— Нет, пожалуйста, не волнуйтесь, — залепетала Мэри. — И давайте договоримся, что если вы все забудете о том, что увидели... можете рассчитывать на щедрые премиальные.

— Миледи, — голос Хокса звучал на удивление властно, — пострадала ваша репутация, и компенсировать ее премиальными невозможно.

— Очень щедрые. Очень. И моя личная благодарность.

Хокс и женщины переглянулись.

— Не похоже, что случилось насилие, — мудро заметила повариха, — и если миледи удобней считать, что ничего не было...

— Да, — кивнул Хокс, — мы, наверное, зря беспокоились. Никто не пострадал — это очевидно.

Он развернулся к двери, но был остановлен признание мграфа:

— Ошибаетесь. Репутация леди Элфорд погублена. Мной. И сегодня не первый раз.

Побледнев, Мэри с ненавистью уставилась на графа. Она могла бы догадаться, что это очередной способ поставить ее на место, показать, какое она ничтожество, унизить, чтобы уж наверняка втоптать в грязь!

Все повторяется. Сейчас он скажет, что она и не была девственницей, развернется и уйдет, а ей придется по крупицам восстанавливать уважение слуг и свою самооценку. Безрассудно верить, что граф может принять ее со всеми недостатками и простит то, что изменить не в ее силах. Игра. Ловушка захлопнулась, только мышью снова оказался не его светлость.

Я люблю тебя...

Ложь. Она должна была знать, что это попросту невозможно.

Думаю, это произошло в первый же день, когда увидел тебя...

Она вспомнила свое отражение в зеркале в тот день. Промасленные пряди волос, серое отвратительное платье, нелепая шляпка, надломленное перо.

Или я влюбился, когда застал тебя без сознания, после бала у маркиза...

На этом же балу он был рад ее скомпрометировать, довести до нервного истощения и сравнить с лордом Уинслоу, которого она сравнивала с жабой. Да, граф притаился в расчете нанести сокрушительный удар, чтобы было не просто отряхнуться и пойти дальше с высоко поднятой головой.

И следующие слова Михаэля стали тому подтверждением:

— Каждый из вас получит сумму в размере своего трехмесячного жалования, если не станет притворяться, что в этой комнате ничего не произошло.

Мэри подошла к окну, чтобы никто не увидел навернувшихся слез. Она не станет повышать ставки и перекупать преданность слуг. Она либо есть, либо ее нет. Она не станет просить графа уйти и забыть о том, как она бесстыдно шептала его имя и требовала прикосновений. Страсть либо есть, либо нет. Она выживет, она не позволит себе разбиться на сотни жалящих кусочков наивных ожиданий.

Мэри нащупала пальцами кулон. Ей говорили, можно вернуться в свое время, если, действительно, захотеть этого, а в эту минуту она хотела провалиться сквозь землю, спрятаться в другом мире, оставив разочарование в прошлом.

Она обернулась, чтобы запомнить, каким безумно красивым был ее жестокий любовник, чтобы его образ сладкой болью остался хотя бы в снах. Она сможет жить без него, потому что, видит Бог, им не суждено жить вместе. Она, быть может, станет почти счастливой?

И тут же упрекнула себя за малодушие. Бегство — не выход. Она никуда не исчезнет, не даст этому высокомерному совершенству насладиться легкой победой. Он хочет стоять на ее костях? Пусть попробует, но такое кощунство не сошло с рук князю Игорю, так что говорить о графе?

— Мы ничего не видели, миледи, — сказал дворецкий, окинув Блэкберна холодным взглядом.

— Мы ничего не слышали, миледи, — вторила повариха.

— Нас здесь не было, — сказала миссис Хэйнт.

Граф пожал плечами.

— Жаль, — сказал без тени сожаления.

— Вы выйдете через дверь или предпочитаете лестницу? — спросил Хокс.

Граф не сдержал улыбки.

— Жаль, что вы своей преданностью лишаете меня самого надежного способа обзавестись графиней.

Слуги переглянулись.

— Вы хотите предложить миледи... — начала миссис Хэйнт

— ... выйти за вас... — продолжила повариха.

— ... замуж? — закончил дворецкий.

Троица снова обменялась взглядами.

— Это невозможно, — устало отозвалась Мэри, и неудовольствие слуг перекинулось на нее.

— Если бы ваша матушка увидела мужчину в вашей комнате, у нее бы случился припадок, — всхлипнула экономка.

— Если бы ваш батюшка увидел мужчину в вашей комнате, он бы сделал из него отбивную, — облизнулась повариха.

— Если бы ваш брат увидел мужчину в вашей комнате, он бы сделал из него евнуха и ненужную деталь отдал для отбивной, — угрюмо сказал дворецкий.

— Ну, вот, — усмехнулся граф, — мы просто обязаны пожениться!

— Михаэль, ты не понимаешь...

Он обнял Мэри за плечи, заглянул в глаза.

— Согласен, — сказал тихо, — что понимаю сейчас далеко не все, но одно знаю точно: у меня нет в запасе двухсот с лишним лет.

— Ты... — Мэри запнулась.

— Это было не просто распоряжение Хоксу, не так ли, не впускать меня ближайшие двести девятнадцать лет. Это был знак для меня, но об этом поговорим позже, — шепнул граф. — Сейчас я должен убедиться, достаточно ли сильно скомпрометировал тебя и не придется ли искать свидетелей посговорчивей?

— Ваша светлость, вы обязаны пресечь возможный скандал, — экономка с улыбкой вышла из комнаты.

— Только такой благородный поступок спасет репутацию леди Элфорд, — поддакнула повариха и поспешила к себе.

— Вы должны принести такую жертву, и жениться, — на долю секунды губы дворецкого тронула улыбка. — Желаем счастья.

Хокс закрыл за собой дверь, Михаэль щелкнул замком и обернулся.

— Мне кажется, — он начал медленно приближаться к Мэри, — нас благословили закончить начатое.

Михаэль снял рубашку, оставил на полу один туфель, второй, освободился от брюк и двинулся к цели. Медленно, очень медленно его руки потянули простынь.

— Уверен, — он повернул Мэри спиной, — тебе понравится моя фантазия.

Пальцы обхватили два полушария, член нежно потерся между ягодицами, вызвав дрожь в теле женщины. Кто бы не был ее любовником, он сохранил кое-что и для графа, девственную попку, как минимум. Михаэль возбудился так сильно, что если бы занялся ею сейчас, мог разорвать — лучше сдержаться, сохранить лакомство на десерт. Но в том, что он возьмет Мэри там, у него сомнений не возникало.

Женщина вздохнула, прижалась теснее, но он, пробежавшись пальцем по искусительной впадинке, сказал:

— Оставим ее для брачной ночи.

Первым делом нужно утолить голод, позже его пальцы подготовят доверчивое тело для грубого вторжения, страстного вторжения. Сейчас его призывало лоно, оно было таким влажным, что могло оросить сад в БлэкбернХауз. Он самодовольно заурчал, как кот, головка члена замерла у доступного входа, но Михаэль медлил, раскачивая бедра женщины. Ниже, шире, глубже, и нетерпеливый всхлип. Для него.

— Приступим? — усмехнулся и сделал резкий выпад.

Вскрик, и начало бешеной скачки. Руки, мнущие грудь, короткие ногти, задевавшие твердые соски, губы, не отпускающие изогнутую шею, и голос нежный, чуть хриплый от страсти, который повторяет два слова:

— Сладкая, моя сладкая...

Темп ускоряется, толчки становятся интенсивней, требовательней. Крик, довольный, утомленный, с толикой надежды на продолжение. Крик, выплескивающий всего одно слово:

— Михаэль!

— Да, — обещает он, сжимает ее грудь по-хозяйски и вкушает удовольствие с протяжным стоном. Усмехается. — Неплохо для разминки.

Поворачивает ее лицом к себе, всматривается в затуманенные глаза первой зелени, целует подрагивающие губы и ставит условие:

— Ты кончишь еще раз. Сама. Ты покажешь, как трогала себя, пока меня не было.

Он оттесняет ее к кровати, толкает, садится рядом, разводит ее ноги, любуясь бутоном женственности, и ждет. Мэри тянет всего минуту, пряча взгляд, но руки ее уже прикасаются к клитору, пальцы повторяют привычные движения.

Он надеялся, что чаще она выбирала свои руки для удовлетворения, а не любовников. Надеялся, но не верил. Но принимал ее, потому что не мог изменить прошлое.

Она изогнулась, и опустилась на простыни. Молча. Без него молча и так быстро... Ревность почти притихла, и чтобы убить ее в зародыше, он отдает новый приказ:

— Это последний раз, сладкая, когда ты получаешь удовлетворение без меня.

Нависнул над Мэри грозовой тучей, погладил по щеке.

— Ты выкрикнула мое имя, — похвалил. — Заставь меня выкрикнуть твое.

Член остановился напротив ее полуоткрытого рта.

— Возьми его в рот, — приказ-просьба. — Соси так, будто голодала неделю, будто он — то, без чего ты не можешь жить. Пусть он войдет в горло глубоко, чтобы ты могла только хрипеть мое имя. И когда твой язык будет прикасаться к пище, ты будешь вспоминать мой вкус. Узнай, какой я на вкус, сладкая. Позволь показать тебе.

Мэри открыла рот, и язык ее начал танец на толстой головке, а после она вобрала его почти до основания.

— Святые небеса! — выдохнул Михаэль, сделав выпад. Она посмотрела ему в глаза, ускорила темп, — все, как ему нравилось, — и, вопреки приказу, вопреки предупреждению, просунула руку себе между ног. — Мэри!

Ее глаза радостно блеснули, рука вернулась к его бедру.

— Еще! — простонал Михаэль, напирая. — Глубже!

Она застонала и взяла еще часть. Михаэль потерялся среди Ангелов, эта женщина — его суть в ином обличие. Ненасытная, страстная. Он ее без остатка...

Михаэль схватил Мэри за волосы, оторвал от члена, невзирая на недовольство, лег сверху, припечатывая к кровати, к своему телу, нетерпеливо насадил на себя.

— Ты его подготовила, — сказал, перенеся вес на свои руки. — Теперь лети.

— Ты... — она повела бедрами и спросила первую глупость за время их знакомства. — Ты... Боже... снова... выдержишь?

Михаэль рассмеялся.

— Вопрос в другом сладкая: выдержишь ли ты?

И начался полет, во время которого Мэри шептала:

— Нет, не могу!

И тут же меняла решение:

— Не останавливайся!

А после обмякла в сильных руках и за все золото мира не была готова открыть глаза. Но когда Михаэль попросил об этом, устало приподняла ресницы. Графа окутало зеленое облако, темное, пресыщенное, неповоротливо-ленивое.

— Да, — он утолил эго, — теперь спи.

Мэри свернулась клубочком, и уснула. Кажется, подчиняться этому самодовольному графу, не так уж плохо — успела мелькнуть мысль. А после исчезла Англия, Лондон и любовник из девятнадцатого века. Она стояла, прислонившись к кирпичной стене незнакомого дома, и бессмысленно смотрела, как бомж копошится возле большой картонной коробки. Луна заменяла фонарь в этом квартале, и ее свет показал лицо бездомного. Бьянка!

Мэри, оцепенев, выхватывала из темноты детали: спутанные длинные пряди некогда роскошной гривы, грязные джинсы, болтающие вокруг тощих бедер, припухшие губы с запекшимися капельками крови, дрожащие руки в ссадинах, кеды с чужой ноги. Луна показала двух мужчин. Один жестикулировал и что-то доказывал на смеси английского с французским, второй смотрел в сторону Мэри, словно видел ее, и молчал.

И вдруг она узнала второго: Пол. Но он не мог видеть ее, не так ли? Или мог, если это сон? А, может, она вернулась? Горло Мэри пересохло от страха. Нет! Она не хотела возвращаться! Пожалуйста, нет! И Пол, будто услышав ее, презрительно отвернулся.

— Мало, — говорил первый, пересчитывая деньги, — за сестру мало. Если хочешь вернуть, плати больше. Я кормил ее, одевал, я мыл ее тело, ухаживал, как за королевой.

Пол достал деньги, отдал, не считая. Дерзкий смех разорвал ночь. Бьянка, ей надо вернуться в клинику... Мэри сжала виски от невыносимой боли. Она должна вернуться, помочь ей, она найдет деньги...

— Он будет рад, если ты вернешься, — сказал женский голос за спиной Мэри. Она обернулась, но не отпрянула, рассмотрев собеседницу. — Здравствуй.

Мэри кивнула, поборов удивление, ответила:

— Здравствуй.

Она не знала, что сказать той, что так на нее похожа. Той, чью жизнь она заняла.

— А ты хочешь вернуться? — спросила и замерла, боясь услышать, что да.

Ее двойник пожала плечами, усмехнулась, выровняла спину по-королевски — традиции и воспитание не отпускали.

— Нет, там все умрут.

Они стали напротив друг друга, изредка бросая взгляды на разыгравшуюся сцену в нескольких метрах.

— Здесь пока тоже не гарантируют вечную молодость, — Мэри прикусила язык, наказывая себя за болтливость. Она не знала, что делать, если леди Элфорд попросит вернуться.

Но та уже, видимо, приняла решение.

— Да, но шансов больше, — сказала жестко. — И не могу представить жизни без интернета.

Они обменялись улыбками, и воздух вокруг них накалился.

— Что?.. — Мэри удивленно приподняла бровь — дурная привычка графа.

— Странно, — леди Элфорд протянула к ней руку и услышала потрескивание, ощутила жар в ладонях, и притяжение, которое просило не останавливаться, рискнуть. Она прикоснулась к Мэри, и обе с трудом втянули в легкие воздух. Тысячи зарядов пронеслись через прикосновение, тысячи пазлов замелькали перед глазами, складываясь в мозаику.

— Она — это ты, — голос Джеда.

Мэри и в свою очередь тянется к леди Элфорд.

— Ты — это она, — шепчет Джед.

И поток воспоминаний смешивается.

— Ты хотела переспать с конюхом, — удивляется Мэри.

— Ты переспала с графом, — удивляется леди Элфорд.

Прошлое и настоящее доступно обеим. Почему? Зачем?

— Думай, — говорит Джед, и посылает видение. Смотри... Говорит так, будто обращается только к одной из них. — Делай выводы.

Мэри видит голубое облачко, маленькое, невесомое, больше похожее на туман или дымку джина. Да, дымка джина, потому что облако в хрустальном шарике, и перекатывается с одной ладони на вторую. Игрушка?

Красивая рыжеволосая девочка держит шар в руках, ее взгляд устремлен в пропасть, пульсирующую всеми оттенками синего. Рядом с девочкой стоит мальчик, и глаза слепнут от его красоты, а зависть продирается в душу. Он старше, он с девочкой, чтобы помочь, он говорит ей об этом, но она громко смеется и роняет шар. Он не разламывается, а превращается в два, меньше, и не одинаковых по размеру.

— Красивые, да? — девочка трусит один из них, выбивая что-то смутно похожее на вздох. Встряхивает второй шарик — второй вздох. — Смешные. Можно я оставлю их себе?

— Нет.

— Я сделала волшебство и не могу подарить себе?

— Волшебство сделал Он, — сказал мальчик и обернулся, проверяя, нет ли свидетелей. Слишком много времени они провели здесь, могут возникнуть подозрения, и как ему жить без Эсмы? — Брось один, как предначертано, второй — так далеко, как сумеешь.

Еще один кусочек мозаики становится на пустующее место, и Мэри видит маленькую девочку, возле которой суетятся счастливые родители. Ей не нужно объяснять, она знает, это леди Элфорд, будущая хозяйка ЭлфордХауз. Она смотрит так серьезно из колыбели, и часто плачет, тоскуя об утрате. Она пока еще помнит...