В Институте не было никого опаснее.
— Вон, — командую я.
Улыбка Сидзуэ незначительно меркнет.
— Пожалуйста, не волнуйтесь, Саотоме-химэ. Стать куклой это величайшая радость, что может познать девушка. Вам повезло. Директор столь жестока, запрещая мне делиться моим даром. Мне так грустно думать об этих недоступных мне бедных, несчастных девушках. Все они в ловушке проклятия бессмысленных мечтаний.
В унылый голос Сидзуэ возвращается оживленность.
— Но не вы. Вы будете куклой. Идеальной принцессой, навечно свободной от всех тревог.
Покачиваю головой, чтобы прояснить взор от парящих передо мной странных золотистых угольков. Сидзуэ явно пытается что-то со мной сделать. Спорить глупо. Мне просто нужно выставить эту девушку из комнаты. Сейчас же.
Держа это в сознании, шагаю вперед, сжав зубы от агонии, и…
… скольжу сквозь тело Сидзуэ как сквозь туман. Спохватываюсь, прежде чем упасть, и оборачиваюсь, чтобы увидеть, как иллюзия дрожит и растворяется в золотистом свечении. Рывком перевожу взгляд в сторону. Вижу, как Сидзуэ стоит рядом с моей кроватью.
— Пожалуйста, никакого насилия, Саотоме-химэ, — просит Сидзуэ. Блондинка поднимает и протягивает синее кружевное белье. — Как насчет сперва одеться? Девушка радостнее, когда она красива.
Вырываю одежду из рук Сидзуэ.
Б-бух.
Останавливаюсь.
Б-бух. Кровь пульсирует. Зрение искажается, и стены изгибаются внутрь. Шелковые трусики с милыми бантиками вытесняют все остальное. Ярко-синий цвет растворяется в воздухе, краска растекается как в воде.
Б-бух.
Давление усиливается, весом горы сокрушая мою голову. Пошатываюсь, испытывая головокружение и растерянность. Вокруг меня вихрем кружится золотистый свет. Моргаю, изо всех сил стараясь припомнить последнюю мысль.
Сидзуэ. Вышвырнуть ее ко всем чертям.
Воспользовавшись этим моментом ясности, рвусь вперед. Мое тело стремится сквозь воздух, легко проходя через иллюзии Сидзуэ. Несдержанный импульс выносит меня на кровать. Отскакиваю и врезаюсь в дальнюю стену.
Резкая боль это желанный дар. На краткую секунду она смывает сгущающийся туман. Прикусываю язык, чтобы задержать эту ясность, осматривая бурю золота в поисках нападающей.
— Вы в … -химэ? — спрашивает далекий голос Сидзуэ.
Б-бух. Б-бух. Барабанный бой моего сердца заглушает Сидзуэ. Мой мир поглощает занавес золотистого свечения. Вокруг меня роятся угольки. Касаются моей кожи и погружаются в нее. Там они и двигаются, слизистые личинки, вгрызающиеся в мою плоть.
— Вон, — требую я. Не могу сказать, кричу я или шепчу.
Осознание продолжает раскалываться. Секунды разлетаются каскадом кадров. Думай. Думай! Изо всех сил стараюсь собраться с мыслями. Боль не работает.
Опираюсь на ки.
Возвращается жизнь. Ломается золото. Агония. Тьма. Страдание.
Вздрагиваю. Возвращается раздробленная ясность. Понимаю, что лежу на земле, вжимаясь лицом в ковер. Дышу, втягивая пыль и ворс.
Золото тысячей огней протекает сквозь землю. Сгущается.
Нет! Меня потряхивает напряжение воли. Снисходит безумие. Вновь опираюсь на ки.
Агония. Беспамятство. Осознание. Золото… затем снова агония.
Повторяю цикл. Раз. Другой. Теряю счет. Все истекает кровью, пока мной владеет эта бессмысленная навязчивая идея.
Агония. Беспамятство. Осознание. Золото.
Теплые руки ложатся мне на щеки. Стеклянные глаза Сидзуэ оказываются рядом с моими. Ее лицо поражено смущением.
Агония. Беспамятство. Осознание. Золото.
— Я не понимаю. Почему вы боретесь? — спрашивает она.
Агония. Беспамятство. Осознание. Золото.
— Остановитесь. Пожалуйста, остановитесь, Саотоме-химэ. Я не хочу вам навредить.
Агония. Беспамятство. Осознание. Золото.
— Почему вы не останавливаетесь?
Агония. Беспамятство. Осознание. Золото.
— Я… я сделаю все лучше. Не волнуйтесь, Саотоме-химэ, скоро все закончится.
Агония. Беспамятство. Осознание…
Вторжение.
Шаблон ломается. Вклинившись меж разбитых мгновений, Сидзуэ делает свой ход. Ее руки проникают в мою грудь, погружаясь сквозь кожу как сквозь туман. Пальцы шевелятся, задевая мои внутренности. Касается она не органов, но чего-то совсем другого.
Слабый инстинкт заставляет меня отступить. Мое движение останавливает кровать, на которую я опираюсь.
— Вот так. Еще секундочку, Саотоме-химэ, и все будет гораздо лучше, — обещает Сидзуэ.
Вторгшаяся рука крепко сжимается. Застываю. Мой позвоночник пронзает первичный ужас. Страх обращается яростью. Отпусти! Это не твое! Гнев затмевает агонию. Без раздумий хватаю Сидзуэ за плечи, пальцы хрустят от дрожащего ки. Затем, изо всей силы, толкаю.
Рывок!
Часть меня вырывает.
…
А?
В замешательстве хмурю лоб. Что я делаю?
Бесцельность.
Почему я сражаюсь?
Бессмысленность.
Кто… кто я?
Пустота.
Бух. Сидзуэ врезается в стену. Едва слышу. Сейчас все это кажется таким… бессмысленным. Мои действия, мои мысли, мои мечты, они выливаются стекающим с края света океаном. Пустота. Это все, что остается.
Нет. Это не может быть правдой. Было больше. Должно было быть больше. У чего-то в моей жизни был смысл.
Тщетно роюсь в своих воспоминаниях: годах странствий по пыльным дорогам, сражениях с титаническими врагами, передающими мудрость бормочущими учителями. Какой цели все это служило? Мусор. Все мусор. Время выброшено, и что же мне досталось в ответ?
Ничто.
Ничто. Это то, что я.
Ничто. Это все, чего мне удалось достичь.
Ничто. Это мое будущее.
Саотоме Ранма ничего не значит.
Рассветное солнце пробивает тьму отчаяния. Сидзуэ. Ее улыбающееся лицо предстает передо мной, ее голову окружает золотой ореол.
— Вам сейчас лучше, Саотоме-химэ? — спрашивает Сидзуэ.
Лучше? Мое лицо искажается от ужаса. Как это может быть лучше? Дрожащими руками хватаю ее, стремящимся вернуть разбитые мечты ребенком.
— Верни, — шепчу я. Моя команда лишена силы. Мне не хватает воли. Для меня есть только ничто.
Сидзуэ смахивает в сторону мои волосы и негромко успокаивает меня.
— Не беспокойтесь, Саотоме-химэ. Вам станет лучше, когда вы примете истину. Теперь повторяйте за мной: я пустой сосуд. Внутри меня ничего нет.
— Нет. Я не хочу пустоты. Верни. Пожалуйста, верни.
Сидзуэ качает головой.
— Нечего возвращать, Саотоме-химэ. Повторяйте за мной: я пустой сосуд. Внутри меня ничего нет.
Растратив последний клочок чувств, я слабо оседаю. Не в силах больше сопротивляться, повторяю за ее голосом:
— Я пустой сосуд, — шепчу я. — Внутри меня ничего нет.
Уходит напряжение. Исчезает страх и ужас пустоты. Остается лишь спокойствие. Внутри меня пустота.
Но все в порядке.
Сидзуэ улыбается, и я начинаю улыбаться в ответ.
— Верно, Саотоме-химэ. Мы пусты. Но не волнуйтесь. Наши сердца можно наполнить. Даря другим счастье, мы можем познать совершенную радость. Мы существуем, чтобы угождать.
Кружится голова. Рациональное мышление дразнит меня образами битвы. Используй ки, настаивает оно. Столкнись с агонией. Но… зачем? Зачем мне это делать? Сражаться бессмысленно. Я всего лишь мешок с мясом. Лучше отдаться. Лучше, если меня смоет прочь.
Расслабляюсь на кровати. Негромким шепотом повторяю истину Сидзуэ и обращаю ее своей.
— Мое сердце можно наполнить счастьем других. Я существую, чтобы угождать.
— Мы куклы, — произносит Сидзуэ.
Я открываю рот…
И мое горло застывает. Остатки воли борются с магией. На меня снова обрушивается кружащееся золото. Восстает животный инстинкт, когда уходит человечность, продолжая битву, в которой я больше не могу бороться.
Но результат неизбежен. Эмоция не может победить энергию превыше ее прикосновения.
— Я… кукла.
О.
Я кукла.
Это хорошо. Это прекрасно. Восторг, не сравнимый с приливом блаженства. Он мягок и успокаивающ, как теплое одеяло. Я кукла. Предмет. Украшение. Существующая, чтобы угождать и покоряться. Больше для меня ничего нет. Мне не нужно чувствовать или мечтать. Мне нужно только дарить. Дарить все, что только не попросят.
Это чудесно простое существование.
— Уже лучше, Саотоме-химэ? — спрашивает Сидзуэ. Блондинка встает и дружески протягивает руку.
С мягкой улыбкой тянусь и принимаю предложение Сидзуэ.
— Да… да, лучше, — отвечаю я.
— Как хорошо, — выдыхает Сидзуэ. — Теперь, как насчет того, чтобы вы оделись. Думаю, в синем платье вы будете очень мило выглядеть.
Рассеянно киваю и позволяю Сидзуэ направить меня. Спокойно болтая, Сидзуэ помогает мне одеться. Моя грубая, пацанистая фигура преобразовывается. На ее месте остается хрупкий цветок. Невинная девушка с ярко-голубыми глазами.
Это я.
Это то, кем я должна быть.
Улыбаюсь, увидев это.
— Вы довольны, Саотоме-химэ? — спрашивает из-за плеча Сидзуэ.
— Идеально, Сидзуэ-тян, — отвечаю я. Стою и со всех сторон любуюсь собой.
— Вы слишком добры, Саотоме-химэ, — отвечает Сидзуэ. Она подходит к шкафу. — Если это не слишком большая проблема, что если мы просмотрим вашу одежду, прежде чем прерваться на чай?
— Чудесная идея, — произношу я, сводя вместе ладони. — Столь многое из того, что оставил Институт, ну, однообразно.
Сидзуэ улыбается.
— О, я знаю. Если вы не возражаете, я буду счастлива помочь вам с выбором.
Исполняю крошечный реверанс.
— Вверяю себя в ваши руки, Сидзуэ-тян.
— Для меня честь послужить вам, Саотоме-химэ, — говорит Сидзуэ, возвращая более глубокий реверанс.
Время размывается, когда мы работаем. Минуты превращаются в часы. Я пропитываюсь указаниями Сидзуэ, постигаю тайны моды и стремлюсь соответствовать ее нежному поведению и изысканному изяществу.
В конце концов, мы прерываемся на чай.
Именно тогда распахивается дверь.
В комнату бурей врывается Акина, ее фиолетовые глаза угрожают смертью. На Сидзуэ останавливается взгляд столь же разрушительный, как и гром среди ясного неба.
— Как ты посмела! Вон!
Сидзуэ вскакивает на ноги, на ее лице застывает выражение шокированного замешательства.
— Исии-химэ? — пищит она. Спустя мгновение Сидзуэ спохватывается и опускается в изящном реверансе. — Прощу прощения, если я вас разозлила, Исии-химэ, но уверяю вас, я нахожусь здесь с разрешения директора.
Безынтересно улыбаюсь и осторожно потягиваю чай, убедившись, что моя помада не размазывается.
Акина прищуривается.
— Это не просьба, Сидзуэ. Ты покинешь эту комнату цивилизованным способом или нецивилизованным. Что предпочтешь?
На краткий момент нежное выражение лица Сидзуэ исчезает.
— Простите, Исии-химэ, но я не могу это сделать. Ваша просьба конфликтует с приказами директора. Возможно, вы встретитесь с Саотоме-химэ как-нибудь в другой раз? Я уверена, что она будет рада.
— Значит, ты отказываешься? Пусть так. — Взгляд Акины смещается на меня. — Саотоме, пожалуйста, не обращай внимания на то, что увидишь. Это недостойно сенши.
Акина в три шага пересекает маленькую комнату. Затем она хватает пустой воздух и тащит его за собой. Напротив меня растворяется образ Сидзуэ, только чтобы вернуться в хватке Акины. Акина рывком выводит девушку из равновесия и тащит ее к двери. Под конец приподняв ее, Акина вышвыривает блондинку в коридор.
Хлоп! Дверь врезается в косяк, скрывая Сидзуэ.
— Ну, это довольно грубо для меня, — говорит Акина, подходя к столу. — Хотя я вижу очарование этого. Неудивительно, что ты так жестока.
Встаю со своего места и вежливо улыбаюсь Акине. Неумело исполняю реверанс.
— Исии-химэ.
Рубиновые губы Акины изгибаются. Спустя мгновение она возвращает мне реверанс.
— Саотоме-химэ.
После этого Акина опускается на косо стоящий стул.
— Похоже, ты не знаешь, что сенши не кланяются сенши. Результат упрямства Митико, или так сказала мне Камико. «Я отказываюсь участвовать в ненужных и неэффективных движениях». Не сомневаюсь, именно так оправдывалась Митико.
— Конечно, Исии-химэ, — вежливо говорю я. — Чаю? — приподнимаю я чайник.
— Пожалуйста. И называй меня Акиной. — Акина подхватывает запасную чашку. — Саотоме, ты помнишь, кто ты?
Кто я? В замешательстве смотрю на нее, наливая в чашку зеленоватую жидкость. Внезапно я понимаю. Не кто я, но что я. Моя улыбка становится ярче от возможности поделиться истиной.
— Я пустой сосуд, ожидающая быть наполненной счастьем других, — гордо говорю я. — Я кукла.
— Нет, — со стуком ставит Акина свою чашку. Ее фиолетовые глаза ловят мои, не позволяя сбежать. — Ты не кукла.
Отшатываюсь.
— Но… я… — запинаюсь я, мои мысли разлетаются на осколки. Уверенность заменяется пугающим замешательством.
— Ты Саотоме Ранма: мастер боевых искусств, грубая и жестокая, — продолжает Акина, не позволяя вмешаться. — Ты расцветающая в женственность пацанка, несломимый воин, элегантная сенши. Ты много чего, кохай, много чего прекрасного. Но ты не кукла. Совсем не кукла.
Падаю на свое место, импульс удара прокатывается по моей спине. Глаза распахиваются, дыхание становится короткими паническими вздохами. Не кукла? Нет. Я должна быть куклой. Потому что если я не буду куклой, я буду ничем. Ничем. Нарастает ужас, и разверзается пустота бессмысленности. Нет. Нет! Я не буду ничем. Что угодно лучше, чем ничто. Кукла. Я кукла. Она лжет. Я кукла.
Меня вновь наполняет успокаивающее тепло. Я кукла. Прекрасный предмет, существующий, чтобы угождать. Страх отступает, и моя улыбка возвращается.
— Если вы в это верите, Акина-химэ, то это должно быть правдой, — вежливо отвечаю я. В глубине души я все отрицаю.
— С тобой никогда не бывает легко, да, Саотоме? — со вздохом говорит Акина. — Ну, раз уж этот подход не сработал, попробуем по-другому. Спой со мной, кохай.
Акина поет. Ее небесный голос наполняет комнату ангельским хором. Серебристые ноты пронзают мои уши и прокладывают свой путь в мою душу. Слова песни глубоко вгрызаются внутрь меня.
Акина поет о воине. Храбром бойце, сражавшемся с королевством, только чтобы пасть перед его королевой. Но это не грустный рассказ. Поражение дарит не горечь и не смерть, но любовь и дружбу.
Музыка зовет меня, и мой голос присоединяется к голосу Акины. Жалкое подражание. Я не могу повторить ее высокие ноты, не могу и справиться с трепещущими фразами. Тем не менее, я пою. И с этим вырванная в моем сердце дыра вновь наполняется забытыми эмоциями.
Тук, тук.
Негромкий стук прерывает нашу балладу. Дверь открывается, показывая Камико. Ястребиные карие глаза на мгновение останавливаются на мне, прежде чем перескочить на Акину.
Акина встает.
— Продолжай петь, кохай, — приказывает она. — Нам с Камико есть что обсудить.
Камико резким кивком подтверждает приказ Акины, и я возвращаюсь на свое место. Мой голос опускается до шепота. Без направления Акины я искажаю песню. Мне от этого плохо, но мне не кажется правильным, что могучий воин проигрывает злой королеве.
