За пару лет Каллий и его сторонники отметились столь безудержным грабежом, что восстановили против себя всех, и своих и чужих. Даже Антигон с Эсхином все чаще задумывались о том, что ошиблись, поставив на этого мерзавца. В конце концов, терпение граждан Халкиды кончилось, и они изгнали ненавистных олигархов. Власть вновь взяли проафинские силы, только теперь они были обозлены настолько, что сразу же устроили массовую резню всех неугодных. Народ баламутил Леосфен, который уже несколько лет подряд избирался стратегом и считался самым способным афинским полководцем. Благодаря ему ненависть к олигархам распространилась на Островную симмахию. Всякого, заподозренного в симпатиях к ней, убивали на месте, а его имущество конфисковывали. Любое инакомыслие каралось. Множество граждан бежало из города.

Жители Эретрии и Ореи, глядя на бесчинства толпы в Халкиде, испугались, что с ними случится то же самое и поспешили послать за помощью к Антигону. Однако Леосфен, возглавивший наёмное войско посланное Афинами на Эвбею, действовал стремительно. Он захватил Эретрию прежде, чем горожане сумели организовать оборону и железной рукой подавил сопротивление.

Теперь на очереди была Орея, но случилось нечто непредвиденное. Леосфен столкнулся с неожиданно сильным противником. Стратег вернулся в Афины и огорошил вождей своей партии новостью:

— Они призвали наёмников. Большой отряд. Я попытался было перекупить их, но ничего не получилось. По всему выходило, что обороной заправляет кто-то из известных вождей. Я постарался выяснить имя, но когда лазутчики назвали мне его, понял, что нахрапом туда лезть — безумие. Вот, вернулся. Надо посоветоваться, как быть дальше.

— Имя! — подался вперёд Демосфен, — как его имя?

— Леоннат, — глухо ответил стратег.

— Проклятье... — пробормотал Ликург.

Демосфен прикусил губу и некрасиво дёрнул плечом. Давно изжитая привычка ещё возвращалась в минуты большого напряжения.

Леоннат, сын Антея, македонянин.

— Циклоп, наконец-то, решился, — прошипел Демосфен.

— Чего вы всполошились? — подал голос хозяин дома, единственный, кто на новость Леосфена отреагировал спокойно и по-прежнему возлежал на обеденном ложе вальяжно, — это всего лишь наёмники. Если ими руководит человек Одноглазого, то это ещё не повод для паники. Наоборот — хороший знак. Он означает, что Циклоп пока не решается выступить против нас открыто.

Демосфен хотел было возразить Гипериду, но промолчал. Прикрыл глаза ладонью — признак глубокой задумчивости.

— Действительно, стоит ли нам беспокоиться? — поддержал Ликург хозяина, — в конце концов, это когда-нибудь должно было произойти. Вот и произошло. Если мы во всеуслышание разоблачим Антигона, экклесия единодушно проголосует за войну.

— Мне нужно ещё пять тысяч гоплитов, и я скину македонян в море, — бодро заявил Леосфен.

— Сейчас, весной, во время полевых работ? — спросил Гиперид, — когда до граждан дойдёт, что воевать нужно не потом, а прямо сейчас, они запоют совсем другое.

— Что же, ничего не предпринимать? — возмутился Леосфен.

— Нет, действовать нужно, — сказал Гиперид, — иначе к осени мы рискуем потерять эвбейский хлеб.

— Заплатим наёмникам. Убедить экклесию пойти на эти расходы будет несложно, — ответил Ликург.

Пока присутствующие обдумывали предложение, Ликург пальцем поманил раба-виночерпия и тот, проворно подскочив, наполнил его опустевшую чашу вином, заранее смешанным с водой в большом кратере. Неоднократный стратег, "усмиритель Эпира", в последние годы избиравшийся хранителем казны, Ликург встал с ложа, прошёлся с чашей в руке по мегарону. Повернулся к Гипериду.

— Возможно, мы сможем, как говорит Леосфен, сбросить Леонната в море и освободить Эвбею. Но если Циклоп и Эсхин решились на открытое противостояние, то, полагаю, следует ожидать и выступления Линкестийца.

Гиперид кивнул.

— Да, это весьма вероятно.

— Как ты думаешь, наш друг, гиппарх Фракии, уже созрел?

Гиперид поцокал языком.

— Полагаешь, пришло время?

— Ты сам сказал, что нужно действовать. Если Линкестиец объединится с Циклопом, будет поздно.

Афиняне знали, что Александр Линкестиец предоставлял Антигону воинов в обмен на признание своих прав на македонский престол. Гиперид и Ликург не сомневались, что македоняне пошли дальше и заключили тайный союз. Ходили слухи о договоре насчёт будущего брака Деметрия и Эвридики. Линкестиец все чаще напоминал афинским послам, что, несмотря на дружескую расположенность к Афинам, в опеке он не нуждается. Два года назад, наплевав на запрет, он сформировал таксис фаланги из уроженцев Орестиды, хотя по условиям своего воцарения, навязанным Афинами много лет назад, мог набирать в армию только своих соотечественников-линкестийцев и жителей Внутренней Македонии. Послам Александр дерзко заявил, что на северной границе царства стало неспокойно и ему нужно больше воинов для её защиты.

Глядя на то, как их ставленник становится все более независимым, Ликург и Гиперид решили загодя позаботиться о недопущении возрождения Македонии. Они убедили экклесию назначить послом некоего Гимерия Фалерского, сына Фанострата, своего сторонника. Сей молодой человек, тридцати с небольшим лет, происходил из зажиточной семьи. Он с юных лет имел склонность к занятиям философией и политикой, учился у Теофраста[114], слыл патриотом.

[114] Теофраст — "Богоречивый". Этим прозвищем Аристотель наделил своего друга Тиртама, выдающегося древнегреческого учёного, "отца ботаники", теоретика музыки и ритора.

Фокион Честный, последовательно продвигавший идею мира с Македонией, предупреждал афинян, что назначение послом Гимерия не будет способствовать умиротворению Линкестийца. Гимерий, подобно своему старшему товарищу Демосфену считал, что Александру следует жёстко указать на его место. Гиперид, выслушав Фокиона, неожиданно для всех поддержал его и предложил уравновесить посольство кем-то, кто так же разделял миролюбивые устремления старого стратега. Демократы предложили экклесии в качестве второго посла кандидатуру Деметрия, сына Фанострата. Родного брата Гимерия.

Пикантность ситуации заключалась в том, что Деметрий Фалерский по своим политическим убеждениям был полной противоположностью брата. Он считался последователем философии Платона, утверждавшей, что народовластие — есть одна из худших форм правления. Утверждал, что демократия подавляет развитие мысли и часто приводил в пример судьбу Сократа.

Афиняне, любители всевозможных театральных эффектов, по достоинству оценили предложение Гиперида. Им идея назначить послами столь непохожих братьев Фаностратидов понравилась. Дескать, это продемонстрирует единство и могущество Афин. Повсюду славили острый ум Гиперида, рассказывали друг другу, что это не первый случай, когда тот нашёл оригинальное решение проблемы, взять хотя бы судилище Фрины.

Гиперид действительно в таких делах был докой. А вот Демосфену его идея не очень понравилась. Его коньком было красноречие, он зажигал толпу на Пниксе, он страстной речью изобличал коварство Филиппа, но сам хитростей, сравнимых с интригами великого македонянина измыслить не мог. Однако в тот раз Демосфен промолчал, ибо конечная цель Гиперида и Ликурга совпадала с его чаяниями — Македония никогда не должна возродиться.

В Пелле Фаностратиды, благодаря Деметрию, быстро расположили к себе Линкестийца. Гимерий твёрдо отстаивал интересы Афин, Деметрий сбивал Александра с толку любезным обхождением. Как два дознавателя, "злой" и "добрый", они добились выдающихся результатов. Александр засомневался, стоит ли форсировать события, и открыто включаться в борьбу с Афинами, которую уже вёл его тесть, фессалиец Менон. Тот в сердцах обвинил зятя в трусости. Они поссорились. Узнав об этом, Гиперид поздравил афинян с бескровной победой. Демосфен признал, что игра стоила свеч, и произнёс речь, убеждая сограждан наградить Гиперида венком.

Но главной целью старшего Фаностратида был все же не македонский царь. Гиперид поручил ему завоевать доверие другого человека. Кассандра, сына Антипатра, гиппарха Фракии.

И Гимерий сделал все в лучшем виде, причём чужими руками. Младший Фаностратид, которому очень нравилось при македонском дворе, очень скоро стал лучшим другом Кассандра, они много времени проводили в совместных пирах, охотах и философских беседах. Когда же Гимерий отбыл на родину, Деметрий остался "гостить" у Кассандра в Амфиполе. Он так и не понял, что его разыграл втёмную родной брат.

Теперь демократы с помощью Гимерия и братских уз имели влияние на Кассандра, который к их большому удовольствию, оказался человеком довольно честолюбивым и целеустремлённым.

— Демосфен, что же ты молчишь? — спросил Гиперид.

Демосфен поднял голову.

— Хотите сыграть плутовской костью? Вы знаете, что мне никогда не нравилась эта идея, но я снова вынужден признать, что у нас нет другого выхода.

Ликург удовлетворённо пригладил бороду.

— Итак, Гиперид, какого шага ты ждёшь от Кассандра? — спросил Демосфен.

— Слово Ликургу, — ответил хозяин дома, опустив в рот пару маринованных оливок, — его идея.

— Линкестиец был женат на сестре Кассандра и отверг её ради дочери Менона. Нанёс оскорбление. Полагаю, Кассандр не прочь расквитаться с "родственником", — сказал Ликург.

— С чего ты взял? — спросил Демосфен, — мне об этом ничего не известно. Кассандр обласкан Александром, он гиппарх Фракии. Много лет уже сидит в Амфиполе и не дёргается.

— Если он об этом до сих пор не задумывался, — улыбнулся Ликург, — мы ему поможем.

— И убьём сразу двух зайцев! — подхватил хозяин дома.

— Хочешь что-то добавить? — повернулся к нему Ликург.

— Да, хочу. Мы совсем забыли одну очень интересную деталь. Вспомните-ка, друзья, чьим родственником является Леоннат, который ныне создаёт нам проблемы на Эвбее.

Остров Эвбея, два месяца спустя, середина лета

Бесстыдно заглянув в треугольную щель, солнце высветило чью-то обнажённую спину. Женскую. Тевтам сильнее отдёрнул полог палатки, и взору его предстало то, что у людей располагается пониже поясницы.

Македонянин усмехнулся, обозревая округлости, способные поспорить с формами Прекраснейшей, какие изображают лучшие ваятели. Определённо, у парня губа не дура.

Обнажённая женщина обнимала мужчину, забросив ему на поясницу крутое бедро. Мужчина лежал на животе. Спал, отвернувшись от входа в палатку.

— Деметрий, вставай, — громко сказал Тевтам.

Растрёпанная девица потянулась, повернулась к вошедшему, и уставилась на него мутным взглядом. Вид спереди у неё был нисколько не хуже вида сзади. Разглядев седого крепко сбитого загорелого мужа, она ойкнула, скорее для порядка, нежели испуганно, и плавно перетекла через спящего, продолжая прижиматься к нему всем своим выдающимся рельефом.

Деметрий даже не пошевелился. Девица принялась его расталкивать. Юноша сонно оттолкнул её, приподнялся на локтях, и, с трудом разлепив глаза, увидел наставника.

— Вставай. Хватит валяться, — сказал Тевтам и задёрнул полог.

Девушка в темноте нашарила свою одежду и на четвереньках поползла к выходу из палатки. Деметрий поймал её за ногу.

— Куда это ты собралась?

— Тебя там ждут.

— Подождут.

Юноша притянул девушку к себе. Она не возражала.

Многие соратники Циклопа, решившие разделить его судьбу после роковой битвы при Гранике и раскола македонян, уже сошли в Аид. Из тех, кто ещё был жив, более всего возвысились трое — Селевк, Пердикка и Леоннат.

Селевк стал стратегом Востока и, благодаря огромным расстояниям Азии, быстро сделался довольно независимым правителем, лишь формально подчинявшимся Антигону. Уже не только варвары, но и многие эллины называли его сатрапом, на персидский манер.

После смерти Фарнабаза и Ариарата, Селевк полностью подчинил себе Каппадокию. Набарзан, которого более заботило восстановление своего влияния при дворе царя царей, обставил дело с выгодой для себя. Дескать, потерял сатрапию не он, а глупый Ариарат. Набарзан же приложил все усилия для того, чтобы остановить македонян и не позволить им подвинуться далее, в Армению, Сирию и Мидию. Теперь он снова стал хазарапатишей, но полностью свой тайный договор с Мазеем не выполнил. Киликия, на которую претендовал сатрап Вавилонии, легла под Красного.

Цари Кипра без борьбы склонились перед Антигоном и его ставленником Офеллом. С пиратами, принявшими сторону Птолемея, Красный расправился с исключительной жестокостью. Теперь море между Финикией и Родосом принадлежало только ему.

Одноглазый возвратился в Сарды, где македоняне подняли его на щитах и провозгласили своим царём. Это тоже было частью договора с Линкестийцем. "Ты признаешь меня, я признаю тебя". Варвары-азиаты отнеслись к этому событию, как к чему-то, само собой разумеющемуся, а по Ионии прокатился ропот. Правда не очень громкий и не слишком продолжительный.

Дарий тоже согласился с правом Циклопа на царский венец, Каппадокию и Киликию. Это стало последним значительным государственным решением царя царей — зиму он не пережил. По державе Ахеменидов поползли слухи, что государя отравили, что вновь, как во времена Оха, возле персоны Друга Правды и Справедливости свила гнездо коварная змея, которая жалит из тени.

Доказать, конечно же, никто ничего не мог. Престол безо всякой борьбы перешёл к семнадцатилетнему сыну Дария. Его, как и недоброй памяти жестокосердного царя царей, угнетателя и завоевателя, звали Ваукой, Охом по-эллински. Взойдя на трон, юноша принял гордое имя Хшаяршан, что означало — "Царь героев". Ксеркс. Третий персидский царь с этим именем.

Молодой царь был горяч и воинственен. Он порывался возвращать утраченные отцом земли и, в первую очередь, Египет. Но Набарзан, ставший тенью молодого Ксеркса, смог отговорить царя царей от этой авантюры. Государство трещало по швам, казна стремительно таяла, сатрапам нельзя было доверять, а войско разложилось почти полностью. Воевать в таких условиях — безумие. Следовало для начала укрепить тылы.

Набарзан, неожиданно для всех, продолжил политику Фарнабаза своего предшественника и врага. Фарнабаз был женат на Роухшане, дочери бактрийца-изгнанника Ухшатры, которого живущие в Вавилоне эллины звали Оксиартом. Фарнабаз склонял царя царей к войне за Бактрию, надеясь вернуть туда тестя, а потом заграбастать сатрапию себе. Вернее, своему сыну. Смерть хазарапатиши превратила в пыль эти честолюбивые замыслы.

Набарзан, вернув себе должность "первого тысячника", тоже положил глаз на Бактрию и Согдиану, но решил действовать хитрее, обойтись без крови. Вообще-то, она должна была пролиться, но самую малость. На супружескую постель. Хазарапатиша сосватал за своего молодого государя Апаму, дочь новоиспечённого царя согдов Спитаманы, известного вавилонским эллинам, как Спитамен.

Апама была старше жениха на два года, но до сих пор сидела в девках. Ещё когда девушке только-только стукнуло тринадцать, её сосватали за брата Фарнабаза, Каувайчу, но со свадьбой тянули. Спитамана четыре года сомневался, будет ли эта партия выгодной для него, а потом Каувайча погиб во Фригии. И вот несчастной Апаме, которая уже записала себя в старые девы, наконец "повезло". Все вокруг, да и она сама, прекрасно понимали, что Ксеркс женится не на ней, а на Согдиане. Иначе никто бы даже и не посмотрел на девятнадцатилетнюю старуху, когда вокруг полно молоденьких высокородных девственниц. Да и наплевать. Лишь бы выйти замуж. Лишь бы все, как у людей.