У хитроумных людей обычно нет такой склонности, — сказала Рин, переворачивая бекон лезвием ножа.

— Горм бросил вызов королю Утилу, чтобы решить все в поединке.

— Поединок? Никогда не было мечника лучше, чем Утил, не так ли?

— В его лучшие годы не было. Но он не в лучшей форме.

— Слышала, что он был болен. — Рин стащила лопату с печи и уселась, положив ее между ними. Запах мяса и яиц заставил Колючкин рот наполниться слюной.

— Видела его вчера в Зале Богов, — сказала Колючка. — Он пытался выглядеть, будто сделан из железа, но, несмотря на познания Отца Ярви в травах, клянусь, он едва мог стоять.

— Плохо дело, когда битва на носу. — Рин вытащила ложку и предложила Колючке.

— Да уж. Плохо дело.

Они принялись набивать рот едой, и теперь, после всей этой работы, Колючка думала, что никогда не ела ничего вкуснее.

— Боги, — сказала она с набитым ртом, — женщина, которая может делать отличные яйца, отличные мечи и приносит с собой отличный эль? Если с Брендом не получится, я женюсь на тебе.

Рин фыркнула.

— Если парни будут проявлять ко мне столько интереса, как сейчас, я сочту, что это отличный вариант.

Они вместе посмеялись над этим, поели, немного выпили, а печь все еще отбрасывала жар на их лица.

— Ты знаешь, что ты храпишь?

Колючка резко проснулась, потирая глаза. Мать Солнце только что показалась на каменном небе.

— Мне уже говорили.

— Полагаю, пора разломать печь. Посмотрим, что получилось.

Рин начала стучать по печи молотком, Колючка отгребала прочь все еще дымящиеся угли, закрыв лицо рукой, поскольку обманчивый ветер взметал пепел и горячую золу. Рин покопалась там щипцами и вытащила из середины кувшин, раскаленный до желтизны. Она швырнула его на плоский камень, расколола, сбила белую пыль, и вытащила что-то изнутри, как орех из скорлупы.

Кусок стали, не больше кулака, связанной с костями ее отца, светился приглушенным красным светом.

— Хорошая? — спросила Колючка.

Рин постукала по ней, повернула, и медленно начала улыбаться.

— Ага. Хорошая.

Риссентофт

Во всех песнях гетландцы Ангальфа Козлоногого нападали на ванстеров, как ястребы с вечерних небес.

Отбросы мастера Хуннана напали на Риссентофт, как стадо баранов с крутого лестничного пролета.

Парень с больной ногой едва мог ходить к тому времени, как они добрались до реки, и они оставили его, больного и жалкого, на южном берегу. Остальные промокли насквозь во время брода, и у одного парня щит унесло течением. Они повернули в полуденном тумане, и уже становилось темно, когда, измученные, грохочущие и ворчащие, они наткнулись на деревню.

Хуннан треснул одного парня по голове, чтоб замолчал, а потом жестами разделил их, и отправил группами по пять человек бежать по улицам, или по крайней мере по застывшей грязи между лачугами.

— Держись ближе! — прошипел Бренд Рауку, который брел позади с болтающимся щитом, и выглядел еще более бледным и уставшим, чем раньше.

— Здесь пусто, — прорычал беззубый ветеран, и, похоже, он был прав. Бренд крался вдоль стены и вглядывался в раскрытую дверь. Вокруг никто не шевелился, если не считать собаки. За исключением вони нищеты — запаха, который был ему так знаком — это место было заброшенным.

— Должно быть они слышали, что мы идем, — пробормотал он.

Старик вскинул бровь.

— Думаешь?

— Здесь есть один! — раздался испуганный визг, Бренд перестал бежать и, подняв щит, прокрался вокруг угла плетеной лачуги.

В дверях дома стоял старик с поднятыми руками. Дом был не большим, и не красивым. Просто дом. Старику пришлось наклониться назад, его седые волосы были заплетены на ванстерский манер. Трое парней Хуннана стояли перед ним полукругом, подняв копья.

— Я не вооружен, — сказал он, поднимая руки еще выше. Они как будто бы тряслись, и Бренд не мог винить его за это. — Я не хочу сражаться.

— Многие не хотят, — сказал Хуннан, выходя перед парнями с обнаженным мечом. — Но иногда сражение все равно нас находит.

— У меня нет ничего, что вам нужно. — Старик нервно смотрел на то, как они собирались вокруг него. — Пожалуйста. Просто не хочу, чтобы мой дом сожгли. Я строил его со своей женой.

— Где она? — Спросил Хуннан.

Старик сглотнул, его покрытое седой щетиной горло дернулось.

— Умерла прошлой зимой.

— А что насчет тех, кто жил в Халлеби? Думаешь, они хотели, чтобы их дома сожгли?

— Я знаю народ в Халлеби. — Мужчина облизал губы. — Я ничего не мог с этим поделать.

— Но не был удивлен, услышав это, так ведь? — И Хуннан ударил его мечом. Клинок нанес старику огромную рану на руке, и он завизжал, пошатнулся, вцепился в косяк двери и упал.

— Ох, — сказал один из пацанов.

Хуннан, рыча, шагнул к нему и рубанул старика по затылку с таким звуком, как лопата разрубает землю. Тот перекатился, содрогаясь, его язык высунулся изо рта. Потом он замер, и кровь текла по каменной плите его крыльца, заполняя глубоко вырезанные руны богов, охранявших его дом.

Тех же богов, что охраняли дома в Торлби. Похоже, прямо сейчас они сюда не смотрели.

А Бренд смотрел, и его бросило в холод. Все случилось так быстро, что у него даже не было времени, чтобы это остановить. Не было даже времени чтобы подумать, хочет ли он это остановить. Просто случилось, и все они лишь стояли и смотрели.

— Рассредоточиться, — сказал Хуннан. — Обыщите дома, а потом сожгите. Сжечь все. — Лысый старик покачал головой, Бренд почувствовал тошноту, но все они делали то, что им приказали.

— Я останусь здесь, — сказал Раук, бросив щит и сев на него.

Бренд открыл плечом ближайшую дверь и замер. Низкая комната, во многом похожая на ту, которую они делили с Рин, и у очага стояла женщина. Тощая женщина в грязной одежде, на пару лет старше Бренда. Она стояла, держась одной рукой за стену, и глядела на него, тяжело дыша. Он решил, что она до смерти напугана.

— Ты в порядке? — крикнул Сордаф снаружи.

— Ага, — сказал Бренд.

— Ну, черт возьми! — Толстяк ухмыльнулся, просунув голову под низким косяком двери. — Вижу, тут не совсем пусто. — Он размотал веревку, отрезал своим ножом и протянул Бренду. — Думаю, за нее дадут достойную цену, везучий ты ублюдок.

— Ага, — сказал Бренд.

Сордаф шел, качая головой.

— Война это всего лишь чертова удача, клянусь...

Женщина не говорила, как и Бренд. Он завязал веревку на ее шее, не слишком туго, не слишком свободно, и она почти даже не вздрогнула. Он завязал другой конец на своем запястье, и все это время чувствовал себя странно и онемело. Воины в песнях делали именно это, так ведь? Брали рабов? Такое дело для Бренда было не очень-то похоже на "хорошее". Совсем не похоже. Но если бы он ее не взял, то это сделал бы кто-то из остальных. Именно так поступали воины.

Снаружи все уже поджигали дома. Увидев мертвого старика, женщина издала что-то вроде стона. И еще один, когда занялась солома на крыше ее лачуги. Бренд не знал, что ей сказать, или кому угодно еще, и он привык молчать, так что ничего и не сказал. У одного из парней слезы чертили полоски на лице, когда он подносил свой факел к домам, но все равно он его подносил. Вскоре воздух наполнился запахом гари, дерево хлопало и трещало под распространяющимся огнем, пылающая солома взлетала высоко во мрак.

— И в чем смысл этого? — пробормотал Бренд.

Но Раук лишь потер свое плечо.

— Один раб. — Сордаф сплюнул с отвращением. — И несколько колбас. Не велика добыча.

— Мы пришли не за добычей, — сказал мастер Хуннан, нахмурившись сильнее. — Мы пришли, чтобы делать хорошее.

И Бренд стоял, держа веревку, завязанную на шее женщины, и смотрел, как горит деревня.

Они в тишине ели черствый хлеб, в тишине вытягивались на холодной земле. Они все еще были в Ванстерланде и не могли позволить себе разводить костер. Каждый человек был погружен в свои мысли, каждый был незнакомцем во мраке для другого.

Бренд дождался слабого проблеска рассвета, когда наверху в черных тучах появились первые серые трещины. Все равно он не спал. Все думал о том старике. И о плачущем мальчике, который поджигал солому. Продолжал слушать дыхание женщины, которая теперь была его рабыней, его собственностью, потому что он надел ей на шею веревку и сжег ее дом.

— Вставай, — прошипел Бренд, и медленно встал. Он не видел ее лица, но ее плечи резко поникли, словно больше ничего было не важно.

Сордаф был на страже, он дул на свои толстые пальцы, тер их друг о дружку, и снова дул.

— Мы немного прогуляемся, — сказал Бренд, кивая в сторону леска неподалеку.

Сордаф ухмыльнулся.

— Сложно тебя винить за это. Прохладная ночка.

Бренд повернулся к нему спиной и пошел, натягивая веревку и чувствуя, что женщина шаркает следом. Они шли под деревьями и через подлесок, ни слова не говоря. Под сапогами Бренда хрустели веточки, и наконец лагерь остался далеко позади. Где-то ухнула сова, он втащил женщину в кусты, подождал, но никого не было.

Он не был уверен, сколько времени понадобилось им, чтобы добраться до дальней стороны леска, но Мать Солнце была серым пятном на востоке, когда они вышли из-под деревьев. Он достал кинжал, который Рин сделала для него, и осторожно перерезал веревку на шее женщины.

— Давай, иди, — сказал он. Она стояла и смотрела. Он махнул рукой. — Иди.

Она сделала шаг, посмотрела назад, потом шагнула еще раз, словно ожидала какой-то ловушки. Он стоял спокойно.

— Спасибо, — прошептала она.

Бренд поморщился.

— Я не заслуживаю благодарностей. Просто иди.

Она быстро пустилась наутек. Он смотрел, как она убегает в ту сторону, откуда они пришли, по мокрой траве, с небольшого холма. Когда Мать Солнце взобралась выше, он увидел вдали Риссентофт. Черное пятно на земле, все еще дымящееся.

Он подумал, что перед войной эта деревня, должно быть, выглядела очень похоже на Халлеби.

И теперь тоже.

Замерзшие озера

Придворные короля остановились под брызгами дождя, лившего над лагерем. Тысячи огней расползались под темнеющим небом, точки факелов сочились в долину — собирались воины Гетланда. Колючка спрыгнула и предложила руку королеве. Не то чтобы Лаитлин нуждалась в помощи — она была в два раза лучшей наездницей, чем Колючка. Но Колючка отчаянно хотела быть полезной.

В песнях Избранные Щиты защищали своих королев от убийц, или носили секретные послания в жерло опасности, или сражались в поединках, на которых решались судьбы страны. Наверное к этому времени ей пора было научиться не воспринимать песни слишком серьезно.

Она обнаружила, что потерялась среди бесконечно двигающегося легиона рабов и слуг, следующих за Золотой Королевой, как хвост кометы, осаждающих ее тысячами вопросов, на которые у нее всегда был ответ, нянчила ли в это время она наследника трона или нет. Может, король Утил и сидел на Черном Стуле, но после нескольких дней в компании Лаитлин, Колючке было ясно, кто на самом деле правит Гетландом.

Здесь не было и следа тех легких товарищеских отношений, которые были у нее с Виалиной. Ни искренних разговоров, ни требований называть ее по имени. Лаитлин была более чем в два раза старше Колючки: мать и жена, несравненный торговец, госпожа огромного двора, и она была настолько же прекрасной, насколько хитроумной и властной. Она была всем, чем должна быть женщина, и даже больше. Всем, чем Колючка не была.

— Благодарю, — прошелестела Лаитлин, принимая руку Колючки и даже сползание с седла в ее исполнении выглядело изящно.

— Я хочу лишь служить.

Королева не выпустила ее руку.

— Нет. Ты не была рождена, чтобы стоять на скучных встречах и считать монеты. Ты хочешь сражаться.

Колючка сглотнула.

— Только дайте мне шанс.

— Довольно скоро. — Лаитлин наклонилась ближе, крепче сжимая руку Колючки. — Клятва верности бьет в оба конца. Однажды я забыла это, но больше не забуду никогда. Нам вместе с тобой предстоит совершить достойные деяния. Деяния, о которых будут петь.

— Мой король? — раздался резкий от беспокойства голос Отца Ярви.

Утил оступился, слезая со своего седла, и теперь тяжело опирался на своего министра. Серый, как призрак, его грудь вздымалась, и он прижимал к ней свой обнаженный меч.

— Поговорим позже, — сказала Лаитлин, отпуская Колючкину руку.

— Колл, вскипяти воды! — Крикнул Отец Ярви. — Сафрит, неси мои травы!

— Я видел, как этот человек прошел сотни миль по льдам и даже не споткнулся, — сказал Ральф, стоя перед Колючкой, сложа руки. — Королю нездоровится.

— Да. — Колючка смотрела, как Утил ковыляет в свою палатку, держа руку на плечах министра. — И приближается великая битва. И в самом деле, неудачно.

— Отец Ярви не верит в неудачу.

— Я не верю в кормчих, но они все равно меня преследуют.

Ральф хихикнул.

— Как твоя мать?

Колючка хмуро на него посмотрела.

— Как обычно, недовольна моими решениями.

— Все еще высекаете искры друг из друга?

— Раз уж ты спросил, далеко не так много, как раньше.

— О? Полагаю, одна из вас, должно быть, немного повзрослела.

Колючка прищурилась.

— Быть может, у одной из нас был старый мудрый воин, научивший ее семейным ценностям.

— Вот бы всем так везло. — Ральф уставился в землю, теребя свою бороду. — Я тут думал, может... стоит нанести ей визит.

— Ты спрашиваешь у меня разрешения?

— Нет. Но все равно хотел бы, чтобы оно у меня было.

Колючка беспомощно пожала плечами.

— Негоже было бы мне вставать между двумя юными возлюбленными.

— Как и мне. — Ральф многозначительно глянул мимо нее исподлобья. — Вот поэтому, думаю, пойду-ка я...

Колючка обернулась — к ней шел Бренд.

Она надеялась, что сможет его увидеть, но вместе с тем, ощутила прилив нервозности. Словно она в первый раз выходила на тренировочную площадку, и он был ее соперником. Они ведь должны быть близкими друг другу, да? Но внезапно она поняла, что у нее нет ни малейшего понятия, как вести себя с ним. Колко-шутливо, как один напарник по веслу с другим? Жеманно-мягко, как девица с ухажером? Прохладно-царственно, как королева Лаитлин с должником? Медленно-осторожно, как искусный игрок, который хорошо прячет свои игральные кости?

И каждый шаг, что он делал к ней, был похож на шаг по замерзшему озеру, лед под ней трещал, и не было ни малейшего понятия, чем окончится следующий.

— Колючка, — сказал он, глядя ей в глаза.

— Бренд, — сказала она, глядя в ответ.

— Не утерпела и приехала ко мне, а?

Значит, колко-шутливо.

— Ухажеры выстроились в очередь у моего дома до самых чертовых доков. Вытерпеть я могу что угодно, кроме толп мужиков, рыдающих о моей красоте. — И она прижала палец к одной ноздре и высморкала соплю в грязь из другой.

— У тебя новый меч, — сказал он, глядя на ее пояс.

Она сунула палец под простую крестовину и наполовину вытащила его, так чтобы Бренд мог с легким звоном вытащить его дальше.

— От лучшего мастера клинков на Расшатанном море.

— Боги, она стала хороша. — Он большим пальцем коснулся клейма Рин, махнул клинком туда-сюда, поднял его, чтобы осмотреть по всей длине, Мать Солнце блеснула на яркой стали и вспыхнула на острие.

— Не было времени сделать с ним что-нибудь затейливое, — сказала Колючка, — но мне начинает нравится, что он простой.

Бренд тихо присвистнул.

— Отличная сталь.

— Сваренная с костями героя.

— Неужели?

— Я решила, что достаточно долго носила пальцы отца на своей шее.

Он ухмыльнулся, протягивая меч ей обратно, и она обнаружила, что тоже ухмыляется.

— Я думал, что Рин тебе отказала?

— Никто не отказывает королеве Лаитлин.

На лице Бренда появилось то старое озадаченное выражение.

— Э?

— Она пожелала, чтобы ее Избранный Щит был вооружен подобающим образом, — сказала она, убирая меч обратно в ножны.

Он изумленно смотрел на нее, пока это до него доходило.

— Знаю, что ты думаешь. — Плечи Колючки резко поникли. — У меня даже щита нет.

Наконец он захлопнул рот.

— Я думаю, что ты сама — щит, и лучше тебя никого нет. Если бы я был королевой, то выбрал бы тебя.

— Не хочу рушить твои надежды, но сомневаюсь, что ты когда-нибудь станешь королевой.

— Мне ни одно платье не подойдет. — Он медленно покачал головой, снова начиная улыбаться. — Колючка Бату, Избранный Щит.

— А что насчет тебя? Ты уже спас Гетланд? Видела, как вы собирались на берегу. Прямо толпа юных победителей. Не говоря о парочке древних.

Бренд поморщился.

— Не могу сказать, что мы многое спасли. Убили старого фермера. Украли несколько колбас. Сожгли деревню, потому что она была не на том берегу реки. Взяли раба. — Бренд почесал голову. — Я отпустил ее.

— Просто не можешь прекратить делать хорошее?

— Не думаю, что Хуннан видит это так же. Он бы с радостью сказал всем, что я — позор, но тогда придется признать, что весь его набег был позорным, так что... — Он надул щеки, выглядя более озадаченно, чем обычно. — Завтра я приношу клятву воина. С несколькими парнями, которые никогда не махали клинком с яростью.

Колючка сказала голосом Отца Ярви:

— Пусть Отец Мир проливает слезы над методами! Мать Война улыбается результатам! Ты должен быть доволен.

Он опустил голову.

— Наверное.

— А ты не доволен?

— Ты когда-нибудь чувствуешь себя плохо? Из-за тех людей, которых убила?

— Вовсе нет. А с чего бы?

— Я и не говорю, что ты должна. Просто спрашиваю, чувствуешь ли.

— Нет.

— Ну, тебя коснулась Мать Война.

— Коснулась? — Колючка фыркнула. — Она закатила мне пощечину так, что кожа покраснела.

— Я всегда хотел быть воином, чтобы у моего плеча были мои братья...

— Нет большего разочарования, чем получить то, чего всегда хотел.

— Некоторые вещи стоят того, чтобы их ждать, — сказал он, глядя ей в глаза.

Она совсем не сомневалась, что этот взгляд означает сейчас. Она начала размышлять, что перебираться через это их замерзшее озеро может быть не так уж и трудно. Может надо просто делать один шаг за раз, и пытаться наслаждаться волнением от этого. Так что она на маленький шажок приблизилась к нему.

— Где ты спишь?

Он не попятился.

— Под звездами, наверное.

— У Избранного Щита есть палатка.

— Хочешь, чтобы я позавидовал?

— Нет, она маленькая. — Она сделала еще один маленький шаг. — Но в ней есть постель.

— Эта история мне начинает нравиться.

— Впрочем, немного холодная. — Она сдвинулась еще на один шаг, и они оба улыбались. — Когда я в ней одна.

— Я мог бы сказать Сордафу, думаю, он может согреть одеяло, пукнув один раз.

— Сордаф — это все, о чем может мечтать большинство женщин, но у меня всегда были странные вкусы. — Она потянулась, убрала волосы с его лица, используя пальцы как гребень. — У меня на уме кое-кто другой.

— Много народу смотрит, — сказал Бренд.

— Как будто мне не наплевать.

Трусость

Они встали на колени в линию. Три юных парня и Бренд. Двое из тех, что направляли копья на старого фермера. Один, который плакал, поджигая дома. А последний отпустил единственного раба, которого удалось захватить.

Те еще воины.

И все же они были здесь. Вокруг них собралась толпа вооруженных воинов Гетланда в доспехах, готовых принять их в свое братство. Готовых к тому, что они будут стоять с ними плечом к плечу, когда встретят Гром-гил-Горма с его ванстерами в назначенном месте. Готовых нести их в железные объятья Матери Войны.

Король Утил изменился за тот год, что Бренд видел его в последний раз, и не к лучшему. Его кожа стала такой же железно-серой, как и волосы; слезящиеся глаза тонули в темных тенях. Казалось, он усох на своем стуле, почти не двигался, словно Королевский Обруч на его челе был непосильной тяжестью. Его руки дрожали, когда он баюкал свой обнаженный меч.

Отец Ярви уселся на стуле сбоку от короля. Прямая, как стрела, королева Лаитлин сидела по другую руку, расправив плечи и сжав кулаки на коленях, осматривая толпу своим бесстрастным взглядом, словно могла восполнить своей силой слабость мужа.

Колючка стояла, у плеча королевы, вздернув подбородок и с вызовом в глазах. Она сложила руки, и эльфийский браслет горел холодным белым светом на ее запястье. Она выглядела как кто-то из песен, Избранный Щит от пальцев ног до наполовину побритого скальпа. Бренд с трудом мог поверить, что выбрался из ее постели часом раньше. По крайней мере, было хотя бы что-то, чем он был доволен.

Король медленно скользнул взглядом по линии парней до Бренда и прочистил горло.

— Вы молоды, — сказал он, и его голос скрипел так тихо, что его было едва слышно за хлопаньем палатки на ветру. — Но мастер Хуннан решил, что вы достойны, а Гетланд осажден врагами. — Он немного поднялся на своем сидении, и на миг мелькнул тот человек, чья речь вызывала дрожь у Бренда на берегу перед Торлби. — Мы идем к Зубу Амона, чтобы встретиться в битве с ванстерами, и нам нужен каждый щит! — Он зашелся в кашле, и прохрипел: — Сталь это ответ. — Потом он свалился обратно на свой стул, и Отец Ярви наклонился близко к нему, чтобы прошептать что-то на ухо.

Мастер Хуннан шагнул вперед с мечом в руке и хмурым лицом, чтобы встать перед первым из парней.

— Клянешься ли ты в верности Гетланду?

Парень сглотнул.

— Клянусь.

— Клянешься ли ты служить королю?

— Клянусь.

— Клянешься ли ты стоять со своими напарниками в стене щитов и повиноваться приказам?

— Клянусь.

— Тогда поднимись, воин Гетланда!

Парень поднялся, и выглядел скорее напуганным, чем счастливым, и все мужчины вокруг него ударили кулаками по груди, загрохотали рукоятями топоров по щитам, одобрительно топнули сапогами по земле.

Бренду понадобился миг, чтобы с трудом сглотнуть. Вскоре настанет его очередь. Этот день должен был стать днем, которым он гордился бы больше всех в своей жизни. Но поскольку он думал о пепле Халлеби и Риссентофта, о старике, истекающем кровью на своем пороге и о женщине с веревкой на шее, гордость не была на первом месте среди его чувств.

Толпа одобрительно закричала, когда второй парень в третий раз сказал "Клянусь", и мужчина позади вздернул его на ноги, словно рыбу из пруда.

Бренд поймал взгляд Колючки, и ее рот изогнулся в легчайшей улыбке. Он улыбнулся бы в ответ, если бы не был переполнен сомнениями. Делай хорошее, говорила его мать на последнем издыхании. Чего хорошего они сделали в Риссентофте прошлой ночью?

Когда третий парень произносил свои клятвы, в его глазах снова стояли слезы, но воины приняли их за слезы гордости и кричали ему громче всех прочих. Грохот оружия резал по натянутым нервам Бренда.

Желваки Хуннана заходили, и он нахмурился еще сильнее, когда к нему вышел Бренд, и все затихли.

— Клянешься ли ты в верности Гетланду?

— Клянусь, — прохрипел Бренд пересохшим ртом.

— Клянешься ли ты служить королю?

— Клянусь, — прохрипел Бренд и в его ушах грохотало.

— Клянешься ли ты стоять со своими напарниками в стене щитов и повиноваться приказам?

Бренд открыл рот, но слова не вылетали. Натянулась тишина. Улыбки опали. Он чувствовал на себе каждый взгляд. Раздался слабый скрип металла, когда воины тревожно зашевелились.

— Ну? — бросил Хуннан.

— Нет.

Тишина растянулась еще на один тяжелый миг, как тишина перед ливнем, а потом раздался гул недоверчивого бормотания.

Хуннан изумленно смотрел на него.

— Чего?

— Встань, мальчик, — донесся скрежещущий голос короля, и пока Бренд вставал на ноги, шум становился все сердитее. — Я такого никогда прежде не слышал. Почему ты не произнес свою клятву?

— Потому что он трус, — прорычал Хуннан.

Гул бормотания стал громче и еще сердитей. Парень рядом с Брендом уставился на него широко раскрытыми глазами. Ральф сжал кулаки. Отец Ярви поднял одну бровь. Колючка шагнула вперед, ее рот скривился, но королева остановила ее поднятым пальцем.

Поморщившись, король с трудом поднял одну костлявую руку, посмотрел на Бренда, и его воины замолкли.

— Я спросил его.

— Может я и трус, — сказал Бренд, хотя его голос звучал намного более храбро, чем обычно. — Мастер Хуннан убил старого фермера прошлой ночью, и я был слишком труслив, чтобы остановить его. Он выставил троих учеников против одного на испытании, и я был слишком труслив, чтобы выступить за одного. Стоять за слабого против сильного. Разве не таким должен быть воин?

— Черт тебя возьми, лжец! — прорычал Хуннан. — Я...

— Придержите язык! — прорычал Отец Ярви, — пока король не попросит вас говорить.

Хмурый вид мастера над оружием был убийственным, но Бренду было все равно. Он чувствовал себя так, словно поднял груз. Словно на его плечах снова был вес Южного Ветра, и внезапно он его отпустил. Он почувствовал, впервые с тех пор, как покинул Торлби, что стоит в свете.

— Вам нужен кто-то без страха? — Он выбросил руку вперед. — Она стоит там. Колючка Бату, Избранный Щит королевы. В Первом из Городов она сражалась одна с семерыми и спасла императрицу Юга. Об этом поют песни по всему Расшатанному морю! И несмотря на это вы предпочтете мальчишек, которые едва знают, за какой конец копья держаться. Что это за безумная гордыня? Что за глупость? Я когда-то мечтал быть воином. Служить вам, мой король. Сражаться за мою страну. Чтобы за моим плечом был верный брат. — Он посмотрел Хуннану прямо в глаза и пожал плечами. — Если быть воином означает это, я не хочу принимать в этом участия.

Снова выплеснулся гнев, и снова королю Утилу пришлось поднять дрожащую руку ради тишины.

— Некоторым здесь, быть может, плевать на твои слова, — сказал он. — Но это слова не труса. Некоторых мужчин коснулся Отец Мир. — Его усталые глаза повернулись на Ярви, потом на Колючку, один глаз начал мигать. — Так же как некоторых женщин коснулась Мать Война. Смерть... ждет всех нас. — Его рука на мече неожиданно задрожала сильнее, чем прежде. — Каждый из нас должен найти свой... верный путь... к ее двери...

Он завалился вперед. Отец Ярви бросился со своего стула и поймал короля прежде, чем тот упал. Его меч соскользнул с коленей и, громыхая, упал в грязь. Ярви и Ральф подняли Утила с его стула и повели обратно в его палатку. Его голова склонилась. Его ступни тащились по грязи. Гул бормотания стал громче, чем прежде, но теперь он был потрясенный и напуганный.

— Король уронил свой меч.

— Плохое предзнаменование.

— Неудача в оружии.

— Расположение богов где-то в другом месте...

— Успокойтесь! — Королева Лаитлин встала, окидывая толпу ледяным презрением. — Здесь воины Гетланда или лепечущие рабыни? — Она подняла из грязи меч короля, прижав к груди, как делал он, но в ее руках не было дрожи, и не было влаги в ее глазах, и не было слабости в ее голосе. — Сейчас не время для сомнений! Ломатель Мечей ждет нас у Зуба Амона! Король, быть может, и не с нами, но мы знаем, что бы он сказал.

— Сталь это ответ! — Рявкнула Колючка, и эльфийский браслет запылал ярко-красным.

— Сталь! — взревел мастер Хуннан, сжимая свой меч, и зашипел металл, когда все обнажили клинки и вскинули к небесам.

— Сталь! Сталь! Сталь! — раздалась песнь из сотен глоток.

Бренд был единственным, кто молчал. Он всегда считал, что делать хорошее — это сражаться вместе со своими братьями. Но может быть делать хорошее означает не сражаться вовсе.

Назначенное место

Армии Ванстерланда и Гетланда сердито смотрели друг на друга через узкую долину с сочной зеленой травой.

— Хорошее место, чтобы пасти стадо овец, — сказал Ральф.

— Или чтобы сражаться в битве. — Колючка прищурила глаза, глядя на противоположный гребень. В своей жизни она никогда не видела и вполовину такого большого войска. Воины чернели на гребне, на фоне светлого неба, здесь и там блестели клинки, поймав свет Матери Солнца. Стена щитов ванстеров свободно растянулась, их каплевидные щиты были раскрашены в яркие цвета, и позади них ощетинились лесом копья. Темное знамя Гром-гил-Горма висело в центре, горстки лучников выведены вперед, и на каждом фланге стояли вооруженные легче застрельщики.

— Они так похожи на нашу армию, что мы словно смотрим в огромное зеркало, — прошептал Ярви.

— За исключением этой чертовой эльфийской башни, — сказал Колючка.

Зуб Амона возвышался на скалистом выступе на дальнем конце линии ванстеров. Полая башня в тридцать раз выше человеческого роста, высокая и стройная, как сужающийся клинок меча, сделанная из паутины полых прутьев эльфийского металла.

— Чем она была раньше? — спросил Колл, изумленно глядя на нее.

— Кто теперь может сказать? — сказал министр. — Сигнальная башня? Монумент заносчивости эльфов? Храм Единому Богу, которого они разбили на множество?

— Я скажу, чем это будет. — Ральф мрачно смотрел на войско, собравшееся в тени башни. — Могильной отметкой. Могила для многих сотен.

— Многих сотен ванстеров, — бросила Колючка. — Полагаю, наше войско больше.

— Ага, — сказал Ральф. — Но в битвах побеждают бывалые воины, а их число примерно одинаковое.

— И Горм известен тем, что прячет конников вне поля зрения, — сказал Отец Ярви. — Наши силы примерно равны.

— И только у одной из армий есть король. — Ральф глянул назад на лагерь. Утил не покидал свою постель с предыдущего вечера. Некоторые говорили, что Последняя Дверь открылась перед ним, и Отец Ярви не отрицал этого.

— Даже победа ослабит Гетланд, — сказал министр, — и Праматерь Вексен отлично это знает. Эта битва — часть ее плана. Она знает, что король Утил никогда не откажется от вызова. Здесь может быть лишь одна победа — если мы не будем сражаться вовсе.

— Вы разработали какое-то эльфийское заклинание, чтобы это случилось? — спросила Колючка.

Отец Ярви неуверенно улыбнулся.

— Надеюсь, министерская магия поможет добиться цели.

Колл подергал свою редкую тень бороды, глядя через долину.

— Интересно, есть ли среди них Фрор.

— Может быть, — сказала Колючка. Человек, с которым они вместе тренировались, с которым смеялись, сражались и гребли.

— Что будешь делать, если встретишь его в битве?

— Возможно, убью его.

— Тогда давай надеяться, что не встретишь. — Колл поднял руку, указывая. — Они приближаются!

Знамя Горма двигалось, группа всадников выехала из центра войска и спускалась по уклону. Колючка протолкалась мимо самых уважаемых воинов короля к Лаитлин, но королева сделала ей знак удалиться.

— Держись сзади, Колючка, и надень капюшон.

— Мое место подле вас.

— Сегодня ты не мой щит, но мой меч. Иногда клинок лучше спрятать. Когда твой миг настанет, ты об этом узнаешь.

— Да, моя королева.

Колючка неохотно натянула капюшон, подождала, пока остальные из королевской группа тронутся, и, сгорбившись в своем седле, как вор, последовала за всеми позади, в том месте, о котором не поют песен. Они шли рысью по длинному спуску, копыта выбивали грязь из мягкой земли. С ними шли два знаменосца, золотой флаг Лаитлин и железно-серый Утила отважно развевались, когда ветер подхватывал их.

Ванстеры приближались все ближе и ближе. Двадцать самых бывалых воинов в высоких шлемах сурово хмурились. В их волосы были вплетены тесемки, и золотые кольца в их кольчуги. Впереди, в ожерелье из наверший от мечей поверженных врагов, четырежды обернутом вокруг его огромной шеи, ехал человек, убивший Колючкиного отца. Гром-гил-Горм, Ломатель Мечей, во всей своей боевой славе. Слева от него ехал его знаменосец, огромный раб-шенд в усеянном гранатами невольничьем ошейнике, черная ткань развевалась позади него. Справа ехали два коренастых светловолосых парня. Один с насмешливой улыбкой и огромным щитом Горма на спине, а другой с воинственной усмешкой и огромным мечом Горма. Между ними и королем ехала Мать Скаер, и ее желваки ходили так сильно, что казалось, ее скальп изгибается.

— Приветствую, гетландцы! — Копыта огромной лошади Горма захлюпали, когда он направил ее в болотистое дно долины и ухмыльнулся в яркое небо. — Мать Солнце улыбается, глядя на нашу встречу!

— Хорошее предзнаменование, — сказал Отец Ярви.

— Для кого из нас? — спросил Горм.

— Быть может, для обоих? — Лаитлин понукнула свою лошадь, выезжая вперед. Колючка очень хотела подъехать к ней поближе, где смогла бы ее защитить, но заставила свои пятки не двигаться.

— Королева Лаитлин! Как могут ваша мудрость и ваша красота так противостоять проходящим годам?

— А как могут противостоять ваша сила и храбрость? — спросила королева.

Горм задумчиво почесал бороду.

— В прошлый раз в Торлби, я, кажется, не удостоился столь высокого мнения о себе.

— Как всегда говорит мой муж, боги не могут дать подарка лучше, чем хороший враг. Гетландцы не могут просить лучшего врага, чем Ломатель Мечей.

— Вы льстите мне, и мне это очень нравится. Но где же король Утил? Я с таким нетерпением ожидал, когда мы возобновим нашу дружбу, которую выковали в Зале Богов.

— Боюсь, мой муж не сможет прийти, — сказала Лаитлин. — Он послал меня вместо себя.

Горм разочарованно надул губы.

— Немногие воины столь знамениты. Без него битва будет не такой значительной. Но Мать Ворон никого не ждет, какой бы ни была его слава.

— Есть и другой вариант. — Ярви вывел свою лошадь перед лошадью королевы. — Путь, при котором можно обойтись без кровопролития. Путь, при котором мы, северяне, сможем освободить себя от ярма Верховного Короля в Скекенхаусе.

Горм поднял одну бровь.

— Вы не только министр, но еще и волшебник?

— Мы молимся одним богам, поем об одних и тех же героях, страдаем от одной и той же непогоды. И все же Праматерь Вексен заставляет нас враждовать друг с другом. Если сегодня случится битва у Зуба Амона, то кто бы ни победил, выиграет лишь она. А чего Ванстерланд и Гетланд не смогли бы достичь вместе?

Он страстно наклонился в седле.

— Давайте превратим кулак в раскрытую ладонь! Да будет союз между нами!

Колючка задохнулась от этих слов, и не она одна. По воинам с обеих сторон пошел гул бормотания, шепот проклятий и сердитые взгляды, но Ломатель Мечей поднял руку, призывая к тишине.

— Смелая идея, Отец Ярви. Несомненно, вы весьма хитроумный человек. Вы говорите за Отца Мира, как и подобает министру. — Горм недовольно пошевелил губами, глубоко вдохнул через нос и выдохнул. — Но боюсь, это невозможно. Мой министр другого мнения.

Ярви удивленно посмотрел на Мать Скаер.

— Она?

— Мой новый министр.

— Приветствую вас, Отец Ярви. — Молодые беловолосые мече— и щитоносец Горма разъехались, чтобы пропустить всадника. Всадницу в плаще на бледной лошади. Она откинула капюшон, и подувший холодный ветер, хлестнул ее светлыми волосами по сухопарому лицу. Ее глаза жарко сияли, она улыбалась. Ее улыбка настолько искривилась от горечи, что на нее было трудно смотреть.

— Думаю, вы знаете Мать Исриун, — пробормотал Горм.

— Дурно воспитанное дитя Одема, — прошипела королева Лаитлин, и по ее голосу было ясно, что это не входило в ее планы.

— Вы ошибаетесь, моя королева. — Исриун криво улыбнулась ей. — Теперь моя единственная семья — это Министерство, в точности как у Отца Ярви. Наш единственный родитель — это Праматерь Вексен, а, брат? После полного провала в Первом из Городов она перестала чувствовать, что Сестре Скаер можно доверять. — Лицо Скаер дернулось от этого титула. — Так что она отправила меня занять ее место.

— И вы это допустили? — пробормотал Ярви.

Горм кисло поводил языком во рту, ему самому это явно не очень нравилось.

— Я должен принимать во внимание свою клятву Верховному Королю.

— Ломатель Мечей столь же мудрый, сколь и сильный, — сказала Исриун. — Он помнит свое должное место в мировом порядке. — От этого Горм стал выглядеть еще кислее, но хранил задумчивую тишину. — Вы в Гетланде кое-что забыли. Праматерь Вексен требует покарать вас за вашу заносчивость, за ваше высокомерие, за вашу нелояльность. Прямо сейчас Верховный Король поднимает огромную армию бесчисленных тысяч нижеземцев и инглингов. Он призывает их чемпиона, Светлого Иллинга, командовать ими! Величайшая армия из тех, что когда-либо видело Расшатанное море! Готовая маршировать по Тровенланду ради славы Единого Бога!

Ярви фыркнул.

— И вы встанете с ними, Гром-гил-Горм? Преклоните колени перед Верховным Королем? Падете ниц перед его Единым Богом?

Длинные волосы трепетали от ветра на покрытом шрамами лице Горма, его хмурый вид был словно вырезан из камня.

— Я встану там, куда меня поставят мои клятвы, Отец Ярви.

— И все же, — сказала Исриун, жадно потирая тонкие ручки, — Министерство всегда говорит о мире. Единый Бог всегда предлагает прощение, как бы мало оно не было заслужено. Избежать кровопролития — это благородное желание. Мы поддерживаем наше предложение поединка королей, чтобы разрешить этот вопрос. — Ее губы скривились. — Но боюсь, король Утил слишком стар, и слаб, и подавлен болезнью, чтобы сражаться. Несомненно, это наказание Единого Бога за его неверность.

Лаитлин глянула на Ярви, и министр едва заметно кивнул.

— Утил послал меня вместо себя, — сказала она, и Колючка почувствовала, как ее сердце, уже громко стучавшее, начало биться за ребрами. — Вызов королю — это так же и вызов его королеве.

Мать Исриун пренебрежительно расхохоталась.

— Вы будете сражаться с Ломателем Мечей, позолоченная королева?

Губы Лаитлин скривились.

— Королева не сражается, дитя. Мой Избранный Щит постоит за меня.

И Колючка почувствовала, как на нее нашло ужасное спокойствие, и под своим капюшоном она начала улыбаться.

— Это жульничество, — бросила Исриун, и ее улыбка исчезла.

— Это закон, — сказал Ярви. — Министр короля должен понимать это. Вы бросили нам вызов. Мы его приняли.

Горм махнул огромной рукой, словно отгонял надоедливую муху.

— Жульничество или закон, все равно. Я буду сражаться с кем угодно. — Казалось, он почти скучает. — Покажите мне вашего чемпиона, Лаитлин, и завтра на рассвете мы встретимся на этой земле, я убью его, сломаю его меч и добавлю навершие к своей цепи. — Он повернул глаза на воинов Гетланда. — Но ваш Избранный Щит должен знать, что Мать Война дохнула на меня в колыбели, и было предсказано, что ни один мужчина не сможет меня убить.

Лаитлин холодно улыбнулась, и все встало на свои места так гладко, словно детали замка́, и предназначение богов для Колючки Бату неожиданно раскрылось.

— Мой Избранный Щит не мужчина.

Итак, пришло время показать меч. Колючка стащила плащ и отбросила его прочь. В тишине воины Гетланда разделились, и она провела свою лошадь между ними, сосредоточив взгляд на короле Ванстерланда.

Увидев, как она приближается, он сморщил от сомнения свое огромное чело.

— Гром-гил-Горм, — тихо сказала она, проехав между Лаитлин и Ярви. — Ломатель Мечей. — Лошадь Матери Исриун отпрянула с ее пути. — Создатель Сирот. — Колючка осадила лошадь перед ним, его хмурое лицо освещалось красным от ослепительного света ее эльфийского браслета, и она наклонилась в седле, чтобы прошептать.

— Твоя смерть идет.

Храбрый вид

Еще некоторое время они не шевелились. Ее волосы щекотали его лицо, ее ребра прижимались к его ребрам с каждым жарким вздохом. Она целовала его в раскрытые губы, касалась носом его лица, а он все так же спокойно лежал. Она соскользнула с него, растянулась рядом с довольным ворчанием, а он спокойно лежал. Она ерзала возле него, положила голову ему на плечо, ее дыхание замедлялось, затихало, а он спокойно лежал.

Конечно, он должен был держать ее, как скупердяй свое золото, получая все от каждого мига, что у них был.

Но вместо этого Бренд был сердит, угрюм и напуган. Вместо этого прикосновения к ее липкой коже, казалось, заманивают его в ловушку. Ее жар душил его, и он высвободился от нее и встал, попал в темноте головой по парусине и откинул ее рукой, чертыхаясь и заставляя ткань хлопать и качаться.

— Ты определенно преподал моей палатке урок, — раздался голос Колючки.

Он ее почти не видел. Быть может только маленький полумесяц света на ее плече, когда она поднялась на локте. Слабый отблеск в уголках ее глаз. Проблеск золота в волосах.

— Значит, ты будешь с ним сражаться? — сказал он.

— Надо полагать.

— С Гром-гил-Гормом.

— Если только он не испугается и не решит не показываться.

— Ломатель Мечей. Создатель Сирот. — Имена падали в темноту. Имена, которых боялись великие воины. Имена, которыми матери пугали своих детей. — Сколько поединков он провел?

— Говорят, два десятка.

— А сколько ты?

— Ты знаешь сколько, Бренд.

— Ни одного.

— Что-то около того.

— Скольких он убил?

— Ямы полны ими. — Теперь ее голос становился сердитым, от ее эльфийского браслета из-под одеяла полилось огненно-красное свечение. — Наверное, больше, чем любой человек по всему Расшатанному морю.

— Сколько наверший на той его цепи? Сотня? Две?

— И среди них навершие моего отца.

— Собираешься пойти по его стопам?

Свечение разгорелось сильнее, показывая ему черты ее сердитого лица.

— Раз уж ты спросил, я надеюсь убить этого ублюдка и оставить его труп воронам.

Между ними опустилась тишина, кто-то прошел снаружи с факелом, оранжевый свет промелькнул по одной стороне Колючкиного лица, осветив шрам в форме звезды на ее щеке. Бренд встал на колено, на одном уровне с ней.

— Мы могли бы просто уйти.

— Нет, не могли бы.

— Отец Ярви впутал тебя в это. Уловка, игра, как с тем отравителем в Йельтофте. Все это его план...

— А что если и так? Я не ребенок, Бренд, мои глаза были открыты. Я поклялась ему, а еще королеве, и я знала, что значили эти клятвы. Я знала, что возможно мне придется сражаться за нее. Я знала, что мне, возможно, придется за нее умереть.

— Если возьмем двух лошадей, то сможем быть в десяти милях отсюда к рассвету.

Она сердито пнула одеяло и откинулась, закрыв лицо руками.

— Мы не бежим, Бренд. Никто из нас. Я сказала Горму, что его смерть идет. Все будут несколько разочарованы, если я даже не приду, а?

— Мы могли бы отправиться на юг, в Тровенланд, наняться на корабль и спуститься по Священной. В Первый из Городов. Виалина дала бы нам местечко. Ради богов, Колючка, это же Ломатель Мечей...

— Бренд, стой! — прорычала она, так внезапно, что он отпрянул. — Ты думаешь, я всего этого не знаю? Думаешь, в моей голове уже не стоит гул от этого, словно она — чертово осиное гнездо? Думаешь, я не знаю, что каждый в нашем лагере думает о том же и приходит к тем же выводам? — Она еще наклонилась вперед, ее глаза блестели. — Я скажу тебе, что ты мог бы сделать для меня, Бренд. Ты мог бы быть единственным человеком на пятьдесят миль вокруг, который думает, что я могу победить. Или по крайней мере притвориться, что думает. Это не твой выбор, а мой, и я его сделала. Твой выбор — это быть моим напарником, или уходить.

На миг он стоял там на коленях, голый, моргающий, словно его ударили по лицу. Потом сделал долгий неровный вздох, и выдохнул.

— Я всегда буду твоим напарником. Всегда.

— Я знаю, что будешь. Но это я здесь должна быть в ужасе.

— Прости. — Он потянулся, тронул ее лицо в темноте, и она прижала щеку к его руке. — Просто... нам понадобилось много времени, чтобы оказаться здесь. Я не хочу терять тебя.

— А я не хочу быть потерянной. Но ты же знаешь, я была рождена для этого.

— Если кто и может его победить, так это ты. — Хотел бы он в это верить.

— Я знаю. Но у меня, возможно, времени осталось мало. — Она взяла его за запястье и затащила в постель. — И я не хочу потратить его на разговоры.

Бренд сидел с Колючкиным мечом на коленях и полировал его.

Он уже дюжину раз полировал его простую рукоять до яркого блеска. Звезды уже погасли, небо просветлело, и Мать Солнце показалась за Зубом Амона. Сталь не может быть еще чище, а острие — еще острее. Но он все равно тер, бормоча молитвы Матери Войне. Одну и ту же молитву, снова и снова.

— ... пусть она живет, пусть она живет, пусть она живет...

Как же хочется того, что получить не в силах. Получив желаемое, неожиданно впадаешь в сомнения. От страха потерять понимаешь, что нуждаешься в этом сильнее, чем когда-либо.

Отец Ярви бормотал какие-то свои молитвы, склоняясь над котелком на огне, время от времени бросая несколько сушеных листьев из того или иного мешочка в варево, которое пахло, как немытые ноги.

— Наверное, ты мог бы перестать полировать, — сказал он.

— Я не могу стоять с ней на площадке. — Бренд перевернул меч и яростно принялся обрабатывать его с другой стороны. — Все что я могу делать, это полировать и молиться. Планирую делать и то и другое изо всех своих сил.

Бренд знал, что Колючка не выкажет страха. Но она даже слегка улыбалась, когда, усевшись, положила руки на колени и спокойно свесила кисти. Эльфийский браслет на ее запястье ярко светился. На ее левой руке была стальная защита, но кроме этого на ней не было никаких доспехов. Лишь кожа, прошитая местами стальными кольцами, туго стянутая тесемками и ремнями, так что ничего не болталось и не за что было ухватить. Рядом с ней стояла королева Лаитлин и плотно привязывала ее заплетенные волосы к голове; ее пальцы двигались уверенно и спокойно, словно она делала это для свадебного праздника, а не для поединка. У обеих был храбрый вид, это уж точно. Самые храбрые в лагере, поскольку им двоим было больше всех что терять.

Так что когда Колючка глянула на него, Бренд изо всех сил постарался кивнуть в ответ с самым храбрым видом. Это он мог сделать. Это, а еще полировать и молиться.

— Она готова? — прошептал Отец Ярви.

— Это Колючка. Она всегда готова. Что бы эти идиоты не думали.

Воины собирались с первых проблесков рассвета, и теперь тут была шепчущаяся и наблюдающая толпа. Они прижимались к палаткам, заглядывали друг другу через плечи. Мастер Хуннан стоял в переднем ряду, и он не мог нахмуриться сильнее, не порвав глубоко морщинистую кожу на своем челе. Бренд видел беспокойство и отвращение на их лицах. Какая-то девчонка будет сражаться за честь Гетланда, пока верные воины стоят без дела. Девчонка, которая провалила испытание и была наречена убийцей. Девчонка, на которой не было кольчуги и у которой не было щита.

Впрочем, Колючка, вставая, ничем не выказывала, что ей не наплевать на их мнение. Она выглядела длинной и стройной, как паук, похоже на то, как выглядела Скифр, но выше, шире и сильнее. Она широко развела руки и пошевелила пальцами, сжала зубы, и ее прищуренные глаза сосредоточились на долине.

Королева Лаитлин положила руку ей на плечо.

— Да пребудет с тобой Мать Война, мой Избранный Щит.

— Она всегда со мной, моя королева, — сказала Колючка.

— Уже почти пора. — Отец Ярви налил немного своего варева в чашу и протянул ее здоровой рукой. — Выпей.

Колючка понюхала и отпрянула.

— Пахнет омерзительно!

— Как и все лучшие зелья. Это обострит твои чувства, ускорит твои руки и притупит любую боль.

— Это мошенничество?

— Мать Исриун использует любую уловку, которую сможет придумать. — И Ярви снова протянул чашу, от которой шел пар. — Чемпион должен победить, остальное — прах.

Колючка зажала нос, проглотила, и сплюнула от отвращения.

Ральф шагнул к ней, держа щит, как поднос с двумя свежезаточенными кинжалами на нем. — Уверена, что не хочешь кольчугу?

Колючка покачала головой.

— Скорость будет моим лучшим доспехом и лучшим оружием. Скорость, внезапность и агрессивность. Впрочем, ножи тоже могут пригодиться. — Она взяла клинки и засунула их в ножны на груди и на боку.

— Еще один на удачу. — Бренд протянул кинжал, который для него сделала Рин, тот, который он пронес туда и обратно по Священной и Запретной. Тот, который спас его жизнь в степи.

— Я сохраню его. — Колючка засунула его за пояс на пояснице.

— Я бы предпочел, чтобы он сохранил тебя, — прошептал Бренд.

— Много клинков, — сказал Отец Ярви.

— Меня как-то раз застали без единого, и мне тот опыт не понравился, — сказала Колючка. — По крайней мере, я не умру от недостатка того, чем можно ударить в ответ.

— Ты не умрешь. — Бренд убедился, что в его голосе нет ни тени сомнения, даже если его сердце разрывалось от них. — Ты убьешь ублюдка.

— Ага. — Она наклонилась ближе. — Чувствую себя так, словно кишки вывалятся через задницу.

— Ни за что бы не подумал.

— Страх делает тебя осторожным, — пробормотала она, сжимая и разжимая руки. — Страх сохраняет тебе жизнь.

— Несомненно.

— Хотела бы я, чтобы Скифр была здесь.

— Тебе уже нечему у нее научиться.

— Немного той эльфийской магии бы не помешало. Просто на всякий случай.

— Чтобы она украла всю твою славу? Нет. — Бренд показал ей обе стороны меча, и морозный блеск острия, которое он полировал с первого проблеска рассвета. — Не медли.

— Никогда, — сказала она, просовывая клинок в застежку на боку и протягивая руку за топором. — А почему промедлил ты? В тот день на берегу?

Бренд вспомнил, вернувшись в тот длинный странный год, к тренировочной площадке на песке. — Я думал о том, чтобы делать хорошее. — Он повернул топор, блеснула сталь с выгравированными буквами на пяти языках. — Взглянув на это со всех сторон, понимаю, каким дураком я был.

— Ты победил бы меня, если б не промедлил.

— Возможно.

Колючка сунула топор в петлю.

— Я провалила бы испытание, и Хуннан никогда не допустил бы меня к другому. Я не убила бы Эдвала. Меня не нарекли бы убийцей. Скифр бы меня не тренировала, я не гребла бы по Священной, не спасла бы императрицу, и не было бы песен о моих великих подвигах.

— Я не потерял бы место в королевском набеге, — сказал Бренд. — Был бы теперь гордым воином Гетланда, и делал бы то, что говорит мастер Хуннан.

— И моя мать выдала бы меня за какого-нибудь старого дурака, я бы носила его ключ, портила бы всё и шила бы очень плохо.

— Ты не стояла бы против Гром-гил-Горма.

— Нет. Но у нас никогда бы не было того... что у нас есть.

На миг он посмотрел в ее глаза.

— Я рад, что промедлил.

— Как и я. — Тогда она его поцеловала. Последний поцелуй перед бурей. Ее мягкие губы прикоснулись к его губам. Ее дыхание в рассветной прохладе было горячим.

— Колючка? — Колл стоял перед ними. — Горм на площадке.

Тогда Бренд захотел закричать, но вместо этого заставил себя улыбнуться.

— Чем быстрее начнешь, тем быстрее убьешь его.

Он вытащил меч Одды и начал бить рукоятью по щиту Ральфа, и остальные начали делать то же своим оружием, по своим доспехам. Шум распространялся по рядам, люди начинали кричать, орать, напевать свои вызовы. Она была совсем не похожа на чемпиона, которого бы они выбрали, но все равно она была чемпионом Гетланда.

И Колючка зашагала прямо через грохот стучащего металла, а воины расходились перед ней, как земля под плугом.

Она шагала на свою встречу с Ломателем Мечей.

Сталь

— Я ждал тебя, — сказал Гром-гил-Горм своим распевным голосом.

Он сидел на стуле, и его беловолосые мече— и щитоносец стояли, преклонив колени, у него по бокам. Один из них улыбался Колючке, другой смотрел сердито, словно и сам бы с ней сразился. Позади них вдоль восточного края квадрата выстроились двадцать ближайших воинов Горма. Мать Исриун сердито смотрела из середины, ветер взлохматил ее волосы вокруг сухопарого лица. Сестра Скаер угрюмо стояла возле нее. За ними были еще сотни бойцов, черные очертания виднелись по всей вершине гребня, и Мать Солнце ярко светила, поднявшись за Зубом Амона.

— Решила дать тебе еще немного времени пожить. — Колючка приняла свой самый храбрый вид, выходя между королевой Лаитлин и Отцом Ярви. Выходя перед двадцатью лучшими воинами Гетланда на этот маленький участок скошенной травы. Квадрат, как раз такой, как множество тех, на которых она тренировалась — восемь шагов по каждой стороне, и в каждый угол в землю воткнуто копье.

Квадрат, на котором она или Гром-гил-Горм умрут.

— Для меня это не подарок. — Ломатель Мечей пожал своими огромными плечами, и его тяжелая кольчуга, с выкованными зигзагообразными полосами золота, издала железный шелест. — Время тянется долго, когда Последняя Дверь так близко.

— Возможно, к тебе она ближе, чем ко мне.

— Возможно. — Он задумчиво поиграл одним из наверший на своей цепи. — Ты ведь Колючка Бату, так?

— Да.

— Та, о которой поют песни?

— Да.

— Та, которая спасла императрицу Юга?

— Да.

— И та, которая завоевала у нее бесценную реликвию. — Горм глянул на эльфийский браслет, сияющий красным, как горящий уголь, на Колючкином запястье, и поднял свои брови. — Я принимал эти песни за ложь.

Она пожала плечами.

— Некоторые из них и есть ложь.

— Какой бы грандиозной ни была правда, для скальдов ее недостаточно, а? — Горм взял свой щит у улыбающегося парня. Мощная штука, окрашенная в черный цвет, с кромкой, зазубренной и помятой сотней старых ударов. Дары от многих мужчин, которых он убил в таких квадратах, как этот. — Думаю, мы встречались раньше.

— В Скекенхаусе. Ты стоял на коленях перед Верховным Королем.

Его щека слегка дернулась от недовольства.

— Все мы должны преклонять колени перед кем-то. Я должен был узнать тебя раньше, но ты изменилась.

— Да.

— Ты дочь Сторна Хедланда.

— Да.

— Это был славный поединок. — Хмурый парень подал Горму меч, он сжал огромные пальцы на рукояти и вынул его из ножен. Чудовищный клинок, Колючке понадобились бы обе руки, чтобы взмахнуть им, но он нес его легко, как ивовый прутик. — Будем надеяться, что из нашего получится такая же веселая песня.

— Не рассчитывай на тот же исход, — сказала Колючка, глядя, как Мать Солнце отражается на его стали. За ним был охват, сила, доспехи, но он был отягчен всем этим металлом, так что за ней будет скорость. Она продержится дольше. Еще неизвестно, чью руку поднимут в конце поединка разумов.

— Я сражался в двух десятках поединков, уложил в курганы два десятка храбрых мужчин, и понял одно. Никогда не рассчитывай на исход. — Глаза Горма смотрели на ее одежду, ее оружие, оценивали ее, как она оценивала его. Она раздумывала, какие сильные стороны он видит. Какие слабости. — Впрочем, я еще никогда не сражался с женщиной.

— И больше уже не сразишься. Это твой последний бой. — Она выпятила подбородок. — Дыхание Матери Войны не будет щитом против меня.

Она надеялась на злость, надеялась увидеть какой-то знак, что его можно насмешками склонить к спешке, но король Ванстерланда лишь слегка грустно улыбнулся.

— А, самонадеянность молодых. Было предсказано, что ни один мужчина не сможет меня убить. — И он встал, его огромная тень вытянулась к ней по скошенной траве, настоящий гигант, шагнувший сюда из песен. — И ты не сможешь.

— Мать Война, пусть она выживет, — беззвучно шептал Бренд, сжав кулаки до боли. — Мать Война, пусть она выживет...

Зловещая тишина опустилась на долину, когда бойцы заняли свои места. Лишь шелест ветра в траве, высокий резкий крик птицы в железном небе, тихий звон военного снаряжения, когда тот или иной человек нервно двигался. Мать Исриун вышла в пустое место между двумя чемпионами.

— Вы готовы убивать? Вы готовы умереть? — Она подняла руку, в ее пальцах был белый завиток гусиного пуха. — Вы готовы встретить правосудие Единого Бога?

Горм стоял прямо, огромный как гора, перед ним его широкий щит, и длинный меч позади.

— Мать Война будет моей судьей, — прорычал он.

Колючка низко пригнулась, сжала зубы в злобной ухмылке, напряглась, как натянутый лук.

— Да кто угодно. — Она повернула голову и сплюнула. — Я готова.

— Тогда начинайте! — крикнула Мать Исриун, уронила перо и побежала назад со скошенной травы в ряды воинов.

Перо падало вниз, медленно, медленно, и каждый взгляд с обеих сторон был прикован к нему. Его подхватил вихрь, вертел и крутил. Оно падало вниз, и вниз, и каждый на обеих сторонах затаил дыхание.

— Мать Война, пусть она выживет, Мать Война, пусть она выживет...

В миг, когда тот клочок пуха коснулся скошенной травы, Колючка прыгнула. Она не забыла уроков Скифр. Они были в ее плоти. Всегда атакуй. Бей первой. Бей последней.

Один шаг, и ветер ринулся на нее. Горм стоял неподвижно, наблюдая. Два шага, и она втоптала перо в грязь под своим каблуком. Он все еще стоял, замерев. Три шага, и она оказалась перед ним, крича, высоко взмахнув топором Скифр, низко опустив меч, выкованный из костей ее отца. Теперь он двигался, двигался, чтобы встретить ее, и ее клинок обрушился на его, а топор выбил щепки из его щита.

В этот миг она поняла, что никогда еще не сражалась с таким сильным человеком. Она привыкла, что щит поддается, когда она бьет по нему, привыкла сотрясать человека тяжестью своих ударов. Но бить по щиту Горма было все равно, что бить по глубоко укоренившемуся дубу. Удар по его мечу потряс ее от ладони до кончика носа, и заставил застучать сжатые зубы.

Впрочем, Колючка никогда не была из тех, кто лишается силы духа от первой неудачи.

Горм опрометчиво выставил левый сапог вперед, и она низко нагнулась, пытаясь подцепить топором и свалить его. Он ловко шагнул назад всей своей громадной массой, и она услышала, как он заворчал, почувствовала, как приближается огромный меч, хлестнувший по ней, как хвост скорпиона. Она лишь качнулась под ним, когда он пролетел мимо под ужасным углом, удар, который раскалывал щиты, раскалывал шлемы, головы, и ветер от него холодил ее лицо.

Она изогнулась, в надежде, что он раскроется от такого удара, но он не раскрылся. Горм держал этот чудовищный клинок так же аккуратно, как, наверное, ее мать держала иголку. Ни ярости, ни безумия, все под контролем. Его глаза оставались спокойными. Дверь его щита ничуть не приоткрылась.

Она решила, что этот первый обмен затянулся, и отскочила назад в свободное место, чтобы подождать очередного шанса. Подождать, пока он откроется сильнее.

Медленно, тщательно, Ломатель Мечей сделал один шаг к центру квадрата, ставя на дерн свой огромный левый сапог.

— Да! — прошипел Ральф, когда Колючка нырнула, начиная шквал ударов. — Да! — Клинки загрохотали, оставив шрамы на щите Горма, и Бренд сжал кулаки так сильно, что ногти впились в ладони.

Он задохнулся, когда Колючка прокатилась под сияющей аркой меча Горма, поднялась, рыча, чтобы ударить по его щиту, презрительно отбила сильнейший укол и отскочила назад из пределов его досягаемости, используя всю ширину квадрата. Она начала атаку пьяной танцующей походкой, оружие качалось, как делала Скифр, и Горм изучал ее поверх кромки своего щита, пытаясь отыскать систему в хаосе.

— Он осторожен, — прошипела королева Лаитлин.

— На нем нет доспехов его пророчества, — пробормотал Отец Ярви. — Он ее боится.

Король Ванстерланда сделал еще один медленный шаг, снова втыкая сапог в землю, словно закладывал краеугольный камень зала героев. Он был самим спокойствием, а Колючка была самим движением.

— Как Мать Море против Отца Земли, — прошелестел Ральф.

— Мать Море всегда побеждает в битве, — сказала Лаитлин.

— Если у нее есть время, — сказал Отец Ярви.

Бренд поморщился, не в силах смотреть, не в силах отвернуться.

— Мать Война, пусть она выживет...

Щит Горма бы тверд, как ворота цитадели. Колючка не смогла бы пробить его, даже будь у нее таран и двадцать сильных мужиков. И идти вокруг вряд ли будет легче. Она никогда не видела, чтобы щит держали так умно. Он быстро двигал им, и еще быстрее двигался за ним, но он держал его высоко. С каждым шагом, что он делал, его огромный левый сапог высовывался слишком далеко вперед, и под нижней кромкой показывалось неблагоразумно большая часть ноги. Каждый раз, как она это видела, это все больше казалось ей слабостью.

Заманчиво. Так заманчиво.

Быть может, слишком заманчиво?

Лишь глупец будет думать, что у такого прославленного воина не будет никаких уловок, а Колючка не была дурой. Будь быстрее, жестче, умнее, как всегда говорила Скифр. У нее были свои уловки.

Она скосила глаза на этот сапог, облизнула губы, словно смотрела, как приносят мясо, достаточно долго, чтобы убедиться, что он видел, как она смотрит, а потом двинулась. Его меч вылетел, но она была готова, скользнула вокруг него, топор Скифр хлестнул вдоль, но на высоте плеча, а не внизу, где он его ожидал. Она увидела, как расширились его глаза. Он качнулся назад, дергая щит вверх, отбил топор кромкой, но зазубренный клинок все равно ударился в его плечо, и кольца кольчуги полетели, как пыль от выбиваемого ковра.

Она ожидала, что он отпрянет назад, может даже упадет, но он смахнул ее топор, словно это было грубое слово, и надавил вперед, слишком близко для своего меча, или ее. Кромка его щита попала ей в рот, она споткнулась и зашаталась. Ни боли, ни сомнений, ни головокружения. Потрясение от удара лишь сделало ее сильнее. Она услышала рык Горма, увидела, как Мать Солнце отразилась на стали и отшатнулась назад, а его клинок просвистел мимо.

Этот обмен она тоже сочла слишком затянувшимся, но теперь они оба были задеты.

Кровь на его кольчуге. Кровь на кромке его щита. Кровь на ее топоре. Кровь у нее во рту. Она сжала зубы, глядя на него, издала воинственный рык и сплюнула красным на траву между ними.

Кровь

Вид крови внезапно вернул собравшихся воинов к жизни, как свору собак, и шум стал таким оглушительным, что громче не было бы, даже если б шла битва.

С гребня напротив ванстеры визжали молитвы и кричали проклятия, с гребня позади гетландцы орали что-то бесполезно-подбадривающее, давали бесцельные советы. Они стучали топорами по щитам, мечами по шлемам, и создавали грохот настолько страстный и яростный, что он мог бы разбудить мертвецов в курганах, мог бы пробудить богов от их дремы.

Больше всего на свете люди любят смотреть, как другие люди встречают Смерть. Это напоминает им, что они еще живы.

На той стороне квадрата, среди рычащих, выкрикивающих ванстеров, Бренд видел Мать Исриун, багровую от ярости. И Мать Скаер рядом с ней, которая смотрела на состязание, спокойно прищурив глаза.

Горм широко взмахнул сверху, и Колючка отпрянула, его меч промахнулся мимо нее на ширину ладони, и разрезал громадную рану в земле, фонтан травы и почвы взметнулся вверх. Бренд укусил себя за палец, болезненно сильно. Если всего лишь один такой удар попадет по ней, то тяжелая сталь сможет разрезать ее ровно напополам. Казалось, что уже прошел целый день с тех пор, как началось сражение, а он за все это время еще ни разу не вздохнул.

— Мать война, пусть она выживет...

Колючка с важным видом шла по квадрату. Это была ее трава. Она владела ей. Королева грязи. Она едва слышала кричащих воинов наверху, едва видела Лаитлин, или Исриун, или Ярви, или даже Бренда. Мир сжался до нее и Ломателя Мечей, и до нескольких коротких шагов короткой травы между ними, и ей начинало нравиться то, что она видела.

Горм дышал тяжело, пот лил по его наморщенному лбу. Все это снаряжение было тяжелым, но она и не надеялась, что это случится так быстро. Его щит начал провисать. Она едва не рассмеялась. Она могла заниматься этим часами. Она занималась этим часами, днями, неделями, на пути по Священной и Запретной и обратно.

Она бросилась вперед, высоко нацеливая свой меч. Слишком высоко, так что он смог бы нырнуть под ним. Он и нырнул, но в точности как она и планировала, его щит наклонился вперед. Было легко шагнуть вокруг, подцепить верхнюю кромку бородкой топора Скифр, помеченной буквами на пяти языках. Она собиралась потащить его вниз, оставить его открытым, может быть даже вырвать его из его руки, но недооценила его. Он взревел, рванул щит вверх, вырвав топор из ее руки и отправив его крутиться высоко в воздухе.

Впрочем, от этого его тело на миг осталось незащищенным, и Колючка никогда не была из тех, кто медлит. Ее меч прошипел под его щитом и ударил его в бок. Достаточно сильно, чтобы немного согнуть его, чтобы заставить споткнуться. Достаточно сильно, чтобы пробить кольчугу и найти под нею плоть.

Не достаточно сильно, чтобы его остановить.

Он зарычал, махнул, заставив ее отшатнуться, уколол и заставил ее отскочить назад, снова рубанул, еще сильнее, сталь зашипела в воздухе, но она уже пятилась, бдительно, идя по кругу.

Когда он повернулся к ней, она увидела неровный разрыв его кольчуги, звенья болтались, блестела кровь. Она видела, как он защищал этот бок, когда принял свою позу, и начала улыбаться, заполнив пустую левую руку самым длинным кинжалом.

Быть может, она лишилась топора, но этот раунд был за ней.

Теперь Колючка была одной из них. Теперь она пролила кровь Гром-гил-Горма, и мастер Хуннан выбросил вверх кулак, одобрительно рыча. Воины, которые раньше презрительно смотрели на нее, теперь оглушительно грохотали, восхищаясь ее искусством.

Несомненно те, у кого был дар, уже слагали песни о ее триумфе. Они попробовали победу на вкус, но Бренд чувствовал только страх. Его сердце бухало так же громко, как молот Рин. Он дергался и задыхался с каждым движением в квадрате. Он никогда не ощущал себя таким беспомощным. Он не мог делать хорошее. Не мог делать плохое. Он не мог делать ничего.

Колючка бросилась вперед, низко опустив меч, так быстро, что Бренд с трудом мог за ней уследить. Горм выбросил щит, чтобы отбить меч, но она уже рубила поверх щита своим кинжалом. Горм отдернул голову назад, отступил на шаг, с красной полоской на щеке, на носу, под глазом.

Теперь ее охватило боевое веселье. Или это было варево Отца Ярви.

Дыхание рвалось в ее груди, она плясала на ветру. Кровь была сладка у нее во рту, ее кожа горела. Она улыбалась, улыбалась так широко, что казалось, ее покрытые шрамами щеки могут разорваться.

Порез под глазом Горма сочился, полоски крови текли по его лицу, из его порезанного носа, в его бороду.

Он уставал, он был ранен, он становился неосторожным. Она довела его до грани, и он знал это. Она видела страх в его глазах. Видела сомнение, которое все разрасталось.

Его щит поднялся даже выше, чтобы уберечь раненное лицо. Он весь обмяк, тяжелый меч поник в его хватке. Та левая нога все еще выдавалась вперед, вся незащищенная, колено качалось.

Быть может в начале это была уловка, но какая уловка могла теперь ее остановить? Она дышала огнем и плевала молниями. Она была бурей, всегда в движении. Она была Матерью Войной во плоти.

— Твоя смерть идет! — закричала она ему, и едва слышала свои слова в этом шуме.

Она убьет Ломателя Мечей и отомстит за своего отца, и докажет, что она величайший воин по всему Расшатанному морю. Величайший воин в мире! Об этом будут петь песни!

Она вела его по кругу, вела его кругом до тех пор, пока не встала спиной к ванстерам, пока не встала спиной к востоку. Она увидела, как Горм прищурил глаза, когда в них ударила Мать Солнце, изогнувшись, оставляя ногу незащищенной. Она сделала обманный выпад вверх, плотно сжимая пальцами рукоять, нырнула под плохо рассчитанным ударом и закричала, махнув своим мечом по огромному низкому кругу.

Клинок, выкованный с костями ее отца, ударил ногу Горма над лодыжкой со всей Колючкиной силой, и злостью, и со всеми тренировками позади. Миг ее победы. Миг ее мести.

Но вместо того, чтобы прорезаться через плоть и кость, острие лязгнуло об металл, и удар отдался в Колючкину руку так сильно, что она споткнулась вперед, потеряв равновесие.

Скрытая броня. Под разрезанной кожей сапога Горма блестела сталь.

Он двигался быстро, как змея, совсем не такой уставший и не такой израненный, как он заставил ее думать, рубанул вниз, попал по ее клинку своим и вырвал его из ее онемевших пальцев.

Она хлестнула по нему своим ножом, но он отбил его щитом и вбил умбон ей в ребра. Это было все равно, что удар лошади. Она отшатнулась назад, и ей удалось лишь устоять на ногах.

Горм смотрел поверх кромки своего щита, и теперь настала его очередь улыбаться.

— Ты достойный соперник, — сказал он. — Такой же опасный, как и любой, с кем я сражался. — Он шагнул вперед, поставив бронированную ногу на ее упавший меч и втаптывая его в дерн. — Но твоя смерть идет.

— О, боги, — прохрипел Бренд, и холод пронзил его до костей.

Колючка сражалась теперь двумя ножами, дистанция досягаемости никакая. А Горм водил ее кругом по площадке сияющими взмахами своего огромного меча, и теперь он казался сильнее, чем прежде.

Люди Гетланда внезапно затихли, зато шум с другой стороны долины удвоился.

Бренд молился о том, чтобы Колючка держалась от Горма подальше, но знал, что ее единственный шанс — быть ближе к нему. Довольно уверенно она нырнула под высоким взмахом и кинулась вперед, зло и быстро ударила правой, подняв ее над головой, но Горм поднял вверх свой щит, ее клинок глухо ударил между двумя досками и крепко застрял.

— Убей его! — прошипела королева Лаитлин.

Колючка хлестнула левой по руке Горма с мечом, когда он отвел ее назад, кинжал царапнул по кольчуге и попал ему в руку, и кровь брызнула, и огромный меч выпал из его захвата.

Или быть может он сам его выронил. Потому что, когда она ударила его снова, он схватил ее руку, его пальцы сомкнулись на ее запястье с хлопком, который для Бренда был, как удар в живот.

— О, боги, — прохрипел он.

Вздох

Колючка дернулась за кинжалом Бренда, но ее локоть столкнулся с опущенным щитом Горма, и он шагнул ближе, душа ее. Он крепко сжимал ее запястье, выворачивал его, и эльфийский браслет впивался в ее плоть. Он отпустил ручку своего щита и схватил ее правый рукав.

— Я поймал тебя! — прорычал он.

— Нет! — она вывернулась назад, словно пытаясь освободиться, и он подтащил ее ближе. — Это я тебя поймала!

Она дернулась вперед, используя его силу против него, боднула его изо всех сил в челюсть, и он дернул головой вверх. Она прижала колено к его ребрам и закричала, вырывая свою правую руку из его захвата.

Но он все равно все еще сокрушающе держал ее левое запястье. У нее был шанс. Только один. Она вырвала кинжал Бренда из-за пояса, и ударила Горма в шею, когда он снова посмотрел на нее.

Он дернул вверх руку со щитом, защищаясь, и клинок пронзил его плоть, крестовина, сделанная в форме змеи, хлопнула ему по ладони. Она зарычала, отбрасывая его руку, его щит свободно болтался на ремнях, но, дрожа от усилия, он остановил яркое острие прямо у своего горла, задержал его там, и розовая слюна капала с его сжатых зубов.

А потом, несмотря на то, что его рука была пробита насквозь, огромные пальцы сомкнулись на ее правом запястье и плотно ее сжали.

Колючка напрягалась всеми фибрами, чтобы протолкнуть красный клинок ему в шею, но сильного мужчину не победить силой, и не было человека сильнее, чем Ломатель Мечей. Он держал обе ее руки, выставил плечо, зарычал и оттеснил ее, дрожащую, назад, назад к краю квадрата. Горячая кровь сочилась из его проколотой ладони на рукоять кинжала, увлажняя ее раздавленное запястье.

Бренд болезненно застонал, когда Горм поставил Колючку на колени перед глумящимися воинами Ванстерланда.

Ее эльфийский браслет сиял красным сквозь плоть его сжимающейся руки, внутри которой чернели кости, все сжимая и сжимая. Она выдохнула через сжатые зубы, когда нож выпал из ослабших пальцев ее левой руки, отскочил от ее плеча и упал в траву. Тогда Горм выпустил ее запястье и крепко схватил ее за горло.

Бренд попытался сделать шаг в квадрат, но Отец Ярви схватил его под руку, Ральф под другую, утаскивая его назад.

— Нет, — прошептал кормчий ему в ухо.

— Да! — взвизгнула Мать Исриун, довольно глядя на них.

Не вздохнуть.

Каждая натренированная мышца Колючки напряглась, но Горм был слишком силен, и он гнул ее назад, назад. Его захват сдавливал ее правую руку вокруг рукояти кинжала Бренда, кости трещали. Она шарила другой рукой по траве, пытаясь найти нож, но не могла найти. Ударила ему по колену, но в этом ударе не было силы. Попыталась достать до его лица, но смогла лишь слабо дернуть за его окровавленную бороду.

— Убей ее! — крикнула Мать Исриун.

Горм прижал Колючку к земле, кровь капала из его рычащего рта на ее щеку. Ее грудь вздымалась, но лишь мертвое хлюпанье раздавалось в ее горле.

Не вздохнуть. Ее лицо горело. Она едва слышала бурю голосов из-за бурлящей крови у нее в голове. Она дернула руку Горма онемевшими пальцами, вцепилась в нее ногтями, но та была выкована из железа, вырезана из дерева, безжалостна, как корни деревьев, которые за годы разорвут на части любую скалу.

— Убей ее! — Хотя она не видела скорченное в триумфе лицо Матери Исриун, но слышала ее визг. — Верховный Король предписывает! Это уготовано Единым Богом!

Глаза Горма метнулись к министру, его щека дернулась. Его хватка, казалось, ослабла, но возможно это Колючка хваталась за жизнь, которая ускользала и ускользала.

Не вздохнуть. Становилось темно. Она встала перед Последней Дверью, и никаких уловок не осталось. Смерть отодвинула задвижку, широко распахнула дверь. Колючка колебалась на пороге.

Но Горм не бросил ее туда.

Словно через тенистую вуаль она увидела, как его чело сморщилось.

— Убей ее! — вопила Мать Исриун, и ее голос поднимался все выше и выше, становился все безумнее и безумнее. — Праматерь Вексен требует этого! Праматерь Вексен приказывает!

И окровавленное лицо Горма снова содрогнулось, спазм прошел от глаза до челюсти. Его зубы скрылись за губами, рот стал прямой ровной линией. Его правая рука расслабилась и Колючка удушливо вздохнула, мир перевернулся, когда она шлепнулась на бок.

Бренд недоверчиво смотрел, как Горм дал Колючке упасть и медленно уставился на Исриун. Голодное рычание его воинов начало стихать, толпа вокруг затихла, весь шум иссяк, оставив потрясенную тишину.

— Я Ломатель Мечей. — И Горм очень мягко положил правую руку себе на грудь. — Что за безумие позволяет тебе говорить со мной в таком тоне?

Исриун указала на Колючку, которая каталась и выкашливала рвоту в траву.

— Убей ее!

— Нет.

— Праматерь Вексен приказывает...

— Я устал от приказов Праматери Вексен! — взревел Горм, и глаза едва не лопались на его окровавленном лице. — Я устал от высокомерия Верховного Короля! Но больше всего, Мать Исриун... — Он сжал зубы в ужасной гримасе, вытаскивая кинжал Бренда из своей руки. — Я устал от вашего голоса. Это постоянное блеянье режет мне слух.

Лицо Матери Исриун стало смертельно бледным. Она попыталась отпрянуть назад, но татуированная рука Скаер обняла ее за плечи и крепко держала.

— Вы нарушите клятвы, которые принесли им? — пробормотала Исриун, широко раскрыв глаза.

— Нарушу свои клятвы? — Горм стряхнул с руки покрытый рубцами щит и со стуком бросил его вниз. — Меньше чести в том, чтобы держать их. Я разбиваю их. Я плюю на них. Срал я на них. — Он возвышался над Исриун, и нож блестел красным в его руке. — Верховный Король предписывает, неужели? Праматерь Вексен приказывает, да ну? Старый козел и старая свиноматка! Я отказываюсь от них! Я бросаю им вызов!

Тонкая шея Исриун дернулась, когда она сглотнула.

— Если убьешь меня, будет война.

— О, война будет. Мать Ворон расправляет свои крылья, девочка. — Гром-гил-Горм медленно поднял нож, который выковала Рин, и глаза Исриун уставились на блестящее острие. — Ее перья — это мечи! Слышишь, как они стучат? — И его лицо расплылось в улыбке. — Но мне не нужно убивать тебя. — Он отбросил нож к Колючке, которая встала на четвереньки и блевала. — В конце концов, Мать Скаер, зачем убивать то, что можно продать?

Старый министр Горма, а теперь и новый, улыбнулась холодной, как зимнее море, улыбкой.

— Уведите эту змею и наденьте на нее ошейник.

— Ты заплатишь! — завизжала Исриун, ее глаза стали дикими. — Ты заплатишь за это! — Но воины Горма уже тащили ее к восточному склону.

Ломатель Мечей повернулся, кровь капала с его свисающих пальцев раненной руки.

— Лаитлин, ваше предложение о союзе все еще в силе?

— Чего Ванстерланд и Гетланд не смогут достичь вместе? — крикнула Золотая Королева.

— Тогда я согласен.

Потрясенный выдох прошел вокруг квадрата, словно каждый человек задерживал дыхание и внезапно все выдохнули.

Бренд вырвался из ослабших рук Ральфа и побежал.

— Колючка?

Голос казался эхом откуда-то издалека, словно из темного тоннеля. Голос Бренда. Боги, как она была рада его слышать.

— Как ты? — Сильные руки на ее плече, поднимают ее.

— Я возгордилась, — прохрипела она, горло саднило, рот кололо. Она попыталась встать на колени, но была так слаба и потрясена, что едва снова не упала, но он ее подхватил.

— Но ты жива.

— Наверное, — прошептала она, немало удивленная, что лицо Бренда постепенно проявляется из яркого пятна. Боги, как она была рада его видеть.

— Этого достаточно. — Он протянул ее руку себе на плечи, и она застонала, когда он мягко поднял ее на ноги. Сама она не могла сделать ни шагу, но он был сильным. Он не даст ей упасть. — Хочешь, чтобы я тебя понес?

— Прекрасная мысль. — Она поморщилась, взглянув на воинов Гетланда, которые собрались на гребне над ними. — Но я лучше пройдусь. Почему он меня не убил?

— Мать Исриун изменила его мнение.

Один раз Колючка оглянулась назад, когда поднимались по склону к лагерю. Гром-гил-Горм стоял в центре квадрата, окровавленный, но непобежденный. Мать Скаер уже обрабатывала его раненную руку ниткой и иголкой. Другая его рука сжимала руку Лаитлин, скрепляя союз между Ванстерландом и Гетландом. Злейшие враги стали друзьями. По крайней мере пока.

Между ними, сложив руки, улыбался Ярви.

Несмотря на все молитвы Матери Войне, кажется, в этот день правосудием заправлял Отец Мир.

В свете

Бренд еще несколько раз со звоном ударил молотком по заготовке и сунул ее обратно в угли в фонтане искр.

Рин с отвращением цокнула языком.

— А в тебе нет того, что называют "нежным прикосновением", а?

— Для этого здесь ты. — Бренд ухмыльнулся ей. — Надо ведь как-то сделать так, чтобы ты чувствовала себя особенной?

Но она уже смотрела мимо него, на дверь.

— К тебе посетитель.

— Отец Ярви, какая честь. — Бренд опустил молот и вытер лоб предплечьем. — Пришли купить клинок?

— Министр должен поддерживать Отца Мира, — сказал Ярви, входя в кузню.

— Хороший министр и с Матерью Войной тоже дружит, — сказала Рин.

— Мудрые слова. И сейчас более, чем когда-либо.

Бренд сглотнул.

— Значит, будет война?

— Верховному Королю понадобится время, чтобы собрать воинов. Но думаю, война будет. И все же. Война — это хорошо для тех, кто кует мечи.

Рин подняла брови, взглянув на Бренда.

— Мы бы согласились и на худой мир, полагаю. Но, по крайней мере, я слышала, что король Утил идет на поправку.

— Его сила стремительно возвращается, — сказал Ярви. — Вскоре он снова будет мучить своих воинов тренировкой на мечах, и будет использовать для этого твою прекрасную сталь.

— Хвала Отцу Миру, — сказала Рин.

— Отцу Миру и вашему мастерству, — сказал Бренд.

Ярви скромно поклонился.

— Делаю что могу. А как боги обходятся с тобой, Бренд?

— Неплохо. — Он кивнул на сестру. — Если бы не мой мастер-тиран, я бы наслаждался работой. Оказалось, что работа с металлом нравится мне куда больше, чем я помнил.

— Легче, чем работа с людьми.

— Сталь честная, — сказал Бренд.

Отец Ярви искоса посмотрел на него.

— Можем ли мы где-нибудь поговорить наедине?

Бренд посмотрел на Рин, которая уже раздувала меха. Она пожала плечами.

— Сталь еще и терпеливая.

— Зато ты нет.

— Иди, говори. — Она прищурила глаза. — Пока я не передумала.

Бренд стащил рукавицы и вывел Ярви в маленький дворик, где было шумно от звуков бегущей воды. Он сел на скамейку, которую Колл для них покрыл резьбой в пятнистой тени дерева, ветерок прохладно дул на его блестящее от пота лицо, и предложил Отцу Ярви сесть рядом.

— Приятное место. — Министр улыбнулся, глядя на Мать Солнце, которая вспыхивала и мерцала через листья. — Вы с сестрой устроили себе прекрасную жизнь.

— Это она устроила. Я лишь оказался рядом.

— Ты всегда играл свою роль. Я помню, как ты принял на свои плечи вес Южного Ветра. — Ярви посмотрел на шрамы, змеящиеся по предплечьям Бренда. — Это был подвиг, достойный того, чтобы о нем пели песни.

— Я понял, что меня меньше заботят песни, чем раньше.

— Ты учишься. Как Колючка?

— Уже вернулась к тренировкам по три четверти каждого дня.

— Она вырезана из дерева, да.

— Ни одной женщины Мать Война не касалась сильнее.

— И все же она была иголкой, которая сшила два великих союза. Возможно, ее коснулся и Отец Мир.

— Не говорите ей этого.

— Вы двое все еще... вместе?

— Ага. — У Бренда было чувство, что министр знал ответы, но в каждом вопросе скрывался еще один. — Можно и так сказать.

— Хорошо. Это хорошо.

— Наверное, — сказал он, думая о шумном споре, который был у них утром.

— Не очень хорошо?

— Хорошо, — сказал он, думая о том, чем они занялись после. — Просто... Я всегда думал, что быть вместе — это уже конец трудностей. Оказалось, тут трудности как раз и начинаются.

— Любой путь, по которому стоит идти, нелегок, — сказал Отец Ярви. — У каждого из вас есть сильные стороны, которых не хватает у другого, и слабые, которые восполняет другой. Это прекрасно, это редко, найти кого-то, кто... — Он нахмурился, посмотрев на шевелящиеся ветки, словно думал о чем-то далеком, и его мысли были болезненными. — Делает тебя целым.

Бренду потребовалось немного времени, чтобы набраться храбрости и заговорить.

— Я думал расплавить монету, которую дал мне принц Варослав.

— Чтобы сделать ключ?

Бренд попинал сапогом пару упавших листьев.

— Возможно она предпочла бы кинжал, но... ключ это традиция. Как думаете, что об этом подумает королева Лаитлин?

— У королевы было три сына и ни одной дочери. Я думаю, она очень привязывается к своему Избранному Щиту. Но уверен, ее можно убедить.

Бренд еще раз пихнул те листья.

— Конечно, народ думает, что это мне следует носить ключ. Я не очень популярен в Торлби.

— Не все королевские воины — твои почитатели, это верно. Особенно мастер Хуннан. Возможно, это цена убеждений.

— Или цена трусости.

— Бренд, только глупец посчитает тебя трусом. Стоять перед воинами Гетланда и говорить то, что говорил ты? — Отец Ярви сложил губы и присвистнул. — Быть может, люди и не станут петь об этом героических песен, но это была редкая храбрость.

— Вы так думаете?

— Да, и храбрость — не единственное твое поразительное качество.

Бренд не знал, что сказать на это, так что не сказал ничего.

— Ты знал, что Ральф переплавил на ключ свои заработки от путешествия?

— Для кого?

— Для Колючкиной матери. Они женятся в Зале Богов на следующей неделе.

Бренд удивленно моргнул.

— Ох.

— Ральф стареет. Он никогда этого не скажет, но он хочет сделать шаг назад. — Ярви посмотрел вбок. — Думаю, ты хорошо бы подошел на его место.

Бренд снова удивленно моргнул.

— Я?

— Однажды я говорил тебе, что возможно мне понадобится рядом человек, который думает о том, чтобы делать хорошее. Я все больше так считаю.

— Ох. — Бренд не мог больше ничего вымолвить.

— Ты мог бы присоединиться к Сафрит и Коллу и стать частью моей маленькой семьи. — Каждое слово, что ронял Отец Ярви, было тщательно взвешено, и эти были обронены не случайно. Он точно знал, что предложить. — Ты был бы близок ко мне. Близок к королеве. Близок к ее Избранному Щиту. Кормчий министерского корабля. — Он вспомнил тот день на рулевой платформе, когда команда стучала по своим веслам, и яркий солнечный свет на воде Запретной. — Ты бы стоял по правую руку от человека, который стоит по правую руку от короля.

Бренд помедлил, потирая большими пальцами кончики остальных. Несомненно, ему нужно хвататься за такой шанс. У такого, как он, их не бывает слишком много. И все-таки что-то его удерживало.

— Вы весьма хитроумный человек, Отец Ярви, а я не славлюсь своим умом.

— Может и прославишься, если будешь его использовать. Но мне ты нужен за твою сильную руку и твое сильное сердце.

— Могу я задать вопрос?

— Задать можешь. Но убедись, что хочешь услышать ответ.

— Как давно вы планировали использовать Колючку в поединке с Гром-гил-Гормом?

Ярви немного прищурил свои бледные глаза.

— Министр должен иметь дело с вероятностями, со случайностями, с возможностями. Конкретно эта пришла мне на ум давно.

— Когда я пришел к вам в Зале Богов?

— Я говорил тебе, что хорошее отличается для каждого человека. Я рассматривал возможность того, что женщина, которая может управляться с мечом, может однажды каким-то образом бросить вызов Горму. Такой великий и знаменитый воин, как он, не сможет отказаться от вызова женщины. И все же он бы боялся ее. Больше, чем любого мужчину.

— Вы верите в пророчество?

— Я верю, что он в него верит.

— Поэтому вы поручили Скифр тренировать ее.

— Это одна из причин. Императрица Теофора любила редкие вещички, а еще любила смотреть, как проливается кровь, и я подумал, что сражающаяся девчонка с далекого севера может заинтересовать ее достаточно надолго, чтобы я мог с ней поговорить и преподнести свой дар. Смерть проводила Теофору через Последнюю Дверь прежде, чем мне выпал такой шанс. — Ярви вздохнул. — Хороший министр старается смотреть вперед, но будущее — это земля, укрытая туманом. События не всегда текут по каналам, которые выкапываешь для них.

— Как ваша сделка с Матерью Скаер.

— Еще одна надежда. Еще одна игра. — Отец Ярви откинулся на ствол дерева позади. — Мне был нужен союз с ванстерами, но Мать Исриун испортила эту идею. Зато она бросила вызов, а поединок лучше, чем битва. — Он говорил спокойно, холодно, словно говорил о фигурах на доске, а не о людях, которых знал.

Бренд почувствовал, что у него во рту сильно пересохло.

— А если бы Колючка умерла, что тогда?

— Тогда бы мы пели грустные песни над ее курганом, и веселые песни о ее великих подвигах. — Глаза Ярви были как у мясника, который смотрит на скотину, оценивая, какую выгоду от нее получит. — Но мы и ванстеры не тратили бы наши силы, сражаясь друг с другом. Королева Лаитлин и я распростерлись бы у ног Праматери Вексен и принесли бы золотые извинения. Король Утил бы выздоровел, свободный от бесчестья. И в свое время мы смогли бы вновь бросить игральные кости.

Что-то в словах Отца Ярви зацепило Бренда, как крючок в его голове, и не давало покоя.

— Мы все думали, что король Утил был у Последней Двери. Откуда вы знали, что он восстановится?

Ярви замер на миг с полуоткрытым ртом, потом осторожно закрыл его. Он посмотрел на дверь, откуда эхом доносился лязг ударов молота Рин, и снова на Бренда.

— Я думаю, ты более хитроумный человек, чем притворяешься.

У Бренда появилось ощущение, что он стоит на тонком льду, и трещины расходятся под его сапогами, но назад пути не было, только вперед.

— Если я буду стоять у вас за плечом, то должен знать правду.

— Я говорил тебе однажды, что правда, как и хорошее, для каждого своя. Моя правда в том, что король Утил — человек из железа. Железо сильное, и оно долго остается острым. Но железо может быть хрупким. А мы иногда должны сгибаться.

— Он никогда бы не заключил мир с ванстерами.

— А нам нужен мир с ванстерами. Без них мы одни против половины мира.

Бренд медленно кивнул, видя, как кусочки встают на свои места.

— Утил согласился бы на поединок с Гормом.

— Он сразился бы с Гормом на площадке, из-за своей гордыни, и он бы проиграл, ведь каждый год делает его слабее. Я должен защищать своего короля. Ради его блага, и ради блага нашей земли. Нам нужны союзы. Мы отправились искать союзы. Я нашел союзы.

Бренд подумал о том, как министр склонялся над огнем и бросал сушеные листья в варево.

— Вы отравили его. Своего собственного дядю.

— У меня нет дяди, Бренд. Я отказался от семьи, когда присоединился к Министерству. — В голосе Ярви не было вины. Ни сомнений. Ни сожалений. — Иногда великие праведные вещи должны быть сшиты из маленьких неправедных. У министра нет роскоши просто делать хорошее. Министр должен выбирать величайшее благо. Министр должен выбирать меньшее зло.

— Власть означает, что одно плечо всегда в тени, — пробормотал Бренд.

— Так и есть.

— Понимаю. Я не сомневаюсь в вас, но...

Отец Ярви удивленно моргнул, и Бренд подумал, видел ли он когда-нибудь его удивленным.

— Ты отказываешь мне?

— Моя мать говорила мне стоять в свете.

Некоторое время они сидели, глядя друг на друга, а потом Отец Ярви медленно начал улыбаться.

— Я восхищаюсь тобой за это, правда восхищаюсь. — Он встал, положив здоровую руку Бренду на плечо. — Но когда Мать Война расправит свои крылья, она может все Расшатанное море погрузить во тьму.

— Надеюсь, не погрузит, — сказал Бренд.

— Что ж. — Отец Ярви повернулся. — Знаешь, как бывает с надеждами. — И он пошел в дом, оставив Бренда сидеть в тени дерева, раздумывая, как обычно, сделал он хорошее или плохое.

— Тут нужна помощь! — раздался голос сестры.

Бренд встал.

— Иду!

Приближается буря

Колючка шагала по песку со стулом на плече. Был отлив, над равнинами сильно дул ветер, лохматые облака преследовали друг друга по синюшному небу.

Они плотно сбились вокруг тренировочной площадки, и крики стали ворчанием, когда она стала проталкиваться между воинами. Молчание стало тишиной, когда она поставила стул возле копья, отмечавшего один из углов. Даже два парня, которые должны были тренироваться, неуверенно остановились, уставившись на нее, когда она вышла перед стулом и разместила на нем свою задницу.

Мастер Хуннан хмуро посмотрел на нее.

— Вижу, среди нас Избранный Щит королевы.

Колючка подняла одну руку.

— Не волнуйтесь, не надо аплодисментов.

— Тренировочная площадка для воинов Гетланда и для тех, кто будет воином.

— Ага, но возможно даже несмотря на это здесь есть несколько неплохих бойцов. Не позволяйте мне себя остановить.

— Не позволим, — отрезал Хуннан. — Хейрод, ты следующий. Встал огромный парень с розовыми прыщами на жирных щеках. — И ты, Эдни. — Ей было около двенадцати лет, довольно тощая, но она довольно храбро выскочила, выпятила подбородок, взяв свою метку, даже несмотря на то, что ее щит был слишком велик для нее, и болтался на руке.

— Начали!

В этом совсем не было искусства. Парень просто начал атаковать, пыхтя как бык, отмахнулся толстым плечом от меча Эдни, врезался в нее, и она растянулась на земле, щит свалился с ее руки и покатился прочь.

Парень посмотрел на Хуннана, ожидая, что тот объявит окончание раунда, но мастер над оружием лишь смотрел в ответ. Хейрод сглотнул, шагнул вперед и пару раз неохотно пнул Эдни, прежде чем Хуннан поднял руку и остановил бой.

Колючка смотрела, как девчонка поднималась, вытирая кровь из-под носа, крепко вцепившись в свой храбрый вид, и думала о всех побоях, которые она получила на этой площадке. Думала о всех пинках и о презрении, и о песке, которого она наелась. Думала о том последнем дне, и об Эдвале с ее деревянным мечом в шее. Несомненно, мастер Хуннан и собирался слегка подтолкнуть ее память.

На его лице появилась редкая, тонкая улыбка.

— О чем ты думала?

— Я думала о том, что парень неуклюжий головорез. — Она прижала большой палец к носу и высморкала соплю на песок. — Но это не его вина. Он учился у неуклюжего головореза, как и она. В этом раунде стыдно должно быть их учителю.

По рядам воинов пошел гул бормотания, и улыбка Хуннана вновь превратилась в нахмуренность.

— Если думаешь, что знаешь, как лучше, почему бы тебе не дать урок?

— За этим я здесь, мастер Хуннан. В конце концов, мне нечему больше у вас учиться. — Она указала на Эдни. — Я возьму ее, — потом указала на девочку постарше, большую и серьезную. — И ее. — А потом на другую, с бледными-бледными глазами. — И ее. И преподам им урок. Я буду давать им по уроку в день, через месяц мы вернемся, и увидим то, что увидим.

— Ты не можешь просто приходить сюда и забирать моих учеников, куда захочешь!

— И все же я здесь, и с благословением короля Утила.

Хуннан облизал губы, выведенный из равновесия, но вскоре собрался и пошел в атаку.

— Хильда Бату, — его губы скривились от отвращения. — Ты провалила испытание в этом квадрате. Тебе не удалось стать воином. Ты проиграла Ломателю Мечей...

— Я проиграла Горму, это правда. — Колючка потерла шрам на одной щеке, ухмыляясь ему. — Но он не сломал мой меч. — Она встала, положив одну руку на навершие. — А ты не Горм. — Она пошла по песку к нему. — Думаешь, ты лучше меня? — И она подошла так близко, что почти встала на его сапоги. — Сразись со мной. — Она наклонилась, так что их носы почти соприкоснулись, и шипела снова и снова. — Сразись со мной. Сразись со мной. Сразись со мной. Сразись со мной.

Хуннан вздрагивал всякий раз, как она это говорила, но хранил молчание.

— Хороший выбор, — сказала она. — Я сломала бы тебя, как старую ветку.

Она прошла мимо него, толкнув его плечом, выкрикивая остальным воинам:

— Быть может, вы думаете, что это было нечестно. На поле битвы нет места честности, но я допускаю, что старый Хуннан уже несколько лет как не в лучшей форме. Так что если кто-то из вас думает, что может надеть сапоги Горма, то я сражусь с ним. Я сражусь с любым из вас. — Она важно прошла по кругу, вдоль каждой стороны площадки, глядя воинам в глаза, одному за другим.

Тишина. Лишь ветер вздыхал на берегу.

— Никто? — Она фыркнула. — Посмотрите на себя, вы дуетесь, потому что не получили битву. Довольно скоро у вас будет больше битв, чем вам бы хотелось. Я слышала, Верховный Король собирает воинов. Нижеземцев, островитян и инглингов. Тысячи воинов. Приближается буря, и Гетланду понадобится каждый мужчина. Каждый мужчина и каждая женщина. Вы трое, идите со мной. Мы вернемся через месяц. — Она подняла руку и указала на Хуннана. — И твоим парням лучше быть готовыми.

Колючка закинула стул на плечо и пошла прочь из квадрата, по песку к Торлби. Она не смотрела назад.

Но слышала шаги девчонок позади.

Оглавление

Карта

Часть І

Достойная

В тени

Правосудие

Семья

На коленях

Кольчуга мертвеца

Яд

Потерянный и найденный

Часть ІІ

Первый урок

Второй урок

Третий урок

Гнев Божий

Будь готова или умри

Зуд

Пошли они нахрен

Человек, который сражался с кораблем

Странные времена

Красный день

Боевое веселье

Не как в песнях

То, что нужно Гетланду

Часть ІІІ

Удача

За троном

Старые друзья

Надежды

Руины

Кровавая дипломатия

Ярость

Долги и обещания

Странные союзники

Часть ІV

Прощания

Приветствия

Неправильные представления

Как бы один

Избранный щит

Халлеби

Огонь

Риссентофт

Замерзшие озера

Трусость

Назначенное место

Храбрый вид

Сталь

Кровь

Вздох

В свете

Приближается буря

Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg