Первым делом Федора Ивановича отвели в баню. Вода в котлах еще с вечера оставалась теплой. Не дожидаясь тяжелого пара, Налимов велел банным девкам хорошенько размять ему спину, бока, а главное, все еще не уверенные в себе от нервного перенапряжения ноги.
Войдя в хоромы, ближний боярин увидел на столе серебряные и глиняные блюда с ржаной кашей, жаренными речными змеями, свиными почки под хреном, телячьими ушами и яйцами. Князя в горнице пока не было.
Не дожидаясь хозяина, и, несмотря, на ярое противление пьянству, подошел к столу, налил себе кубок бражного меда из высокого персидского кувшина, целиком опорожнил. Вскоре появился и Вышеслав Михайлович, держа под мышкой тяжелую железную ручницу.
-И где фряжским мастерам угнаться за моими! — потряс он пищалью. — За пятьдесят шагов быка сшибает. Не сурна какая-нибудь! Опосля в действе покажу. А теперь откушивай. Не стеснись.
Вышеслав Михайлович ни о чем Налимова не расспрашивал. Еще со вчерашнего вечера он знал, что в Москве празднует победу Шемяка, а раз ближний боярин великого московского князя Василия Васильевича здесь, да еще один, значит, случилась беда. Князь наполнил свой кубок вином. Тут в дверях показался дворецкий Федька Ситец. Не поклонившись хозяину, ошалело крикнул:
-Борис Александрович с челядью пожаловали!
Он собрался еще что-то изречь, но в спину дворецкого кто-то сильно пихнул. Федька отлетел к рундуку, что стоял возле молельного места, затих. В светлицу, широко улыбаясь, ступил великий князь Борис Александрович Тферьской. Князь был одет по-походному: в серый кафтан с золотыми прямоугольными пуговицами, кожаные порты из свиной кожи и синие сапоги. Борис отвесил хозяину земной поклон, перекрестился на иконы. Лицо боярина Налимова налилось свекольным соком.
-Вот это сретение! — воскликнул великий князь, разглядев за столом Федора Ивановича. — Обаче, этого следовало ожидать.
Князь Тферьской подошел к столу, устало сел. Достал из-за широкого пояса дорожные перчатки, бросил их застывшему в углу дворецкому.
-Поди вон.
В сей же момент, дверь за Федькой захлопнулась. Князь сам налил себе чашу меда, неторопливо, со вкусом выпил.
-Мои людишки на муромской дороге княжичей Васильевых споймали, — вытер он усы столовой тряпицей.
Брызги от закашлявшегося боярина Налимова угодили прямо в лицо Борису Александровичу. Великий князь спокойно промокнул нос и глаза тыльной стороной рукава польского кафтана.
-Аз велел княжичей в селище Боярово препроводить. Пущай там покуда день другой посидят. А опосля, ужо в Муром, к Ряполовскому отошлю. Чего молчишь? — бросил он хитрый взгляд на Федора Ивановича. — Али тобе кашинская медовуха не мила? Ведомо мне аки ты Ивана с Юрием по язвинам хоронил. Честь тебе, ближний боярин, за то и хвала.
Усилием воли Налимов попытался разогнать свекольную краску на лице. Негоже, чтобы Тферьской мнил, будто его боятся. Однако, чем больше напрягался, тем сильнее краснел. Прищурившись, не отворачивая взгляда от колючих глаз Бориса, спросил:
-За мной приехал?
Великий князь от души рассмеялся.
-Буде, боярин, глаголить неприязненно. Тферьские князья николи стервами не были. Мнишь, аз Шемяку зело жалую? Презренен он мне. Обаче и Василий Васильевич тоже презренен. Какой он государь? Слепец! Ужо давно бы и мое княжество прихватил, да сомнения его терзают. Весь раздраем внутренним изошелся. И не токмо из-за меня. Не государь он Руси, не надежа. Не дальновиден, ино взбалмошен. Противоречив, аки девка любовью хворая. Царь Махмет, егда от братца своего Кичима утек, помощи у Василия слезно просил. И что взамест? " Вспоможения не дам, а сам иди куда хошь!" В одночасье запамятовал, что ить это Махмет ему грамоту на великокняжение отписал. А теперя кажный день сыроядцы русские города жгут.
-Ежели бы и спомог Василий Махмету, все одно бы поганые не унялись, — возразил Борису Вышеслав.
-Вельми так, — нехотя согласился великий князь. — Ано к чему Флорентийский устав отверг? Не захотел с латинянами дружить, митрополита Исидора в ямину низверг. Ано с кем дружить— то? С погаными — себе не в угоду, с литовцами — все одно, что со змиями почивать. Не ведаешь, отворотишь ли очи по деннице. Ну, сглагольте мне, братия, где рассуд в том какие просфоры пожирать — пресные, али квасные? От Отца токмо дух святый исходит, али от Сына тож? Обаче ить яблоня яблоню и родит, ано не грушу. Отчего же Сын Бога, сам не Бог? Теперь поганые оттоманцы ни сегодня завтрева в Константинополе засядут, греческим святыням позор чинить станут. То все Василий! И в своих напастях сам повинен. Для чего Ваську, сына Юрьева ослепил варварскими пытками? Шемяку в блуд позорный собственноручно загнал. Димитрий государя на свою свадьбу прииде звать, ано князь его в цепи. Кому же то лепо? Слепец Василий Васильевич, по грехом и мука.
-Неужто Димитрий великого князя живота лишит? — испуганно перекрестился Вышеслав Кашинский.
Тферьской князь сладко потянулся, зевнул, обнажив ровные здоровые зубы, расстегнул несколько золотых пуговиц на кафтане.
-Жарко у тебя в домине, князь, нега прошибает, — Борис выудил с серебряного блюда голову жареного угря. — Живота не лишит, московитян испужается. Мыслю, по — варварски поступит, зерцал лишит. Слепец духовный, станет слепцом телесным.
Зажмурив глаза и стиснув кулаки, боярин Налимов подался всей грудью вперед.
— Ино, не ты ли, великий князь, Шемяку на то надоумил?
В светлице повисла тишина. Было лишь слышно, как за дверью чего-то не поделили и ругаются холопы. Борис Александрович с аппетитом и в то же время осторожно обсасывал рыбью голову. Казалось, за этим занятием он забыл обо всем на свете. Покончив с головой, князь взял руками другой кусок угря.
-Ежели энтих аспидов живьем в кобыльем молоке варить, никакого страдания от вина по утру не случится, — Борис откусил кусочек и растер его языком о небо. — Ты, боярин, едалом то не скрепи. Шемяка ноне Москве именник. Никого не слушает. Все печати Василия Васильевича на кресты переплавить повелел, казну прибрал. Токмо вот сокрушается, что золотой пояс Дмитрия Ивановича Донского найти не может. Ох, и далась московским князьям сия вещица! От нее то, почитай, весь пламень и вздыбился. Ано ты не ведаешь, боярин, где поясница Донского?
-Где же ей быть? — искренне удивился Федор Иванович. — Месяц тому, егда великий князь грамоты ханским улусникам на кормление раздавал, аз чресленницу на нем и видел.
Тферьской князь озорно рассмеялся:
-Так ить на нем был не истинный пояс, ано пряный.
-Неужто?— вместе раскрыли рты Налимов и Кашинский князь.
-Верно аки то, что сегодня четверток.
-Откуда же тобе сие ведомо? — Федор Иванович подлил великому князю медовухи.
-Филька, тиун государев сказывал. Его шемякинские прошлецы на крюках подвесили, ано аз ослобонил. Он на радостях руцы мне целовал.
Боярин заметил, как переменился в лице кашинский князь. На его лбу выступили фиолетовые пятна, а правое веко нервно задергалось, да так, что Вышеславу пришлось прикрыть его ладонью. Князь встал из-за стола, подошел к молельне. Зачем-то загасил пальцами одну из свечей под образами, перекрестился, разжег свечу вновь от лампады. Борис Александрович бросил рыбу, подошел сзади к Вышеславу, неожиданно ухватил того за редкие волосья. Кашинский князь взвыл, но вырваться даже не попытался. Боярин Налимов подскочил, опрокинув миску с кашей и, вгорячах, схватился за кинжал.
-Осади! — процедил ему сквозь зубы, не оборачиваясь, Тферьской князь. — Аз со своими холопами самолично разберусь.
И уже тихо, вкрадчивым голосом осведомился у Вышеслава:
— Ну, так у тобя константинопольское сокровище, аль нет? Ответствуй, шельма, не то прикажу своим клевретам весь твой городишко спалить.
Не дождавшись ответа, Борис Александрович выругался, выпустил из рук удельного князя, брезгливо отер их о камзол. Вернулся за стол, налил себе и боярину.
-Не дивись моим грястям, Федор Иванович. Мне Филька за спасение своей шкуры много чего поведал. Так вельми много, что пришлось ему башку скрутить. Не суди, прежде, боярин, ано выслушай...
Лет за пятнадцать до Мамаева побоища, на российские княжества, уделы и волости напал великий мор. Такой смертоносной язвы не было известно со времен Симеона. В Нижнем, Пскове, Ростове, Торжоке, Галиче и Тфери людишки вымирали, аки мухи. Не от хвори, так от голода, ибо работать на полях было некому. Разброд и запустение творились повсюду. Особливо досталось князю Суздальскому Дмитрию Константиновичу. К мору, который унес множество его родственников и служивой челяди, прибавился еще свирепый пожар.
Когда язва отступила, князь от горя был на грани потери здравомыслия. Чтобы поправить свои дела, он решил обручить свою дочь — красавицу Евдокию с великим Московским князем, (тогда еще князь величался Владимирским), Дмитрием Ивановичем. Отправил в Москву послов с ценными подарками. Мечи, сулицы, кольчуги, серебряные потиры, оклады, бармы, словом все как водится. Обаче одна вещица была среди поминок особенной. Дмитрию Константиновичу, по наследству, достался старинный византийский пояс из чистого золота и с драгоценными, необыкновенной красоты, каменьями. Эта реликвия, якобы, некогда принадлежала константинопольским братьям Василию и Константину, которые сподвигли Владимира Святославовича принять христианство. Жаль было суздальскому князю расставаться со священным поясом, да беда не спрашивает кто прав, кто виноват. Нужда сильнее бережливости. Повздыхал, поохал Дмитрий Константинович, с тем и отправил поясницу в Москву. Дмитрий Иванович Донской, а особенно его матушка, сделались просто счастливы от подарка и дали согласие на обручение.
Однако князя Суздальского посетил черт, никак не мог он смириться с потерей реликвии. И велел своим мастерам изготовить точную копию золотого пояса. Таких же драгоценных чудо — каменьев, само собой, не нашлось, и вместо них вставили блестяшки из сердолика и крашеного хрусталя.
После Дмитрий Константинович подговорил Василия, тысяцкого великого князя, к нечестивому содружеству. Сей скверный муж, на свадьбе Дмитрия с Евдокией, вызвался проводить изрядно набражничевшегося великого князя в покои. А когда тот уснул, снял с него поясницу истинную и заменил на блазную. На что рассчитывали недружелюбные воры, неведомо. Подлог открылся уже на следующее утро. Но с похмельной тяжести, великий князь ни как не мог вспомнить, кто укладывал его почивать. Допросили дворецкого, постельничего, кравчего, стольника, всех чашников, да бестолку. Все накануне тоже пьяны были.
Суздальский князь Дмитрий Константинович щедро наградил тысяцкого Василия за измену. А когда тот в одиночестве возвращался в Москву, (не мог же он открыться в сношениях с Суздальским князем даже своим ближайшим клевретам), разбойники проломили ему голову, раздели донага и бросили в ржавицу. Что любопытно, коня не тронули, и он сам добрел до града.
Тут Василия и хватились. Сын же его Николай о пропавшем родиче шибко не убивался. Только он ведал о злодейском сговоре. Николай приехал в Суздаль и поставил удельному князю условие: или он выдает за него вторую свою дочь Ольгу, или сегодня же в Москве будут знать о его подлости и измене. Дмитрий Константинович согласился отдать дочь за отпрыска слабородного тысяцкого.
Шли годы. Так бы никогда и не вскрылась сия тайна, обаче однажды из суздальского монастыря, к сыну Донского Юрию Дмитриевичу пришел некий инок, в прошлом один из ближних бояр его отца. Он то и поведал князю, что на празднике Преполовения Пресвятой Богородицы видел суздалького князя Михаила, сына Дмитрия Константиновича, в дорогом золотом поясе с каменьями. " А блестят оные, яко денница ясныя".
Недолго поразмыслив, Юрий Дмитриевич вскочил на коня, помчался в Суздаль. Схватил удельного князя Михаила за грудки: "Али поясницу вертаешь, аки тать пойманный, али буде тобе худо, разорю твой град дочиста". Испугался суздальский князь и вернул константинопольскую реликвию в семью Рюриковичей. Но о той своей находке Юрий Дмитриевич ничего не поведал своему племяннику, по новому уставу, законному наследнику престола Василию Васильевичу. Он спрятал древнюю реликвию за семью замками. Но отпрыски Юрия Дмитриевича, сыновья Дмитрий и Василий великим умом никогда не отличались. А потому, когда великий князь московский позвал их на свой свадебный пир, Василий не спрашивая соизволения у родича, (тот пребывал в Дмитрове), вынул пояс из потаенных рундуков и отправился в Москву.
-Ты, боярин, елико ужо у Василия Васильевича в ближних ходишь?— прервал повествование неожиданным вопросом тферьской князь.
-Одиннадцатый год, — растерянно ответил Федор Иванович, всем своим видом давая понять, что с нетерпением ожидает продолжения разговора.
-То бишь, тобя на свадьбе не было.
-Нет. Аз тогда еще в Пскове обретался.
Дверь в горницу приоткрылась, и в щель заглянул медвежеподобный, больше смахивающий на колдыря с большой дороги, чем на дворецкого, Федька Ситец.
-Музыканты из Воладимира нагрянули, — пробасил он обиженно, видимо не забыв неласкового обращения с ним тферьского князя. — С гуслями, свирелями. Звать что ли? Народишко глаголит, сказки они песенные зело лепо сказывают. Ну, так звать что ли?
Борис Александрович схватил увесистый кусок угря, запустил им в дворецкого. Жирная рыбья бочина вдребезги разлетелась о косяк возле самого Федькиного носа.
-А мне хучь свирельщиков в срамной язвине утопите, — огрызнулся дворецкий и захлопнул дверь.
-С думы сбил, оттоманское отродье, — проворчал великий князь, наморщил лоб. Когда он привел мысли в порядок, продолжил:
В лето 6941-го, на свадьбе Василия Васильевича яблоку негде было упасть. Из Вильно прибыл сам великий князь Жигимонт Кестутьевич, родственники покойного Витовта, да с таким количеством челяди, что казалось вся Литва, перебралась в Москву. Многочисленные послы, посланники, присяжники с дорогими поминками, прожорливые ханские мурзы, улусники и наместники. Немцы, поляки, греки и даже арабы.
-Одних толмачей набралось, почитай, душ двести, — вспоминал Борис Александрович. Не смог аз утерпеть. Ноне каюсь, ввел меня бес в прелесть. Обаче аз не сомневаюсь, на том крест святой целовать готов, что великий престол Владимирский, опосля Василия Дмитриевича, должен был получить его младший брат Юрий, ано не сын Василий. Так в духовной наказал князь Донской. Словом, в разгар пиршества аз и поведал дьяку Безрукову, (о том, что Юрий Дмитриевич вернул себе семейную реликвию, аз узнал от одного чернеца), что на Ваське не искусная подделка константинопольского сокровища, как все поначалу решили, ано поясница истинная, византийская.
Безруков шепнул о сей догадке Софье. И ладно бы княгиня обождала чуток, да с глазу на глаз укорила безрассудного Василия. Нет! Она даже не позволила ему кубок за здравие молодых испить, а приказала тиунам схватить княжича и сорвать с него реликвию. К тому же сама проворно сбегала в казенную палату, взяла чресленный золотой ремень, что когда-то взамен настоящего надели на пьяного Дмитрия Ивановича Донского, и швырнула в лицо Василию.
