Зверь лютый. Книга 10. Обязалово

Да и не очень-то хочется. Выворачиваться.

В ладони ещё оставалось ощущение её грудки. Маленькой, крепенькой, тёплой после моей... "проверки пульса". А вот задница...

Как известно, ягодицы у женщин — самый холодный участок поверхности тела. В начале, "до того как". Потом-то... Но до "потома" ещё дожить надо. А пока — мокрое, холодное, скользкое, дёргается. Б-р-р... Так, где тут у неё что?

Вязка типа "доска в косе" и вывернутые поверх доски руки, очень ограничивали свободу её движения. Но девушка пыталась сжиматься, елозить. И выла сквозь кляп.

— Точно говорю: тебе титьку ещё искать надо. А не бабскую потаёнку. Ковырятель — ...звёздоискатель.

Я обернулся через плечо на выдавшего эту сентенцию Акима:

— Чего захочу — того и сыщу.

И, не отрывая задумчивого взгляда от Акима, растопырив, наконец, пальцами её внутренние губы, вдвинул. Девка взывала на два тона выше, попыталась выгнуться, мало не разбив затылок об доску, заколотила пальцами ног по днищу лодки.

Ё! Я бы тоже так повыл! Кабы была моя воля...

И немедленно уполз бы в сторонку, баюкая своё... хозяйство. Больно же! Будто ножом режут. Слава богу, насчёт ножика... личным опытом не обзавёлся. Что такое "обдирочный станок" не сталкивались? Чего-нибудь особо ценного туда не всовывали?

Бл-и-ин... Очень хочется надеяться, что мою перекошенную морду население нашего плавсредства воспринимает как выражение крайнего сладострастного восторга.

Дух перевёл, аж слезу вышибло. Ну, вроде бы, дальше полегче будет. Как у ребёнка — головка прошла. Хотя... направление обратное.

С этими девственницами... Да сколько ж это будет тянуться! Девка вопила непрерывно, колотясь затылком об скамейку, ногами об днище, едва не выдирая волосы с головы и выворачивая руки из плеч.

Кулачки её связанных рук перед моими глазами судорожно сжимались и разжимались. Она, обезумев от боли, беспорядочно рвалась из своей косы.

А я... озвучивал пошаговый отчёт о выполненных работах.

— Вот, Акимушка, сыскал я, к примеру, бабёнку в девке.

Аким с громким стуком захлопнул рот.

— Эка невидаль. Да в каждой...

— Не скажи. В этой, глядишь, ещё и внучек тебе сыщется. Ежели я постараюсь. Так-то.

Ну вот и всё — до упора. Дальше некуда. И так — достал. До чего-то... болезненного. То-то она опять рванулась. И кулачок выкрутила.

Рука её, после неудобного вывернутого положения бессильно упала. Рядом на скамейку верхом уселся Яков:

— Не помешаю?

Вернул руку на место как неживую. Заново обмотал волосами и затянул. Девка несколько подёргалась, обмякла и поутихла. Теперь — назад. Под всхлипывание этой дуры и всхлюпывание её крови. Не замараться бы — подол рубахи придётся взять в зубы, а штаны сдвинуть дальше, ниже колен.

Далее пошёл рутинный процесс, состоящий из повторения хорошо знакомых возвратно-поступательных движений.

"Повторение — мать учения".

Размышляя над местом данного процесса в общей картине мироздания, могу предположить, что повторение — вообще всем мать. Кроме тех, кто икру мечет.

А вот с чего Аким так... взпзд...ся? Ну, убил он Ивицу. И что? Баб и девок в вотчине полно. Светана и Беспута сами к нему бегали. Мне ж докладывают. Нет, тут дело не в "чресельном томлении".

А! Дошло: дело в вятшести! Ну конечно! В Рябиновке мы с ним нормально общались: "ты меня не ешь, и я тебя не кусаю". Зоны ответственности — определились и устоялись. Нормально друг другу подыгрывали. Хоть с теми же купцами рязанскими. А тут... "вышли в свет".

В Елно посадник с Акимом — вась-вась. Боевые сотоварищи, Аким — старший. Здесь — Немат и вовсе чуть не облизывал: "батюшка про геройства ваши сказывал".

Акиму мерещится возвращение к прежнему статусу — славного сотника храбрых стрелков. Из воинских начальников в княжестве — в первой десятке. Он свою залежавшуюся вятшесть вытащил и разминает. Как он ходить будет, говорить, смотреть... думать и чувствовать. Как и положено одному из самых к светлому князю ближних храбрецов. Чтобы всякий встречный-поперечный по первому его слову — поклон с уважением и побежал быстренько.

А пока свой гонор, молью трахнутый, на нас, на ближних своих тренирует.

"Бей своих, чтобы чужие боялись" — наше, исконно-посконное.

Я — "за". Мне ветошь топтаная на месте "батюшки" — во вред. Дела будем делать вместе — одному мне не справиться. Да и не пустят малолетку к серьёзным делам.

Но отпускать его в свободное плаванье... Он таких дров наломает... Он бы Немату наше серебро отдал, а потом сказал:

— Пошёл, Ванька, нахрен! Будут ещё яйца курицу учить! Ищи ещё серебра.

И фиг его знает, как бы мы потом выворачивались. "На всё воля божья" — здесь рефреном постоянно.

Как найти оптимум? Между его подчинением и его самостоятельностью. Непонятно. Но пока — доламываем дальше. Чтоб у меня и "батюшка родненький" — "знал своё место".

Вот я с этой дурой... кончил. Что теперь? Предложить Акиму? Как это будет воспринято? Оскорбление? Любезность? Искательство? А и фиг вам — старый дурень у меня прощения не просил, обойдётся. Следовательно, и его люди — во вторую очередь.

— Ивашко, побаловаться хочешь? Подмой её только.

Ивашко плесканул горстью свежей забортной воды по опухшим, заляпанным кровью и спермой половым органам и ляжкам девки. Она, несколько сомлевшая от предыдущей процедуры, резко открыла глаза.

Прислушалась к происходящему сзади, дёрнулась... и затихла, покорно закрыв глаза снова. Я перебрался на Ивашкино место, взял весло и, поймав ритм, снова задумался о женщинах. Естественно — я же о них всегда думаю.

Вот за последний месяц я поимел Великую Княгиню, Елицу и эту... Варвару. Какая нахрен любовь! Обеспечение безопасности, излечение сумасшедшей, урезонивание дурня старого... Вместо достижения удовольствия — исполнение общественно-социальных функций средневекового феодала. Нет, своё-то я всегда получу. Но ведь и "своё" бывает разное. Разного... качества и объёма.

Как работа: обязаловка, профессионально-сословное совокупление.

* * *

Прав, прав был старина Маркс! Когда писал, что только пролетарский секс — настоящий. А у буржуев — сплошные ханжество и фарисейство.

Странно, что попаданцы совершенно не рассматривают этот аспект. Только дон Румата... да и то — не смог.

Ему, человеку далёкого коммунистического будущего, секс с малознакомым человеком — ну совершенно не приемлем. Даже ради спасения человечества и по заданию правительства. Виагры, видимо, при коммунизме нет. Он — не смог, а девушку насмерть в застенках замучили. Другую — смог. Так и её застрелили! Как-то... безысходно получается.

* * *

Обязательность демонстративного сношения в нашей ситуации воспринималась не только мной. Вслед за Ивашкой место у девкиной кормы занял Чарджи.

Обычно принц торконутый несколько... брезгует. Хочет быть первым. Хотя бы после последней бани. Но здесь исполняется ритуал: доказывается целостность моей команды, её превосходство над командой Акима. Ваш вожак — слабак против нашего. И вы — такие же. Ждите объедков.

А в моей команде особенно чётко, перед лицом "противника", демонстрируется единство, дисциплинированность, исполняется "табель о рангах".

Сейчас, после Чарджи, его место займёт Николай. Потом — Сухан. А уж после, если я соблаговолю, пустят кого-нибудь из Акимовских — Якова или кормщика.

— Вона уже и посад видать. Ещё с версту и на месте будем.

Придётся Николаю до следующего раза потерпеть.

В предрассветных сумерках, среди сползающего с Днепровских круч тумана проглядывает крест местной церковки. Мы встали за стенами, так что погрузку начнём сразу.

— Яков, будь любезен, увяжи девку. Чтобы не маячила и много места не занимала — нам груз разложить надо.

Яков смотрит на Акима. Ну что, будем продолжать вспзд... или как? — Аким опускает ресницы.

Хороший мужик Аким. Нервный временами. Но — отходчивый. Хорошо, что мне в "батюшки" такой попался. Был бы такой же долбодятель с длинной памятью, как я сам... Так уже и не было бы. Либо — кого-то, либо — обоих.

Яков отвязывает девку. Та только тихонько стонет, не открывая глаз. Изредка охает. Потом начинает повизгивать — Яков расплетает ей косу на две. Мокрые, перепутавшиеся волосы разделяются плохо, он раздёргивает пятернёй.

— Бабья вязка. На две косы.

Учиться, учиться и ещё раз — учиться. Пока учат. Хотя мне с наручниками как-то понятнее.

Яков усаживает девку на дно лодки, заставляет согнуть и до предела развести колени. Прижимает её висок к наложенным друг на друга лодыжкам и одной из кос тщательно приматывает одну к другой. Девка пытается отталкиваться, но руки затекли от неудобного положения — силы нет.

Для рук используется вторая коса: локотки сводятся за спиной и так же приматываются друг к другу.

— Добрая коса — большое подспорье. Дуры свою вязку завсегда с собой носят. А ещё можно трёх-четырёх вместе косами увязать. Тогда точно не разбегутся — сговориться не смогут, так и будут на месте топтаться.

Русская идиома "повязать косами" со смыслом — перессорить женщин — отсюда? Кормщик продолжает делиться опытом в части упаковки особей противоположного пола. Откуда у него столь обширные познания?

— А ты вот, боярич, не в обиду тебе сказано, всем бабам да девкам в вотчине — косы рубишь. Теперя и не ухватить, и не увязать, как с дедов-прадедов повелося.

Ещё один... скорбец по старине. Или правильнее — скорбун?

— На кой чёрт мне в вотчине бабы, которых привязывать надо? Не любо — пошла вон.

— Не скажи, не скажи. Такие дурные бывают. Как кобылки молодые: пуганётся куста тёмного да понесёт. Да прямо волкам лесным в пасть. Вот давеча...

— Давай к берегу. Вон к тем мосткам встанем.

Прерванный мною словоохотливый кормщик обиженно сопит и поворачивает к берегу, девку накрывают тулупом — не к чему голышом маячить, лодка тыкается носом в песок, я соскакиваю, протягиваю Акиму руку. Ишь какой шустрый — Аким старательно не замечает моей руки и перебирается на берег с помощью Якова. День, минимум, будет показывать обиду. Вот потом и поговорим серьёзно. А пока — погрузка. Побежали.

"Хором и батьку бить легче" — большая команда проводит погрузку стремительно. Напоследок успеваем и позавтракать на постоялом дворе и, солнышко только встало, вываливаемся в Днепр.

Меня с вёсел сразу высаживают: нервный я.

На самом деле — я быстрый. Но они этого не понимают. Зато хорошо понимают, что я остальных обгоняю.

В идеале момент начала и конца гребка всех членов экипажа должен быть одинаков. Но даже у профессионалов разница между гребцами в одном экипаже составляет несколько сотых, а иногда и десятых долей секунды. А в нашей "распашной четырнадцатке с рулевым"... и вовсе. Команду надо согласовывать, я тут только мешаю.

У меня семь человек, к "черниговской бригаде" ещё Хохряковича добавил — нефиг Домну печалить своим счастливым видом.

Артёмий-мечник хотел с нами идти. Но мы подумали, и я решил... А он согласился. Типа: болеет он. А я сам на месте разберусь. Нет, я ему верю! Но... бережёного бог бережёт.

Марьяша в столицу рвалась. Но Аким посмотрел на Чарджи с веслом и сказал — "нет!". Что там насчёт волка, козы и капусты в одной лодке?

У Акима девять рябиновских. "Пауки" — в поле, пердуновские — в деле. Все при деле — людей взять негде. Да ещё и неизвестно на какой срок.

Только вышли на стрежень — пошёл характерный запах. У меня так кондиционеры попахивали, аммиак травили. А здесь-то откуда?

Народ подозрительно принюхивается и оглядывает соседей. Аким обиженно молчит, отвернувшись к берегу. Значит — мне:

— Ну, добры молодцы, признавайтесь — кто в штаны наделал?

Все дружно возмущаются. Яков, кивнув сидящему рядом со мною на корме Николаю:

— Весло возьми.

Сдёргивает тулуп. Точно — лужа. А что ж вы хотели? У женщин ёмкость мочевого пузыря в полтора раза меньше мужского.

Наши "матросики" дружно восхищаются неожиданным зрелищем. Так это, по "Оптимистической трагедии":

— А под тулупом-то у нас того... баба.

Яков, как нагадившего котёнка, тычет её лицом в лужу. Потом, глядя в её багровое лицо, озабоченно выковыривает провалившийся в горло девушки кляп. И тут же получает зубами по кулаку.

Укусила. Крепка девица! Отстаивает свою свободу до последнего. Ну и кто будет у неё последним?

Буркнув себе что-то под нос по-лаоконски, Яков запихивает девку в пустой мешок и, придерживая за горловину, перекидывает за борт.

Начавшаяся, было, струя женских ругательств, прерывается тихим течением струй речных. Вокруг становится очень... элегично. Ранний восход, нежный ветерок, тишина, мирный плеск волн...

Все выжидательно смотрят друг на друга. Я поворачиваюсь к кормщику:

— Не спи, дядя. Командуй. А то на место к ледоставу придём.

— Э-э-э... И-раз, и-два...

Гребцы ловят ритм, подстраиваются друг к другу, лодка, вильнув пару раз, выравнивается и разгоняется.

* * *

Мировой рекорд в академической гребле на распашной восьмёрке с рулевым — 22.2 км/час. Но это на дистанции в 2000 метров. И уж конечно не для грузовой плоскодонки.

На больших дистанциях типа Тур дю Лак Леман (больше 160 км) или Ла-Манша (больше 30 км) средняя скорость спортивной лодки — 0.5 — 1.5 км/час. Для сравнения — средняя скорость течения на Верхнем Днепре — 0.3 м/c, 1— 1.5 км/час.

* * *

В народной песне так и сказано:

"Вниз да по речке

Вниз да по Казанке

Сизый селезень плывёт"

Верх-то ему тяжеловато будет. Вспотеет бедненький. А тут ещё:

"Три деревни, два села,

Восемь девок, один я".

Не осилит, надорвётся. Восьмерых-то... Кстати, а как там наша? Прополоскалась уже?

Яков отвечает на мой вопрос молча: поднимает на руке мешок из воды, прислушивается к доносящимся оттуда звукам... И снова опускает.

— Не ещё.

Дайвинг продолжается.

Я перебираюсь на нос лодки, скидываю с себя всю одежду, включая косынку, и усаживаюсь лицом вперёд. Медитирую. Загораю. Редкий момент, когда я могу выровнять окраску, замаскировать свою "шкурку с искоркой".

Не смущать посторонних "короной" на интересном месте. Трифе я объяснил. Так это... теологически. А она уж и Елице, под большим секретом. Вся вотчина знает, шушукается, но... молчит.

Хорошо. Солнышко светит, ветерок поддувает. Тут, на середине реки, ни комаров, ни прочих... кровососущих. Сейчас окунусь и обсохну. И снова окунусь... Вот прямо так с лодки и бултыхнусь...

Оп-па... А чего это там плавает? Большое, тёмное, длинное... Подводная лодка? Где?! В "Святой Руси"?! Акула? Кашалот? Гигантский кальмар? В Верхнем Днепре?! Щука-мутант? Со щупальцами?!

— Эй! На корме! Лево руля! Живо!

Что-то скрипит по днищу, гребцы косятся через борт. Когда эта... хрень остаётся за кормой, кормщик, в ответ на мой испуганный взгляд, с чувством глубокого превосходства "мужа доброго" над "сопляком плешивым", объясняет:

— Топляк. Дерево где-то вывернуло в половодье, вот и несёт. Ещё не встало. А то можно и днище пробить.