— Я не отказываюсь от ответственности!
Неожиданно Ву понял, что ему стыдно. Ни с того ни с сего битый жизнью циничный полицейский ощутил себя мальчишкой, которого тягала за ухо строгая воспитательница.
Неужто характер этой пекинской куклы сломил его?
А может, все проще? Может, она всего лишь права?
И не сам ли ты, Джонни, мечтал долгие годы о крестовом походе против бандитской нечисти?
Так что же останавливает?
— Я готов, — сказал он. — Только ни капли не уверен в успехе.
— Это потому, что вы чрезмерно торопливы.
Алиса Чоу скрестила руки на груди. Рубленые лучи света, проникавшие сквозь жалюзи, делали ее лицо похожим на старинный портрет, в котором рука художника создала причудливую композицию теней и превратила таинственную красавицу в существо из потустороннего, но прекрасного мира.
— Во-первых, Пекин и наша служба окажут вам всестороннюю поддержку. Грубо говоря, вы сможете открывать ногой двери в кабинет начальника полиции, пока сам начальник не сядет за решетку. А в том, что сядет, сомнений нет.
— А во-вторых?
— В ближайшие дни сильным мира сего будет не до слежки за каким-то там полицейским детективом. У них появятся куда более важные заботы.
— Например?
— Например, как огромному криминальному телу выжить без головы.
— Слушайте, госпожа контрразведчица, вы и так интересно смотритесь. Не надо говорить со мной загадками. Я темный, грубый и неотесанный мужлан из полиции. Будьте проще.
— Хотите начать работу с обезглавливания триады "Северная гора"?
Глаза Алисы сверкнули хулиганской искоркой. Ву, не ожидавший подобных перемен в облике снежной королевы, едва не упал обратно на стул, с которого радостно вскочил.
— Вы что, серьезно?!
— За мной заметна склонность к шуткам? — Чоу вопросительно приподняла бровь.
— Нет, но...
— Тогда к чему вопрос? Первым шагом в операции станет отлов и использование в качестве источника информации "властелина горы". Мы бы занялись этим сами, но стратегическая необходимость свела службу с вами. Итак, вы согласны?
— Согласен ли я?..
Ву посмотрел на изящную девушку сверху вниз, стоя возле кушетки в дешевой квартирке, так похожей на жилище его родителей. Коммунистка из Пекина нежданно-негаданно подарила отчаявшемуся и понаделавшему глупостей полицейскому нечто гораздо большее, нежели второй шанс. Красивая Алиса Чоу выпорхнула из мира снов, подобно ангелу, и принялась воплощать в жизнь его мечты.
Какая, к черту, тут может быть трусость?!
— Вы меня купили целиком и полностью. Скажите, где расписаться кровью!
14:00 местного времени
Канзаки сидела на пассажирском сиденье, стараясь вжаться в спинку и не издавать ни звука. После ночного разговора с Сэмом, ведущим сейчас машину, она чувствовала себя неловко. Особенно нехорошо вышло в конце, когда Мегуми ушла, чересчур резко. Но Ватанабэ снова начал злить своими... закидонами. Другого слова просто не находилось.
Утром за завтраком Сэм был предельно корректен и спокоен, даже не шутил. Затем, когда они погрузились в катер и отправились к Гонконгу, мужчина и женщина молчали всю дорогу. И только высадив сначала Эрику, а потом Учики в разных частях города, Ватанабэ обратил на спутницу внимание.
— Выспалась? — спросил он, двигаясь по транспортной развязке. Машина влилась в поток дорогих и не очень машин, скрываясь от солнца в коротком туннеле. Только когда в салоне стало темно, Канзаки позволила себе посмотреть в сторону собеседника.
— Выспалась.
— Хорошо.
И снова воцарилась тишина. Профиль Сэма почему-то казался похудевшим. Мужчина внимательно следил за дорогой, ибо прекрасно помнил буйные особенности гонконгского дорожного движения. Канзаки чувствовала, как уверенно движется автомобиль, управляемый его руками и волей, и точно знала, что сейчас рядом с Ватанабэ безопасно. Он вообще имел свойство создавать вокруг себя непритязательный уют, когда не ввязывался в кровавые драки и перестрелки.
Проклятый Ватанабэ. Так и соскакивают мысли на него, о чем ни думай! И хочется, все равно хочется, чтобы не осталось между ними этого, непонятного, возникшего вчера ночью. Не все было сказано, не все сделано.
Не отрываясь от слежения за движением, Сэм убрал одну руку с руля и включил магнитолу. Из динамиков полилась музыка, какая-то глупая китайская поп-песенка, но Канзаки все равно слушать ее, нежели шум машин вокруг. Они выбрались из туннеля и поехали по дороге, с правой стороны которой открывался прекрасный вид на залив. Сидевшая слева девушка, проклиная левостороннее гонконгское движение, посмотрела на тяжелые синие воды, к которым недавно была намного ближе.
Как бы хотела она сама быть спокойной как море. Но умиротворения и солидности страшно не хватало, зато бурь и штормов водилось в избытке. И все из-за Сэма.
Нет, молчать совершенно невыносимо!
-А здесь нет других станций? — спросила она первое, что пришло в голову.
— Хм, — скосил глаза Сэм. — Есть, конечно.
Он щелкнул кнопкой переключения частот, и китайский голос певички сменился на странно знакомый английский с акцентом. Станция оказалась пристанищем классической музыки двадцатого века, сейчас играло европейское диско. Три девицы пели что-то про "кабальеро". Канзаки отметила, что такая музыка ей неуловимо приятней.
— Так пойдет? — спросил Ватанабэ.
— Да, спасибо...
— Ты все еще дуешься?
— А?
Мегуми внутренне встрепенулась. Ватанабэ оставался спокоен, сосредоточен и почти неподвижен. Однако вопрос прозвучал, и прозвучал вовсе не безразлично.
Так он тоже переживал из-за той неловкости?
Что за глупости, конечно, переживал! Он говорил о том, о чем наверняка не обмолвился ни с одной живой душой.
Несмотря на все разговоры Сэма, Мегуми не верила, что он с легкостью справляется с переживаниями. Наверняка сейчас Ватанабэ был так же смущен, как она.
Последняя мысль поразила Канзаки в самое сердце. Ватанабэ — переживал из-за нее, из-за их общения. А ведь не имелось причин сомневаться: еще весной они выяснили отношения и договорились дружить. Почему же она все время забывала?
Нет, конечно, Сэм даже в дружбе вел себя специфически, но сама-то Мегуми куда смотрела? Стоило бы помнить, что он всего-навсего стесняется!
"А просто ты теряешь голову рядом с ним", — зловредно напомнил невидимый чертик, примостившийся у девушки за плечом: "И постоянно начинаешь болезненно копаться в ощущениях и переживаниях, причем, хе-хе, своих".
И бес был прав. Все, что касалось Сэма, Канзаки переживала намного острее, чем следовало бы. Дружеская притирка характеров, споры, наличие бывшей возлюбленной в неопределенном статусе — все вызывало в ней сильные чувства. И самым сильным, как всегда, становилось желание оказаться ближе, чтобы Ватанабэ открылся, и пропала стена непонимания, загадочности, разделявшей их.
"Он весьма неплохо открылся вчера. А ты струсила".
И снова гадкий чертенок не ошибался. Желание сблизиться с Сэмом наталкивалось на барьер ее собственной нерешительности, замкнутости, стеснения. То ли дурной опыт их первого знакомства не давал тянуться к мужчине всерьез, то ли ее собственные шрамы.
Да, черт побери. Шрамы. Хватит бегать от себя. Мегу-тян. Надо было честно признаться в том, что ты боишься. Боишься, потому что ноют раны, нанесенные самой себе по дурости.
Значит, рассказать ему? Облегчить душу, как сделал сам Сэм ночью?
Нет. Ни за что!
Трусиха.
Зачем ему знать? Бесполезно и мерзко.
Боишься, что он станет тебя презирать? Боишься. Потому что сама себя презираешь, ненавидишь эти проклятые сиськи и все остальное, что делает тебя женщиной.
Неправда. Я справилась с той тяжестью. Но я не хочу, чтобы он смотрел на меня так же, как они. Как на кусок мяса. Только не он.
Почему же? Ведь ты справилась. Что, нет веры в собственные силы? Или нет веры в него?
Его я не боюсь. Он... он хороший.
Да ну? Что заставило тебя так думать?
Он хороший. Я знаю.
Откуда? Почему ты его защищаешь? Почему хочешь, чтобы между вами пропала стена? Почему сама тянешься к человеку, к мужчине, хотя столько лет поступала наоборот?
Потому что он другой.
Какой?
Он не обидит меня.
С чего ты взяла?
Просто я его... Я...
Внутренний диалог становился все более ожесточенным. Как громом пораженная, Мегуми сидела и слушала саму себя, другую себя, неожиданно подавшую голос. Всего несколько секунд реальности и сказанных слов вдруг вскрыли нарыв в человеческой душе.
Ватанабэ еще только поворачивал голову. Ожидая услышать ответ, а внутренняя спорщица, занявшая место ехидного чертика, загнала Канзаки в угол. И там, не имея возможности убежать от ответа, от себя, девушка приблизилась к чему-то важному. Последний вопрос заставлял сказать главное, но еще не осознанное.
"Ну же!" — возопила мысленная Мегуми.
Я...
— Значит, дуешься, — заключил Сэм, оторвав взгляд от дороги и замедлив скорость.
— А... — вырванная из самосозерцания Канзаки удивленно моргнула, а в следующий миг поспешила возразить: — Н-нет! Я не дуюсь. Правда.
— Да? — он прищурил один глаз, что было признаком мирного удовлетворения. — Спасибо.
— На самом деле, мне кажется, мы как-то резко вчера... — девушка стушевалась.
— Это я виноват, — философски хмыкнул толстяк. — Развел разговоры, понесло...
— Да нет же, — нервно замотала головой Мегуми, тронув застегнутый ремень безопасности у шеи. — Мне было интересно поговорить. И важно.
— Хм... — Сэм неопределенно пожал плечами.
— Только... Хм... Эм... — она впервые почувствовала себя похожей на прежнего Учики Отоко. — Только ты говоришь... всякое.
— Всякое?
— Ну, — она покрутила пальцем, стараясь сформулировать объяснение. — Всякие... глупости.
— Глупости?
Канзаки готова была поклясться, что почувствовала в голосе Ватанабэ обиду. Толстяк плавно выкрутил руль, поворачивая на гудевшую движением улицу.
— Нет, не глупости, — поспешно поправилась Мегуми. — Тьфу ты, я уже заговариваюсь... Просто то, что ты о себе рассказываешь, совсем не сходится. И не потому, что ты весь такой загадочный. Хотя и такое есть.
— Хм, — он снова пожал плечами, отчего машина чуть не вильнула.
— Дело в том, — осторожно подбирая слова, девушка говорила медленно и стоически пыталась не отвести взгляд. — Что ты... хм, ты врешь.
— Я? Вру? — Сэм снова посмотрел на нее.
— Да, врешь! — неожиданно Мегуми осмелела. Выработавшаяся с годами привычка бросаться в атаку на препятствия брала свое. А еще очень не хотелось терпеть его изучающий взгляд. — Прежде всего, сам себе.
— Это как?
— Ты старательно пытаешься быть... бесчувственным. Да, вот так.
— Цинично так пытаюсь.
— Не смейся. Мне и без того неловко. Но я ни за что не поверю в то, что ты не думаешь и не чувствуешь ничего личного.
— Мегу-тян, мы не в церкви, — теперь в голосе мужчины слышалась едва уловимая нотка раздражения. — Я не заставляю тебя верить во что-то.
— Но ты не можешь помогать этим детишкам, если не волнуешься о них искренне! Просто не может такого быть.
— Неужели?
— Да, — все больше распалялась Канзаки. — Вся вот эта твоя ерунда про то, как ты сам для себя и от себя ничего не чувствуешь — ну, неправда же! Я видела тебя с ними, я знаю, как ты относишься к людям. В конце концов, ты и Кэтрин...
— А что "я и Кэтрин"?
— Ну... — она снова смутилась.
— Мегу-тян, Мегу-тян.
Машина замедлила ход и осторожно остановилась у тротуара. Сэм отпустил руль и обернулся к собеседнице. Его взгляд казался тяжелым, но не злым. Внезапно Канзаки поняла, что Ватанабэ не надел свои извечные черные очки. Раньше он прятался за ними, скрывая глаза. Но не сейчас.
— Ты же забыла, о чем мы говорили тогда, на катере, верно? Добро и зло. Они существуют независимо от меня или от тебя. Мы всего лишь пропускам через себя одно или другое.
— Но...
— На какую сторону встать — единственный выбор, который мы делаем сами. И я просто пытаюсь дать этим детишкам возможность сделать выбор без принуждения. Если бы все было просто, зло давно прекратило бы свое существование. Но, как уже сказано, именно простые, нормальные люди создают первое зло. Создают они его, лишая ближнего точки опоры, шанса. Учики Отоко, Эрика Андерсен — эти двое были лишены опоры в жизни, с самого детства. Но они же дети. Они не могут делать выбор, пока не вырастут, не накопят сил, чтобы жить. Им нужно нечто, на что можно опереться в душе. Им нужно человеческое тепло.
Сэм говорил спокойно, медленно. Но Мегуми видела, как взгляд мужчины устремляется куда-то далеко. Он делился чем-то искренним, снова, и она снова испугалась.
Но нет. Только не сейчас. Сиди и слушай, Канзаки, и не вздумай сжиматься в комочек.
— Я знаю, о чем говорю, — продолжал Сэм. — Я помню собственное детство. Единственным, кто давал опору, был отец. Он помогал понять, что есть я, есть он, есть жизнь вокруг. Он заложил основы Сэма. Когда отца не стало — не стало и Сэма, потому что основа не была завершена. Тут-то и вступили в игру нормальные люди. Они не сделали ничего. Не со зла или из глупости, а потому, что так бывает всегда. И основа человека разрушилась. У Эрики и Учики тоже нет отцов. У нее он был отнят, у него... ну, лучше бы был отнят. Мертвая семья порождает мертвых людей. И нет больше выбора, потому что нет тебя. И зло может сделать все, что захочет, сломать, сдавить, разорвать тебя в клочья. Ты даже не почувствуешь. Потому что нет самого главного, того, что скрепляет осколки, части души в единое целое. Знаешь, чего?
— Н-нет, — она помотала головой. Теперь Ватанабэ уже не вглядывался в вечность, а смотрел прямо на девушку.
— Есть такая безумная штука, — он усмехнулся, но гримаса вышла отчего-то грустной. — Называется любовь.
— Любовь?
Мегуми почувствовала, как к щекам прилила кровь. Это слово вдруг заставило ее запаниковать. Такое простое, но одновременно такое трудное. Что-то скреблось в душе, пытаясь вырваться наружу в виде слов, но Канзаки не могла понять, что именно.
— Она самая, любовь. Не просто симпатия: "Эй, вот она красивая, он красивый". Или: "Ой, как приятно, как удобно, как весело". Любовь — это все и сразу, даже больше. Понимаешь? Не когда хочешь получить еще больше приятного, а когда хочешь отдать. Именно такая любовь делает человеком. И именно ее нет у этих детишек. Я всего лишь пытаюсь уберечь их от пустоты. Когда любви нет, есть только она — большая темная пустота.
Ватанабэ вдруг будто обмяк. Он замолчал и откинулся на водительское сиденье, оглянувшись на проезжавшие мимо машины.
— Понятия не имею, зачем вообще разболтался. Опять. Такие длинные разговоры с непонятными темами кажутся чертовски нудными, а? — толстяк странным жестом упер большой палец в переносицу и зажмурился. — Пятнадцать лет, как умный человек, держал язык на привязи. С тех самых пор, как Кэтрин...
