Последние слова мужчины заглушил раздавшийся со всех сторон смех. Громче всех хохотал граф Агинульфо да Ромена.
Россо делла Тоза скромно опустил взгляд и едва заметно улыбнулся.
— С вашего позволения, я продолжу развивать свою мысль, — произнёс он, ни к кому не обращаясь.
Потребовалось несколько минут, чтобы веселье улеглось. Тогда мужчина возобновил прерванную речь:
— Сопоставив всё, что было произнесено этим вечером, я подумал: неплохо будет, если мы последуем по пути, указанному нам самим Господом. Взгляните. Мессер Кьоне утверждает, что многие его друзья недовольны мессером Джано, забравшим в свои руки чрезмерно большую власть. Стало быть, приорат может превратиться в нашего союзника, верно? — Делла Тоза сделал паузу, собираясь с мыслями. — И значит, если обвинить делла Белла в каком-либо преступлении, господа приоры с радостью возьмутся за дело.
— Но тогда пополаны выйдут на улицы! — не утерпев, вскричал Берто Фрескобальди.
— Верно. Одни встанут на защиту мессера Джано, другие — на сторону приоров. Кроме того, гонфалоньер должен будет созвать городское ополчение. Представляете, какому испытанию подвергнутся наши глупые простолюдины: исполнить свой долг или воспротивиться закону? Тут-то и наступит среди них раскол!
— А что, по-вашему, случится потом?
— Джано делла Белла, увидев, что простолюдины подняли против него оружие, поступит, как граф Гвидо Новелло — откажется от власти.
— А если всё выйдет иначе? — не унимался Фрескобальди. — Если делла Белла примет вызов?
— Тем хуже для него, — тихо засмеялся мессер Россо. — Тогда мессер Джано станет бунтовщиком, выступившим против законной власти.
— Но вдруг он победит?!
— Все станут считать его тираном.
— Мало ли в Италии тиранов! — усмехнулся мессер Берто.
— Не так уж и много, — возразил делла Тоза. — И уж точно никто из них не является одновременно врагом германского императора, поскольку принадлежит к гвельфам, короля Неаполитанского и его сына, изгнав подесту, присланного Карлом Мартеллом, и, разумеется, Папы — самого страшного противника, который, дабы наказать узурпатора, без раздумий наложит на Флоренцию интердикт.
— Как?! — вскричал Берто Фрескобальди.
— Интердикт? — повторили разом несколько голосов.
— Да, — подтвердил мессер Россо.
— Неужели такое возможно? — обратился Фрескобальди к Джану ди Челона. Казалось, ещё немного, и из глаз мужчины хлынут слёзы.
— Без сомнения, — ответил Челона. — Святой отец называет Флоренцию прекраснейшей жемчужиной Италии и сделает всё возможное, чтобы освободить её от тирании делла Белла.
— Скажите лучше: погубит наш город! Интердикт — смерть для Флоренции!
— Именно поэтому Джано делла Белла и не станет всеми силами держаться за власть, — прервал причитания Фрескобальди мессер Россо.
Мессеру Берто оставалось лишь склонить голову перед этой железной логикой; казалось, собеседник знал наперёд все его возражения — столь уверенны и безошибочны были ответы делла Тоза.
— Интересно, в чём же можно обвинить делла Белла, — задумчиво пробормотал Тозинги. — Не в союзе же с гибеллинами, в самом деле!
— О, не тревожьтесь, мессер Маттео! — прошептал Джери Спини. — Случай не заставит себя долго ждать...
Глава 8
Подстрекатель
Предложение мессера Россо оказалось необыкновенно удачным, и последующие речи участников совета состояли лишь из восхваления мудрости делла Доза и призывов обратиться с молитвами к господу, дабы всё задуманное в этот вечер сбылось. Даже слово "интердикт", напугавшее Берто Фрескобальди, не показалось большинству заговорщиков столь уж страшным: пусть купцы, разжиревшие на торговле с другими итальянским городами, и опутавшие своими денежными сетями добрую половину Европы банкиры трясутся от страха. Здесь же собрались благородные гранды, которые не продадут честь за сундук с золотыми флоринами. А кроме того, в глубине души каждый был уверен: можно называть делла Белла тираном, губителем рыцарства, обвинять во всех смертных грехах, однако титул "защитник простого народа", полученный им от пополанов, — не пустой звук, и мессер Джано никогда не отважится на поступок, который угрожал бы благополучию флорентийцев.
Когда все голоса смолкли, граф да Ромена и Джан ди Челона обменялись крепким рукопожатием, заговорщики — красноречивыми взглядами, а сер Маттео Бильотти,, истративший за день столько пергамента, сколько хватило бы на добрую дюжину поддельных актов, сломавший два пера и почти опорожнивший свою чернильницу, свернул записи в трубочку и отдал их мессеру Агинульфо, последний кликнул слуг. Тотчас в зале появилось несколько человек, несших блюда со всевозможными кушаньями и бутылки с вином.
Через несколько минут стук позолоченных кубков послужил своеобразной печатью, которой был скреплён союз между Папой, флорентийскими грандами и пополанами, предавшими Джано делла Белла — человека, чья воля некогда помогла им получить власть.
Во все века рыцарские пирушки мало отличались одна от другой. Начинались они с заздравных речей, которые сменялись вскоре руганью и пьяной болтовнёй, завершались же сценами столь неприглядными, что о них лучше не упоминать на страницах нашей книги. Поэтому, полагаю, разумным будет на некоторое время оставить заговорщиков, позволив им вдоволь набивать животы едой и выпивкой, и вернуться в жилище графов да Ромена с наступлением рассвета, или, быть может, даже в полуденный час, поскольку первые лучи солнца, просочившись сквозь пелену облаков, застали славных рыцарей лежащими в самых причудливых позах и в самых неожиданных местах: кто-то разлёгся на скамье, кто-то — на полу, кто-то взгромоздился на стол, а кто-то, напротив, сладко храпел, приютившись под его толстой дубовой крышкой. Мессер Тозинги, словно сторожевой пёс, перегородил своей могучей тушей дверной проём.
И потому, когда Джери Спини вырвался к полудню из пьяного забытья и, преодолев неровной походкой коридор, очутился перед входом в залу, он возблагодарил небеса, по воле которых вынужден был посреди ночи покинуть помещение, чтобы облегчить желудок. Конечно, тогда мужчине пришлось немало выстрадать, зато теперь ему не требовалось брать бастион в лице мессера Маттео.
Оглядев спящих союзников, банкир с улыбкой прошептал:
— Болваны...
Конечно, будь мысли его ясны, Спини никогда не позволил бы себе сделать вслух столь неосторожное замечание. Однако чрезмерные возлияния на некоторое время могли помутить рассудок даже столь расчётливого человека, как мессер Джери.
С презрительной гримасой мужчина ещё раз окинул залу взглядом. И внезапно он вздрогнул и протёр глаза.
— Чёрт возьми! А куда подевались Ванни деи Моцци и его мальчишка? Их нигде нет!
Открытие это, хоть и не заставило банкира тотчас протрезветь, но, во всяком случае, немало этому поспособствовало.
Во двор мессер Джери спустился уже довольно-таки твёрдым шагом. Подозвав одного из слуг, он спросил, не видел ли тот мессера Ванни и его сына.
— Они выехали ещё затемно, — таков был ответ, заставивший банкира заскрежетать зубами от злости и отругать себя последними словами.
Выходит, подумал Спини, пока он напивался до полусмерти, празднуя победу, которую сами же заговорщики считали неотвратимой, кто-то сумел сохранить здравый рассудок, и сейчас, должно быть, уже подъезжает к воротам Флоренции! А что, если человек этот замыслил предательство, и вскоре к замку графа да Ромена отправится отряд, посланный приорами?
Впрочем, мессер Джери быстро пришёл в себя и даже криво усмехнулся: графам Гвиди не раз приходилось оборонять свою крепость, и было бы занятно понаблюдать, как флорентийцы пойдут на штурм твердыни, обороняемой, ко всему прочему, тремя десятками рыцарей. И кто знает, не положила бы эта битва конец владычеству Джано делла Белла?
Потрясённый картиной, которую нарисовало ему воображение, Спини покинул замок, надеясь втайне, что Моцци и в самом деле оказался предателем.
Холодный ветер, однако, быстро выветрил из головы банкира остатки хмеля и пустых мечтаний. Вскоре чело мужчины изрезали глубокие морщины — признак мучительных раздумий, не оставлявших его до самого конца пути.
Во Флоренцию мессер Джери вернулся за несколько минут до сигнала к тушению огней и, очутившись дома, был встречен толпой домочадцев и слуг, напуганных столь долгим его отсутствием.
— Успокойтесь, — слабым голосом точно готовясь вот-вот испустить дух, произнёс он. — Со мной всё в порядке.
Тревога ли за мессера Джери была напускной, или слова его прозвучали в высшей степени убедительно, однако двор стремительно опустел, точно по мановению волшебной палочки. Спини это обстоятельство нисколько не огорчило, и он, поднявшись в свою комнату, без сил повалился на тюфяк, набитый конским волосом.
Трудно сказать, какие сны являлись банкиру, но всю ночь он ворочался на постели и поутру выглядел таким измученным, словно вновь проделал путь к замку графа да Ромена и обратно.
С огромным трудом мессер Джери сумел вернуть себе облик, который подобало иметь одному из самых богатых людей города. Затем, ограничившись лёгким завтраком, достойным святого отшельника, он облачился в самый дорогой и пышный костюм, кликнул десяток слуг и вышел из дома. При этом вид мужчины с каждой минутой становился всё торжественнее, а улыбка, в которой он растянул губы, едва очутился на улице, — всё шире.
Наконец, Спини оказался перед домом Корсо Донати. Оставив слуг мокнуть под дождём, первые капли которого только что упали на землю, он медленно взошёл по ступеням лестницы и поднялся на второй этаж.
Поспешность, с которой лакей, встретивший мессера Джери в дверях, бросился докладывать своему господину о появлении гостя, ясно свидетельствовала, что здесь мужчину ждали с нетерпением.
Спини, впрочем, и сам прекрасно знал, где находится комната мессера Корсо, поэтому, нисколько не сомневаясь, что приём ему будет оказан самый радостный, быстро зашагал по коридору.
В дверях он едва не столкнулся с Донати.
— Слава Господу! — вскричал тот. — Я чуть чертям душу не отдал — так измучился, дожидаясь вашего возвращения. Двадцать раз за день начинал жалеть, что не отправился в это разбойничье гнездо — замок Ромена!
Произнося эти слова, мессер Корсо подверг гостя краткому, но оттого не менее внимательному осмотру. Счастье, которым лучилось лицо банкира, лучше любых слов сказало ему: встреча у графов Гвиди принесла щедрые плоды.
— И всё же, иного выхода у нас не было, — мягко возразил Спини. — Кто-то, увидев вас, мог вспомнить старые обиды; кто-нибудь, как Паццино деи Пацци, — этот заносчивый мальчишка, — готов в любой миг затеять ссору, и на прошедшем совете все убедились в его безрассудстве. А ваша вспыльчивость, — уж простите, — нисколько не уступает гневливости Пацци. Ну и, разумеется, не следует забывать о Вьери деи Черки...
— Конечно! — в раздражении топнул ногой Донати. — Именно из-за этого мужлана мне и пришлось остаться дома, вместо того, чтобы вместе с союзниками решать судьбу Флоренции!
— Но нам нужны деньги Черки и его влияние на других богачей, — развёл руками банкир.
— Я не спорю с вами, мессер Джери. Сейчас главное — расправиться с Джано делла Белла. Но что будет дальше — когда этого ублюдка не станет? Не выйдет ли так, что Черки вместе со своими дружками припишет все заслуги себе?
Спини воздел руки к небесам и воскликнул:
— Вам-то какая разница, что скажет мессер Вьери?
— Я знаю эту жирную крысу лучше вас — он не ограничится словами и непременно постарается забрать власть в свои грязные руки.
— Пусть только попробует! — со свирепой гримасой вскричал мессер Джери.
— Так-так! — ухмыльнулся Корсо, довольный тем, что вынудил обычно сдержанного союзника выказать свои чувства. — И как же вы поступите, если Черки всё же отважится перейти нам дорогу?
— Чёрт возьми! Поскольку, как мне думается, от "Установлений" к тому времени останутся одни лишь воспоминания, никто не удивится, если я последую примеру своих предков, единственной платой за оскорбление которым служила кровь смертельного врага!
— Отлично сказано! — воодушевлённый словами собеседника, воскликнул Донати.
— И вы, вы тоже сумеете поквитаться с любым, кто нанёс вам обиду! — не унимался Спини. Ноздри его воинственно раздувались, глаза метали молнии.
— О, когда же наступит этот день?! Мне не терпится наколоть кого-нибудь на кончик своего копья или по самую рукоять всадить меч в чьё-нибудь брюхо!.. — мечтательно протянул мессер Корсо. — Особенно этой собаки, этого отродья, бывшего некогда моим родичем, — Симоне Галастроне!
— Чего же вы ждёте?
Донати с подозрением покосился на собеседника:
— Кажется, мы ещё не расправились с делла Белла, чтобы я мог позволить себе расквитаться с другими врагами...
— Если бы вы желали покарать Галастроне, то давно уже нашли бы способ это сделать.
— Что вы сказали? — вытаращил глаза мессер Корсо. — Да я каждый день во снах вижу этого ублюдка ползающим в собственной крови!
— И этого вам, похоже, достаточно, чтобы чувствовать себя отомщённым.
— Прекратите шутить, мессер Джери! — со злостью процедил сквозь зубы Донати. — Я уже давал вам понять, что достаточно благоразумен и терпелив, поэтому не стану понапрасну рисковать своей головой. Какой прок мне будет от убийства Галастроне, если в тот же день сам я окажусь на эшафоте?
— Я ещё раз повторю сказанное: желай вы всем сердцем гибели врагу, вам давно стало бы ясно, что ни Джано делла Белла, ни приоры не послужат вам помехой.
— Чёрт возьми! Объяснитесь, в конце концов! — потерял всякое терпение — а его, как видит читатель, было не столь уж много, вопреки недавним утверждениям мужчины, — мессер Корсо.
— Нет ничего проще, — всё больше разжигая ярость в сердце собеседника, спокойно ответил Спини.
— Так говорите! Я слушаю вас со всем вниманием.
Мессер Джери помедлил ещё несколько секунд, а затем неожиданно спросил:
— Вы помните судью Бальдо дельи Аммирато, который всеми силами пытался вам помочь во время тяжбы?
— Да! И клянусь душой, этот прощелыга неплохо на мне разбогател!
— Однако же за отзывчивость свою сей благородный господин поплатился весьма жестоко: на несчастного мессера Бальдо обратил свой взор подеста, и, скажу прямо, угроза над его головой нависла весьма страшная. Крови его жаждали и Джано делла Белла, и приоры, и даже некоторые судьи — последние, разумеется, из зависти.
— И вы желаете, чтобы я испытал чувство вины? Пожалел этого прохиндея, решившего нажиться на моей беде?
— Нет.
— Что же тогда?
— Я хочу, чтобы вы возрадовались за мессера Бальдо, в судьбе которого внезапно многое изменилось.
— Вот ещё!
— И зря. Взгляните более внимательно: предыдущему подесте оставалось совсем немного — всего-то приказать возвести эшафот, разложить хворост, поджечь его — и через несколько минут от судьи Аммирато остался бы один лишь пепел. Однако градоначальник наш отчего-то не решился подписать приговор. Быть может, захотел сохранить по себе добрую память, а не славу человека, разводившего во Флоренции костры... — Донати изогнул бровь, всем видом своим выражая недоверие. — ...или же передумал по иной причине. Поговаривают даже, будто при отъезде подесты в Романью под крышкой одного из дорожных сундуков покоился набитый новенькими золотыми флоринами мешочек, который слуга его поднимал с превеликим трудом, — но я не берусь утверждать это со всей уверенностью.
