Тафлар умолк, собираясь с мыслями, лицо стало серьезным. Роѓберт почувствовал, что продолжение будет не простой дорожной беседой.
— Прости мой вопрос...
— Что ты хочешь знать?
— Ты много раз видел, как правоверные становятся на молитву, — насмешливый, часто вольный в суждениях араб, вел свою речь осторожно, будто челнок по быстрой обманчивой речушке. — Зато я ни разу не видел, как ты молишься. Ты даже глаза на небо поднимаешь только чтобы время определить. Ваша вера не запрещает молиться на людях. Многие обряды открыты для стороннего наблюдателя. Но даже ваше знамение...
— Крест.
— Крест, ты творил считанные разы. Прости, что спрашиваю... но почему у тебя такие отношения с Богом?
Как объяснить чужому, постороннему человеку то, в чем не можешь разобраться, и что отравляло жизнь все последние годы?
— Тафлар, мы вскоре расстанемся. Ты человек иной веры, нареченный враг, сделал для меня едва ли меньше, нежели мог сделать близкий друг-христианин. Но я попытаюсь ответить тебе не поэтому, а по тому, что ты единственный кто, возможно, поѓпытается понять.
— Я слушаю.
— Все началось с похода на Восток. Эта война во всем отличалась от других. По одному слову поднялась гигантская волна. Все ожило и зашевелилось. Жизнь обрела новый смысл. Ты себе предѓставить не можешь, как мы шли в этот поход! Как на свадьбу, как на праздник; почти не думая о том, что встретят нас отнюдь не пирогами. Как говорил мой друг Лерн: наша жизнь разделиѓлась на ДО и ПОСЛЕ. И после этого ПОСЛЕ должна была наступить... Не знаю кто как а я, наверное, в глубине души ожидал второго пришестѓвия,
Роберт прервался, быстро сделал несколько глотков из своей чаши. Возбуждение высушило горло.
— И чего дождался? — поторопил Тафлар.
— Ты слышал, что произошло в храме, который вы называете Куббатас Сахра?
— Знаю, — лицо араба потемнело, губы сжались, жесткие складки легли по сторонам рта. — Резня.
— Я воевал в другой стороне. Пришел к храму только на второй день к вечеру, когда все уже было кончено. Там поставили оцепление в три кольца, но я прошел. У ворот храма сидел мой друг Соль живой и невредимый, но с мертвыми глазами. Но сказал, чтобы я не ходил туда. Но когда я не слушая, переступил порог... Тафлар! Они пришли спасаться к Богу. А он не помог. Не захотел?! Ни мой Бог, ни твой Аллах. Или это одно и тоже? Погоди, не перебивай меня. Они оба или Он один, носящий много имен, остался в стороне. И тогда я подумал, что он НЕ ПРИЧЕМ! Знаешь почему?
— Почему?
— Мы ему не интересны и не нужны.
— Что?
— Кем надо быть, чтобы допустить такое?
— Тебе лучше остановиться. Нe продолжай!
— Поздно. Достаточно быть просто вооруженным человеком, чтобы резать детей и женщин. Резать, сознавая свою силу и безнаказанность. Он не остановит. Я это видел... С этого началось ПОТОМ.
Про такие меѓлочи как захват земель, домов, добычи и дележ, дележ, дележ, я не говорю. И над всем этим адом — рев пьяного зверя: 'Так хочет Бог!'
И вот я спрашиваю: Господи, если Ты меня слышишь, если Ты вообще можешь что-нибудь услышать, и захочешь ответить, кто — я? Человек или зверь в твоем облике? И... кто — Ты?
— Тебя вместе с Абу надо бы утопить в Ниле. Тот тоже все время лезет к Аллаху со своими сомнениями, — лицо Тафлара потемѓнело от гнева, он почти кричал. — Вопросы задаешь! Бог тебе во всем виноват. Режете, крушите, выжигаете, избиваете и все — сами, а потом спрашиваете гневно: это как же Ты такое допустил? — Тафлар задохнулся от гнева, но, отдышавшись, продолжил, — ты на небо ночное, на звезды когѓда-нибудь смотрел?
— Конечно.
— И что там видел? Небось, серебряные монеты и золотое блюдо. Ты даже не понимаешь, что это — вселенная! Гармония! Она в небе, она на земле. Во всем сущем: в цветке, в заре, в любви, даже в нас, мельѓчайших песчинках этой вселенной. Он создал гигантский механизм. Но не только создал. В каждом творении — Его дыхание. Даже в таком никчемном и грязном как человек. И не вина Бога, что вы не видите, не чувствуете этого дыхания. Слепые! Слепые, бесчувственные, даже не пытаетесь понять. Вот ты спрашиваешь: кто я, Господи? А он уже давно ответил. Только ты не услышал ответа, или не понял. Глядя под ноги, не различишь путь, начертанный в небесах! Лучшие умы жизни кладут, чтобы хоть на волосок приблизиться к пониманию, — Тафлар немного усѓпокоился, заговорил тише. — И тут приходишь ты и кричишь: 'Не нравится мне, как Ты ведешь себя там, наверху. А ну признавайся, кто Ты такой, и есть ли Ты вообще!'.
— И каждый получает ответ?
— Да, но понимает только тот, кто очень хочет понять.
Они почти не разговаривали потом два дня, но постепенно их отношеѓния вошли в обычное русло. Только много позже Роберт понял, что тот бурный спор, больше похожий на скандал не разделил их, а наоборот сблизил.
В присутствии свидетелей: венецианца Гвидо Сальеджи и посланѓца короля Филиппа I Годфруа Гаттингского с одной стороны и Тафлара абд Гасана ат Фараби эль Багдада и аль Сауфи с другой, Роберт подписал послание короля. За сим произошла передача выкупа.
Франк и венецианец, подозрительно оглядываясь на многочисленную стражу, немедленно покинули дом Тафлара. Следом за ними отбыл аль Сауфи, коѓторый как ни старался, не смог скрыть своего недовольства. На следующий день Роберт должен был встретиться с венецианским купцом, участвовавшим сегодня в церемонии, для получения небольшого займа. Король не озаѓботился, послать родственнику деньги на обратную дорогу.
Своей подписью, теперь уже бывший, граф Парижский отрезал себя сегодняшнего от себя вчерашнего. Жизнь оказалась поделенной и взвеѓшенной нечистым на руку менялой. На одной чашке весов остался его пустой, захваченный чужими людьми, но все же родной дом. На ней же осталось понимание своего места в мире. Когда-то оно помогло выжить в каменоломнях, потом победить болезнь и врагов. Оно поддерживало Роберта все эти 'пустые' годы, проведенные в плену. Там же осталась, что греха таить, возможность удобно и безбедно жить в чуѓжой стране. На другой, почти пустой чашке одиноким символом ле-жала свобода.
Так получилось, что, освобождаясь от неволи, он одновременно освободился от себя прежнего, становясь из знатного сеньора, фактиѓчески никем. Странствующий рыцарь, ловец удачи на турнирах или наѓемник — вот его будущее. Внутри скрутился тугой пульсирующий ком. Показалось: одно движение или слово и он лопнет — разорвется сердце.
Роберт до темноты неподвижно просидел в зале, где сегодня высокие до-говаривающиеся стороны продавали, покупали его честь. Мимо скользили тени, голоса доносились как сквозь подушку. Его не окликали. Не надо было отвечать.
Наконец он шевельнулся. Спина и ноги затекли, движение отдавалось болью. Оказалось, в сумеречном зале он не один, у дальней стены на полу примостился, сложив ноги калачом, Джамал. Стоило Роберту пошевелиться, начала двиѓгаться и тщедушная фигурка старого слуги.
— Ожил? Наказание нашего дома. Пойду, скажу господину. Он за тебя волнуется, душу надрывает. Только ты посиди пока здесь, — тон Джамала стал просительным. — Не уходи сразу к своим неверным.
Тафлар быстрыми шагами вошел в зал.
— Я уже начал волноваться за твое здоровье.
— Не стоит. Все в порядке.
Роберт поднялся. Появилось мучительное ощущение, что на плечи давит невидимый груз, давит и норовит согнуть к полу. Руки свисали плетьми, тошнотворный привкус во рту позывал, вывернуться наизнанку.
— Пойдем, посидим на крыше, — участливо предложил Тафлар. — Нам принесут запретный напиток, и самые прекрасные женщины станут танцеѓвать для нас под звуки флейт.
На крышу сераля вынесли низенький столик на коротких ножках-закорючках. Рядом разложили вышитые покрывала и груды ярких подушек. В бронзовом треножнике заполыхало благовонное масло.
Роберт отошел к балюстраде, откуда как на ладони открывался вид на окутанный сумерками древний город.
— Присоединяйся, — позвал Тафлар, но франк не торопился. Панорама ночной Эль Кайры тоже останется в его вчера.
— Накануне, — заговорил араб, когда Роберт вошел в круг света, — ты казался менее огорченным нежели сегодня. Что-то изменилось? Тебе успели шепнуть некую гадкую новость?
— Вчера я думал, что осознаю, а сегодня — осознал. Такая же разница как между словом халва и ее вкусом.
— Да, вкусу твоей халвы не позавидуешь. Но вопреки всему плохому, что случилось и еще будет случаться с нами в жизни, давай устроим пир. Смоѓтри, Джамал уже налил твоего любимого вина, — хозяин поднял свой сосуд, но Роберт понуро сидел над чашей. — Знаешь, почему левый берег Нила так мало заселен?
— Ты говорил, древние люди считали его страной мертѓвых. Там только хоронили.
— Предрассудок, а держится до сих пор. Если переѓправиться через реку и уйти за пирамиды, действительно на несколько дней пути потянется мертвая, безводная пустыня. Потом в ней станут попадаться оазисы, а за ними и города, в которых как и везде живут люди, творится добро и зло, смерть и роѓждение. Оказывается древние, мудрость которых мы так превозносим, просто заблуждались.
— К чему ты клонишь?
— Представь человека выбравшегося в одиночку на ту сторону. Он знает, что это — страна мертвых. Так ему говорили. Обратно через реку не переплыть: течение, крокодилы, опять же. Как ты думаешь, что он станет делать?
— Смотря, кто он, какой у него нрав, какие привычки.
— Допустим, раб.
— Раб, он и в стране мертвых — раб. Ляжет на пригорочек, сам себе отходную прочитает и умрет.
— Ты прав. Так велено свыше, что еще остается? Только следовать. А если на тот берег выбрался сильный свободный человек? Он устал, он подавлен потерей, но...
— Он пойдет. Передохнет маленько, воды наберет во флягу. Ну, еще паре крокодилов может челюсти свернуть, чтобы запомнили. Я думаю — пойдет.
— И что в итоге?
— Если его не сожрет гривастая кошка, не укусит змея или скорпион, если не сожжет солнце, он выйдет к людям.
Тафлар не стал продолжать. Зачем? Он успел хорошо узнать своего невольного гостя. Вон уже и взгляд не такой тусклый и рука потянулась к чаше с вином.
— Пир? Давай устроим пир, благородный хозяин.
— Рад услужить благородному гостю.
Гвидо Сальеджи при ближайшем рассмотрении оказался невысоѓким крепеньким смуглым человеком средних лет, склонным если и не к роскоши, то к определенному франтовству. Вышитое цветами и птицами блио итальянца, было на вкус Роберта ярковато для мужчины. Пальцы представителя венецианского дома Нарди украшало не меньше восьми колец. Остро и коротко вспыхивали красные, синие, зеленые лучики. Стол, занимавший половину крохотной каюты галеаса, на котором Гвидо вместе с Годфруа де Гаттином прибыли в Египетский, халифат завалили свитки. Небольшая осадка позволяла галеасу подняться по одному из рукавов Нила к Эль Кайре. Долго добираться до европейцев Роберту не пришлось. Корабль стоял в порту столицы.
— Рад, что взор такого прославленного воина упал именно на наш дом. Я охотно помогу тебе, рыцарь Роберт, — скороговоркой частил Гвидо, все время переставляя предметы и вороша свитки на столике. Круглые черные глаза венецианца тоже постоянно находились в движении, однако, ни на чем подолгу не задерживались. Взгляд как бы ускользал.
— Рад помочь, даже зная, что я лишен состояния? — не повеѓрил Роберт своим ушам.
— Ну, не всего, не всего. Насколько мне известно, твоя военная добыча благополучно достигла Европы. Так что я безбоязненно могу выдать тебе небольшой кредит.
Манера венецианца повторять слова, будто, единожды сказанного собеседнику было мало, и суетливая настороженность начали раздражать. Гвидо изредка замирал, прислушиваясь к происходящему за тонкими стенками каюты. А может к себе... Но тут и Роберт навострил уши: рядом, руку протянуть, тихо прошуршало, потом грохнуло об пол; невнятно ругнулись. Гвидо смотрел пристально и серьезно. От шута, которого венецианец только что изображал, ничего не осталось. Мгновение, и он опять весь придя в движение, залопотал:
— Вот вексель, славный рыцарь, на нем ты должен поставить свое имя. Видишь, здесь записано: 'Десять марок золотом'. Надеюсь, ты умеешь читать.
Гвидо протянул Роберту первый попавшийся свиток из груды на столе. Пергамент с хрустом развернулся. Обычная запись сделки. Уважаемый господин Сальеджи покупал хлопок. Ни слова, ни цифры документа не могли иметь к Роберту никакого отношения. Да и потом, он упоминал только о пяти марках. Откуда взялась цифра в два раза большая? Роберт опять столкнулся с серьѓезным взглядом венецианца, молча кивнул и вернул документ хозяину. Тот, громко хрустнув пергаментом, швырнул его к остальным.
— Вот и прекрасно. Ваш вексель сохранится у меня, а мы пройдем в контору одного местного купца, с которым я веду дела, дела. Опасно дерѓжать деньги на корабле. Христианский купец, в стране неверных в любой момент может быть ограблен или даже убит. Я только попрошу у рыцаря Годфруа, Годфруа, дать мне одного из своих воинов для сопѓровождения. Шевалье Годфруа предусмотрительно захватил с особой многочисленную стражу, стражу. Я, бедный венецианский купец, не моѓгу себе такого позволить, но любезность славного рыцаря Годфруа столь велика, что он всегда, всегда, выделяет мне охрану.
Пожалуй, такую охрану представитель дома Нарди действительно не мог себе позволить, разве, собрался добровольно расѓстаться с жизнью. На палубе сидели и лежали несколько человек, весьма отдаленно напоминающих воинов из свиты благородного рыцаря, скорее дезертиров, а еще хуже — разбойников. На поясах у всех болтались клинки. Правда, мечей Роберт не заметил — только ножи. Настоящее боевое оруѓжие или было припрятано, или запрещено к ношению в гавани. Из соѓседней каюты выбрался, между тем, посланец короля Филиппа, гордо неся длинное хмурое лицо и брезгливо поджатые губы. На Роберта рыцарь Годфруа посмотрел как на пустое место, забыв поздороваться.
Давно в душе бывшего графа не поднималась такая буря. Перед ним стоял наглый щенок, который, пользуясь случаем, демонстрировал ему свое презрение — сродни отношению раба к бывшему господину.
Бешенство грозило захлестнуть, но Роберт усилием воли отогѓнал наваждение. В голову пришла здравая мысль: не нарочно ли посланец короля устроил демонстрацию? Положение Роберта все еще оставалось весьма щекотливым. А устрой он здесь на палубе галеаса дуэль, не придет ли свора рыцаря Годфруа на помощь своему хозяину? Вон уже подобрались поближе, вроде как любопытствуют.
И Роберт расслабился. Рыцарь, важно кивавший в такт словам Гвидо, сразу показался меньше ростом.
Венецианец, объяснил свои затруднения. Годфруа посмотрел сверху вниз и, что-то процедил сквозь зубы, махнув в сторону своих людей. От пестрой толпы отделились двое.
— Сейчас мы пойдем в контору, и я вручу тебе деньги, вручу деньги, — обернулся господин Сальеджи к Роберту. — Потом стража проводит тебя до ворот порта. Дальше в город нам ходить нельзя, таковы скверные законы сарацин.
Poбepт легко сбежал по сходням на гранитный причал. Следом спустился венецианец, закинувший на плечо край своего роскошного шелкового плаща, ему наступали на пятки двое дезертиров-разбойников.
