Хотя бы вот этому рыжему с кучей "почему" и "зачем".
— Хочешь стать чистильщиком? — Надо для разнообразия тоже пару вопросов задать.
— Да.
— Тогда отучись удивляться тому, что встретишь на диких территориях. Что бы ты ни увидел, это часть окружающего мира. Всё, что не несёт опасности, должно встраиваться в твою систему мироздания. Времени привыкать у тебя не будет.
— А если нет?
— Тогда ты будешь ждать удара от всего подряд. И прохлопаешь настоящую угрозу.
Эрн в задумчивости потянул себя за отрастающую чёлку. Почесал нос.
— А дальше?
— Дальше я тебе расскажу, когда немного отосплюсь. Куда тебя полковник пристроил?
— В оружейку, помощником.
Аплодирую стоя. И ребёнку счастье, и всем польза, а главное, он под ногами не путается.
— А в школу тебя тоже определили? В какую из двух?
— В бывшей администрации, там даже табличка на входе осталось.
— Мы как раз рядом живём. Будет время — заходи, поговорим и про чистильщиков, и про дикие территории. Светло-жёлтый старинный дом напротив сквера, найдёшь.
Названия улиц стёрла Ржавчина, и ни у кого из городского начальства так и не дошли руки создать новую систему. Где-то уцелели старые таблички, где-то улицам просто присваивали номера, где-то ещё шла застройка, и облик города здорово отличался от уцелевших планов. Поэтому, объясняя, как добраться до нужного дома, народ навострился выплетать целые цепочки ориентиров: приметных деревьев, гор битого кирпича, оставшегося от расчистки улиц, новой детской площадки.
Названия можно придумать и потом. Уж больно серьёзное это дело — давать имена.
— Приду, — энергично закивал Эрн. И запоздало поинтересовался: — А что ты тут делаешь?
— Девушку жду, она на обследовании у Джори.
— Аааа... Она твоя девушка.
— Ну да. Девушка, не сестра и не подруга. Ухаживать нельзя, по-братски обожать и дружить можно. — Я хотел было взлохматить Эрну волосы, но раздумал: почувствует себя ребёнком и обидится. — Уяснил?
— Ага.
Дверь за нашими спинами негромко стукнула — Джори наконец-то решила отпустить Рин.
— Всё в норме. — Врач стянула косынку с коротко подстриженных рыжеватых волос, Рин обессилено привалилась к дверному косяку, и я поспешил подхватить её. — Абсолютно точно смогу сказать, когда проверю все анализы, но пока вижу исключительно переутомление. Так что дома будешь делать всё сам, а ей сладкий чай в постель приносить.
Я не стал рассказывать Джори, что мы и так за все немногочисленные домашние дела брались вместе: и за готовку, и за уборку. Просто помог Рин сесть на освободившийся стул.
— Ты как? Голова не кружится, не болит?
— Нет, просто слабость. О, Эрн, привет. Как тебе у нас?
Рыжий неопределённо пожал плечами.
— Пока нравится.
— Тогда пойду узнаю, когда машина в город идёт. — Я набросил на плечи Рин ещё и свою куртку и построже взглянул на Эрна. — Побудь с ней, пожалуйста.
Хм, кажется, из меня получится старший брат.
Я не хочу убивать, я твой мир проверяю собой...
Джем
Рин.
Чёрные волосы на сероватой от частых стирок простыне — словно самая глубокая и самая объёмная тень, ярче всех прочих в комнате. Другие тени серы — иначе и не бывает под серым зимним небом, под редко показывающимся солнцем. Раньше в это время года уже лежал бы снег, но за окном — только вылинявший лоскут неба. Если подойти и посмотреть вниз, можно увидеть клочок такой же серой, прихваченной морозом земли, и серый асфальт. Такое чувство, что нынешнюю зиму боги творили из дроблёного графита.
Мы не включаем света — посреди блёклого утра жёлтый шарик электрической лампочки кажется особенно беззащитным. Тем более что подачу электричества, скорее всего, ещё не начали.
Не спится. Даже в полагающиеся нам выходные иногда по привычке просыпаешься в шесть или в семь. Вылезать из-под тёплого одеяла, тем не менее, не хочется, но Дэй вдруг резко встаёт, нашаривает висящие на спинке кровати латаные джинсы и уходит на кухню. Я сворачиваюсь калачиком, какое-то время слушаю, как звякает чайник, как льётся вода в кружку — и неожиданно вновь проваливаюсь в сон.
Когда я открываю глаза, то вижу Дэя у окна. Он так и не лёг снова, и я ощущаю лёгкий укол совести: неужели во сне так разметалась, что заняла всё свободное место?
— Давно не спишь? — Я нахожу оставленные на тумбочке часы и сама же отвечаю на свой вопрос: — Ага, вижу, давно.
Дэй стоит спиной ко мне, как мог бы стоять курящий человек. Но он бросил курить ещё до начала Ржавчины, значит, просто задумался.
— Дэй? — Я осторожно выбираюсь из-под одеяла, ёжусь от резкой смены температуры, накидываю на плечи вытертый плед. Подхожу, осторожно обнимаю.
— Знаешь, а я ведь убил человека, — он произносит это будто даже с удивлением.
— Все мы убивали. Мародёров. Опасных сумасшедших, которым не могли помочь.
Даже лиц, наверное, не вспомним. Какие, к демонам, лица, когда человека срубает очередью?
— Я убил до того, как всё это началось.
Он замолкает. То ли ждёт расспросов, то ли невольно вспоминает.
Одинокий подросток на дороге. Это могло быть всё что угодно, от самозащиты до несчастного случая.
— Почему ты вспоминаешь об этом сейчас?
— Не знаю. Мне до сих пор странно осознавать, что такие вещи никого не волнуют. Я, конечно, не боюсь, что однажды ко мне придут и спросят: что вы делали в такой-то день семь лет назад? Как вы объясните гибель парня с этой фотографии? Просто...
— Никак не можешь привыкнуть, что ты часть общества, пусть и такого странного? — Кажется, я начинаю понимать. — А даже если бы и пришли, что с того? Полковник и Стэн за тебя бы насмерть встали. Сначала услали бы нас в какой-нибудь срочный рейд — уж чего-чего, а районов, ждущих очереди на зачистку, у нас половина карты. За это время вытянули бы из проверяющих всю информацию. Сразу после возвращения сами, без чужих, поговорили бы с тобой. И только потом допустили бы тех до допроса. И ещё приняли бы во внимание твой возраст, условия, в которых ты рос, и обстоятельства дела.
Плед начинает сползать с плеч, я стягиваю углы на груди узлом и забираюсь на подоконник, чтобы лучше видеть лицо Дэя. Он странно спокоен.
— Тебя это не пугает.
— А должно? — Мне так и не удаётся сдержать улыбку. — Мы живём в мире, где после жалобы ребёнка на то, что под кроватью прячется чудовище, по адресу приедет куча вооружённого народа в камуфляже, жителей ближайших домов эвакуируют, а внутрь пойдёт кто-то сосредоточенный и незаметный.
Получилось. Залёгшая меж его бровей морщинка разгладилась.
— Кстати, нам так пока выезжать не приходилось.
— Стэну приходилось. Он тебе не рассказывал? Его группа возвращалась через один посёлок. Им глава поселения предложил задержаться, отдохнуть немного. А там люди только-только отстраиваться начали, половина зданий в лесах. В общем, сидят они под навесом у полевой кухни, обедают вместе с рабочими и патрульными. И тут подбегает женщина лет тридцати, причём безошибочно к Стэну. Помогите, гражданин чистильщик, у меня ребёнок из комнаты выйти не может. Строители ржут, а наши уже напряглись. Стэн спрашивает, что случилось. А она говорит: так мол и так, пятилетний сын в комнате криком кричит, а войти не получается, хотя на двери ни шпингалетов, ни замков отродясь не было. Им всем, конечно, сразу стало не до смеха, подбегают к двухэтажке, парни быстро всех соседей на улицу выставили, благо там люди лишних вопросов не задают. Мать внутрь так и не пустили, только спросили, какая у квартиры планировка. Пошёл туда Стэн с ещё одним парнем. Дверь высадить вообще ничего не стоило.
— Кто-то в шкафу? — предполагает Дэй. — Или под кроватью?
— Не перебивай. — Я ловлю одну из прядей его волос, в беспорядке рассыпавшихся по плечам, и начинаю заплетать её в косичку. — Не все истории должны тебе доставаться. В общем, Стэн выдавил плечом дверь. А там уже никого. Самая обычная комната маленького мальчика, игрушки чиненые — новые-то достать негде — рисунки на стенах, кровать, зелёное одеяло на ней. И открытый шкаф.
— Естественно, он проверил шкаф.
— И шкаф, и под кровать заглянул. Так вот, в шкафу ничего не было. Только задняя стенка из тонкой фанеры, сильный мужчина кулаком пробьёт. И кирпичная стена за шкафом.
— В детских шкафах всегда что-нибудь заводится. Кто жил в твоём?
Воспоминания о доме всё ещё причиняют боль, но вспоминать надо. Спокойный уверенный голос отца, объясняющего мне одну из прочитанных книг, и улыбку матери. Поездку к бабушке, убегающие назад пейзажи за окном электрички. Вечер, когда мы с мамой отправились покупать выпускное платье. Мама предлагала чёрное, закрытое, но короткое, а я тогда настояла на своём и понесла на кассу совсем другое — светло-голубое, длинное, без лишних украшений, словно обволакивающее фигуру. День, когда я сдала вступительные экзамены.
Постоянно отсекать прошлое — не выход. Иначе получится, что отрекаешься от него.
— Как ни странно, никто. В детстве у меня не было своего шкафа, одежду хранили в родительском. Когда он появился, я уже не боялась подкроватных чудовищ. Ты будешь слушать дальше?
— Да.
— Стэн думал-думал — и попросил принести ему самое большое зеркало, которое найдётся в посёлке. Очень боялся, что не окажется, но нашлось. Прямоугольное такое, вытянутое, как раньше в прихожих вешали. Пристроил это самое зеркало напротив открытого шкафа, к стулу прислонил, позвал наших и попросил проследить, чтобы оно не упало и не разбилось. И в отражении вместо полупустых вешалок и задней стенки увидел за дверью шкафа проём. В реальности-то ничего не изменилось, но теперь он знал, как всё на самом деле. И полез в шкаф. Хотел напарника с собой взять, но он просто пройти не смог. В зеркале проход видит, а на ощупь — фанера фанерой, что ты хочешь с ней делай.
— А что было там? — Дэй невольно примеряет ситуацию на себя.
Иногда мне кажется, что обмен историями для нас, чистильщиков — это своеобразный ритуал. Что-то большее, чем просто желание поделиться опытом.
— Чего только не было. — Я невольно передёргиваюсь, кляня слишком богатое воображение. — И какие-то комнаты с отодранными обоями и гниющим паркетом, и загаженные лестничные клетки с выбитыми дверями, и пустые тёмные коридоры.
— Но он нашёл ребёнка? — перебивает Дэй.
— Нашёл. В полутёмной детской, в которой будто бы двадцать лет никто не жил, среди игрушек, больше похожих на декорации фильма ужасов. Всякие куклы с гротескными лицами, мишки, из которых лезет вата. От одеяла на кровати пахнет гнилью и почему-то болотом. Ещё надписи какие-то непонятные на обоях. Мальчик, естественно, в слезах весь. Хотя плач из комнаты в этом месте жутковато звучал. В общем, Стэн его на руки хватает, называет по имени, чтобы успокоить, говорит, что всё будет хорошо. Хотя, сначала, конечно, спросил, как маму зовут, как отца, как любимого деревянного зайца. Мало ли что в обличье ребёнка шастать может. А ребёнок трясётся всем телом, и говорит: дядя, сейчас хозяин придёт. Хозяин комнаты. И тут за дверью шаги послышались. Дробный такой перестук, будто маленькая девочка на каблуках бежит. Стэн каким-то стулом дверь заблокировал — и тут началось. Это что-то, может, и бегало, как маленькая девочка, но в дверь ломилось как тренированный спецназовец, чуть вместе с косяком не снесло. Стэн по комнате заметался, другого выхода нет, а встречаться с тем, что так жаждет войти, как-то совсем не хочется. А там мебели всего ничего: кровать, стул, которым он дверь подпёр, и маленький столик для рисования. Как ты думаешь, что ему в голову пришло?
— Кровать?
— Верно. Ребёнка покрепче к себе прижал — и под кровать нырнул. Как только места им двоим хватило. Покрывало это вонючее вниз рванул, чтоб до пола свесилось, фонарь выключил. И сразу все звуки как обрезало: и стук прекратился, и дверь трещать перестала. Стэн потом рассказывал: очень боялся, что эта тварь за дверью разговаривать начнёт. На мальчишке и так лица не было. Полежали они секунд десять в темноте, и Стэн почувствовал, что кровать на голову уже не давит. Разогнулся, фонарь включил. Видит, какой-то коридор. Низкий, стены из бетонных блоков сложены. Как в подвале. Делать нечего, надо идти. Взял ребёнка за руку и пошёл. Метров через сто первая лампочка попалась. Всё это время Стэн мальчика о родителях расспрашивал, о друзьях, чтобы немного успокоился. Вышли они через подвал того же дома. Стэн ребёнка матери отдал и сразу в квартиру, где наши с зеркалом остались. Зеркало закрыли одеялом и во двор вынесли, шкаф наглухо запечатали, даже верёвкой сверху обмотали, чтоб не открылся случайно — и тоже во двор. Там уже отец с работы прибежал, Стэн его чуть ли не за шкирку: откуда этот шкаф вообще дома взялся? Мужик отпираться не стал, какие уж отговорки в такой ситуации. Его как-то занесло в отдалённый город, который только-только зачистили. Там, на свалке, куда строители барахло из домов сносили, и нашёл. Ну и не удержался, попросил друзей в кузов закинуть и жене подарил.
— Идиот, — не сдержался Дэй. — И друзья идиоты.
В опустевших домах иногда попадаются на диво хорошо сохранившиеся вещи. Мебель, одежда, даже драгоценности. Как будто и не было шести лет, не текла вода через прохудившуюся крышу, не выстывали холодными зимними ночами оставшиеся без хозяев квартиры. Ни одна трещина не ложится на гладкую полировку, не нарастает чёрный налёт на серебряных украшениях, не мутнеют зеркала, не гниют ковры. От таких вещей избавляются с ещё большим тщанием, чем от обломков и тряпок. Выносят и сжигают. С этим вполне по силам справиться любому человеку, чистильщиков много, но не настолько, чтобы контролировать уничтожение каждого странного предмета. Поэтому для строительных команд и военных, приходящих на зачищенную территорию, мы пишем памятки. И пункт о том, что подозрительно новые вещи подлежат уничтожению, там стоит одним из первых. После этой истории человека, занимавшегося охраной объекта, сняли с должности. Прилетело и нескольким ответственным лицам помельче: старшему строительной бригады, караульному, выпустившему из отстраивающегося городка машину с таким грузом. Служебные взыскания разной степени суровости получили и те, кто помогал грузить этот разнесчастный шкаф, и сам мужик, позарившийся на дармовую мебель. Впрочем, после того, что с его сыном случилось, он с удовольствием и в тюрьму бы сел — на радостях, что всё обошлось.
— Получается, теперь за работой местных администраций и строительных бригад нужен глаз да глаз? — Дэй опирается на подоконник и прижимается лбом к холодному стеклу. — То, что нашёлся один идиот, не значит, что не отыщется ещё. Кстати, что дальше было с пацаном?
— Полковник тоже об этом подумал, так что теперь нас периодически будут гонять на проверки на строящиеся объекты, готовься. Стэн специально шкаф и зеркало спалил со всей возможной помпой, на пустыре недалеко от того самого дома, чтобы о случившемся побольше народу узнало. Чтобы больше никому в голову не пришло тащить всякую дрянь в дом. А мальчишку только через пару дней разговорили, когда психолог приехал. Он ещё в то утро услышал, что в шкафу что-то шебуршит как крыса. Набрался смелости — при свете дня уже не так страшно — взял перочинный нож, открыл дверцу. Ничего не увидел, стоит, одежду на вешалках перебирает, пытается понять, что там шуршало. И тут его за руку как рванёт. Он, конечно, в крик, свободной рукой за шкаф держится, Стэн потом даже царапины от ногтей нашёл. Мать с кухни прибежала, а дверь в комнату не открывается. Он долго-долго куда-то падал, потерять сознание ухитрился, а в себя пришёл уже в той старой детской. Помнит всё урывками, более-менее хорошо только с момента появления Стэна. Остальное ты знаешь.
