Четыре грани 3.1

Дерек поспешно отступил в сторону, приоткрыв полу, служившую 'дверью' в шатер. А юноша вдруг почувствовал сосущий под ложечкой трепет из-за противоречивых желаний. С одной стороны хотелось немедленно похвалиться дарованной ритуалом посвящения сложной, не похожей ни на чьи из Клана татуировкой, а с другой — малодушно остаться в шатре, с головой завернувшись в одеяло. И подождать, пока все успокоятся, чтобы не оказаться в центре столь пристального внимания, которое немного утомляло, несмотря на искренность и теплоту радушных родичей-степняков.

Чуть пригнувшись, Ренальд вышел наружу, выпрямился, развернув плечи, и остановился, привыкая к яркому дневному свету. И оказался буквально оглушен возобновившимися радостными воплями родичей, приветствующих нового воина...

Ренальд опустил поднятые в приветствии руки и улыбался через силу, едва держась на ногах от дружеских хлопков по здоровому плечу, которое начало побаливать от прикосновений тяжелых ладоней радостных родичей-степняков. Одобрительные возгласы и напутствия уже не выделялись, сливаясь в многоголосый хор, заглушаемый все нарастающим шумом в ушах. И солнечный свет дня казался чересчур ярким для слезящихся глаз, перед которыми плавали черные мушки. Так и хотелось отмахнуться от мелкой напасти. Только вот для этого требовалось снова взмахнуть руками, которые налились свинцовой тяжестью. А ноги, приминавшие босыми ступнями толстый войлок, расстеленный на снегу, напротив, казалось, утратили кости и плоть, будто набитые корпией. И все норовили подогнуться, чего ни в коем случае нельзя было допускать. Никто не должен заподозрить, что он слаб духом или телом! И пусть сам про себя Рени знал не слишком утешительную правду (тело все-таки оказалось не готово к подобным испытаниям на выдержку и мужество после суточного голодания), но подвести ожидания варваров, он просто не имел права.

Неприятнее всего ощущался обжигающе-ледяной холод, который, пульсируя в изрисованном плече, теперь перекинулся на грудь и растекался шире, захватывая в плен каждую клеточку плоти. Юному наложнику лаэра казалось, что даже кожа на плече, предплечье и груди пошла трещинами, как хрупкий ледок на мелких лужах, который на утренней разминке поздней осенью безжалостно давили сапогами бойцы гарнизона...

Хотелось скинуть этот невидимый доспех, причиняющий болезненные ощущения. Но Ренальд продолжал держать спину прямо, и приклеившаяся к губам парня улыбка давала ему слабенькую надежду, что никто не догадается о его нехитром обмане. Потому что не оправдать чаяния этих искренних людей, собравшихся здесь, чтобы быть рядом, пока укреплялся его воинский дух и теперь разделяющих с ним радость победы, стало бы огромным пятном несмываемого позора.

Был ли он счастлив и горд тем, что выдержал пост и сам ритуал? О, да!

Жаль лишь, что Тесса не видит и не разделяет его триумфа. Любимая тоже может гордиться им — утешал парень свое самолюбие.

Только с каждой минутой все тяжелее было стоять на ногах и хотелось хотя бы небольшой передышки, прежде чем все налюбуются его расписанным торсом, позволят одеться и повлекут за праздничные столы...

Ощущение ледяного металла доспеха, раскалившегося под нестерпимо жарким солнцем, оказалось настолько реалистичным, что Рени невольно сцепил зубы, чтобы не зашипеть. Отчего свело челюсти, он так и не понял — то ли оттого, что слишком долго (по его меркам) улыбался сородичам, то ли от терзающей тело пульсирующей боли.

Парень скосил глаза, на миг ослепленные сверкнувшей зеркальной гладью обнаженного плеча, и чуть не покачнулся.

Нет... показалось. Это все еще дурман от особого горьковатого дыма не выветрился из его головы. Его тело вовсе не было сковано льдом или раскаленным железом. Лишь один контур будущего красивого абстрактного рисунка диковинного зверя темнел на чуть припухшей, покрасневшей коже. И только ярким пятном выделялась законченная полная татуировка принадлежности роду Сыновей Степи, заключенная в обегающие объятия лап этого зверя.

В животе неприятно посасывало от голода. Причем, одолевающая слабость ощущалась все отчетливее. Рени сглотнул слюну, прогоняя мерзкое чувство тошноты. И, поспешно отведя глаза от своего плеча, обвел немного расфокусированным взглядом собравшуюся толпу. Ему показалось, что людей стало больше. Точно! Позади плотного полукольца степняков, стояло несколько бойцов гарнизона.

Орис и Трей...

Рени невольно улыбнулся, ощущая волну благодарности. Он был рад видеть старшего друга, который считал его братишкой. И оружейнику тоже рад. Самый первый его нож, сделанный Трем специально под его руку, до сих пор служил верой и правдой. Правда, оружейник ворчал, что пора уже изготовить новый — заслужил.

Только нужно ли загружать отличного мастера работой? Ведь Даут прислал великолепное оружие. А у него не десять рук, чтобы управляться сразу со всем...

Научиться бы, как некоторые из бойцов, орудовать двумя руками одновременно, но Верен бухтел, что эту науку осваивать еще рано, дескать, сначала покажи мастерство и правой, и левой...

О! А Верен тоже здесь, а еще Сауш и даже Вол, возвышающийся над остальными рослыми парнями почти на целую голову...

И Юджин тут... И... Мартин...

Он-то что забыл? Ишь, стоит, прищурившись, а сжатые в тонкую линию губы кривятся в усмешке, искажая правильные черты.

Лучше бы уж Инвар с женой пришел засвидетельствовать свое одобрение и уважение, чем этот представитель семьи Караскетов.

Впрочем, приятно, конечно, что ребята пришли поддержать (только насчет комендантского сыночка были слишком большие и небезосновательные сомнения), но сосредоточиться на гордой осанке, достойной воина-степняка, становилось все труднее.

Где-то внутри живота все-таки полыхнула боль, едва не заставив согнуться, но Рени только плотнее стиснул зубы и чуть шире расставил ноги, удерживая равновесие. И уже с вожделением мечтал о своей роскошной постели в самой светлой спальне господского дома, на которую можно устало рухнуть, чтобы немного посидеть. А лучше полежать, приходя в себя, пережидая, пока все неприятные симптомы пройдут. Или вернуться в шатер. Не надо даже толстого войлока, кошмы и волчьих шкур, сейчас бы простую циновку, чтобы растянуться в полный рост, или, наоборот, свернуться калачиком, баюкая ноющие внутренности... Впрочем, утоптанный множеством чужих ног снег тоже подойдет...

Надо лишь еще немного продержаться с гордо поднятой головой и прямой спиной... ведь когда-нибудь чествование нового воина закончится.

Как нелегко, оказывается бремя всеобщего внимания, когда самому до себя. Не надо ни почета, ни славы...

Ренальд ужаснулся крамольным мыслям и постарался собрать остатки воли в кулак. Вроде получилось...

Интересно, как чувствуют себя раненые победители? Или упоение собственным успехом на время абстрагирует их от телесной и душевной боли? Ведь наверняка насладиться победой не смогут уже многие из тех друзей-соратников, с кем они шли рядом бок о бок в кровавом сражении не на жизнь, а на смерть, выдирая эту самую победу и уничтожая врагов...

Ренальд моргнул, отгоняя непрошеные видения чужих успехов и горестей.

Повсюду были знакомые лица, которые, правда, с каждой минутой становилось все труднее различать. Сначала смазались те, кто стоял в задних рядах, потом степняки показались похожими друг на друга, как родные братья... И даже Дерек, который вышел следом за ним из шатра и остановился чуть в стороне, не желая примазываться к чужой славе, показался одним из варваров... Четко отличалось лишь только лицо Руслана, сияющего словно бок начищенного самовара. Парень светился лучезарной улыбкой до ушей, радуясь за друга. И губы Ренальда сами собой разъехались в ответной...

На Аслана наложник намерено старался не смотреть. Он даже сам не знал, почему. Может быть, боялся, что в карих глазах бывшего любовника отразится истина, а не то, что он старательно демонстрировал ему, за намеренным игнорированием пряча свою обиду. Казалось бы, отказался от тебя хозяин — живи и радуйся! Нет ведь, отчего-то такая лаэрская милость слишком горчила, оскорбляя и унижая, изводя ненужными никому думами: 'а что если бы...'

Ренальд снова сглотнул подступившую к горлу тошноту. Вот только стоило подумать, как сильно обидел Аслан, растоптав нежный слабый росток проснувшегося чувства, совершенно неуместного между двумя парнями, как желчь взбунтовалась, намереваясь найти выход...

Нет уж... Еще не хватало! Можно и перетерпеть. Он уже не тот заморыш, которого полгода назад привезли в Замок. Он — мужчина. И у него есть любимая женщина, ради которой он не уронит себя, и со временем забудет об обеих ночах с господином, словно о приснившемся кошмаре, после которого долго не удается восстановить душевное равновесие... И это гораздо противнее, чем короткая физическая боль, без которой, оказывается, не получается обойтись в отношениях между двумя мужчинами...

Только вот вскоре и лицо Русика поплыло, дрожа и раздваиваясь...

И, чтобы удержать себя в сознании из-за странно мутившегося рассудка, пережившего гораздо более серьезные испытания, чем просто красование перед собравшейся у шатра толпой, требовалась изрядная встряска.

Рени все-таки нашел осоловелым взглядом человека, с которым его связывало слишком многое. Он надеялся, что подстегнутая не ко времени явившимися воспоминаниями злость поможет ему справиться с очередным этапом его мытарств. Но неожиданно оказался затянут в бездонный омут... нет, в небесную черноту ночного неба внимательных глаз лаэра, будто только и ждавшего, когда же он поймает строптивого наложника в свои сети. Потому что юноша и впрямь ощутил себя глупым, расшалившимся и теперь запутавшимся в клубке ниток котенком. Самостоятельно он из этих пут не выберется. Но и жалобно мяукать, умирая от стыда под насмешливым взглядом хозяина, Ренальд не собирался.

Только ему вдруг показалось очень важным услышать мысли своего господина. Что означает это странное выражение, застывшее на осунувшемся лице Аслана?

Пожалуй, он ошибся. Этот взгляд потемневших карих глаз полукровки-варвара был вовсе не насмешливым. Скорее тот смотрел испытующе и настороженно... и, кажется, с сожалением...

Только вот о чем лаэру-то жалеть? Он же не возражал против этого ритуала над своим рабом-наложником? Не стыдно ли ему теперь за проведенные с парнем-не воином часы близости? Но уж точно муж Тессы жалеет не о том, что дорогие дары степняки привезли в этот раз не ему. Хозяин Замка-крепости этих благословенных земель выше зависти к члену семьи и рода.

Или Аслан интуитивно понимает, что с ним творится, и сочувствует, не смея унижать жалостью?

Как же разобраться в чужих чувствах, когда не под силу бывает расшифровать свои собственные?!

А Аслан все тянул и тянул его к себе, глядя в упор, будто гипнотизируя, снова подло подчиняя своей воле заполошно затрепыхавшееся сердце, сбивая с дыхания.

'Нет!' — мысленно закричал Рени, силясь разорвать эту зрительную связь. Лучше сейчас, сразу, чем потом, когда снова все срастется, рубить по живому... Он же ведь живой... Хотя бы наполовину своего замороженного сейчас проведенным ритуалом тела.

Тесса вот понимает... И всегда знает пределы границы, когда можно гнуть, не ломая... Но она — женщина. Любимая... Единственная... Самая лучшая...

А в Аслане слишком много мужского начала. Он привык добиваться своего и потом выбрасывать за ненадобностью...

И его участие и образцовая забота — просто вновь всколыхнувшийся интерес. И он скоро угаснет... Этот варвар не привык быть слабым. Лаэр не имеет права на демонстрацию нежных чувств ни к кому, кроме жены и собственных детей. А на воспитанников и даже любовников эта привилегия не распространяется. Аслан очень доступно все объяснил.

Только вот и он сам теперь такой же 'варвар'. Пусть не по праву крови, но по духу... Хотя, если таур признал его своим сыном, то и по праву редкой крови тоже.

Не годится поддаваться слабости и пользоваться этой безмолвно предложенной поддержкой, когда она так нужна, так привычна и необходима... Потому что этому человеку он и так доверил слишком многое.

Нет! Пора взрослеть...

Вместо распустившего свои щупальца холода, проникающего в каждую клеточку, Рени теперь чувствовал разгорающийся внутри пожар. И от невеселых воспоминаний о пережитом триумфе и унижении снова весьма ощутимо залихорадило, да так, что казалось, если сильнее не стиснуть застучавшие друг об друга зубы, можно запросто прикусить язык. Наверное, такой странный эффект от резкого перепада температур... Ренальд глубоко вздохнул, пытаясь расслабиться, чтобы избавиться от дурацкой дрожи, и рискнул облизать пересохшие губы.

Но, увидев свое отражение в расширившихся на миг зрачках Аслана (только чудом сумевшего остаться на месте, а не рыпнуться вперед), все-таки смог разорвать порочную связь взглядов и крепко зажмурился. Под сомкнувшиеся, воспаленные из-за вторых суток без сна веки, казалось, какой-то злой шутник бросил горсть песка. Глаза нещадно защипало. Наверное, это горький дым с пепелища перегоревших чувств просочился нечаянно... Только бы никто не понял, что с ним... Не стоит об этом думать. Отболело, умерло. Надо жить дальше. Тем более теперь...

Толпа степняков снова взревела.

Рени, уже плохо соображая, что теперь происходит, озадаченно вскинул голову, но наткнулся на невесть откуда выросшего прямо перед ним Мансура, закрывшего собой господина.

— Ну все, для начала достаточно, Рен! — не терпящем возражения тоном решительно заявил степняк. — Теперь отправляйся отдыхать. За общим столом тебе сегодня делать нечего, — подмигнул мастер, ненавязчиво развернув в сторону шатра и вроде бы слегка подтолкнув, но на самом деле подстраховав от позорного падения. (Потому что практически единственный знал, каких усилий требует от подопечного эта демонстрация безмятежной радости). Удивительно, что парень, красуясь перед сородичами, еще умудрялся задирать руки в приветственном жесте.

Впрочем, поведшейся на то, что это оказалось случайностью, Рени был ему безмерно благодарен за поддержку. Потому что и сам перепугался, когда непослушное тело повело назад. И он точно рухнул бы на подкосившихся ногах на высоком (от сквозняков) пороге, если бы не твердая рука степняка на пояснице, удержавшая за пояс штанов. И сильное, широкое плечо мужчины, упершееся в спину, давшее ему секундную передышку, прежде чем он нашел в себе силы сделать следующий шаг к вожделенной подстилке. Уже неважно из чего она будет, лишь бы лечь...

Аслан шагнул вперед, но Айдар заступил манящий вход в шатер, над которым уже опустилась кошма, укрывая вошедших внутрь.

— Стой! Ты куда?!

— Я хочу поговорить с Мансуром. Мне не нравится, как Рени выглядит, — озадаченно пробормотал хозяин Замка-крепости. — Я что, так давно не был ни на одном Посвящении? Разве он должен еле держаться на ногах?

— Он хорошо держался. Не волнуйся, Рену надо теперь просто отдохнуть, — мягко возразил верный друг.

— Угу, — снисходительно хмыкнул лаэр. — Я просто лучше всех его знаю...