— Как где видел, в Москве! Сдались ляхи-то...
— А сколь перед тем осады было?
— А сколь потерь было бы, если б на приступ пошли?
— А что, в битве с Ходкевичем меньше потеряли?
— Так то в битве!
— А ты думаешь, Сапега или Гонсевский не придут на помощь Смоленску, если он держаться будет?
— Так то когда еще будет, — пискнул кто-то из заднего ряда, — может, ляхи до той поры уже и сдадутся!
— Может, — не стал я перечить, — но быстрее, что до той поры мы сами обессилеем. Или вам неведомо, что при долгих осадах народа от болезней мрет никак не меньше, чем в сражениях гибнет?
— На то божья воля! — возразил тот же голос.
— Не богохульствуй! Нет в том ничего богоугодного, чтобы ратники от поноса погибали.
— А если не возьмем крепость приступом?
— Возьмем. Ляхов мало, если пушками стены в трех местах обрушим да дружно пойдем на приступ, то им людей нипочем не хватит отбиться.
Воеводы задумались, а я про себя перевел дух. Кажется, убедил... Можно, конечно, просто приказать, но и выполнять в этом случае будут соответственно. Мне же нужно, чтобы все, от первых воевод до последнего ратника, понимали, что делают. Тогда и в бой пойдут с охотой, и в дальнейшем будут верить...
— Государь, ты как хочешь, а надо к ляхам послать гонца, дескать, дадим подумать недельку! — вывел меня из благостных мыслей чей-то голос.
— Кто сказал?
— Я, — вышел вперед князь Иван Троекуров.
— Это ты почему так решил?
— Молод ты еще, государь, да ратей больших не видал. Оттого и советуешь нам негодное...
— Взять его!
— Что?!
— Взять его, — повторно велел я, не повышая голоса и пристально глядя на оторопевших воевод. — Послушайте меня, любезные! С вами тут никто и ни о чем не советуется, ибо я ваш царь, и вы мне все на верность крест целовали. Как сказано было на соборе: "Един Бог на небе и един царь на земле"! Я обещал, что править буду в согласии с "советом лучших людей всея земли", и совет сей постановил, что надобно на Смоленск идти, с тем дабы вернуть его царству нашему. Так что ты, князь Иван, не мне сейчас перечишь, а всей земле русской! Посему велю имать тебя под стражу и отправить в Москву на суд. Взять, я сказал!
Глядя на стоящих столбами рынд, державшийся до сих пор в стороне фон Гершов отрывисто скомандовал драгунам — и те через минуту уже тащили упирающегося Троекурова прочь. Потрясенные до глубины души бояре и воеводы только хлопали глазами, не решаясь перечить.
— На сегодня все! — заявил я, вставая с трона. — Завтра делаем все как ранее решили.
Присутствующие, отвесив поклоны, расходились в молчании. Остались только Черкасский, Вельяминов и фон Гершов, да где-то рядом маячил Михальский со своими абреками.
— Что молчите, — обвел я глазами присутствующих, — дурит царь? Лучших людей в железа велит сажать?
— Ну, в железа, положим, ты его, государь, сажать не велел, — заговорил Дмитрий Мамстрюкович, — в том, чтобы опалу наложить да на суд отправить — умаления чести нет. Оно, конечно, зарвался Ванька. Где это видано, чтобы с царем эдак разговаривать...
— Да давно пора! — не выдержал Никита Вельяминов. — Больно мягок ты, государь. Вот бояре хвосты и поднимают. То перечат, то, паче того, указы царские не выполняют!
— Ты про что это, кравчий? — напряженно спросил Черкасский.
— Знаешь, поди, про что!
— Государь, — развернулся князь ко мне, — если ты про Казарина, то нельзя было иначе. Дума приговорила Пушкина воеводой поставить, так я и упросил сотника шум не поднимать, чтобы смуты не было. Потому как Казарин роду низкого, и если его ставить, то надобно Пушкину место искать, да так, чтобы выше, а то будет кляузы писать да челобитья, и мы бы вместо похода сейчас ябеды его разбирали!
— Дмитрий Мамстрюкович, — отвечал ему я, — то, что ты без шума и умаления чести государевой все сделал, — я оценил и потому никакой опалы на тебя покуда не положил. Однако знай — если Пушкин в Вязьме в чем оплошает, то спрошу я с тебя. А на будущее имей в виду — я не все вины припоминаю, но ничего не забываю!
После того как царь велел Федору возвращаться в сотню Михальского, Панин думал, что они опять первым делом отправятся куда-нибудь в поиск. Однако Корнилий, против обыкновения, сидел безвылазно в лагере. Причем не менее половины его отряда постоянно находилось рядом с царским шатром. Впрочем, обязанность вести разведку с них никто не снимал, и Федька вместе с напросившимся таки к ним Мишкой частенько кружили вокруг крепости, высматривая расположение пушек и караулов.
Вернувшись из одного такого похода, Мишка зазвал приятеля к себе в шатер на ужин, дескать, у меня и корма́ лучше, и вдвоем нескучно. Панин, не раздумывая, согласился и отправился вечерять к Романову, чему его верный Лукьян был только рад.
В просторном шатре, может, чуть меньше царского, невообразимо вкусно пахло чем-то съестным. Заждавшиеся хозяина слуги полили ребятам на руки из кувшина и подали чистые рушники.
— Федя, а ты не знаешь, зачем государь велел руки в походе кипяченой водой мыть? — спросил, падая на мягкие подушки, Мишка.
— Не-а, — отозвался тот, — знаю только, что, когда обозники однажды заленились, Корнилий им велел плетей дать.
Содержательный разговор прервали слуги, принесшие небольшие, на татарский манер, столики и поставившие на них изрядные миски с шурпой.
— А нынче не пост? — подумал Романов вслух.
— В походе можно, — отвечал ему Федька с уже набитым ртом.
Впрочем, насладиться в одиночестве едой им не дали, послышался какой-то шум, и у полога раздался чей-то зычный голос:
— Во имя Отца и Сына и Святого Духа!
— Аминь! — отозвался со своего места Мишка.
Полог раздвинулся, и в шатер вошли несколько человек, в которых Федька узнал остальных царских рынд. Хозяин и его гость встали и степенно поклонились вошедшим, на что те ответили такими же поклонами.
— Вечеряете? — спросил самый старший из вошедших, князь Василий Лыков.
— Садитесь с нами, — радушно пригласил их Романов.
— Благодарствуйте, — сдержанно ответили гости и стали рассаживаться.
Сразу возникла заминка, поскольку Федька с Мишкой сидели рядом, а вошедшие были куда выше Панина родом, и сесть ниже его им было никак нельзя. Впрочем, Федька, прекрасно зная все эти обычаи, тут же пересел на край, что прочие приняли как само собой разумеющееся.
— В дозоре были? — нейтральным тоном поинтересовался Василий.
— Ага, за ляхами следили, — охотно отвечал ему Мишка.
— Да, теперь царских рынд в дозоры назначают, — покачали головой прочие.
— А мне интересно, — простодушно отозвался хозяин шатра.
— Интересно, Миша, у девки под сарафаном! — назидательно произнес Лыков, — а ты — царев стольник, и не дело тебе в дозоры ходить. Умаление роду!
— Все лучше, чем с топором без дела стоять, — не согласился тот.
— Дурень ты, Мишка! Не просто стоять, а царскую особу охранять! Понимать надо. Таковая честь не всякому положена. Это сейчас всяких худородных в рынды производят, а в прежние времена такого бесчестия отродясь не бывало.
— Меня в рынды государь пожаловал, — отчетливо проговорил Федька, — и род у меня честный, не хуже иных и прочих.
— "Не хуже иных и прочих!.." — передразнил его в ответ Василий. — Да к нам в холопы, бывало, выше тебя родом продавались! Смотри на него, каков! "Не хуже иных и прочих..."
— Ты, князь Василий, говори, да не заговаривайся! Федор — гость мой, и кто на моего гостя хулу возводит, тот со мной бранится, — прервал его Мишка, — ты ежели по делу пришел, так говори, чего хотел.
— По делу, по делу, — отозвался обескураженный отпором Лыков, — только дело это не всех касается...
— Пора мне, Михаил Федорович, — поднялся Панин, — спасибо за хлеб. за соль...
— Едим да свой, — негромко добавил кто-то из рынд и засмеялся.
Поклонившись хозяину и не глядя на прочих, Федька вышел из шатра. Было уже довольно сумрачно, а слуг рядом не оказалось, так что парень тут же повернулся и, зайдя с другой стороны, стал прислушиваться.
— Эх, Мишка, Мишка, — выговаривал тем временем Романову Лыков, — шатаешься незнамо где и не ведаешь, что твоего дядю князя Троекурова велено в железа заковать да содержать как злодея!
— Не может быть! — воскликнул в ответ Романов. — Кто?
— Не знаешь кто? — саркастически усмехнулся князь Василий. — Королевич наш заморский!
— За что?
— За правду! Посмел перечить, видишь ли, кровь христианскую пожалел.
— Как это?
— А вот так! Немец наш хочет всех православных воинов погубить, пославши их на пушки ляшские! Дядя же твой не стерпел да за правду встал, а его за это в железа велено.
— А вы что?
— А что мы? Не стали такой приказ выполнять. Да, так и сказали, дескать, не допустим бесчестия.
— А государь?
— Хех, государь... государь немцев кликнул, уж они-то, христопродавцы, Бога совсем не боятся.
— Что же теперь делать?.. — пролепетал в ответ Мишка.
Что ему ответил князь Василий, Федька так и не услышал. Рядом раздался шум, ржание коней, забегали слуги, и Панин, воспользовавшись темнотой, улизнул. Вернувшись к своей сотне, он, как нарочно, наткнулся на Корнилия.
— Где тебя нечистый носит? — грубовато поприветствовал его Михальский. — Мы тебя обыскались.
— У Романова был, — буркнул в ответ Панин.
— Гостил, значит... ну и чем тебя угощали, пряниками али еще чем?
Федька в ответ только промолчал, упрямо сжав губы. Корнилий, приглядевшись в темноте к его лицу, встревоженно спросил:
— Случилось что?
— Слово и дело государево... — едва слышно произнес парень.
— Чего? — изумился тот.
— Слово и дело государево, — чуть громче повторил Федька.
— Ну-ка, пойдем, расскажешь, что с тобой приключилось.
Через несколько минут Корнилий уже шел с Федором к стрелецкому лагерю. Подойдя к скромному шатру Анисима Пушкарева, сотник оглянулся и, не заметив ничего подозрительного, вошел вместе с парнем внутрь.
— Что приключилось-то? — встретил их вопросом непонятно как оказавшийся у стрелецкого полуголовы царский кравчий. — Чего звал, да еще сюда?
— Прости, Никита Иванович, да только рядом с государем глаз чужих много и ушей. А тут, у стрельцов, куда как спокойнее.
— Вот как?..
— Да уж так; ну-ка, Федя, расскажи нам еще раз, что услышал.
Пока Панин рассказывал присутствующим, что подслушал у романовского шатра, лица у них все более темнели. Наконец Пушкарев не выдержал и замысловато выругался.
— Вот же аспиды многоглавые, все им не так! Чего делать-то будем?
— Государю надобно сказать, — робко предположил Федька.
— Ага, — посмотрел на него с жалостью Вельяминов, — а что мы ему скажем — что бояричи воду мутят? Так он это без нас знает. Вот кабы ты услыхал, что они умысел на государя имеют, тогда другое дело...
— А может, услыхал? — с надеждой спросил Анисим, — главное дело — начать, а на дыбе и не в таком признаешься.
— Не, — испугался Федор, — врать не стану. Государь меня будто насквозь видит, да и невместно это — напраслину возводить.
— Можно и без дыбы, — задумчиво предложил Михальский, — отправить их куда в бой, а там — воля божья.
— Э нет, — не согласился с ним Пушкарев, — эти дурачки молодые не сами додумались, а за кем-то повторяют. Надо узнать за кем. Да и если они нынче ничего не умышляют, так завтра начнут, а крамолу коли рвать, то с корнем!
— Не пойдет на это государь, — покачал головой Никита, — сами знаете, он пока в их руках сабли не увидит, в заговор не поверит.
— Угу, — покачал головой Анисим и вдруг хлопнул себя по лбу, — охти мне, а пока мы все здесь, с царем кто?
— Не бойся, фон Гершов с ним, а его драгуны да кирасиры — на часах вокруг шатра.
— Тогда ладно, Кароль — человек надежный, даром что немец.
Утром следующего дня я вместе со свитой направился к ближайшей к лагерю осадной батарее. Лично встретивший меня Ван Дейк отчитался о проделанной работе и доложил о готовности начать обстрел. Внимательно ознакомившись с тем, как установлены осадные пищали и бомбарды, я, укрывшись в небольшом, специально устроенном на такой случай окопчике, махнул рукой. Орудия были уже заряжены, и пушкари один за другим подбегали к своим пушкам, вжимая фитили в затравки. Первым канонаду начала большая, богато изукрашенная пищаль под названием Аспид. Выстрел разорвал напряженную тишину в клочья, и в крепостную стену понеслось кованое ядро. Прицел был взят достаточно хорошо, и гостинец ударил в самое основание стены, брызнув в стороны осколками. Стены в этом месте были обрушены еще поляками в прошлую осаду. Не имея времени опять возвести укрепления, новые хозяева ограничились лишь тем, что, расчистив завалы, соорудили на месте обрушившегося прясла обычные бревенчатые клети, забитые изнутри землей вперемешку с кирпичными обломками прежнего строения. Позади деревянной стены был насыпан вал с частоколом поверху. На самих клетях стояло несколько пушек малого калибра, из которых осажденные попытались вести контрбатарейную борьбу, но, убедившись, что не могут состязаться с нами в дальнобойности, прекратили это бесполезное занятие.
Тем временем пушкари произвели выстрел из второй пищали под названием Инрог. На этот раз прицел оказался не столь точен, и снаряд пронесся над головами осажденных и, не принеся видимых повреждений, зарылся в земляном валу. Третьим стрелял Волк, чье ядро ударило прямо в деревянную стену, заставив ее покачнуться. Потом, примерно с тем же успехом, выпалили одна за другой три бомбарды, названий которых я не помнил. Выскочив из своего окопчика, я бегом направился к Ван Дейку, командовавшему суетившимися вокруг своих "монстров" пушкарями.
— Все просто превосходно, ваше величество! — прокричал он мне, как видно, немного оглушенный. — Если дела пойдут так, то за три дня мы сметем эти жалкие укрепления!
— Хорошо, друг мой, — отвечал я ему, — продолжайте в том же духе. Как долго идет перезарядка ваших пушек?
— К сожалению, не так быстро, все же орудия весьма велики.
— Объявите пушкарям, что за каждое удачное попадание они получат по серебряной чешуйке — на всех, разумеется. Те, кто будут заряжать проворнее прочих, также получат награду.
— О, это весьма благотворно скажется на их усердии, государь.
— Не буду больше вам мешать, господин Ван Дейк. Ведите огонь и не забывайте о прочих батареях. К сожалению, вы мой единственный инженер, так что вам придется потрудиться.
— Я буду только рад служить вам, сир! К тому же эти укрепления будет не слишком трудно разрушить. Они хороши, быть может, против татар или еще кого, но для противодействия массированному артиллерийскому огню совершенно не годятся.
— Вы полагаете?
— Вне всякого сомнения!
— Отлично, значит, у вас будет одной заботой больше.
— Как это?
— А как вы думаете, кто займется улучшением этой крепости, как только мы ее возьмем?
— Черт возьми!..
— Привыкайте, Рутгер, в России так уж заведено: кто везет, того и грузят!
— Ну, этим вы меня не напугаете, тем более что в Голландии точно так же.
