Мысль, которая пронзила Аргириссу, была уже не страшна: дочь явно "засветилась" на много верст вокруг. "Это точно не человек. За что боролась, на то и напоролась. Получила тантру, и получила её плод". Но, после минутной растерянности, мать решила как можно быстрее и сильнее развивать дочь. А вошедшая наставница поглядела на девочку и покачала головой.
* * *
День коронации Высокородных гетер был для Линьи большим праздником. Такое происходило раз в год. Обычно число коронуемых колебалось от пяти до десяти. Подобные церемонии могли происходить лишь ещё в двух местах Империи: на Имперском острове Киальс и в айвайском городке Остраль, единственной достопримечательностью и "градообразующим предприятием" которого была школа гетер.
Церемония состояла из двух частей: внутренней и внешней. Внутренняя происходила в зале Школы Гетер, и формально туда мог прийти любой, кого допустят. Фактически стража и дежурные наставницы вели очень строгий контроль на входе, допуская лишь самых почтенных и богатых, а также родителей коронуемых. Безусловным правом присутствия пользовались бывшие Высокородные, которые имели право привести с собою также мужа и сына. Специально для церемонии приехала в Линью королева Толтисса.
Чтобы не раздражать отказом слишком много людей, тех, кого не пускали внутрь, сразу же снабжали билетами на внешнюю церемонию в большом городском амфитеатре.
Конечно же, князя с его сыном пропустили без слова. Точно так же без слова князь опустил мешок с золотом в урну для пожертвований, хотя формально вход был бесплатным. Лир достал свой кошелёк (который он ещё у себя в комнате благоразумно ополовинил) и тоже опустил его в урну. "Моя кровь и мой характер!" — ещё раз подумал князь. — "Не мог отстать от отца".
Церемония начиналась, как и полагается, с молитвы и проповеди. Митрополит Линьи говорил о том, как важно каждому понять свое предназначение и пройти свой путь.
— Хорошо исполненное чужое предназначение в десяток раз хуже плохо исполненного своего. Я надеюсь, что все те, кого сегодня коронуют, действительно нашли свой путь, и будут помнить об одной из главных заповедей их опасной, но важной профессии: помочь другим находить свой путь и выводить их из тупиков, в который порой даже сильнейших людей загоняет Судьба. Помолимся же Элир Любвеобильной, — завершил проповедь митрополит.
А все взоры обратились к Аргириссе, поскольку последние слова, которые в другой ситуации восприняли бы как общее наставление, сейчас все поняли как намёк на её то ли поступок, то ли проступок. Смущаться или другим образом тушеваться было нельзя, и Аргирисса солнечно улыбнулась и помахала рукой. Сёстры вдруг стали ей говорить нечто ободряющее и ласковое, восприняв слова митрополита как разрешение противоречия: её поступок одобрен. "Но ответственность за него ты всё равно несёшь в полной мере", — тихонько сказала глава цеха гетер Старквайи, руководительница школы, бывшая Высокородная Аосса. Если Высокородная становилась наставницей, она из цеха не выходила, сохраняя все привилегии и ограничения гетер.
Заиграла музыка, и в скромных белых платьях, без драгоценностей, тщательно следя, чтобы нечаянно не соблазнить кого-то преждевременно даже взглядом, двинулись семь коронуемых. Ни малейшего оттенка кокетства или эротики в их движениях не было. Ведь женщина, которая всегда думает лишь о том, как она выглядит в глазах мужчин и применяет свое искусство обольщения без разбора — примитивна.
Новые Высокородные взошли на возвышение, где ждали семь наставниц. После произнесения торжественной клятвы высшего ордера цеха гетер коронуемые сбросили платья, наставницы надели на них диадемы и драгоценные украшения. Деньги на изготовление диадем и украшений должны были быть добыты в ходе одного из противнейших испытаний на Высокородную: разорить старого богатого скрягу. Каждая из Высокородных подняла над собой два пучка мужских волос. Это были борода кичившегося своей добродетелью монаха или отшельника, которого она должна была соблазнить, а затем в качестве частичного искупления его греха поднять до тантры, чтобы надолго избавить от дальнейших соблазнов, и прядь волос бедного поэта, художника либо учёного, для которого она выступила музой и привела его к озарению. Были исполнены две песни. Одна из них запала Лиру в душу.
Песня об истинном знании
Я научусь у деревьев
Тихо, но прямо стоять,
А у туманов бродячих
Просто, но гордо страдать,
Я научусь у тропинки
Вдаль уходить навсегда,
Лёгкой былинкой, чтоб на песчинках
Не оставалось следа.
Я научусь у ограды
Тайну стеречь и молчать,
А у оврагов глубоких
Чувство на дне сберегать,
Я научусь у полыни
Пряно и горько мечтать.
Чтобы глубины стали своими,
Чтоб звёздный свет разгадать.
Я научусь у закатов
Тайны о встречах сжигать,
А у рассветов росистых
Слёзы, пролив, осушать,
Я научусь у дороги
Помнить тебя не всегда,
Чистой зарницей память приснится
И утечёт, как вода.
Я научусь у колодца
Свежей водою поить,
А у грозы с громом страшным
Правду всегда говорить,
Я научусь у опушки
Света весеннего ждать,
И по ромашкам, чистым, как сказка,
Что же случилось? — гадать.
Я научусь у крапивы
В месте любом прорастать,
А у обломанной ивы —
Раны свои заживлять.
Я научусь у отлива
Реки в себя принимать,
Чтоб в час прилива, в месяц разлива
Страстно, нежданно обнять.
(по мотивам песни Альвики Быковой, которую она разрешила всем перепевать по-своему: Твоё здоровье, 1991, N 6)
А отцу понравилась другая песня, художника Ира Антосса:
Вышел на жизни дорогу
Под лучшим знаком светил.
Там, где нас всех судят строго,
Высший совет отличил.
Припев.
Если ты — честный художник,
Душу свою не продай.
Чистого света заложник,
Чуда всегда ожидай.
Не воспевал богатеев,
Сильным и знатным не льстил,
Швеям, крестьянам, лакеям
Песни свои посвятил.
Припев.
Думал о бедных, убогих,
К бунту тянулась душа,
Пел соловьём у дороги,
Хоть за душой — ни гроша.
Припев.
Вызван был "главным злодеем",
Встретил вождя-бунтаря,
И разглядел лицедея,
Лгущего всем почем зря.
Припев.
Выброшен вдруг из харчевен,
Проклят безумной толпой,
Вышел, гоним и растерян,
И опозорен молвой.
Припев.
В бедной мансарде ютился,
Хлеб свой последний жуя,
Вдруг ко мне ангел явился,
Светом своим осияв.
Припев.
Клингор вдруг сказал слова, которые сын не понял:
— Он созрел для Каменщиков.
А про себя князь подумал: "Нам, Каменщикам, очень нужны такие чистые, светлые и прямые души, как Ир Антосс или мой сын. Тем более, когда уже второе государство возглавлено Каменщиком. Конечно, мой дядюшка не очень ортодоксальный Каменщик, но у них на Юге решения приходится принимать весьма экстраординарные: например, любимого сына варварскому царю в наследники отдать. Что делать: другая земля, другие условия, другой народ. Что я сморозил? Другой народ? Но ведь уехали старки. Да, но, судя по всему, раз они выжили и победили, они действительно станут другим народом".
Затем прозвучала красивая музыкальная пьеса и были прочитаны два стиха, созданные в результате такой любви. Первый из них, прочитанный Лунгом Эритайя, был танкой, но с дерзким нарушением канона.
Жар усмиряя,
Туча под солнце пришла.
Мир очищая,
Перестрадавшее небо
Льёт благодатной грозой
Но общество, кроме нескольких педантов, отнеслись благосклонно. В пользу танки говорили и несколько смыслов в одном стихотворении, и прекрасная строка: "Перестрадавшее небо", восьмисложник, звучавший почти как пятисложник, который должен был здесь стоять, и передававшиеся из уст в уста другие танки, от откровенно эротических до нежных пейзажных, сложенные этим поэтом в пылу любви. Лир услышал две из них:
Корень охвачен
Жаркой подвижной землёй.
Волной спускаясь,
Просит засеять,
Но он лишь глубже проник.
Ветер прохладный
Тело усыпал твоё
Мальвы цветами.
Весь сад лаская,
Пряный принес аромат.
Словом, всё склонило ценителей в пользу молодого дарования.
Следующее стихотворение было на первый взгляд обычным восхвалением возлюбленной в форме сонета, но каким!
Глаза подруги с солнцем не сравнимы,
Не шёлком волос жёсткий, а канатом,
Красней кораллы милых губ любимой,
И плечи не блестят сребром иль златом.
Я видел розы красные и белые,
Но только лишь не на её щеках,
И груди пахнут свежим, чистым телом,
Не так, как благовония в духах.
Хоть голос милой — это волшебство,
Но музыка сильней ласкает слух,
Не знаю, как ступает божество:
Прелестница, ты не бесплотный дух.
Но ты прекрасней тех, кого бесстыдно
В сравненьях тешат ложью очевидной.
(Шекспир, сонет CXXX)
А под конец два молодых доктора вышли на помост, преклонили колена перед своими музами и поцеловали их руки. Художникам такой привилегии дано не было, они просто стояли в стороне, ведь они могли представить свой "товар" лицом всем, а эти — лишь ничтожному меньшинству истинных знатоков. Общество немного ворчало: "Сегодня ни одной картины или скульптуры. Зато научника сразу два. И стихи уж слишком умные. И мелодия сложная. Неужели красота стала клевать лишь на чистый разум?" Но в целом поэтическая и музыкальная части церемонии были оценены очень высоко.
Формально монахи и отшельники на церемонии не присутствовали, но фактически они могли "тайно" пробраться в школу гетер и наблюдать из келий наверху зала, чтобы ещё раз полюбоваться на своих соблазнительниц и благословить их. Считалось, что это помогает окончательно выбросить из души происшедший соблазн и сохранить лишь память об испытанном душевном подъёме. А после коронации соблазнённые святоши должны были направиться в Великий Монастырь на тяжкое покаяние. Правда, ходили слухи, что затем именно из их числа выходят высшие иерархи религии, но им хоть верь, хоть не верь. Коронуемые не раскрывали имён своих жертв никому, кроме мастериц своего цеха, поднимавших их в Высокородные, и духовника. И Монастыри с иерархами тоже молчали.
Разорённые скряги, если они были полностью морально раздавлены и не стыдились происшедшего, или же считали, что совершили лучшее вложение капитала в своей жизни, тоже имели право присутствовать на церемонии, чтобы уродством и ничтожеством своим оттенить красу и силу коронуемых. Они выходили на помост и целовали ступни своих погубительниц, а те ставили им ногу на голову. После этого бывший богач поступал на содержание своей разорительницы. Обычно их делали распорядителями хозяйства.
Ещё раз заиграла музыка, и лёгким танцевальным шагом новоиспеченные Высокородные обошли зал. Каждой из них разрешалось взглядом и изящными движениями соблазнить одного мужчину, но именно выбрав себе жертву заранее, а не пытаясь действовать на всех. Алтиросса попыталась было глянуть на Клингора, но увидела такой лёд и цинизм в глазах и такой мощный ментальный щит, что переключилась на более лёгкую и более красивую жертву: молодого художника. Несколько мгновений до переключения коронуемой хотелось проявить всю свою мощь и сломать сопротивление, а, если по-другому не получится, и личность того, кто посмел противопоставить себя ей, но она быстро преодолела это неумное желание.
Лир увидел и почувствовал этот краткий поединок, и впервые за два дня восхищённо глянул на отца. Князь уловил этот взгляд и сдержанно, но очень тепло, улыбнулся сыну. Большего они не могли позволить в высшем обществе.
Вернувшись на помост, шестеро из гетер вели за собой "жертву", которая таковой себя отнюдь не чувствовала. Это было почётно: стать первым любовником новой Высокородной. А одна из них, вернувшись, глянула на художника, для которого она стала музой, и тот, вне себя от радости, бросился к ней и поцеловал её. Впрочем, поцелуй гетеры и любовника был частью ритуала.
Затем наставницы поднесли роскошные платья, гетеры надели их и сплясали Танец цветов, который по традиции завершал такие праздники. На этом внутренняя церемония закончилась. После лёгкой закуски гетеры с их избранниками и со всеми присутствующими членами цеха гетер отправились в городской амфитеатр, где должна была состояться внешняя церемония.
Клингор с сыном, немного перекусив и приведя себя в порядок, тоже отправились на внешнюю церемонию. Как и было заведено, места для знати уже заняли простолюдины, и их пришлось выкупать. Вторая церемония была намного длиннее, включая спектакль, много музыкальных и танцевальных номеров и в конце опять ритуальный танец гетер, на сей раз уже всех действующих.
Затем были дни представлений, приёмов, на которые Клингор водил Лира Клинагора как своего законного и любимого сына. Лир внешне не проявлял неудовольствия, тщательно следовал правилам этикета и успешно отбивался, когда дамы пытались поставить его в тупик поэтическими цитатами и намёками. А внутри себя он собирал впечатления от высшего общества знати, куда попал впервые. Оно было совсем другим, чем общество самых заслуженных и родовитых в его родной Колинстринне. Тор Кристрорс, его отец по духу, вместе с матерью внимательно следили за тем, чтобы, сохраняя образованность и форму, люди не сбивались на бесконечный флирт и литературные состязания. Здесь же казалось, что только этими двумя играми и занята знать. Любой разговор о делах считался крайне неприличным. Его отец по крови, конечно же, был исключением. Он отбивался, если его пытались задеть в литературных дуэлях, причем так, чтобы ответить максимально жёстко, но в рамках этикета. Многочисленные атаки дам скользили мимо него, пару раз он выбирал себе из дам любовницу, явно лишь для того, чтобы другие временно отстали. Но всякую возможность продолжения связи после единственной ночи он пресекал, и его любовные стихи, полагавшиеся наутро по ритуалу, блистали отличной формой, безукоризненной курутазностью и ледяной холодностью одновременно. Поражало Лира, что даже Великих мастеров не было на приемах общества. Цеха жили своей жизнью, гораздо более реальной. Так что республиканские настроения Клинагора ещё больше укрепились.
* * *
Через четыре дня после коронации Клингор отбыл дальше на восток. Его сын тоже не стал задерживаться, хотя гостеприимцы уговаривали его погостить ещё хоть неделю. Алтиросса, внимательно посмотрев на Лира несколько раз во время встреч в театрах и на приемах, неожиданно повелительным тоном сказала, что она тоже поедет вместе с ним. Отказать было немыслимо, и Лиру пришлось на своем коне сопровождать кортеж (пока что небольшой) из повозок гетеры и её слуг. Челядью командовал Данг Тоарорс, бывший судовладелец, спустивший всё своё состояние в пылу безумной страсти. Но он не выглядел раздавленным, и сказал Лиру:
