— Никакие не заговоры, а просто у нас совещание, и Паук нам нужен, как консультант.
— Понятно, об чем совещаетесь, — проворчал Домовушка, успевший шмыгнуть мимо меня в кабинет и принявший уже обычный свой облик. — Как нам нашу Ладу спасти. А т* не уразумеете, что нам всем она дорога, и мы все жизни положим, чтобы ей токмо помочь — подсобить.
— Ну, насчет жизни — это ты слишком, — квакнул Жаб и перепрыгнул через меня — иногда прыгучесть его поражала меня чрезвычайно. — Я лично жизни лишаться не хочу, даже и такой, какая у меня есть. Хотя, если подумать, то не жизнь это, а тоска зеленая. Ни рюмашки, ни огурчика на закуску, ни бабы теплой, чтоб, значит, подержаться... Ой, Домовушечко, ты же у нас невинное, уж прости... — Жаб заржал.
— Тихо! — каркнул Ворон громогласно. — Развели тут базар!... Кот вам ясно сказал, у нас занятия, а Паука мы призвали только для того, чтобы получить необходимую нам консультацию. По одному юридическому вопросу. Насчет того, можно ли инкриминировать Коту в случае совершения им некоего деяния...
— Ой, Воронок, ты б не врал, сразу же видно же! Хоть ты и краснеть не могёшь, — напевно произнес Домовушка, устраиваясь на стуле с неизвестно откуда взявшимся в его лапках вязанием. Может, он его на время своей трансформации в таракана прятал за пазухой? — Краснеть ты не могёшь, говорю, однако же перья у тебя на маковке дыбом от твоего вранья встают.
— Давай, колись! — поддержал его Жаб. — Мы ж все равно кое-что слышали...
— Подслушивать нехорошо, — каркнул Ворон довольно кротко. И обратился к нашему рыцарю без страха и упрека:
— Пес, как же ты?...
— Я считаю, что вы не вправе шептаться, — сказал Пес, подумав. — Дело у нас общее, и решать мы его должны сообща. А ради Лады я не только подслушивать, я ради Лады... — он издал короткий стон.
— Ну, ясно, на костер и на плаху, — пробормотал Паук тихо, но, как всегда, или почти всегда, его услышали все. — Дело не в Ладе, товарищи! — продолжал он, почти не повысив голос. — Дело в том, что Кот нуждается в практике на местности, и Ворон, как наставник, просит моего совета, как поступить. Есть, видите ли, опасность — если я правильно вас понял, Ворон, — что Кот, применяя свои специфические навыки, может наломать дров. Устроить ДТП, например, или какую-нибудь другую катастрофу, возможно, и с порчей государственного имущества. И — не дай бог, конечно! — даже и с человеческими жертвами. Будь наш Кот обыкновенным, прирожденным котом, этого нельзя было бы вменять ему в вину, такова кошачья природа, и не нам котов судить. Однако Кот наш по сути своей человек, и, если налицо преступный замысел, то есть сознательное причинение ущерба частному либо юридическому лицу, то Кот, разумеется, станет преступником и должен будет отвечать по закону...
— Ни по какому закону я отвечать не буду, — сказал я. Дело представилось мне в совсем новом, и не сказать, чтобы приятном, свете. — Я — кот, котов не судят!...
— Да, но совесть?... — тихо возразил Паук. Я замолк на полуслове. С совестью лучше не связываться. Мое пылкое воображение заработало, подсказывая мне, что может случиться. Вот я перебегаю дорогу молодому человеку, он спотыкается, падает на проезжую часть и попадает под машину. "Скорая", милиция, летальный исход и судимость у ни в чем не виноватого шофера, потому что убийство есть убийство, даже если совершено без умысла и за рулем машины.
Вот я чихаю на молодого человека, и в его делах наступает резкое ухудшение, он лишается работы, друзей, близких и в приступе депрессии выбрасывается из окна.
Вот я навожу на молодого человека порчу своими зелеными глазами, и — ... (см. предыдущий абзац).
— Он будет осторожен, — угрюмо сказал Ворон. — Он не настолько сильный маг, чтобы принести значительный урон избранному нами субъекту. В самом худшем случае объект эксперимента ожидает сенная лихорадка. В лучшем же случае субъект отделается легким испугом.
— Нет! — заорал я. — Я начинающий!... Я, может, и слабенький, но я могу не соразмерить свои силы!...
— Я согласен с Котом, — тихо сказал Паук. — Тонкая работа требует мастерства и опыта. А начинающий — маг он или плотник, это не имеет значения — наломает дров.
— Ну, я о том же и говорю! — каркнул Ворон хрипло и раздраженно. — Если у него не будет практики, он никогда и ничему не научится! А практики у него не может быть, потому что нет подходящего объекта приложения сил! А сейчас у нас на редкость удачное стечение обстоятельств...
— Неудачное! — крикнул я. — Мы же о нем ничего не знаем! А, может, у него были веские причины, чтобы бросить Ладу! Может, у него ребенок от другой женщины родился, и ему теперь жениться надо, если он честный человек! Или, может, он нехорошей болезнью заразился! Или его в командировку посылают сроком на пять лет! Или он шпионом работает, и его на родину отзывают!
— Нечего всяким шпионам к нашей Ладе лезть! — крикнул кто-то, я даже не разобрал, кто. Я завелся. Иногда это со мной бывает.
— А что, если шпион, так не человек? Шпион тоже влюбиться может! Не предавать же ему родину из-за какой-то там любви!
Пес даже взвыл от негодования:
— Из-за какой-то — нет, а из-за Лады не только Родину предать, кого угодно предать можно!...
Я внезапно успокоился. Ночь прошла без сна, близилось утро, и, наверное, поэтому мне в голову пришла такая чушь — насчет шпионов, и я эту чушь даже и развил в сюжет небольшого шпионского романа, знаете, в бумажном переплете и на обложке — голая баба, или труп с ножом в груди. Но чушь эта, подхваченная Псом и услышанная со стороны, отрезвила меня — у меня всегда были способности к здравому мышлению даже в момент большого эмоционального напряжения. И тут я кстати вспомнил свой собственный опыт удачной мести.
— И вообще, — сказал я спокойно и с достоинством, — я отказываюсь по моральным соображениям. Месть — дело плохое, к тому же обоюдоострое оружие. Месть сладка, пока она еще в замыслах и мечтах, осуществленная, она становится противной и горькой, и после нее бывает нравственное несварение... Свет не мил.
— Это если ты отомстил недостаточно серьезно, — каркнул Ворон, и его круглый глаз, обращенный в мою сторону, сверкнул кровожадным желтым огнем. — А если твоя месть, обдуманная и выношенная со всем тщанием, на которое ты способен, осуществлена в полном объеме и привела к желаемому результату, то...
Он недоговорил, потому что дверь кабинета медленно открылась, и мы увидели Ладу в ночной рубашке, протиравшую заспанные глаза.
— В кои-то веки удалось заснуть, — сказала она ворчливо, но совсем прежним своим, доновогодним, голосом. — И разбудили. Что вы тут растарахтелись, как зеваки на пожаре?
Мы повесили носы и клювы. Посвящать Ладу в суть дела нам ну совсем не хотелось. Но Лада, когда ей было нужно, всегда могла заставить нас разговориться. И теперь она обвела нас взглядом и сказала:
— Ну, что замолчали? Я слышала достаточно, чтобы понять, что вы собираетесь совершить какое-то преступление...
Мы, конечно, стали ей объяснять, что никто никакого преступления совершать не хотел, что спор вышел у нас чисто теоретический. Лада нам, конечно, не поверила — и правильно сделала, потому что только дурак может поверить, что чисто теоретический спор может вызвать такое бурное оживление в пять часов утра. Мало-помалу она вытянула из нас все подробности нашей ночной беседы, и даже и Ворон, с его премудрейшей головой, не смог увильнуть от ответа. Он как раз договаривал последние свои слова: "А Кот отказывается по этическим соображениям, потому что, видишь ли, он считает..." — как прокукарекал свою утреннюю мелодию Петух. Лада потускнела, как будто внутри нее кто-то повернул выключатель, и лампочка, придававшая блеск ее голубым глазам, потухла.
— Значит, Кот умнее вас, — тихо и безучастно произнесла она. — Спасибо тебе, Кот. А вам всем я запрещаю категорически предпринимать что-либо в этом направлении. Считайте, что этого человека нет на земле. И никогда не было. И если я узнаю... Если хоть один волос... Если... — она судорожно вздохнула, но не заплакала, развернулась и пошла прочь — к своему ложу, ставшему свидетелем многих ее ночных слез.
Чуть позже я зашел к ней, чтобы напомнить, что пора завтракать — и на работу. Лада сидела на постели, подобрав под себя ноги и укутав плечи одеяло. Глаза ее были сухи.
— Ты знаешь, Кот, — сказала она задумчиво, и будто обращалась не ко мне, а к какому-то другому коту, находившемуся за тридевять земель от нее, — знаешь, вначале мне было так плохо, так ужасно, так больно... Я думала, что умру. А сейчас мне не больно, и не плохо. Мне — никак. И это гораздо хуже...
Вылечится, подумал я с уверенностью. Кто-кто, а уж я в таких делах разбираюсь — недаром я вырос в семье с тремя незамужними женщинами трех поколений. (И скажу вам по секрету — в этих самых сердечных делах их поведение не различалось ни на йоту. И от возраста это не зависело, так же как и от жизненного опыта.) Вылечится, и скоро, нужен только толчок.
Толчок она получила, но, к сожалению — моему, и не только моему, — толчок этот был не в нужном направлении.
Вместо излечения болезни, полного и безоговорочного, мы получили рецидив.
...Она вернулась с работы очень рано, встревоженная, встрепанная, и с блестящими опасно глазами. Даже не пришла — прилетела, и дверь распахнулась навстречу ей сама собой, так, что полетели в разные стороны скобы запоров и замков.
По этому признаку мы поняли, что Лада возвращается злая, и попрятались, кто куда, роняя перья — Ворон, крупу — Домовушка, подушку — я. Пес на всякий случай умчался на прогулку. Как он ни любил Ладу, как ни переживал ее несчастье, а своя шкура дороже — еще превратит под горячую-то руку в какую-нибудь букашку!
Я сидел в кабинете под столом, пытаясь спрятаться за его заднюю ножку, когда Лада влетела в комнату и бросилась с размаха на стул. Брови ее сдвинулись в одну прямую темную линию, а на лбу залегла грозовая туча. Молнии поблескивали в ее голубых глазах, но пока что не срывались с места.
— Ворон и Кот, вы мне нужны, — сказала Лада.
Г Л А В А Д В А Д Ц А Т Ь В О С Ь М А Я, в к о т о р о й
Л а д а д е л а е т п о в о р о т о в е р ш т а г
Может быть, вы найдете тут некоторое противоречие. В таком случае позвольте шепнуть вам словечко на ушко.
Изучайте повнимательнее вашу жену в продолжение двадцати четырех часов. Если ваша добрая супруга не выкажет за это время какого-нибудь противоречия, помоги вам бог! — вы женились на чудовище.
Габриэль Беттеридж
— Ворон и Кот, вы мне нужны, — сказала Лада.
Я высунулся из-под стола, сохраняя напряженность в теле, которая должна была помочь мне в случае опасности юркнуть обратно. Ворон вылез из груды тонких растрепанных книжек, приглаживая клювом встрепанные перья.
— Как у вас обстоят дела?
Ворон прокашлялся и начал мямлить, что дела обстоят ничего, но что он вроде простыл, или вирус какой подхватил, а так все в порядке...
— Я имею в виду, как успехи Кота в теоретической подготовке?
— А... Хорошие успехи. С рунами пока что немножко не ладится, а так... Для начинающего очень неплохо.
— Я хочу предложить Коту производственную практику, — сказала Лада, и в синих ее глазах, кроме молний, вспыхнули яркие огоньки. Зрелище, доложу я вам, было прекрасным, устрашающим и завораживающим одновременно. Представьте себе — огромные ярко-голубые глаза, того самого оттенка, какого бывает небо в ясный осенний день, и они полыхают голубым сиянием, и поблескивают синими зарницами, и вот-вот из этих глаз сорвутся убийственные синие молнии... Страшно. И красиво.
— Завтра утром вы пойдете со мной. Я покажу вам объект приложения сил. Надо соблюдать осторожность, чтобы этот субъект не заподозрил, что я с вами связана. Поэтому постарайтесь, чтобы он вас не заметил. А потом руководить Котом будешь ты, Ворон, так что надо подлечиться. После ужина займемся твоей простудой, Домовушка сделает тебе ванну. А ты, Кот, повтори пока теорию.
С этими словами Лада вышла. Ворон выглядел озадаченным. Простуду он придумал, чтобы объяснить свой испуганный кашель, а теперь ему придется мыться, что, если учесть нелюбовь Ворона к мытью, ему совсем не нравилось. Но — с разгневанной ведьмой спорит только безумец, и Ворон беспрекословно выполнил все требования магомедицины. Я же послушно полистал конспект. Как я догадывался, завтра мне должны потребоваться разделы, касающиеся небелой магии. То есть специфических кошачьих талантов.
Конечно, мое отвращение к любому применению небелой магии в неблаговидных целях — то есть в целях мести — не изменилось ни на йоту. Но должен отметить (если вы еще не заметили этого сами) — я не дурак. И спорить с Ладой я не собирался, даже будь она в спокойном состоянии.
Еще до рассвета Лада спихнула меня с кровати. Спать в эту ночь мне пришлось мало — она все время ворочалась, вздыхала, даже и стонала во сне, а один раз уронила большую соленую слезу, промочившую мне шерсть на спинке.
Я запротестовал, что еще рано, что я не выспался, вцепился когтями в одеяло, но Лада была непреклонна. Она резко встряхнула одеяло и скомандовала, и в голосе ее звякнула сталь:
— Вставай, Кот! Нас ждут великие дела!
Она умылась и тщательно накрасилась, хотя и натянула свой старый свитер и линялые джинсы. Завтракать она отказалась, и не позволила и нам с Вороном — потому, де, что на охоту не идут с сытыми собаками. Пес, услышав слова Лады, встрепенулся и сказал, что он тоже еще не завтракал, так что тоже может пойти.
— Нет, — отрезала Лада. — Ты слишком велик и слишком заметен. Ты нас выдашь.
— Я не выдам! — взвыл Пес. — Никакими пытками из меня не вытянут ни одного слова!
— Никто тебя пытать не будет, — сказал я. — Ты просто махнешь один раз своим хвостом, и всем уже станет известно, что ты — здесь, значит, и Лада во что-то там замешана.
— Во что? — встрял Жаб, пробужденный в этот неурочный час своим неуемным любопытством — ну, и, наверное, производимым нами шумом.
— Пока не знаю, — сказал я. — Идем производить разведку на местности.
— Вы обязаны меня взять, — заявил Пес. — Помнишь, Кот, ты обещал пойти со мной в разведку? Тогда, в новогоднюю ночь...
— Ну, обещал. Сходим еще. А сегодня не я командую.
— А кто, Ворон? — спросил Пес, явно собираясь пристать со своими просьбами к наимудрейшему.
— Командовать парадом буду я, — сообщила своим стальным в сегодняшнее утро голосом Лада, появляясь в кухне. Она опять взлетела сантиметров на пять — как я думаю, теперь уже не от счастья, а от нетерпения. — Солнце встанет, и выходим.
— Лада, но я не могу так, на пустой желудок! — запротестовал взъерошенный Ворон. — Мне, в конце концов, не семнадцать лет! Так же и язву нажить недолго!
