Мистер Эндрю Трипкин войдя в привычный азарт, почувствовал себя снова молодым. Ни одна мелочь не должна была ускользнуть от его проницательного глаза. В своей довоенной практике он руководствовался священным правилом — сначала надо собрать все факты, всё до самых мелочей. А, уже накопив их и перетасовав, отбросить в сторону все лишнее. Этим и отличается ремесло полицейского от призвания газетчика. Ему не нужны сногсшибательные версии, он не станет подверстывать под них фактов, он не какой-нибудь молокосос вроде этого сержанта. С того момента, как он включился в следствие, он отставит в сторону все предубеждения. Пусть таксист и девчонка простят его за прежние нелестные эпитеты. Он открывает чистый лист, никто ни в чем не подозревается, и одновременно подозреваются все. Начнем с таксиста, полюбуйтесь на него: припарковал свою колымагу на стоянке, выключил сигнальный свет "Для найма!" и теперь рассиживает в кабаке! В такое горячее время его коллеги...
Мистер Трипкин настолько увлекся, что споткнулся на ходу о камень. Цепь его рассуждений порвалась. А когда он поднял голову, то прямо перед ним возвышался огромный черный дом. Придерживая шляпу, редактор сосчитал этажи — их было пять плюс некое подобие мансарды над крышей. На двух верхних этажах громоздились нелепые балконы. Редактору показалось, что он знавал раньше это место и этот дом, не в первый раз он касался рукой бурых кирпичей с толстым слоем копоти, задирал голову, чтобы убедится в наличии гипсовой лепнины, напоминающей оплывшее свечное сало. Его нисколько не удивило полное отсутствие прохожих, короткая узкая улица словно вымерла, оставив его наедине со своими ощущениями. Даже шарканье его подошв по мощеному тротуару отозвалось не позади и не впереди, а именно внутри, в его редакторском мозгу. Редактор вздрогнул и поглядел под ноги. Если приглядеться к этим камням, то не исключено, что... Дух несчастного Лорри царил во всем. Мистер Трипкин сошел с тротуара на проезжую часть.
Но где же подъезд? Подъезд забит досками. Только сейчас он обратил внимание, что во многих окнах не хватает стекол. Камешек с тротуара точным попаданием влетел в пустой проем высокого первого этажа над цоколем и упал с гулким эхом. И снова тишина. Редактор перевел дух. Дом был мертв. Неужели он ошибся?
Ну, конечно, напротив стоял точно такой же дом из бурого кирпича с оплывшей лепниной. Но в отличие от своего братца-близнеца, он носил номер 8, а не 7. "Ага! — воскликнул редактор, — так и должно было быть!" Как он мог упустить из виду, два дома-близнеца — один против другого. Покойный фотограф именно так ему и описывал. "Когда родит корова двойню, один телок идет на бойню...". Он огляделся по сторонам и решительно направился к массивной двери, осененной широкими рустованными глыбами наподобие ренессансного палаццо. Перед входом он постоял немного с ладонью у закрытых глаз. Нет, сердце не болело, просто надо было отвыкнуть от солнечного света. Ему предстояло войти в полумрак подъезда.
Редактор попытался нащупать на стене что-то похожее на выключатель. Стена оказалась влажной. "Какая мерзость!"— проговорил он, зажигая спичку. Мощная воздушная тяга тотчас загасила ее. Своды подъезда перерастали в неведомые пещерные глубины и лабиринты. Где-то мерно капала вода, не хватало только сталактитов. С самого детства его постоянно тянуло исследовать всевозможные темные ходы и выходы. В таких приключениях он всегда был заводилой среди ребячьей ватаги. Он знал тогда один секрет, так называемый "парадокс крысы", — странную особенность, позволяющую крысе найти выход из любого лабиринта. Крыса всегда прижимается правым боком к стеночке и, не мудрствуя лукаво, обшаривает стену на всем ее протяжении. Эндрю Трипкин усмехнулся и, держась правой рукой за стену, осторожно сделал несколько шагов во тьму. Глаза его понемногу стали различать силуэты препятствий. Ага, вот и перила лестницы! Ступенька, еще одна, пятая, восьмая, поворот. Что-то чернеет на стене — выключатель? Рука повернула рычажок. Где-то на третьем этаже забрезжил слабый электрический свет — и на том спасибо. На левой стене громоздились разнокалиберные почтовые ящики. Почтальоны, вне всякого сомнения, если и заглядывают сюда, то прихватывают с собой фонарик. А что делать ему с коробком спичек и этим сквозняком?
Почтовых ящиков было всего четыре. На первом его рука нащупала выгравированный номер 6, следующим был номер 12, третий ящик номера вообще не имел, а на последнем гордо красовалась двойка. Чему тут было удивляться — такого рода нумерацию можно было встретить и на домах в Сити. Лондонцы вообще терпеть не могут номеров и не желают, чтобы их кто-нибудь беспокоил по пустякам. А вот двойка на ящике показалась редактору подозрительной. Он еще немного пошарил пальцами. Так и есть, вторая цифра двузначного номера просто отлетела. При короткой спичечной вспышке редактор разглядел след прежнего нуля. Номер 20, — стало быть, он у цели. В прорези ящика торчала какая-то бумажка. А вдруг это он — конверт из полиции с теми самыми негативами? Руки его дрожали. От природы Эндрю Трипкин не был человеком боязливым, он прошел нелегкий и полный опасностей жизненный путь. Но не эти героические годы всплыли на миг к его памяти, озаренные неверным огоньком спички. Снова припомнились ему старые страхи, когда еще малолетним негодником он шарил по почтовым ящикам.
"Ей богу, что за ребячество!" — разозлился он и решительно вытащил из щели конверт. Чтобы прочесть, пришлось спуститься на восемь ступенек вниз к самой двери подъезда. Мисс Перейра получила счет за пользование лифтом. Лифт? Неужели здесь есть и лифт? Он повертел в руках конверт, тяжело вздохнул и снова поднялся на восемь ступенек. Три следующих спички не принесли пользы, остальная корреспонденция плотно притиснулась в глубине ящика и лишь дразнила белизной через дырочки. В карманах не оказалось ни подходящего по толщине ключа, ни перочинного ножа. Тут бы пригодился какой-нибудь кусок проволоки или, на худой конец, прутик. Но не ползать же ему на коленях по грязному полу в поисках отмычки! А ведь еще двадцать лет назад он, не задумываясь, пустился бы на это.
В торце коридора чернел прямоугольный проем. Лифт?
Еще миг, и он бы грохнулся в колодец. Редактор прижался к косяку проема. Никто не позаботился приставить барьер или хотя бы протянуть предупредительный канат. Добро пожаловать в преисподнюю! Черт бы их всех побрал! Гулкое эхо повторило редакторское богохульство. Какой глубины, однако, эта лифтная шахта и что на дне этого черного подземелья? Если просунуть голову внутрь, в проем, то почувствуешь себя, как тот слепой под ножом гильотины. Да что же это! Неужели у него цветовые галлюцинации? Ему почудилось, что там внизу струится красноватый свет, мерцающий отблеск пламени. А до ноздрей не сразу, но вполне явственно донесся запах гари. Ко всем прочим инфернальным соответствиям прибавились и отдаленно звучащие голоса. Что-что? Не расслышал! Потрудитесь повторить! "Волоки тушу?". Да, господа, вне всякого сомнения, он слышал крик: "Волоки сюда эту тушу!" Но, позвольте, с какой стати? Что-что? "Шестьсот пятнадцать, вешай на крюк, подцепляй!"
Редактор присел на корточки, снял шляпу и стал обмахиваться. Что, господа, вы решили надо мной насмехаться? Так давайте посмеемся вместе! Как же это у него вылетело из головы, что к дому примыкал с противоположной стороны мясной рынок? Но он не смеялся. Ему стало немного грустно, мучительно захотелось бросить все и вернуться в свой редакторский кабинет к трем милым тонкорунным барашкам. Неужели он заслужил это, неужели теперь, когда он настраивал себя перед отъездом на героический, возвышенный лад, кто-то неведомый разыгрывает с ним столь дешевые и грубые фарсы?
Но позвольте, где же лифт? Наверняка застрял где-то наверху, немудрено, при такой сырости все давно проржавело, внизу каплет вода. Почему же эта мисс до сих пор получает счета? Но это ее проблемы, а что же делать остальным — карабкаться по ступенькам? Мистер Трипкин глянул в проем лестничной клетки, придерживая шляпу. Выше третьего этажа дальнейший подъем терялся во мгле. Делать нечего, надо подниматься.
Он шел наверх, прислушиваясь к тяжелому шарканью своих подошв и пыхтению. Только один раз он передохнул на повороте, пока не добрался до желанного третьего этажа. Здесь его ожидал не только огонек сорокасвечового маяка, но и некое подобие пристани: просторный вестибюль, с высоким, похожим на бойницу, узким стрельчатым окном. Витражные стекла, поделенные на ромбики, почти не пропускали света, но крики, грохот и гудки автомобилей доказывали, что окно смотрит на рынок. Пол под редакторскими подошвами был выложен плиткой с унылым геометрическим орнаментом, стены вестибюля венчались серыми плафонами, обвитыми лепными лианами и завитушками, светился лишь один из плафонов. И кафельные полы, и плафоны напоминали привокзальный туалет. Широкая стеклянная дверь вела во внутренние покои, а бронзовая табличка торжественно возвещала усталого путника, что он достиг вожделенного приюта: "Отель "РОЗА ВЕТРОВ" "Скорее, сквозняков", — подумал редактор, берясь за массивную рукоятку двери. Путь ему преграждало пустое цинковое ведро с половой тряпкой набекрень. Ведро звякнуло и опрокинулось, но окаменевшая тряпка не дала ему укатиться в пропасть. Судя по звяканью, в ведре ключ. Забавно!
Отпертая ключом дверь вела в столь же сумрачный холл, обставленный скамьями и пустыми цветочными кадками, — дверь направо вела в узкую застекленную комнатушку с огромным, как бегемот, клеенчатым диваном. На стене не хватало только доски с ключами. Подобного рода дешевых гостиниц Эндрю Трипкин встречал немало в европейских столицах. Он даже поискал глазами традиционный отопительный рефлектор, но не нашел. Вокруг стоял кисловатый запах запустения. Из всего живого только мыши выдавали шуршанием свое присутствие. Редактор погладил влажную стенку — бумажные обои на клейстере, мышам хватит пропитания! Широкий коридор открывал перспективу трех пар спален и упирался в торцевую дверь. Арочный проход налево вел в небольшой салон, украшенный пожелтевшими театральными афишами и старинными мореплавательными картами в узких рамках. Полочки на стенах, должно быть, когда-то служили пристанью соломенным парусникам. В углу на полу громоздился на бронзовом пьедестале огромный глобус. Редактор крутанул его рукой — глобус с трудом повернулся на 90 градусов. На восточной оконечности Гренландии чернел след от окурка. "Ого, кто-то решил растопить паковые льды!" Рядом с глобусом возвышался циклопических размеров радиоприемник. Редактор убрал с его полированной поверхности фарфоровую пепельницу с тремя окурками и приподнял тяжелую крышку. Под ней хватало места проигрывателю и специальному отделению для пластинок. Из четырех пластинок две были с отбитым краем. Судя по всему, не столь уж давно в этом холле собирались за завтраком постояльцы скромного отеля. Хозяйка подавала на желтоватых фаянсовых тарелках поджаренный хлеб, крутые яйца и пресный сыр. Из недр холодильника извлекалась бутыль молока и масло. Но теперь попытка открыть холодильник не увенчалась успехом — резина прилипла намертво. Не стоило искушать судьбу — каким бы еще смрадом пахнуло из его недр! Редактор обшарил прилавок изнутри, оглядел стойку бара, полки, повертел в руках стакан с не отмытым пивным налетом, оттер руки носовым платком. На прощание он снова оглядел кают-компанию, пробежал глазом желтые стены, плафоны, потолок с убогой росписью: цветочки, облачка и птички. В углу на помосте явно чего-то не хватало. Рояля? Но как его могли вынести, через окно?
Можно было притворить стеклянную дверь и обследовать пустой от мебели, гулкий коридор. Редакторские щиколотки вновь ощутили присутствие сквозняка, светлые прямоугольники на стенах еще хранили память о былых картинах в тяжелых позолоченных рамах. Ни одна из семи дверей не поддалась его усилиям. Он повернул назад к выходу. Но едва лишь рука коснулась массивной рукоятки, он замер, а затем, кряхтя, поднял с пола клочок бумаги.
Долли, милашечка!
Я покидаю свои владения. Моя дочь забирает меня к себе. Но я не теряю надежды вернуться. Если ты не забыла наши благословенные вечера, нашего Шекспира, наши с тобой сокровенные женские тайны, то не сочти за труд навестить свою старую хозяйку. Ты так дорога моему сердцу. Если соберешься ко мне, то дай знать Томми, он тебя доставит.
Любящая тебя, Джеральдина Молл. 23 мая 19...
Строчки и набегали одна на другую, буквы кренились вповалку, будто дама писала левой рукой. Но какой энергичный нажим! От точек и запятых светились проколы, как пулевые пробоины. Джеральдина Молл, как видно, писала на колене или на плетеной скатерти. Джеральдина... Редактор бережно свернул листок и спрятал в карман.
Эндрю Трипкин покинул светлую гавань и направил курс в темные глубины лестничной площадки. Подобно утлому суденышку он пустился в ледяную мглу. Свет гостиничного маяка оставался все дальше за спиной, а судно погружалось ниже ватерлинии вследствие непосильного груза или обильной течи. И уже не мыши, а подкованные крысы шныряли под ногами, отстукивая мелкую дробь. Сквозняк выпевал свои жалобы, то набирая силу, то смолкая. Редактор поминутно останавливался, переводил дух и прислушивался к свисту. "Глиссандо, глис-сандо, анданте модерато, вот теперь аллегро! Двадцать пятая, двадцать шестая, двадцать седьмая ступенька, поворот..."
На лестничной площадке пятого этажа редактор снова нашарил в кармане спички. Боком он уперся в дверь с облупившейся краской и ворсистым половичком у входа. Если это пятый этаж, то он почти у цели. Пятый этаж... Под рукой на дверной ручке висела на веревочке табличка с пломбой — дверь опечатана. Стало быть, за этой дверью жил мальчишка. Мистер Трипкин постоял немного, сняв шляпу, оттер вспотевший лоб и зажег новую спичку. Он держал ее вертикально, как свечу, пока крошечный комок пламени не облизнул его пальцев.
А дальше прямо перед ним была стена. Каменный марш завершил свой путь на пятом этаже, выше вела крутая и узкая пожарная лестница. А еще выше поблескивал едва заметный пыльный лучик света. "Ну, слава богу! Есть на что ориентироваться!" Протискиваться по лестнице пришлось немного боком, а на повороте — отодрать зацепившуюся полу плаща. Не пригни он голову, то мог бы получить приличный удар о борт люка. Щека ощутила близкое соседство холодного железа. Он вынырнул из воды навстречу лунному лучу — узкой полоске света, сочившейся из дверной щели. И вот он поднялся и уже стоит у последней двери, унимая дрожь в коленях. Крошечная клетушка над черным квадратом люка — вот где он очутился. Люди тянутся к небесам в поисках простора, а не деле обходятся тесной клеткой. Сердцу его стало тесно в грудной клетке.
Он отряхнул колени и постучал в обитую клеенкой дверь. Ему ответили только отдаленные ветры нижних этажей. Неужели напрасно он предпринял эту вылазку, зря ползал по темным пропастям, шарил в глубинах этого трюма, взбирался через переборки этого "Титаника"? Он снова постучал. Звякнула цепочка, дверь открылась сама — то ли от его тяжелого дыхания, то ли от стука пальцем.
