Я прервал его:
— А где же сам... Эока?.. Что же он сам... не расскажет, как дело было?...
Если провокатора это и смутило, то ненадолго:
— Эока погиб от чумы, один из первых!... Но он успел мне все про тебя рассказать, он...
— Ах, от чумы!... а почему, слушай, ТЫ не погиб от чумы, а?... ты ж вроде совсем недавно валялся вон в той канаве?...
— Ты не увиливай!...
На миг поколебавшегося оратора поддержали его подпевалы. Из толпы раздались одобрительные крики.
— Ты отвечай за свои дела на Бродах!... За лечение мы того, кто лечил, отблагодарим, а за коней с тебя спросим... С каждого за его дела спрос!
— Что ж Эока тогда вам только про чужие дела рассказал?.. он бы и про свои мог. Как его эоред пленил дунландского посланника, к примеру. Или он рассказал, да ты пересказать стыдишься?...
Судя по заминке и резкой бледности щек у Эолрина, всё Эока рассказал. Краем глаза замечаю быстрое появление делегации "старших" — сбежалась считай почти все жители поселка. Впрочем, Эолрин тоже растерялся лишь ненадолго, кровь резко прилила к его лицу:
— Всех вас туда, бандитов и конокрадов! Как Фолка, предок наш, клялся не охотиться на дичь, пока хоть один орк ходит по земле Рохана, так и... Дай только время — мы всех к ногтю прижмем. Я...
Он поперхнулся заготовленными словами — я резко освободил "дымный пресс", и ехидно промурлыкал ему, подходя ближе:
— Вы... А, я ж забыл. Резня послов в Рохане в большом почете — со времен Хельма Молоторукого, да?... Ну так он силен был, и по праву силы.... Что ж, одобряю... одобряю, да! Ну так вот он я. Берите!... или вы, трусы, только калек толпой вязать горазды?.. Ну?...
Взбешенный Эорлин выхватил меч и одним слитным движением ударил мне в живот. Молод, горяч... и глуп. Металлически звякнула корка брони под моей накидкой, меч неожиданно отлетев чуть не вывернулся из руки нападавшего.
— Прекратить!
Подскочив со спины, Эолрина скрутили двое "старших"; он пиннался и отбрыкивался, но силы были неравны. Толпа все прибывала; многие видели происходящее. Отдавший зычную команду староста развернулся ко мне.
— А ты пойди пока в дом, твои дела потом рассудим.
Я повел головой сбоку набок; кажется, в шее что-то хрустнуло; дым все прибывал.
— Рассудим, говоришь?..
Толпа замерла, почуяв запах паленого... запах бунта.
— И удар мечом Эорлина ты тоже рассудишь — или решил, что он во всем прав?... Да твой суд, староста, такой же справедливой, как у Эорлина — сначала сталь в брюхо... Так ты давай при людях, что стыдливо в избу концы прятать?...
Староста оказался куда как посдержанней, и даже когда свирепел, все равно удерживал свой голос ровно. Люди замерли, боясь пропустить хоть слово.
— Тебе бы язык твой длинный укоротить, старик. Но это не я решаю. Маршал Вестмарка тебя судить будет! На суд маршала!...
— Суд маршала?.. и Эолрина тоже на суд маршала?..
— Зачем?...
Услышав в очередной раз свое имя, провокатор дернулся в руках державших его, и прохрипел мне, пытаясь вырваться:
— За коней — я вырву твое сердце, поганый ублюдок...
— Сердце...
Гнев, ненависть, страх, натянутой струной звенящие между людьми, достигли нужной крепости, и эта нота зазвучала в унисон с моим голосом:
— Эорлин... ...
... у меня нет сердца...
Я взялся своими черными латными перчатками за ткань плаща — и широко разорвал материю вместе с латными щитами на груди. Ослепляющее, горящее, багрово-белое пламя кровавыми жилами горело и текло внутри; дым накрыл людей многотонным удушающим прессом, разъедая легкие, сдавливая волю, ломая разум, отравляя желания, искажая память.
— Правитель Вестфольда клялся защищать свой народ — и где же он? Его народ ползает в нечистотах, как свиньи в хлеву, покрытые кровавыми язвами, жены плача ищут мужей, а дети в лихорадке зовут отцов... А где отцы?... а отцы в Мордоре. По слову правителя они режут семьи беззащитных!..
Я шел, поворачиваясь, по кругу людской толпы; толпа подалась назад.
— Ваши братья совсем недавно умирали в битве — за Гондор; вы связаны с Королем Гондора клятвой о взаимопомощи. С тем самым, который Истинный Король. "Исцеление в руках Истинного Короля".. да?.. Так где же он, этот Истинный Король?.. Где его верность клятвам, где его исцеление, когда оно так нужно вашим родным?... Ну?.. Где??...
Люди молчали; ядовитый дым стелился по земле.
— А ваши сыновья, такие, как Эолрин, клянутся, что перережут всех орков. А орки, те, у кого по приказу маршала сейчас режут семьи, пришли сюда, чтобы лечить вас, и не гнушаются мазать лекарством ваши кровавые язвы... Это как называется, справедливость?...
Люди стыдливо опускали глаза, не решаясь встретить мой взгляд. Редкие зеленые травинки на земле пожухли и сворачивалась желтыми кольцами.
— Так где же ваш правитель, ваш маршал, ваше знамя и ваша надежда?.. А, эта дворцовая крыса, в страхе за свою никчемную жизнь, заперлась в своей твердыне, в Горнбурге, и его дружина расстреливает из луков каждого зашедшего за запретные знаки слишком близко?.. Каждого из вас!!!... "Мы можем спасти тех, кого успеем..." — передразнил я письмо. — Где его клятвы?... Где его верность?... Ну?... Или может...
Я развернулся к старосте, он, не выдержав, начал сгибаться к земле под тяжестью моего взгляда, но не отвел глаз.
— Или, может, суд маршала ты называешь справедливым?...
Нота звенела и дрожала; в глазах старосты мне чудились неясные тени, и я добавил в каком-то вдохновении, будто вбил гвоздь в крышку гроба:
— Бедный... Вспомни... да ты же знаешь, кто именно носит ту самую безделушку твоей любимой, "неизвестно кем" шесть лет назад убитой дочери... ты же знаешь, просто боишься признаться сам себе. Ты всегда отводишь от него взгляд... Вспомни сам...
В воздухе будто лопнула струна. Вспомни сам... Шепотки, произнесенные моим голосом, пробегали по толпе как молнии по небу в сухую грозу; отклик в сердцах людей звучал как хруст горного обвала, как медленный вздох отрыва первого карниза лавины. Ненависть. Предпоследний такт, субдоминанта с септой, резкая и острая, как осколок стекла, пронзительная и диссонансная, как предсмертный заячий крик. В каждом сердце живет частичка Тьмы, у кого-то больше, у кого-то меньше. В сердцах людей, стоявших передо мной, ненависть можно было черпать ложкой и мазать на стену. Чтобы зажечь ее — нужно лишь немножко слов. Одному стоит всколыхнуть мнимые обиды, другому разбудить старые подозрения, третьему вспомнить тайные желания... Староста зажмурил глаза, из-под ресниц проступили слезы. Народ отпускало из зажатых тисков моей воли; по людям шел легкий гомон, но тональность его была скорее возмущенно-гневно-смущенно-одобрительная.
— Я не останусь с вами, и не буду помогать вам. Ваша справедливость слишком... хе-хе, крива. Но орочьи лекари свободны в своих путях, и могут продолжить лечить ваш народ. Впрочем, вы можете убить их — или просто молчаливо разрешить какому-нибудь Эолрину вонзить им меч в спину... Тогда вы передохнете как люди Энедвайта — так туда вашему народу и дорога. Прощайте.
Резко толкнувшись, я прыгнул в воздух; поток жара разметал пепел рассыпавшегося плаща, хлопок крыльев, искры в воздухе — и огненная стрела спиралью ввинчивается в воздух по направлению на север; финальный аккорд несет меня.
Перед прыжком я заметил, как люди с оружием подступили к удерживаемому бойцами Эолрину; в толпе послышались бессвязные гневные выкрики, в свете факелов блеснуло железо. Он оглядывал своих родичей в растерянности, не встречая ожидаемой поддержки, не видя сострадания. Что ж; каждому по делам его сердца: во многом благодаря лично его лжи и его ненависти мой сегодняшний белый стих принял такую уродливую форму. Сломленный, Эолрин не понимал, что происходит; а я понимал — в глазах людей теперь горела и разгоралась крохотная искорка черного пламени.
Это теперь мои люди.
* * *
Глава 32
Аккорды Ненависти в Хагфарде что-то сдвинули во моем восприятии; снова возникло то самое ощущение ранимой паутины реальности, легчайшей дрожи покрывала мира видимого. Прямо сейчас мне не составляло никакого труда изменить свою форму; напротив, оказалось трудно одну форму удержать.
Мой конь остался в Хагфарде, у Седого. Там же, в сумках на седле, остались и все мои вещи, включая железный лук и Зрячий камень. Наверное, к лучшему: вряд ли на мне сейчас удержалось бы, не сгорев, что-либо материальное. Планируя попасть в Изенгард, я засмотрелся на красоту вершин Мглистых гор, и свернул ближе к ним, решив попасть к верховьям Изена кружным путем.
Поначалу я ввинчивался в пространство стрелой, вращающейся вокруг своей оси, но быстро устал. Мало того, что весь мир постоянно крутится и мелькает, да еще и шипящие цепочки искр падают на землю, озаряя все вокруг; никакой скрытности. Полет как у птиц, махая крыльями, мне тоже не понравился: болтанка, и скорости никакой — не очень из меня летун. Форма следует за мыслью; я стек к земле, и начал пытаться подобрать удобнейший сухопутный способ перемещения, держа за образец скорость коней рохиррим. Скакать на четырех лапах получалось веселей. Человеческие рефлексы уснули, ушли на задний план; вперед же выступило какое-то бесшабашное веселье. Прыжки удлинялись, в игривом задоре я перепрыгивал овраги, подныривал под нависающими корнями деревьев, скользил сквозь травы, оставляя шипяще-пепельные следы. Рычание клокотало в горле, ясная радость соприсутствия в реальности омывала разум. Наверное, именно так смеялись и пели мои собратья, невидимыми духами нисходя в этот мир, еще не обретя человекоподобной формы. Огонь внутри тек и переливался, выплавляясь в нечто иное; я стремился к этому пониманию, но оно должно было созреть.
Заглядывая в редкие лужи по пути, я пытался представить, как сейчас выгляжу со стороны. Сквозь дымный флёр вокруг моей фигуры проступали очертания то чудовищного волка с огненной гривой, то оскаленной кошки из кошмарных снов. Изредка виделось вообще нечто невообразимое — с копытами на задних конечностях, и почти человеческими руками с длинными когтями; огненный ужас, с длинным гибким хлестким хвостом, витыми загнутыми назад рогами и частоколом острейших зубов в полыхающей огнем пасти. Текучие видения сменяли друг друга, не фиксируясь надолго: неизменными оставались только четыре лапы и стремление к цели.
По мере приближения к горам, холодало. Ветер нес пронизывающую мерзость с вершин, выпадающую на траву то ли моросью, то ли изморозью. Синеватые сполохи сухой ночной грозы освещали дальние хребты. После полуночи я остановился на взгорке, поднял голову к белому цвету Телпериона, озарявшему небо, и взвыл. Вокруг застонали камни, под мягкими подушечками лап потрескалась земля, и трава широким кругом на сотню шагов покрылась белесым инеем. Я взвыл еще раз, и где-то вдали, на севере, мне почудился слабый, но такой родной отклик. Интересно, кто рискнул ответить на мой призыв. Придется все ж свернуть в чащу Фангорн, и лучше поспешить... а бегать в таком виде я могу ох, как быстро.
В сумрачной чаще леса скорость передвижения снизилась, и чувства обострились. На передний план, как наиболее подходящая для передвижения в лесу, вышла форма волка. Я ломился в выбранном направлении, не замечая препятствий на своем пути. Колючки, обгорая, соскальзывали с шерсти; пару раз передо мной вставало непролазное переплетение ветвей, но направленный выдох прожигал в нем путь. Вскоре мой дым почувствовал дыхание живых, и я свернул к небольшому овражку. У маленького ручейка, высунув языки, сидели четверо серых волков. Здоровенные, поджарые звери — не волколаки с их перекошенной и сплюснутой мордой, а обычные, лесные зверюги, просто очень крупные. Ну, какой лес, такие и звери, да? Я прыгнул к ним с обрывчика, остановился в десятке шагов от ощерившейся стаи, и рыкнул в землю. Басовитый звук сотряс корни деревьев и пробежал дрожью по воде. Трое зверей помельче сделали шаг назад, а самый крупный, матерый волчище с проседью в шерсти, осторожно принюхиваясь и поджав хвост, сделал пару осторожных шагов вперед. Мы сблизились, он опасливо обнюхал воздух, и наклонил голову вбок, вопросительно взглянув на меня. Я прочистил горло, и прорычал:
— Ты звал меня, Серый?...
Отчетливо повеяло изумлением. Шерсть на холке волка встала дыбом, он прохрипел-пролаял, к моему огромному удивлению, на Общем:
— Ты тоже слышал Зов Первого Зверя, друг Черного Вожака?...
Несколько долгих секунд понадобилось мне, чтобы понять — это не тот родной отклик, который я ищу. Время убегало, как вода из треснувшего кувшина. Некогда даже пообщаться со стаей — поводив носом из стороны в сторону, и уловив в воздухе некую неправильность, я вскочил на обрыв, и снова бросился напролом сквозь лес. Знакомый, сладковато-соленый аромат плыл по кустам... пахло кровью.
Через долгие минуты бега лес расступился, и посереди полянки обнаружился источник запаха. Разломанная телега, остатки кострища рядом с ней, раздавленные трупы людей вокруг, все залито кровью. А рядом с телегой стоят два древесных исполина, корявые ветви в небо, переплетением голых корней прикрывают телегу и трупы, и медленно разворачиваются в мою сторону. И там, в куче тел, чье-то дыхание...
Дыхание того, кто звал меня.
Бойтесь, деревяшки — я иду.
Трансформа пробежала по телу волной, переводя его в третью боевую форму. Копыта на задних лапах оказались острыми, как бритва; гибкий хвост обзавелся на конце пылающим лезвием, витые рога сгладились, превращаясь в серповидные отточенные косы, из правой ладони выдвинулся огненный меч. И прямо так, из положения полусидя, я прыгнул на первого из монстров. Удар рогами. Боковой ствол падает отсеченным, срез вспыхивает. Ко мне бросаются лианы — срезаю их под корень ударом хвоста. Дерево медленное; куда ему до того же ведмедя. Копыта пробивают дыры в коре, когти рук цепляются за его сучья. Взмах меча, и кожура исполина вскрыта. Когти левой, удлиннившись, режут податливую древесную плоть на восхитительные срезики, и, вдруг, отправляют прямо в рот. Няяямаааа... Вот оно что вкусно! куда вкуснее, чем шашлык из конского мяса!!! кусочек деревяшки превращается в прах, тает на языке, как изысканное лакомство. Второй исполин, содрогнувшись, пытается сбежать. Куда же ты, мой нежный окорок? мы еще не закончили разговор. Хлестким ударом хвоста срезаю корни первому, чтобы не ушел. Прыгаю на второго, вгрызаясь ему в дупло, сразу, как червь, вслед за своими зубами уходя внутрь весь.... Вкуснотаааааа... Аррргх!
Пришел в себя я через минуту. Гм. Оказывается, я ем дерево? Не то, чтобы это прибавляет мне сил, но, определенно, вкусно... неожиданно, да... надо это обдумать.
Сквозь калейдоскоп эмоций пробивается восхищение — того, кто сидит там, в куче тел. Ой. Стекаю обратно в более-менее человекообразную форму, убираю лишние детали — хвост, меч, копыта, рога... убираю... убираю, я сказал!.. Броню восстанавливать не стал, поздно маскироваться. Лоскутки огня замерли полосами ткани, обвитой вокруг тела. А стильненько выглядит — этакий, укутанный по самые брови харадрим... Ощутив, что выгляжу пристойно, сделал шаг к этой... мешанине тел.
