Золото апачей

— Увы, Джед, это так, — сказал Герберт. — Думаю, в радиусе ста миль отсюда нет чашечки кофе, но мне очень хотелось бы выпить хотя бы одну. Но деньги в данном случае ничего не значат.

— Здесь — нет, но когда ты вернешься в большой город, — отозвался Джед, — и когда я вернусь в Чикаго или Нью-Йорк, я отправлюсь в самый дорогой ресторан. Я когда-нибудь рассказывал вам историю об одном парне, который сделал кучу денег на приисках на Западе, был избран сенатором и отправился со своими дочерями в Вашингтон? Они пошли в большой ресторан, где играет оркестр, и возле окон стоят цветы. Официанты в черных костюмах и блестящих белых рубашках снуют тут и там. Сенатор и его дочери долго разглядывали меню и ничего не могли понять, поскольку оно было написано по-французски. Важный официант стоял рядом и улыбался. Наконец, младшая дочь сенатора сказала официанту: "Не нужно нам никаких французских блюд, а принесите-ка нам на сорок долларов ветчины с яйцами". Может быть, то же самое случится и с Джедедайей Симпсоном, а может быть, и нет. Но я собираюсь посетить большой ресторан в каком-нибудь большом городе, прежде чем осесть в маленьком старом Лексин'тоне, К-и, среди настоящих людей.

Профессор улыбнулся.

— Насколько я могу судить, Джед, — сказал он, — богатство делает тебя суровым и важным человеком. Не сомневаюсь, что когда я приеду к тебе в Лексингтон, ты покажешь мне своего доктора и распорядишься сыграть самую печальную мелодию, а все твои разговоры будут касаться вырождения эпохи и людской глупости.

Джед энергично затряс головой.

— Нет, профессор, вовсе нет! — сказал он. — Я не собираюсь лишать себя радостей жизни только потому, что стал миллионером. Мой доктор сыграет вам самые веселые мелодии, которые когда-либо игрались в нашей местности. Молодые люди будут смеяться и веселиться, а я смотреть на них, улыбаться и думать, что на самом деле я моложе любого из них.

— Это правильно, Джед, — одобрительно произнес профессор. — Сохраняй интерес к жизни, и ты никогда не постареешь.

— Это правда, профессор, — с восхищением сказал Джед. — Я всегда говорил Чарли и Герберту, что вы один из величайших людей в мире, который имеет право поставить тринадцать заглавных букв алфавита перед своим именем, и столько же заглавных после. Я буду собирать молодых людей, после того как они вдоволь нагуляются и навеселятся, в своей большой и прекрасной гостиной, под сверкающими люстрами, изготовленными в Париже специально по моему заказу. Их глаза будут устремлены на меня, и они будут едва дышать, потому что им будет очень интересно. А я буду им рассказывать о том, как нашел свое богатство в диких горах Аризоны, с тремя лучшими товарищами, каких только можно пожелать. Одним из них был профессор Лонгворт, знавший почти все, а то, что не знал он, не знал никто, а двое других — мальчики. Первого звали Чарли, он с Запада, а второго — Герберт, с Востока, самые чудесные парни в мире. Я скажу им: "Мальчики и девочки, вы в полном порядке, штат Кентукки может гордиться вами, Штаты могут гордиться вами, весь мир может гордиться вами, и я тоже горжусь вами, но никто из вас не профессор, не Чарльз и не Герберт". И мне бы очень хотелось, чтобы вы тогда оказались рядом со мной, профессор, сидящий выше меня, и Чарли с Гербертом, — один по левую руку, другой — по правую.

Глаза впечатлительного Герберта увлажнились.

— Помни, Джед, — сказал он, — то же самое мы чувствуем по отношению к тебе.

Профессор и Чарльз молчали, глубоко тронутые.

— Вот твоя рыба, Чарли, — сказал Джед, очень взволнованный. — А вот твоя, Герберт.

Кроме рыбы у них были еще оленина и медвежатина. Золото они сложили у костра, лошади и мулы паслись рядом. Огонь ярко горел, они чувствовали себя легко и весело. К северу от них высились пики великих гор, откуда они пришли, но их снежные шапки были сейчас скрыты сумерками. На западе ненадолго задержались оттенки фиолетового, оранжевого и золотого, отмечая место, где скрылось солнце, а затем, внезапно, с юго-запада надвинулось огромное облако тьмы и укутало землю. Огонь был крошечной живой искоркой посреди мрака и тишины, а рядом с ним сидели четыре маленькие фигурки.

— Нам нужно установить дежурство, — сказал профессор. — В дикой местности, с таким огромным сокровищем, как наше, необходимо проявлять бдительность.

Первые часы он решил дежурить сам, и остальные трое, завернувшись в одеяла, через пять минут уже спали, вытянув ноги к костру и подложив под голову ладони. Профессор сидел в тишине. Не было слышно ничего, кроме заблудившегося в соснах ветра, пофыркивания лошадей. Он снял свой шлем и потер лоб. Затем взглянул на огромное небо, усеянное блестящими звездами; он всегда восхищался им. Занятия наукой не превратили его в циника, с каждым прожитым днем он был все более благодарен Творцу, создавшему такой удивительный мир. Он перевел взгляд на своих спавших товарищей. Если бы у него были сыновья, он хотел бы, чтобы они были похожи на Чарльза и Герберта. Но они и были для него почти сыновьями.

Лошадь фыркнула громче, чем обычно. Что-то пошевелилось в кустах. Какое-то дикое животное, привлеченное огнем? Профессор взял ружье и поднялся. За толстыми стеклами очков блеснули острые глаза. Опасность? Нужно было это узнать. Маленькому человеку, с львиным сердцем, страх был неведом.

Он снова прислушался. Лошадь негромко, но встревоженно, фыркнула, и профессор поднялся в полный рост, держа ружье наизготовку, готовый выстрелить в любое мгновение. Бесшумно двигаясь через подлесок, он добрался до небольшой поляны, где спали или бродили их животные. Сейчас они были спокойны. Профессор ждал, затаившись в темноте, но лошадь больше не фыркала. Он был не только начитанным человеком, но и хорошо знал пустыню, поэтому долгое время сидел и ждал. Затем вышел на поляну и принялся внимательно осматриваться. Вскоре взгляд его упал на след, отпечатавшийся на мягкой земле; вытащив из кармана увеличительное стекло, он опустился рядом с ним на колени и изучил. Отпечаток не принадлежал ни лошади, ни мулу, ни одному из его товарищей, но это, вне всякого сомнения, был след человека. Они, все четверо, носили ими же самими изготовленные мокасины, здесь же имелся четкий отпечаток сапога — каблука и кожаной подошвы. Белый человек! Именно так! В ярком лунном свете он нашел еще два-три отпечатка, которые вели к дальнему краю поляны, и там терялись.

Профессор медленно вернулся к костру. Его товарищи по-прежнему спокойно спали, но ему было не по себе. Следы белого человека! И этот человек пришел в ночи, подобно вору! И так же ушел! Профессор бросил взгляд на мешки с золотом. Он был очень обеспокоен, вспомнив пословицу о том, что золото трудно найти, но еще труднее — не потерять.

Время шло. Лунный свет залил лагерь серебром, а профессор, с ружьем на коленях, все еще смотрел на мешки. Он должен был разбудить Чарльза через час, но не сделал этого. Прошло целых два часа, прежде чем он поднял его и рассказал, что видел.

— Не думаю, чтобы на нас было совершено нападение, по крайней мере, до наступления дня, — сказал он. — Но тебе следует быть бдительным, Чарльз, очень бдительным!

— Разумеется, профессор, — уверенно ответил мальчик, сев на бревно и положив рядом ружье.

Чарльз не испытывал страха. Окрепший, храбрый от природы, уроженец Запада, где всегда был вынужден полагаться только на самого себя, он привык к опасностям дикой жизни. Прошел почти год с тех пор, как он покинул небольшую телеграфную станцию в Джефферсоне; он стал совсем другим. Он сидел на бревне, настороженно вглядываясь и прислушиваясь. Долина освещалась ярким лунным светом, мириады прекрасных звезд перемигивались в черно-синей вышине. Чарльз прислушивался, но ничего не слышал; затем взглянул на своих спавших товарищей. Профессор пристроился рядом с остальными, — самый маленький из всех, — вытянув ноги к костру, в то время как голова его и руки скрывались в темноте.

Но Эразм Дарвин Лонгворт, который по праву мог расположить все буквы алфавита, все заглавные, после своего имени, не спал, он только притворялся. Сложившаяся ситуация, присутствие золота и следы на земле мешали ему уснуть. Он чувствовал ответственность, но вовсе не за золото; он беспокоился о двух мальчиках, настоящих, храбрых мальчиках, к которым крепко-накрепко привязалось его сердце. Это был его долг — вернуть их в цивилизацию, убедиться, что у них есть шанс в жизни, полученный ими самостоятельно; а еще он чувствовал, что их испытания еще не закончились. Интуиция, шестое чувство, предупреждали его, что число поджидавших их опасностей ничуть не меньше, чем число опавших листьев в осеннем лесу.

Тем не менее, несмотря на интуицию и нежелание оставить наблюдательный пост, профессор очень устал и хотел спать. Его глаза слипались, он сердито открывал их, но они снова закрылись и такими остались. Сон взял верх над силой воли, и профессор Эразм Дарвин Лонгворт, имевший право поставить все двадцать шесть букв алфавита, — и все заглавные, — после своего имени, крепко уснул.

Чарльз продолжал вслушиваться. Он хорошо выспался, и сон не тяготил его веки. Никакое шестое чувство не предупреждало его, но он, подобно профессору, был уверен, — странные следы на земле, — не к добру. Это был важный факт, и он не нуждался в подкреплении силой воображения.

Один раз он лег и приложил ухо к земле, этому огромному проводнику звука, но услышал только шелест ветра и легкий топот лошадей. Затем снова сел на лежавшее бревно и замер, молчаливый, настороженный. Сгущавшийся туман и поднимающийся от земли пар скрыли звезды. Огонь угас, лежавшие фигуры его товарищей скрылись в темноте, как вдруг одна из лошадей громко и пронзительно фыркнула. Затем послышался шум шагов, и Чарльз бросился к поляне через подлесок. Он успел заметить темную фигуру, скользнувшую по полянке, вскинул ружье и выстрелил, когда та уже исчезла. Он бросился в том направлении, где фигура исчезла, но ничего не увидел, и он вернулся, поскольку животные волновались и двигались позади него. На поляну выскочили его товарищи, с ружьями в руках.

— Что случилось, Чарли? — крикнул Герберт.

— Не знаю. Я услышал, как фыркнула лошадь, а когда прибежал, здесь был какой-то мужчина. Он побежал в лес, я выстрелил в него, но промахнулся.

— Думаю, это тот самый человек, который оставил следы раньше, — сказал профессор. — Это хорошо, что ты оказался таким бдительным, Чарли.

— Это, конечно, очень любопытно и интересно, — сказал Джед. — Но мне хотелось бы знать, что этому парню, или парням, понадобилось от наших лошадей и мулов.

— Они сами, — ответил профессор. — Если бы не они, где бы мы сейчас были? Погоди-ка!

Остановившись на краю леса, он достал увеличительное стекло. В свете звезд было отчетливо видно красное пятно на траве.

-Твой выстрел оказался не так плох, как ты думал, Чарли, — сказал он. — Ты ранил его, но рана, по всей видимости, оказалась легкой, поскольку это единственное пятно, которое мне удалось найти.

Они поискали следы в лесу, но не нашли. Затем они вернулись к костру, и больше той ночью не спали. Они чувствовали смутное волнение. В этом внимании к их животным было что-то странное и необычное, впервые за несколько дней они ощутили, что их окружает пустыня.

С рассветом, их тяжелые мысли развеялись, подобно туману.

— Еще один переход, — весело сказал профессор, — и мы избавимся от этого бродяги, кем бы он ни был. Возможно, кто-то из неудачливых старателей, пытавшийся украсть одну из наших лошадей. Но ты его ранил, Чарли, пусть это послужит ему наказанием.

— Во всяком случае, это очень любопытно и интересно, — пробормотал Джед, покачивая головой.

Они быстро позавтракали и пустились в путь. Они двигались по каньону так, чтобы слишком не утомлять лошадей и мулов, груженных золотом. Это было долгое путешествие, но они не собирались изматывать себя излишней поспешностью. Они держались берега реки, — на самом деле, это был лучший путь, — и шли несколько часов. Вода была чистой и холодной, сбегавшей с белых вершин, все еще видимых.

Они прошли много миль, прежде чем остановились на отдых, по-прежнему рядом с рекой. Растительность становилась все менее густой, по мере их удаления от гор, но травы для животных все еще было в избытке, а веселый поток радовал глаз. Небо казалось синим и золотым, с гор доходил прохладный ветерок, освежавший в жару.

— Я чувствую себя мальчиком, — сказал Джед, несколько раз перекатившись по траве. — Когда я, мальчиком, катался по траве, это придавало мне свежести и силы, и сейчас я чувствую то же самое. Я очень любил зеленую траву в Лексин'тоне, К-и, она не вянет даже зимой. Я куплю много земли вокруг Аризона Плейс, и на ней будет много травы, высокой, зеленой и сочной, а также огромные деревья. Мне очень нравятся деревья, Герберт, они такие большие и прекрасные, а когда налетает ветер, они склоняют свои вершины, вежливо и изящно, и говорят ему: "Как поживаете, мистер ветер, вы сегодня выглядите потрясающе". Большие деревья — всегда джентльмены, Герберт.

— Это определенно так, — согласился Герберт.

— Я иногда думаю, что поставлю среди травы и деревьев мраморные статуи, а потом снова подумаю, и решаю, что не буду. Не знаю, Герберт, не знаю.

— Я бы на твоем месте не стал этого делать, Джед, — сказал Герберт. — Я полагаю, так уже давно никто не делает.

— Рад слышать, что ты так полагаешь, — с глубоким вздохом облегчения сказал Джед. — Я хочу поступать правильно, и мраморные статуи мне не особенно нравятся. Профессор показывал мне некоторые, когда мы путешествовали по Европе, и я узнал, что чем меньше на них одежды, тем более они знамениты. Самые известные вообще раздеты полностью. Я уже сказал тебе, Герберт, что хочу поступать правильно, но как, скажи, я должен был бы себя чувствовать, если бы, пригласив к себе много хороших молодых людей Лексин'тона, К-и, из окрестностей Аризона Плейс, показал им мраморную даму совершенно без одежды, и при этом говорил, что я — скромный человек? Спасибо, Герберт, ты дал мне разумный совет. Ты разрешил мои сомнения.

Кончился еще один прекрасный день, и они расположились лагерем примерно в двадцати ярдах от ручья. На этот раз, по совету профессора, они привязали лошадей и мулов и устроились на ночлег почти у самых ног животных.

— Теперь ему будет сложно подобраться так, чтобы мы его не услышали, — сказал профессор.

После ужина, она погасили костер, чтобы не привлекать внимания тех, чьего ночного визита они не желали, после чего Герберт занял пост наблюдателя. Профессор не спал, но тщательно скрывал это, чтобы не обижать мальчика. Джед сменил того в полночь, и через пять минут Герберт уже спал. Профессор тоже скоро уснул, и Джедедайя Симпсон, из Лексин'тона, К-и, бодрстовал в одиночестве.

Он лежал на боку, опершись на локоть, расположив ружье рядом с собой так, чтобы иметь возможность использовать его в любой момент. Это была еще одна прекрасная, тихая и спокойная ночь. Джед смотрел в небо. Рассказы профессора о звездах оставили в нем глубокий след, и теперь он разыскивал в вышине своих старых друзей. Они перемигивались между собой и подмигивали ему: Канопус, яркий Сириус, великолепная Ригель, Альдебаран, Бетельгейзе, Арктур и другие огромные солнца, мириады солнц, расположенные на невообразимом расстоянии.