Многие из тех, кто не имел второго коня или не пожелал расстаться со своей добычей, были настигнуты и убиты татарами. Многих казаков татары убили в ходе многодневного преследования, но многие с Яковом Кошкой сумели ускользнуть от татар и благополучно добраться до Днепра вместе с тяжелыми бочонками. Ибо вместо вина, в них находилась значительная часть походной казны гетмана Жолкевского, чья голова и оружие были отправлены в Стамбул султану Ахмеду.
Так второй раз за короткий промежуток времени, Речь Посполита вновь потерпела сокрушительное поражение от османов, и оказалась на грани разгрома и сохранения целостности как государство.
Глава XXII. Обретения Киева и Чигирина.
Добрые вести несутся к людям на копытах резвых скакунов, а плохие передаются из уст в уста и как не это не странно звучит, значительно опережают гонцов и скороходов.
Известие о разгроме поляков под Хотином пришло в Москву от воеводы Шереметева и князя Пожарского почти одновременно и это притом, что войско Федора Ивановича находилось гораздо южнее.
Узнав о гибели Жолкевского и Сагайдачного, царь в тот же день собрал Боярскую Думу, где объявил свою монаршую волю. Осторожный и постоянно лавирующий между интересами боярских группировок, государь предстал перед своими слугами в совершенно новом обличье.
На его лице все ещё были заметны следы перенесенной болезни, но голос Дмитрия Иоанновича был крепок и тверд, а глаза горели неудержимой решительностью. Дав возможность думному дьяку Фрумкину зачитать письма Пожарского и Шереметева, государь заговорил. Тем самым нарушив весь прежний порядок Думы, когда первыми говорили бояре.
Властно окинув взором всех собравшихся, царь объявил, что намерен занять земли на левом берегу Днепра именуемые Переяславским воеводством.
— Поляки отдали эти земли во владение гетману Сагайдачному, который погиб, не имея прямых наследников. Посему они являются бесхозными, и для защиты проживающих там русских людей и православных приходов я беру их под свою руку. Такова моя императорская воля — отчеканил Дмитрий, и от произнесенных им слов, зала сразу наполнилась тревожным шумом.
После того как из Думы были удалены князь Мстиславский и Воротынский, людей способных открыто высказать свое несогласие с мнением царя уже не было. Напуганные той расправой, что учинил государь с бунтовщиками после своего выздоровления, бояре некоторое время боязливо переглядывались друг с другом, пока Борис Михайлович Оболенский не подал голоса.
— Война будет, государь. Король Сигизмунд никогда не признает эти земли твоими, — сокрушенно покачал головой боярин, — сильная война будет.
— Как за гетманом Сагайдачным признал, так и за мной признает. Я ведь не гетман, я государь император Всея Руси.
— За Сагайдачным он признал, потому, что Переяславское воеводство осталось в составе польского королевства — возразил императору Оболенский.
— Верно, говорит, князь Борис, — поддержал Оболенского Трубецкой, — Сигизмунд нам никак простить не может захвата Скопиным Полоцка, а тут Переяславль с Киевом отбираем. Точно война будет.
— А разве Переяславль и Киев не являются стольными русскими городами? Разве предки наши не владели этими землями?! И не живут там люди говорящие с нами на одном языке и исповедуют с нами одну веру православную? Разве не приходили от них к нам посланцы, с просьбой о помощи от польских панов и крымского хана!? В разгроме поляков под Хотином вижу я проявление божьей воли заставляющей нас выступить на защиту русских земель, что находятся под польским ярмом!! — нарастающий голос государя заполнил всю залу, и бояре вновь стали, боязливо переглядываться друг с другом.
— Сенат польский точно не согласиться признать эти земли за нами — подал голос боярин Иван Никитович Романов, за свойство постоянно менять свое мнение получивший прозвище Каша.
— Согласятся, — уверенно заявил Дмитрий, — когда с севера их прижмут шведы, а с юга турки, они на многое будут согласны.
— Со шведами — возможно, с турками — возможно, но в отношении нас — никогда — произнес Каша и многие из бояр закивали головой в знак своего согласия.
— Значит, надо будет их так за горло взять, чтобы они пикнуть боялись против нашей воли! — властно произнес государь. — Пиши, дьяк — обратился он к Фрумкину. — Повелеваю воеводе Шереметеву идти на Переяславль и привести к покорности моей воле все русские города, находящиеся на левом берегу Днепра. Князю Пожарскому повелеваю занять стольный город Киев со всеми прилегающими к нему землями и привести их к покорности моей воле. Всех тех, кто будет противиться этому, выслать в пределы польской короны с лишением земель или недвижимой собственности, если таковая у них имеется. Со всеми теми, кто будет оказывать сопротивление, обращаться как с бунтовщиками и заговорщиками.
Услышав эти слова, бояре не решились перечить государю, здраво рассудив, что если он сумеет раздвинуть пределы Московского государства, честь ему и хвала, равно как нам его поддержавшим. Если же у него не получится, то мы не виноваты, предупреждали, бог тому свидетель. А если государь сломает себе шею, то и совсем, хорошо, туда ему и дорога императору всероссийскому, уж больно он всех достал своими делами.
Появление русского войска на левом берегу Днепра местные жители восприняли неоднозначно. Если в Переяславле солдат Шереметева встретили довольно мирно, то в Лубнах воеводе пришлось применить силу к слугам князя Вишневецкого, не желавших признавать новую власть. Слава богу, обошлось без серьезного кровопролития, чего нельзя было сказать о Черкассах и Чигирине. И если в первом городе пошумевшие казаки согласились сложить оружие, то в Чигирине, сторонники гетмана Сагайдачного отказались признавать власть русского императора и заперлись в гетмановском замке.
На все призывы князя воеводу, казаки отвечали огнем из ружей и пушек, нанося урон воинам Федора Ивановича попытавшихся силой проникнуть в крепость. Обозленный воевода собрался взять Чигирин по всем правилам военного искусства, но судьба улыбнулась старому полководцу. Среди засевших в замке казаков нашлось несколько предателей, что ночью открыли крепостные ворота и русские ворвались в Чигирин.
Следуя данному казакам слову, Шереметев отпустил изменников вместе с теми людьми, на которых они указали, как своих сторонников. Остальных, воевода приказал казнить вместе с их атаманов Василием Брюховецким, для острастки остальным сторонникам погибшего гетмана.
Отнюдь не торжественно встретили в Киеве и князя Пожарского, но здесь главная причина крылась в ином. Простой люд, натерпевшись от притеснения со стороны поляков, с радостью встретил царевых солдат как своих избавителей от шляхетского произвола. Совсем иное дело было киевское духовенство, во главе которого стояли убежденные сторонники унии с католиками.
По этой причине не было слышно звона городских колоколов, а встретившая у ворот города князя делегация, было довольно мала и скромна, так как в неё входили второстепенные лица.
Совсем иное дело было, когда Дмитрий Михайлович отправился в Лавру, где преобладали сторонники Русской Православной церкви. Звон Киево-Печерских колоколов оглушил князя, а оказанный ему в Лавре прием, мало в чем уступал царскому или точнее сказать приему императора.
Всюду были радостные крики, восторги, обнимания и почти у всех кто встречал князя, был немой вопрос в глазах: — Вы не уйдете? Не оставите нас на растерзание полякам?
Впрочем, вера в то, что московский государь обязательно поможет своим единокровным и единоверным соседям была очень сильна. Именно она подтолкнула жителей Мстиславля к восстанию против поляков. Перебив собравшихся в костеле поляков и часть местного гарнизона, горожане спешно отправили гонцов к князю Пожарскому о помощи.
В сложившейся обстановке был важен каждый день и час и князь воевода, без согласия императора решил самостоятельно занять Мстиславль. Крик о помощи с берегов Вихры застал князя уже на подходе к Киеву. Зная, какое значение придавал этому городу государь и вновь избранный патриарх Филарет Пожарский не мог повременить с занятием "матери городов русских". Кроме того после Киева нужно было идти на Фастов, западной границе бывшего владения гетмана Сагайдачного и присутствие в войске князя воеводы было необходимо.
Недолго думая, Дмитрий Михайлович отправил в Мстиславль отряд в три тысячи человек под командованием младшего воеводы Дмитрия Трубецкого. Тот хорошо проявил себя в борьбе с Лисовским и Пожарский с легким сердцем поручил князю эту задачу.
Известие о захвате Москвой земель Переяславского воеводства ввергли польского короля в ярость и негодование. Та депрессия, что захватила Сигизмунда после разгрома Жолкевского и объявленного в Варшаве недельного траура, у монарха моментально прошла. В тот же день король собрал Сейм, где громогласно заявил об объявлении московскому царю войны.
Пламенная речь короля, естественно, нашла самый горячий отклик в сердцах и душах польских сенаторов. Многие из них повскакивали со своих мест с яростными криками: — Спасем Польшу! — и стали требовать отправить на Москву войско, под командованием гетмана Ходкевича.
— Это единственный человек, который способен в трудное для страны время разгромить русских и защитить интересы Польши! Только Яну Каролю по плечу эта задача! Мы требуем назначить его командующим всеми сила Речи Посполитой!! — верещали сенаторы, и король охотно с ними согласился. Встав со своего места с поднятой рукой, Сигизмунд заявил, что полностью согласен с мнением сенаторов и провозгласил гетмана Ходкевича командующим всех польских сил. После чего под громкие овации покинул здание Сейма.
Титул командующего всеми силами Речи Посполитой был выше титулов польных и коронных гетманов и о нем вспоминали в самых крайних случаях. Когда нужна была твердая рука способная в очередной раз вытянуть Польшу из той ямы, в которую она упала. Любой гетман мог гордиться таким званием, но в этот раз, этот титул был больше похож на пышный бант для парадного камзола, чем на железный штык, способный обратить в бегство русского медведя. Ибо кроме него, польское королевство теснил шведский лев и османский всадник.
Исполняя волю короля и Сейма, Ян Кароль собрал королевское войско и двинул его на Брест, но в этот момент с юга пришло известие о том, что турки перешли Днестр и заполонили Подолию. При этом сами османы не пошли на Винницу и Проскуров, отдав эти земли на поживу татарам. Великий визирь повел свои войска на запад, обозначив главную цель своего похода Львов и Краков.
Стоит ли говорить, что Варшаве мгновенно стало не до гнусных "пакостей" царя Дмитрия, по своей сути не угрожавших целостности польского королевства. Оставив наказание злых московитов до лучших времен, король отдал Ходкевичу повернуть войско и идти на защиту древней столицы польского королевства и земель Русского воеводства от османов.
Сам гетман был такого же мнения и, получив приказ Сигизмунда. Повернув на юг, он не только защищал южные земли королевства, но и одновременно возводил заслон перед проклятыми московитами. Не позволяя их жадным и хищным рукам проникнуть в восточные земли короны западнее Фастова.
Получив приказ, не мешкая ни минуты, гетман двинулся вдоль Буга на юг, по пути следования вбирая в себя, военные и людские ресурсы местных поветов и гминов. Во многих случаев местная шляхта подчинялась требованию верховного воеводы, но были случаи, когда пан Ходкевич применял и силу. Применял довольно жестко, с тем расчетом, чтобы потом её не пришлось применять снова.
Королевское войско уже вступило на земли Волынского воеводства и уже приближалось к Львову, когда стало известно о новом несчастье, обрушившимся на бедную Польшу. На этот раз со стороны шведов.
Ян Кароль и Сигизмунд наивно полагали, что в отсутствии короля Карла, тот был занят решением шведско-датского спора относительно Шлезвиг-Гольштейна, шведское войско не станет воевать против Польши и жестоко ошиблись. Отправляясь в Стокгольм, король оставил за себя молодого генерала Магнуса Левенгаупта и как показали дальнейшие события, монарх не ошибся.
Желая отличиться, Магнус внимательным образом следил за событиями по ту сторону Двины. Когда стало известно о гибели Жолкевского, генерал быстро привел шведскую армию в полную боевую готовность.
Сообщение об объявлении польским королем войны Московскому царству, убедило Левенгаупта в верности его выводов и по истечению определенного времени, он перешел к активным действиям.
Многие из окружения генерала были удивлены этим решением, справедливо укоряя генерала, что подобные решения находятся исключительной компетенции короля. Однако подобные разговоры ни на гран не поколебали уверенности генерала в своих действиях. С чуть легким нисхождением, Левенгаупт всегда коротко отвечал, что его величество уже в курсе, не удосуживаясь на дальнейшие пояснения.
Карл действительно был в курсе того, что происходило на подступах к Риге, однако решение о походе в Курляндию, Магнус принял самостоятельно. Разведка донесла, что численность противостоявшего ему польского войска князя Радзивилла сократилось, и он не мог терять время на получения добра из Стокгольма.
Начиная боевые действия против поляков, Левенгаупт попал точно в яблочко. Быстрое выдвижение его войск застало поляков врасплох. Те соединения, что оказались у них на пути шведы с легкостью разбивали и, посчитав, что противник получил свежее подкрепление, князь Радзивилл решил отступить из Елгавы к Меднику.
Когда Карлу стало известно об успехах Левенгаупта, он послал храбрецу генералу краткую депешу-приказ: — "Гнать до прусских земель!" и тот с блеском исполнил повеление короля. За почти два месяца своего наступления, шведы не только прошли всю Курляндию, но даже вступили в пределы Пруссии и пересекли Неман.
На все гневные требования Сигизмунда немедленно остановить продвижение шведов по землям короны, Радзивилл неизменно напоминал королю о слабости его армии и просил прислать свежее войско или денег для вербовки наемников. Вопрос денег всегда был острейшим вопросом для любого польского короля и потому реальной помощи, потомок Христофора Перуна так и не дождался.
Как результат этой "бумажной войны" короля с гетманом стала сдача шведам Кенигсберга, со всеми его мощными укреплениями и запасами, без единого выстрела. Местные немцы решили, что им лучше будет при шведах, чем при поляках и потому открыли ворота крепости.
Обрадованный Карл засыпал удачливого полководца всевозможными наградами и регалиями. Так Магнусу был присвоено звание генерал-лейтенанта, пожалован графский титул, а также награжден орденом Меча. Его король лично вручил Левенгаупту на военном совете сразу после прибытия в Кенигсберг во главе эскадры кораблей.
Радости шведского монарха от успехов Левенгаупта не было предела. Развивая успех, он двинул армию на Эльбинг, что подобно Кенигсбергу был готов открыть свои ворота перед шведами. Однако на этот раз, торжественной сдачи не получилось из-за упрямства коменданта крепости Зденека Самборовского. Не слушая ничьих советов, он торжественно поклялся умереть на стенах Эльбинга, но не спустить королевское знамя с его ратуши.
