Женщина провела указательным пальцем снизу вверх по переносице.
— Не помните? — отчаянно спросил Джеми.
— Конечно, помню, — с неожиданной усмешкой откликнулась хозяйка дома. — Прекрасно помню.
— Ещё б не помнить! — в голосе её сына просквозило внезапное благоговение. — Да мы с Мэл на него до конца дней своих молиться будем! Верно говорю, Мэл?
Женщина на кровати — видимо, Мэл, — перекрестилась; и у Таши возникло смутное подозрение, каким образом Арон познакомился с обитателями этого дома.
— Как есть верно! — торжественно подтвердила Мэл. — Если б не он, лежать бы нашей Кирочке сейчас в земле сырой! У ней пуповинка при родах вокруг шейки трижды обернулась, бабка повивальная только руками развела...
— Мы с Мэл в слёзы, а мама за целителем побежала. — Лир прочувственно грохнул топор на пол под кроватью. — А святой отец в ту пору, слава Богине, проездом в Пвилле был, и, слава Богине, случайно ей по дороге встретился... у него на руках наша Кирочка свой первый крик и издала.
Ну да.
Как я и думала.
Мать Лира в задумчивости накручивала на палец прядь медовых волос.
— Как он меня убедил, что сможет помочь, — проговорила она, — до сих пор понять не могу...
— Не вы одна, думается, — пробормотал Джеми.
— ...но, наверное, до конца жизни не расплачусь за то, что убедил. — Женщина чуть улыбнулась. — Что ж, я Тальрин Ингран. Это мой сын Талир и Мэлли, его жена. Вас как величать, молодые люди?
Молодые люди послушно представились. Предусмотрительно добавив после 'Таши' и 'Джеми' фамилию 'Кармайкл'.
Тальрин прищурилась:
— Выходит, вы его...
— Дети, — хором подтвердили они.
В конце концов, посвящать госпожу Ингран в тонкости неродственных связей их дружной компании было бы слишком долго.
— И Арон вас...
— Да, усыно...
— ...доче...
— ...рил. — Джеми в панике подхватил Таша, почти осевшую на пол. — Можно мы у вас побудем, пока отец не подъедет? Таше очень плохо.
Казалось, Тальрин это удивило.
— Арон тоже прибудет сюда?
— Должен к вечеру быть.
Хозяйка дома кивнула: со странной улыбкой, на миг словно солнышком озарившей её лицо.
Впрочем, к сыну она обернулась уже без улыбки
— Лир, постели девочке в детской, — велела она. — Значит, вам нужен лекарь?
— Да, и срочно!
— Идём, я вас провожу.
— Мам, рано ещё...
— Ничего, разбудим.
На этом месте Таша со спокойной душой провалилась во тьму бессознательности.
...кап...
...кап.
Она одна во тьме. Сидит на краю обрыва в никуда, и с кончиков её пальцев капает вода, слезами срываясь во мглу.
...кап...
Вода с мелодичным звоном разбивается о незримое дно.
Откуда вода? Дождя ведь нет...
...кап.
Она поднимает руку.
Она смотрит на свою ладонь.
Она смотрит во всепоглощающий мрак: сквозь прозрачную плоть и хрустальные кости, сквозь бесцветную кожу, обращённую льдом — который тает, тает...
— Таша!
Кончики пальцев уже исчезли, обращённые в водяную пыль.
Она растает, и всё закончится.
— Таша, проснись!
Навсегда...
...в черноте...
Таша всё же разомкнула веки. Села, глотая воздух.
Чуть не боднув Джеми, с беспокойством нависшего над ней.
— Тихо, тихо, — он успокаивающе поднял руку с большой глиняной кружкой. — Плохой сон?
Она лежала на перине, постеленной на пол. В просторной светлой комнате в сиреневых тонах: должно быть, детской, судя по игрушкам, деревянной лошадке-качалке и маленькой кроватке с тюлевым балдахином. Каждое движение глаз отзывалось в затылке тупой ноющей болью.
Плохой сон. Просто сон.
Просто?..
Почти неосознанно Таша вскинула руку. Отвела в сторону, чтобы сияние витражного светильника, стоявшего на тумбочке, было за её пальцами. Пригляделась.
И увидела разноцветные стёклышки, оплетённые бронзовой оправой.
Сквозь свою ладонь.
Значит, всё-таки не просто...
Странно, но она не испугалась. Откровенно говоря, она вообще ничего не почувствовала. Лишь медленно повернула голову: успев заметить взгляд Джеми, прежде чем тот отвёл глаза.
Затравленный взгляд провинившегося щенка.
— Лихорадка, значит, — очень тихо сказала Таша. — С которой лучше не шутить.
Джеми убито молчал.
— Может, всё-таки скажешь мне правду?
Мальчишка нерешительно пожевал губами воздух.
И жевал ещё долго.
— Эта тварь ранила тебя. Ты кусала её, — наконец выдохнул он. — А в крови всех рейтов содержится очень редкий и очень опасный яд... с момента отравления до наступления развязки проходит не более суток.
— И развязка — смерть? — Таша спросила это по-прежнему без страха.
— Нет. Хуже.
Она просто смотрела, ожидая пояснений.
Заставив Джеми судорожно сглотнуть.
— Жертву затягивает... на ту сторону, — прошептал он. — И она становится... таким же рейтом, как тварь, отравившая её.
Даже сейчас она ничего не почувствовала.
Возможно, потому, что уж слишком безумно это звучало.
Я — висп?..
— Значит, я стану виспом? — уточнила Таша со сверхъестественным спокойствием.
— Нет! Конечно, нет! — Джеми впихнул ей кружку, и опаска в его взгляде сменилась облегчением: видимо, он ожидал куда более бурной реакции. — Я ведь приготовил противоядие!
Таша машинально вдохнула исходящий от напитка пар. С трудом сдержала рвотную потугу.
Ну да, чего ещё ожидать от пойла с пальцем мертвеца...
— И это нужно выпить?
Больше вдыхать носом она не решалась.
— На вкус оно ещё хуже, чем на запах, — мрачно признался Джеми. — Не тяни. Чем скорее выпьешь, тем лучше.
Таша выдохнула. Зажала нос двумя пальцами. Сделала глоток.
Зелье так и не дошло до желудка, миг спустя вернувшись в горло — но Джеми бесцеремонно зажал ей рот.
— Не смей! Глотай, живо! Пей всё до капли, а не то...
Таша, давясь, проглотила. Передёрнулась.
Глубоко, отчаянно вдохнула, гася тошноту.
— Не пробовала, конечно, но почему-то кажется, что навоз приятнее на вкус, — пробормотала она, когда Джеми отнял ладонь от её губ. — Сплюнуть хоть можно?
— А толку-то? Ещё вон сколько, — философски заметил Джеми.
Таша понимала: кружка повинна лишь в том, что гончар сделал её довольно-таки большой.
Однако это не мешало ей смотреть на глиняное изделие с ненавистью.
Надо, Таша. Так надо.
По-другому никак...
— Пей, — решительно сказал Джеми. — Потом сладенькое принесу. Запить.
И Таша выпила. Сквозь невыносимую тошноту, костеря последними словами питьё, Джеми, виспа и всё на свете, но выпила. А когда откинулась на подушки, глубоко дыша, чтобы не стошнило, Джеми торопливо выбежал за 'сладеньким' — и вернулся с ещё одной полной кружкой.
На сей раз напиток отдавал мятой. Он действительно был сладким.
— А вкусно, — признала Таша, жадно сглотнув последние капли. — Что это?
— Да так... чай. С настойкой сон-травы.
Дурнота, поднимаясь от желудка, медленно расползалась по её телу.
— Зачем?..
— Следующие несколько часов будут не самыми приятными в твоей жизни. — Джеми заботливо поправил ей одеяло. — Будет лучше, если ты проведёшь их во сне.
Таша даже не успела ответить, прежде чем её мир захлестнула темнота.
Проснулась она, казалось, всего минуту спустя. От ощущения, что что-то не так.
Что-то... изменилось.
— О, вы плоснулись!
Таша посмотрела на свою руку, лежащую рядом с лицом: успокаивающе непрозрачную. Скосила глаза — туда, где на стульчике рядом с периной сидела маленькая светловолосая девчушка в белом платьице. Она с любопытством разглядывала гостью кукольно-голубыми глазами.
— Ты... Кира?
С Ташиных губ сорвался хриплый шёпот, но девочка весело кивнула в ответ.
— Дядя Джеми велел мне следить, когда вы плоснётесь, — важно добавила она, не утруждая себя попытками выговорить букву 'р'. — Он сказал бусе, что вы весь день будете спать, а когда плоснётесь, то святой папа уже плиедет.
— Бусе?
— Моей бусе Тальлин. А вы что, её не видели?
— Видела. — Таша смотрела на девочку долгим, рассеянным взглядом, отказывавшимся как следует фокусироваться. — Ты на неё похожа.
— Плавда? — Кира радостно улыбнулась трогательной беззубой улыбкой. — Вот и буся так говолит.
Таша слабо улыбнулась в ответ.
— Ты ещё на кое-кого похожа. У меня есть сестра, вот когда она была маленькой, как ты...
...сестра?
Воспоминание о Лив всплыло будто сквозь туман. Без тоски, без боли, без нежности.
Без чувств.
Таша попыталась понять причину этого, но её отвлёк голос Киры.
— Тётя, а вы ведь не умлёте?
Она вздрогнула. Сощурилась, пытаясь разглядеть девочку, почему-то терявшуюся в невесть откуда взявшейся туманной дымке.
— Почему ты так говоришь?
Мысли путались, мешались, мельтешили...
— А дядя Джеми так сказал. Они с бусей лазговаливали, пока вы спали, и думали, что я тоже сплю, а я не спала. — Кира поболтала ножками. — Буся сплосила его, что с вами, а он сказал, что вы должны были стать кем-то нехолошим, а тепель не станете. Но плотивоядие помогает только от того, чтобы вы им не стали, а от смелти — нет, а как спасти вас от смелти, он не знает!
Ничего не болело. Во всём теле была какая-то необыкновенная лёгкость, необыкновенная...
Ненормальная.
Джеми, ты солгал...
Не было ни страха, ни удивления. Лишь светлая туманная мгла.
— Арон!
Мгла, мягко и вкрадчиво обволакивавшая её осознание.
— Арон...
Где он? Почему не здесь?..
Таша скользила в белую мглу по золотому лучу, сплетавшемуся со светом, лучившимся сквозь цветные стёклышки. Скользила быстро и бесконечно долго, теряясь в исчезнувшем времени.
В завораживающую, затягивающую пустоту.
...закрой глаза и спи...
...спи, ведь так будет легче...
Он не пришёл.
...спи, и ты забудешь о нём...
...просто закрой глаза, просто усни...
— Нет, Таша, не уходи!
Кто-то окликнул её по имени. Далёкий голос, очень далёкий: словно из прошлой жизни, из другого мира...
— Таша, смотри на меня, смотри на меня, слышишь?
Поздно. Мгла не расстанется с ней, не отпустит её...
...никогда.
И стала тьма.
Светловолосая девушка обмякла на руках мужчины в чёрных одеждах. Откинула голову, разметав волосы по дощатому полу просторной комнаты в сиреневых тонах.
И свет лампадки разбился в тусклом серебре её неподвижных безжизненных глаз.
...тьма.
Бархатисто-чёрная, беззвёздная, без разделения неба и земли. В них не было необходимости: здесь не существовало ни пространства, ни времени.
Она стояла во тьме — и не боялась. В этой тьме ничего не таилось. В ней не было добра или зла. Тьма была выше этих понятий.
...она когда-то боялась темноты?
Здесь не было страхов. Здесь не было памяти.
Здесь был только покой.
А впереди сиял чистый, ослепительно белый свет. Не холодный, не тёплый, не рассеивающий тьму. Она чувствовала, как он струится мимо, лаская руки, играя бликами в её зрачках — и, сколько ни смотрела, глаза не привыкали к нему.
Свет сиял в зеркале. По крайней мере, ей проще было думать, что это зеркало. Прямоугольное, чуть выше человеческого роста, ничего не отражавшее. Походившее на дверной проём.
А потом она услышала голоса.
...иди ко мне...
— Кто здесь?
...иди...
Голоса...
Зовущие — из света.
...иди к нам, и больше никогда не будет боли...
Множество голосов, сливающихся в один.
...ни боли, ни печали, ни тревог...
Она не чувствовала, что двигается — вернее, не делала ничего для этого, — но двигалась. Вперёд, к свету.
Это тоже её не пугало. Откуда-то она знала, что так надо, что так правильно.
...один лишь покой...
Она была уже у самой черты. Протяни руку — и коснёшься бесстрастного белого сияния. Сделай шаг — и исчезнешь в нём.
Это она тоже знала. Откуда-то.
И это тоже не пугало.
...навсегда...
Она закрыла глаза, готовясь утонуть в неизвестности.
Когда кто-то удержал её за руку.
— Таша, стой.
Голос был незнакомым. Или забытым?..
— Таша, не уходи. Останься.
...не слушай его, не слушай...
...не его дело...
— Нет, моё.
Свет влёк её вперёд.
Пытался увлечь.
...какое тебе дело до её жизни?
— Я никому её не отдам. Даже тебе.
...она заслужила покой...
— Она видела слишком мало, чтобы уходить.
...ей было бы легче уйти сейчас...
— Не всегда правильно то, что легко.
...она видела столько боли...
— Да.
...и по твоей вине...
— Да.
...ты не мог её уберечь...
— Да.
...а рано или поздно — итог будет один, так не всё ли равно...
— Нет. Смерть есть плата за жизнь. Боль есть плата за чувства. За право быть людьми, быть — живыми. И, умирая, мы помним жизнь, которую прожили, и жизнь, которую подарили другим. Да, за смертью боли нет, и чувств, что ранят, тоже. Но там нет и другого.
...цена слишком высока...
— Нет. За наши слёзы и нашу боль нам сторицей воздаётся. Мы живём, страдая, но живём, и отдаём себя тем, кого любим. Отдаём любовью, и получаем в ответ — любовь. И боль наша — от любви: потому что теряем. И, как бы дорога ни была цена, получаем мы всегда больше. Только не всегда это понимаем и помним.
...но в твоём мире столько гнили, столько мрака, столько зла, несправедливости, грязи...
— Нет. Тени видны лишь на свету. Зло неотделимо от добра, боль — от счастья, мрак — от солнца. Сколько бы вокруг ни было грязи, рядом мы всегда можем найти красоту. То, к чему стоит стремиться, то, ради чего стоит жить. Нужно лишь не опускать руки — никогда. Идти дальше. И делать всё, чтобы каждый новый день стал чуточку лучше, чем он есть.
Голоса шумели взволнованным прибоем темноты.
...время...
— Делать выбор.
Он разжал пальцы.
...тьма или свет...
...боль или покой...
— Жизнь или смерть.
...выбирай...
— Выбирай, Таша.
Ослепительный свет плескался перед ней.
Время узнать, чего ты хочешь на самом деле...
Она обернулась. Тьма растворяла черноту его одежд, скрывала черты, размывала лицо; лишь глаза сияли небесной ясностью.
— Ради того, что связывает нас, — тихо сказал он, — останься. Идём со мной. Прошу.
Он смотрел на неё и ждал, пока впереди манил и затягивал омутом вечный свет. Так близко, так заманчиво близко...
Тогда она и сделала выбор.
Она отвела взгляд от человека за спиной. Повернулась лицом к белому сиянию.
Она посмотрела на свет, впитывающийся в её зрачки.
А потом шагнула назад.
Всего один шаг — но почему свет тут же отдалился, так быстро, так стремительно, превращаясь в крохотную точку...
И исчезнув: вместе с голосами.
Оставив их в тихой, непроглядной, абсолютной тьме.
Чьи-то руки коснулись её плеч. Тёплые, надёжные. Живые. Она позволила обнять себя, прижалась к нему спиной, широко раскрытыми глазами вглядываясь во мрак.
Как вдруг услышала ещё один голос.
— О чём молить тебя, чего просить у тебя...
Ломкий, чуть дрожащий, очень далёкий мальчишеский голосок. Не бесплотная часть многоголосья, не вкрадчивый потусторонний зов.
