7 футов над килем

—  Нехорошие вы люди! —  упрекнул Безмятежный электромехаников. —  А если бы мы на войне были?

—  Тогда бы давно рыб кормили! —  резонно ответили ему.

"Может и так", —  честно подумал Безмятежный и скомандовал: "Тормози!"

Лодка сбросила ход, и американцы, вздохнув с облегчением, умотали по своим делам.

—  Штурман! —  запросил Безмятежный. —  А, вот, интересно знать, где мы сейчас находимся?

Вопрос был не праздным и своевременным, пока лодка шарахалась вместе с транспортом, меняя курсы и хода, точное место, естественно, было потеряно. Впрочем, Безмятежного это не слишком волновало, он был уверен, что его подводный корабль за это время не проскочил через Дарданеллы и Босфор в Чёрное море и не вылез через Гибралтарский пролив в Атлантику. А большего ему на первое время и не требовалось. Штурман довольно долго пыхтел над картой, сверяясь с черновыми записями, при этом энергично работая резинкой. Наконец он разогнулся и, ткнув карандашом, объявил: "Вот наше место!", и добавил: "Счислимое!"

Безмятежный приблизился к столу, полюбовался на прокладку и, ничего не сказав, отошёл.

—  Надо бы подвсплыть под перископ, —  извиняющимся тоном посоветовал штурман, —  я бы хоть по Солнышку определился.

—  Нельзя, Буратино! —  напомнил командир. —  Сам знаешь, до темноты нельзя. Приказ. Кстати, —  обернулся он к вахтенному офицеру, —  пусть ушастые доложат, как и что!

—  Акустики! —  скомандовал вахтенный. —  Прослушать горизонт!

Поступил доклад о нескольких надводных целях.

—  Вот видишь, деревянный человечек! —  Безмятежный укоризненно поглядел на штурмана. —  А ты — "всплывать, всплывать!"

—  То-то они нас не видели, не слышали и знать не знают, где мы есть! —  проворчал Буратино, избалованный простотой обращения.

Старпом покосился на Безмятежного: даст тот взбучку вконец обнаглевшему кормчему или спустит и на этот раз? Командир же, немного подумав, снял с головы чёрную пилотку и молча поклонился штурману. В центральном посту замерли, не зная, как воспринимать этот неожиданный жест.

—  Разглядел, Буратино? —  спросил Безмятежный, водворяя пилотку на прежнее место. —  Лысину видел? Нет лысины! Седину видел? Нет седины! А почему, Пиноккио, нет у меня ни лысины, ни седины? А потому, что ещё с курсантских годков осознал я, что самый идиотский приказ может содержать в себе потаённое золотое зерно флотской мудрости. Искать её, эту мудрость, не обязательно, однако верить в неё полезно для службы и офицерского организма. Поехали в свой район, да пусть, если готовы, раскрутят машину пошибче!

—  Полный ход! —  скомандовал старпом, и лодка, плавно ускорив движение, устремилась в квадрат, который покинула, болтаясь под транспортом.

Прошло два часа, в центральном посту жужжали приборы, штурман тёрся тощим животом о край прокладочного стола. Безмятежный, сидя в своём кресле, читал прошлогоднюю газету, время от времени удивлённо поднимая брови. Свежие газеты он не жаловал.

—  Новости меня слишком волнуют, —  объяснял он, —  совсем другое дело, когда узнаешь о чём-то, что уже давно стряслось.

—  Пересекли границу района! —  доложил штурман.

—  Вот и хорошо, —  отозвался командир, —  давайте-ка на тридцать! —  и ткнул пальцем вверх.

—  Рули на всплытие! —  скомандовал старпом. —  Держать дифферент десять на корму!

Лодка чуть задрала нос, поднимаясь к поверхности.

—  Продуемся, да так и поедем потихоньку, —  решил командир.

Все необходимые команды был тотчас отданы, и лодка пошла на малой глубине, как ей и предписывалось. Безмятежный мысленно признал, что скрытности в таком движении немного, но тут же вспомнил про таинственную военно-морскую мудрость.

"А, может, так и надо? —  утешил он себя. —  Может, мы себя выдаем и тем отвлекаем внимание от других кораблей? Конечно, так оно и есть!"

И, повеселев, приблизился к штурманскому столу — взглянуть на карту. Буратино указал место и опять напомнил, что оно всего лишь счислимое.

—  Это я понимаю, —  согласился Безмятежный, а как иначе после таких кренделей? Но, счисление-то, надеюсь, ты нормально вёл? Давай-ка я проверю на всякий случай.

В этот момент послышался какой-то странный звук — не то шелест, не то свист, причём всем показалось, что звук этот издаёт сам корпус. Одновременно поступил доклад об уменьшении глубины и скорости. Произошла мгновенная перебранка с электромеханиками, которые клялись, что обороты держат, как приказано. Рули глубины также оставались в прежнем положении.

—  Интересно, что это под нами скребётся, и почему мы всплываем? —  поинтересовался Безмятежный.

—  В Океане ещё много непознанного, —  осторожно заметил штурман, и в этот момент лодка замерла.

—  Глубина? —  запросил командир.

—  Нет глубины! —  честно ответили ему.

—  Тогда — глуши! —  распорядился Безмятежный, и двигатели были остановлены.

Командир отодвинул плечом штурмана и минуты две вглядывался в карту.

—  Ладно! —  решил он, наконец. —  Трубу наверх! — и, когда перископ был поднят, привычно повис локтем на левой рукоятке, правую крепко ухватил в кулак и прильнул к окулярам.

Находившиеся в центральном посту не видели его глаз, но заметили, как по спине пробежала лёгкая, трепетная волна.

Безмятежный долго топтался, держась за рукоятки, поворачиваясь и громко сопя. Потом оторвался и кивнул старпому: "Погляди-ка, Плюшкин, на эти чудеса!"

Старпом, расставив ноги, ткнулся в окуляры, и сразу ЦП огласил его громкий матерный вопль. Мгновенно старпом отпрыгнул от перископа, словно его шибануло током.

—  Вот такие дела, моряки, —  удостоверил Безмятежный. — Ну, пошли наверх.

—  Отдраить верхний рубочный люк! —  машинально скомандовал старпом и двинулся вслед за командиром.

Поднявшись наверх, Безмятежный первым делом закурил папиросу и только потом отворил глаза. Вечернее, но всё ещё жаркое Солнце ударило по зрачкам, и окружающий пейзаж постепенно начал прорисовываться. Лодка стояла на ровном киле, и палуба местами уже покрылась сухими пятнами.

—  Пора бы покраситься, —  машинально отметил Безмятежный, оглядывая потёки ржавчины, и поднял бинокль.

Сильная оптика приблизила горы, поросшие низкой зеленью, красивый, белый город невдалеке, жёлтый пляж и загорелые тела. Часть тел уже застыла, с изумлением разглядывая вылезший из пучины грозный корабль, а другие тела ещё только начинали шевелиться, встревоженные окружающим волнением.

—  Давай сюда штурмана! —  Безмятежный передал бинокль старпому, снял пилотку и пригладил волосы.

—  Штурмана наверх! —  заорал старпом таким голосом, что присевшая было на палубу чайка от страха нагадила.

—  Ну, флотоводец, —  спросил Безмятежный вмиг появившегося Буратино, —  и куда же это ты нас привёз, Сусанин грёбаный?

—  По моим расчётам, —  начал объяснять штурман и тут же замолк, увидев берег.

—  Бинокль возьми, —  посоветовал Безмятежный.

Штурман вооружился линзами и, ткнув пальцем, воскликнул: "Там что-то написано!"

—  Что именно? —  в голосе Безмятежного проскользнули нотки любознательного туриста.

—  Не разберу! —  покраснел штурман.

—  Дай-ка! —  командир отобрал у него бинокль, навёл на пляж и вслух прочитал: "Welcome to Cyprus!", а прочитав, посмотрел на штурмана долгим, изучающим взглядом.

—  Ну? —  промямлил тот.

—  Баранки гну! —  заорал вдруг Безмятежный. —  Послать бы тебя к папе Карло! Пусть бы дострогал до ума! Тебе зачем азбуку с цветными картинками купили? А? Чтобы ты учился, деревяшка! А ты её прогулял, в балагане заложил! Учиться надо, штурман, учиться! В том числе языкам, тогда сможешь определяться методом чтения вывесок, если по-другому не умеешь! —  и, привычно смягчаясь, добавил уже спокойно: "Мы — на Кипре! Что ты там давеча говорил про непознанные тайны Океана?"

Старпом непроизвольно сжал кулаки и поднёс их к лицу штурмана, однако, поймав неодобрительный взгляд командира, кулаки разжал и руки опустил.

Штурман взвизгнул и вдруг завыл, раскачиваясь:

Видел я Кипр, посетил финикиян, достигнув Египта,

К чёрным проник эфиопам, гостил у сидоян, эрембов,

В Ливии был, наконец, где рогаты агнцы родятся...

и замолк, поперхнувшись.

—  Что это было? —  с дрожью в голосе спросил старпом.

—  А это, Плюша, отрывок из "Одиссеи" Гомера, —  объяснил Безмятежный. —  Был такой поэт в Древней Греции. Кстати, неплохо разбирался в морском деле. Я бы его с удовольствием сменял на нашего Буратино. Грек, хоть и вовсе слепой был, но так задёшево нас на Кипр бы не высадил. Обвинение в необразованности пока не снимается, —  повернулся он к штурману. —  Может, кроме Гомера ещё чего знаешь?

—  Остров в восточной части Средиземного моря, —  забубнил штурман. —  Берега преимущественно низменные, изрезаны слабо, на севере — крутые, скалистые. Преобладает гористый рельеф. Разделён на греческую и турецкую части. Климат субтропический, средиземноморский. В древности — один из центров Микенской культуры.

—  Пожить бы здесь, —  неожиданно выдохнул Плюшкин.

—  Живи — где родился! —  строго указал ему командир. —  Тем более что здесь ржавое железо на пирсах не валяется. Быстро соскучишься... Штурман! Вон, видишь, маячок и вершинка приметная. Возьми-ка пеленга, покуда нас отсюда не попёрли.

Буратино вздохнул и занялся своим делом.

—  К нам катер идёт! —  доложил старпом.

—  А вот это уже лишнее, —  нахмурился Безмятежный. —  Пошли вниз.

—  Экстренное погружение? —  уточнил старпом, проваливаясь за ним в люк.

—  Какое, уж, там погружение, —  крякнул командир, —  поехали назад — отползаем потихоньку.

И отползли. Катер береговой охраны покрутился некоторое время на взбаламученной воде и вернулся в бухту.

—  Можно сказать, на Кипре побывали! —  констатировал, не теряющий бодрости духа, командир. —  Ты, штурман, хоть сейчас-то место нанеси по-человечески, а то здесь и другие острова имеются.

Лодка Безмятежного продолжила свою суровую боевую работу.

Командир не стал спешить с докладом о незапланированном визите, справедливо рассудив, что и без него будет, кому наябедничать, а со временем, глядишь, и рассосётся. Так и случилось. Пока ломали головы — какую кару избрать для невозмутимого подводника, островитяне, обиженные военным вторжением, устроили скандал на весь мир, обвинив одно из арабских государств, которому Россия ранее поставила несколько однотипных лодок в обмен на обещание ускорить строительство социализма. Лодки взяли, а со строительством начали волынить. Наши, понятное дело, обиделись, а тут, как раз, и подоспел Безмятежный, и очень это оказалось кстати. Газеты кричали, что, мол, эти арабы нахапали себе боевых кораблей, а плавать на них так и не научились; болтаются по морям и забредают, куда не попадя. Уж, если русские дарят им подводные лодки, так пусть бы заодно научили, как ими пользоваться!

После такого резонанса наказывать Безмятежного стало совершенно невозможно.

Уроки генерала

Бывают рода войск везучие и невезучие.

Воздушно-десантным повезло: ими командовал Василий Филиппович Маргелов. И не просто командовал, а сделал эти войска элитными. До сих пор десантники расшифровывают аббревиатуру ВДВ как "Войска дяди Васи". Такое нужно заслужить. Думаю, после Суворова мало было в нашей армии военачальников, которых солдаты и офицеры не просто уважали, но и чувствовали в них родную отцовскую душу. О жизни и службе Маргелова можно было бы написать не один увлекательный роман.

Во время Финляндской войны — командир отдельного разведывательного лыжного батальона. В начале Великой Отечественной — командир дисциплинарного батальона. Штрафники молились на своего майора и прикрывали в бою собой. Далее — командование полком балтийцев. Видно, запомнилась ему флотская лихость и через много лет, уже став командующими ВДВ, он ввёл в своих войсках тельняшки.

Война вела Маргелова солдатской дорогой — командир гвардейского полка под Сталинградом, командование дивизией, форсирование Днепра, Герой Советского Союза, Николаев, Одесса, Ясско-Кишиневская операция, Югославия, Будапешт, Вена. На Параде Победы шёл во главе сводного батальона. Бесстрашен, талантлив, любил рукопашный бой, был отличным наездником, всех своих подчинённых знал в лицо и по именам. Академия Генерального штаба, командование Псковской воздушно-десантной дивизией, командир корпуса ВДВ на Дальнем Востоке и, наконец, в 1954 году — командующий ВДВ. Кто, кроме военных историков помнит его предшественников? А ведь это были достойные генералы. Но легендой стал именно Маргелов — потому, что вложил в свои войска душу. Любая легенда — отчасти вымысел, но если это народная, а не навязанная властью легенда, то она равноценна правде.

Как-то, после инспектирования одной из частей Василий Филиппович вернулся в город, где для него был снят самый лучший номер в гостинице. Провинциальный отель, построенный по моде того времени — девятиэтажный бетонный параллелепипед, не имел никаких архитектурных излишеств, ни карнизов, ни колонн, ни лепной отделки.

Был тёплый летний вечер. Маргелов сидел в лоджии, откинувшись в плетёном кресле, и с высоты любовался окрестностями, прихлебывая крепкий чай. Настроение в него было хорошее. Десантники, не желая ударить перед "Батей" лицом в грязь, показали всё, на что были способны. Адъютант, стоя за спиной командующего, молча ожидал распоряжений. Вдруг где-то рядом послышалось сопение, и на перила лоджии шлёпнулась сначала одна, широкая как лопата, ладонь, а потом и вторая. Ладони крепко вцепились пальцами в шероховатый бетон, напряглись, и снизу медленно выдвинулась молодая, наголо стриженая голова с задорными зеленоватыми глазами.

—  Ого! —  произнёс Маргелов. —  Тебе чего, сынок?

Но голова ничего ответить не могла, поскольку в крепких белых зубах держала свёрнутую в трубочку бумажку.

Маргелов поставил подстаканник на столик, аккуратно вынул записку, развернул и прочёл: "Прашу пренять меня в училище ВДВ паскольку я все икзамены здал на двойки".

Затем некоторое время Маргелов изучающе оглядывал удивительное "явление", размышляя при этом, как же этот парень сумел сюда взобраться?

Голова покорно ждала, сохраняя лицо в напряжённом спокойствии, но пальцы уже начали подрагивать от напряжения.

—  Красный! —  Маргелов протянул адъютанту руку, и тотчас в ней оказался толстый гранёный карандаш.

Василий Филиппович вздохнул, положил записку на столик, быстро исправил ошибки, а на обороте, диктуя себе вслух, написал: "Зачислить. Он — десантник от рождения. Обучить грамматике". Затем поставил дату, время, расписался, свернул записку в трубочку и вложил её в радостно оскаленную пасть.

—  Иди, сынок! —  велел Маргелов. —  Учись хорошо!

Голова благодарно кивнула и исчезла. Командующий взял со столика подстаканник.

—  Не знаю, прославился ли этот парень как десантник. Не знаю, стал ли он знатоком русского языка. В Рязанском училище не было такого предмета, как изящная словесность. Зато пристальное внимание уделялось политическим дисциплинам, например — "Марксистско-ленинской философии". Сейчас, конечно, вспоминать об этом забавно, а в то время курсантам было не до смеха. Можно было отлично знать парашютное дело, метко стрелять, владеть приёмами рукопашного боя, разбираться в тактике, но неуспеваемость по идеологическому предмету неизбежно перечеркивала все прочие достоинства.