Когда цветёт багульник

Терёхин хотя и ждал такого разворота, всё равно растерялся, тем более, услышав про Ваню. "Чёрт, эта сука и после смерти будет мне и ребёнку жизнь поганить".

— Люба, Люба ты ошибаешься...

— Всё Слава я устала, а мне работать надо. Я никому из вас уже не нужна. У взрослых ребят свои жизни, а ты устраивай свою. Не теряй времени на меня, ты свободен.

Он окончательно растерялся и, пытаясь достучаться до неё, быстро-быстро заговорил:

— Люба, я поражён. Ты ошибаешься. Тем более про Ваню, всё совсем не так. Любаша дай объяснить, подожди, куда ты? Эх, Любаша... Мне очень жаль, что разочаровал тебя.— Но Люба, прошмыгнув мимо него, выскочила из кабинета.

Момент был ещё тот... Посидев ещё немного, и поняв, что она уже всё решив для себя, не вернётся, расстроенный в доску Терёхин, зашагал к машине. До офиса ехал сам не свой, механически отвечая на телефонные звонки. У него земля ушла из-под ног, а рядом и вокруг него не изменилось ничего. Так же светило солнце, мчались машины и бежали люди, по пешеходным дорожкам, торопясь каждый в свою жизнь. За пятнадцать минут пути встретилась и свадьба, и похороны. Жизнь не остановилась ни для кого. Как и вчера и позавчера неслись рядом с ним чужие судьбы, переплетая и разводя чьи-то дорожки, горело огоньком чужое счастье... Почему же так жестоко судьба пинает его, чем он провинился перед Богом и светом, может тем, что нелюбимым появился на свет? Что делать и как остановить, спасти рушившееся здание счастливой семьи, он не знал. Что счастливой — без базара. Люба была права и не права. Всё совсем не просто. Да, это правда — он чисто по-деловому и с умом подошёл к выбору её на роль матери для Вани. Но ведь она ему нравилась ещё там, на дороге, когда он не видел её рядом с сыном и ничего такого не планировал. Пусть не было того первого безумного огня, что с матерью Вани, но его страшно тянуло к ней, он скучал и мчался на крыльях каждый день по этой дороге. Его влекло к Любаше, ему было хорошо с ней. Стоп! Именно об этом она и говорила. Что использовал для своего удовольствия. Но ведь сначала— то ничего не было только встречи. А потом конечно да, она права, так и было. Чистая, тёплая, всегда на дороге, под рукой. Без проблем. Сама решилась... Чёрт, но ведь безумно хотел и любил. "На безрыбье и рак рыба",— хихикнул голосок в нём. Может, так и было? Кого там ещё-то любить, а с ней без хлопот, сама поддалась: "Бери, пользуйся". "А Кабан, это что не проблема?"— опять влез посторонний советчик. А что, если это только завело. Очуметь можно. Что же получается? Но тогда она права. "Нет, нет,— заволновался в нём второй советчик,— ты ж её искал". Что тут крутиться, наверняка мог. Действительно искал Ваньку и к ней притулился, потому, что Артём, да и Ване ещё нужна была мать? "Нет, так точно не покатит, это её книжный романтический подход путает мне сейчас карты. Церковь, зачем ставил на месте нашей постели? Только потому, что любил, широко и сладко любил. Насколько хватало сил, рук и ватника. Но ведь действительно не замечал, ни что беременна, про цветы опять же Сергеевич подсказал. Думал все так живут, хотя знал, что она другая. Надо было уделить время на прогулки по лесу или поездку куда-нибудь без детей, в ту же Сибирь на цветение багульника. В Сибири по молодости дарил. Пусть: лесные, полевые, Иван чай, но рвал. Хотелось сделать приятное девушке. Видел, что её это заводит. Она, конечно же, восприняла это, как романтический жест, большое чувство, а что это вообще означало?— продолжил он истязающее копание в себе.— А, скорее всего, ничего. Чего это мне стоило, ерунда. Вылез из кабины, нарвал травы и весь процесс. "Надо же было как-то благодарить за секс, теплоту, Ваньку, глупышку эту",— подначил его опять поганенький язычок.— Куда не крути плёнку везде я "говно". Получается, она верила в меня больше, чем я заслуживал, любила безумно и бескорыстно, а я просто приспособился. И к сучке той побежал, опять Люба не ошиблась. Поманила, и побежал. Она ноги об нас с Ваней вытерла и не один раз, а я помчал, как кобель безмозглый. Но ведь это не любовь, а только инстинкт на течку. Во всех мужиках это проклятие сидит. Я не лучше и не хуже других. Дьявольщина совсем запутался. Ведь жить без Любы не могу. Вот уж и не знаю, любовь это или что другое, только беда без неё?

Выскочив из машины и не дожидаясь охраны, пролетев по коридорам, захлопнул за спиной дверь кабинета. Отказавшись кого-либо принимать и заниматься делами, достал коньяк и напился, что бывало с ним очень редко. Когда встревоженные секретари вызвали Сергеевича и Ваню, он уже был в стельку пьян.

— Что с тобой?— пытался привести его в чувство Сергеевич. Я никогда тебя таким не видел. Ваня что с отцом?

— Спросите что полегче, дядя Лёня.

Сергеевич нахмурился:

— Люба?

Ваня не отрицал.

— Похоже так. Завтра же поговорю с мамой Что-то там не так.

Сергеевич долго колдовал над ним, применяя известные ему методы лечения. Потихоньку дело сдвинулось с мёртвой точки. Иван, суетясь рядом, очень переживал.

— Николаевич, что случилось?— после приложенных усилий привёл он босса в нормальный вид, сразу озадачив вопросом.

— Пусть он уйдёт,— показал Терёхин на сына.

— Ваня выйди,— попросил полковник.

Ваня, сжав кулаки, ушёл грохнув дверью.

— Начинай свою исповедь, Ванюшка ушёл. Выкладывай, что стряслось.— Присел он рядом.

— Она подаёт на развод.

— С чего так?

Терёхин рванул ворот рубашки, оторванные пуговицы рассыпались под ноги.

— Я сволочь. Понимаешь, сволочь.

Сергеевич прыснул в кулак:

— Вот это да. Что-то я за тобой ничего подобного не замечал.

Но босс не замечая иронии, ёрничал:

— Я хитрый, сам себе не признавался.

Сергеевич хмыкнул:

— А сейчас в себе раскопал?

Терёхин казалось обрадовался пониманию:

— Так и есть. Высмотрел её для Ваньки, для себя. Удобную во всех отношениях барышню с приветом.

Сергеевич уточнил:

— Насчёт её привета тоже сейчас решил?

— Это она так себя назвала, а мне это не в открытие, я сразу знал. Какая бы нормальная в зеке романтику нашла, валяясь с ним в тайге на еловых лапах или в вонючей кабине...

Сергеевич подхватив запел в унисон:

— Если учесть, что и ребёнка твоего растила...

— И второго родила... Я, подлец, использовал её, потому что мне было с ней тепло и сладко. Понятно тебе. А она все мои слабые потуги за любовь приняла. Её глупая голова, напичкавшая доверчивое сердечко всякой романтической чепухой, любила меня. Всё время на полном серьёзе. Вот дура,— захохотал он, потянувшись за бутылкой.

Сергеевич ловко отвёл руку босса.

— Успокойся, ты и так уже завёл себя на всю катушку.

Возбуждённый Терёхин схватил его за грудки:

— Нет, ты послушай, послушай. Ничего не видел, ни беременности её, ни обиды. Цветы не дарил. Листочка осеннего не догадался принести. Лес рядом, а про подснежники не пришло на ум. По полю гоним каждый день. Нарви ромашек, она их любит, а у меня нигде не ёкнуло...

Сергеевич крякнул:

— Рехнуться с тобой можно.

Терёхин, обхватив голову руками, закачался:

— Но ведь так и было. Я то себе считал, что по занятости своей и по складу такой сапог. Но подумал и... оказывается она права, всё просто, как апельсин. Я не любил её. А просто с ней жил, потому что удобно мне это. Сергеевич, вот что это у меня было?

Полковник, помяв дубовые кулаки, выдохнул:

— Э, если ты начал думать на такие убойные темы, это хана.

А Терёхин немедленно желал слышать ответ:

— Молчишь?— вскочил он.

Полковник пхнул его на место.

— Не молчу, а думаю... Давай-ка ложись здесь, на диване. Я покараулю. Завтра разберёмся.

— Раз увиливаешь от ответа, значит, и ты так думаешь, как она,— пришёл к своему выводу он.

Сергеевич озлился:

— Не сочиняй канитель. Завтра поговорим. Что по — пьяни голову напрягать. Если б не любил, не нажирался бы так.

О, Терёхин обрадовался:

— Ты понял, а она не понимает...

Сергеевич терпеливо бубнил:

— Ничего, объяснишь... Ты умный. А сейчас заставь себя заснуть.

Терёхин приподнялся на локти и тяжело вздохнул, так тяжело, что Сергеевичу стало его нестерпимо жалко. Все беды у мужиков из-за баб. А босс ко всему прочему ещё и всхлипнул:

— Честно говоря, я надеялся, дурак, что всё наладится... Я виноват. Виноват. Действительно побежал на течку, как кобель за сучкой. Она позвонила, я как подурел. Шарик за ролик зашёл. Знал же что дрянь, сучка, а полетел... Но зачем так казнить? Лучше б она меня прибила до крови... Она уехала, я не жил, но была надежда, а сейчас и её забрала. Плохо мне без неё, Сергеевич. Вот уж и не знаю, что это,— любовь или нет.

— Любовь. Успокойся. Дай ей время, она поймёт.

Терёхин замотал головой по подушке:

— Ничего не хочет понимать, теряю её.

Сергеевич, отчаявшись справиться своими силами, пригрозил:

— Тебе надо отдохнуть. Ложись, а то врача позову и сделаю укол.

Это возымело действие.

— Ладно, ты прав. Распустился. Я просто себя ненавижу. Если б ты знал, как я себя казню. Она права и неправа. Может я и говнюк, но мне нужна она, а ни кто-то другой. Всё я укладываюсь. Всё, всё, не шуми, я укладываюсь, укладываюсь.

Сергеевич успокоился. Он знал, если Терёхин сказал: будет спать, значит, гуди горном, барабаном стучи, не разбудишь.

Ване, собравшемуся поговорить после демарша в кабинете отца с Любой, сделать это так быстро, как хотелось, не удалось. У Тани начались схватки и он, отложив все дела на потом, повёз её в родильное отделение. Следом последовали волнения, переживания и беготня в коридоре роддома. Родился здоровенький мальчик. Ванька был безмерно счастлив. Позже, он видел маму в роддоме, но заводить не совсем приятный разговор в такой светлый день не решился. Хотя ему очень хотелось сказать ей, что без неё дом опустел, поскучнел. Отец извёлся и начал прикладываться к коньячку. Но пришлось отложить разговор на потом. Дома в день выписки Тани с малышом, она опять была, но совсем не долго. Отец сидел молчаливый, искоса поглядывая на неё. Потом она подарила подарки и немного посидев, забрав недовольную, капризничавшую Машку, вызвала такси и уехала. Спугнул отец, ставший настойчиво предлагать ей деньги на житьё — бытьё. "Ну, что за тормоз",— поморщился тогда Ваня, но влезать не стал.

— По любому я обязан давать на Машу,— настаивал Славка.

— Мы живём скромно, нам хватает, — отговорилась Люба и заторопилась.

Проводив Таню в комнату, Ваня попробовал поговорить с отцом, но тот, огрызнувшись, вызвал машину и укатил. Потерпев ещё неделю и не видя улучшений, Ваня всё-таки пошёл к матери. Люба отговаривалась общими фразами и придуманной версией насчёт болезни бабушки, около которой она якобы должна быть неотлучно. В общем, крутилась, ссылаясь то на здоровье старушки, то на работу. Поняв, что тут он ничего не добьётся, она не выдаёт отца, а напирать он не мог, Ваня опять вернулся к попытке разговора с отцом. Терёхин последнее время предпочитал спать в кабинете, избегая спальни. Проследив, что у отца поздно ночью ещё горит свет, он постучал в дверь кабинета. Увидев на пороге Ваню, Славка убрал стакан со стола.

— Чего тебе?— недовольно буркнул он.

Ваня, решив быть настойчивым, поставил вопрос ребром:

— Почему она ушла?

Отец, терзаемый непониманием и обидой не желая отвечать, встал в позу.

— Спроси у неё.

Ваня не отступил:

— Уже спросил.

Тот ухмыльнулся:

— Много узнал?

— Про бабушку рассказывает, про работу.

— Вот. Чего же ты хочешь с меня?

Ваня решил в этот раз не отступать:

— Правды. Почему мама ушла? Что ты натворил?

Терёхин недовольно перекривился, настойчивость сына его пугала:

— Ваня тебе это совсем не надо...

Но Ваню было уже не свернуть. Он, забрав в кольцо своих рук грудь, вопрошал его:

— Ты ответить мне по-человечески можешь? Не надо много распространяться, на конкретный вопрос?

— Пусть будет по-твоему...— начал бодро он и закончил вяло:— Она поняла, что я её никогда не любил.

Иван не верил своим ушам. Он даже улыбнулся.

— Мне это послышалось или ты действительно такое сказал?

Терёхин отвалился на спинку кресла и, покачавшись, кивнул:

— Сказал.

Ваня облокотился локтями о стол.

— Это как понимать? А что это у вас было?

Терёхин развёл руками:

— Сам не знаю.

Иван подозрительно сощурил глаз.

— Ты что, кого-то нашёл себе?

Отец возмутился.

— Вот ещё придумал. Я Любу люблю.

Иван, сорвавшись с места от такой бестолковщины, подошёл к окну, откинул штору смотрел, смотрел в ночь и, развернувшись к отцу, выкрикнул:

— Я шизею с вами. А мы с Артёмом, а Маша?... Тогда это у тебя шутка такая про любовь, да?

Отец отмахнулся. Жесты его были не совсем уверены.

— Если бы. Выходит так, что я всю жизнь был сволочью. Как не крути, получается, действительно её не любил... Просто пользовался. Мне было удобно. Всё рассчитал. Тебе нашёл хорошую мать. Себе дуру, которую можно трахать, где угодно и сколько угодно,— не выдержав, он выпил коньяк и налил из спрятанной под столом бутылки ещё.

Иван возмутился:

— Ты вообще-то слышишь, что плетёт твой язык. Она твоя жена и женщина, но она ещё и наша с Артёмом мать и поэтому закрой рот.

Терёхин огрызнулся. Ещё бы! Сначала растеребил и вывернул душу, теперь дёргает...

— Не трогай меня... Тогда она была ничья. Просто девчонка, которая сама добровольно легла под зека...

Ваня махнул рукой:

— С тобой бесполезно говорить...

Отец, обрадовавшись концу допроса, тут же указал на дверь.

— Вот и иди отсюда...

Но Ваня сделал вид, что ничего не заметил и продолжал:

— Раз она души в тебе не чаяла, может, объяснишь с чего такой срыв? Мать всегда была счастлива с тобой. У неё при одном имени твоём в глазах звёздочки купались. С чего такой ком покатился?

Перекривившись, Терёхин прищурив наполненные болью глаза, смотрел на сына. Чем он ему может помочь? Ничем. Понять тоже не сможет. Он сам себя понять и простить не может... И всё же подумав он решил сказать Ивану всё:

— Хочешь знать? Я так и быть скажу. С моего похищения.

У Вани брови скаканули на лоб.

— Вот тебе раз, а то, какое отношение к вашей любви имеет?

Он отхлебнул из бокала ещё.

— Прямое. Твоя мать, та... другая, позвонила мне, и я помчал.

— По делу ж, наверное?— пожал плечом Иван.

Терёхин поскрябал ногтём по крышке стола. "Ох!"

— По делу с охраной катят, тем более зная её. Она сука была классная. Этого у неё не отнять. Мужик, попробовавший её до конца дней своих, уже толкался рядом с ней. Меня Люба спасла. Но, получив звонок, вдруг сорвался и полетел, поскакал, понёсся... А Люба всё поняла. Сергеевич мне ещё там, в том доме, как сказал, что это Любаша первой догадалась, куда мог Терёхин улизнуть от охраны, я понял всё..., конец.

Ваня растерялся. Не готовый к такому, помолчал. Потом неуверенно заговорил:

— Про твой поступок я сейчас не говорю — это вообще сумасшествие, но почему такая реакция мамы. Она, что не догадывалась о твоей жизни без нас?