Устинья, дочь боярская - 3. Венчание

Так-то, как она, каждая баба сможет... угадать, о чем собеседник думает, может, еще чего, по мелочи, в спину гадость прошипеть, а человек и споткнется, хоть вовсе ее и не слышал...

Когда-то хотелось ей ведьмой стать, было.

А только не было у нее таких способностей, зато другое было, не менее важное.

Истинной ведьмой не стать без дара черного.

А чернокнижницей не стать без черной ненависти.

Только когда выжжена душа твоя, когда лишь ярость черная в ней плещется, обида, злоба, только тогда и может оно получиться, у простой бабы да ведьмой стать. Малость остается — Книгу Черную найти, да не забояться в последний момент, но тут уж все сошлось. И Книга, и ярость, и гнев, и ненависть — и для страха в душе женской места не было, слишком много там было ярости, слишком много желания отомстить, и разъедало оно все остальное. Зато Книга довольна была.

Рука, над книгой протянутая, не дрогнула, не отдернулась в последний момент, прижалась, как то ведомо было женщине, запястьем к застежке кованой, узорной. Рот с клыками длинными, острыми изображающей.

Ожила застежка, клыки в руку впились.

Медленно, очень медленно кровь текла, а женщина от боли корчилась, а руку все ж не отрывала.

И наконец...

Зашелестела книга, раскрылась первая ее страница.

И надпись на ней буквами алыми, ровно киноварью выписано.

Инициация.

Когда б не признала Книга человека, не пожелала хозяйку сменить, могла б и досуха выпить, остался б рядом с переплетом кожаным скелет белый, дочиста обсосанный.

И признала.

И пожелала.

И выбор сделала.

Женщина хмыкнула, головой качнула.

— Не время сейчас, позднее чуточку. Еще и крови дам, и сделаю, как надобно.

Книга ровно слова человеческие поняла, страницами шелестнула недовольно, но закрылась. И на руки к хозяйке новой пошла.

Когда Агафья влетела в подвал, ровно фурия бешеная, там уж и след простыл.

И книги, и человека.

Пустота.

Тут-то и взвыла волхва, понимая, что теперь проблем втрое будет, супротив прежнего. А, все одно, выбора нет у нее. Пусть эта ночь завершится, потом думать будем. А ей пока запах запомнить, да след — и бегом бежать обратно, вдруг Устеньке помощь потребуется?

* * *

Не ждали, не гадали такого приема рыцари Ордена.

До берега-то доплыли они, и до казармы дойти успели. А вот потом...

Нападать?

А как ты нападешь, когда не спит никто, когда во дворе костры горят, и гулянка в разгаре, и кто-то чашу поднимает...

Тут на них внимание и обратили. Все ж почти сотня рыцарей, не так это мало. Большая часть с магистром де Туром ушла палаты государевы брать, еще в порт шесть десятков отправились, сюда около сотни, три десятка на кораблях остались. Мало ли что?

Рыцарей, не матросов, не было на галерах ни гребцов, ни матросов, надобно было место сэкономить для воинов.

Вот, сто человек — это много, и задние на передних поневоле наткнулись, остановиться не успели, так и вылетели к казармам. Спешили ж, торопились, надо бы до шума, до крика в городе успеть. А то сейчас подпалят порт, ну и начнется суматоха!

Не успели.

Стрельцы на них развернулись, вгляделись...

Может, командуй рыцарями кто другой, и успел бы он сориентироваться, а вот магистр Францииск отродясь туповат был. Магистр Эваринол специально такого послал, чтобы он с магистром Леоном не сцепился, не дай бог. Начнут главенство еще делить... пусть Леон не Бог весть какой умник, зато делу ордена предан и верен. И Франциск его поддержит, а ЧТО делать — есть кому указать.

А сейчас столкнулся Франциск с неожиданностью, на секунду растерялся, и той секунды россам хватило сообразить.

Когда здесь отряд рыцарей, да в доспехах — не на вино они пришли.

А оружие?

А, оно как-то само под руками оказалось. И невдомек стрельцам было, что люди Божедара потихоньку то и подстроили.

У кого кнут, а это тоже оружие страшное в умелых руках, у кого сабля вострая...

Илья вперед вышел, руки раскинул.

— Подкрепление прибыло!? Идите к нам, у нас еще выпить есть! Сейчас еще за бочонком пошлем!

Не ожидал такого магистр.

А... делать-то что?!

Предупредить не успели его, и слишком быстро началось все, и двоих шпионов перехватили, а третий не успел просто, чай, весенняя Ладога не дворец королевский, и грязно, и скользко тут, и опасно, по ночам-то...

Может, кто другой выход и нашел бы. Но не магистр Франциск, не сумел он ничего придумать, вот и осталось приказ выполнять только.

— В АТАКУ!!! — рявкнул Франциск, на Илью кинулся, тот, хоть и стоял открыто, а только не зря его Божедар учил. Уклонился мужчина, кошкой дикой извернулся, полетел магистр через него на мостовую каменную, так грянулся, что дух вышибло.

— Аххххрррр!

За ним кто-то из рыцарей кинулся, кто поглупее, первым и полег от стрел каленых, пропели звонко тетивы, а хороший лучник может в воздухе зараз до пяти стрел держать. *

*— я находила сведения, что до восьми, но — не уверена. Прим. авт.

Не все стрелы цель нашли, и не все рыцари видны были, все ж темно. А только и россы уже мешкать не стали.

К ним тут враг пришел?

Им отметить хорошее событие помешали?! Да что за пьянка без драки?!

В АТАКУ!!! УРРРРРРАААААА!!!

Похватали мужчины, у кого что под руками нашлось — и сами на рыцарей кинулись. Резня безоружных и не получилась, схватка началась, а в таком деле тот выигрывает, кто себя не жалеет.

Рыцари хоть и опытны были, и кольчуги были на них, и дрались они отчаянно, а все же...

Не их земля.

Да и стрелы летели, свои цели выхватывали. И россы резались азартно, грудь в грудь схватывались, никто бежать от врага не собирался. Илья среди них тоже был — хоть и в кольчуге легкой под одеждой, так не в латах же, и его могло задеть, а только можно ли от схватки бегать?

Никак нельзя! И к концу драки мог он честно на свой счет троих рыцарей записать. Одного зарубил, второго заколол, третьего, правда, добивал уже, тот со стрелой в ноге удирал... не по рыцарскому кодексу так-то?

Ага, а безоружных да сонных ночью резать — оно в самый раз! Никакая совесть и не пискнула.

В горячке боя и не почуял он раны. Скользнуло по плечу острие ледяное, кровь пустило. Не в него целились, да соскользнул клинок, Илью уязвил... Всего-то не предугадаешь, не увидишь.

Сразу и непонятно было, уж потом, когда последний рыцарь на камни грязные осел, почуял Илья неладное. Потрогал плечо, кровь увидел...

Тут уж и товарищи подошли, присесть помогли. Кое-как вином крепленным рану залили, перевязали наскоро, в казармы затащили, там Илья и отрубился наглухо, ровно кто топором его приложил. Много он крови потерял, просто и не понял в бою.

Без него уж тела на площадь перед казармой стаскивали, своих, понятно, со всем уважением, врагов — как придется, пересчитывали, беглецов искали...

Так и утро наступило, не заметили.

Через час после рассвета очнулся Илья, первое что спросил — как и что? А что ему сказать могли? Неизвестно покамест ничего. Порт не горит, там понятно, обошлось все.

А в палатах государевых как дело обернулось? И сведений нет никаких, и рассказать некому, хоть ты бросай и беги — нельзя. У каждого своя битва.

А все одно — страшно за родных, за близких страшно... Господи, помоги!

* * *

— Что это за место? — магистр Леон оглядывал зал — громадный, королю впору. Понимал он, что Росса вроде как не совсем дикая, могут здесь и построить что-то... умом понимал, а глазами как увидел — так и рот открыл от удивления.

Что-то?

Да такого зала он и при дворе короля Франконии не видывал! А уж на что франконцы на роскошь падки, куда угодно готовы камни налепить да золотом разукрасить, но такого и у них нет.

Даже сейчас, в полусумраке, роскошная это зала. И изукрашено все тонкой резьбой, и камнем отделано алым...

— Сердоликовая палата.

— Красиво.

А больше Варвара и сказать не успела ничего. Дверь скрипнула, отворилась, и вошел в палату такой красавец, что хоть ты с него парсуны рисуй.

— Доброй ночи, мейры. Благополучно ли добрались, не поранились ли?

Магистр на него глаза выпучил, ровно помесь быка с лягушкой.

— Т-ты... кто?!

Каким только усилием сдержал себя Божедар. И улыбнулся.

— Ваша смерть.

Свистнул клинок острый, вошел магистру в горло, кусок бороды на пол спланировал, отсеченный... пару секунд магистр ровно стоял, потом забулькал, на пол опускаясь, а из горла кровь — алая. А плиты пола тоже алые, и кровь на них совсем черной кажется.

Варвара первая осознала, что происходит, завизжала — и подхватив юбку, куда-то порскнула, ровно заяц. И — началась свалка.

Когда каждый за себя и против всех, когда каждый режет, рубит, колет, едва ли не зубами рвет противника, и рыцари в бешенстве были из-за смерти магистра, и взять их было нелегко, но и дружина Божедара всяких противников видывала. Кто и посильнее бывал, а и тех бивали, не задумывались, и этих побьем — каяться не будем.

А чего они сюда пришли?

На палату Сердоликовую полюбоваться, да об искусстве поговорить? Верим, верим, сейчас и проверим...

Шум на весь дворец поднялся. Звон клинков, грохот, лязг, кто-то врага вообще в окно выкинул... стрельцы подхватились, конечно, побежали, а только кого бить-то?

Кто дерется, с кем дерется?

Что происходит-то?!

* * *

Федор на Михайлу оглянулся, тот за спиной был. И парень по коридору зашагал, ухмыляясь, с каждым шагом плечи расправляя, о приятном думая.

Вот ведь как бывает, справедливость — она завсегда торжествует!

Он первый Устинью увидел, он свои права заявил, и боярышня не против была. А потом Борька влез! Сам на Устинье женился, назло брату, понятно же, Борька ее не любит, он свою Маринку любил, а Устинья, она совсем другая.

Маринка... ну та как есть девка блудливая, а Устя... и не одевается она, как Маринка, и глазами бесстыжими не смотрит, и намеков не делает, а только почему-то к ней куда как сильнее тянет.

Тянуло? Ан нет, матушка хоть и говорила, что должно пройти его притяжение, что нездоровое оно, а Федор ослабления не ощущал. Куда там!

Когда видел он, как Устинья рядом с мужем идет, как рукава Бориса касается, как смотрит на него... так и хотелось за косу ее, да и в свою спальню! Чтобы только его была, чтобы смотреть ни на кого не смела, чтобы... чтобы его, босая и беременная! Только его!

Ничья более!

Федор и сам не знал, чего там больше, а Любава попросту просчиталась. Оно и неудивительно, все ж ведьма из нее паршивенькая, слабая, и то по книге, куда уж ей было во всем разобраться. Не просто так Федор Устинью выбрал, он ее силу чувствовал, от Аксиньи и десятой части не получить такого. Сейчас Устинья с Борисом была связана, но даже тех крох, которые от нее просто ощущались, рассеивались вокруг, хватало людям, чтобы улыбаться, успокаиваться, жизни радоваться. Малые это крохи были от того, что Борис получал, а и те больше давали, чем Аксинья под принуждением.

А еще...

Федор знал, что можно привязку порвать между Устей и Борисом. И что на себя ее замкнуть тоже можно... да, для этого кровь потребуется. И ритуал черный, и смерть Бориса, ну так и что же? Смерть и так Федор планировал для брата, а все остальное...

Надобно ему?

Значит, и сделаем! Матушка сделает, не то и сам Федор справится.

А для начала надобно Устинью к себе забрать. А еще... познать ее. В том самом, библейском смысле, и когда она при этом ребенка потеряет, еще и лучше будет. Тогда между ними уже привязка возникнет, пусть покамест на ненависти, да это и неважно. Любовь, ненависть — тут главное, чтобы чувство сильное было, да искреннее, а поменять их — дело житейское. Говорят же, от любви до ненависти один шаг, и Федор о том хорошо знает.

Покои брата стрельцы охраняли. Двое, стоят с бердышами... и не спят почему-то? Федора то не остановило, и не задумался даже.

— Царевич?

— Мне к брату надобно.

— Не приказывал государь.

Федор ногой топнул, рукой махнул.

— Ну так я приказываю! Слышите?

Стрельцы хоть и прислушались, да не слышно ничего покамест... Михайла первый нож метнул, в грудь стрельцу попал, тот оседать начал.

Федор саблю из ножен выхватил, полоснул от всей души... не ждал второй стрелец нападения, лезвие горло рассекло, кровь из жилы сонной потоком хлынула. Пару секунд стоял он еще, потом осел на пол, Федор и не посмотрел на него. Ясно все — труп уже, чего там смотреть на них, выглядывать?

И дверь толкнул.

Комната, вторая... вот и опочивальня.

И на кровати широкой два тела. Балдахин опущен, одеялом они прикрыты, считай, и не видно ничего... так и рубануть бы Борьку поперек, да Устю задеть боязно. Федор к кровати подошел без опаски, в одной руке сабля, с которой капли кровавые на пол падают еще, другой рукой покрывало подцепил, потянул... на кровати лежат два одеяла свернутых. Тут и взвыл Федя голосом нечеловеческим.

— ГДЕ?!

— А кого это ты потерял, Феденька?

Боря вроде и не повышал голос, а все одно, подскочил Федор, ровно его шилом ткнули, к брату развернулся.

— ТЫ!!!

И саблей махнул сразу же.

Только вот куда ему с Борисом было справиться? Государь хоть и старше брата был, оружием владел не в пример Федору. Отбил клинок так, что у Федора едва рукоять не вывернулась из руки, сталь о сталь зазвенела.

— Я, Феденька. Что тебя сюда ночью привело?

Федор и таить не стал, мало ему было брата убить, еще и выговориться хотелось, и на труп плюнуть. Он бы и ногами попинал брата, да вот беда — не получается.

— Ты у меня все отнял! Трон, страну, любимую... НЕНАВИЖУ!!!

— Потому и убить меня пришел, ровно тать, в ночи?

Борис клинок в очередной раз отбил, глазами сверкнул, Федор нападал, ровно бык, пер вперед, не оглядываясь и не задумываясь, грязь из него так и лилась, долго ж копилась, вот и вырвалась.

— Я должен на троне сидеть! Я!!! А ты Россу в прошлый век тащишь, ты не понимаешь ничего, мы можем с Франконией да Лембергом вровень встать, а ты...

— Устя?!

Михайла пока Федор на брата нападал, ничего не видя, по сторонам смотрел. Не верил он, что Устинья мужа надолго оставит, не в ее характере такое. Рядом она, наверняка.

Вот и углядел.

Стоит тень светлая рядом с занавесью, шаг сделает — и из виду скроется. А глаза сияют зеленью, яркой, лесной, искристой...

— Чего тебе, Ижорский, надобно?

Федор на эти слова тоже обернулся, ровно на секунду спиной к Михайле оказался повернут, а тому больше и не потребовалось.

— УСТЯ!!! Сюда иди! НУ!!!

А больше и не успел он ничего сказать. Захрипел, выгнулся...

Михайла от царевича отскочил, клинок оставил, да и чего его выдергивать? Ножей он с собой десяток взял, на всех хватит.

Федор на пол опустился... глаза навыкате, кровь изо рта плеснулась... он уже понял, что проиграл, что предали его, понял, КТО предал... и Михайла не отказал себе в маленьком удовольствии.

— Устя тебя, царевич, с самого начала ненавидела. И я тоже...

С тем Федор в вечность и ушел. И сколько ж ненависти на его лице было, мог бы — зубами б загрыз! Но Михайле было все безразлично.