| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
Романтика путешествий? Вряд ли. Оно, конечно, красиво — объехать половину Союза, особенно тянет к таким вещам в юности, но в вагоне все уже давно были людьми остепенившимися, в зрелом возрасте, да и какая романтика в том, чтобы прожигать ломом замерзшие нечистоты? Вообще, что здесь держит его самого? Диссертация? Но ведь он, Сергей, вполне мог выбрать тему, где можно просто крутить гайки на стенде, мог выбрать другую лабораторию, другой отдел... да, мог выбрать тот же когда-то манивший его ОКП, наконец, он мог и вообще сюда не приезжать, ему предлагали и остаться на кафедре... только здесь, на пути, он первый получал в руки научную истину, а на кафедре что — блуждание среди гипотез и математических моделей; но ведь живут же так другие и защищаются... почему он так не смог?
Может, все дело в том, что тут над ними никого нет? Начальство, коллектив, семьи — все это за тысячи километров, можно пить, искать развлечений — никто не увидит. Только вот не пользуются они этой свободой. Во время работы — сухой закон, случайных баб — никаких, все только для того, чтобы выполнить этот самый приказ начальства досрочно и получить половину из сэкономленных дней. Значит, беспризорность — это здесь не ценится.
Но чего-то же их тянет сюда? Как Сталкера в Зону? А что, похоже. "Это ведь единственное место, куда можно прийти, если надеяться больше не на что". А к ним, в Институт, и идут, когда надеяться больше не на что. Когда опускают руки инженеры депо от непонятных поломок, когда исчерпываются идеи заводских конструкторов, когда вузовская мысль топчется на месте и предлагает бесчисленное множество вариантов, увядающих от столкновения с практикой. Мы, в вагоне, — последняя инстанция, мы решаем судьбу техники и людей, связавших с ней жизнь. Может, в этом все и дело? Где и как еще они получат право считать себя хозяевами судеб?
...Треугольник на конце тонкого серебряного волоска стрелки достигает цифры 40.
— Конец замера!
— Есть конец замера...
...А вообще, разве не опасно для техники, когда от человека ничего не зависит?
Ведь почти всегда металл начинает ломаться с человека, думал Сергей. С того, что человеку показывают, что завод — не его завод, цех — не его цех, станок — не его станок, а его положение в этой стороне жизни, отмеряемой рабочими сменами, зависит не от него самого, а как начальство распишет. Человеку, который чувствует, что зависит от чужой милости, все равно, насколько зрелы и сочны плоды его труда, и даже то, то, что на этих плодах, как на ниточке, висят чьи-то жизни, не будет принято им во внимание — ведь его собственной жизнью и судьбой распоряжается некто, поставивший себя хозяином; а, значит, тот за все и отвечает. Даже страх и угрозы не заставят человека закрепощенного чувствовать себя в ответе за свои труды; в атмосфере страха гибнут мастера, а процветают угодники, тупо усиливающие хозяйское самодурство.
Но что же делает столько людей подобными крепостным? Пусть они не выглядят угнетенными, не жалуются на свое ярмо, и даже сплошь и рядом довольны своей жизнью, но глубоко в душе у них сидит все тот же крепостной, которому его труд — всего лишь более комфортная барщина...
Дело в системе? Нет, слишком легкий и готовый ответ. Система, среда... Но ведь не превратила же эта система в безразличных волов в упряжке его, прибористов, многих людей, с которыми довелось работать. Они не следовали обстоятельством, они нашли в жизни место, где их приходится принимать такими, как есть, а не бесправными червями. Значит, при разных системах есть шанс быть свободным.
Главное, чтобы тебя в душе не сделали быдлом, чтобы ты сам совал голову в ярмо. Не думать, что все равно за нас решат по-своему.
"Только что мою жизнь должна была решить вылетевшая из гнезда ручка; но десятки людей, доводивших ходовую часть, повернули судьбу в другую сторону... И Предистенский не все решает. Просто сегодня моя очередь каждым днем испытаний менять его решение. От меня может зависеть жизнь муфты, вопрос, прожил ли Занятин недаром эти годы. И я должен драться за эту часть его жизни до конца, как рубашкинцы дрались за мою."
7.
Они приближались к Печоре с севера. Планшет, на котором Сергей крестами отмечал замеры, был уже полностью исчеркан, но Сергей вновь и вновь давал команды вагону: хитрый Розов наэкономил магнитной ленты, выставляя время замера по нижнему, определенному программой испытаний, пределу, и теперь Сергей стремился расстрелять этот запас до последнего километра. Больше статистики. Больше циклов. Еще кусок черной дюймовой ленты с перемагниченными частицами, еще один, еще... Сергей остервенело хватался за каждый момент, представленный дорогой, за каждый удар стыка, переведенный в колебание зайчика на мониторе. Потом можно будет спать — не вырывать для сна минуты на стоянках, положив голову на руки, сложенные на пульте, а просто спать, лежа на полке и не чувствуя, как в рифленую стальную стенку бьется ветер от встречных поездов. Это была заветная мечта последних трех дней — круглосуточные дежурства в кабине заставляют жить другими ценностями, неизвестными для большинства людей. В пустыне больше всего ценится вода. Здесь, на испытаниях, больше всего ценится сон, безопасность, потом, смотря по сезону — тепло или прохлада. Небо затянуто серыми высокими пленками облаков, убегающих к северу, и вечером в Печоре будет тихо и солнечно, и для неожиданностей осталось слишком мало километров, и сейчас главная мечта — сон. Но сон будет потом, а сейчас важно добить ленту.
От Воркуты они шли со сверхтяжеловесом. Это был двойной состав, точнее, два состава: к хвосту первого прицепили голову второго. Первый состав вел их ноль одиннадцатый; второй, подчиняясь командам их бригады, отдаваемым через рацию, тянул обычный "фантомас". Как положено, "фантомас" старался взять на свои плечи положенную ему долю веса состава, дабы снизить продольные силы: в длинной цепи вагонов могла оказаться автосцепка с заваренной трещиной или пострадавшая от сильного удара на горке. Но нагрузка все равно больше доставалась 2ТЭ121: когда на руководящем подъеме "фантомас" боксовал, сбрасывая тягу, их трехсоттонный богатырь продолжал упрямо хвататься за рельсы, лишь немного снижая скорость и, проскальзывая то одной, то другой колесной парой, тут же восстанавливал сцепление. Это работали датчики, ловящие разницу в скорости осей, те самые датчики, из-за последствий детских болезней которых они с Андроном когда-то отправились в Сивую Маску; теперь пришло время для этих круглых коробок на буксах возвращать людям долги и доказывать, что они вовсе не лишняя деталь в угловатом зеленом гиганте.
Сергей, как руководитель испытаний, от тяжеловеса мог отказаться; но он сознательно решил нагрузить машину как можно больше, чтобы удостовериться, как при более тяжелом режиме держат сделанные им самим взамен лисичанских черные круги резинокордных муфт, как держат болты и втулки, аккуратно выточенные неизвестными ему, но добросовестными рабочими экспериментального цеха Института, как держит сборка — произведение жилистых рук Гриши Чугуева, как работают не искаженные безалаберностью исполнителей идеи Занятина. Он не боялся, что что-нибудь вылетит. Он знал, что привод выдержит и больше. Двенадцать колесно-моторных блоков тянули тысячи тонн заполярного угля без передышки — состав пропускали по зеленой улице, ибо он не вмещался на станционных путях. В этом был и свой минус — если забарахлит какая-то "точка", ускорениемер или тензодатчики, то остановиться и поправить уже было невозможно; но Сергей рассчитал, что имеющегося запаса до Печоры хватит.
— Ну, такого ударного финиша у нас еще не было, — прокомментировал очередной замер Розов.— Как доезжаем до депо, давай три дня на разграбление города.
— А чего ты там собираешься грабить? Вроде уже все прибарахлились, — Сергей машинально вспомнил, что его последней покупкой здесь был отрез марли, внезапно оказавшейся в дефиците после вхождения в моду марлевых платьев. Марля была нужна знакомым.
— Ну, надыбать там всегда чего найдется. Вон я на рынке оленьи унты видел — как раз твой размер. Забойная вещь. Зимой сюда снова на испытания приедем — в унтах ходить будешь.
— Командировочные уже к концу подходят, не хватит.
— Ну, чего ж ты с книжки мало-то снял, как сюда ехать?.. Во, идея! А давай мы андреевский слиток бронзой выкрасим и в Печоре загоним, с понтом золото?
— Что ж вы его в Воркуте не загнали? Там шахтеры, у них зарплаты шахтерские.
— Да как-то некогда, надо было в ОРСе затариться, город посмотреть...
Когда они стояли в Москве на сортировке, то подобрали здоровую чушку свинца. Серые болванки, похожие на длинные поленья с парой рубчиков поверху, кучкой валялись в междупутье, чистые, свежие, только штуки три в самом низу попали в лужицу от растекшегося на жаре куска битума.
— Слышь, Андрей, а это ж однако, дефицит! — крикнул в окно вагона прогуливавшийся внизу Непельцер. — Свинец, однако!
— И вправду свинец, — констатировал неспешно подошедший Александров. — Наверное, с вагона выпал, когда стукнули. Валяется здесь и на фиг кому нужен.
— Так это реактор засыпать везут. Может, целый состав был. И, наверное, не стукнули, а вагон вскрыли, покидали наружу, а унести все не смогли.
— Надо хоть одну в вагон закинуть, пригодится. А то замучаешься выписывать.
— Ха, на грузила... Слушай, она тяжелая, больше двух пудов; зови мужиков, чего так корячиться будем?
Чушку аккуратно поднесли и задвинули на пол тамбура.
— Ну что, пошли за второй? Все равно их здесь потаскают.
— Да ну ее... И этой на всю жизнь хватит. Еще вагон перегрузим...
— Вагон!.. Приготовились!.. Замер!..
В динамике ГС грюкнуло — кто-то брал микрофон с пульта.
— Ну ты прямо как "Огонь!" командуешь, — послышался чуть охрипший голос Андрея. — У вас в вузе на кафедре артиллеристы были?
— Нет, понтонеры.
— Это у нас Брадин артиллерист. Создатель первого вагона и старейший испытатель.
— Спасибо, а то я и не знал.
— Да это я для бригады говорю, она-то, наверное, не знает.
— Брадина все знают, — встрял густым басом Сашка. — "Из вагона выпал Брадин — тепловозов испытатель. А за ним летел Кайсатов..."
— "...С толстым пузом волосатым."
— Конец замера.
— Есть конец замера. А чего его кончать, сейчас следующий начнется...
"Скоро уже отстреляемся" — подумал Сергей. Боевая задача вагона-лаборатории в этом сражении подходила к концу. Дальше, после обработки, судьба привода будет решаться в климатической камере — огромном сооружении, занимающем конец экспериментального цеха. Камера была размером с дом в несколько этажей, чтобы в ее чреве за стальными воротами могли свободно размещаться целые агрегаты. Теперь туда поместят стенд весом с карьерный самосвал — ложе для полностью собранного колесно — моторного блока, с кучей механизмов, которые заменят приводу сопротивление состава, удары стыков, качание кузова на рессорах, из-за которого перекашиваются муфты, специальные приводы будут двигать редуктор вбок вправо и влево, имитируя движение средней колесной пары в кривых и на стрелках поперек пути. Раньше, на паровозах, бандажи средних колесных пар делали без гребней, чтобы те не мешали проходить кривые. Теперь на локомотиве бандажи одинаковые, но средняя пара должна ходить поперек пути, и это тоже должен компенсировать привод.
Привод возложат на этот стенд, словно на жертвенник в пещерном храме, и несколько дней трубы будут наполнять этот храм дыханием арктических просторов, пока не остынут стены, пол, все конструкции и внутри не воцарится заполярная зима с положенной по нормам стужей в минус пятьдесят — невзирая на жару под тридцать в разгоряченном летним солнцем цеху. Только после этого стенд включат, и поведение муфт будет переводиться в электрические сигналы приборов, докладывающих человеку о состоянии резины и металла. Входить внутрь для осмотра надо осторожно, еще в жарком цеху закутавшись с головой в теплую одежду, а войдя, надо обязательно задержать дыхание и начинать дышать не сразу, осторожно, поверхностно; опасен не столько холод, сколько внезапность, с которой он обрушивается на распаренное, не готовое противостоять морозу тело, слизистые оболочки носа и горла, и легкие. Разговаривать... внутри лучше вообще в это время не разговаривать. Искусственная зима здесь действует на человека не временем, а циклами, как усталостная нагрузка на стальной образец.
Скоро отстреляются... Помощник вышел в дизельное, и Сергей воспользовался этим, чтобы еще раз, возможно, последний за эту поездку, выглянуть из бокового окна, подставить лицо тугому ветру, пропитанному озоном, смолой и хвоей. Глядя на покрывшие косогор ряды сосен, он вдруг поймал себя на том, что пейзаж чем-то напоминает виденное в старом фильме "Водил поезда машинист": пологие горы, лес и бегущие пути. Вот только иначе, чем в кино. В кино люди совершают подвиг, а они здесь для того, чтобы не давать его совершить. На экране кочегар паровоза грудью бросается на струю пара, чтобы дать спасти пассажирский поезд от неминуемого крушения; но человек техники знает, что резьбу так просто ни с того ни с сего не сорвет, и корень зла был в дефекте детали или неправильной сборке. Они здесь для того, чтобы делать фильмам скучные концы. Финал научных поисков — чтобы не срывало резьбу или не срезало болт: и тогда героиня не узнает героя по фотографии в "Гудке" и они встретятся когда-нибудь позже, кочегар восстановит свое доброе имя не жертвой, а годами труда, и молодой помощник еще долго будет ухаживать за любимой девушкой, пока она не ответит ему взаимностью. Они меняют судьбы людей, а кто-то пытается менять их собственные судьбы. Что такое судьба? Результат попыток человека и многих других людей, попадающихся ему на пути, изменить ход его жизни.
Сергей усмехнулся: полгода назад он не знал ответа на этот вопрос, а сейчас этот ответ всплыл в сознании, как само собой разумеющийся. Значит, полгода он подсознательно анализировал этот вопрос, накапливал новые жизненные факты, и какого-то из них оказалось достаточно, чтобы выстроить логическую цепочку. Так и в исследованиях: какой-то новый результат, наблюдение могут оказаться ключом к разгадке, натолкнуть на совершенно новые выводы.
За спиной хлопнула дверь, прибавив шума в кабине — вернулся помощник.
— Природой любуешься?
— Да нет, фильм один вспомнил,— ответил Сергей, уступая место. — Вагон, приготовились!..
Состав шел под уклон, и механик врубил электродинамический, стремясь сдержать нарастание скорости. Дизель сразу взревел, как на четырнадцатой позиции; то был недостаток схемы, в которой для возбуждения двигателей в этом режиме требовались большие обороты главного генератора. Тяжесть двойного состава навалилась на сто двадцать первый, тяговые двигатели отбирали у тысяч тонн энергию их разгона и обращали в электричество, ток накалял ряды реостатов на крыше, а лопасти вентиляторов швыряли на них все новые порции свежего воздуха, чтобы металл не перегорел от жара. Огненное дыхание ЭДТ выбрасывалось в сторону от состава; так силу гравитации пускали на ветер. Сдерживая вагоны, тепловоз упирался в путь, и вскоре к реву дизеля и гулу вентиляторов добавился неровный, приглушенный изоляцией кабины вой, низкий, похожий на гудение трансформатора.
| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
