Московский физико-технический

Кроме того, у Галины и окружающий ее предметный мир был на местах, всё сложено, уложено, ничего не валяется, и конспекты буковка к буковке, в общем, никакой безалаберности, одна унылая безнадежность.

У Сидоренко был порок сердца, и думаю, к обидам на меня еще примешивалась усталость от болезней, не только своих, но и моих, то скорую вызывай, то я желудок промываю, то у меня зубы болят. А когда мне лучше, играю до часу ночи в преферанс и беспокою их, когда они уже спят, в общем, были у Галки причины не пощадить нашей дружбы, и она ушла, вся такая правильная, не сбившаяся с пути, аккуратная до тошнотиков.

Думала я и о нас с Натальей. Мы столько лет с Зуйковой в хороших отношениях, но не дружим, а почему? Что-то есть в нас такое, что разнит, иногда для совместной жизни это хорошо, а иногда и нет, не угадаешь. Поселимся вместе, не притремся, и испортятся такие многолетние приятельские отношения, не с кем будет поболтать и посмеяться в тяжелую минуту.

Я уже этого боялась.

В раздумьях я пошла в институт, переписала расписание занятий, купила себе сухарей по случаю поноса и вернулась.

По дороге обратно встретила кого-то с Электроники с нашего курса и мне, как обычно, тут же донесли последние сплетни про Хазанова.

Оказывается, Сашка Бугаев всё же уговорил Ефима на туристическую вылазку, и они пошли довольно большой группой в тайгу куда-то, то ли в Сибири, то ли на нашем Европейском севере. Поход был трудный, очень заедала мошка, и Хазанов разводил пять костров вокруг себя, когда садился испражняться, чтобы ему не закусывали комары голую задницу, а потом всё-таки не выдержал и удрал, уплыл на встречном пароходе, бросив товарищей и наплевав на романтику.

-Да, такие трудности быта не для Ефима, -засмеялась я, прослушав эту историю, и довольная, что он и тут спасовал, пошла в общагу немного развеселившись.

А вечером пришла энергичная Наталья, сказала, что обсудила всё со своими, они не возражают, и, видя мои колебания, схватила мою полосатую сумку, ручку у которой еще год назад починил Алик Кобылянский, и потащила наверх, Они втроем — Наташка, Милка Хачатурова, которую я знала только в лицо, и Ленка Левчук, шестикурсница, которую я видела в первый раз в жизни, как и она меня, жили в 121 комнате на четвертом этаже возле небольшого холла, мы его называли аппендиксом — небольшое пространство посреди коридора с окном на улицу, на месте которого могло бы быть еще 2 комнаты, но их почему-то не было.

Я взяла чемодан, покидала туда вещички и, покорившись судьбе, тоже пошла наверх. Мы прожили в этой комнате вчетвером довольно интересный, сумбурный год, после чего все разбежались — Наталья вышла замуж, Лена поступила в аспирантуру и переехала в аспирантское общежитие, Милка поселилась с какой-то своей подругой, а я тоже вышла замуж, о чем и не подозревала в сентябре, и мы поселились опять с Люсей, но это через год, а пока я присматриваюсь к новым сожительницам — разговорчивой Милке (Алексей позднее скажет — у тебя бывают паузы в разговоре, а у нее нет), увлеченной наукой Ленке Левчук, старше нас на два года, уже делающей диплом строгой голубоглазой девушке, и привыкаю к постоянному, иногда довольно утомительному присутствию Тольки Бернштейна, по-прежнему постоянного друга Наташки. В отличие от Толстопятовой, которая всегда уводила Славку из комнаты, и он заглядывал к нам лишь на несколько минут перед тем, как они куда-нибудь шли, Толик торчал у нас постоянно — впрочем это было почти во всех комнатах, когда у какой-нибудь девчонки из общаги появлялся постоянный кавалер, часто это длилось годами.

Но у Динки и Жени роман развивался довольно стремительно, и в сентябре, встретившись после 2-х месячного перерыва, они решили подать заявление в загс.

В это время родители Дины уехали на бархатный сезон, и я в очередной раз поселилась у нее.

Динка была по натуре жаворонок, а я сова и вообще сплюшка.

Рано утром Динка быстренько вскакивала и мчалась на первую пару в Курчатовкий институт, где у нас была общая база, мы с Дианкой обе были на кафедре "Биофизики".

А я просыпалась, не спеша, завтракала, радуясь тишине и покою, и шла ко второй паре. Подходя к институту, я встречала Фролову, которая уже мчалась обратно.

-Ничего интересного нет, нечего и ходить, — говорила она мне.

Но я, притащившись такую даль, всё же шла на занятия. А куда улетала Дина, я и не знала.

Возвращаясь с занятий, я не находила ее дома и варила суп — суп был постный и Динка на него фыркала. Но вечером приходил Женя, ел мой суп, Динкину селедку, картошку, молча съедал всё, что подавали, не нанося нам никаких обид и одинаково добросовестно уничтожая всякую еду вне зависимости от личности повара. Один раз он остался у нас ночевать в проходной комнате, а мы с Диной спали в спальне родителей. Динка, как всегда, утром умчалась на занятия. А я дрыхла, потом встала, приготовила завтрак и стала думать, как разбудить Женю. Зайти к нему в комнату я стеснялась.

А вдруг он уже встал и одевается, ширинку застегивает, а я влезу в неподходящий момент?

Походив по коридору, я придумала: взяла будильник, завела его на текущее время и поднесла к приоткрытой двери. Будильник шумно прозвенел и поднял Женю, который потом утверждал, что его разбудил будильник, стоящий в комнате на столе.

Дина возражала:

-Этого не может быть. Этот будильник уже 5 лет не только не звонит, но и вообще не ходит.

Не могли они никак понять, в чем дело.

Как-то раз утром, кажется, в субботу, Динка накрасила глаза, ресницы, аккуратно причесалась и надела свой выходной красный костюм.

Я сидела на постели и с интересом наблюдала за ней. Диана красилась далеко не каждый день.

-И куда это ты так собираешься? — поинтересовалась я.

-В зоопарк — Диана странно хихикнула. За ней зашел Женя, и они ушли.

Надо же, думала я, оставшись одна, и берясь за учебник. В институт она ездит, не красится. А тут перед тиграми ей макияж понадобился.

Вечером была вечеринка. Пришли девчонки, Ирка, Динкины одноклассники.

-Ну, как зоопарк? — спросила я, танцуя с Женей.

-Так ты всё знаешь, нам назначили на 30 ноября во дворце.

Я провернула информацию в голове довольно быстро, поняла, что зоопарк — это загс, и поздравила его и скрытную Фролову.

Когда родители вернулись, Диана им сообщила о своем решении.

— Папа, он ничего, он Женю уже знал, догадывался. Но для мамы это был удар. Она никак не могла поверить.

Ирка расстроилась, что теряет близкую подругу, которая, очевидно, уже не будет столько времени проводить с нами, ну, а я нисколько не расстроилась — Женя мне нравился, он был уже взрослый, на 8 лет старше нас, и чего тут было тянуть? Я считала, что всё получается, как получается, мне казалось, что они будут стабильной парой, и так и вышло. Да и времени у энергичной Динки на дружбу тоже хватало.

Наташкин день рождения отмечали, кажется мне, в этом году, девичником. Во всяком случае, я помню наш сбор у Натальи на квартире, мы приготовили сациви и плов, наелись, напились, и даже есть фотография — сидит разомлевшая Любочка Тютнева, а на коленях у нее валяется хохучущая Фролова, но может быть, фотография сделана раньше, у Динки на квартире, у Динки часто собирались наши девчонки и Динкин класс, особенно, когда родители были в отъезде.

Уже начиная с конца второго курса, вплоть до Динкиного замужества мы собирали девичники, видимо, сказывалось утомление от постоянного преобладания мужского народонаселения. Григорьев как-то автоматически положил этому конец, сначала они с Дианой были молодожены, и собирались у них, а он приглашал своих товарищей, позднее и я уже была замужем, и женским коллективом мы будем собираться снова, спустя несколько лет, и уже сокращенным, Ирка, Динка, я и Ленка Жулина.

В сентябре нашу группу вызвал на ковер проректор Кузмичев для проработки из-за плохой успеваемости — Заславского отчислили, и вообще в группе было много двоек в весеннюю сессию.

Кузмичев слыл бабником, и Пашка перед походом к нему печально оглядывал ударные резервы группы в лице Ирки и меня.

-Ну, и кто сейчас такие юбки носит, — сомнительно произнес Лебедев, глядя на наши подолы.

-Сейчас такие юбки, носят, посмотришь, зажмуриться хочется, а тут прямо чуть не до колен. Ладно, сядете на стул в первом ряду, юбочки чуть-чуть наверх, ножку на ножку закинете и не сводите с него глаз.

-Ирочка, ты, пожалуйста, сними очки, так лучше.

-И где ваш макияж! Нет, ну, что творится, не могли ради товарищей постараться. В других группах и глянуть не на что, а наведут марафет, и хоть куда, одним нам такая невезуха, — распалялся Лебедев.

Ирка смеялась, но я огрызнулась:

-Не хотим отвлекать товарищей от учебы.

В общем, мы сели, как Пашка повелел, в центре комнаты, и Кузмичев, который от природы еле-еле ворочал языком и был, возможно, с похмелья (дело было в понедельник), медленно говорил и, переводя взгляд с моих гипнотизирующих его черных глаз на Иркины округлые колени, надолго замолкал, с видимым усилием собирая клочки мыслей в кучку.

О чем он говорил, я так и не поняла. Это было совершенно неинформационная речь, как съезды партии, — читаю материалы, а воспроизвести не могу, нельзя это пересказать простыми человеческими словами.

Так и тут, были призывы учиться лучше и помогать друг другу в этом нелегком деле. Обыкновенное мероприятие для галочки, и чего Лебедев шебаршился, я не поняла, так, Ваньку валял по привычке.

В сентябре же была какая-то гулянка в группе, не помню, что-то отмечали. Помню дым коромыслом, распеваем свой любимый "Шарабан", правда в этот раз, когда Иринка стала заказывать его Ральфу, Ральф вдруг сказал задумчиво, настраивая гитару:

-Девочки, а ведь эта песенка не того... не все слова в ней приличные, вы не очень-то увлекайтесь.

-Да-а, — протянула я растеряно, -а я и не заметила.

-Это потому, что ты таких слов и не знаешь, Ральф засмеялся, и на этом дело и кончилось. По-прежнему на всех наших сборищах, которые с какого-то момента стали называться "профсоюзными собраниями" — наверное, надо было провести мероприятие для галочки, народ собрался, напился, и отметил как профсоюзное собрание, а с той поры и пошло, как группа гуляет, так профсоюзное собрание, а как профсоюзное собрание, так и песенку про девку и шарабан поют.

И я, глядя, как моя скромная Иринка, которая и не целовалась-то толком ни с кем, радостно выпевает:

"Продам я юбку и панталоны, куплю тройного одеколону", думала про себя:

-Ну, и чем нас с Иркой привлекает эта песня? Непотопляемостью героини, наверное, нет у нее ни кола ни двора, не знает она, что будет завтра, но не унывает, катится ее шарабан, катится, и нас несет поток жизни и учебы незнамо куда, и не знаешь, доплывешь до диплома или застрянешь, и мы не уверены, что будет завтра, но сдаваться не собираемся, вот сидим тут и бесшабашно поем.

Тут меня отвлек от моих мыслей Юрка Ермолаев, который сидел рядом со мной и вдруг ударился в философские рассуждения, он начитался Ницше и теперь пересказывал мне его.

Я Ницше не читала и слушала с интересом, сразу отметив про себя, что с помощью Ницше Юрка пытается возвеличиться в собственных глазах, так как в глазах окружающих он не очень лестно оценивался. А самоутвердиться, оказывается, очень хотелось, и философия Ницше ему в этом помогала.

В середине беседы, слегка поднакачавшись, Юрка вдруг положил мне на плечо руку, снисходительно так, по-товарищески положил, но я поняла, что он с начала нашей беседы напряженно думал, как это сделать, но никак не решался. Мне стало весело, я как дура, уши развесила, а он всего лишь рвется со мной пообниматься.

Руку я не скинула, я уже была не такая недотрога, как раньше, и решила подождать разворота событий, а уж потом сразу осадить. Зато мои обычные приятели, Пашка и Сашка Маценко почему-то прямо-таки оскорбились, увидев Ермолаева в обнимку со мной, хотя мои отношения с ними никак не давали им повода быть недовольными тем, что я с кем-то обнимаюсь. Я вспомнила, как любила Виолетта подобные ситуации, и решила поинтриговать, то есть я продолжала делать вид, что внимательно слушаю Ермолаева, сидя с ним в обнимку, а на самом деле просто забавлялась, потом, когда мне это надоело, сказала, что пойду домой.

Юрка пошел меня провожать и так и не убрал руку с моего плеча, будто она там приклеилась. Роста он был небольшого, и идти ему было неудобно в обнимку, но он не хотел легко сдавать неожиданно завоеванных позиций.

Мы ушли, а эти гаврики, Лебедев и Маценко, поперлись за нами, уже прилично тепленькие, пьяный Пашка, уходя, сообщил оставшемуся обществу:

-Пойду, пригляжу за ними, а то еще и целоваться начнут.

Сашка же прихватил с собой гитару и тихонько перебирал струны, идя за нами в обнимку с Павлом. Так и плелись — Юрка в обнимку со мной впереди, Маценко с гитарой и Пашкой сзади, буквально наступая нам на пятки.

Когда Юрка и я сели на лавочку под окнами общежития, Лебедев и Маценко шлепнулись рядом с нами, один справа, другой слева, дабы не пропустить чего интересного. Ничего интересного не происходило, время шло, Сашка потихоньку стал наигрывать и напевать Высоцкого, Лебедев ему подтягивал, я с удовольствием слушала, забыв про Юрку и сердясь на Павла, он подтягивал фальшиво. Пришла знакомая девчонка Ирка Фомина, попросилась посидеть, послушать песни, мы сидели уже впятером и пели под окнами, потом Пашка замолчал, я, наконец, скинула лапу Ермолаева с плеча, сказала ребятам, что я устала, замерзала и ухожу.

Юрка тоже ушел, а Сашка, Павлик и Ирка сидели до двух ночи и все пели, и я, лежа в постели, слушала Сашку сквозь сон, так и заснула с мыслью, что у Юрки глупости в голове, а Павлик и Сашка отличные ребята.

Как-то позднее вдруг девчонки скажут, что к ним приходил парень с выпивкой из моей группы, искал меня, очень даже настойчиво требовал, но я была у мамы, в Воскресенске.

Я с трудом высчитала, кто это мог быть, и по описанию поняла, что видимо, Юрка Ермолаев.

Четвертый курс нам обещали полегче. Фактически все, попавшие на четвертый курс физтеха без хвостов, считались окончившими институт.

Хотя были и исключения.

На нашем курсе училась девочка из Астрахани, звали ее Валя. Симпатичная такая девочка, только мало общительная. У нее был приятель, парень года на два постарше — еврей, но совершенно белобрысый, будто обсыпанный мукой, юноша, Марк. Валю из-за него прозвали — девушка с белой тенью — они были из одного города, и он ее опекал, буквально ходил по пятам, будучи очень способным, помогал учиться. Первые два года учебы они были неразлучны. А потом он попал в диссиденты, его отчислили, отчислили уже с пятого курса, и позднее он работал в Астрахани лодочником, а в свободное время преподавал математику. Физтеха он не окончил. А Валя еще до его отчисления стала его сторониться и благополучно окончила институт вместе с нами.

На четвертом курсе Наташка Анохина жила в одной комнате в корпусе "Д" с Валей и Наташкой Милешкиной, прехорошенькой москвичкой, чья яркая, фарфорово-розовая, прямо-таки вызывающая красота контрастировала с ее ядовитым змеиным язычком.